Байкал. книга 5

Часть 21
Глава 1. Ты свободен!..
         О, да, я натворил… тут Аяя права.
         И даже Вечная не солгала ни одним словом...
         Но сейчас я не хотел об этом думать. Что теперь думать, я успел подумать об этом тысячу раз, пока шёл сюда, на Байкал. Я думал, что Он мог бы и помочь мне. Но я знал, что за каплю Его помощи, я отдам море долга. И что это будет за плата, я не хотел даже думать.
       А сейчас мы с Аяей, замерли, обнимая друг друга, и она плакала уже беззвучно, от слабости и страха. И ещё от холода. На какую именно гору мы опустились, я не знал, в небе снова сгустился снег, смешивая небо и землю, началось с мелких снежинок, а за ними поднялся и ветер, разматывающий ненастье всё сильнее. А ещё утром мы все думали, что закончилась метель. Вот такое нынче лето на Байкале…
        Я поцеловал её в замёрзающие на ветру волосы, в которые набивался снег. Она отодвинулась немного, в страхе прижимая руки ко рту, словно ей страшно было даже говорить, и произнесла, глядя мне в лицо расширенными испуганными глазами:
        – Ты… ты… О-ог-ни-ик… ты… ты убил… убил её… Вера-лг-гу… – задыхаясь, и икая от ужаса и плача, проговорила она, таких больших зрачков я не видел у неё никогда.
        – Яй… то была не Вералга, – сказал я как можно тише и мягче, снова пытаясь притянуть её к себе.
       Она смотрела на меня, ещё не зная, верить мне или нет. Она бросилась защитить меня, но теперь, вновь похищенная мной у всех, она испуганно смотрела на меня, словно не уверенная в том, что я это я.
        – Летим отсюда, околеем, – прошептал я, протянув руку к её голове.
      Но она отступила и перехватила её своей, уже холодной на этом морозе и ветру, сырой, от тающего на её горячей коже снега.
        – Как же ты… как ты околеешь, если?.. ну… если ты…
       Я вздохнул, выпуская такое же облако пара, как и она, своим дыханием, впрочем, его тут же снёс ветер, и взял её ладонь, раскрыв рубашку, прижал к своей груди, где билось сердце такое же, как у неё, как у всех людей. Как ужасно, что она увидела то же, что все, увидела меня таким…
        – Как… как все люди. Такой же, как был. Только не умру, потому что теперь у меня отняли даже это... Но буду лежать, застывший, недвижимый и глазами лупать, – засмеялся я, стараясь хоть немного ободрить её, хотя меня, как и её, до сих пор била нервная дрожь.
        – Ну… и я, должно быть? – улыбнулась она, хотя получилось не очень.
        – А куда тебе от меня теперь? – я поцеловал её ладонь. – Мы оба прокляты Печатью Бессмертия. И я изгнан, к тому же.
        Она покачала головой, глядя на меня:
        – Нет, Огнь, мы изгнаны оба, – тихо сказала она, щурясь от ветра, развернувшегося, похоже, чтобы посмотреть ей в лицо.
        Вот это самое дорогое, что она могла сказать теперь. Но я должен бы возразить, она должна знать, что я не хочу насильно отбирать у неё весь мир.
        – Ты всегда можешь вернуться и быть среди них, – сказал я, внутренне содрогаясь от этой мысли.
       Но Аяя на это покачала головой:
        – Вернуться… Как же можно вернуться, Арюша, если я так поступила с Эриком? Нельзя… только в изгнание. Хотя на остальных мне… плевать.
        – Ты не виновата в том, что произошло. Виновен я.
        – Нет, Ар, мы всё сделали вместе, – твёрдо сказала она, качнув головой, и вытирая остатки слёз и снежинки, что стали прилипать к мокрым щекам. – А что до остальных предвечных, кто так гнал тебя, кто гнал нас обоих… Они ещё позовут тебя, вот увидишь. Сами придут и поклонятся.
       Я лишь улыбнулся, не слишком рассчитывая на это. Но мне было безразлично всё, что было за пределами её объятий. Так что примут назад, отвергли навечно... это теперь было неважно.
        – Подумаем обо всём после, Яй? Пурга начинается… – сказал я и взял её за руку. – Надо схорониться где-то, согреться.
        Снег трепал наши одежды, забивался нам в волосы, надо найти укрытие, жара страшной схватки, оставшейся позади, уже не доставало, чтобы согреть нас.
        – Летим на нашу поляну? – сказал я.
        – Где земляника?.. – Аяя попыталась улыбнуться.
        – Да, теперь поспела точно. Летим, скроемся там от пурги и мороза. Тебе нельзя на морозе, заболеешь, а я не Эрик, исцелять и спасать не могу…
        В перемешивающем небо и землю белом море снежинок и белых полей, было сложно отыскать то место, где под настилом сохранялась поляна с ландышами и земляникой. И мы, ослепшие от летевшего хлопьями снега, совсем застыли на ветру, пока я, наконец, увидел приметные деревья, ерник теперь совсем уже засыпало снегом.
       – Здесь! – крикнул я и потянул её за руку, кажется, примерзшую уже к моей. Только там, в наших сомкнутых ладонях, между ними, и сохранялось ещё тепло. Летел я, как и всегда прежде, без помощи новых крыльев, я не хотел ими пользоваться, не хотел, чтобы их видела Аяя, не хотел и сам чувствовать их непревзойдённую силу. Не хотел позволить этой силе овладеть мной снова.

    …Да, сожженный и выброшенный в прах, из последних сил я вскричал, когда Повелительница, от которой я вырвался только что, с наслаждением поизносила, что она сделает теперь со мной:
        – Ты поползёшь к ней таким: у тебя нет ни ног, ни рук, ни глаз, чтобы любоваться ею, ни голоса, чтобы произнести её имя или, хотя бы позвать её. Ты теперь подобен червю, ты бессилен, ты слеп. Но ум твой светел, и ты будешь осознавать весь ужас того, что с тобой… А потому, хотя ты и не служишь мне больше, ты не мой раб, но ты весь в моей власти!
        – Нет! – вскричал я, превозмогая великое море боли, которое топило меня…
         Но Она не остановилась на том и продолжила:
         – Но нет… почему это я должна отпускать такого многоумного и учёного Бога? Нет-нет… – издеваясь, причмокнула Она. – Что-то погорячилась я. Теперь я не могу тебя взять тебя за Завесу, но ведь могу держать тебя возле!.. М-ха-ха-ха!.. – захохотала Смерть, гулом ударяясь во мне.
       Каждый звук отдавался болью, все колебания воздуха, хотя не уверен, что здесь, где я был теперь, есть воздух, я не ощущал его, впрочем, я не ощущал ничего, кроме боли.
        – Превосходно, Арий! Ты не хотел быть великим Богом Смерти, не хотел быть Анпу! Так станешь калекой-привратником моего Царства! Будешь стоять у моей Завесы. Будешь оценивать тех, кто идёт ко мне и не отпускать назад. Ты не можешь видеть, потому что ты сжёг свои глаза, ты не сможешь стоять, потому что и ноги твои сгорели, но я надену цепь на твою выю, и ты станешь моим верным псом навечно! Не Богом, как по сию пору, ибо ты отверг меня и мою милость, но псом!
        – Не-ет! – закричал я.
      Моё тело, кожа, глаза всё было сожжено страшным пламенем свободы, но меня схватили вновь и…
        – И она узнает это! Она… эта дрянь, что околдовала и ослепила весь мир и тебя, кого я взяла своим Ангелом, сделала равным Богам, настоящим Богом Смерти! Тебя, умнейшего и прозорливейшего, настолько, что ты готов лишиться всего! – упиваясь мстительной злобой, шептала Она прямо в мою голову, даже не в уши. - Непременно узнает, до чего довела тебя! Пусть живёт вечную вечность с Печатью Бессмертия и этим сознанием. А ты станешь вечно выть на цепи, разрывая ей сердце! Вечно!
        – Нет! – выкрикнул я снова.
        – Навеки станешь чёрной язвой в сердце Богини Любви, которую никто и ничто не исцелит! И от того горя она померкнет! Чёрное горе убьёт любовь... потому что тьма сильнее света, Смерть сильнее Любви.
        – Нет! Нет! Этому не быть! Я не… не стану её палачом! – мне казалось, я кричу кровью, я чувствовал её запах и вкус.
        – Уже стал! Уже! Всему миру будет объявлено, кем теперь Арий, прекраснокрылый Анпу… – захохотала она, холодом обвиваясь вокруг моей шеи.
        – Нет!.. этому не бывать! Не бывать! – задыхаясь, кричал я.
        Мне осталось только одно, и я возопил:
        – Князь Тьмы! Призываю тебя!
        Ответ последовал тут же, я почти не мог видеть, особенно здесь, где я находился на границах миров в ничто и нигде.
        – Я здесь, великолепный Арий! – с улыбкой в голосе произнёс Он. – Чего ты просишь? Я могу сделать тебя снова прекрасным, юным и сильным. Могу сделать самым могущественным человеком на земле, хотя могущества тебе хватает от рождения. Могу… впрочем, ты не этого хочешь. Ты хочешь Её? Аяю?
        – Нет! – крикнул я, потому что знал, Он не может мне дать её больше, чем она уже была моей.
        – Чего же? Скажи… я думал…
        – Я не стану рабом Тебе. Дай укорот Своей Сестре! – прошептал я.
        – Я этого не могу, Она старше и сильнее меня.
      Смерть захохотала, очень довольная этим ответом.
        – Ты можешь! Можешь!.. – простонал я, понимая, что теперь я сам сделаю то, чего страшился и от чего предостерегал иных. – Для этого и затеяли всё… Вы двое изначально были заодно, Ты направила копьё Гора Аяе в грудь, и Ты держала её у порога, дожидаясь нас Эриком… Всё продумали заранее. И победили, вдвоём загнали меня в ловушку… Ты знал, что я приду к Тебе, в конце концов…
       Он засмеялся, сотрясая воздух, который волнами боли прошёлся по моей сожженной коже.
        – Ты умён. За то и ценю тебя. Но и ты всё понял слишком поздно. Твой брат куда холоднее и умнее тебя, ты же горячностью подвёл себя к краю. Но не казнись, Арий, – произнёс Сатана удивительно мягким, даже вкрадчивым голосом, вползая в меня. – Ты ничего не потеряешь. Я не сделаю тебя демоном, великий байкалец, нет-нет, для этого ты слишком одарён и велик. Ты не будешь мне рабом. Я даже не призываю тебя на службу, и этого не будет. Я дам тебе больше, чем ты мог бы просить. Ты станешь мне сыном. Не будешь служить, но свою кровь я подмешаю к твоей… и стану просыпаться в тебе в мгновения, что изберу сам. Что ты просишь за это?
        – Свободы! – придушенно прошипел я.
        – И только? – хмыкнул, словно разочарованно. – Что ж, будь по-твоему: ты свободен!..
       И я полетел кубарем из небытия, безвременья и пустоты.
       Вот после этого я и оказался где-то на свалке нечистот в окрестности Фив, где пролежал, сам не знаю сколько, привыкая не стонать при каждом вдохе, терпеть боль, которая сжигала меня, и не кричать от неё всякий миг, и откуда двинулся на Байкал…

       Сейчас это всё вдруг всплыло в моей памяти, толкнув во сне…
       Мы с Аяей забрались под настил, где, сохранялось тепло, оставленное мною несколько дней назад, земля, согревшись, щедро отдавала его, а высокие снежные стены сохраняли. Аромат и влажность от оттаявшей земли и растений царили здесь, в темноте, они будто выдохнули на нас, когда я приподнял засыпанный снегом настил. Он заскрипел, выгибаясь, грозя сломаться под тяжестью снега, и мы скользнули вниз, где было влажно и так тепло, что после лютого мороза и ветра показалось жарко. Парко точно, влажный воздух и земля будто в ладони приняли нас.
        – Свет надо запалить, Яй, погоди… – сказал я. – Тут щепки есть, я оставлял, чтобы костерки делать, целый день туда-сюда летать, согревать очень тяжко было…
        – Вот щепки, Ар, – сдавленно прокряхтела Аяя, споткнувшись в полной темноте.
        – Ударилась, что ли?
        – С-с-с… Немного…
        Мы не видели друг друга, как не видели ничего здесь, но я безошибочно поймал её руку, протянувшую мне длинную щепку. В следующее мгновение у нас появился и свет. Неяркий огонёк осветил нашу поляну, мы ахнули, оглядываясь: я поднял наш маленький факел повыше, и стала видна сильно разросшаяся земляника, сразу бросились в глаза яркие капли ягод. Но сама трава изрядно побледнела в темноте за эти дни.
        – Давай в лёд вставим лучинки.
        – Вставим, да, но долго быть здесь нельзя. Хорошо, что полянку я не слишком маленькую расчистил, но воздуха здесь надолго не хватит, особенно, если огонь будет гореть. Отогреемся, земляники поедим, и надо будет выбираться отсюда, – сказал я.
        Аяя посмотрела на меня:
         – Куда же… выбираться нам? Кругом снега, у нас ни одежд, ни дома, ни собак…
        – Там посмотрим, – сказал я.
        – Или ты теперь всё можешь? Если ты… взял Его руку, – она смотрела на меня, немного отодвинувшись. Глаза от расширившихся зрачков казались огромными.
        Я с упрёком посмотрел на неё, и сел на землю, подогнув ноги, и взялся собирать ягоды вокруг себя в ладонь.
        – Я уже сказал, я тот, что был. Будь иначе, разве шёл бы я столько времени к тебе сожженным и незрячим, чувствуя, что моя плоть с каждым днём всё мертвее, рискуя сойти с ума каждый миг?.. Прилетел бы сразу. Я и крыльев этих… чёрных, не подозревал в себе до того мига, как Смерть с лицом Вералги стала нападать на тебя…
       Аяя вздохнула и села возле меня, не прижимаясь, но близко.
        – Значит ты… ты всё-таки Огнь? Мой Огник и больше никто и ничто? – она посмотрела на меня, словно пытаясь отыскать, чего же теперь бояться во мне, если я... Но она не хотела найти. И потому обняла меня за шею, порывисто и горячо, как напуганный ребёнок.
        Но потом отодвинулась немного и, близко глядя мне в глаза, спросила очень тихо, словно боялась услышать ответ на этот вопрос:
        – Арюша, скажи, только честно… как есть на сердце… Ты сделал так, чтобы… чтобы ребёнка не было?
        И я солгал, я не мог сознаться. Я ответил:
         – Нет, конечно.
         Это была первая ложь и единственная, которую я произнёс Аяе. За все годы. Но я не мог сказать правды, я не мог сказать, что едва я узнал, что она носит ребёнка от Эрика, в тот же миг, сам едва не стал тем, Кто объявил меня Своим сыном… Я не могу признать этой вины, я не могу сознаться в этом преступлении ещё и потому что подозреваю, что она и себя мигом запишет в соучастницы… И не простит даже не меня, а себя…
        На мой ответ она тихо улыбнулась, а я притянул её к себе и… она хотела было отстраниться, ослабленная, даже измождённая всеми пережитыми потрясениями, но нет, нет, доверилась, отдалась мне, позволила обнять себя и даже заснула в моих объятиях.
        Мягкая трава и согревшаяся земля не худшее ложе для нас, запахи травы, земли, тающего льда, все вместе, смешанные с её ароматом, Аяя, моя жизнь… Для меня ты куда более ощутима, важна, чем все окружающее, чем весь мир, и ты больше всего мира для меня, я готов отказаться от всего, но не от тебя...
       А мне не спалось долго, и она вскоре пробудилась от своего недолгого сна, с радостью обнаружив себя в моих объятиях. Мы, счастливые друг другом и разгорячённые, смеясь и шутя, мы ели землянику, собирая её прямо с кустов…
         А, наевшись земляники, мы, незаметно для себя заснули, утомлённые пережитым, убаюканные окружающим теплом. И в этом сне, одном на двоих мы увидели то, что… что было там и тогда, когда я принял Его руку…
        Вздрогнув, я проснулся, и увидел, что Аяя смотрит на меня, она была бледна, насколько я мог видеть в полумраке от лучины. И я понял, что она проснулась, как и я, что мы видели один и тот же сон. Но сон ли то был? Или послание?..
         – Ар… Ты видел… Ар, ты понял?.. Ты понял, что Он сказал? – блестя глазами, прошептала она. – Арий… Он сказал… сказал, что ты… свободен… – пошептала Аяя.
        В меня проник свет из Аяиных глаз, что рождался не отражением огня, но в самой их глубине, и светил из её души… И я вдруг понял: а ведь верно… Верно! Он сказал мне: «ты свободен!»
       А значит…
        – Ш-ш-ш, Ар, молчи и даже не думай о том… – тишайше прошептала Аяя, вращая глазами...
       – Даже не собирай мысль в слова, – и  приложила палец к губам. – Но…
       Она обернулась по сторонам, словно боялась увидеть Прародителя Зла рядом с нами, я знаю, что её опасения не напрасны. И прижала палец к губам.
        – Похоже… Он перехитрил сам себя… – ещё тише прошептала она.
       Моё сердце толкнулось радостно, меня обдало жаром.
         – Яй! – и я обнял её, целуя. – Да мы же… тогда…
        Но она выпросталась, тихо смеясь:
        – Ш-ш-ш! Говорю же: молчи даже сердцем!.. А отсюда выбираться надо, Огнь… задохнёмся!.. да не целуйся ты, шалый!..
 
       Я поворочался в снегу, обминаясь и пытаясь сообразить, цел я или нет. Нигде не было больно, всё двигалось, тогда я открыл глаза. Я видел вокруг только снег и только его и чувствовал, но там, где я находился, он лежал рыхло, оказалось, большая ледяная плита упала, опершись одним концом на край скалы, и создала своеобразную крышу, которая и защитила нас. Нас, потому что я почти сразу нащупал что-то, и это был не я, это была нога Агори в меховом сапоге. Я потолкал и подёргал его, и он зашевелился, стало быть, тоже живой. Я целый и он, это было неплохо. Вокруг не было совсем темно, только очень тихо. Агори, ворочаясь, перевернулся, выплёвывая снег.
        – Чё это… живые мы, што ль? – прошептал он, кое-как вытирая лицо от снега. – А?..
        – Ты чего шепчешь-то? – проговорил я.
        Мы сидели под надёжной «крышей», льдина встала вкось прямо над нами. Агори, подняв голову, увидел её.
        – А… п-похоже… повезло нам, а, Эрбин?
        – Да уж… ничего не скажешь…
        – Интересно, остальные как? – проговорил Агори, копошась в тщании отыскать шапку, потрепал руками по волосам, рискуя со снегом вытрясти последние.
        – Выбраться надо, тогда и узнаем, – сказал я. – Ты точно целый, молодец?
        – Да вроде.
        – Давай, попробуем откопаться.
        – А сильнее не привалит?
        – А что делать? Сидеть тут? Спасать, боюсь, никто не прилетит, – вздохнул я.
        – Ты про них… – Агори сделал «глаза», показав вверх. – Про Ария и Аяю…
        – Думаю, они не знают, что нас тут… завалило – сказал я, не сомневаясь в своих словах. – Иначе достали бы уже.
        – Думаешь, после того, как их гнали тут, они стали бы нас спасать?
        – Они бы стали, – сказал я, кем бы ни был Арик, что бы ни говорила Вералга, что бы я ни видел своими глазами, я не верю, что он бросил бы нас умирать. И уж Аяя тем паче. – А раз нет их, давай-ка осторожно…
        – Может, ты снег сдул бы разом, и дело с концом? – сказал Агори.
        – А если там остальные, их в пропасть унесёт моим ударом? Вот если бы плиту эту осторожно приподнять… тихонечко…
        Агори обрадовался:
        – Хо! Так это я легко! – и не поднимая даже рук, просто глядя туда, плавно, словно она был на петлях, как дверь погреба, приподнял гладкую плиту, состоящую из слоев снега и льда за несколько лет смерзшиеся и уплотнившиеся более камня. А там за ней дышал метелью всё тот же странный день. Лето на дворе, день долгий.
        – Долго держать сможешь? – спросил я, опасаясь ещё выходить под плиту.
         – А сколь надоть? – спросил Агори. – Сколь надо, столько и продержу. Пошли, Эрбин!
         И уверенно отправился к выходу на волю. Я поспешил за ним. Оказавшись за пределами нашего убежища, мы обнаружили, что день всё же клонится к закату.
        – А мы… долгонько там просидели, в снегу-то, – сказал Агори, гляди, уж к вечеру время… где же остальные?
       Я огляделся. Дом, двор, амбар, сараи, всё было завалено и, должно быть раздавлено снегом и льдинами, их обломки торчали теперь из массы снега, обрушившегося на наш уступ. Удивительно и даже смешно, что уцелела только баня, что была ближе всего к скале и под небольшим карнизом.
        – Ты держи покамест плиту, молодец, я попробую снег убрать, глядишь, остальных найдём…
     Я легонечко стал «сдувать» снег, боясь, чтобы не потревожить раненых. И вскоре один за другим, обнаружились все, оглушённые и пораненные, кого сильнее придавило, кого легче, кто просто начал задыхаться уже, не имея возможности выбраться из сдавливающего снега. Хуже всех был Мировасор, которому большая ледяная глыба отдавила ноги. Все потихоньку приходили в себя, я помог Рыбе, что никак не могла очнуться, Дамэ, едва отдышался, подполз к ней.
        – Жива? – он глянул на меня.
        Я кивнул:
        – Задохнулась малость, грудь освободи ей.
        А сам поспешил к Мировасору, хотя его мне как раз спасать вовсе не хотелось, но Викол уже подошёл к нему, без одежды, как и прибыл, он изрядно обморозился, и сейчас, дрожа, держал себя синеющими руками за локти.
        – Ч-что с-с-с М-мировас-сс-сором? – трясясь, спросил он, с надеждой глядя на меня.
        Тут и голый Орсег подоспел, теперь уже совсем голый, видимо лавина сорвала его покрывало, которым он был прикрыт, когда они явились сюда, и больше похожий на какого-то замороженного тунца, по волосам взялся иней, кожа из бронзовой отливая в сизый, уд он прикрывал ладонью, боясь отморозить, вероятно.
        Всё это вкупе с остальным выглядело бы комично, если бы мне не приходилось гнать от себя мысль о том, что Арик опять пропал в мятущемся над нами снеге, что убита Вералга, и этого моему брату точно никогда не простят, а значит, не помогут мне отыскать его… но на что мне его искать? Чтобы отомстить за погубленного нерождённого ребёнка? Или чтобы быть с ним и Аяей рядом?.. Я не только не мог сейчас об этом не думать, но мне хотелось бросить всех и броситься, крича вьялице: «Ар! Арик! Аяя! Вернитесь! Возьмите и меня на свои крылья!»… А потому я наклонился над Мировасором, причём Агори приподнял и эту глыбу, и мы вытащили раненого. Он был без памяти от боли и удара, и оттого, что его придавило массой снега, и от мороза.  Пришлось немедля помочь ему.
        – Викол, Орсег, идите к пещере, Агори, Рыба, Дамэ, ведите их, разожгите костер, обогреться, не то захвораете все. И так… перемёрзли…
       Я срастил Мировасору раздробленные ноги в один миг, а вот тащить его, ещё бессознательного, на себе было делом тяжким и, главное, нерадостным, с куда большим удовольствием я сбросил бы его в пропасть. Когда я добрался до пещеры со своей ношей, мои сотоварищи были почти в том же состоянии, потому что костра зажечь было нечем. Никто из них огнём не владел, мог Арик, как известно, и Мировасор, что бы теперь без памяти. А моих похоронок с огнивом в этой пещере, они, разумеется, не знали. Так что я послал тех, кто был хоть как-то одет, а это Дамэ, Агори и Рыба, за хворостом или дровами, а пока запалил то, что здесь оставалось с прошлых времён, и заставил Орсега растирать Мировасора:
        – Его разогреешь и сам согреешься.
        – А т-ты, ч-чт-то? Не м-мёрз-знеш-шь?
        – Что ж я, не живой? – хмыкнул я, но в сравнении с ним, я был одет неплохо: в рубашке и вязанке и штаны на мне тёплые, и катанки.
        Пещера наполнилась дымом, потому что здешние дрова сто раз отсырели, но всё же занялись и разгорелись, а вскоре подоспели и наши с дровами и хворостом, потому костёр запылал знатный, все мигом согрелись.
        – Как теперь? – спросил Викол, с тоской глядя на костер, вытянув к нему на удивление большие руки. – У нас тут ни собак, ни одежды, ни того, кто может перемещаться в одно мгновение…
       Он отвернулся, сделав вид, что дым попал ему в глаза, потому что голос его дрогнул. Но едва он произнёс эти слова, как за спиной мы услышали чей-то голос, показавшийся мне смутно знакомым:
         – Вот они, здесь…
         – Хвала Создателю! – ахнула Вералга, вваливаясь в пещеру, почти занесённую снаружи снегом. И я хотел сказать то же самое, потому, что она жива, стало быть, не ошибся Арик, не Вералге шею скрутил.
         На ней была шуба, а на голове лохматая шапка. За Вералгой вошла… Басыр. Позади был кто-то ещё, но отсюда, из глубины не было видать. Викол бросился к Вералге, с радостными воплями, хватая её за руки, глядя в лицо, ещё не веря. А Басыр ответила на мой молчаливый взгляд:
        – Дак-ить, едва лавина сошла, она к нам и вбегат, однако! – проговорила она, улыбаясь, от чего её щёчки выдвинулись яблочками и показались зубки, особенно мило два передних, немного торчащих вперёд. Пока я разглядывал её знакомое лицо, будто находя в нем милые черты, она продолжила: – И криком кричит, что тута все сгинули под снегом. Стало быть, не все…
       Я подошёл к ней.
        – Басыр… так ты, глаза мне отвела тогда?
        – Отвела, а на что ты мне был нужон тада, када ты хоть и со мной был, а всё об ей думал. Теперя ничего… гляжу, её нету здеся… Иде же? Али сгинула под лавиной?
        – Нет, они раньше улетели.
        – Так они живы?! – радостно ахнула Вералга.
        – Ты-то как жива? – засмеялся Орсег, радостно натягивая предложенную шубу и штаны из меха.
        – А почему я не должна быть жива? – удивилась Вералга. – Правда я не помню, как оказалась на берегу, где льдины едва не с дом качаются. Лежу, спиной примёрзла ко льду… поднялась, и сразу будто всё вспомнила, тут и громадная лавина сошла на эту скалу. Ну я и кинулась в ближайшее человечье поселение. А там – вот кто, настоящая здешняя предвечная. Да ещё какая!
        – Какая? – спросил Орсег, с интересом оглядывая Басыр, ишь ты, выискался соперник.
        – Моя наставница, – сказала Вералга.
        – Она?! – изумился Викол.
        – Именно. Но то дальше, намного дальше не север было, тогда там было тепло и славно… Это теперь что-то нехорошее в природе сделалося, что сюда такая стужа-то пришла.
        – Зла скопилось много, а любви мало, вот и остыла природа. А ныне снова Любовь воплощённую согнали с места, так что нескоро сюда опять весна-от придёть… – ответила Басыр. – Бережнее надо к себе подобным. Я вот впервые вместе так много предвечных вижу, ранее не более двух, вот как Эрбин и Аяя. Что ж вы обидели её? За что? Кому она помешала? Эрбин, ты ли сотворил что?
        – Она не одна улетела.
        – Ах вот как… так, стало быть, калека тот, что через нас прошёл, сильнейший из всех предвечных, кого я видала, это… ваш здешний Арий, твой брат? – она взглянула на меня.
        – Ты знаешь тутошних предвечных? Когда вы пришли сюда, разве тут кто о нас ещё помнил? – удивился я.
        – Я о вас двоих знала ещё в прежние времена, – сказала Басыр. – Бывала здесь наездами, я тоже люблю по миру-от кататься. Вы одни к дому привязаны, и ваш дом привязан к вам, хоть и странно это, однако.
        – А у них странностей полно, – сказал Орсег. – У здешних…
       Басыр улыбнулась, но посмотрела на меня с той же улыбкой:
        – Верно ты говоришь, незнакомец. Но тем и необныковенны и места здешние, и здешние люди. Уже одно то, что их тут ажно трое народилось за тысячу лет, уже это было бы неправдоподобно, если бы не то, что здесь, под этим Великим Морем один из самых мощных на земле источников Силы.
        – Я – Орсег, – сказал Морской царь, с гордостью называя своё имя и прозвание.
        – Вона как, так и Морской царь к нам в гости на Байкал пожаловал…
        Тем временем пришёл в себя Мировасор, возле которого оставался только Агори. Рыба и Дамэ сидели рядом на камне и спокойно следили за движением, происходившим у входа в пещеру, ожидая, чем всё это окончится.
        – Что… где мы? – проговорил Мировасор, глядя на Агори. – Мы живы? Почему?..
        – Очевидно, Смерть была слишком занята тем, чтобы заморочить тебя Мировасор, – сказал я.
      Он уже подтянулся и сел, оглядываясь по сторонам. И с изумлением узнал Вералгу.
       – Вералга… ты… жива?!..
       Мы бы засмеялись, но никому особенно весело не было из-за того, что мы не поверили одному из наших, а полностью доверились воплощению Тёмной силы, что овладела нами. Хотя не вполне, я верил как раз Арику, но я не успел ни сказать ничего, ничего сделать, когда едва не произошло непоправимое. И хотя все мне твердят, что на Аяе и Арике какая-то там Печать Бессмертия, я очень сомневаюсь в дарах Повелительницы Той стороны. Поэтому я по-настоящему испугался, когда Мировасор начал швырять огонь в них, а я никак не мог их уберечь, ни остановить Мировасора, хотя мог бы, наверное, камень ему на голову скинуть… но… Я был обескуражен и раздавлен их с Аяей двойной подлостью, да и чудовищный зелёный огонь из глаз и чёрные крылья Арика не на шутку испугали и будто обездвижили меня…
        Вералга подошла к Мировасору.
        – А ты пострадал, мой друг? Что у вас тут случилось? – мягко спросила она, хотя мягчить уже нечего, он совершенно здоров.
        – Арий сбросил на нас лавину! – сказал Мировасор, жалобно блея, вот подлец.
        – Ложь! – воскликнул я. – Лавина сорвалась от твоего удара!
        – Скажи ещё, что и Байкал взорвал я! – ехидно отбил Мировасор.
       Но и я не лыком шит, я ухмыльнулся и ответил ему с удовольствием:
       – Нет, конечно, на это тебе не хватило бы Силы.
       Мировасор задохнулся от возмущения и онемел на некоторое время, я впервые увидел его растерянным, но зато Рыба и Дамэ были очень довольны, подмигнули друг другу, оживившись, и Басыр улыбалась узкими чёрными глазами. Вералга собиралась сказать что-то, наверняка, нравоучительное, уже и надулась для этого, не замечая, насколько она смешна в это мгновение со своими поучениями здесь, в дымной пещере среди людей, полуодетых в шкуры, в своей шубе и лохматой шапке. И хорошо, что она не успела открыть рта, потому что Агори, маленький и дробный, сказал именно то, что необходимо было сказать сейчас:
        – Братья, сестры, предвечные! Да вы что?! – он обернулся по сторонам. – Нас и так немного на земле, нам приходится нелегко в мире, где мы сильнее, но и уязвимее всех! Давайте перестанем враждовать, отныне и навсегда и станем принимать друг друга такими, какими нам пришлось явиться в этот мир. Не судить, не обвинять, не отторгать от себя!
