Ещё двое погибших. Из ГБ и аспирантура

   Люди  в  Тихоокеанском  океанологическом  институте  погибали:  от  пьянства (например,  Виталий  Терских,  да  и  пресловутый  Терёха),  при  массовом  отравлении  грибами  в  бухте  Витязь,  и  т. п.
  Но  демонстративное  самоубийство  Шейкина – это  следствие  атмосферы,  созданной  администрацией.
  Самосожжение  в  отделе  Богданова – из  той  же  оперы.  Суицид  в  отделе  информации  после  изнасилования  завотделом – тоже.

    А  вскоре  Борис  Фёдоров  принёс  весть:  покончила с  собой  Людмила  Наприенко,  наш  профорг.  Не  думаю,  что  это  чисто  бытовуха:  Люда  вела  себя  здраво,  прекрасно  понимала  меня,  да  и  других  людей.
  Жила  она  через  дорогу  от  моего  дома;  отец  снимал  ей  квартирку.

    Хоронила  Наприенко  лаборатория  Протасова.  В  последнюю  минуту,  когда  гроб  уже  стали  засыпать  землёй,  прилетел  её  отец.  Он  бросился    в  могилу,  бился  в припадке,  требовал вскрыть  гроб.  Душераздирающую  сцену  описал  Борис.

    Вторая  трагедия  случилась  позже:  сын  Щурова  убил  себя.  Щуров,  преуспевающий  завлаб,  выглядел  всегда  довольным  и  независимым;  и  вдруг…
    Фёдоров  рассказал,  что  Щуров  публично винил  себя  на  похоронах,  ревел  белугой.  Будто  бы  проклинал  атмосферу  в  институте.

    По-видимому,  Ильичёв  допускал,  что  и  я  «досрочно  умру»,  устроив  мне  крах  всех  надежд,  как  ему  казалось.
  Но  не  на  того  напал:  у  меня  ни  на миг  не  было  мысли  о  суициде.  Более  того,  я  очень  боялся,  что  несчастный  случай  мог  дать  повод  для  торжества  его  и  Аркашки.

    А  такое  могло  случиться:  я  был  рисковым.  Брат  моей  жены,  шофёр со  стажем,  говорил  не  раз,  что  я  авантюрно  перебегаю  улицы  перед  транспортом.  Он  замечал  меня  в  городе  не  раз,  а я  его - редко.

  Увозя  бандероль  для  КГБ  в  Артём,  я  едва  не  попал  между  платформой  и  отходящей  электричкой:  уходил  от  возможной  слежки.
    Но  ближе  всего  к  смерти  я  оказался,  когда  на  Моргородке  изо  всех  сил  бежал  на  электричку,  думая,  что  она  мчится  из  города  по  второй  колее.  А  она  была  чуркинская,  летела  по  первому  пути.

  Со  стороны  это  выглядело  как  бросок  под  колёса.  Электричка  промчалась  под  вой  сирены    в  двадцати  сантиметрах  перед  моим  лицом;  меня  чуть  не  сдуло  с  насыпи.  До  сих  пор  вспоминаю  с  содроганием.