Глава двадцатая Виварий профессора Сатарина

Глава двадцатая
ВИВАРИЙ ПРОФЕССОРА САТАРИНА.

Это было, судя по всему, довольно обширное владение. Каменная стена, окружавшая его по периметру, тянулась в обе стороны, насколько хватало глаз. Высотой примерно в полтора человеческих роста, по верху она представляла собой чредование зубцов и бойниц и прерывалась аркой массивных ворот из листового металла с узкими прорезями в дубовой раме. Сквозь эти прорези я, приноровившись, увидел в свете луны фасад двухэтажного каменного здания с мансардой без каких бы то ни было излишеств – прямоугольные оконные прорези без эркеров, ведущая во второй этаж наружная лестница, желоб для стока воды с крыши, каминные трубы. Ни лепнины, ни балкончиков, ни полуколонн.
Службы, очевидно, располагались за домом, а ещё дальше тянулись крыши целой гряды небольших одинаковых построек с закрашенными белой краской окнами. Я решил ,что это конюшни.
И никаких признаков не только Холмса, но и вообще кого бы то ни было – мирный погруженный в сон особняк. Только собаки лениво, с паузами, перелаивались между собой, не приближаясь, но и не отдаляясь, из чего я сделал вывод, что, скорее всего, они на привязи.
Это обстоятельство и послужило первым доказательством слов Мак-Нея: в особняке, похоже, действительно, ждали гостей – в ночное время, да ещё в доме, стоящем уединённо, сторожевых собак не привязывают.
Вторым доказательством стал вдруг вспыхнувший в окне второго этажа свет. Кто-то зажёг лампу и шёл с ней, минуя окна, одно за другим.Через какое-то время огонь перестал быть виден, а потом снова появился, но теперь уже в окне первого этажа.
«Он спустился по внутренней лестнице, - подумал я, вглядываясь. – Скорее всего, ко входу».
И, вглядываясь, чуть не пропустил третье доказательство – негромкое постукивание копыт и колёс подъезжающего экипажа. Звук, слава Богу, далеко разносился в ночной тишине, не то я не успел бы спрятаться, и он приближался с противоположной от Хизэленда стороны – со стороны Инвернесса.
Я отшатнулся от ворот и лихорадочно заозирался, подыскивая убежище, в котором смогу укрыться, чтобы не быть замеченным. И тут мне повезло: невдалеке от ворот, но всё же чуть в стороне, не так близко, чтобы привлечь внимание, росла старая ель с опущенными, как у всех старых елей, почти до земли нижними ветвями. В этот шатёр из ветвей я и забрался, очень надеясь, что в темноте меня не увидят.
Между тем звуки делались всё ближе и, наконец, я увидел их источник. Это, действительно, был запряжённый парой фургон – если не тот же самый, что я видел в Лондоне, то, по крайней мере, очень на него похожий. Лошадьми правил человек, одетый в тот самый странный обтягивающий костюм, за который Холмс называл их «люди в чёрном», и ещё один, одетый в обычный охотничий костюм, сидел с ним рядом. Я не особенно удивился, узнав в этом, втором, покойного Арчивелла, а ныне сеньора Мармората.
Как только фургон приблизился, ворота с готовностью распахнулись – четвёртое доказательство того, что гостей ждали – и я увидел в их проёме человека с фонарём в руке. Это был Лассар. «Ну что ж,  - подумал я. – Действующие лица те же».
- Мы устали ждать, - услышал я голос, низкий и хриплый, который мудрено спутать с другим. – Что вас так задержало?
- А в прошлый раз нам вас пришлось ждать, - напомнил Мармората. – Нельзя же всё предвидеть и рассчитать до минуты. Наши «крысятки» существа капризные – бывает, что кричат гораздо громче и сопротивляются гораздо дольше, чем мы ожидаем. Я – не Рогатый Праведник – будь ему пухом седьмой круг ада, чтобы портить такой материал, да ещё получая при этом удовольствие.
Так я впервые услышал прозвище отца Ози из уст наших противников, и последние сомнения в том, что это могло быть выдумкой Холмса, рассеялись.
- Ничего, - сказал Лассар. – Рогатый Праведник зато не жевал сопли, и его не приходилось ждать годами, да ещё отпаивать бренди, как некоторых чистоплюев.