        – Не отторгать отдавшихся Аду?  Кем же тогда станем мы все? Его рабами? – воскликнул Мировасор.
        Агори смешался под его взглядом. А Орсег словно бы подвёл черту:
        – Кто изгнан, уже не вернётся, а те, что здесь, не объединиться ли нам?
       Мне вовсе не хотелось ни с кем объединяться, особенно с ними со всеми, но я не стал спорить, решив посмотреть, что из этого получится.
        Остальные же закивали, оборачиваясь, не кивала только Басыр, она лишь слегка улыбалась, поглядывая на всех. Определённо, она нравится мне...
        – Нас здесь восемь, девятая – Арит, в Кемете, как раз то число, что нужно, если что, так, Эрбин? – сказал Орсег.
        – Мне не нужно было никакое число, – ответил я. – Это Мировасор придумал ту девятку. А Смерти было безразлично, один я или с компанией, она вела свою игру.
        – Ну… сие нам неведомо, – недовольно проворчал Мировасор, поднимаясь, наконец.
Глава 2. Бегство
        Мы вылетели из своего убежища, застав всё ту же метель снаружи, но теперь была уже ночь и тьма, и где она гуще, неясно, потому что и внизу и в небе по-прежнему мотала метель, а чернота была перемешана с белизной. Мы летели, как и доселе, держа друг друга за руки, иначе немудрено было бы потеряться. Мы не думали, куда лететь, ясно, что пока нам нет места на Байкале, где у нас теперь не было ни дома, ни возможности его построить, потому что не было даже одежды, чтобы не околеть в первые же четверть суток, нам надо поскорее убраться отсюда в теплые края.
        А потому мы неслись быстро, как могли, помогая друг другу, отталкиваясь от земли, вернее, снежных равнин, от верхушек деревьев, от камней и скал. И все же приходилось останавливаться. Потому что люди, хоть и предвечные, не птицы и крыльев у нас нет, чтобы оставаться в небесах, а расстояние огромное. Поэтому к концу дня, или когда мы уже изнемогали, Огнь разжигал костер, издали выпустив струю огня в какое-нибудь дерево, и когда мы спускались, костер уже грел нас. Согревались, дремали или спали у огня, сколько возможно, до того, как огонь прогорал, и мы начинали замерзать, и поднимались снова. Первые дни мы даже не ели.
      Мы не ели, да, но мы любились при всяком привале, Огнь, словно утверждаясь этим в своих правах, и моё желание было не меньше, и не тише. И не думали о том, что оставили позади, и главное и тех, кто там остался, об Эрике. Если бы я думала об этом, я, наверное, я не смогла бы и двинуться с места. Но если Арий преступил, то я преступила больше…
         Только через три или четыре дня этой гонки, мы, наконец, достигли мест, где снега начали редеть, оставляя проталины, реки и ручьи здесь уже были свободны ото льда, а кое-где по их берегам зеленела трава. И стало возможным не мчать, не останавливаясь, боясь околеть от мороза и голода, но спокойно ночевать у огня, поедая пойманную птицу или рыбу. Этот путь мы с Эрбином в обратную сторону проделали за несколько месяцев, не имея возможности лететь без самолёта, оставшегося на вавилонском холме, но зато, оставаясь ночевать поначалу в уметах, а после в палатке, что мы везли с собой вначале на конной повозке, после на санях… Тогда было лето, как сейчас, когда мы достигли Байкала. Год назад. Всего год и целый год. Сколько всего потеряно снова…
       А совсем скоро начались степи, по которым ветер гнал комки перекати-поле.
        – Смотри, Огнь, смотри, так и нас гонит сейчас по свету… – сказала я, кивнув на куст, который ветер толкал мимо нас.
        Сами же мы сидели, запалив кучу таких кустов, и согреваясь в тепле пламени. Леса здесь нет, хотя бы шалаш построить, редкие корявые саксаулы. В костре на пруте поджаривалась рыбина, которую Арик поймал в одном из ручьёв острогой, что пришлось ему мастерить камнем и огнём из рук, потому что ни ножа, ни хоть какого-то орудия у нас не было при себе. У нас вообще ничего не было, только то, в чем улетели от дома, где в нас посылали проклятия вперемежку с огнём: одежда, в которой были и всё. Хорошо, что здесь ещё были деревья, хоть и редкие, из ветвей которых можно было и орудия смастерить и огонь в костре поддерживать, и шалаш построить, чтобы ночевать не под открытым небом.
         Он поднял голову, взглянул на покатившийся дальше мимо нас легкий и прозрачный куст, и сказал, покачав головой:
        – Ничего похожего. У этого куста нет корней, а у нас есть. И в земле, и друг в друге. Нет-нет, Яй, то не мы катимся. Мы временно улетели с нашей родины, но мы вернёмся ещё на наш Байкал, вот увидишь… А пока…
       Он обнял и тряхнул меня легонько за плечо, улыбнувшись:
        – Пока, думаю, нам надо обосноваться где-нибудь в горах.
        – Почему непременно в горах? – удивилась я.
        – Ну… – он поднял голову, вдыхая полной грудью. – Во-первых: мы там никогда не были, ни я, ни ты, ведь так? Во-вторых: нас там никто не найдёт, потому что в горах не сможет нас почуять Орсег, и Вералге тоже будет сложнее настроиться на меня. А в-третьих: в горах так много воздуха! И, кроме того, там, должно быть, очень красиво.
       Я засмеялась:
        – Неужели надо, чтобы непременно красиво?
        – Необходимо! Долго жить там, где неказисто, очень вредно. И потом, я хочу, чтобы тебе было приятно со мной жить.
        Я обняла его, «приятно», вот смешной, кабы я думала о приятном… Да я согласилась бы с ним жить, куда бы ни послала судьба, хоть в темнице, лишь бы с ним. Но вслух говорить не стала, возгордится ещё, и так столько натворила ради него…
     …Я бы не возгордился, но стал бы увереннее, что, отнимая у неё весь мир и предлагая взамен только себя, становлюсь равнозначной заменой. Для меня – она весь мир и давно, но что я для неё? Что она меня любит, конечно, я не сомневался, коли бросилась защищать ото всех, рискуя всем и приравнивая себя ко мне, отныне изгою. Но насколько хватит ей любви, она так прекрасна, как никто и ничто на свете, что требовать от неё, забыть весь мир ради себя… Я поцеловал её, захватывая губами сразу весь её сладкий рот…
       Я думал об этом много дней, пока мы продвигались на полдень, пока не придумал вот что:
        – Яй, я вот думаю, как нам с тобой и жить неприметно, где-нибудь среди высоких скал, вдали ото всех, в безопасности и покое, но при том не становиться отшельниками, запершими себя от мира. И вот, что я надумал: мы будем путешествовать. Мы станем летать по воздуху. Мы построим самолет и полетим куда захотим, в любую точку мира, куда будет попутный ветер. Начертаем лучшие в мире карты и распространим их среди путешественников, будем спускаться в городах, на островах и улетать снова… Хочешь?
      Она засмеялась:
        – Не рай ли ты предлагаешь мне, Арюшка?
        – Почему и нет? – засмеялся и я. – Временно весь мир взамен Байкала, согласна?
        Так и было решено. Несложно было найти подходящие горы, они как раз лежали впереди по пути к югу. Множественный и величественный горный массив, трудность оказалась в другом: как выбрать место среди такой красоты, потому что она была неисчерпаема. Один уступ оказывался прекраснее и удобнее другого. Но место должно быть не очень высоко, потому что слишком высоко нечем дышать, как ни хотелось поселиться ближе к небу и солнцу и вырастить огород, к примеру, на большой высоте тоже будет сложно, и не слишком низко, чтобы остаться недоступными для людей, случайно пасущими овец поблизости. Мы останавливались то на одной скале, то на другой, то на одной межгорной равнине, то на другой. Но, то здесь оказывалось слишком открыто всем ветрам, то слишком небольшое пространство и для дома и тем более для жизни людей, а не ласточек.
        И всё же, наконец, идеальное место нашлось. Высоко, но в переделах жизни, нам неожиданно открылась большая долина, а в ней площадка, защищённая с севера большой обрывистой вершиной, и с трёх сторон открытая в широкую чашеобразную долину, защищённую со всех сторон скалами. Обширная, почти идеально ровная площадка, с небольшим уклоном, и там обрывающаяся отвесно, но не в пропасть, нет-нет – сажени на три ниже расширялась долина, в середине её блестело гладким зеркалом небольшое округлое озеро. Озеро не замерзало, как оказалось, потому что по берегам, и в глубине, под толщей воды на дне, били горячие источники. Вокруг росли редкие и чахлые деревья и кусты, которые с годами стали пышным лесом и цветущими кустарниками и лугами.
        А ещё, оставшись здесь, мы узнали, что разнообразные горные козлы и снежные барсы забредали сюда, в эти прибрежные заросли нарочно к воде. Залетали и птицы, с годами их стало больше. И снег здесь вокруг озера не лежал, и вообще здесь было теплее, чем везде, потому что скалы защищали от ветров, а вода согревала воздух, она парила зимой, оседая пушистым инеем на ветвях деревьев, растущих по берегам, делая их сказочно красивыми. Вот только рыба в чудесном озере не водилась из-за странностей с водой. Зато её было предостаточно в ручьях выше и ниже по склонам…
       Приземлившись на этой площадке, словно специально задуманной и созданной для нас двоих, мы с Аяей смотрели на озеро, на высокие снежные вершины вдали, казалось, они совсем рядом, на эту площадку и утёс, закрывающий её, мы молча смотрели на всё это, понимая, что нашли своё место, где будет наш дом в ближайшие годы. И кто знает, сколько лет. Я взял её руку в свою. Много дней мы были в пути, нас изгнали и мы бежали, поддавшись силе исторгшей нас из ряда себе подобных. А теперь, похоже, мы достигли места назначения. Аяя ответила на моё пожатие и сказала тихо-тихо:
        – Будто для нас, Ар, а?
       Раньше, в нашей с ней прежней жизни, она не называла меня «Ар», как Эрик. Тогда звала Арюшей, ну и Огником, как и теперь, откуда-то в ней всплыло это прозвище, а вот «Ар» – так звали меня в моей семье, это от Эрика.
        Эта мысль кольнула меня, но я тут же отвёл её, словно рукой, только не позволить этому лёгкому зёрнышку ревности не только укорениться, но хотя бы задержаться на время, это легчайшее парящее семя превратиться в свинцовый неподъёмный груз. Я знаю, каково это, я уже ревновал её к прошлому, которого уже не было, сводя с ума себя и её. В таком далеком прошлом, которого она вовсе не помнит. Теперь всё хуже – Эрик жив и здоров и так же вечен, как и мы, и если мы свидимся снова, кто знает, не захочется ей снова быть с ним? Одна надежда, что самому Эрику к тому времени не захочется этого. И хотя эта надежда была очень слабой, я всё же решил культивировать её, потому что помнил, что мой брат легковесен и привык к счастью и удовольствию от жизни, любовные страдания не для него, к тому же он отлично может, и мог держаться с Аяей по-дружески, или по-братски, как ни назови.
        Только бы сама Аяя не пожалела о своём выборе и чувствовала, что со мной ей куда лучше, чем с Эриком. А вот это сложно. Эр – прирождённый муж, ласковый и внимательный, заботливый, и даже верный. Я, к слову сказать, тоже был неплохим мужем своим давним жёнам, нетребовательным и отстранённым, я всегда был холоднее с моими жёнами. И я совсем не помню никого их, даже тех, кого, как мне казалось, я любил, они слились для меня в одно пятно, светлое, надо отметить. Но Эр, думаю, помнит многих. Он принимал их в сердце, раскрывал душу. Как и детей. Я – нет, с меня мои семьи соскальзывали как лёд с рек, без следа. Плохой, я, выходит, человек…
        Я посмотрел на Аяю. Она одна для меня не просто важна, она мой свет, мой воздух, моя кровь, вся моя жизнь. Сказать ей «люблю», это так же мало, как солнечный блик на капле росы утром от света всего солнца. Я притянул её к себе. Всё это время, что мы бежим, мы предавались любви, на каждом привале, при каждом случае. Никто и ничто не мешало нам, ни снега и льды в начале пути, ни после, когда мы спали почти на подстилках из веток, мы не мёрзли в объятиях друг друга, несмотря на то, что у нас прикрыть наготу толком было нечем, мы торопились долететь куда-нибудь, где обретём, наконец, пристанище. И вот мы нашли такое место…
    …После всего произошедшего, пока мы мчались сюда, я не думала ни о чём, кроме опасности, что как мне казалось, гналась за ним после огненных шаров Мировасора, после всеобщего внезапно возникшего отчуждения, что обрушилось на Арика, когда каждый готов был к нападению и тем паче власти Князя Тьмы, которую Ар признал над собой.  Я боялась, как бы Прародитель Тьмы не осознал своей промашки, и не создал бы на нашем пути новой непреодолимой каверзы, подлой ловушки, али тяжкого испытания. И  я, напуганная всем этим, кажется, оглядывалась всю дорогу сюда. Я вовсе забыла, как это, расслабив спину, и закрыв глаза, в блаженстве целоваться, лёжа спиной на мягкой траве и запустив пальцы в его волосы ни о чём больше не думать...
        Но, конечно, Арий хотел не только целоваться, и здесь на мягкой траве этого луга, выросшего так высоко, что никакие овцы не могли сюда прийти с отарами, где воздух прозрачнее, чем везде, где солнце ярче, а вода в озере, никогда не тронутая человеком настолько чиста, что видно дно, а неподвижном её зеркале отражается небо, окружающие деревья и горы, словно создавая тут дверь в какой-то другой мир, где всё чище, прозрачнее, красивее, чем в нашем… 
       – Ты любишь меня?.. любишь? Яя… Аяя… – горячо и жадно спросил он, целуя меня, то смыкая веки, то горящими широкими зрачками своих светло-голубых, прозрачных глаз, всматриваясь в мои, задыхаясь, словно в лихорадке. – Люби меня, Яй… только люби… Люби!
       Я отвечала сразу и ответила после, когда мы уже лежали рядом, снова вернувшись на луг, после того как, растворившись совершенно друг в друге, позабыли всё, теряя зрение и слух на краткие, но такие сладостные мгновения.
        – Веришь теперь, что я не оставлял тебя? Что я ни мига не прожил вдали от тебя, не мечтая о тебе, не пытаясь придумать, как же вырваться? Веришь, Яй?
        – Верю, – прошептала я. – И люблю. Я сразу и поверила, чего там… токмо думалось, опоздал ты. Но… не удержали мы с тобой коней-от ретивых…
        – Так нешто их удержишь? – счастливо засмеялся я.
        – Дак тебя, верно, не удержишь, табун остановить легче. Но я о себе… Устоять должно было противу соблазна. Да где там… люблю тебя… так люблю, ажно земля с под ног уходит… Вот знай: жалею, что предала мужа, что так с Эриком поступила, он достоин лучшей жены, а не могла иначе. И впредь никогда не смогла бы, застишь ты мне весь свет…
        – Меня не удержать вдали от тебя, потому что ты все для меня, Яй. Ты это тоже помни теперь, ежли ране не знала, – я обнял её, притягивая к себе. – Без тебя я даже не дышал.
         – Так уж и не дышал? – тихонько засмеялась Аяя.
         – Совсем… – выдохнул я, прижимая её, и закрыв глаза.
       И вот я вижу её, её лицо, волосы, завившиеся от пота, на фоне бескрайнего неба и снежных вершин гор. Аяя, застилающая весь мир, потому что она весь мир. Весь мир… Аяя, как много лет, столетий, я шёл к ней и к тому, чтобы видеть вот так, обнажённой, горящей от страсти, смотрящей мне в лицо этими сияющими желанием глазами. Я смотрю на неё на фоне этого бездонного ярко-голубого неба. Я поднялся, садясь, чтобы обнять её и прижать к себе, не размыкая, не прекращая слияния…
       Мы добрались до рая, и даже, если он не возможен на земле, мы нашли его…

      …Я же от рая был далёк как никогда. Я был в кругу своих, Вералга перенесла нас всех в стойбище в долине, потому что площадка у пещеры была слишком занесена снегом, там было даже не устоять в снегу, свалившемся с вершины, к тому же метель взялась с новой силой набрасываться на гору. Поэтому мы были теперь в стойбище, что так радушно принимало нас дондеже. Мы вошли в чум, где Басыр оказалась хозяйкой.
        – Не усмехайся, Белый Великан, приходится отводить глаза людям и своим и чужим, – улыбнулась Басыр.
        – Да-да, я это понял… – сказал я.
        Мы, замёршие и усталые, расселись вокруг очага, Басыр угостила нас нежно вяленой рыбой и сваренными в молоке сладкими кореньями.
        – Я заготовила их давно, ещё до того, как пришла сюда, к этим людям, – сказала Басыр.
        – Так они не твои соплеменники?!
      Басыр покачала лунообразной головой. Вот всем она прекрасна, а я не чувствую к ней ничего, даже меньше, чем, когда в её чуме ночевал с ней …
        – Нет, как раз мои соплеменники, но племя кочует многие и многие годы и столетия, медленно продвигаясь за своими стадами. Но я тоже кочую, по всему миру, ухожу и возвращаюсь. А как же? – усмехнулась Басыр, посверкивая чёрными глазами в прорезях удивительных изогнутых век.
        – Так ты можешь прикинуться кем хочешь?
        Она покачала головой:
        – Нет, только старой. Какой, я, возможно, стала бы, имей способность стареть. Как твой брат, прикинуться кем угодно – нет, этого я не могу.
        – Мировасор ещё может так, – сказал я, – верно, Мировасор?
        Я взглянул на него. Мировасор поднял голову и ответил:
        – А… нет. Нет-нет, Эрбин, я только, как и Басыр, могу показываться людям стариком, а как твой брат любым человеком – нет, это мне недоступно. Это, видимо, подвластно только тем, кто отдаётся Тьме.
        – Арик никогда не отдался бы Тьме, в это я не верю, – твёрдо сказал я, выпрямляясь во весь рост и оглядев остальных свысока, пусть возразят мне, пусть и меня изгонят, я пойду искать Арика с Аяей...
       Мировасор поднялся от очага, к которому успел усесться и протянуть к нему озябшие руки.
        – Ты же всё видел! Ты не веришь собственным глазам?! – воскликнул он, бледнея от злости.
       На это мне легко было возразить:
        – Ну, глаза легко обмануть, Мировасор. И то, что Вералга по-прежнему с нами, сидит у очага, улыбается и угощается рыбой и этим странным местным отваром то ли из мха, то ли из коры, а не лежит хладным трупом, погребённой под лавиной возле нашего дома, уже говорит мне, что не стоит верить всему, что видят мои глаза. Глаза не всегда зрят истину…
       Вералга поднялась тоже, оставив трапезу, за которую взялась было с таким аппетитом.
        – Мир, Эрик, прошу вас, не надо! Не надо ссориться и спорить теперь, когда мы едва выбрались из такой передряги! – взмолилась она, глядя на нас попеременно.
         – Давайте подкрепимся и подумаем, как убраться отсюда, – подал голос Викол.
         – А мне стоит поторопиться, иначе ваше Великое Море снова возьмётся льдом и мне придётся проситься к вам для перемещения отсюда в тёплые края, – сказал Орсег, улыбаясь, большие белые зубы нерадостно сверкнули меж тёмных губ. – Право, это так замечательно, не ожидал, что рыбу можно приготовить так вкусно! Ты просто колдовскими чарами обладаешь, а, Басыр?
       Она лишь пожала плечами непринуждённо.
        – Ничего тут особенного нет, рыба в Великом Море сама дар Богов, ничего с ней особенного делать не надо, да, Эрбин? Ты байкалец, знаешь... А ты, Орсег, не подольщайся и не подкатывай к моему берегу свои корабли, я тебя не выберу, с тобой, водяным, мне несподручно, мне под воду ходу нет, стало быть, в разлуке быть, зменять станешь, я того не люблю. Да и в снегах моих родных околеешь! – засмеялась Басыр и снова лукаво посмотрела на меня.
        Похоже, положила на меня глаз. Но сейчас это совершенно не тронуло меня, хотя должно было польстить, Басыр, как видно могущественная волшебница, если так можно называть предвечную, и красавица к тому же. Пусть она простит меня, но я совсем не испытываю желания к ней, я даже не помню, как это было некогда между нами… ничего, даже, когда именно это было. Я и запомнил её имя потому, что она странные речи позволила себе, и после… я думал, приснилась. Но нет, вот она, и настоящая, и к тому же, как и все тут, у этого очага, предвечная. Вот беда-то для меня, приглянуться предвечной, к которой вовсе не лежит моя душа.
        Всё бы ничего, и я, должно быть, даже поддался бы её притяжению, но в душе у меня сейчас зияла громадная пустота, настоящая дыра без дна, в которую улетали все чувства. Ара нет и нет её, Аяи, опять я потерял их обоих. Без Арика было плохо в своё время, но без Аяи… Я не могу даже представить. Кроме всех чувств, которые я сейчас старался прятать куда-нибудь поглубже, потому что быть опозоренным, а тем паче жалким, мне не хотелось, хорошо, что всеобщее потрясение выбило из сознания то, что было перед лавиной. Но что я стану делать, когда проснусь завтра, а Аяи нет…
        Я сел к очагу рядом с Дамэ, а Рыба присела с другого бока, не обращая внимания на жгучие взгляды Басыр. Рыба наклонила голову ко мне.
       – Эрбин, ежли хочешь с энтой… как её там… э-э… Басыр, я мешать не стану, токмо видится, ты не расположон? А? – тихонечко проговорила Рыба, стараясь не привлекать внимания окружающих, и осторожно взглянула мне в лицо.
        – Спасибо, Рыба, – ещё тише проговорил я, чуть склонившись, делая вид, что я тянусь за очередным куском рыбы, чтобы остальные, радостно жующие и оживлённо сокотавшие между собой, не слышали нас. – Держись около, как в прежние времена.
        – А… А Дамэ позволишь тож?
        Я усмехнулся, мельком взглянув на него.
        – Сроднились, гляжу? Пускай, так-то всегда лучше, – кивнул я.
        – Может, найдём иде Аяю-то с Арием? – себе под нос поговорила Рыба.
        – Поищем, как же быть… как ещё… как обычно. Только этим и занимаемся, которое столетие…
       Тем временем Вералга выпрямилась, очевидно, достаточно подкрепившись и вытянув шею, проговорила:
         – Предвечные! Скоро ночь, мы утомлены сегодня и, думаю, лучше отложить до завтра обсуждение наших дел. Вы согласны?
        Никто не стал спорить, не стал и я, подумав про себя, уж не в сговоре ли Вералга и Басыр, которая, конечно, оказалась возле меня немедленно после того, как все улеглись вокруг очага и очень быстро начали посапывать. День выдался тяжёлый и длинный как никогда, потому и заснули сразу, едва закончили трапезу и кое-как отползли от котла с едой. Только мне, похоже, не спалось. Да ещё Басыр, которая, оглядевшись и убедившись, что все сопят во сне, быстро-быстро стянула тельник из мягкой кожи оленят и, совершенно обнажённая, юркнула ко мне по одеяло из лисьих шкур, самого лучшего, что нашлось…
        – Басыр, ты… не пожалеешь после? – выдохнул я.
        – Что ж… вовсе не по нраву тебе? – усмехнулась она, но за усмешкой я почувствовал уязвлённую женственность, она даже сдвинулась убраться.
        Ну что мне оставалось? Конечно, я остановил её, оставляя возле себя. Излишне говорить, что было дальше, и я думал, до чего мне стыдно, что я жду, пока она уснет, чтобы тихонько разбудить Рыбу и Дамэ, и вместе утечь отсюда… Стыдно, ох, стыдно быть таким, изменять самому себе…
       Но так мы и сделали, все трое тихонько, стараясь не шуметь и даже не делать лишних шагов внутри чума, вышли наружу под снегопад.
       – Я возьму собак, – сказал Дамэ.
       – А я сани, я видела, где они их ставят. Ты, Эрбин, шкур и шуб возьми побогаче, иначе околеем дорогой. И оружия тако ж…
         – Не учи учёного, чай не первый год скитаюсь.
       Я взял всего, что полагалось, прихватил к тому же припасов, потому что в такую пургу нам долгонько придётся ехать, прежде чем мы сможем поохотиться. Пока мы так поспешно собирались, из чума незаметно выбрался Агори. Укутавшись с головой в одеяло из серебристой лисы, он, спеша и спотыкаясь, подошёл ко мне.
       – Эрбин… великий кудесник, не хочешь со всеми? Ты… бежишь? Почему? – проговорил он, тронув меня за плечо, держась за края одеяла.
       – Мне не по пути с ними.
       – Тогда и мне не по пути. Возьми меня с собой? – Агори заглянул мне в глаза просительно, но не униженно.
       – Возьмём? – сказала Рыба, кивнув на сани, уже готовые отправиться.
       Я посмотрел на Дамэ, привязывавшего упряжку собак, вовсе не расположенных ехать куда-либо в такой буран. Он только усмехнулся, кивая. Расспросить его надо, что он думает об Арике и преображении моего брата, вся эта дьявольщина по его части всё же…
        – Только мигом, молодец, без порток не повезу – страм. Так что давай, напяливайся и в сани щас! – сказал я, отвернувшись, даже смущаясь его щенячьей радости, с которой он кинулся в чум.
       – Да тише, скаженный! – засмеялась Рыба, глядя на него. – С виду маленький, а ходишь, истый медведь.
       Мне кажется, еще немного и она дала бы ему леща, так ласково она смотрела на него. Уехать немедля – это правильное решение, вот только бы ещё злато из пещеры забрать, сразу не подумал я…
      Я сказал об этом Дамэ.
       – Заберём, – сказал Дамэ, не раздумывая. Хорошо иметь с ним дело…
     Трудненько оказалось в пургу, завладевшую окрестностями, добраться до высокой скалы, где была пещера. Но мы добрались, и с лучами рассвета я вошёл в пещеру, откопав вход, снова засыпанный снегом. Остальные вошли за мной, не желая оставаться снаружи.
       – Почему ты сразу не вспомнил об этом? – с досадой проговорила Рыба, войдя и отряхивая снег.
        – Забыл. Кто тогда думал о злате? – сказал я, пожав плечами.
       Не тратя времени, я зажёг факел и пошёл к своему тайнику.
        – Может, обогреемся здесь? Переждём пургу? – сказал Агори, войдя за Рыбой и озабоченно отряхивая снег с плеч и шапки.
        – Нельзя, нас увидят снизу, огонь отсюда и увидела Басыр, когда Вералга пришла к ней, так они и нашли нас. Так что, хотим уйти, надо уходить, не тянуть. Отогреемся позже, Агори. У нас с собой палатка, раскинем и отдохнём, а пока… без злата путешествовать токмо по этим снегам и мочно, – сказала Рыба.
       – Это верно, – со знанием дела отозвался я, отваливая камень от тайника.
       – А почему мы вообще спешим? Почему мы сбежали? – спросил Агори.
       Я посмотрел на него, поднимаясь возле своего тайника.
        – Я ушёл, потому что я не хочу подчиниться Мировасору, а я чувствую, что он затевает именно это. Я не хочу со всеми вместе быть его служкой.
        – Но разве это неправильно? Лучше нам держаться вместе, так легче. Так мы сильнее.
        – Сильнее? Возможно, но лишь те, кто слабее нас, – сказал я. – Мне же не нужна ничья Сила. Мне достанет моей. И тебе, молодец, я думаю, тоже. Не слушай Мировасора, если он говорит, что тебе нужна какая-то защита. Я живу вторую тысячу лет, я знаю: ничего такого тебе не нать!
        – Мировасор живёт  раз в пять дольше, – возразил Агори, но уже не слишком уверенно.
        – Может быть и в десять, но это ничего не меняет, потому что он хочет власти над нами, а вовсе не того, что говорит тебе, молодец. Быть над предвечными – это ли не самая большая власть из существующих в мире? Управлять и пользоваться тем, что самому не дано просто потому, что он, якобы, нас от кого-то защищает. Так что у него своя корысть. Но на деле, защищаться чаще всего нам приходиться друг от друга… как видишь.
       Агори пожал плечами, сомневаясь, ему не хотелось думать о Мировасоре, как думаю я.
        – Ты слишком хочешь иметь наставника, молодец, – сказал я. – Это пройдёт.
      Тем временем я отодвинул камень от тайника и стал доставать мешки с золотом. Когда я достал десятый, Агори в изумлении воззрился на меня.
       – Откуда такое богатство?! – сказал он.
       – Богатство? – усмехнулся я. – Ты смеёшься? Это так, чтобы с голоду не умереть. Всего лишь пятидесятая, хотя нет… сотая часть того, что принадлежало мне некогда. Нет, молодец, это не богатство, это всего лишь крохи. В прежние времена, во времена Великого Байкала я имел столько злата, что не потратить не только мне, но и моим потомкам много лет. Так что, молодец, это лишь толика…
        – Поедем по берегу, забрать остальное злато? – простодушно спросил Агори.
        Я достал последний мешок и посмотрел на Рыбу и Дамэ, выпрямившихся у входа.
        – Я не против, всё равно, куда ехать, – сказала Рыба. – Можно найти остальное злато?
       Вопрос… кто знает, можно али нет… разве, когда я прятал его по пещерам, предполагал, что Море станет выше по берегам в два раза, откуда мне теперь знать, те мои тайники выше уровня воды али нет. Эх, был бы с нами Арик, который все земли помнит, будто карта у него в голове.
        Мы поехали на север, вокруг Великого Моря, туда, куда ране, при нашем царстве, нашем Байкале, я редко хаживал, как и все, привычно было ездить через Салаз и Синум. На север тогда не катались, было чересчур обрывисто и скалисто, и сиверко всегда был не попутным и сарма вовсе опасным ветром, тут, на севере, подобным дунью в трубу. Потому здесь, в безлюдных местах, я некогда и находил тайники для своего злата. Здесь их было больше всего.
         И оказалось теперь, при разлившемся Море и таком слое снега и льда проехать куда как легче – всё сделалось пологим, не стало тех непроходимых острых скал, и обрывы к снова схватившемуся льдом Морю уже не были ни круты как прежде, ни страшны. Но пещеры все были ниже уровня воды, теперь льда, так что мы объехали северную околичность Моря без толку, но и без сложностей, кроме одной – пищу добывать без Аяи теперь было нелегко, она делала охоту и рыбалку простым и приятным занятием. Но нас тут было двое охотников, я всегда был неплох, а Дамэ и вовсе меткий лучник и чуткий охотник, он слышал и видел, как не могут люди, сам почти как зверь. Так что, хотя мы и тратили на это большую часть времени, но не голодали.
