Картофельная история

  Известно, война учит человеколюбию, терпению и душевной щедрости. Особенно – в вопросах собственности. Но не всякая и не всех. Например, солдаты указанным качествам научаются куда как оперативнее, нежели так называемое мирное население, поведение отдельных представителей которого порой вступает в резкое противоречие с этим его общепринятым определением. Именно в такое противоречие впал мирный крестьянин одной пограничной деревни, некто Драстомат Чахмахчян, вчинив иск министерству обороны за потраву своего картофеля личным составом артиллерийской батареи. В этом достойном сожаления документе истец особенно упирал на тот факт, что после гибели коровы-кормилицы в результате обстрела деревни установкой «град», упомянутый овощ остался практически единственным средством к существованию его многодетной семьи, список которой прилагался и мировому судье был прекрасно известен.
 Все попытки пристыдить истца, уговорить его принять в рассуждение тяжелое положение республики в целом и скудный паек ее защитников – в частности, успеха не имели. Его худое, унылое лицо марафонца оставалось все таким же худым и унылым, никаким возвышенным чувствами принципиально не поддающимся. Исчерпав весь риторический запас своего патриотического красноречия, судья был вынужден прибегнуть к помощи полиции и администрации. Бывший участковый, а ныне главный полисмен деревни лейтенант Гахутян подошел к проблеме с несколько неожиданной стороны. Он потребовал у истца объяснений, с какой это стати господин Чахмахчян призывает к ответу отечественных артиллеристов, съевших для поддержания сил пару килограммов его гнилой картошки, а на злостных убийц своей единственной коровы никуда не заявляет, мол, этот факт наводит на мысль о саботаже, а саботаж в условиях военного времени… Чахмахчян не дал лейтенанту развить тему, немедленно предъявив копии своих неоднократных жалоб на преступные действия вражеских артиллеристов в ООН, Европейский Союз, Страсбургский суд, Гаагский трибунал и Организацию Мусульманских государств. Полицейский смутился, приумолк, задумчиво пошуршал нотариально заверенными копиями, издал некий эмоциональный, не поддающийся внятной интерпретации, горловой звук, и спешно отбыл с докладом по инстанциям, а именно – к председателю сельсовета господину Анрапетунцу и к бывшему старосте, ныне – мэру деревни парону Нагапетяну. Эти двое попытались спасти положение, официально уведомив истца о том, что он своим жалким крохоборством выставляет родную деревню на посмешище всей республики…
 Представители трех насильственно разделенных демократией ветвей власти еще долго изнуряли себя справедливым возмущением, однако никаких поблажек в отношении министерства обороны от Чахмахчяна не добились. Упрямый крестьянин отказывался признавать даже истинность народной аксиомы, гласящей, что для армянина всё, что не геноцид, – терпимо. Словом, доспорились до турков, но общего языка так и не нашли. Стало ясно, что без визита к артиллеристам обойтись никак не получится, что краснеть за своего земляка перед защитниками отечества так или иначе придется.
 Батарея стояла в нескольких километрах позади деревни, в бывших колхозных полях, вновь розданных единоличникам в очередное вечное пользование. Часовой, завидев милицейскую машину, с видимым удовольствием поднял руку. Быстро выяснив, что ни о каком пароле никто из прибывших не имеет представления, он не стал слушать никаких объяснений, но, сославшись на военное положение, велел поворачивать обратно. Пришлось ехать в райцентр, выведывать в штабе полка пароль. В штабе в ответ пожали плечами: дескать, почем им знать, какой там себе пароль пушкари придумали, посоветовали съездить в соседнюю деревню, где располагалась походная кухня недосягаемой батареи и где, следовательно, часто гостило непосредственное батарейное начальство.
 Пока одно начальство договаривалось с другим, дотошный Драстомат, посетив упомянутую кухню, попытался по очисткам определить количество похищенного у него картофеля, но вынужден был признать, что такое обилие отходов может быть только у казенного продукта. Особого облегчения это открытие ему не принесло, к тому же пустые коробки из-под сливочного масла живо напомнили ему о безвременно погибшей корове и только укрепили в намерении добиться правды и справедливости.