Мармората презрительно фыркнул:
- Поносящие чистоплюйство гордятся тем, что они грязноплюи, что ли? Ваш садист и извращенец перепортил столько материала, что остаётся удивляться толерантности местной полиции. Нашли, чем восхищаться! Правильно его пристрелил это мальчишка Вернер – туда и дорога. Я даже не могу обижаться на него за это. Рогатый ваш мне чуть Магона не загубил, идиот озабоченный, а где бы я взял второго такого интеллектуала? Понятно, дрессированные гориллы, вроде вас, получаются проще, но зачем профессору столько дрессированных горилл?
Я думал, что Лассар кинется на него за такое оскорбление, но тот только усмехнулся:
- А где теперь этот ваш интеллектуал? Труп в лесу лучше, чем живой осведомитель в полиции – нет?
Я изо всех сил вцепился в еловый ствол – тема разговора была ими выбрана как будто нарочно для меня, как по заказу.
- Труп? – иронично спросил Мармората и похлопал ладонью по натянутой парусине фургона:
- Мистер Холмс, выходите, прошу вас.
И Холмс, покорно выбравшись из фургона, тяжело и неловко спрыгнул на землю, принуждённо, словно его, как марионетку, дёрнули за ниточку, а потом, выпрямившись, без всякого выражения на лице просто замер перед Мармората, ожидая дальнейших распоряжений, как и впрямь послушная кукла.
При виде этого я чуть было не схватился за оружие, но, слава Богу, передумал, сообразив, что при такой, как сейчас, расстановке сил нас обоих – и меня и Холмса – просто изрешетят пулями прежде, чем я успею хоть раз спустить курок.
Не знаю, кто были и что представляли из себя молчаливые люди в чёрном, но мне почему-то казалось, что стрелять они умеют и сделают это без единого движения совести или сострадания. У меня даже мелькнула мысль, а не являются ли они теми самыми идеальными солдатами, солдатами-зомби, ради производства которых всё и затевалось. Я почувствовал острую неприязнь к профессору Крамолю, выпустившего этого голема – единственно – из научного любопытства без мысли о последствиях. И то, что он и сам поплатился, показалось мне сейчас правильным и справедливым. На Холмса было невыносимо смотреть.
На неприятном жестоком лице Волкодава Лассра появилась самодовольная ухмылка. Он приблизился к Холмсу и покровительственно и фамильярно ткнул его кулаком в щёку. Выглядело это нелепо – до высокого Холмса ему с его приземистостью пришлось тянуться.
- Хватило сообразительности выдать себя за этого типа… как его? Вобла? Ну что ж. маскарад хорош – ничего не скажешь – и. прихватив в пальцы прядь сухих обесцвеченных испорченных волос Холмса, покатал её, ощупывая. – Навык перекраски краденых коней, а, Вангар?
«Цыган нас предал, - подумал я. – Теперь на помощь Орбелли рассчитывать не приходится. Остаётся надежда только на здешнюю полицию – ленивую, беспомощную, да ещё и и, похоже,  нечистую на руку. Ах, старый добрый Скотланд-Ярд, вот когда начинаешь ценить его старых служак!»
Мармората на слова Лассара поморщился:
- Вы, как всегда, поражены всё тем же недугом, дражайший Волкодав, - со смесью насмешки и досады проговорил он. – Хронической недооценкой противника. Меряете своей меркой. Перед вами не цыган – конокрад, как бы вам ни хотелось такого упрощения. Перед вами, между прочим, лучший в Европе сыщик, умнейший аналитик и первоклассный химик, между прочим. Боюсь, коня мистеру Мак-Лу не скоро удастся отмыть. Позвольте, мистер Холмс…Ничего, что я вас так называю, да? Я ведь не питаю иллюзий, будто вы так и пребываете в заблуждении .в которое я вас ввёл. Конечно, и Вернер, и Уотсон уж постарались просветить вас на этот счёт. Нет, я не сомневаюсь в своём искусстве – слава Богу, учитель был не из последних, но вы с вашим умом, конечно, уже рассудили, что прошлое можно не только вспомнить, но и узнать от других людей, и проверить, сопоставив факты. А то, что на вас чужая личина – для меня доказательство правильности моего предположения. Профессор не учёл, что доктор Уотсон может появиться здесь – простительная небрежность, доктор Уотсон не давал основания думать иначе ещё совсем недавно. А жаль. Было бы интересно наблюдать вас, так сказать «ин виво». Но – ничего не поделаешь. К несчастью, я сам основательно замаран в этой истории. А своя рубашка, знаете ли, ближе к телу… Значит так, Лассар… мне нестерпимо жаль, но профессору снова нужен чистый лист, так что в отсутствии Рогатого, боюсь нам придётся…
И тут до сих пор молчащий Холмс, открыл рот.