       Но на восточном берегу, который был выше, особенно здесь, в северной части, некоторые пещеры со златом мы нашли и отправились на полдень уже изрядно отягощённые золотом. Дальше было полого, Парум, некогда стоявший здесь обширным царством, соперником Авгалла, а после частью большого царства, возрождённого Могулом, был полностью погребён под водой разлившегося Моря. Теперь, даже если отступят снега и льды никто не найдёт и не увидит ни дворцов ни ровных улиц, ни дорог, что соединяли города и веси, дорог, которые я так старательно строил, выбирая самые удобные и безопасные пути, а после с гордостью наносил на карту Байкала. Ничего и никто больше не увидит. Великое Море взяло жертвой наше царство. И можно ли будет здесь отстроить когда-нибудь новое? Арик не сомневался, что можно… Но Арик, где ты теперь сам? С тоской думал я. Да, с тобой и с Аяей можно ухитить что угодно. Хоть дом, хоть новое царство на пустом месте и Силы достанет, а уж его смекалки и знаний хватит и не на одно царство…
      Мы исхудали все, пока добрались до тёплых мест, добыча еды перестала быть такой трудной ежедневной задачей.
        – Куда дале путь держать станем? – спросил я своих спутников.
        Надо было где-то обосноваться, а вот где? Выбор я хотел предоставить своим спутникам, самому мне безразлично, потому что там, где нет Аяи и нет Арика, любое место нехорошо…
       Они посмотрели друг на друга.
        – В теплые края куда?
        – Да, намерзлись уж…
        – Так может быть, в Кемет вернёмся? Только не в Фивы, а в иной какой город? В Мемфис али ишшо… – робко предложил Агори.
       Я пожал плечами, оглядев своих спутников.
        – Кемет так Кемет, – сказал я, чувствуя, что они не возражают. – Учтите, однако, что мы туда не как Вералга, долгонько ехать будем…
        – Где Аяя и Арий теперь, интересно…
       Я ничего не сказал. Где они? Нам ещё предстоит понять…
      …Я знал, где они. То есть, где Арий. Теперь, когда мой Создатель подмешал к его крови свою кровь, я легко мог найти его в любой точке света. Он теперь мне все равно, что Эрбину, как родной брат. Но Эрбин не спрашивал меня, не спрашивал и никто иной, а потому я ничего говорить не стал. Мои спутники искали злато, и нашли изрядно, даже на четверых, и никто не говорил и не думал обсуждать, как найти беглецов. Более того, вслух сей день впервые за всё время были произнесены их имена, и то слова повисли в воздухе. Потому я промолчал. Их считали проклятыми, потому, должно быть, и не стремились искать их следов, опасаясь, что проклятие коснётся и их самих и, несмотря на тайную тоску, что таилась у каждого в глубине души, все промолчали. Даже Рыба молчала, ни разу не говорила со мной ни об Аяе, ни об Арии. Потому молчал и я. Я не боюсь проклятий, я рождён из него...
        Я сам навещу их. Её, Аяю, потому что, где он,  там и она…
Глава 3. Что есть время? Что есть сущность и суть?..
        Я не считала время, что мне было его считать, если ни мне, ни моему милому не грозила старость, и если у меня нет детей, которые бы росли и взрослели. Поэтому я не чувствовала время, не то что не считала его. Я научилась разбираться в нём, как сказал Ар, вспоминала то, что сама открыла когда-то раньше – что сутки состоят из двадцати четырёх частей, который Арик называл часами, а каждый час из шестидесяти минут. А из чего состоит каждая минута?.. Когда я спросила его об этом, он засмеялся и сказал:
        – Я понял это случайно, когда нашёл твои вычисления. Как ты дошла до того, что в минуту сердце ударяет шестьдесят раз, я не знаю, но это открыла ты. Неужели не помнишь? – он улыбнулся, качая головой, в глаза проник солнечный свет, и они стали ещё голубее и прозрачнее, чем всегда. – Удивительно…
        Огнь протянул руку к моему лицу и убрал спустившуюся прядь волос за ухо, погладив кончиками пальцев мою кожу. Каждое его прикосновение это наслаждение и счастье, что трогает сердце, заставляя его быстрее бежать и задыхаться. Каждое. И каждый его взгляд на меня. Я так скучала без него и всего этого: без его ласк и прикосновений, его взгляда, его голоса, его объятий. Я так долго заставляла себя не думать, не желать встречи, что теперь, когда мы были вместе, и мне не надо, стыдясь своих мыслей и желаний, держаться за мужа, который не виноват в том, что Арий вошёл в моё сердце раньше его, что…
        При каждой мысли, даже тени мысли об Эрике сердце моё сжималось грустью и стыдом. Я любила его, и люблю теперь, очень люблю, но… то было совсем иное. То, что я чувствую к Огню это что-то будто иного порядка, как полёт орла и бабочки...
        Нет, я не помнила того, о чём Арик говорил теперь, но зато я как-то сразу всё поняла и все эти мелкие частички времени быстро сложились у меня в картину в голове. Теперь мне стало интересно, что же в каждой минуте минуты. Потому что пусть их тоже будет шестьдесят, для чего-то важны и такие малые толики времени и даже меньшие. Вот когда мы взлетели со двора нашего дома на Байкале, не хвати Арику этой самой крошечной доли минуты, и ком огня, брошенный Мировасором, попал бы в нас. Где бы мы оказались с ним тогда? Мне не хотелось даже думать об этом, потому что то, что Арик рассказывал о своей службе Вечной и о том, как Она зла на него и почему-то на меня, пугало не на шутку. Что такое Печать Бессмертия, я не могла понять, не могла вместить в свою голову, и, особенно, почему Арию именно это кажется самым страшным? Он объяснял и не один раз, всегда бледнея при этом. Он говорил, что бессмертие может быть карой, особенно, ежли силы Зла ополчаются против человека, как уже было с ним, когда его отпустили, но обрекли на страшные муки. И я не могла не спросить всё же:
         – Ты позволил Диаволу… ну… ну, в общем… – мне не хотелось уточнять, и всё же этот вопрос мучил меня. – Почему Он не помог тебе?
        – Я не просил Его, – сказал Арик, бледнея. – Не просил, чтобы Он помог, надо призвать Его, попросить. Но я не мог уже просить Его… Я не мог отдаться вполне, а это означало бы именно это. Потому я не раскрыл данных Им крыльев, когда мы с тобой бежали с Байкала. Только, когда они вдруг поднялись против тебя, я не мог сдержаться. На то Смерть и Её братец и рассчитывали. Чтобы все отвернулись от нас…
        Но мы не страдали, оказавшись отторгнутыми от всех предвечных, мы были вместе теперь, и если что-то омрачало наши безоблачные ныне души, то только мысли об Эрике. Потому мы никогда не говорили о нём…
        Арик вёл подсчёты времени и записывал, подсчитывал от того дня, как мы въехали в новый дом. Он построил его быстро, я не заметила как, хотя, кажется, помогала ему, участвовала, как могла, но, увы, могла немного. Ни носить брёвна, ни рубить, ни отёсывать. Даже обрубать сучки Арик не позволял, я только засовывала паклю в щели меж брёвен. Да после раскрасила стены и печь. А потому тем временем разбила огород.
        С садом было сложнее: саженцы яблонь, груш, слив, хурмы и прочих деревьев, пришлось ещё добывать. И пока Огнь работал над строительством, я летала вниз по склонам к деревням, где набрала и саженцев, и семян и уже через несколько лет вокруг нашего дома вырос настоящий сад, пышный и приносящий плоды к нашему столу каждое лето и осень. Сколько лет на это ушло, я не заметила, но разве это важно? Были у нас и овцы, что сами бродили по склонам, и ни волки, ни барсы не трогали их, овцы в целости приходили на ночь, послушные Селенге-царице. И козы, тоже гулявшие бок о бок с овцами. Но коров и лошадей на этой высоте мы не держали, во-первых: тащить сюда таких больших животных было невозможно, а во-вторых: здесь лошади нам вовсе не были нужны, мы не пахали, корове же было негде пастись, луга здесь были слишком невелики и склоны круты и обрывисты.
       Солнцем и воздухом был пронизан каждый наш день. Я не знаю, сколько времени мы были здесь, оглядываясь, я видела дом, сад, к озеру Арик сделал дорожку туда, хотя мы легко могли слетать туда, но иметь вот такую дорожку, почему-то казалось ему важным.
        – Чтобы наш дом выглядел человеческим, а не божественным чертогом, – улыбнулся Арик, когда я спросила его об этом и, думая про себя, что же он ответит, то же, что думаю я, или нет. Он слово в слово произнёс вслух мою мысль. Так было не раз, когда я, думая о чём-то так или иначе, хотела услышать его мнение, желания или мысли, и они полностью совпадали с моими. Думается, и он поступал так же, потому что иногда, задавая мне какой-нибудь вопрос, он слушал мой ответ с улыбкой в глазах. Я даже спрашивала его:
        – Что улыбаешься? Ты думал так же?
        – Именно. Именно так. И даже теми же словами.
        Здесь, в этих горах, был поистине рай. Нет, и сюда налетали холодные ветры, приносили снега, а дожди, бывало, лили по многу дней, когда тучи, зацепившись за вершины, висели над нами, выливая на наши головы весь запас влаги. Но зимой, когда приходили морозы, а бывали они очень суровыми, вся долина-чаша, и роща вокруг незамерзающего озера покрывалась инеем от его тепла, превращая наши окрестности в сказочное царство. Эта красота радовала нас из года год. А ещё со временем мы выяснили, что кроме прочего, вода в этом озере обладала целебной силой – животные приходили сюда израненные или больные, пили из него и уходили здоровыми и молодыми. Мы же купались в нем зимой и летом, ещё не зная об этом.
        – Интересно, если налить этой воды в сосуды она не теряет свою силу?.. – размышлял Арик вслух, наблюдая за очередным рогастым бедолагой, уже исцелённым водой, фыркающим над гладью озера, отряхнувшимся и вдыхающим, чтобы двинуться вверх по склону бодрой рысью.
        – Давай, исследуем, что нам стоит? – улыбнулась я.
      …Верно, это было не так сложно, как оказалось, и странно, что прежде я занимался только свойствами вселенной, связанными с исчислениями и измерениями, но не тем, из чего она, эта вселенная, состоит, по сути, какие вещества составляют её. Что такое вода, что есть земля. В своё время я направлял в небо целые системы подзорных труб, но ни разу не подумал посмотреть теми же линзами не на звёзды, а себе под ноги.
        – Ничего удивительного, – улыбнулась Аяя. – Это твой способ познания мира, но, думаю, способов этих неисчерпаемое количество.
        Надо заметить, что после тех лет, что она провела рядом с Эриком, она многому научилась, надо отдать ему должное, он постарался с её образованием. И за прошедшие годы из девочки, которая задавала сотню вопросов в час обо всём на свете, и каждый ответ рождал в ней ещё сотню, девочки, которая видела только загадки, и ей надо было разгадывать на каждом шагу, и притом она не помнила ничего до своего появления в Кемете, а то была бездна знаний, которой её лишила Смерть, теперь она не была чистым и пустым листом. Ныне она уже превратилась в целую книгу со множеством разноцветных страниц, заполненных знаниями, до которых она была жадна, как и прежде, но уже не засыпала вопросами меня, она умела искать ответы. И самое важное, Аяя радовалась каждому дню жизни, а не грустила всякий миг, как это было когда-то, и вот это преображение точно было самым лучшим, что могло произойти. Смерть думала, что отнимает, и многое отняла, но с прежним Аяя потеряла и прежние печали.
       И вот, учитывая эту мысль, что мир возможно исследовать неисчерпаемым числом способов, мы с Аяей занялись исследованием воды местного озера. Аяя ныряла ко дну, и сказала, что там бурлит множество горячих ключей, один из них со странным неприятным запахом, один чёрный и ещё один …
        – Какой-то… красный. Сначала показалось, как кровь, но пригляделась – нет, на камнях – ржавчина. Думается, надо набрать из каждого источника воды в сосуды и разобраться, что в ней…
       Так мы и поступили. К тому же, в путешествиях накупили книг, из которых теперь знали, что вещества, из которых состоит вселенная, возможно исследовать, отделить один от другого, и даже систематизировать.
        О, я открыл новый мир. Вот так бывает, углубляешься во что-то, не слишком замечая всё остальное, но потом оказывается, что есть и другие глубины, куда не менее интересно заглянуть. Вот так мы и поняли, что в воде нашего озера содержится серебро, сера, соединенная с водородом, медь, ещё несколько солей разных металлов, и в том числе железо, оно и создавало ржавчину на камнях, возле которых выходила из глубины вода, насыщенная им. И по отдельности всё это было чудесно, а вместе вовсе создавало уникальный состав, который и был способен исцелять некоторые болезни. Но было в ней и что-то ещё.
        – Думается мне, Ар, не только в веществах тут дело. То есть они словно… заряжены некой ещё силой. Не только той, которой обладают от своей природы, – сказала Аяя после того как мы проделали многое множество опытов, увозили воду в иные места и пробовали давать её больным, она исцеляла и на расстоянии. Но если смешать в такой же точно пропорции, как в нашем озере все эти вещества, того же результата не было. То есть в нашем озере или вокруг него было что-то ещё, что придавало особенность воде. А, возможно и здешней местности.
       – Знаешь, когда я создавал свою «отмычку» для того, чтобы разрушить купол Смерти, растянутый надо мной, я натолкнулся на несколько дотоле неизведанных мною сил. Мне было недосуг исследовать их, потому что я был озабочен иным, я их использовал и едва не сгорел. Но то не был обычный огонь или тот, что Мировасор пускает из своих ладоней или я, тоже способный подпалить что-нибудь. Само пламя было белым и отливало всеми цветами радуги, но жгло не больно в первые мгновения, либо я просто не чувствовал боли, я горел, но не сгорал, птицы же сгорали в нём дотла… – я не стал упоминать и Кратоне и его гибели в том же огне. Я не хочу ни напоминать о её несостоявшемся муже, ни говорить о том, что он умер…
        – И что ты думаешь об этом? – спросила Аяя.
       Я пожал плечами:
        – Я думаю, что одна из сил, что породила то пламя, что освободило меня, и та, что придаёт такие особенные свойства воде в нашем озере, суть одно. Надо попробовать исследовать эту силу. Но… один вывод я могу сделать уже теперь. Предвечные, похоже, о себе самих, своих возможностях, знают меньше, чем об окружающем мире.
       – Может и узнаем когда…
       – Если Создатель позволит нам это.
       – Думаешь, может не позволить? – Аяя посмотрела на меня.
       Я пожал плечами, думая о том, что, тайны иногда достаются слишком дорого.

        Как ни собирались, а не поехали мы в Кемет. Я сказал остальным:
        – Быть незаметными невозможно, это выше наших возможностей, а значит, Мировасор очень быстро узнает, где мы и что будет тогда? Для чего тогда мы с вами сами уехали с Байкала, терпели все лишения трудного путешествия, едва не потеряли зубы от цинги, когда могли бы переместиться вместе со всеми посредством Вералгиных способностей. Так что – нет. Надо держать путь куда-нибудь совсем в иную сторону.
        – Куда же?
        – В Индию пойдём, – сказал я. Изумительная богатейшая страна, полная чудес, мы с Аяей прошли мимо  своё время, и теперь я подумал, что пришло время посмотреть на её чудеса.
        Мои спутники переглянулись, но спорить не стали, в Индию, так в Индию, в конце концов, им было безразлично, где обосноваться, если это не Байкал. Ни мне, ни моим землякам, включая Дамэ, который тоже считал себя байкальцем и мы с Рыбой не спорили с этим. 
        И потому мы обосновались в одном из городов на севере Индии. Снежные вершины гор сверкали безупречной белизной на горизонте, то хорошо видные на фоне тёмного неба по вечерам, то едва угадываемые на светло-голубом. Дамэ выбрал это место, сказав, что здесь, недалеко от гор и достаточно далеко от морей и крупных рек, нас не так-то просто будет найти тем предвечным, с которыми мы не хотели жить рядом.
      Мы жили в одном доме только первое время. Потом Агори женился, и мы все радостно гуляли на его свадьбе, женился и Дамэ на богатой вдове, а потом женился и я. Почему бы и нет? Я не привык жить один, мне становится тоскливо и совсем уж одиноко, тем более что и Ара рядом нет. Ни его, ни её...
        Да, моей женой остаётся Аяя, но она оставила меня, как ни горько мне это признать, но я был принуждён жить дальше без неё.
        Без неё…
        Я тосковал о ней. Я так сильно тосковал о ней, даже не ожидал, что так невыносимо стану о ней тосковать, так много думать, вспоминать. Всё, как просто жили вместе, рядом в одном доме и тем более после, как... Ах, как… как… да, быть с ней по-настоящему близким, видеть её, потеющую жаром страсти, когда взор туманится, и глаза уплывают под веки… Как хорошо было с ней, остро, почти больно, сласть до боли… ох и сласть… как ни с кем, как никогда… Так хорошо, так светло на сердце никогда не было у меня никогда, только с ней… Ведь старался, кажется, не влюбляться, не погружаться снова в неё всей душой, заранее знал, что он явится и отберет, неизбежно отберёт.
       Особенно много я об этом думал, когда проводил много времени с теперешней женой, которую звали Соня. Она очень быстро родила мне одного за другим нескольких сыновей и дочерей, ревновала меня иногда, хотя я не давал ни единого повода. Рыба помогала растить детей, хотя, благодаря золоту, мы жили небедно, но и не слишком богато, потому что пополнять запасы злата было непросто. 
        – Почему тебе не врачевать? Ты же… Сингайл, – сказала как-то Рыба, когда я посоветовал ей бережливее расходовать деньги на хозяйство.
        – Это на Байкале я Сингайл. А по всей остальной Земле… И потом, я не умею врачевать.
        – Ты умеешь исцелять.
        – Да, и меня могут обвинить колдуном и тогда… не только мне, но и тем, кто рядом со мной, придётся спасаться. Не боишься этого?
      Рыба опустила голову, кивая:
       – Я не боюсь, но ты теперь не один, у тебя есть Соня, дети… – сказала она, будто я не помнил. – Кстати, у Агори родился десятый сын.
       – Ну! Не зря он молодец, – засмеялся я.
        Мы продолжали быть близки с Агори, и наши жёны считали нас родственниками, кем-то вроде двоюродных. Мы с этим не спорили. Мы виделись почти каждый день, сам Агори продолжал заниматься строительством, но здесь, где люди были непривычны, опасался проявлять свои способности в полную силу, как и я свои.
        И всё же я стал врачевать посредством Рыбы. Мы так сами придумали. То есть придумал Дамэ: Рыба представлялась моей тётушкой и изображала знахарку. Больной оставался наедине с Рыбой, она давала ему сонный настой, и когда он засыпал, тайно приходил я и в несколько мгновений исцелял. Никаких следов болезни не оставалось в нём, как и воспоминаний обо мне и о том, как это происходило. Больной просыпался здоровым, но вялым после сна, а дома принимал ещё несколько дней тот же состав, и казалось, что он выздоравливает постепенно. Вот так мы стали совместно зарабатывать хорошие деньги.
       Но впереди маячило время, когда надо будет уехать, моя жена начала стареть, а я и остальные были всё те же. Двадцать лет пролетели как один миг. И я знаю, что так пролетят ещё двадцать по двадцать. Незаметно и мимо, всё мимо. Ни Аяи, ни Арика не было следов или вестей о них. Они куда-то очень надёжно спрятались, и я не хотел и боялся думать, что и от меня тоже…
     …А я нашёл Аяю в первый же год, да что там, в первые месяцы, как мы обосновались в Индии. Я знал, где они с Арием. Я даже поднялся туда, хотя это было очень непросто для меня, не умеющего летать как они. Но я увидел и чудесную долину, с озером посередине, поначалу дом только строился и деревья, растущие вокруг озера, были слабыми и кривыми, но когда я прилетел в следующий раз через год, был уже и дом и даже молодой сад. А после и сад и лес разрастались, распускались всё пышнее, словно что-то, что появилось здесь с прибытием этих двоих предвечных, стало подпитывать растения и всю эту долину, похожую на чашу, наполнять жизнью.
       Я не решился подойти к Аяе ближе, потому что Арий был всё время рядом, а я не был уверен, что он обрадуется моему появлению. Более того, не сомневаюсь, что он был бы немало смущён и, конечно, недоволен моим появлением. А вот Аяя… Мне не хотелось думать, что она будет не рада мне.
        И всё же однажды я застал Аяю одну… Это произошло через много, очень много лет. Уже древесина их дома полиняла в серый, потом появилась новая, а после и каменная кладка, в пристройке, а потом  в клети, построенных как было принято на Байкале некогда…
         Стояло лето, солнечный, ясный день, я застал Аяю за тем, что она спустилась к озеру, намереваясь искупаться, а я застыл среди деревьев, скрытый листвой и цветущими ветвями кустарников, размышляя, показаться сейчас или всё же насладиться видом её наготы. Но, в конце концов, пока я спускался к озеру, она успела выкупаться и выйти из воды. Было лето и тепло, поэтому Аяя растянулась на солнце, легла прямо на траву на берегу, а вокруг неё трепетали нежными головками цветы и бабочки перепархивали с цветка на цветок. Здесь, высоко в горах было нежарко, даже на открытом солнце, не то, что внизу в долинах.
       Я не хотел отказать себе в удовольствии полюбоваться ею, конечно, я больше не демон, но и в бесплотные духи меня никто до сих пор не призвал. И плоть во мне жива и горяча, как бы мне ни хотелось иногда быть холодным и бесстрастным. А потому я затаился среди деревьев, тем паче Аяя не оглядывалась по сторонам, не ожидая здесь никаких свидетелей.
        Очень и очень давно я не видел её обнажённый и отвык от её совершенства, живой, нежной красоты. Я, как и все, люблю красоту, и вижу её всюду вокруг себя, но Аяя не то, что красивая, она сама Красота. Богиней Красоты не назовут любую красивую девушку. Аяя никогда не была как все. Ни как все красивой, ни в чём ином как все прочие её сёстры по полу. Тонкая, но не слабая, стройная, но без атлетизма, свойственного юношам и воинам, гораздо более гибкая и изумительно ловкая, как сильные и грациозные животные, вроде больших кошек. Притом у неё изнеженно тонкая белая кожа, подобная лепесткам самых белых цветов, пронизанных солнцем, это я помнил хорошо ещё с давних времён нашей непревзойдённой близости, когда она, я и Рыба скитались втроём. Всякий раз я смотрел на неё и изумлялся её прелести... Это было так долго, казалось, конца не будет нашему пути, нашим скитаниям, полным лишений и Аяиной смертельной тоски, но вот они завершились, и я не могу вспомнить ничего более прекрасного, полного, во всю мою жизнь, чем те голы…
        Меж тем Аяя села на берегу, то ли уже согревшись на солнце, то ли соскучившись так лежать, распустила длинные волосы, и их темный шёлк скрыл её спину, потом она отжала их и, потрясла, подсушивая. Только после и оделась. Ещё недолго и она уйдёт, прятаться дольше не имело смысла.
        – Аяя… – негромко позвал я.
        Она вздрогнула, обернувшись.
        – Ты… ты… Дамэ?.. Ты как здесь? – проговорила она, испуганно бледнея и касаясь платья на груди, словно боялась, что не запахнула его, платье белое, искусно вышитое, из тонкого хлопка, такую ткань в изобилии носят в Индии, что в нескольких сотнях вёрст отсюда. Она легко мнётся, но так приятна телу. Аяя всегда любила такие ткани. Но она забеспокоилась и даже испугалась, узнавая меня. Как жаль, что она не помнит прежних лет и нашей близости. Как жаль, Аяя…
        – Ты… один? Где остальные? – спросила она, отступая, глядя на меня расширенными от страха глазами, я уверен, размышляя, немедленно улететь к дому или вовсе отсюда и спрятаться. И, думаю, будь здесь Арий, они вместе немедля поступили бы именно так.
        – О, нет, Аяя, не бойся, я совершенно один, – сказал я.
       Она выдохнула, немного облегчённо, переставая отступать.
        – Ты… зачем здесь?
        – Не бойся меня. Один я, просто хотел увидеть тебя, – я поднял руки, словно показывая, что безоружен во всех смыслах.
        – Зачем?.. И как ты меня нашёл?
        – Я не искал, я всегда знал, где ты, потому что я всегда знаю, где Арий. Я чувствую его…
        – Почему?
        – Я демон, Аяя, быть может, ты забыла… конечно, забыла… а Арий… в его крови есть капля крови моего Создателя.
        – Я не хочу этого слышать, – строго сказала Аяя, бледнея, и мне кажется, она никогда не говорила ещё так строго ни с кем, насколько я помнил, тем паче со мной, ко мне она всегда относилась как к брату... И я хотел вернуть хотя бы это, хотя бы это отношение, потому что ни на что иное я не уже почти не надеялся.
       – Хорошо, как скажешь, – сказал я. – Я здесь просто, чтобы увидеть тебя, я соскучился по тебе.
         – С чего это? Какие глупости, – хмыкнула она, пожав плечиком. – Ладно, идём, коли не со злом пришёл, угощу тебя… чем Бог послал.
        Она помаячила мне, идти за ней к дому. Надо сказать, по их тропинке подняться к дому было не так-то легко. Аяе это, конечно, ничего не стоило, но я карабкался по крутым ступенькам, как кривоногий краб, а вовсе не так, как полагалось гостю, желающему понравиться хозяйке. А я очень хотел нравиться ей, я ни к кому не относился так. Она совсем не помнит меня, ничего о том, как спали мы вместе с ней и Рыбой, как брат и сестры под одним одеялом двести с половиной лет, не считает меня близким как раньше, напротив, я опасен для неё, потому что тогда был с её гонителями. Надо объяснить ей, почему я здесь, чтобы она не думала, что из-за меня ей грозит опасность. Поэтому я заговорил:
        – Аяя, ты не должна бояться меня, я не шпионю, и явился не для того, чтобы…
       Она обернулась немного резко, и, сверкая глазами, смотрела, на меня. Как жаль, что я вызываю в ней тревогу.
        – А для чего?
        – Я же сказал: соскучился.
        – И я сказала: глупости. Ты, Дамэ, эти глупости бросай, не думай подкатываться ко мне, «соскучился»… Я мужу пожалуюсь.
        – Мужу? – улыбнулся я. – Почему-то мне кажется, что ты не Эрбина подразумеваешь под этим словом.
        Аяя нахмурилась, отводя глаза и я заметил, как она покраснела, покраснела даже шея и ушко, которым она повернулась теперь.
        – Дамэ, ты… ведь ты не по поручению Эрика сюда пришёл, проделал немалый путь, не так ли?
        – Нет, не по его поручению.
       Странно, но в её взгляде мелькнуло что-то. Словно она желала бы услышать на свой вопрос совсем не такой ответ. Но что я мог сказать, кроме того, что…
        – Эрбин живет, не тужит, не думай. Он счастливо женат уже… не в первый раз с тех пор как вы… как мы… словом, с тех пор, как ты и Арий… как вы сбежали тогда.
       Она лишь кивнула, грустно усмехнувшись, будто не моим словам, а своим мыслям, и снова направилась к дому. Тут, на дворе был устроен стол под большим навесом, что-то вроде беседки.
        – Я рада, что Эрик счастлив и не вспоминает обо мне.
       Я ничего не стал говорить больше, потому что я ничего не знаю о том, вспоминает ли Эрбин о ней, мне он об этом не говорит. Да и зачем мне о том думать, я сам о ней думаю…
       Она поставила на стол угощения для меня: ладки со сливочной начинкой и с ягодной, с черемшой. Кваса, и медов. Оказалось, у них тут пасека на другой стороне утёса, там тоже был большой обширный луг, вот там и стояли их ульи. Всё это рассказала мне Аяя, угощая меня. Она села напротив и с удовольствием смотрела, как я ем, слегка улыбаясь, смягчилась всё же, поверила ли, что я не лазутчик или просто обычная её доброта взяла верх, но теперь она смотрела на меня как радушная хозяйка, без подозрений. А потом, сказала, немного хмурясь, словно облачко набежало на её лоб:
         – Пообещай, что никому не расскажешь, что видел здесь, Дамэ? Что знаешь, где мы живём? Нас изгнали, и мы забрались в самый дальний угол на земле, чтобы никто нас не нашёл и все забыли. Если узнают, где мы, нас снова погонят и станут гнать всё дальше.
        – Я не скажу, – сказал я, пожав плечами. – Но почему бы вам не побороться с ними? Вы сильнее их. Вы сильнее их всех и не вы, а они должны вас бояться.
        – Ты говоришь, как Величайший Соблазнитель, как Создатель Соблазна, – побледнела она.
         – Он говорит с тобой? – замер я.
         – Он говорит с Ариком. Я это знаю. Не слышу, потому что Он избегает делать это при мне, но втекает в уши Арию, когда меня нет рядом.
         Я долго смотрел на неё, она всегда была удивительно правдива, и сейчас это пугало немного. Но она чиста, я это чувствую и даже вижу, так же верно, как точно знаю, что Диавол подмешался к Арию, всего одной каплей крови, но Он присутствует в его существе. Сможет ли Арий противостоять Ему? Почему нет? Я смог, хотя во мне не капля, я весь, плоть от плоти создание Сатаны. Захочет – сможет, силы Арию не занимать.
         – Ты не боишься Его?
         – Арика?! – изумилась Аяя.
         – Нет. Его, Прародителя Зла.
         – Боюсь, как не бояться? Я всего лишь обыкновенная слабачка, а Он всесилен… Но… не станем боле говорить о том. Скажи мне лучше, как он, как Эрбин? Говоришь, счастлив. Не вспоминает, стало быть, обо мне, предательнице?..
       Но ответить мне не пришлось. Неожиданно и от этого почти пугающе на дворе появился Арий. Он словно свалился с неба. Но, должно быть, так и было, ведь он летает, и так, как мне и представить было невозможно. Он приземлился и оказался непостижимым образом между мной и Аяей, словно скрыв её от меня. Длинные гладкие волосы, как и плащ, что был на его плечах, не сразу опустились, как им и положено. Вот и волосы отрастил, как некогда, только теперь они вроде темнее и даже длиннее, чем были или это только мерещится мне…
         – Аяя… Яй, уйди в дом, – негромко, но, словно бы рыча, произнес Арий, глядя на меня горящим взглядом, едва ли не таким, какой у него был, когда он сражался со всеми, и с самой Смертью на утёсе у дома, который  засыпала и разрушила лавина.
        – Огнь… Он… не причинил мне зла, – тихо произнесла Аяя, коснувшись его плеч пальцами. Как и не боится, что искры от него прожгут её?..
        Но нет, от него зла не отлетит к ней. Уверена она в том, и он до самых своих глубин полон этим. Какая бы злость ни пронизывала его, но ей он зла не причинит.