 В конце концов, заручившись покровительством майора, нагрянувшего на походную кухню с инспекторской проверкой, деревенским властям все же удалось проникнуть на позицию батареи. Позиция представляла собой перерытую мелкими окопами и хлипкими землянками пустошь размером с футбольное поле. Шесть запыленных пушек грозно смотрели зачехленными стволами прямо на родную деревню незваных гостей, довольно ясно различимую с этого стратегического места. Кругом окрест – одни картофельные поля да гороховые плантации. И что самое обидное – поле Драстомата оказалось не самым ближним…
 Артиллеристы, по горло занятые послеобеденным отдыхом, то есть нардами, картами и лущением свежесобранного горошка, особого любопытства к прибывшим штатским не проявили. Пока деревенские власти объяснялись с армейскими, уговаривая последних не принимать близко к сердцу непатриотичные претензии известного всей округе крохобора и кляузника, виновник всей этой неприглядной истории безутешно бродил по своему полю, ужасаясь понесенным убыткам. Его непритворная скорбь, сопровождаемая всплескиваниями рук и горестными восклицаниями, сообщала отчизнолюбивым оправданиям властей особую убедительность. 
 Тем временем на позиции вдруг каким-то образом объявились несколько односельчан Драстомата. Страшно оскорбленные в лучших чувствах, они проникли на охраняемую территорию с конкретной патриотической миссией: восстановить пошатнувшуюся репутацию села. Эти добрые люди наперебой указывали пушкарям свои наделы, убеждая последних не стесняться и копать их личную картошку в любых количествах. У сельских властей от такой щедрости земляков сразу отлегло от сердца и просветлело на душе, так что дальнейшие переговоры проходили уже в командирской палатке в самой теплой и дружеской атмосфере, какую только может придать импровизированному застолью крепкая тутовая водка, домашние соленья, казенная тушенка и полное взаимопонимание сторон по всем стратегическим вопросам текущей войны.
 На обратном пути судья пел воинственные песни, председатель дремал, мэр пытался поймать по радио последние новости, а лейтенант Гахутян радостно делился своими соображениями о незавидном будущем, ожидающем несознательного Драстомата в самое ближайшее время. Он таинственно подмигивал ухмыляющемуся шоферу, прозрачно намекая на понятный интерес, проявленный артиллеристами к месторасположению Драстоматыного дома, и одновременно славил Господа, что дом этот стоит на отшибе и приличные люди не пострадают.
 Разумеется, Драстомат ни одному намеку лейтенанта не поверил, но по врожденной крестьянской предусмотрительности отправил семью ночевать к родственникам. Самому пришлось остаться – не бросать же дом, кур и прочую живность на произвол судьбы без хозяйского присмотра…
 Ежевечерний обстрел деревни начался в этот день раньше обычного, но проходил так же бестолково, как всегда. Снаряды рвались то в поле, то в деревне, то где-то в горах… Драстомат с горечью отметил, что его ближайший сосед, с которым они мели обыкновение коротать обстрелы в подвале за нардами, так и не появился. Уже залезая в подвал, он услышал, как заговорила в ответ та самая батарея. Если раньше, до гибели коровы, до истории с картошкой, он тихо радовался этому оглушительному отпору обнаглевшему врагу, то сейчас испытал прямо противоположные чувства. Руки его, зажигавшие керосиновую лампу, заметно дрожали, чего прежде за ними не замечалось…
 Разрывы то приближались, то удалялись, батарея то умолкала, то опять принималась грохотать. Драстомат нервно курил, вздыхал, думал, пытаясь развеять охватившую его тоску напряженным философствованием, к которому так склонны восточные люди, независимо от своих интеллектуальных способностей, социального положения и полученного образования. Однако сегодня вековечные мудрости вместо привычного успокоения несли раздражение и злобу, исторгавшую из уст философствующего нецензурные эпитеты, непечатные сравнения и неудобопроизносимые афоризмы.
 Между тем, снаряды ложились все ближе, стены дрожали все боле угрожающе, штукатурка сыпалась все обильнее, лампа гасла все чаще и охотнее. Обстрел явно затягивался и Драстомат подозревал, что делалось это не без умысла.
 Только поздно утром, почти в полдень, изнуренные хлопотливой ночью пушкари смогли наконец поужинать, позавтракать, пообедать, а заодно и принять горячие поздравления командования с успешным уничтожение минометной батареи противника. Поскольку еду доставили с опозданием, то и отступную коробку с маслом вчерашнему потерпевшему крестьянину привезли не вечером, как накануне договаривались, а после полудня, что, впрочем, не давало никакого права этому кляузнику так отчаянно психовать: швырять в своих защитников дохлыми курами, поливать их последними словами и чуть ли не бросаться в штыковую с вилами наперевес. Раздосадованный майор приказал оставить масло у ворот сдуревшего сельчанина и всю обратную дорогу мучительно размышлял: то ли поставить часового возле картофельного поля этого психопата, то ли построить личный состав батареи и строго предупредить… Только вот о чем предупредить – майору сформулировать так и не удалось. Просто беда с этим мирным населением! Особенно – на войне.

Из сборника "Петроградка. Ратные дела. Блуждающее слово"