- Нет, - сказал он резко, но не испуганно. – Я больше не хочу быть ничьей марионеткой – ни вашей, ни этого Уотсона.
- Да кто ж вас спрашивает-то! – расхохотался Лассар. Но Мармората взмахом руки остановил его веселье, а его собственное  лицо сделалось сосредоточенным
- Простите… как понимать ваши слова? Разве доктор Уотсон пытался сделать вас своей марионеткой?
- А как ещё я должен назвать принуждение следовать тому, чего я не знаю и не понимаю, слепо доверяя совершенно незнакомому человеку? Они сказали мне, что увезут в Лондон и запрут в резиденцию к какому-то Шахматисту. Думаете, я очень хочу сменить одну тюрьму на другую? Правда, методы его куда гуманнее – он не пытался меня унижать и мучить, как Рогатый Праведник, а только шантажировал и пытался напоить, слёзно рассказывая о своей любви и обижаясь на то, что во мне нет ответной. Так что я, скорее, склонен, объединиться с ним, нежели с вами. Но есть одно соображение, готовое перевесить чашу весов.
- Именно? – Мармората улыбался так, словно беседа доставляет ему интеллектуальное наслаждение.
- Я не знаю, что им от меня нужно, но уяснил, что речь идёт о моём прежнем расследовании исчезновения профессора Крамоля. Думаю, у меня где-то сохранились материалы – я, увы, не помню, где – по этому делу. Вы правильно сказали про свою замаранность, и профессор, полагаю, замаран не меньше, так что, с одной стороны, в ваших интересах, чтобы эти материалы не увидели свет, с другой, если я вспомню, где они, вы сможете успеть завладеть ими раньше, чем противоположная сторона. А чистый лист, как вы выразились, ничего не может вспомнить – даже того, что успел уже рассказать доктору Уотсону и Вернеру за бутылкой вина.
- О, как! – удивлённо и , пожалуй, уважительно воскликнул Марморта. – Да он ведь нас щантажирует, Лассар! Вы это видите? В такой позиции – и шантажирует нас. Я ничуть не кривил душой, говоря, что уважаю этого человека. Ну так, Холмс, что вы можете предложить со своей стороны?
- Вы правильно сказали, - продолжал Холмс, а лицо его по-прежнему было лицом индейца, и голос звучал абсолютно ровно. – Я – первоклассный химик, и с незамутнённым вашими фокусами разумом мне интересно поработать с бывшим ассистентом Крамоля. Интересно даже посостязаться с ним. Интересно обмануть его, если выйдет. Конечно, насилием вы можете низвести меня до состояния клиента бедлама – у вас получится. Но, как вы, опять же, сами заметили, кому нужны дрессированные гориллы? Смотрите: вокруг вас вооружённые до зубов ваши негодяи – что я могу им противопоставить? У вас есть кое-что ценное для меня – мой рассудок. По странному стечению обстоятельств это – то, что ценно и для вас тоже. Хотите испортить нашу общую ценность или рискнёте и оставите оставшиеся надписи на листе моего рассудка нестёртыми? Что, если какая-то из них нужна не только мне?
Как и Холмс, я ждал ответа Мармората. затаив дыхание. А он вдруг рассмеялся. И превесело. И снова обратился к Лассару:
- Ну, вот видите. Волкодав? Разве можно этого человека сравнить с нашими обычными «крысятами»? Кого из них я посажу с собой за стол и поставлю перед ним прибор и салфетки? Хорошо, мистер Холмс, я рискну. Но имейте в виду… А впрочем, какой смысл мне угрожать вам – вы всё равно сами прекрасно знаете всё, что я могу вам сказать. Прошу вас, займите место в фургоне, мы сейчас возьмём попутчика и тронемся. А вы поторапливайтесь, Лассар, нам нужно вернуться в Инвернесс затемно.
Не знаю, как я выдержал в своём укрытии остальное время, пока из дома вывели и тоже подсадили в фургон какого-то молодого человека, пока Лассар запирал ворота, пока фургон снова тронулся в обратный путь. Я себе затылок стёр, царапая его о еловую кору, и изгрыз не только ногти, но и пальцы. Наконец, всё стихло.