        – Яя…
        – Не гони его, Ар, – ещё тише и ещё ближе к его уху проговорила она, чуть приподнявшись на цыпочки, чтобы быть повыше. – Лучше выслушай. Он с весями от Эрика.
      Вот на это он вспыхнул, повернул голову, взглянуть на неё, а после снова поворотился ко мне и спросил, словно с издёвкой:
        – Так что? Что за веси? Как он, мой брат, муж твой? Приветы шлёт? Али они под горой там с несметным войском и Мировасором противу нас?.. Пошто ты здесь, Дамэ?
        – Нет, Арий. Никаких поручений у меня нет от Эрбина, тем паче от Мировасора, его я вовсе не видал уж… да сколь тебя. После той вашей битвы и мы ушли от них на другой день. Так что никакого меж нами, Эрбином и Мировасором союза нет. Эрбин никогда этого не хотел и за тебя с остальными спорил. Ну а мы к нему примкнули. Больше скажу: никто не знает, что вы здесь, кроме меня.
       Арий, расслабил плечи, и то, что я принял за плащ, а то были чёрные крылья со стальным отливом, словно перья их из металла, а должно так и есть, ибо то не прежние его крылья – белые крыла Ангела Смерти, они опустились тоже и исчезли, словно и не бывало их.
        – Довольно глупо, Дамэ, сообщать мне, что никто не знает о том, что ты здесь. Не боишься, что я убью тебя?
        – Рыба хватится. И даже грустить станет. Мы с ней как брат и сестра, как были с Аяей когда-то, но Аяя не помнит того, словно я чужой…
        Я увидел, как опять покраснели Аяины щёки, она опустила ресницы, смущаясь.
        – И словно не Аяя некогда подарила мне вечную жизнь, напоив меня, умирающего, своей кровью, – добавил я, глядя в Аяины глаза. Вспомни! Ну вспомни же это!..
         Последнее и Ария немного смутило, и словно заслонка отворилась, выпустило злой пар из его груди. Он заметно смягчился.
         – Как ты нашёл нас? – спросил он, хмурясь невольно, на это раз от смущения, как мне показалось.
         – Тебе не понравится… – сказал я, негромко. – Я теперь всегда знаю, где ты, Арий. Я порождение Тьмы, а в твоей крови ныне…
         – Всё! – он вскинул руку, останавливая меня. – Я  понял, не стоит болтать зря… – проговорил он, отворачиваясь, не хочет, чтобы Аяя поняла, что он не просто принял руку Князя Тьмы... неужели она до сих пор не знает этого? Неужели Он ни разу ещё ничего не приказал Арию?!..
Глава 4. Смущение
       …О, нет, не приказал, Дамэ. Он действовал иначе… куда хитрее и мудрее, как прежде. Он теперь куда мудрее и хитрее того зловонного рогача, что являлся нам некогда. Он ныне поступает иначе. И не далее как сей день. Точнее, ночь. Он явился мне во сне, и сон прервался, я задохнулся жаром и страхом, словно мне наступили ногой на грудь. Оборачиваясь, я увидел, что Аяя тихо спит рядом, но я потревожил её, вздрогнув…
      Рядом с ложем, а летом мы не спали на печи, для этого у нас было богатое ложе, я сам развлекался тем, что вырезывал на его деревянной спинке звёзды и солнца, так вот, совсем рядом, и с Аяиной стороны, не с моей, стоял Он. И не был как всегда отвратителен, он был хуже, чем всегда, потому что был красив и обнажён, громадный уд его поднялся и дрожал от вожделения, словно Он был готов пустить его в дело…
        – Чего Тебе?! – задыхаясь, спросил я шёпотом, спеша подняться и так, чтобы не разбудить Аяю. Я не хочу даже напоминать ей, кем сделал меня Князь Тьмы.
        – Как она хороша, а, Арий? Как же хороша! Как никто боле на всей земле. Как ни одна из женщин, – усмехнулся Диавол. – Хороша, да? Не зря ты взял мою руку? Сколь лет она твоя теперь? Сколько веков прошло? Сколько утекло песка в часах Времени. Ты и считать забыл? А я скажу тебе: целые пустыни утекли с тех пор. А она всё твоя. И не вспоминает ни об Эрбине, ни о мире, которого ты лишил её, ни о той безмерной власти, что у неё в руках, но которую она презрела ради тебя. Кто тебе всё это дал?
       – Ш-ш-ш! – я поманил его прочь из дома. – Не смей шуметь тут!
       Он весело расхохотался, но странно тихо, не грохоча, и отступив от ложа, последовал за мной на двор.
       И уже на дворе полным голосом я ответил, едва не срываясь на крик, зло рыча:
        – Не ты дал её мне! Никто и никогда не давал мне того, чем она одарила меня сама, потому что её сердце лежало ко мне!
        Но Лукавый, похохатывая, покачал головой, обходя меня вокруг, оглядывая с удовлетворением, а было чем быть довольным, я и впрямь теперь глядел красивее, чем всегда, должно быть Его кровь придала мне красоты. И, качнув головой, сказал:
        – Но её сердце неплохо лежало и к Эрбину, Арий, – Он остановился передо мной. – Она очень любила его, и не спешила оставить ради тебя, но ты отвратил её от него. А, как, и с чьей помощью? И, самое важное, КАК?
         – Замолчи!
         – Больно ты дерзок со своим отцом, Арий! – снова засмеялся Диавол. – Не нагличай, иначе, весь мирок твой, с таким удовольствием созданный и бережно хранимый, полетит в пропасть, как и тот прежний, Байкальский… Али ты попривык терять-то? И всё же, давненько живёшь в спокойствии, благодаря мне.
        – Не стращай, Сатана, – скривился я. И заторопил: – Чего Ты хочешь? Для чего явился?
        – Сейчас говорить не стану, – ответил Он. И уже не обнажён вроде, чёрный глянцевый плащ на Его плечах, укрыл всю его очень стройную и сильную, широкоплечую фигуру.
       Он остановился возле меня, и сказал, сверкнув глазами:
        – Завтра прилетишь к реке Иордану, покажу тебе кое-что.
        – Для чего?
        – Я был нужен тебе, я тебе помог, теперь ты понадобился мне.
        – Я не стану служить!
        – А я служить и не просил. И теперь не попрошу. Я взял тебя в сыновья, Арий, и просто так ты от меня не можешь отвернуться ныне. Завтра жду на брегах Иордана.
        – Я не могу перемещаться мгновенно.
        – Можешь. Не пользуешься, но можешь. Нет почти ничего, чего не может мой сын. Но до завтра!
       И пропал.
       А я остался, размышляя, немедля взбунтоваться и напомнить Ему, как Он сам, своим словом отпустил меня на волю или погодить и не сердить Его, ведь немедля за этим последует Его гнев и какая-нибудь беда…
      Я решил погодить, но беда в виде Дамэ, нежданно явившегося сюда, всё же посетила меня.
        – Тебе пора, Дамэ, – сказал я.
        – Что и отдохнуть не позволишь?
        – Не позволю, я страшно ревнивый муж, Аяя не жаловалась тебе?.. Потому не могу оставить тебя, не обессудь и не держи сердца. Ты и так пробыл здесь слишком долго в моё отсутствие. Ведь и подгадал, следил, должно?..
        – Ар… – ахнула Аяя, сокрушённо качнув головой.
        – Не волнуйся, Яй, с горы не скину его, до самого дома доставлю, где бы он ни был, – хмурясь, ответил Арий. – Мировасору мне достанет сил отвесть глаза.
        – Мой дом вовсе не там, где дом Мировасора, я уж говорил тебе, – проговорил Дамэ негромко.
        – Мне плевать, где твой дом. Скажешь, куда, туда тебя и доставлю.
        – Мой дом там, где дом твоего брата, – сказал Дамэ, глядя мне в глаза открыто и без боязни. – Не забыл ещё Эрбина?
        – Не говори со мной так! – рассердился я, какое право имеет этот наглец, этот разжалованный чёрт, пытаться уязвить меня в самых сильных, самых болезненных моих чувствах?..
     …Что-то промелькнуло в лице у Ария, когда я упомянул имя его брата, грусть ли, или желание сказать что-то, мимолётное, но ясное, расправились складки меж ровных широких бровей, глаза заблестели светом. Однако в следующий миг, Аяя сойкнула:
        – Передай здравия Эрику! От меня и… и от нас!
        Этого мига хватило, чтобы взгляд Ария потемнел, сверкнул воронёной сталью, вместо просвета голубого неба меж туч, черты снова стали резче и сам он, словно старше.
        – Идём, Дамэ, в другой раз поговорим, – сказал он, хмурясь и не оборачиваясь на неё.
        – В другой?
        – Да, так. Заскучаешь об Аяе, позовёшь.
        – Как?
        – А ты шибче думай о ней, я услышу… – скривил затвердевший рот Арий. И я не понял, в его словах больше угрозы или шутки.
       Оказалось, ни того, ни другого. Мы с ним спустились по той самой дорожке через сад, к озеру.
        – Странное озеро, Арий, ты, что думаешь о нём, как учёный?
        – Много чего передумал, тут ты угадал, Дамэ, вон, вместе с Аяей думали-размышляли, исследовали. То Мёртвая вода и Живая тож, вот, до чего дошли, – не шутя, сказал Арий. – Живого легко умертвит, а вот умирающего али больного на ноги поднимает.
        – Под стать себе ты нашёл место.
        – Не болтай зря, сказал уж… – проговорил Арий сквозь зубы.
        – Разве Аяя по сию пору не знает, али не верит, что ты…
       Арий остановился и повернулся ко мне.
       – А ты считаешь, для неё радость помнить всякий день, с кем она разделила свою жизнь? Она обо мне знает то, чего не знает никто. И, к тому же, чувствует меня, мою душу так, что ты её от меня не отвратишь, и не пытайся. Даже напоминанием об Эрике, – очень тихо и зло прошипел он, словно опасался, что она услышит нас.
        И вдруг небольшое происшествие разрушило это ощущение сгустившейся угрозы, что вроде он немедля не то что низвергнет меня с этих скал, но и испепелит своими холодными глазами. Маленькая птичка, быстро и ласково чирикнув, села ему на плечо, он повернулся, и улыбнулся ей, поднял руку и… погладил кончиком пальца пёрышки на её животике, приговаривая:
        – Что, славная пичужка, не беспокойся, и Селенге-царице передай, не обижу я Дамэ, её названного брата, снесу домой, ещё и отдохнёт дорогой. А мне пущай баню пока истопит… – мягко улыбаясь, сказал Арий птице.
         – Ты что… говоришь с ними? Как она? Как Аяя? – изумлённо проговорил я и кивнул вверх, на дом и сад, стоящие на уступе.
        – Они говорят со мной. Я лишь слушаю, что она передаёт мне. А сам говорю… – он усмехнулся, птичка, снова чирикнув, улетела, словно кивнула ему. – А сам говорю, потому что я всего лишь человек, и языку их не обучен. Что они там понимают из моих слов, кто знает…
        Тут оказалось куда больше чудес, чем я видел, пока не заговорил с ними. Арий снова посмотрел на меня, и теперь лицо его было светлее и мягче, чем перед этим.
        – Так, где твой дом, Дамэ?
        – Ныне в Персии, Арий. Скоро, думать надо, снова в Индию вернёмся. Эрбин словно знает, где вы, будто чувствует, не удаляется от энтих вот гор.
        – Чувствует, что ж... И я чувствовал, иде он, а токмо полагал, что и Мировасор с вами. Как же разошлись? Отчего?
        – А тебе чаялось, что Эрбин останется дружен с теми, кто изгнал тебя?
        – Не хотелось так думать, но… мне казалось, Эрик примкнул к нашим гонителям.
        – Или ты самого себя убедил в том, чтобы… Признай, чтобы Аяя не видела Эрбина.
        – Что признавать, ясно, что… – хмуро проговорил Арий, отвернувшись.
        – Некогда в Кемете, я упреждал тебя, чтобы ты не доверял Аяю Эрбину, ты не слушал.
        – Не тебе же, демону, доверить.
        – Демон я, не зря пеняешь мне, не человек и нечеловеческой жизнью живу, но Аяе я верный. И дружбы её и доверия никогда бы не предал!
       – Ладно, не серчай на мои слова, Дамэ, – негромко и примирительно сказал Арий. – Страшно устал я нынче, а тут ещё ты в моём дому, где никого быть не могло, оказался. Как думашь, в своём праве я злобиться?
       Я вздохнул, кивая, можешь, что ж, ты в своём праве.
        – Всерьёз, летим к нам, с Эрбином увидишься.
       Арий взглянул на меня, сомневаясь, но после всё же… вдруг раскрылись громадные чёрные крылья за его плечами, он подхватил меня за пояс, отрывая от земли, я задохнулся и ослеп на несколько мигов, а когда смог дышать, уже свалился в пыль, не устояв на ногах, недалеко от городских ворот Багдада…
       Что это стены Багдада, я понял не сразу, потому что пришлось некоторое время дышать глубоко и полно, чтобы вернуть себе и зрение и слух, и силы в ноги, достаточные, чтобы встать. Арий сидел поблизости на большом камне, ожидая, пока я приду в себя. Он не был больше крылат, нет, снова выглядел собой, но бледным от усталости, и даже немного лохматым.
        – Живой? – спросил он, увидев, что я смотрю на него.
       И поднялся:
        – Ну, веди к Эрику. Что ж, коли день такой…
        – Правда, пойдёшь?
        – Ежли поведёшь, – он пожал плечами.
        – Здесь и Агори тож, он теперь за Эрбином как некогда за тобой на Байкал…
        Арий лишь кивнул. А спустя несколько мгновений мы с ним шли рядом уже по улицам города, Арий, принявший вид седобородого старика в одеянии, подобающем здешним обычным одеждам, шёл рядом со мной, оглядывая улицы.
        – Мы были здесь с Аяей, – сказал он. – Но мельком. И то давно было.
        – Значит, тогда нас ещё не было здесь – сказал я. – Мы здесь всего только третий год. Эрбин… впрочем, сам увидишь.
        И Арий увидел и роскошный дворец, и сад, и даже нескольких жён, что были теперь у Эрбина, каждая из которых была днесь беременная, но на немного разных сроках. Это богатство мы все вместе зарабатывали по разным городам, чудесно исцеляя страждущих, здесь же продолжилось то же, но тайно. Рыба изображала ту самую великую лекаршу, Эрбин же тайно посещал её хитро устроенный и спрятанный от посторонних глаз дом, спасая больных, а я со всем тщанием следил, чтобы всё сохранялось в тайне. Даже Агори не знал всех наших секретов. И всё так повторялось так в новых городах, и по кругу в старых, когда лет через семьдесят мы возвращались… Золото неиссякаемым ручьём лилось в наши кошели. То есть в кошели Эрбина, конечно, но мы, его близкие, не были обижены и даже более чем, Эрбин щедр как никто, злата не считает и не жалеет, любит его, но и злато за то его любит, что не жаден он.
        Арий усмехнулся, кивая, когда я вкратце поведал ему это.
        – А начальное золото, небось, с Байкала ещё?
        – Верно, – кивнул я. – Как ты понял?
        – Да уж понял… Эр никогда лекарем быть не хотел, Сингайлом он был кудесным и то скрывался, токмо за громадное злато соглашался врачевать. Потому и звался Льдом, а я же по деревням бегал, других лекарей учил, усовные книги переписывал сотнями, да раздавал. Но моё уменье обыкновенное человеческое, его – необычайное, настоящее чудо. Вместилище его Силы.
        – Я больше узнал, Арий. Эрбина боится сама Смерть. И давно прикончила бы его, ежли бы не боялась, что он всё царство разорит ей. Потому и тебя и Аяю наделила Печатью Бессмертия, чтобы ему никогда не пришлось больше за вами к Ней спускаться.
        Арий остановился, удивлённо глядя на меня.
        – Ты… откуда это взял?
        – Ты забыл? Они, и Смерть, и Диавол не видят и не слышат меня, но зато я их отлично слышу…
        – Ну и ну… – усмехнулся Арий. – Так при тебе власть над ними, как это я забыл…
        – Пришли мы, однако – сказал я, потому что мы стояли у громадных роскошных ворот дома Эрбина.
        Арий покачал головой, оглядывая и ограду с коваными пиками, и верхушки башен дворца, видные из-за неё.
       – И кем мой брат здесь обретается?
       – Сыном одного из Индийских царей. У них там междоусобицы не стихают, раджи ихние бьются и бьются, города друг другние захватывают али разоряют, бросают на съедение джунглям, так что даже в самой Индии никто не упомнит всех этих царей и их сыновей. А тем паче в Персии... А Эрбин собой вполне царь, как ты знаешь.
       – Собой-то – да, токмо на северный манер, как он за индуса тут сходит? – усмехнулся Арий.
        Я засмеялся, качая головой:
        – Вот видно, что ты давно вдали от людей живёшь, отвык совсем, – сказал я. – Да за такое злато, что всегда при Эрбине люди поверят, что мать ваша не токмо с дальних северных рек, но с Луны. Всего и делов…
        – Ну я примерно так и думал, – сказал Арий, усмехаясь и в лице его было что-то такое тёплое, почти нежность. О брате думает с такой любовью?.. надо же, я и подумать не мог…
       Привратники, знавшие меня как приближённого Эрбинура, как звали здесь Эрбина, проводили нас во дворец, всю дорогу почтительно, даже подобострастно кланяясь.
        – А где же Агори? – спросил Арий, пока мы шли меж цветущих кустов роз и жасмина.
        – Его Эрбинур своим племянником тут кличет, все так и принимают.
        Я не ожидал, что Эрбин видит нас из высоких окон дворца и, тем более что он выбежит нам навстречу.
        – Арик! Ар! Ах ты ж… чёрт! – изумляя невольников и многочисленных прислужников в белых рыхлых штанах и чалмах, Эрбин обнимал и трепал своего брата, так, что у того мотались волосы во все стороны, как плотный шёлковый плащ. – Где ты взял его, Дамэ? где отыскал этого мерзавца?! Арик…
        – Сам отыскался, – пробурчал, улыбаясь и смущаясь немного, Арий, в свою очередь тоже обнимая его, быть может, не так радостно, но с большой любовью, я это отметил не без удивления. Действительно, эти два брата очень привязаны друг к другу, как Рыба сказала позднее, когда я рассказывал ей об этом:
        – Смешной ты какой, Дамэ, чему ж удивляться? Они ж близнюки, считай с одного кома теста два вышли.
        – Как же Аяя?
        – А что Аяя? Она, чай, выбрала. Да и Эрбин один-то не страдает, поди, и дня холостым не живёт.
        Я не стал спорить, хотя у меня было своё мнение на этот счёт. Потому и женат всё время, что о ней тоскует. Ежли я тоскую, токмо её друг, названный брат, притом забытый, то, что говорить о том, кто был ей мужем… Но то было позже, а сейчас я смотрел на двоих братьев и в глубине своего странного сердца завидовал им, у меня никогда не было брата, который был бы так похож на меня и так отличен во всём.
       …Во всём… Ну, возможно. Я всегда любил роскошь, Арик чурался её, я всегда хотел быть среди людей, быть любимым всеми и прославляем, Арик сторонился толп, предпочитая свои книжки и кельи шумным застольям. Мы схожи только в одном, похоже, в том, что единственная по-настоящему желанная женщина и для меня и для него – это Аяя. Это было первое, о чём я подумал и хотел спросить его, но удержался, боясь всплеска, а может и взрыва его ревности. Спрошу позднее… а может, сам расскажет?.. А пока я лишь смотрел на него и думал, он видел её сегодня, смотрел на неё этими же глазами, что сейчас смотрят на меня, спал с ней в эту ночь… а сколько у них детей народилось за эти годы? Сколь их, тех лет, прошло? Страшная бездна времени…
        – Четыреста, Эр, – сказал Арик и засмеялся. – Но это неточно… может статься, и четыре тысячи. А может восемь тыщ… Счёт годам я хоть и веду, Эр, и очень строгий, но не замечаю того счёта, как чётки перебираю…
        – Не может быть…
    …Я смотрел на моего брата, живущего здесь так, как он привык, в роскоши и неге, прекрасного собой, как всегда, в окружении невольников и красавиц, услаждающих его взор танцами, его уши песнями, его сердце сладкой лестью, его тело ласками. На что ему понадобилась Аяя, она была бы как чужеродный предмет здесь… Или нет? Или захотела бы стать хозяйкой всего этого богатства, этого бело-красно-золотого великолепия?.. Она могла бы иметь всё, и вот такой же дворец, если бы только раз намекнула, что хочет этого, а не странного нашего жилища высоко в горах с этими глупостями вроде сада-огорода, скотины, и наших бесконечных занятий науками. Но ведь и с Эриком Аяя жила так же, в простоте, никакого злата они не забрали и не уехали с Байкала, чтобы зажить вот так, как теперь живёт Эрик… Стало быть, она счастлива со мной? Как это глупо сейчас спрашивать себя...
        – Я вижу, ты процветаешь, Эр, как обычно, впрочем, – сказал я, когда мы в громадном просторном зале из белого мрамора, уселись на низкие мягкие диваны, обитые алым шёлком и позолоченные по завиткам резьбы на ножках и спинках. Струи фонтана, устроенного прямо здесь, в середине этого гулкого зала, журчали, освежая воздух, и услаждали наше дыхание.
        – А ты? Ар… выглядишь… что говорить, как всегда. Красивее вроде даже стал, чем допрежь был. Я всегда удивлялся, откуда и взялась в тебе красота… в детстве такой был неказистый! – засмеялся Эрик. – Угощайся, лакомство чудесное – лукум, здесь вообще, знаешь, в сластях знают толк, во всех смыслах, что можно этому слову придать.
        – Я это знаю, Эр, в прежние года и я здесь, а Востоке, немало времени провёл. Но сладость такая приторна и докучна. Нет?
        – Возможно, – не стал спорить я, внимательно разглядывая его. Я ничем не слукавил, Арик, действительно стал краше, чем был некогда, откуда, что в нём берётся...
        И не выдержав, спросил:
        – Поздорова ли Аяя?
        Арик посмотрел на меня, в глазах его мелькнул огонь, мгновенно, словно молния.
        – Что ты… Любишь её? По сию пору? – быстро спросил он, прожигая меня быстрым взглядом.
        Я перестал усмехаться и проговорил, отворачиваясь, потому что от тех слов мне было больно, а лгать я не хотел и утаивать от него не мог.
        – Что вопрошаешь? Нешто можно разлюбить?.. – не узнавая свой голос, вдруг осипший, сказал я. – Хорошо живёте? – спросил я, снова посмотрев на него.
       Вот тут лицо у него просияло, и он не говоря ни слова, только кивнул, краснея, опустил глаза. Как мальчик, надо же… Выходит, лучше даже, чем прежде, выходит, и не ревнует её больше… даже ко мне, даже к прежнему? Я так люблю её, так желаю по сию пору, думаю о встрече, какова она будет, а он и не ревнует? Выходит и она не вспоминает меня?..
        – Ревную, отчего же, ещё как, что ты!.. – выдохнул Арик. – До ужаса. Представь… Не могу даже, если не глядит на меня… Токмо ей боле не говорю… умнее тоже стал. Тебя слушал, как ты учил некогда, счастием дарить, а не досаждать дурной любовью.
        – Поумнел, стало быть… А я-то тоже, дурачина, научил на свою голову… – засмеялся я, пряча взгляд полный зависти. Потому что всё это моё богатство, чудесных невольниц, всё, что я имею и в чём купаюсь все эти годы, я отдал бы за те нищие дни, когда мы с Аяей тащились с караванами по этим вот пустыням. А за час, хотя бы час, что провели мы на Байкале вместе, я вообще отдал бы всю жизнь. И почему я не он, почему она выбрала его? Ведь любила меня. Любила и ещё как, как ни одна из этих кукол пучеглазых не может, любила, но выбрала его... Потому что он чёрт теперь? Князь Тьмы помогает ему? Кто раньше помогал?..
     …У меня было дело к моему брату. Я не мог поделиться этим с Аяей, боясь отвратить её от себя, а ещё, потому что знал, что она сказала бы мне на то. А вот с Эриком – могу, быть может, он поймёт, чего я хочу, в чём моя мука сей день.
       А потому я посмотрел на него, отвернувшегося в этот момент, и хорошо, что он не смотрел, потому что мне невозможно было бы начать говорить, если бы он смотрел на меня своими яркими и чистыми синими байкальскими глазами.
        – Эр, я… хочу попросить тебя кое о чём… – горло сразу пересохло, но я справился с голосом всё же. – Прародитель Зла хочет, чтобы…
        – Ты теперь в рабстве у него?
        – Нет… но я не хочу, чтобы Он узнал об этом, – негромко проговорил я.
        – Не понимаю…
        – Эр, давай не теперь… Длинно и нет у меня сил. Я хочу, чтобы ты полетел со мной и взглянул на одного человека. А после  скажу, чего от меня хочет Тот, Кто назвал себя моим отцом.
        – Ар… у нас с тобой один отец, и то царь Кассиан, а не Прародитель Зла.
        – Я это помню. Но Князь Тьмы считает иначе…
       Эрик долго смотрел на меня, потом выпрямился и спросил:
        – Когда тебе это надо? Теперь же?
        – Если хочешь, то да.
        – Я вовсе не хочу, но ради тебя, паршивая морда, что вечно влезает в самые худшие переделки, я, конечно, полечу куда угодно. Но с условием. Ты будешь мне должен. Идёт?
        – Идёт.
       Я обернулся по сторонам.
        – Есть у тебя тут место, открытое под небом и где мы можем остаться наедине?
       Эрик усмехнулся, кивнул и поднялся.
         – Идём в сад, Ар. У тебя самолёт тут недалеко?
         – Да нет, Эр, у меня есть, конечно, самолёт, и даже не один, но сей день, нам понадобится кое-что почище…
        Мы вышли в сад, он был поистине великолепен, даже тот, что был у меня или у Кратона некогда в Кемете бледнел в сравнении с этим благоухающим царством цветов, самых разных деревьев, кустарников и трав. Там и тут журчали ручьи и фонтаны, цветы и цветущие кусты поднимались по специально для этого придуманным лесенкам на стены.
         – Это я в Вавилоне подглядел когда-то, там их называют «Висячими» садами… – с гордостью сказал Эрик в ответ на моё удивленное восхищение.
        Я обернулся по сторонам, в один миг, пока никто нас не видел, распахнул крылья и, обняв Эрика, взмыл с ним в небо…
       …Путь не был долгим, мне кажется, моё сердце не успело ударить и трёх раз, а выдох и вовсе вылететь из моей груди, когда мы опустились на мягкую траву под густую сень какой-то рощи. Да, именно, оливковая роща. Суховатая и кривоватая, и как трава-то мне могла показаться мягкой, не пойму, она была такой же сухой и пыльной, как и ветви и листва деревьев, но, как и всегда после этих полетов было так приятно опуститься на землю, вот и почудилось…
        – Ну как ты? – спросил Арик, ещё придерживая меня за плечо. Крыльев этих жёстких, пугающих, уже не было видно. Да, прежние, белые, словно светящиеся были намного приятнее…
        – Да ну тебя… с полётами… твоими!.. – икнул я, и меня тут же вытошнило давешним лукумом на ту самую траву.
        Пришлось Арику ждать ещё некоторое время, пока я смог снова нормально дышать.
         – Всё-всё, не смотри так, – сказал я, утираясь и досадуя, что нечем даже умыться. – Нормально уже… ох… Куда принесло нас, что за засохший лесок? Жара к тому же?.. Хоть и закат вроде скоро…
        Арик кивнул, у него был очень усталый вид, даже измождённый, я давно не видел его таким.
        – Идём, посмотришь на одного человека, послушай, его… Недолго, – сказал он. И, вздохнув, добавил: – Надолго меня не хватит днесь.
        И мы направились куда-то, куда было ведомо только самому Арику, я же последовал за ним, и вскоре заметил, что оба мы выглядим как еврейские юноши.
        – Так мы в палестинских землях? – проговорил я, догадываясь.
        Арик, прижал палец к губам:
        – Тихо, Эр, не бренчи зря, послушай его…
        И вот мы приблизились к группке таких же, как мы юношей, были там мужи и постарше и даже несколько девушек и женщин, все сидели вкруг, в разных позах, кто-то и обнимал друг друга, муж и жена или жених и невеста, должно быть, но что они делают здесь, на этих странных посиделках?..
      – …Как же ты говоришь, что все равны? Ведь даже от рождения все люди неравны. Кто-то родится во дворце, а иного норовят выбросить в канаву…
       Небольшой, не щуплый, но довольно худой, и бледный, не слишком красивый юноша поднял лицо, у него было обычное, кажется, здешнее лицо, но светлые глаза и длинные светлые, даже белокурые волосы, что обрамляли его, делали его каким-то необычным среди всех этих детей знойного юга. Он улыбнулся немного, не снисходительно и не заносчиво, он улыбнулся так, что его лицо вдруг стало неизъяснимо прекрасно, прекраснее всех, кто смотрел на него. И более того, оно было как-то остро знакомо мне. Словно я видел его. Словно я давно и глубоко его знаю, и эти огромные глаза и… он сидел где-то глубоко и больно во мне…
        – Неравенство, о котором говоришь ты, Араний, не врождённое, не того, кто пришёл в мир, а того окружения, где человеку пришлось явиться на свет и быть испытываемым богатством, или же, напротив, нищетой. И то и другое испытание не из лёгких. А младенцы, кои явились суть есть младенцы, во всём равны, плачут, дышат и тянутся к своим матерям…
       Тогда вступила девушка и весьма красивая собой.
        – А если один из них красив, а второй уродлив, разве и тогда они равны?
        – Всё то же, Мария. Как богатство и нищета, так и красота и уродство – лишь соблазн и обещание. И разве они осознают сою внешность? Потому души у обоих родившихся чисты и непорочны, ничем не замутнены и светлы, ярче самого солнца…
       Возбудился ещё какой-то вопрос, но Арик потянул меня в сторону от этого интереснейшего собрания.
        – Ар, ну… – вздохнул я, чувствуя себя ребёнком, которого уводят с каруселей. В детстве я страшно их любил…
        – Захочешь, я ещё устрою тебе путешествие сюда, хоть сто, но теперь давай возвращаться, – сказал Арик, уводя меня подальше от собрания.
       И вот снова миг и тяжко звякнувшие крылья и мы опять в моём приятно прохладном и благоухающем саду. Тут уж совсем вечер, скоро нетопыри полетят…
       Я сел на траву, чтобы отдышаться, не в силах дойти до скамьи на трясущихся ногах.
        – Кто это такой? – спросил я Арика, сидевшего рядом со мной.
       Он пожал плечами.
        – Я не знаю, Эр, кто он. Какой-то просветлённый мудрец или… не могу сказать. Тебе… не показалось, что он… напоминает кого-то?
        – Да… Только… я не могу вспомнить, кого… кого Ар? Ты знаешь?
        – Нет. Но сердце у меня не на месте, словно я смотрю, но чего-то не вижу…
        – А зачем мы летали смотреть на него? Князь Тьмы хочет его убить?
         Арик покачал головой.
        – Нет, не убить, Эр, ныне Лукавый куда умнее и тоньше, грубое злодейство уже не по его части, это так, развлечение для мелких бесов. Ныне Он хочет смутить, обольстить его. Погубить его чистоту. И хочет, чтобы это сделал я.
        – Что сделал?
        – Говорил с ним. Смущал его… лгал, лил ему в уши смрадный яд… Чтобы смог разубедить его в том, что он сын Божий.
        – Мы все сыновья Божьи, оттого Враг Человеческий и приходит терзать нас, – сказал я, удивляясь.
        – Вот то-то. Ты это знаешь, я это знаю, так как я смогу убедить кого-то, что это не так?..
       Я рассмеялся, потрепал Арика по крепким плечам, прямым и сильным, чего они только не вынесли уже на себе.
        – Ты устал сей день, вот и не соображаешь, братец Ар! Не хочешь убеждать и не надо. Он же не проверит, добросовестно ты выполнил его приказ или нет. Это Бог читает в наших сердцах, потому что живёт в них, Князю Тьмы надо ещё суметь заглянуть туда…
        Арик посмотрел на меня, просияв. Да, таким измождённым я давно не видел его.
        – Эр, ты…
        – Да ладно, я знаю… – засмеялся я, не собираясь слушать его благодарных восторгов. – Предлагаю вот что: отдохнёшь и возьми меня с собой в следующий раз, может, и ещё чем помогу тебе. По крайней мере, хоть послушаю ещё раз этого чудного парня…
Глава 5. Огнь и огонь
        Я вернулся домой, усталый донельзя, каким не помню себя много лет, повалился прямо на двор. Уж начинало смеркаться, немного и солнце упадёт за вершины, станет совсем темно. Аяя, подбежала, испуганная и даже бледная.
        – Что ты?.. что ты, Ар?..
        Я обнял её, успокаивая, убирая крылья, чтобы не глядела.
        – Не бойся, устал всего-то… всё хорошо.
        – Идём, идём в баню и спать. Взвару только выпьешь…
        Она помогла мне подняться, и побрели мы в баню.
        – Я Эрика видел, – проговорил я, оглядываясь на неё, обнимавшую меня, как немощного. – Дворец у него… хоромы не хуже царских… не жалеешь?
       – Жалею, конечно… опять ведь погадала, всё из дворцов  лачуги какие-то бегу, – ответила Аяя даже без улыбки, но я знал, шутит. Кроме того, наш дом, хоть и не дворец, конечно, но отменный. Аяя спросила меж тем: – Счастлив он?
       Она посмотрела на меня, и тут я увидел в её глазах, как она не простила себя по сию пору за Эрика, по сию пору помнит, что предала его, мужа…
       Баня расслабила мне тело, взвар и душу, и я спал после так, что не помнил даже, как добрался до подушки. А, проснувшись, увидел заходящее солнце. Я сел на постели, оглядываясь, не спуская ног, Аяя только-только заходила в дом, увидела, что я сижу, улыбнулась, поставив корзину с фруктами.
        – Проснулся? Вот и хорошо, а то я соскучилась совсем, улетел, вначале не говоря ни слова, а после… Вставай Ар, поснедай, сил набираться надоть.
        – Иди сюда… – сказал я. Совсем не есть я хотел теперь…
        – Арюшка, да ты что, и так день пропал… – засмеялась Аяя, вроде и не желая.
        – То-то, что пропал, иди, – я откинул лёгкое летнее одеяло.
        Если не придёт, точно не любит меня, точно жалеет, что Эрика на меня променяла… вдруг стало так страшно…
         – Какой ты… – смущаясь, она потянула платье с плеч, подходя…
         – Не снимай, я сам… сам… – я обнял её, приподнявшись, потянул к себе, моя, моя, тонкая, упругая и податливая, моя… душистая, пахнет лучше всех садов в мире… губы сладкие, словно ягоды, рай там, в этих губах… И… Любит! Любит меня, не думает о нём!..
      …Но я думала об Эрике. И часто. Не теперь, конечно, не в эти мгновения, но… Думала, что судьба обошлась со мной жестоко, коли заставила сделать такой выбор. И в том, что ребёнка ему не родила, я тоже винила только себя, это было наше, моё и его, я не уберегла... как и сына Огня, только теперь я виновата по-настоящему… Мы с Огнем не обсуждали это, никогда он не упоминал ни о нашем не родившемся сыне, ни о сыне Эрика. Он ничего не говорил, не спрашивал, мы спрятали всё, что случилось тогда, словно просто соединились после разлуки, а Эрик между нами никогда не возникал, и мы не переступали через него...
         Но это было неправильно. Эрик его брат, и он его любит, и я люблю, мы должны были расставить всё по местам. Но ни я не решалась заговорить о моём муже, коим Эр оставался по сию пору, хотя, быть может, он и решил, что я отказалась от него, да и забыл о том и, вообще, обо мне уже тысячу раз, сколь прошло времени, подумать страшно… Только на то я и рассчитывала, что он забыл. Я не забыла, но я виновна, потому и помню и стану вечно помнить, а он… думаю, должен был забыть, чтобы не болело… А время лечит, говорят.
        Н-да время. Кажется, уже и Арик потерял ему счёт. Я вовсе не помнила, сколько прошло этого времени, так ладно и согласно мы жили с Огнем, так мало менялось вокруг. Только дом приходилось подновлять и перестраивать. Мы очень много путешествовали, посещали много-много удивительных мест и городов самых разных, и островов, иных континентов с людьми, что выглядели совсем иначе, не так как мы… Но и там все менялось очень медленно, да и немногое. Сменялись правители, здания, появлялись новые, рушились старые, где-то на новых местах вырастали города, а прежние исчезали. Так гибли целые государства, например, на островах в Срединном море: вчера ещё мощнейшая держава, что торгует со всеми землями и едва ли не в страхе держит всех, заваленная златом и густонаселённая, а стоит слегка встряхнуться земле, города – в руины, цари ослабли и всё идет прахом, даже народ рассеивается среди соседей, будто зерно, высыпаясь из мешка…
        Происходили переселения целых народов из-за неурожаев и нашествий, громадные битвы, уничтожающие войны и нашествия меняли лица стран и континентов. Немногие страны оставались неизменными. Кеми, Индия, что лежала у подножия гор, в которых мы обосновались, да ещё огромная Срединная империя, которую сами жители прозвали Поднебесной…
        В больших устойчивых странах вовсе ничего, кажется, не менялось и время стояло на месте, в странах, вроде этой самой огромной Срединной империи, где жили непохоже на нас, узкоглазые люди, и куда сложно потому было путешествовать, Огнь-то мог представиться кем угодно, а вот я слишком привлекала внимание своей непохожестью, так что туда мы летали редко и лишь на день, чтобы никто не успел начать интересоваться нами… 
         Так что заметить время можно было, конечно, но скоро стало казаться, что все эти города и страны, даже чужие континенты, сменяются, как картинки в новых книгах. А книги мы скупали везде, где бывали, и оставляли свои, что писали. И что рисовали, я пристрастилась рисовать карты, Арику это очень нравилось, он просил рисовать их как можно подробнее, говоря, что глазок у меня приметливый, не как его. Иногда в книжных лавках нам попадались собственные книги, это было забавно. Их называли древними те, кто ими торговал, те книги, что мы написали, кажется, вот только…
       Так что, да, время текло быстро, а может быть, и медленно, только мы не чувствовали и не замечали его здесь, в наших горных чертогах. Даже ближние деревни, куда мы летали часто то за мукой, то за крупой и иными припасами, за оружием и инструментами, за молоком. Огнь мог и придумывал некоторые инструменты и приборы, но отдавал делать по своим чертежам искусным мастерам кузнецам и столярам. У этих людей появились Боги благодаря Арику, покровительствовавшие кузнечному  делу и столярному, звездочётам и иным учёным. А меня, как и прежде стали прозывать Богиней Красоты и Любви, вот так и прилипло ко мне, на удивление… И это тоже словно стирало время, словно со времён моей жизни, моего появления в Кеми, до которого я ничего не помню, ничего не изменилось.
        И детей не было у нас, а это совсем уничтожало время. А почему не было, опять мы боялись говорить, думаю, Огнь винил себя в том, за связь с Предводителем Зла, я же – себя, чувствуя, что во мне что-то изменилось после того, как во мне умер наш с Эриком сын…
       Мы так много предавались любви, любовным ласкам, то горячим, и неудержимым, словно мы вот-вот сгорим дотла, то неспешным и нежным, как течение большой реки, не уставая, и не пресыщаясь друг другом, мы всё время делали это, и казалось, у нас должны были появиться тысячи детей за это время, но… не было ни одного. Не зря мы были не только изгнаны, но и прокляты. Страдала я? Будь не Ар рядом, страдала бы от этой бесконечной жизни, я скоро устала бы от неё и взмолилась о конце. Но не теперь, не с ним… каждый взгляд его светящихся прозрачных глаз вливал в меня силы и горячую кровь в моё сердце, каждая его улыбка превращалась в невидимые крылья за спиной, каждое прикосновение, поцелуй заставляли рождаться снова и снова радоваться тому, что я живу и могу быть всегда и всегда с ним.
        Мы не расставались ни на день, и вот вчера он улетел на весь день, и вернулся такой странный. Такой утомлённый и странный, словно опустошённый…
       И вот он сам, Ар, упомянул о брате. Правда странно, вскользь и в полузабытьи, но сам сказал о нём. Не говорил ни разу за все годы, хотя, я уверена, всегда, неотступно думал о нём. Но я не спрашивала ни разу. А теперь? Расспросить?.. Как хочется расспросить… расспросить, как там милый Эр, милый, преданный, так жестоко обиженный и оскорблённый мною Эрик… больно, до сих пор больно вспоминать его… Всё, что было тогда невыносимо вспоминать, потому что я предала и разрушила нечто очень хорошее и дорогое моему сердцу. Но иначе поступить я не могла, и не смогла бы снова, потому что то, что между нами с Огнем – это больше и сильнее меня.
       Как же хочется расспросить… Но… не теперь, наверное… может быть, расскажет сам?..
    …Утром я встал, Аяя ещё спала на разворошённой постели, я не давал ей уснуть почти всю ночь, от ревности ли или от страха, что Эрик такой настоящий, не только виденный мною изредка и издали, чтобы он не почувствовал моего взгляда, как чувствовал всегда, да, иногда я всё же летал посмотреть на него, находя безошибочно, ныне благодаря своему диавольскому чутью. Но так редко, не более десятка раз за все эти прошедшие времена.
       Я вышел на двор встретить рассвет, поднимающийся над озером. Как давно мы здесь, сколь лет ещё эти горы будут неизменны? Аяя права – одно землетрясение и целые страны и народы уходят в небытие, но мы счастливо благоденствуем здесь уже очень давно. Я не хотел даже заглядывать в свои записи и знать, сколь точно прошло лет, да и не сосчитать теперь, я бросил записывать довольно давно. Я не хотел вспоминать ни о Мировасоре, ни об остальных, кто изгнал нас, мне не нужен был никто, кроме Аяи.
        Но вчера… Сначала то, что захотел от меня Сатана, а Он не беспокоил меня до сих пор ни разу, и после, словно продолжение этого наваждения – явление Дамэ, не кого-нибудь, а именно Дамэ – Его создания, Его приспешника. Не странное ли совпадение? И совпадение ли? Я видел, что Дамэ, несмотря на происхождение, чист душой, но до конца не мог доверять ему и забыть о том, Кем он создан, тем паче что теперь и во мне есть Его частица, и это пугало меня… Но именно появление Дамэ подтолкнуло меня на то, чтобы увидеться, наконец, с братом по-настоящему.
       И теперь… мне казалось теперь, что вчерашний день положил конец всему этому нашему с Аяей уединённому райскому существованию, как те самые землетрясения или извержения вулканов, что оканчивают истории целых стран… Что там ждёт нас впереди, меня ничто не может испугать, кроме одного – потерять её.
       Поднялось солнце, вода в озере приобрела темно-красный цвет, словно оно наполнилось кровью, и такое я видел впервые здесь, и это тоже показалось мне пугающим знамением. Аяя тоже вышла на крыльцо.
        – Сыро, Ар, а ты совсем телешом, простынешь, – сказала она, успела платье надеть, косу доплетает, сейчас кончик оставит, и он будет медленно расплетаться, завившись крупными трубками…
        – Не выспалась, поди? – сказал я, подойдя. Она набросила мне на плечи свой большой платок, укрывая, он тёплый от неё.
        – Ничего, – Аяя улыбнулась. – Ты-то выспался теперь?.. Лохматый… – пригладила мои взлохмаченные бурной ночью космы.
        – Так я обратно вернулся бы в постель… жаль, ты ужо не токмо встала, но даже одеться успела,  нарочно, небось, чтобы я не утянул тебя снова… – я обнял её, притягивая к себе под ягодицы. Она засмеялась, шутя отстраняясь.
       Мы вернулись в дом, на крыльце и действительно слишком свежо, да и поесть, верно, надо… Аяя накрыла бранкой стол, ладки вчерашние сладкие, молоко, мёд…
        – Расскажешь, может, где был вчера? – спросила Аяя.
       Я задумался. Я сразу не хотел говорить о том Аяе, не хотел все эти годы напоминать ей, почему мы стали изгнанниками, чего она так боялась во мне. А ещё я не хотел, чтобы она сказала мне: «Скажи Ему, что ты свободен от Него, Он сам освободил тебя…». Я не хотел, потому что намеревался придержать эту возможность бунта наперёд, если мне придётся воспротивиться чему-то посерьёзнее, того, что Он предложил мне ныне – всего лишь смутить ничего не значащей болтовнёй человека, которого, очевидно, ничем было не смутить. Мне самому было любопытно и поговорить с ним и послушать его, но Аяя может усмотреть в этом диавольский соблазн и, конечно, будет права… А потому я сказал:
        – Я виделся с Эриком.
        Она вспыхнула от этих слов. И мне стало не по себе, может быть лучше, безопаснее, было бы рассказать то, иное, настоящее, что я хотел скрыть?.. Но теперь слово назад не вернёшь.
        – И… как он? – спросила Аяя. – Ты вчера так и… не сказал.
        – Ты скучаешь по нему? – всё, я загорелся, запылал лоб, грудь…
        – Скучаю, что ж… Ты сам скучаешь, ведь и раньше видел его? мне не рассказывал токмо, – сказала она, опустив ресницы.
       – Видел, да. И тебе не говорил, чтобы не видеть, как ты зардеешься от одного его имени! Да только он и не помнит тебя, Яй, у него ныне две жены, одна краше другой, юные красавицы-персиянки…
       Аяя коротко взглянула на меня и поднялась из-за стола, убирая посуду со стола.
        – Две – это плохо, – как-то грустно покивала она. – Это значит, ни одну толком не любит. Мечется, стало быть… – сказала она тихонько, собирая плошки, накрывая полотенцами. Я повёл рукой, и убрал всё разом, буду ещё суету эту терпеть… Аяя лишь взглянула, словно досадуя, что не дал ей возиться.
        – «Мечется», как бы ни так! – сказал я, чувствуя, как невольно зло оскалился. – И не думает! Сытый, жирный, как котяра на сметане! И не вспоминает тебя!
       Она глянула на меня на миг и сказала:
        – Так и слава Богу… – ещё тише, почти беззвучно. – Хорошо, что не помнит зла.
       Она не посмотрела на меня, произнося эти слова, и меня это вывело из себя. И потому что я лгал, и потому что ей не был безразличен Эрик. Эрик, мерзавец, который когда-то выкрал её из моего дома! А она не помнит, никакого зла не помнит от него, а вот как любила его, и как было хорошо с ним, помнит… может, и ласки его…
        – Да ты что, Ар? Ополоумел?! – изумилась она, отшатнувшись от меня.
       Да, в нашей новой жизни не было ни капли ревности. И вот она вернулась, она снова подняла во мне свою зелёную змеиную голову…
         – Ты ещё любишь его?
         – Люблю и что? И не ещё, а просто… То любовь совсем другая, Ар.
         – Какая другая?! Что ты мне… голову морочишь! Он твой муж! – вскричал я, беснуясь.
         – А ты кто тогда, дурак?! – закричала и Аяя тоже.
         – Я кто?! А я – дурак! Дурак и есть! Олух чёртов!
         – Тьфу! – разозлившись, Аяя кинулась к двери. – Надо же, взбесился на пустом месте, знала бы…
         Она хлопнула дверью, а дверь-то рассохлась, поменять пора… подумалось мне, когда я снова опустился на лавку в пустой горнице. Не могу, не могу даже думать о том, что они женаты. Они до сих пор женаты… И навечно это, как разомкнуть брак предвечных? Обычных людей Смерть разводит, что разведёт их? Именно потому меня так и злило это обстоятельство, что с ним ничего нельзя было поделать...
        Я вышел из дому, Аяи не было на дворе, куда и унесло?.. посмотрел вниз, на озеро, выкупаться, может быть? Может, схлынет дурная злость?..
       Я так и сделал, я долго нырял и плавал, всё время оглядываясь на дом и сад, надеясь различить среди стволов или на дворе её фигурку в синем платье. Я долго плавал, устал и соскучился, выбрался на берег, обсыхая. Напиться бы немедля вусмерть, как делал и забыл уже когда. Так и вина у нас нет, ни зелёного, никакого, мы не делали, потому что виноград не рос у нас здесь, а внизу в деревнях и городах, люди тоже не были привычны к питию, больше увлекались какими-то иными дурманами, у которых у меня получалось только глубокое и тяжкое забытьё и никакого удовольствия, иное дело – опьянение, пусть и ненадолго, но веселит, отпускает всякую тревогу и назолу, всякий непокой… после, правда, ещё хуже становится, но пока действует… Совсем я забыл о пьянстве, однако, надо же…
        Но её всё не было. Вот куда подевалась? А что если полетела на него поглядеть, на Эрика?..
        Да как? Далеко и не знает она, где он…
        А если знает?!.. Если знает? Вот я чувствую его и она так же?..
        И что, все эти годы не летала, а теперь полетела? 
        А может, все годы и летала?..
        Да неужели я не почуял бы?
        Что ты почуять можешь?! Ничего и не чуял, а она, может из жалости одной с тобой, с изгнанником, а теперь…
        Какая жалость?! Калека, что ли, я?
        Так похуже калеки – проклятый изгнанник! И она знает, что всё бросил ради неё. Всё ради неё… Потому и жалеет. А любит его!..
        Почти весь день я прождал её, не в силах думать ни о чём, ни о том, что затевает Князь Тьмы с моей помощью, ни о том, что сговорился с Эриком замыслу тёмному помешать, ни о том, что надо бы всё же заявить Ему о том, что я свободен, и пусть даже не думает больше препятствовать мне в моей жизни, хоть в чём-нибудь, я не мог думать ни о чём, кроме этого спора внутри меня, что становился всё безумнее и глупее.
         Стало смеркаться, я знаю, что в этих горах с ней ничего не случиться, даже, если она вдруг окажется ранена, пришлёт вестника, сообщит, такое уж бывало, и ногу подворачивала, случалось, один раз упала и вывихнула плечо, но мы редко бродили здесь отдельно друг от друга, мы почти не расстаёмся. И вот…
         Всё-таки полетела к нему… к нему… Конечно, он муж, он «мечется», бедняга... Он муж, а кто я?.. Ведь могла не поверить, что он не думает о ней. Я сам в это не верю, боле того, знаю, что это не так, даже если бы он не сказал, даже если бы не спросил о ней, я знал бы, что он не может не думать о ней. Она в нём, как и во мне живёт в самом сердце, и никуда не денешь её, болит и саднит там, жжет, но греет и светит как ничто более, когда уверен, что любит. Так как же она поверит в те слова?..
      …Конечно, я не летала к Эрику, не думала даже. Что сказать ему, стыд один и только… Прощения просить? Только если.
        Нет-нет, я летала в ближние деревни, сей день там свадьбы, а меня давно стали почитать там как Богиню, покровительствующую влюблённым, вот и благословлю их на счастливую согласную жизнь. А Арик пущай остынет немного, в ум войдёт, надо же какая ерунда в голове заварилась у него, и с чего? Потому и молчим мы об Эрике. Он ревнует, не говорит, но не простил до сих пор… надо, наверное, поговорить, чтобы отпустил и не думал боле, да как говорить, ежли у него аж глаза белеют от ярости?..
        Весь день я провела, перелетая из одной деревни в другую, осыпаемая цветами, прославляемая песнопениями, и новобрачные теперь буду считать свои союзы освящёнными мною, а значит счастливыми. Так что, хоть кому-то и даже, пожалуй, многим я принесла сей день счастья и радости.
       Я вернулась домой уже, когда солнце закатилось за вершины гор, темнеет тут быстро и внезапно, не так как на равнинах. Может быть, Арик спит уже, а поутру все покажется дурным сном и забудется. По крайней мере, я больше говорить о том не стану. Мочно было бы втроём увидеться, и объясниться, но разве такое возможно?..
       Стараясь не шуметь, я опустилась на дворе, огляделась, овцы да козы по своими местам, куры – тож, кококнули приветственно, когда заглянула к ним. Я тихонечко взошла на крыльцо, ступая неслышно, открыла дверь, в горнице темновато, но лампа на столе горит, ел хоть чего? Уха была в печи,  хлеб есть и молоко, правда уж скисло, поди… если только со злости есть не стал…
       Обернулась, на кровати нет, что же он, отдельно, на печи лёг?.. ну да ладно, лишь бы к утру остыл, не дурил больше…
        – Что озираешься? Где ты была?
       От неожиданности я едва не подскочила, обернулась, он сидел на лавке у двери, потому и не видела его, что за моей спиной оказался.
        – Ты чего… чего не спишь-то? – выдохнула я, чувствуя, как заколотилось сердце, будто и правда я виновата в чём-то, будто поймали меня.
        – Ты где была, Аяя? Где была весь день?
        – Ар…
        – У него? К нему летала? Самолёт взяла, небось, обычным манером не поспеть…
        – В деревнях я была внизу, на свадьбах… Ты… Что городишь-то? Совсем ума лишился тут? Кто в уши тебе шепчет? Что за червь завёлся в твоей дурацкой башке?
        – В дурацкой?! – побелел он. – То-то, что в дурацкой, точно так! Дамэ тут застал, едва из дому отлучился! Давно мне рога-то растишь? Уж, небось, до самого неба!
         – Я полагала, одумался ты за день, а ты совсем в дурь попёр! Что обираешь?! Я Дамэ едва вспомнила, как увидала…
         – Может и так, но он тебе весточку от любимого муженька привёз, скажешь, нет?!
         – Ещё одно такое слово скажешь, щас улечу и не вернусь боле! – вскричала я.
        Вскричала, да, но куда мне лететь? Иного дома окромя этого у меня нет… На Байкале по сию пору люди по снегу катаются, мы летали туда с ним и не раз, ледники начали отступать, но пока одной да без дома, мне там не выжить. А куда ещё? В Кемет? Али в Вавилон, что стал для меня злым городом? Все прочие города чужие мне. Нигде мне места нету, кроме как здесь, но в это мгновение я о том не думала, и полетела бы точно, если бы…
        Если бы не Огнь ринулся ко мне со словами:
        – Ах так? Улетишь?.. Да кто отпустит тебя?! – и схватил ручищами своими, сгрёб, толкая всем телом, весь напряжённый, твёрдый, как стальной щит, даже волосы тяжелой волной ударили в моё лицо, коснулись плеча, словно они из тугой жести…
        Он никогда не был груб со мной, никогда прежде, и теперь не был, но бешеный напор и решительность, то, как вмиг сорвал платье с плеч, разрывая и цветочные венки, что надели на меня счастливые молодожёны, разноцветные  лепестки полетели во все стороны, а он рывком повернул меня спиной к себе, бросая на стол, что был перед нами, ещё какие-то мгновения борьбы, и злой и оттого слишком огромный и горящий уд воткнулся в меня, и если бы пыл этой перебранки и борьбы не возбудил во мне той же мгновенной страсти, причинил бы мне много боли и разрушений, разрывая мою плоть…
       …И я закричала, но не от боли, нет, от настигшего меня тут же внезапного и вожделенного экстаза, чуть раньше, чем его, на какой-нибудь миг, каких-нибудь один или два толчка… и его крик и стон потонули в моём, он прижал лоб, а потом и лицо ко мне, и волосы его спустились на мои плечи, на моё лицо, уже мягкие, тёплые… Он зарылся лицом в мой затылок, прижимая меня к себе.
        – Прости… п-прости меня…. – пошептал он, весь дрожа. – Я… Больно… больно… сделал тебе?..
       – Нет…нет-нет…
      Я подняла руку, прижимая его голову к своей, его лицо ближе к своему, развернулась к нему, прячущему лицо, смущённому и красному.
       – Нет…
       – Я люблю тебя… люблю тебя… так, что… слепну… Так… так страшно, что ты… разлюбишь меня…
        – Да ты что… ты что?.. – вдруг заплакала я, разом слабея от всего происходящего. Стало мучительно стыдно и за себя, и за то, что так любит меня, что теряет самого себя.
        – Ты что… ты что?.. Яй… Боги… прости меня, я… ох, не плачь, – забормотал он, растерянно обнимая меня. – Ну не плачь! – сам, чуть не плача, сказал он, теряясь окончательно.
       Я обняла его, безудержно плача, может быть, и потому что он всё же не зря ругался и сходил с ума от ревности. А что если и, правда, не напрасно он сердился? Если я виновата, не понимаю, но он знает? Мне стало страшно вдруг, что во мне есть такое, чего я не замечаю, или не хочу признавать, а Арик видит и страдает. Что-то намного хуже и темнее того, что подмешалось к нему.
         – Это ты… ты прости меня… прости, что я… что вышла за Эрика… но тогда мы думали… так было нужно для всех, для… стражи, соседей… всех… только чтобы не пришли камнями нас бить…
          – Не надо, Яй, не объясняй ничего, я виноват, что… прости меня, я во всём виноват во всех твоих несчастьях, – пробормотал он, сам едва не плача…
        – Не говори так… ты… ты такое счастье для меня! Ты… я так тебя люблю!
       – Правда? Правда? – он отнял моё лицо, держа за затылок, заглядывая в глаза. – И не разлюбишь?.. Только не переставай любить меня, я без твоей любви умру… сразу умру, хоть и бессмертный… учти… не бросай меня…
         – Да ты что…
        Далее ничего интересного или такого, что не известно всем, кто ссорился и мирился, не происходило…
      …Словом, мы опять вернулись в свой рай, и хорошо, что Аяя не помнила прежних времён, в которых я устраивал ей ревнивые нахлобучки куда чаще и безобразнее, чем ныне, и всё по тому же поводу, потому что у неё и тогда был муж… И почему я не женился на ней, почему опасался, что привлеку Смерть этим? Всё равно всё раскрылось, но обернулось только ещё хуже. Надо было жениться, семь бед – один ответ, теперь же… кого винить?.. Как глупо я трусил… думал, защищаю её, а вышло, что самого себя, боялся утратить полученное величие, беспредельную власть. Правда… всё правда. Вот и получил, за всё надо платить. Я думал, я расплатился, нет. С Тьмой – так, плата высока и долг бесконечен. К моим пережитым страданиям добавить ревность… неужто я не воспротивлюсь?
       Следующее утро и ещё много последовавших, были совсем уже мирными и ещё более счастливыми, чем всегда, потому что после примирения любовь всегда мягче и ласковее и при этом ярче и чище, словно листва после дождя. Но у меня оставался мой долг, всё ещё висящий камнем на моей шее…
        – Яй…. – проворил я, когда мы почти покончили с утренней трапезой. – Мне надобно отлучиться сей день.
       – Отлучиться? Без меня?
       Я посмотрел на неё. С ней это было бы… почему я опять струсил признаться, что Диавол вовлекает меня в свою игру? Взять её, как Эрика, чтобы послушала того, кого я должен соблазнить… Вот ею самой соблазнить  куда проще, чем какими-то речами. Разве смутишь убеждённого, и паче чистого человека, что ни говори. А вот этим голосом, лицом, этими глазами смутишь, кого угодно и на что хочешь сподвигнешь…
        Я вздрогнул и замер, чувствуя, как холод заполз внутрь меня, оборачиваясь тугим узлом вокруг моего сердца. Уж не этого ли и добивается Враг Человеческий? Через меня и её завлечь? Ведь всегда именно этого хотел. Меня теперь использует, как садок, чтобы поймать её…
        – Нет, Яй, сей день без тебя, мне нужно кое в чём разобраться.
        – И не скажешь, в чём? – удивилась она.
      Действительно, это было не только странно, но и подозрительно. Мы ничего не скрывали друг от друга, а тут я… недоговариваю. Нет, лгать нельзя, она почувствует и перестанет верить. И так я нечист…
        – Скажу… Диавол мне… испытание придумал. Мне ли, или другому ловушку строит. Но мне надо понять…
        – Ты думаешь то небольшой грех, потому не сказал ему сразу, чтобы оставил тебя? – нахмурилась Аяя. – Чего ты боишься, Огнь? Его мести? Думаешь, озлится и что-то сделает с нами? Так Он бессилен нас тронуть, если мы не принимаем Его.
        – Я же принял… – я опустил голову.
       Она вздохнула, садясь напротив. Мы только что закончили утреннюю трапезу, ещё и плошки не убрали.
        – Возьми меня с собой, я помогу тебе, – сказала Аяя, с тревогой глядя на меня. – Я помогу понять и разобраться.
       Я посмотрел на неё:
        – Это так, ты помогла бы, да… Но Он того и хочет, чтобы я взял тебя с собой. Он и затеял всё это, чтобы ты… Тобою завладеть через грех того, кого я призван соблазнить. Я не соблазню, что бы ни говорил, что бы ни делал, а вот ты… ради тебя… нет никого из сущих, кто ради тебя не польстился на что угодно. Но… даже, если случится небывалое и немыслимое, и он устоит, ты уже не будешь, как теперь, чиста и свободна, понимаешь? Получится, участвуешь в Его, Диавольском замысле, стало быть, отдаёшься Ему... Словом, Яй, останься дома от греха. Я ниже не упаду, и… хорошо, что понял я, в чём замысел Его хитроумный. А юношу того обычным ничем не возьмёшь, нашими речами точно – нет…
       Аяя поняла меня и не стала спорить. Смотрела только на недолгие сборы и, когда я уже готов был выйти за порог, спросила:
        – Ты сказал, «нашими» речами. Ты не один летишь?
       Я посмотрел на неё.
        – Яй, я расскажу тебе после, как было всё.
       У Аяи потемнел взгляд.
        – Того, второго, в беду не ввергни, не то получится, меня оберёг, а его – нет, – негромко сказала Аяя, глядя на меня, и я не стал думать, она предупреждает ради меня самого или догадывается, что этот второй – Эрик и беспокоится за него.
        – Нет, того Он не возьмёт. Он ему без надобности… Ты не волнуйся, без тебя беды не будет.
      С теми словами я и улетел, едва переступив порог дома.
Глава 6. Чистота и пустыня
       На сей раз Арик явился на рассвете, когда по саду ещё тянется прохладный туман, листья и травинки покачиваются, умытые и отягощённые росой, утренние цветы только начинают открывать глазки, а птички поют рассвету славу. Без стеснения вошёл в мою почивальню и разбудил меня, тронув за плечо, я не вздрогнул, но проснулся тут же от его прикосновения.
       – Ну ты… – прошептал я, обернувшись на подушки рядом с собой, где безмятежно открыв нежный ротик, спала одна из моих жён.
        – Вставай, не галди, – сказал Ар, отходя к окнам, чтобы не разглядывать мою наготу. – Облачился, что ль?
       Мы вышли в соседний зал.
        – Что в такую рань принесло тебя? – спросил я, чувствуя, до чего не выспался, даже виски ломит.
        – Где же рань? Добрые люди давно на ногах, – усмехнулся Арик.
        – Так то добрые… – сказал я, и жадно приложился губами к кубку с водой, что за жажда, вроде ничего такого не ел накануне… ах, нет, ели мы куропаток запеченных, вот и…
        – Ладно-ладно, не бубни, чего там такого потерял, подумаешь, не присунул с утра жёнке, успеешь ещё, поди, состарится нескоро, – сказал Арик, глядя, как вода капает мне на грудь.
        – Сейчас лететь хочешь? Может, подкрепились бы? – сказал я, почесывая на груди, где кожу щекотали капли, рубашку застегнуть надоть, да пуговок много…
        – Тебя вытошнит опять, после подкрепимся. Идём…
       Мы пошли в сад, как и в прошлый раз.
        – Что делать-то станем, надумал?
        – Нет, – сказал Ар. – Посмотрим на него, может, ты придумаешь чего…
        – Придумать, как соблазнить, не соблазняя? – усмехнулся Эрик.
        – Ты всегда понимал меня.
        – Как ты узнаешь, где он?
        – Сатана пометил его для меня.
        – То есть ты всегда знаешь, где он?
        – Да, теперь он в пустыне в посту и смирении.
        – Отличное средство для просветления дум и укрепления сердца. И что ты там думаешь сделать? Да ещё вместе со мной?
         – Явимся оба и посмотрим…
         Всё повторилось, как и в прошлый раз: всполох звенящих Ариковых крыльев, его объятия крепкие и мгновенные, миг оторванности от всего и вот мы приземлились уже… только, что меня не рвало больше.
       – Слушай, надо было взять хоть вина с собой… – проговорил я, опираясь на его плечо, потому что голова всё же кружилась ужасно, и я снова почувствовал жажду.
        – Ш-ш-ш! Да не сокоти! – хмурясь, отмахнулся Арик и, кивнув вперёд, где в шагах тридцати сидел он, тот самый, давешний юноша в сером плаще теперь, поверх хитона, который изрядно запылился и даже порвался по подолу. И исхудал он ещё, и был-то не красавец, теперь вовсе – нищий бродяга, только что репьёв в тонкую бороду не нацеплял.
       – Явится куда, его стража, как бродягу-проходимца в темницу и кинет… – прошептал я Арику на ухо.
        Меж тем юноша услышал нас и обернулся. Увидев нас двоих, меня в белом длинном хитоне, что приняты у персов, и Арика – в тёмных одеждах, хорошо хоть крылья свои убрал…
        – Кто вы? Вы… – он поднялся, бледнея от страха.
        – Не бойся нас, мы зла не причиним, хотя Злом посланы к тебе.
        – Я не боюсь, – просто сказал он, снова садясь на камень, осыпающийся песчаник, что служил ему сиденьем. Оказалось, перед ним был разложен костёр, огонь же был почти не виден при солнце. – Я знаю, Кем вы посланы оба.
         – Откуда ты знаешь? Видал Его?
         – Нет, но догадаться несложно: темный и светлый ангелы… Но я вас не боюсь, и Его не боюсь.
         – Так и надо.
         – Ты замёрз разве? – спросил я, подойдя ближе и увидев огонь.
         – Да, ночью холодно, озяб. Да и от голода тож, тепла в теле немного, – бледно улыбнулся он.
         – А с чего ты решил голодом морить себя? – спросил Арик, разглядывая его.
         – Я вовсе не уморен, но так-то думы светлее, налегке, – сказал юноша, чуть улыбнувшись, не рассчитывая, что мы поймём.
         – И что там, в энтих светлых думах твоих? – спросил я, садясь тоже на камень у костра, хотя я сам холода не чувствовал.
        – В думах-то?.. Да вот, размышлял, как всех сделать счастливыми… не то ли высшее благо?
        – Наивны и глупы твои мысли, юный муж. И заносишься не по силам высоко. Смоги сделать счастливым хотя бы одного, уже будет много. Подумай, если то же сделает каждый? Земля засияет счастьем и благоденствием ярче, чем теперь светит солнце, – сказал Арик, тоже усаживаясь напротив. И я знаю, он-то как раз ведает, о чём говорит, это труднее всего – сделать счастливым того, кто рядом, кто всех дороже и от кого зависит твоё собственное счастье…
        Юноша посмотрел на нас.
        – Вы так прекрасны собою, почему вы служите Ему?
        – Мы Ему не служим, ты ошибаешься.
        – Почему же считаете меня глупцом? Вы два брата, как две стороны монеты, похожи и во всем отличны, близнецы, должно быть.
       – Проглядливый, а? – усмехнулся я, посмотрев на Арика.
       – И больше скажу, вы обожаете друг друга и ненавидите порой ещё больше. От близости и сходства и любовь и ненависть. Вот и ко мне потому пришли вместе. В чём хотите уязвить меня? Чем соблазнить? Али пирогов и молока сладкого принесли?
       – Знали бы, что то соблазн для тебя, принесли бы с собой! – засмеялся я. 
       – Ты соблазна и не видел, – сказал Арик без улыбки.
       – Это вы про женщин? – усмехнулся юноша. – Видел и пробовал даже, ничего такого, что было ценнее и слаще того же молока, нету в том. А кто считает иначе, лишь сластолюбец и чревоугодник. Для чего откармливать плоть? Для чего во всём угождать ей, бренной и никчемной, ежли это туманит и ум и душа переполняется тупой леностью?
        – Угождать желаниям тела, по-твоему, это не угодно Богу, что создал тебя во плоти? Во плоти по Своему подобию? По Своему!
        Юноша усмехнулся:
        – Ты и сам думаешь так, как я, и не угождаешь, а живёшь духом куда больше. Потому тебе и легко понять меня, – ответил он Арику. – А вот брат твой не любит аскезы, хотя и осознаёт пагубу, что обитает в сластях и вине.
        – Я и сам не люблю аскезы, потому что предавался ей и не раз. Ничего в нищете и ограничениях доброго нет, как в обжорстве и распутстве, так и в умерщвлении плотских желании. То гордыня и более ничего. А что худший грех, слабость или гордыня, ты скажи мне, просветлённый юноша?
        – Так, по-твоему, демон, я – гордец? – вспыхнул юноша.
        – Хуже, ты сама Гордыня. Бо-альшой грех, он неё много горя. И я не демон, – сказал Арик, хмурясь.
        – Не демон… – проговорил юноша, будто догадываясь, хотя ошибался. – Ты сам – Он во плоти. С двойным лицом, Свет и Тьма…
        – Нет, я не Он. И не демон, я человек.
        – Человек… быть может, но… не простой, – прошелестел юноша, вглядываясь в Арика и будто пытаясь понять, кто же перед ним.
        – Не простой. Я царевич, и предвечный, не знающий увядания и смерти. Но и я гордец потому, потому мне и ведом этот грех и тебя я узнаю по нему. Ты – гордец, чувствуя в себе силы ума и души. Но ты ещё глупец и невежда, ежли полагаешь, что можешь учить других, не ведая сам. Ты полюби всем сердцем, и потеряй любовь, возжелай по-настоящему, испей настоящей сласти, а после уже и иди отрекаться, только понимай, ради чего ты это делаешь, и что движет тобой. И ежли не гордыня, то что? Себе ли и прочим доказать, что ты чище и выше прочих, что только ты и есть сын Божий, а прочие скоты, способные лишь совокупляться среди нечистот, ими же и произведённых. Себе и всем прочим, чтобы видели мудрость и святость твою и в себе замечали лишь скверну. Что ты хочешь открыть им?
        – Что… надо раскаяться в грехах, тогда на сердце произойдёт просветление, – моргнув большими серо-голубыми глазами, сказал юноша.
        – Какой же в тебе самом? – спросил я. – Ежли ты греха не знаешь, ежли чист и не замутнён, как избавишь от него прочих? Откуда тебе знать, что значит, осознать горечь греха и раскаяться? Если ты не чувствовал соблазна, не подвергался ему? Откуда тебе познать глубины раскаяния?
       Арик посмотрел на меня, словно увидел что-то новое. Да, Ар, ты не знаешь, что это такое казнить себя за свершённое преступление. Самому себя, а не когда тебе казнят другие. Что могут остальные? Пытать тебя огнём и железом, убить, подумаешь… А что сможешь ты сам с собою сделать? Годами, десятилетиями и даже столетиями изо дня в день выматывать свою душу невозможностью простить себя… ни исправить, ни простить. И грешить ещё и страшнее больше после…
        – Ты хочешь сказать, чтобы облагодетельствовать всех прочих, надо вначале облагодетельствовать себя? Но я и так облечён благодатью. Уже тем, что лишён желаний и страстей, – проговорил юноша.
       – Чем же ты гордишься? – усмехнулся Арик, качая головой. – Вкуси жизни и тогда ты поймёшь, как она сладка, как дорога и как краток миг, что отпущен каждому.
        – Краток? Но ведь ты сам живёшь вечно, разве же тебе не надоело? Разве ты не пресытился? – снова воспротивился юноша.
       Арик улыбнулся:
       – Нет, – и качнул блестящими на солнце волосами, отрастил целый поток, словно краше прежних... – Я пресытился было, пока был таким как ты, лишённым страстей и желаний. Но едва осознал, что жизнь может уместиться в один миг, яркий и горячий, как искра и сжигающий всё прежнее, неживое в тебе, вот тогда только и ожил. Оживи и ты вначале, прежде чем призывать к аскезе. Легко не поддаваться соблазну, ежли соблазна нет. Кто не пробовал сочной смоквы, не испытает спазма в животе при виде её, кто не видел света, не узнает его, не отличит солнца от лучины, кто не чувствовал любви, не отличит её от похоти. Познай вначале жизнь, познай счастье, тогда тебе будет легче понять, как это сложно не грешить, что это есть настоящий духовный подвиг… и способен ли ты на такую жертву. И во имя чего, это ещё важнее, понимать, для чего ты жертвуешь. Пока твои устремления – суть грех, а не просветление.
        – Ты сам грех!.. Он на твоём языке, как яд! – воскликнул юноша, отшатнувшись.
        – Возможно! – вскричал и я, поднимаясь, возмущённый его слепотой и нахальством. – Но только он ради любви отдал себя Смерти на вечное растерзание, только ради одной капли той любви, какой ты никогда не ведал! На что пойдёшь ты? На что ты способен, ежли ты ничего не видел и не знаешь. Если твоя кожа не чувствовала плетей, а душа терзаний раскаяния?..
      Юноша тоже встал, бледный и дрожащий.
       – Уйдите! Уйдите! – воскликнул он, хватаясь за голову. – Вы столько сомнений влили меня, вы ядом заполнили мою душу! До сих пор я был светел.
        – Ты был пуст, а не светел! – воскликнул Арик, тоже поднявшись. – Теперь в тебе хотя бы станут бродить мысли. Быть может, перебродят в доброе вино мудрости. А в пустоте не родится ничто. Впусти в свою душу настоящий Свет и не думай, что ежли ты умён и проглядлив, ты уже над всеми, ты уже избранник и пророк. Это не так. Ты только можешь стать им, потому что привычен к размышлениям.
        – Возьми в сердце любви, она зажжёт свет, тогда он будет светить другим из тебя! – добавил я. – Иначе останешься, как эта пустыня бесплоден и мёртв.
        Юноша задрожал, готовый заплакать:
        – Кто вы?! Кто вы, что полностью перемешали меня?
        – Выходи из пустыни, иди к людям, смотри в их души, не возносись умом, а дари его прочим, вбирай в себя мудрости, доброты, это путь Света. А не высокомерное отшельничество. Коли познаешь это, сможешь и добро источать своим сердцем, а не обличения греха. Быть может, тогда что-то хорошее принесёшь в мир…
        Я кивнул Арику, пора бы и уходить. Пусть этот юноша останется подумать, иначе бесплодными мудрствованиями уведёт за собой неокрепшие души в пустоту, пожалуй, к тому же Прародителю Зла и сам свалится туда же…
        Не знаю, как и с чем остался наш собеседник возле своего погасшего костра, а мы с Ариком снова были в моём саду. И здесь благоухал влажной жарой, угасающий день, журчали ручьи и фонтаны, уже по-вечернему тенькали и заливались птицы, покрикивали павлины, и бабочки перелетали с цветка на цветок…
        Я умылся из ручья, чтобы отогнать слабость, которую вызывали во мне эти перемещения, и посмотрел на Арика, что, мрачно глядя перед собой, сидел на скамье.
        – Что нахохлился-то, Ар? – спросил я.
        – Да что… выходит так, что мы выполнили поручение Диавола и с лихвой, – сказал он.
        – Если не хотел, зачем согласился? Али боишься не подчиниться? Как боялся Смерти?
      Он пожал плечами, вставая.
        – Зачем… сам не знаю, из любопытства, должно. Не могу понять, чем заинтересовал Его этот юноша. Да и, Эр, – он посмотрел на меня будто с надеждой. – Какой грех мы совершили, что поговорили с ним? Не для того ли в нём ума, чтобы суметь наши слова в себе переварить и обратить в добро? И так ли прав был Тот, кто думал мною соблазнить его? Что его соблазнять он чистый и пустой. Любить всех легко – это как никого, никто не почувствует ни любви ни остуды...
        – Можешь успокаивать себя этим, – усмехнулся я. – Аяю бы взял с собой, вот и был бы настоящий соблазн сопляку. А то… знал он женщин, как же, прям смешно!
        – Потому и не взял, – глухо проговорил Арик, не глядя на меня.
        – Его орудием делать не хотел… – сообразил я и сел возле него на скамью. – А я-то думал из-за меня.
        – Тебе и сей день кажется, что он похож на кого-то? На кого-то хорошо знакомого, Эр? – спросил Арик, пропустив моё замечание.
        – Да… и даже вроде на кого-то едва ли не близкого, не могу понять, не могу вспомнить, словно что-то застит мне взор, – согласился я.
        Верно, я всё время чувствовал это и не мог объяснить себе и даже обрисовать ясно, кого напоминает мне этот еврейский юноша.
        Арик посмотрел на меня:
        – Угости, наконец, чем, а то цельный день угрохали на службу Сатане, а чреву угодить ни разу не пришлось.
        – Дак идём! Время как раз к вечере, сейчас и Рыба с Дамэ прибыли, надо думать, и Агори сей день обещался, – оживился я. – А ты обещал мне кое-что, не помнишь?
        – Пообещал?
        – Ну да, за то, что я полечу с тобой.
        – И чего же ты хочешь? – спросил Ар.
      Я набрал воздуха в грудь и сказал:
        – Не притворяйся, – рассердился я. – Почто заставляешь повторять? Унизить меня хочешь, будто милостыню прошу. Я просил увидеть её. Увидеть Аяю. И ты согласился. Возьми меня к себе, увидеть её…
       Арик долго смотрел на меня и спросил, вовсе вроде не имеющее отношения к моим словам:
        – А что это все в гости к тебе подаются сей день? Али праздновать чего намерен?
        Я покачал головой, сокрушаясь:
         – Так праздник днесь! Летний Солнцеворот, Ар! Ты и вправду совсем времён не наблюдаешь.
        …Эрик совершено прав. И сегодняшний разговор с тем юношей подтвердил это. Я не остался на вечерю, как узнал, что ожидаются ещё гости, не готов я сегодня видеть всех прочих после всего, после стольких времён, протекших мимо, а пуще потому, что душа моя была полна смятения, я не был уверен, что говорил с юнцом так, как надо было, как правильно, так, чтобы он и вправду к Свету двинулся, а не заблуждался во Тьме своих ложных прозрений.
      Так что я улетел тут же восвояси, тем паче праздник. Приземлился в соседней долине, где была наша пасека, здесь и луга, сплошь в цветах, так что набрал я целую охапку моей милой Аяе, порадую её сердечко…

    …Я не знала и не ведала, что Арик с братом взяли на себя такое сложное дело, и не узнала бы, возможно, но ко мне явился как раз Тот, кто принял Ария в свой сонм, али, как Он выразился, сыном своим. О, да. Едва Арик слетел со двора Он и явился. Прекрасный, в белых одеждах, с улыбкой на больших полных губах, сверкая глазами, Он проговорил, оказавшись вдруг посреди горницы.
       – Здравствуй во веки веков, Аяя.
       Я не испугалась, узнала Его тут же, потому что тот сон, где Он говорил с Арием, я помню до мельчайших подробностей. Смерть не имела ни плоти, никакого естества, Её вовсе будто нет, но Она есть, потому голос Её слышен и хлад нельзя не почувствовать… А вот Он, плоть имеет самую что ни есть привлекательную…
       – Тебе здравия не желаю, полагаю, ты нездоровия не ведал, – сказала я.
       Он засмеялся, вальяжно садясь на лавку к столу.
        – Верно говоришь, знаю, не глупа ты. Моего здоровья на весь мир хватит, вот и с тобой делюсь, не даю сестрице моей отбирать его у тебя, как ей желается, то и дело подкараулить норовит и хворь какую злую наслать. А я ограждаю.
        – Благодарности слов не услышишь Ты от меня, – сказала я. – Думается, не для меня, а для своих целей Ты делаешь то, что говоришь.
        – Для своих, разумеется, для Ария, названного сына моего, чтобы его сердце не страдало.
        Я лишь пожала плечом, за Арика я тоже благодарить Его не стану. Он кивнул:
        – Так может, и угостишь чем?
        – Угощу, коли человеческой простой пищей не побрезгуешь. Изысков у нас тут нет, даже вина не держим, – сказала я, доставая на стол и ладки, и леваши, и мёд, и сливки. Только убрала всё…
        – Отчего же вина нет? Под запретом? Пьянства Ария боишься?
        Я посмотрела на него, улыбается самодовольно, вот если бы не эта противная усмешка, так всем хорош был бы, хоть влюбись: строен и высок, лицо светлое, союзные черты, большие глаза, волосы русыми волнами. Вот только глаза… да, косят немного, чуть расходясь и цвет… верно, один серый, дугой – зелёный.
        – Ничего я о том не знаю, никогда пьяным его не видела, – сказала я, наливая мёда в серебряную чашу. Пища у нас была простой, верно, но посуду Арик и я любили красивую, дорогую, покупали в разных частях света и привозили сюда.
        – Видела, Аяя, и страдала от того. Много у Ария пороков, и пьянство один из них. Может, и не главный, но большой и весьма гадкий.
        – Тебе пороки во всех виднее, ясно. Ты отец пороков.
        – Я Арию твоему отец.
        – Арий – сын царя, а Ты всего лишь Князь, хотя и целого мира, конечно, – осердясь, ответила я.
       Но Он, как ни странно не обиделся, рассмеялся опять:
        – Дерзка ты, девчонка! Но мне нравится и это! – Он пригубил мёда. – Сын царя, верно, вот только царство своё погубил царевич этот, вместе с братом своим, твоим муженьком, между прочим. Теперь лежит оно пустое, вековыми снегами укрыто.
        – Всё проходит и царства рушатся и восстают, и снега потаяли уже, я видала!
        – Так и есть. Вечна лишь твоя красота и слава Богини Красоты и Любви, освещающей мир. Богини, которую даже Смерти не удалось одолеть.
        – Не льсти мне, Нечистый, этими речами о внешности моей ты мне сердца не растопишь.
         – Уверена ты, вот и наглеешь, а отниму я сей же час юность и красоту твою, долго ли останется Арий при тебе, станет ли тогда Эрбин вспоминать и грустить?!
       Теперь и я рассмеялась:
        – Ну что же, всему конец приходит. А коли за лицом моим и упругим телом ничего иного они не видят, стало быть, и любовь та ложна, лишь одно пустое вожделение.
       Он смотрел некоторое время, и рассмеялся тоже, но немного фальшиво, разозлился, похоже.
        – Хорошо, не стану лишать тебя красы, она и мне в радость. Не знаю, почему Богу вздумалось создать тебя такой, может быть, тоже любоваться, вдохновляться хотел… Радость ты для всего мира, даже солнца луч радуется и дрожит, касаясь тебя.
        – Стихи слагать станешь?
        – Так я поэт, ты не ведала? Немало моими словами поэтов и сказителей в мире поют, и чернила изводят, и люди восторгаются, и сердца их тают от тех чудесных стихов.
        – Ложь то! Снова лжёшь Ты! Не унижай человека, самый простой из людей выше Тебя, тем паче поэт али сказитель какой.
       – Конечно, так, Аяя. Я из Бездны, из Преисподни. Хочешь заглянуть в  неё? Боишься?
        – Не боюсь я, каждый заглядывает туда, когда отчаяние или разочарование входят в сердца, и в моём они бывали, разверзая твой Ад. Не Тебе меня пугать. Я не боюсь.
         – Напрасно, – он отодвинулся от стола немного. – Ты забыла многое из того, что было настоящим адом в твоей жизни, что выжгло тебя некогда так, что ничто живое не могло пробиться в тебе, и была ты подобна пустыне, в которой редкая ящерка пробежит, и ничто расти не может… А хочешь, я напомню тебе?
       – Нет, не хочу. Всё я про то знаю, а в сердце брать не хочу вновь, горестей и грехов мне хватает и в новой моей жизни, та, другая, уже прожита и ту боль я новой искупила. А что до пустыни, Нечистый, так неправ Ты, и пустыня лишь с виду мертва, а на деле полна жизни, я знаю, видела и это, не один месяц провела, путешествуя по ней…
       Он разочарованно рассмеялся, и смех был ещё более фальшивый, чем ранее, и смотрел теперь, словно в первый раз разглядывая меня.
        – Хитра ты, Аяя, знаешь, видно, что Завесу, что накидывает моя сестра Смерть даже мне не отодвинуть. Что ж… смутить тебя стало сложнее, счастливая любовь делает человека непобедимым передо мной, это верно, такому человеку есть, что терять, но и цену всему он назначает высокую, такую, какой мне не собрать. Учти, не потому не стал терзать тебя ныне, что слаб я пред тобой, потому лишь, что покров мой на Арии, а потому вредить ему не хочу, пусть будет счастлив. А счастье его в тебе одной.
       Он поднялся уходить, посмотрел на меня, обернувшись от порога.
       – А хочешь увидеть Эрбина, законного мужа твоего? Только попроси, я отнесу тебя к нему. Он тоскует, это Арий лжёт, что он не помнит. Помнит и во сне тебя видит.
        – Должно ты ему те сны и насылаешь.
        – Нет, Аяя, он любит тебя с таких давних времён, какие ты позабыла, и любовь его велика и бездонна. И куда более благородна, жертвенна и чиста, чем страсть Ария. Он полюбил тебя с одного взгляда, когда увидел ещё ребёнком, егда Арий ещё и не подозревал о тебе. И… – тут он рассмеялся снова и очень самодовольно. – Кто знает, не я ли устроил так, что ты навеки встала между ними? Ты подумай о том, что ты для двух братьев моё, сатанинское наваждение, их вечный раздор и мука. А может, и для всего мира вечное смущение. Для всех сердец и умов. Не потому ли, осознавая это, ты и схоронилась от мира в этих горных чертогах? И не лги, что считаешь себя воплощением Света на земле, знаешь, на что способна и что можешь. Сила твоя огромна, тебя боятся все, все жаждут и все бояться. Ибо ничего в мире нет сильнее Любви.
       Я тоже встала и смотрела на Него, ожидая, что Он скажет ещё, чтобы мне понять, для чего же Он явился ныне, не этими же словами, они давно в моей душе и казниться осознанием того, что он теперь говорит вслух, я давно устала...
        – Многое начинает меняться в мире, Аяя, теперь время побежит быстрее и станет сжато, а мир сузится в маковое зерно. И наступает время предвечным выбрать, с кем вы и куда идёте, и для чего Бог и Природа, созданная ИМ, сущим, призвала вас в этот мир, – Он смотрел на меня, сверкая то синими, то чёрными очами. – Мировасор собирает предвечных сразиться с вами. Уничтожить и снести с лица земли, потому что не удаётся покорить вас и заставить служить себе. Он уверен, что он на стороне Света, ибо Арий ныне на моей стороне. Но он-то как раз заблуждается… Потому, что все войны и раздоры затеваю я, а вы, людишки играете в мои игры. Подумай о том и подумай, что делать с этим.
        С теми словами Он ещё раз оглядел меня, стоящую перед ним, уже без усмешек или злобы, и пропал. А я осталась вот с этими его последними словами. Да… Он за тем и приходил ныне, а всё остальное всего-то ради развлечения, будто соскучился в одиночестве и решил разговором со мной развлечь своё сердце, ежли оно есть в нём…
      …Я встретил Сатану в моём дворе, он как раз спустился с крыльца.
       – Не бледней, Арий, цела твоя драгоценность Аяя. Не стану я сына обижать кровосмешением, хотя это очень в моём духе и мною даже придумано, – сказал Он с ухмылкой. – Так что – нет, я не обидел её, и даже лишнего не сказал. Того, что ей знать, может быть, и стоит, о сыне Эрбина, которого ты…
        – Замолчи! – взревел я, пусть мой огонь Ему лишь слабое щекотание, но с моего двора сгонит.
        – А я и молчу. Печать на моих устах. И не ради тебя даже молчу, сын мой. А ради неё. Ей то больно будет… А Эрбину я счастья не желаю, потому к нему я толкать её не хочу. Так что не страшись, наша с тобой тайна останется нашей тайной навеки. Ежли не рассердишь меня когда…
      Белые одежды Его стали чернеть, как стремительно темнели после заката окрестности, и Он взмыл в небеса на таких точно крыльях, которыми пользовался я. Почему Он улетел в Небо? Почему не провалился под землю, где, как все считают, Его Царство? Али Бог принимает Его у себя?.. Али они тоже братья?.. от крамольной этой мысли мне стало не по себе, и я в страхе отбросить её.
        Я поспешил в дом. Аяя, бессильно уронив локти, сидела у стола, на котором еще стояли едва тронутые чаши, мёд был в них, обе серебряные, но та, что стояла на другой стороне, из которой пил Он, почернела в уголь, и мёд свернулся чёрным сгустком.
        – Огнь… Огник… – прошептала она, шевельнув губами.
        Цветы, что я держал в руках, внесли аромат луга, и заглушили тот душный смрад, что царил в горнице после Него…
Глава 7. Те, кто время считал и чувствовал…
        … – У них теперь сильнейший союзник, – негромко сказал я.
        – Не обольщайся, они и раньше были сильнее всех нас, каждый из них  троих намного сильнее нас даже взятых вместе, – сказал Орсег.
        – Ещё бы, среди них Богиня, – усмехнулась Вералга, сверкнув очами, как её злит это обстоятельство, удивительно. Она не раз говорила мне наедине, что и подумать не могла, что Аяя эдак возвысится. «Девчонка, жалкая сирота, воспитанная добросердечной мачехой, но проданная до срока на царевичеву забаву... я жалела её, думала, бедняжка, жертва, как сотни и сотни таких же погубленных девчонок, чей путь к Сатане краток и гнусен. Потому и защищала её от Него. И вот, поди ж ты! Ей вовсе моя защита была ни к чему. Богиня явилась миру в её лице!». «И что бы ты сделала, если бы поняла это вскоре после её посвящения, когда она была слаба?» – спрашивал я. – «Отдала бы Лукавому?», я нарочно спрашивал так, знал, что у неё нет ответа на этот вопрос. Именно, что Аяя сильна как никто из нас, значило, отдать её Врагу Человеческому, это сделать Его непобедимым и Вералга понимала это лучше всех, именно потому она отстаивала её некогда, а вовсе не из-за того, что так уж жалела, давным-давно Вералга забыла, что такое жалость.
         Ныне же Мировасор утверждает, что они, Арий, Эрбин и Аяя на Его стороне, коли отошли, скрылись от нас. Басыр, между прочим, родила сына от Эрбина, мы знали, потому что они теперь поддерживали с Вералгой связь. Оказалось, Басыр тоже могла перемещаться в пространстве, как и Вералга, как мог Орсег, у каждого из них для того был свой способ. А ещё Басыр умела читать мысли. Точнее складывалось такое впечатление, на деле же она просто была очень приметлива, и хорошо читала в сердцах. Может быть, потому она, приняв сторону Мировасора, всё же не захотела следовать за нами.
         Теперь Басыр обреталась в Срединной империи, уже дальние потомки её и Эрбина были при ней, точнее, она при них, потому что они взошли на трон той самой империи. Так-то, не сам Эрбин так его потомки всё время оказываются на самых разных тронах.
         Да, меня интересовали родословные линии предвечных, это было очень интересно, как расселяются и перемешиваются люди. Я старался следить не только за своими потомками, как Мировасор следил за своими. Жаль, что следы Ария, как отца, я потерял, а последние многие сотни, уж тысячи лет он знает только одну женщину, но ничего об их детях нам было неведомо. Те же, что были до неё, широко расселились по миру, не уследишь. Так много всевозможных женщин, таких случайных и незаконных детей у него такое множество, и особенно тех, что считались детьми совсем других отцов, что проследить его линии невозможно. Два сына от Арит, стали воинами некогда при фараоне, сыне Гора и внуке Кратона, но умерли не оставив потомков, насколько я знал, потому что женаты не были…
        Вот и сама Арит, она молча сидела тут при нас, впущенная под нашу сень, по настоянию Мировасора, который сказал, что даже не природные предвечные нелишни в союзниках, «особенно, испившие крови великой предвечной». И, хотя и не принятая до конца, Арит союзницей была ценной – бессовестной, а главное искренне и до самого дна ненавидящей и Ария, и Аяю. Так что при всей моей неприязни к этой женщине, я соглашался с Мировасором, что Арит может быть очень полезна в борьбе против них, перешедших на службу Сатане.
        – Дело не в том, кого называют Богом и Богиней, Вералга, – меж тем заметил Орсег, намекая, что и она сама Исида и он – Бог морей.
       Она посмотрела на него.
        – Сдаётся мне, Орсег, ты вот-вот переметнёшься на их сторону. Точнее, я бы сказала, на её сторону. Думаю, помани она тебя, ты бы…
       Орсег побагровел:
        – Я полагаю, Вералга, ни у кого нет не только причин, но даже поводов обвинять меня в предательстве или двуличии! – запальчиво воскликнул он.
        – Ну-ну, не будем ссориться, раздор между нами станет их победой, – проговорил Мировасор, поднимая руки, вот хитрец, крылья мира распахнул, куда там... –  Они и так сильнее нас. Напротив, нам стоит во всем быть единодушными и внести смущение в их ряды.
        – И как это сделать? – хмыкнула Вералга.
        – Проще простого, не забывайте, что эти близнецы воюют со времён первой юности по самым незначительным поводам, а теперь у них есть такой повод, что должен их навеки развести. Не ты ли, Вералга, предрекала всем горести и вечную войну, коли будут враждовать они двое. И пришествие в мир Аяи – это то, что и станет вечным преткновением для этих двух братьев. Уже стало.
        – Предрекала… я лишь вслух произнесла то, что было вложено мне в ум пророчеством о двух царственных братьях.
        – Теперь, когда все предвечные на нашей стороне против них, против жалкой горстки, мы можем начать действовать.
        – «Жалкая горстка»? – не удержался Орсег. – Но и нас не сотни, всех предвечных. Мы трое, ах, простите, четверо, и эти заокеанские. К ним у меня доверия нет. Не станут они ввязываться, если почувствуют, какие там силы, на другой стороне. На что им это нужно?
       Это верно. Хотя Мировасор не зря потратил многие сотни и тысячи лет, что прошли с того дня, как мы проснулись в снегах Байкала и обнаружили, что Эрбин, прихватив Агори и Рыбу с Дамэ, сбежали от нас. Лишь Басыр усмехалась, видя смятение, охватившее Мировасора, метавшегося по стойбищу. Мы же с Вералгой тоже чувствовали растерянность и едва ли не страх, получалось, что Эрбин принял сторону Ария и теперь они все против нас, а они сильны.
       Но в тот момент Мировасора больше всего озадачило даже не это, не то, что мы слабы против таких как Эрбин, Арий и Аяя. Орсег прав, Силы одного из них достанет, чтобы развеять всех нас без следа. Но об этом думали мы с Вералгой, переглядываясь. А  Мировасора обескуражило, что Агори ушёл вместе с Эрбином. Агори он почитал едва ли не своим слугой, не всегда воспринимая, как равного. И это было ошибкой, при всей внешней невзрачности, Агори был весьма неслаб, и наделён силами, куда превосходящими Мировасора или вот меня хотя бы. Но Мировасор недооценивал его, потому ли, что сам посвятил его некогда, потому ли, что Агори всегда вёл себя с Мировасором, будто с божеством, уважая в нём мудрость и зрелость. Но Мир, уважение человека, воспитанного в правильных традициях, почитающего старших и тем паче наставников, воспринял как слабость и подчинение. И пришло время оценить свою ошибку. Агори не следовал за ним теперь, он выбрал тех, кто принял его равным.
       Но Мировасор не был бы мудрейшим из нас и самым прозорливым и не стал бы, в конце концов, нашим предводителем, если бы ничему не учился. Много времени было потрачено на поиски предвечных по всему миру. И он нашёл их, потому что Вералга и Орсег помогали ему перемещаться, но нашёл всего двух. Удивительно, оказалось, нас намного меньше, чем мы все думали. Те, кого Мировасор встречал в далёком прошлом, почили, потому что мы не бессмертны, и рана или даже болезнь может взять нас. И вот к этим двум, которых и упомянул Орсег, найденным на заокеанском континенте, который они хорошо знали с Орсегом и Вералгой, бывающими всюду, Мир и приступил с уговорами. С огромным уважением, буквально влезая под кожу, он уговаривал примкнуть к его сонму…
        – …Ибо Зверь оборотился человеком, прикинувшись братом нашим предвечным и вооружившись несметными силами, он желает завладеть всем миром, чтобы устанавливать в нём свои сатанинские порядки… Он сын Диавола кровь от крови, и при нём демоны и самые сильные предвечные, обольщённые им. Если мы не встанем все вместе, если не низвергнем их в Ад, где их место, Зверь победит и сделает нас рабами своими и Его, своего Отца…
        Такими словами Мир влился в уши и в сердца двоих новых предвечных, я никак не мог запомнить их имён. Но, пусть Мировасор неправ, пусть он просто жаждет власти над нами, предвечными, но благодаря захватившей его страсти победить Ария, во что бы то ни стало, и собрать всех предвечных под свою руку, я, жадный лишь до новых знаний, увидел всю нашу землю и узнал, как много народов и континентов, оказывается, на ней. И люди есть не только такие как мы или чернокожие, как нубийцы, и как Басыр с узкими, как щели глазами, но ещё бронзовокожие и горбоносые с длинными смоляными волосами, как у Басыр и её соплеменников. Изумительно и увлекательно было изучать разнообразие их обычаев и верований, даже сказок, легенд и песен. Впрочем, при ближайшем изучении, а я оставался среди новых народов надолго для этого, я узнал, что не так сильно все мы отличаемся друг от друга, как казалось на первый взгляд. Даже Боги во всех концах света были одни и те же. Плодородие, Солнце, Море или Река, Смерть и Жизнь, и конечно, Любовь… Да, мне временами казалось, что Мировасор больше боится её, Богини Любви, чем Ария и его Покровителя.
        – Боюсь? – изумился Мировасор, когда я, наконец, решился спросить его об этом.
       Но и в его голосе, и в лице в этот момент сквозили ложь и притворство. Может быть, страх и неверное слово для определения того, что Мир чувствовал, но главным его врагом, действительно, был не Арий, сын Сатаны, и даже не Эрбин, способный повелевать Смертью, но она, она, что самой Смертью признана Богиней Любви. Та самая, кого я знаю с самого нежного возраста, кого мы все видели мертвой и возрождённой, переменившейся, преображённой даже… Я всё равно никак не мог уместить в моей голове ту Аяю, которая была моей ученицей вместе с Мареем, и ту, кого называли Богиней Любви, и кого так боялся теперь Мировасор.
        – Ничего похожего на страх нет в моей душе, – сказал Мировас, едва ли нет вспыхнув. – И воюю я вовсе не с ней, что мне девчонка? Вот Арий, что стал теперь наместником, наследником Диавола…
        – Не криви душой, Мир, – сказал я на это.
        Ветер и брызги подхватывали мои слова. Мы стояли на дальней южной околичности огромного континента, что оканчивался здесь, чтобы ещё дальше через океан началась земля вся сплошь покрытая льдами. Мировасор говорил, что она то полностью оттаивает, то снова замерзает, но люди не успевают освоиться там и прижиться. «Но были времена, мы гуляли там с Орсегом. Благодаря ему, и я знаю теперь эту землю, и вообще то, что наша земля изумительно велика. Он знает все земли, потому что вод на Земле больше втрое противу суши. Даже более, если посчитать ещё реки. А уж ежли растопить льды… Словом, если есть самый богатый Бог на земле, то это Орсег».
        – …А если самый богатый, то и самый могущественный. Но его-то я не боюсь, как ты изволишь говорить.
        – Я вовсе не хотел сказать, что ты трус, Мир. Я сказал, что мне кажется, ты, словно повторяешь слова Вечной, когда говоришь об…
        – Перестань, – поморщился Мировасор. – Договоришься, что я на службе у неё, сестры Сатаны. Идём, ветер крепчает, похоже, шторм разматывает опять, здесь не бывает тихой погоды, Орсег говорит из-за того, что в проливе этом смешиваются тёплые и холодные воды…
        Я ничего не сказал, но подумал, что Она не взяла его ни в слуги свои, ни в приспешники потому, что слаб он по-человечески и не нужен ей, к тому же суетен и подвержен греху тщеславия и паче честолюбия. Сам я, вероятно, образец предвечного – холодный и равнодушный, рачительно использующий и проживающий бесконечную жизнь. Потому что и Вералга слишком волновалась временами, думая о сиюминутном, сердилась и на годы отстраняла меня, из-за того, что я советовал ей быть терпимее и добрее.
        – Как ты мне надоел! Убирайся прочь! Ты – сама доброта?! Да ты хлад! Тебе все безразлично, потому всё и нипочём! – восклицала она, отправляя меня в очередную «ссылку».
        Теперь, узнав её лучше, я привык к этому, исчезал на несколько десятков лет и возвращался после к уже остывшей и соскучившейся в разлуке Исиде. Потому что ни юные и прекрасные любовники из обычных людей, ни вечно умствующий болтливый Мировасор, ни чересчур страстный и неуёмный в этом Орсег, который Вералгу как женщину, впрочем, вообще не воспринимал, но при желании с её стороны и он не устоял бы, конечно, но все эти люди не заменяли ей меня. Все они не удовлетворяли её души, жаждущей такого, как я, спокойного и хладнокровного человека в противовес ей самой, временами слишком нервной и неразборчивой.
       Здесь, в Кеми, она обреталась уже которую тысячу лет, и в последнее время ею начала овладевать тоска.
        – Наступают последние времена Исиды, Викол…
        – Что ты говоришь, культ Исиды существует тысячелетия! – воскликнул я, удивляясь этим словам. Ну да, в последние века все древние Боги несколько поблекли, особенно скоро это стало происходить с приходом греков на здешний трон. Они принесли своих Богов, но не отвергли же прежних.
        – Всему приходит конец, Вик, – грустно сказала Вералга. – Придётся искать мне вскоре новое пристанище. Или нам.
       Она посмотрела на меня, ну, спасибо, хотя бы не отвергаешь меня вновь.
        – Тебе кажется, что влившиеся в Кеми новые народы уничтожат прежних Богов?
        – Уже уничтожили. Греки ещё помнили вечный пиетет, что испытывали перед Кеми их предки. Но не римляне. А Рим завоевал все Средиземноморье. Громадная империя. Погляди, ей под стать лишь та, что лежит на Востоке, где ныне Басыр.
       – Сто лет назад уже цари Кеми не чтили Богов, самих себя начали объявлять Богами.
       – Кратон тоже был объявлен Богом, – возразил я. – И всегда фараон был Богом.
       – Да, Кратон стал Богом после того как сгорел в пламени, рождённом гением Ария. И Гор, когда слетел с диска Солнца, увенчанный златыми крыльями. Разве делали то же последние цари, погрязшие в разврате? Теперь и Атон, и Ра, и Гор – сами уже будто тени Богов, никто не помнит и не чтит их как прежде. Никто не помнит даже, кто и для чего построил пирамиды. Скоро скажут, что то гробницы фараонов… – Вералга закатила глаза.
      Я усмехнулся, я не видел ничего особенного в том, что происходило, в Кеми Боги жили намного дольше, чем везде, всё же это была величайшая цивилизация. Но всё приходит в упадок.
        – Что ж, логика этого мнения понятна, не кто иной, а Бог Смерти Анубис, как ныне называют Анпу, создал пирамиды… А последующие цари пытались повторить подвиг Кратона, но лишь после смерти. Но подвиг не может быть дешёвым розыгрышем, – рассмеялся я, кивая. – Здесь мы прожили многие тысячи лет, Вералга, пора и сняться с места, нет?
        – Да… мир меняется. И мне стало казаться, что он начал меняться всё быстрее, потому что Мировасор затеял своё противостояние…
        Этот разговор состоялся у нас за несколько дней до этого сегодняшнего сборища, где присутствовали все кеметские предвечные. И Мировасор начал речь, в которой уже в тысячный, должно быть, раз убеждал нас, что борьба и победа над Арием и теми, кто примкнул к нему, неизбежна, или всех нас ждёт погибель…
        – Он, наместник Диавола на земле, не успокоится никогда, пока не останется единственным предвечным.
        – Пока что, Мировас, я вижу совсем иное, – проговорила Вералга, она сидела, опираясь на локоть, устало опустив голову на ладонь. – Многие и многие тысячи лет прошли, а он не выступил против нас, мы изгнали его, и он ушёл.
        – Именно! Не это ли хитрый ход, затаиться и ждать нашего ослабления?! Теперь, когда прежние религии закачались и вот-вот начнут один за другим появляться пророки, подобные тому, что изумил всех в Индии пятьсот лет назад и создал там новую религию. Закачается и рухнет Рим, раздавленный собственным величием и обожравшийся злата и власти. И что, Враг Человеческий не воспользуется этим?
        – Арий не Диавол, – поморщилась Вералга.
        – Он сын Его! – воскликнул Мировасор в несвойственном для себя возбуждении. – И приходит время его власти. Либо он победит нас и на том кончится время предвечных, или победим мы и изгоним Сына Зла!
        Орсег поднялся, чтобы налить вина.
        – Мы уже изгнали его и даже не знаем, где он ныне, – сказал он, разбавляя вино водой, отклонив предложенную помощь невольника.
        – Это опаснее всего. Пришло время отыскать его и прикончить! Нельзя позволить ему напасть первым.
        – Будить медведя в его берлоге… – не выдержал я, и покачал головой. – Мало что может быть глупее и опаснее.
        – Медведя? – Мировасор посмотрел на меня, недоумевая немного. – Ну, конечно, это у вас на Байкале эти звери водятся. Я их не знаю… – надменно закончил он, бледнея от злости.
       – Не знаешь, не значит, что их нет.
       – То-то, что есть! Ваш байкальский медведь, что затаился до срока!
       – Не «нашего», Мировас, я родился не на Байкале.
       – Да, там родились только эти трое… – проговорил Орсег, задумчиво и добавил:  – Не в том ли секрет их невероятной Силы?
       – В том, что они родились на Байкале? – Мировасор словно впервые подумал об этом.
        А ведь верно, трое самых сильных предвечных из всех, родились именно там. Все в одном месте с разницей ровно в тысячу лет. Ни в одной точке мира мы с Мировасором не нашли больше предвечных, обладающих подобными силами. Это, между прочим, в своё время сильно обескуражило Мира, он очень надеялся приобресть какого-нибудь необычайно сильного предвечного. Но никого похожего ни на Ария, ни на Эрбина не было. Те, кого он помнил в прошедшие века метать огонь, как сам Мировасор, двигать камни, и даже бросать их, это могли почти все, но никто не мог ни летать, ни останавливать Смерть, никто не обладал такими знаниями и научной прозорливостью, чтобы, как Арий, строить необыкновенные сооружения или приборы… Даже женщины, о которых вспоминал Мировасор все почти красавицы, были скорее воительницы, а одна настоящая сверхмать, потому что рожала она каждый год и нередко по двойне, вообразите, сколько детей она произвела на свет за свои сотни лет жизни… Но такой, какой была Аяя, не было даже близко. Теперь не оказалось и их, только те двое заокеанских Богов. Некоторые из тех, кого Мировас знал в молодые годы, когда исследовал это явление «предвечных», некоторые из тех, кто открывал ему самому тайны мироздания, особенного для предвечных, умерли от внезапных эпидемий, погибали при землетрясениях и войнах. Отчего умели другие мы не знали, но их больше не было. Мы не Боги, мы можем умереть…
       Так что на деле ныне наша победа может состояться только при внезапном нападении или же разобщении наших противников. Тут как раз возможность у нас есть, женщина меж двух мужчин всегда была и останется главной причиной разобщения. Но, чтобы разделять кого-то и побеждать, надо вначале их найти. Ту самую берлогу, где запрятался наш медведь.
       – Я не знаю, где они, – сказал Орсег. – Либо они живут в пустыне, потому что даже с Байкала сошли вечные льды и теперь туда снова приходят весны, но там сейчас нет предвечных, там вообще теперь людей немного. Так что… я не знаю, как их искать.
        – Вералга? – Мировасор посмотрел на Вералгу.
      Странно, но она вспыхнула и отвела глаза.
         – Что? Орсег налей мне вина тож… я ничего не знаю.
         – Лжёшь, – сказал Мировасор.
         – Лжёт-лжёт, она всегда знала, где Эрбин, – неожиданно подала голос Арит из своего угла. – Ничего не скажу об Арии, быть может, он в самый Ад подался за своим отцом, прихватив с собой свою шлюху, но…
        – Погодите-ка… Дамэ! – вдруг просиял Мировасор, едва не подскакивая на своих шёлковых подушках, да так, что одна свалилась на пол. – Дамэ точно знает, где Арий! Дамэ – демон, он должен чувствовать Ария всякий миг, они связаны теперь.
        – Осталась мелочь – найти Дамэ! – засмеялся Орсег.
      Мировасор снова посмотрел на Вералгу, она покраснела под его взглядом.
        – Вера, скажи им, теперь всё равно отыщут, они слишком яркие птицы, не затеряются нигде. И каждый, и тем паче все вместе, – как можно мягче сказал я, отвечая на её взгляд, полный мольбы о помощи.
        – Я… я не знаю… и не знала раньше, Арит лжёт, дочь шакала…. – она метнула взгляд на Арит. – Басыр знает, где Эрик… она и писала мне… – чуть не плача проговорила Вералга.
        У Мировасора был сияющий вид.
        – Но Арика там нет, и не было. Эрик живёт своей семьёй, где Ар не знает…
         – Ты писала ему? – спросил я, обнимая её, мы сидели рядом.
       Вералга подняла лицо и кивнула.
         – Они… они же мои внуки… эти мальчики, кудрявый ангел Эрик и Ар, насупленный и вихрастый… Я учила их ходить, я следила, чтобы учителя, что были наняты для них, учили их так, как следует учить не только детей царя, но предвечных… Они – дети, которых я вырастила, и которых ввела в наш сонм, – проплакала каждое слово Вералга. – И мне было пророчество о них за много лет до их рождения… а после об Аяе, только я не могла знать, что… Как я могла думать, что эта девчонка ввергнет одного из них в такой грех…
        – Где они, Вералга?
        – Не они… только Эрик. Он в Багдаде… – произнеся это признание, Вералга зарыдала. – Поклянись, Мир, что не причинишь ему зла! Он там один, без Арика, он вовсе не примкнул к нему, не стал, как и Ар, служить Сатане…
        – Если так, то Эрбину ничего не грозит, – сказал Мировасор, но я был уверен, что он лжёт. У меня почти нет талантов, я лишь учёный, книжный червь, осознающий, насколько тщетны и бренны все мои старания собрать и преумножить знания великих умов мира, как легко теряется вся мудрость целых народов, их предшественников, сгорая в пожарах, утопая в потопах, разлетаясь, развеянная невежественными завоевателями или потомками… Но я научился отделять ложь от истины и я вижу, Мировасор лжёт…
        – Позволь мне увести отсюда Вералгу, – сказал я, взглянув на Мировасора уже праздновавшего победу в душе.
        Мировасор мой друг, которому я всегда говорил, что такие предвечные как Эрбин и Арий никогда не признают его власти над собой, теперь он решил просто уничтожить их. Он лишь кивнул на мой вопрос, я поднял Вералгу на ноги, и мы, не спеша, направились в почивальню. Этот дом сотни раз перестроенный, всё ещё стоял в центре древних Фив, хотя столица, уже не одну сотню лет на севере – в Александрии. Но Богине Исиде не пристало бегать за троном, она оставалась здесь, где сохранялись ещё её храмы, а новодел, построенный потомками Птолемея, она даже не посетила ни разу, высокомерно заявив, что великой Богине Кеми не пристало ходить в греческие храмы. Здесь же, несмотря на сотни лет перестроек, планировка дома сохранялась прежней, как было многие тысячи лет тому. И я вёл Вералгу знакомым коридором от лестницы к её почивальне.
        Да, я не хочу быть пособником Сына Сатаны, но способствовать тому, чтобы было окончательно разбито сердце Вералги, я тоже не мог. Мало того, думаю, Мировасор затевает что-то куда серьёзнее, чем просто вражду или даже убийство байкальцев…
        После того как мы с ней похоронили нашу дочь, она принимала все меры, чтобы у нас больше не было детей. «Я не выдержу больше потерь, Вик», – сказала она, когда я спросил её, зачем она это делает. И потерять Эрбина и Ария двоих для неё было бы настоящей и сокрушающей потерей. Одно дело изгнать Ария, с негодованием говорить о нём, совсем иное – его убить. И его, и Эрбина. Да, на Аяю ей плевать, как и всем прочим, но если погибнет кто-то из её дорогих «мальчиков», тем паче оба, она сама будет убита. И вот этого я допустить не мог.
       А потому я прошептал её в растрепавшиеся немного волосы:
        – Вера! Вера! Соберись с силами, нам надо предупредить Эрика!.. Летим к нему теперь же! Мы можем успеть только в одном случае, если подымемся немедля… иначе, Орсег через Тигр, что протекает через Багдад, отыщет Эрика и…
        На пороге своей спальни, Вералга выпрямилась, глядя на меня. Слёзы обильно текли по её немного распухшему и покрасневшему лицу.
         – Ты думаешь… думаешь, Мировас обманул меня? и… – зашептала она, быстро-быстро, поспешно вытирая слёзы со щёк.
         – Как ты думаешь, почему в своё время Эрик уехал с Байкала? Почему он тогда сбежал? Он никогда не признает главенства Мировасора, как бы тот не улещал его и не говорил, что очень разумно держаться вместе и подчиняться одному, самому достойному этого подчинения...
        – Вик… но если он, как и Арик теперь во владении Диавола?
        – Ты же списывалась с ним. Что ты думаешь, он последовал за Арием?
        – Он ничего не писал о нём… Они живут там так, как сбежали с Байкала: он сам, Дамэ, Рыба и Агори. Первые двое при Эрике, Агори отдельно, жениться любит, вишь ты… Но из города в город переезжают всегда вместе, не разрывают однажды начатой дружбы…
        – Потом, Вера, после расскажешь, чего я сам не пойму, летим к ним!
Глава 8. Те же глаза, прежний человек?..
       Арик снова пропал надолго, хотя время для нас и не как для всех людей течёт, но теперь, когда мы снова были братьями, когда он объявился и даже позвал сделать серьёзное дело, к которому не решался приступить в одиночку, теперь он снова пропал. Конечно, это легко ему, вот так забывать меня,  словно меня нет, и не было. Но он там с Аяей… с ней и я забыл бы всё. Я решился поговорить с Дамэ о том, где он нашёл его. Я позвал его в сад, чтобы ничьи уши не слышали нас. Давно позади времена, когда чадь для меня была что стены, с той ночи, как меня едва не прикончили в Авгалле разъярённые приспешники Марея, я всегда замечаю, кто рядом, и не говорю при челяди и невольниках ничего, что могло бы быть им полезными противу меня или моих близких.
         – Почему ты… спрашиваешь о том? – удивился Дамэ.
         – Почему ты вообще стал искать его, гораздо интереснее, Дамэ, – сказал я.
         – Я не искал Ария, я искал её, Аяю, – негромко сказал Дамэ, немного опуская голову, но не потому, что стыдился или хотел что-то скрыть от меня, но не хотел, наверное, чтобы я читал в его сердце. Я давно перестал относиться к нему свысока, хотя внешне, думается, это не было заметно, ведь я ко всем так относился, даже к брату, правда, он-то как раз не раз мне мой задранный нос и утирал, показывая, что я напрасно занёсся...
      …Эрбин странно посмотрел на меня, и я, чувствуя его взгляд, отвернулся. Да, Аяя почти не помнит меня, но я помню, и я ей предан, я не хотел, чтобы Эрбин принял моё отношение за что-то похожее на докучливые приставания Орсега, к примеру, али иных охотников. Я давно оставил надежду и даже мечту назвать Аяю своею, но она оставалась моим светом и была мне дорога и близка, хотя мы уже так давно разлучены с моей названной сестрой...
        – Почему? – спросил Эрбин. – Впрочем, ладно, твоё дело. Но ты мне скажи иное, где они с Арием? Далеко это?
        – Для пешехода неблизко. На их деревянной птице и то, думаю, весь день лететь, хотя ежли ветер по пути – быстрее.
        Эрбин, которому две седмицы назад обе его жены родили по сыну, отступая одна от другой всего на два дня, вовсе о том не помнил, а думал о заоблачной дали, об Аяе.
        – Что ты хочешь…– вздохнула Рыба на мой рассказ об этом.
        Она вязала что-то своими большими и казавшимися неловкими руками, что это у неё? Чулок, кажется, не получится опять ничего, Аяя некогда учила её этому мастерству, но у Рыбы неизменно получалась какая-то путаница и несоразмерность…
        – Ох, Дамэшка, сколь годов уж тому, сколь прошло…Ты не видел их, Аяю и Эрбина вместе, – проговорила Рыба, снуя крючком. – Он с ей… што ты!.. он таким только с ей может быть, думается… – она улыбнулась даже как-то нежно, вспоминая былые дни. – Такой стал, весь сразу юный, голубоглазый… Глядит-не наглядится… И то она с ним тогда не по своей воле была. А коли полюбила, то уж… Как он и жив-то без неё непонятно. Жёнки энти все для него на один лик, сам заметил, поди. А Аяя… Шибко он иё любит, помяни моё слово. Может, то и хорошо, что они с Арием вдали живуть, глаза нашему молодцу не мозолят, не то невесть што приключилось ба…
        – Теперь спрашиват о них. Где да што, – сказал я, садясь на диван, расшитый шёлковой парчой. Хоть и не так роскошно, конечно, как царственный Эрбин, но мы с Рыбой тоже жили богато. 
        – Сказал? – Рыба посмотрела на меня.
        – Сказал, отчего не сказать, токмо туда так просто не доберёшься. Он же не Арий, летать не способен.
         – Ох, не нравится мне это. Сколь лет прошло, как был Арий здеся?
       Спросила, тоже мне.
         – Сколь… сколько-то прошло, – я пожал плечами. – Я не помню, не считал, но немного по сравнению с прежними-то веками. Сам не решался с того дня снова туда, к ним взобраться… Ему шибко то не по ндраву то было, Арию-то.
        – Арий… Он явится, ждать недолго. Раз зачем-то являлся после такой бездны времени, стало быть… нужен ему Эрбин. Коли рискнуть и ему объявиться не побоялся.
        – Но он не демон, Рыба, – сказал я убеждённо. – Он так чёртом и не стал.
        – Ясно, чё ж, – она пожала плечами. – Царская кровь, Дамэшка, её не перешибёшь, на то Божии помазанники, – Рыба многозначительно подняла брови. – Не то, что тебя, из дерьма вылепил Диавол, и пустил – живи, Дамэ Сатанович.
       Рыба не ошиблась, причём предсказание её сбылось совсем скоро, не прошло и пяти дней, как Арий действительно явился, и они вместе с Эрбином куда-то унеслись. Это оказалось некстати, потому что только пришёл к Эрбину Агори с чертежом, показать, как хочет перестроить Эрбинов дворец. Он, как и я, видел, как унеслись в небо два брата.
        – И-и… – задохнулся Агори, поднимая голову, словно надеялся увидеть братьев в небе, так что с худосочных плеч свалился гиматий. – Это-о… что ж такое, Дамэ?.. это… это Арий?!.. Это же Арий! Сам Арий!.. Так Эрбин… он не разорвал с ним как все? – изумлённо пробормотал Агори, невольно комкая свой чертёж, сделанный на хорошей местной бумаге, что стоила несколько сребреников за десяток листов, дороже хорошего коня.
        – Они братья, Агори, – сказал я.
        – Так что? – нахмурился Агори, напряжённо соображая. – Братья должны всё делать вместе? Мне не по нраву, что…
         – Не по нраву, так сообщи Мировасору, – озлясь, сказал я.
        Это же надо, кому-то, пусть и Агори, славному человеку и замечательному зодчему, не нраву то, что два брата встречаются.
         – Эрбин говорил же: Вералга пишет, Мировасор разыскивает нас, чтобы покарать за то, что мы не пришли под его руку, а остаёмся с Эрбином. А теперь ты узнал, что Эрбин не порвал с Арием, не пожелал гнать брата, словно поганого пса, как гонят все.
      Агори нахмурился, смущаясь, поняв свою оплошность, опустил голову и проговорил тихо:
       – Что ты, в самом деле... Я вовсе не о том, чтобы… Мировасор всегда хотел объединения предвечных, и я сам ничего плохого в том не вижу. А вот Эрбин видит.
        – Так может Эрбину-то виднее? – многозначительно подняв брови, спросил я.
        – Не знаю… Арий… понимаешь, Арий – он настоящий Бог, не подделка вроде Вералги. Или там… Викола какого-нибудь. Он всесильный. Не токмо Силой, вошедшей в него, но и знаниями и неуёмной жаждой открытий. И даже этой чудовищной его любовью, что потрясает весь мир… Ничего иного я не знаю о нём. И то, что мы тогда видели… перед лавиной... Он и она, Аяя… Я не знаю, как он мог отдаться Сатане… И всё только ради того, чтобы снова завладеть ею, Аяей… Быть может это и стоит того и даже большего. Но… Дамэ, как же нам-то теперь следовать за ним?
        – Так он никого за собой и не зовёт! – рассмеялся я. – Его изгнали, и он отправился туда, где никто не может его найти. А что до Эрбина… думаю, не нашего ума дело, отношения двух предвечных братьев, двух великих байкальцев.
       Агори закивал.
        – Оно так, конечно… конечно… не нам и мешаться. Токмо… надолго улетели-то? Я вот с чем пришёл… чёрт, измял всё…
        – А ты оставь, прилетит, посмотрит, – сказал я.
        Агори посмотрел на меня.
        – Ты… Дамэ, ты сам демон, скажи мне, как это… служить Ему?
        Я похолодел.
         – Я не знаю этого много тысяч лет, и всё благодаря Аяе, её жертве, её крови, влитой в меня. Сатана изверг меня из себя, из своего сердца, и подвластного Ему мира. А Аяя, спасла, не дала в прах обратиться. Так что я жертвой откуплен у Него. А ты и не задумывайся даже над тем, как это присоединиться к Его рабам! – тихо сказал я, приблизившись к Агори. – Он всё слышит, даже такие мысли, вмиг войдёт в твоё сердце, смутит и разрушит душу. Ты себя с Арием не ровняй. Арий… Ты тут прав, он нам всем не чета. Даже Предводитель Зла взял его в сыновья, не в рабы. На моих глазах целый народ погиб, уведённый с насиженного места царём, чью душу смутил Нечистый, а сам тот царь не получил ничего из обещанного, погиб бесславно, хоть и на поле битвы… А всё потому, что вы только инструменты для Него. И если даже Арий попался… Представь только, что Он сможет с помощью Ария, который один сильнее всех армий мира, а с Аяей, в чьей власти вообще весь живой мир, все сердца, каждая душа, даже каждый зверь… Не хочу даже думать, ты не видел, что они могут... И Эрбин ещё, настоящий властитель Завесы… Так что, Агори, не ищи Его милости, упаси тебя все Боги от того, чтобы привлечь к себе Его взгляд.
       Агори долго молчал, то ли размышляя над моими словами, то ли над своими мыслями и чувствами, всколыхнувшимися оттого, что он увидел Ария после стольких лет. Ария, ради встречи с которым отправился некогда на край света, который был для него Байкал. Заснеженный край света, который едва не унёс его жизнь своим жёстким морозным дуновением. Говорят, ныне сошли снега с наших вечных берегов...
        – Ты не хотел бы вернуться к Нему? Никогда не жалел, что отверг Его?
        Я не стал даже произносить, только покачал головой. Жалеть… я жив только потому, что Он исторг меня, и чувствую как человек именно потому, что вышел из-под Его руки. Что до Ария… он велик уже тем, что с Ним в крови остаётся собой…

        Да, мы с Эриком снова отправились к тому юноше, что за эти годы успел побывать в разных местах и странах, и теперь, уже не юношей, но мужем возвратился в родные края. Возможно, чтобы повидать родных, мать и оставленную семью, а может быть, чтобы собрать учеников и вести к чему-то, что сам теперь знал…
       Словом, мне было сказано, вновь увидеться с ним.
        – Для чего? – спросил я. – Я ведь смущал уже его сердце, как Ты того хотел.
         – Смущать больше не надо, – сказал Он.
        Он, как и в прошлый раз прилетел ночью, заставив меня выйти из дому на двор, и хорошо, что теперь была весна, хотя и ранняя, и было ещё холодно, но что тот холод горной долины в сравнении с тем хладом, который исходил от этого Повелителя Адского горнила… из Его груди и тёмной бездны, что была там вместо сердца. Он смотрел на меня спокойным взглядом, словно пытался заглянуть в моё сердце и не мог. Странно, что мешает Ему? Что может Ему препятствовать, если я позволил ему вмешать его кровь в мою?.. Я не успел додумать это, как Он продолжил:
        – Теперь мне нужно иное, Арий. Просто взгляни на него, хотя бы и издали, действительно он стоит моего внимания или чутьё подвело меня. Потому что я ошибаюсь не так редко, как хотелось бы признать.
        – Вот оно что… – вздрогнул я. – Так ты хочешь, чтобы я стоящего человека предал?
        У Него на лице отразилась злоба, промелькнула за фальшивой ухмылкой и угасла.
        – Если не хочешь, чтобы Аяя когда-нибудь узнала, как ты убил их с Эрбином сына, полетишь и посмотришь, – сказал Он без тени угрозы. – Обманешь, пеняй на себя, сынок... Не думаю, что ей понравится то, как ты задумал и провернул то, что разлучило её с Эрбином. Что то был не порыв любви, но злодейский замысел. Замысел убийства её ребёнка, в которое ты втянул и её…
        Вот так. Да, я мог быть свободен от Него, Он не смог бы приказать мне, и теперь Он не приказывал, но ослушаться Его…
        Он вдруг отвёл свой взгляд от меня и устремил куда-то назад, за мою спину, к нашему дому. Я похолодел и обернулся, конечно… я увидел Аяю. Она вышла на крыльцо, и, хотя не могла слышать разговор, издали увидела Его. А Он смотрел на неё и Его взгляд словно поглощал, впитывал, втягивал её. Почувствовав неладное, увидев её, я сразу поспешил к дому, я смотрел на неё, будто стараясь перекрыть своим взглядом Его, перебить, закрыть им её от Него. Вот такую, беззащитную, босую, завернувшуюся в большой платок, связанный из пушистой шерсти наших горных коз. Но её видел и Он.
        – Ар… – сказала Аяя, коса растрёпанная, пряди в беспорядке вокруг лица, она побледнела, или так казалось в лунном свете.
        – Идём, – как можно мягче сказал я, обнимая её за плечи, увлекая за собой: только не смотри, не смотри на Него, Яй, Его магнетизм непобедим даже для таких сильных как ты. – Что ты выскочила? Снег на ступенях, а ты босыми пятками, Яй… Простуды над нами властны как над всеми.
        – Сам-от… голый, без рубашки даже, тулуп на голо тело натянул… – пробормотала Аяя, опуская голову, прервав, наконец, Его взгляд, и качнула головой, словно отгоняла морок. И спросила тихо: – Это был… Это… Он?..
        – Не надо, Яй. Не гляди на Него, Он хочет тебя. Он через меня подбирается к тебе… – тихо проговорил я, не выпуская из объятий.
        Она приостановилась, снова оглядываясь туда, за моё плечо. Но Повелитель Зла исчез, едва я обернулся на Него сам.
        Потому я и прилетел вновь к Эрику. Чтобы не рисковать и не оставлять возможности Ему втиснуть каплю яда сомнений между мной и Аяей, я полетел за помощью брата, не в силах в одиночку исполнять то, что приказывал мне Сатана. Страх двигал и владел мной. Но сейчас я не думал о том. Что мне стоит снова взглянуть на того юношу, который за эти годы стал, конечно, уже мужем, не юношей.
        Эрик обиделся на меня за то, что я не появлялся так долго и долго ворчал, выговаривая мне своё недовольство, обиду прошлым и то, что я снова нагло являюсь и уверенно требую его помощи.
        – Если ты намерен так вести себя со мной, Ар, не рассчитывай на меня.
        – Что ты, в самом деле, как девушка надулся, – улыбнулся я, дождавшись, пока он выпустит пар.
        – Я?!.. – ещё больше обиделся Эрик. – Это ты хитро, как девушка себя ведёшь, Ар. Ластишься, а под платьем броня – дале не ходи!
        – Броня? Это у меня-то? – удивился я.
        Эрик махнул рукой:
         – Ясно, Лукавый учит и этому, так?
         – Этому? Чему это?
         – Не хитри, Ар, терпеть не могу, как баба и есть, всё понимаешь, а придуриваешься ныне. Ты обещался мне.
         – Обещал? Что?
         Эрик прожёг меня своими пронзительными глазами, но я не тот, кого может пронзить или испугать его взгляд.
        – Ты обещал мне, Ар, что ты позволишь и даже устроишь мне встречу с Аяей. И исчез на много лет снова…
         – Встреча с Аяей? Какие глупости, как маленький… – выдохнул я, я не в силах это обсуждать, ни дондеже, ни днесь. – Эр, неужели ты думаешь… Впрочем, нужна тебе эта встреча – будет. Сей же день. Но для начала летим, ты обещался.
       – «Обещался»… сам обещался – не помнишь, а я – так тут как тут… – пробубнил Эрик, отвернувшись.
       Но потом обернулся и некоторое время вглядывался в моё лицо, пытаясь оценить, не солгу ли я и на этот раз, не обведу ли его вокруг пальца, но я был настолько поглощён мыслью о том, что нам предстоит, что ничего он во мне не прочитал, ни обмана, ни ревности.
         – Летим, что делать с тобой…
         И отправились мы по назначению. Прежний юноша возмужал и глядел теперь как молодой мужчина, светлолицый, светлоокий, мало похожий на окружавших его собратьев. Может быть, за это и почитают его прямым потомком Бога? Он нашёлся в компании друзей, они расположились, как и некогда в неверной тени какой-то рощи недалеко от города, и поглощали прошлогодние финики, смоквы, вино и хлеб, сидя и лёжа на суховатой траве. Что весна тут, что лето, всё сухота и жар, как они тут живут, урожаи собирают?..
        Среди них были мужчины и женщины, даже их дети и немало, они бегали и развились вокруг, некоторые присаживались возле матерей, тоже послушать. Они разговаривали, смеялись, пели песни, танцевали, снова разговаривали. Они говорили обо всём, о природе и народе, о любви, смеясь и смущаясь, о сущем и неважном, как и все люди, теперь и прежде и всегда станут говорить. Этим людям вместе было хорошо, легко и весело. Они не видели чужаков, которыми были мы, представ тоже четой мужа и жены, причём Эр был муж, а я изобразил жену, хорошенькую пухленькую рыжеватую еврейку с небольшими усиками и мохнатой родинкой над губой. Мы присоединились к остальным, и никто не заметил, что мы новые, думаю, таких новых всякий день оказывалось множество среди этих людей.
        – Отчего ты не женишься, Ивус? Негоже мужчине холостому, нехорошо.
        – Ты ведь знаешь, моя жена умерла в родах, то горе тяжким камне лежит на сердце и отвалить его во мне нет сил, – ответил Ивус, тот самый, имени которого мы ранее и не знали. Он улыбнулся слабо и грустно, никакого высокомерия, что сквозило в нём, прежнем, когда мы видели его в пустыне, и он говорил с нами. Тогда он был юн и уверен, теперь стал мудрее.
        Теперь для меня было очевидно, что всем он похож на Марея-царевича, и чертами, хотя и не повторялись они в нём, но в целом, и светлым взглядом этих огромных серых сверкающих глаз. Особенно глаз. Словно из дальней дали смотрели теперь эти глаза. Мне не забыть их, сколь бы не прошло веков, как они угасли… Он не был так изумительно красив, как наш байкальский царевич, особенно при беглом взгляде, но стоило вглядеться, и лицо его поражало гармонией и светом, который исходил от него. И его голос был наполнен мягкой, проникающей и тёплой силой. Притягательный человек. Хочется слушать его и всё, что бы он ни говорил обращать в истину.
        Я посмотрел на Эрика, он, в виде «моего супруга», коренастого молодого мужчины с кудреватыми чёрными висками и бородой, обернулся на меня. Мне хотелось понять, он видит то же, что и я, но я не успел спросить его, кто-то задал вопрос Ивусу:
         – А как там в Риме?
         – Жирно. Богатые, как и везде – счастливы, бедные – несчастны. Одни в раю, вторые в аду. Но всё это иллюзия, самообман и усыпление совести и души. Ни богатство не может быть счастьем, ни бедность не делает человека обделённым, мы обворовываем себя сами и сами награждаем, наши души источник богатств и нищеты, где бы человек ни жил. И то, что они считают, у них там центр мира, и вокруг вращается весь прочий мир, такая же ошибка. Где бы ни полагали этот центр мира в будущем, если оно наступит, конечно, это всегда будет заблуждением. Ибо центр вселенной не точка на кате или на Земле, это сама душа человеческая.
        – Так их власть не потому, что они умнее нас и ближе к Богам? – сказал кто-то, я так и не заметил, кто именно.
        – К каким Богам, Матфей? К развратникам и кровосмесителям? Они сильнее, потому что некогда были ловчее и оказались удачливее прочих, и силой оружия покорили Ойкумену…
      Мы пробыли среди этих людей весь день и часть ночи, они много и довольно глупо и вольнодумно болтали о власти римлян над собой, что те вовсе поработили их и вскоре ни прежней веры, ни даже языка не останется на их родной земле. И снова я смотрел на того, кого Диавол хотел распознать и не мог понять, что Ему в нём, и ещё не мог понять, что я вижу знакомого в нём, такого, от чего меня пробирает дрожь? Почему это сходство с Мареем-царевичем так поражает и пугает меня?
       Мы вернулись в сад Эрика в его доме в Багдаде и он, отдышавшись, сказал:
        – Распнут его за его болтовню, этого Ивуса… Вот ведь вольно говорить взялся, глупец! И остальные слушают и языками треплют. Таких как мы поддельных друзей у них там, полагаю, достаточно…
       Эрик качнулся, все эти полёты не даются ему легко как мне, лица на нём нет, бледный, едва ли не зелёный, но ум ясен, как всегда.
         – Страшно, не то, что он глупец, а то, что он обаятелен. И… он несёт много света с собой и за его светом идут многие. И пойдут ещё, но всех их он может погубить этим легкомыслием. Он думает, никто их не слышит. Или, вернее, те, кто слышат, всё добрые люди. Доберутся и разгонят их кружок вольнодумцев очень скоро, – договорил Эрик начатую мысль.
       – Да, римляне шутить не любят. То не Авгалл некогда, не Байкал, где болтай, что хочешь, за болтовню ответа не было, больше того, царь ещё и выслушает, да задумается, не прав ли ты. А тут моргнуть не успеешь, высекут и на крест как бунтовщика противу цезаря…
         – Предупредить его надоть, а, Ар? – сказал Эрик.
         – Он не послушает нас, – сказал я, уверенный в том, что говорит.
         – Не послушает… Слушай, Ар… я понял, на кого похож этот человек. Он же – копия Марей! Разве ты не углядел?
        У меня в груди похолодело.
        – Марей?.. что говоришь-то? – я не хочу верить, хотя я думал именно то, что он говорит. – Марей… даже его потомком этот человек не может быть.
        – Потомком – нет. Но он… Марей мог возродиться в нём. Ты не слыхал о переселении душ, когда самым достойным и смелым позволяют родиться вновь? Куда уж достойнее и смелее Марея?
        – Возродиться? – я, бывший Бог Смерти, изумился, я о таком не знал, но знает он, кто со Смертью не то, что на «ты», кто способен приказать ей. – Ты… всерьёз?
        – Конечно. Это происходит не так и редко… – легко сказал Эр. – Я видел много душ…
        Эрик смотрел на меня, словно желая сказать: «А что особенного?», удивляясь, что я не знал об этом. И вдруг и рассуждения наши, и размышления, и едва начатый спор прервал Дамэ, бегущий по саду, а за ним поспешал… Агори! Вот уж не думал, что придётся увидеться.
        – Эрбин!.. Арий!.. – вопили они, такие разные, на удивление разные с виду: один высокий и стройный, необычайно красивый, и второй, маленький, тощий и тряский, как какой-нибудь немного взъерошенный воробей.
        Наконец, оба были возле нас.
         – Здесь был Орсег…
         – …Орсег… Они знают теперь…
         – Арий, они знают, что ты… что вы с Эрбином встречаетесь… Словом…
        Эти двое говорили сбивчиво, обрывая один другого, бледные, возбуждённые, и даже напуганные. Мы с Эриком посмотрели друг на друга. И, не сговариваясь, не думая отлично один от другого проговорили:
        – Сбирайтесь.
        – Что?
        Эрик посмотрел на меня вопросительно, но лишь на краткий миг. Я только усмехнулся в ответ, пожав плечами.
        – Что делать, Эр, я же обещал тебе увидеть Аяю… – сказал я, пока Дамэ и Агори переглядывались.
        А Эрик невесело усмехнулся, качая головой:
        – Хитрец ты, Ар, всегда таким был, сволота…
        А я и верно был доволен, наш с Аяей большой дом вместит всех этих предвечных и Эрика, и это куда безопаснее, чем позволить ему встретиться с Аяей один на один. Как ловко, выходит, я вывернулся из этого обещания. Но куда сложнее будет выйти из другого, того, которым меня держит Он, тот, что назвался моим новым отцом…
        – Так что… я тогда за Рыбой? – спросил Дамэ.
        – И сей же час, долго мехов не сбирайте, вам ли не знать, как бренно всё добро, берите только то, без чего нельзя, хоть одёжу теплую!.. – скомандовал Эрик. – Агори, ты жену с собой не возьмешь?
        Агори, не думая, помотал головой:
        – Нет, злата достанет в моих кладовых, чтобы она проклинала меня не слишком долго.
        – Не страдай, молодец, она скоро умрёт, дети у вас уже большие, к тому времени оба уже женятся и замуж выйдут, – сказал Эрик голосом провидца, но я не сомневаюсь, что он не лжёт, он и впрямь откуда-то знает, что будет. Позже я спросил я его об этом и он ответил: «Какое провидение? Вижу, что в жене его злая болезнь, небыстрая, несколько лет проживёт ещё, а детям уже семнадцать и шестнадцать, как им не выйти замуж и не жениться к тому времени? Так что, Ар, никакого провидения».
        – Так и не перестроил я твой дворец, Эрбин, – с грустью сказал Агори.
        – Не тоскуй, Агори, найду я для тебя не одно место, где новые дворцы возвесть, надоест ещё, – сказал я, радуясь, что и исполняю обещание, данное Эрику, и делаю это так, что моё сердце не трещит по швам. Хотя и тревожно всё одно.
         – Как Орсег нашёл нас? – сказал Эрик, недоумевая.
         – Кто знает, как? Странно, что ранее не нашёл.
         – Все реки не исследуешь, вот и не нашёл, никого из вас он чуять не может, только Аяю, – сказал Дамэ.
      Мы все посмотрели на него, и я догадался, о чём говорит Дамэ, он слегка смутился, произнеся эти слова, потому что значили они одно: Орсег привязан к Аяе сердцем. Но обсуждать это никто не хотел. Да и не ко времени. Дамэ опрометью кинулся за Рыбой. Эрик посмотрел на меня:
        – Злато брать?
        – Злато всюду ценность имеет.
       Мы спешили, потому что, по словам Агори, надо было торопиться. Орсег появившись тут, расспрашивал об Эрбине, Арии, и об Аяе, как часто они бывают здесь и когда их снова здесь ждут. И, получив путанные и явно ложные ответы, разведчик исчез в водах Тигра. Сборы были недолги, и уже на закате все, кто жил в Багдаде с Эриком и сам он, в последнюю очередь, переместились в нашу с Аяей долину. Я всех перенёс на берег озера и указал на дом:
        – Идите вон туда, то наш дом, там Аяя.
        И пока они поднимались туда по неровным тропкам и кручам, перенёс и кое-что из их скарба, а что делать, даже предвечным нужны одежды и гребни, зеркала и прочие на первый взгляды ничего не значащие мелочи.
      Сам же я поспешил предварить гостей, и первым подошёл к дому. Аяя вышла на крыльцо встретить меня, и  увидела вдали остальных, тащившихся по крутой тропинке вверх к нашему саду и дому в глубине его.
        – Кто это? Огнь, что за люди?.. Это… Это же…
        – Не бойся, Яй, это друзья, – сказал я, обняв её легонько за плечи.
        – Друзья? Ар…
        – Не сомневайся, Яй, они спасаются от наших врагов, а значит, они наши друзья, – сказал я.
        – Ну да…
        Она смотрела на вновь прибывших, и, конечно, увидела Эрика, перевела взгляд на меня, узнав его, я лишь пожал плечами. Но так, вместе с остальными он не был так опасен, так непобедим. По крайней мере, я хотел теперь так думать…
Глава 9. Заговоры и прозрения
         Наш посланец Орсег, намного опередивший нас, вернулся в Кеми ни с чем, как ни с чем вернулись и мы. Когда мы прибыли в Багдад, то никого не застали там из наших, ни одного предвечного, Орсег же встретил Агори и Дамэ, «которые лгали напропалую», как он выразился. Мы с Вералгой увидели опустевший дворец и нескольких растерянных жён Эрбина, которые не видели его со вчерашнего дня.
        – Что, Вера, опоздали мы…
        – Ну… главное, что Мировас опоздал, – выдохнув, вполголоса сказала моя подруга, оглядываясь по сторонам, словно опасалась, что Мировасор её услышит.
        Мы были посреди обширного и богатого сада, принадлежавшего Эрбину, сам дворец проглядывал из-за богатых крон. Мы знали уже, что Эрбин, Дамэ, Агори и Рыба сбежали отсюда, они успели раньше нас, но не раньше Орсега. Вералга посмотрела на меня.
         – Стало быть… Вик, что же будет теперь?
         – Боюсь, Вера, война будет. Мировас жаждет владычества, но пока Арий и Эрбин, и тем паче Аяя, с её невозможной силой, живы, их сопротивление не даст Мировасору главенствовать.
       Вералга посмотрела на меня:
       – Вот что, Вик, надо нам найти кого-то, кто стал бы между ними, кто раздвинул бы противоборствующие стороны, иначе, верно, беды не избежать, с одной стороны Мир, с другой эти трое, потому что одного врага я не выделю, а они стоят тысячи таких, как мы…
        – Думаю, даже многих тысяч, – сказал я, не сомневаясь в том, что сказал.
       Но здесь нам больше делать было нечего, наши противники, которых мы хотели было упредить об опасности, скрылись в неведомых далях и найти их теперь почти невозможно.
         – Это к лучшему, надо думать – сказала Вералга, когда мы вернулись в её дом в Кеми. Я думал также.
        Но мы оказались недальновидны. Мировас позвал нас к себе через день. Озабоченный и бледный он вышагивал по обширному залу, где встретил нас, он давно заимел дом в Фивах, потому что жить теперь в Финикии, где не было ни одного предвечного, он больше не хотел. Он мне признавался не раз, что то, что случилось, когда мы, объединённые, спустились за Завесу, перевернуло всё для него. «Я понял, какая мы сила вместе, Викол! И почему ранее мне не приходило это в голову. Я столько лет изучаю предвечных, само это явление, само это чудо. И ни разу доселе не подумал объединить нас всех вместе. Только после того, как мы вывели Аяю из-под руки Смерти». Моих возражений о том, что её вывели не мы, а Эрбин, и что ему вообще никто не был нужен в действительности, он слушать и слышать не хотел. Он стал одержим этой идеей.
          И с годами все, кто возражал, стали его врагами. Потому теперь даже будь Арий самим Диаволом, но займи его, Мировасора сторону, он его принял бы в объятия и объявил величайшим предвечным, каким Арий, несомненно, и является. Но Арий противник этого объединения был и остаётся, и Эрбин, так что их можно только уничтожить, объявив врагами.
        Мне не нравилось всё это с самого начала, но я не хотел с ним спорить, он мой друг многие и многие тысячи лет, и мало кого я знаю так хорошо, как его. Пусть лучше он будет предводителем, чем ссориться  с ним и навлекать на себя гнев его вдруг забурлившего сердца. Поэтому я поддерживал его и не хотел, чтобы Вералга отошла от меня и тоже сделалась врагом Миру, потому что тогда она может погибнуть, как погибнут Арий и все, кто с ним. Если Мировасор брался за что-то, он доводил это до конца, а ничто ещё не захватывало его так, как эта идея объединить всех предвечных под своей рукой. Подозреваю, что он смыслом своего существования видит именно это теперь…
       Я посмотрел на Мировасора, он был возбуждён тем, что происходило днесь, когда мы, наконец, отыскали следы давно потерянных врагов. Весь, искрясь, будто помолодев даже, он расхаживал по залу, где пол был выложен замысловатым узором, а скамьи украшены золотом и каменьями. Мир всегда был богат, откуда он брал своё злато, он никогда не сознавался.
         – Вот что, други, наши противники сбежали, и, сдаётся мне, нам ныне требуется поразмыслить, как быть дале… Что думаете о том?
        Вералга молчала, Арит за спиной Мировасора выглядела возбужденной, словно к заду её прилипли злые колючки, и сидит она теперь на них, а не на шёлковых подушках, и вдруг, набравшись смелости, заговорила:
        – Надо армию собрать! Из людей, только так мы сможем быть сильнее их. Ни Эрбин, ни тем паче Арий, гордец, с людьми связываться не станут, под свои знамёна никого не позовут, но и воевать с людишками тоже не возьмутся – ниже их великолепия. Так мы их и прищучим, их пороками, их высокомерием и заносчивостью. Чаще бы под ноги смотрели, лучше и счастливее бы жили.
       Мировасор обернулся на неё, удивление сменилось довольной улыбкой, похоже между ними вот-вот образуется очень прочный союз, прочный, потому что основан он будет на взаимовыгодном расчете.
      Вералга побледнела, опуская глаза, не сказала ничего, она сказала после, когда мы остались наедине:
        – Недоброе дело затевает Мир, как нам помешать?
        – Ты сама говорила, что нужна третья сила, что встанет между ним и Арием и Эрбином. Похоже, нам придётся стать этой силой.
        – Нам?!.. Боже…
         Но это разговор состоится немного позже, не теперь, а сейчас Орсег подал голос:
        – Надо поговорить с ними, – негромко произнёс он, после слов Арит о войске.
        – Говорить? О чём? Арий – зло, воплощение Сатаны на земле, он увлёк с собой в ад не только Аяю, но и брата и иных, слабых наших собратьев. Они все теперь на стороне Тьмы и наше дело очистить землю от скверны…
        – Поговорить только о том, чтобы они выдали нам его, тогда они останутся невредимы и свободны, но его надобно уничтожить, – осмелев, заявила Арит. – Орсег, найди Аяю, ты можешь – она ведь была твоей любовницей, найди, уговори или заставь, найти средство можно, если захотеть, всякий человек имеет слабость или то, что у него можно отнять. Если у неё есть дети дело ещё облегчиться, нет ничего легче, чем действовать на женщину через её детей…
         – По тебе это что-то не заметно, – не выдержала Вералга, потому что Арит рожала время от времени, то от царей, никому не нужных ублюдков, то от иных власть предержащих, чтобы иметь влияние над ними. Но люди смертны и всё это длилось всегда надолго, Арит приходилось искать новых покровителей, потому что ничего иного она не умела, Смерть давно исторгла её из своих ангелов, потому она обреталась то возле одного царя, пользуясь красотой и накопленными умениями, то при другом, сделавшись вечной приживалкой готовой за злато и благополучие на всё. Но никто сейчас больше не препятствовал больше её речам, потому она продолжила:
         – Или Аяя и все остальные будут жить в обмен на жизнь Ария, или погибнут все. В том числе и тысячи людишек, которых Арию и им, остальным, придётся убить, чтобы отбиться от нас. Стоит того сын Диавола? Если в ней есть хоть капля мозгов, хотя бы капля добра в сердце…
       Вералга громко вздохнула, не в силах далее слушать разглагольствования Арит о сердце и жертвах женщин ради любви и милосердия. Мировасор обернулся на неё:
        – Что, Вералга? Что ты хочешь сказать? Скажи теперь.
       Но Вералга разумно промолчала. И все снова посмотрели на Орсега.
        – Не смотрите, я не знаю, где Аяя, она далеко от вод земных, я не могу так отыскать её, – сказал Орсег негромко.
         – Как же они ушли из Багдада так скоро? И куда? К Арию? – хмурясь, Мировасор с подозрением вглядывался в Орсега. – Чего ты не договариваешь, Орсег? Что ты узнал, но утаил от нас? Они все вместе, так? Это… ты предупредил их? Потому они и скрылись?
       Орсег ничего не сказал, продолжая хмуриться, тогда Мировасор, побледнев от злости, произнёс негромко, садясь поглубже на подушки:
        – Нам не победить, если меж нами не будет единодушия, предвечные. Одна вздыхает, обнажая мучимое противоречиями сердце, второй хмурится, не в силах побороть в себе похоть, смешанную с глупой надеждой получить женщину, которая его никогда не любила.
         – Я никого не предупреждал, но там тоже не слабоумные, и все помнят, как мы расстались на Байкале… не лучшим образом. И… Похоже на то, что теперь они вместе, если дотоле и не были. Мы сами подтолкнули братьев к сближению… – нехотя ответил Орсег, не глядя на него. – Я не уверен в этом, но возможно, что они теперь все вместе. Когда я явился в Багдад, там были только Дамэ и Агори, но Эрбин отсутствовал, и по ним, по тому, как они пытались уклониться от ответов, я понял, что Эрбин в это время был где-то не с кем-нибудь, а с Арием. Вот и всё… А вот куда все они подевались чуть позже, пока я возвращался сюда и снова отправлялся на берега Тигра… кто теперь это знает? Я не знаю. Они нашли хорошее место, чтобы спрятаться.
        Мировасор походил туда-сюда ещё, задумчиво покусывая тёмные губы.
         – Что ж… пришло, стало быть, время сбирать предвечных и людишек. Перевезти с других континентов всех, кто готов бороться с Диаволом.
        – Сколь времени потребуется на то?..
        – Не так много, ежли мы потрудимся все вместе с прочими предвечными. Но… самое интересное и самое важное теперь, узнать, с чего это вдруг братья объединились, несмотря на соперничество из-за Аяи.
        – Быть может, соперничество ныне позади? – проговорила Арит.
        – Скорее, появилось нечто, что заставило их объединиться вопреки этому. Вералга?.. – Мировасор выразительно посмотрел на Вералгу. – Ты что-нибудь сообщала Эрбину о нас?
        – Никогда, – сказала Вералга твёрдо. – И это не потому, что хранила нашу с вами идею, а потому что не принимала её всерьёз. И теперь не могу поверить, что ты, Мир, устроишь побоище, в котором не выжить, только ради странной идеи…
        – Странной? Тебе представляется странной идея победить Зло?! – Мир побледнел от злости.
       Но Вералга лишь закатила глаза, не отвечая больше, но и не уходя отсюда, что разумно. Поссориться теперь, когда Мировасор, наконец, приблизился к осуществлению желаемого, когда перестала быть призрачной мечтой победа всего его давнего и множество раз обдуманного и внутри разыгранного замысла, это было то же, что примкнуть к врагам Мира. А теперь, когда мы опять не знаем, где они, Арий и Эрбин, это было очень глупо.

        Боги… эта чудесная долина, укрытая среди гор, настоящая райская земля. И озеро, вкруг которого росли пышные деревья и кусты, покрытые теперь почками, и тропинка, поднимающаяся от него вверх по крутому склону к немного наклонной площадке, словно нарочно устроенной здесь у подножия большого утёса, вершины одной из окружающих снежных гор. Если бы я планировал устроить убежище и удобное и красивое жилище, я и то не смог бы придумать лучше, чем устроила здесь природа. Но сами постройки там, на площадке, окружённые садом могли бы быть и совершеннее, очевидно, что Арий строил сам свой дом, он не был дворцом, это был самый обыкновенный, хотя и большой дом с пристройкой. Сад вокруг него был куда красивее и совершеннее. Но оно и понятно, Арий ведь не великий зодчий как я, самодовольно подумал я…
        Я оглянулся по сторонам, на своих спутников, они тоже осматривались, но лишь до того момента, как там, вдали, возле дома, видимого сквозь ветви деревьев, ещё не покрытые листвой по случаю едва начавшейся весны, не появилась… Аяя. Да, Арий приземлив нас здесь, возле этого озера, сам направился к дому ему одному из нас доступным способом, и был у дома, когда мы смотрели отсюда с расстояния едва ли не с версту. Но мы все четверо видели её, её… Аяя, кажется, ты излучаешь свет…
     …Излучает, я знаю это лучше всех, этим светом она некогда наполнила меня, и я вышел из-под руки своего создателя и умер, чтобы возродиться и стать бессмертным. Только этот её свет и очистил меня от ада, которым я был рождён. И сам Арий по сию пору остаётся самим собой только потому, что она с ним все эти годы…
     …Вы думаете, на вас льётся её свет… Конечно, солнце светит всем, но было время, когда Аяя светила только мне. Как я мог потерять это свет, как я мог уступить Арику этот свет и удивительное и неповторимое тепло?
       Боги, как больно сжалось сердце. Её фигурка там, вдалеке на крыльце их дома, почти такого, из которого я выкрал её некогда… Выкрал, но тогда она не была счастлива. Она была со мной счастлива после, куда позднее. Позднее, а я утешал свою не проходившую ревность с доступными женщинами, ничего не чувствовавшими, ничего не значившими. Как Арик заливал ревность вином, так я забрасывал разгорячёнными телами других женщин. Ни ему не удалось победить и изжить, ни мне… ни ревности изжить, ни любви. Аяя… как я люблю тебя! Почему ты любишь меня меньше?..
      …Огнь… целый отряд поднимался к нашему дому. Откуда они все и почему идут сюда?
        – Что случилось, Огнь? Почему они все здесь? – спросила я.
       Он был смущён немного.
       – Случилось, Яй. Мировасор выследил их и всё, что оставалось, это…
       – Выследил? Для чего? Разве они не вместе остались тогда, все они против нас?
         – Нет. Они не захотели быть с ним против нас, но нас было уже не догнать и не найти.
         – Ты… сам нашёл Эрика, да? И молчал, не хотел ничего рассказывать, чтобы вот так свалить его на мою голову, – меня затрясло, потому что я видела Эрика, вместе с остальными поднимавшегося сюда.
       – Его? его? Только его видишь там?!.. Остальные не волнуют тебя? Невидимки? – Арик дёрнул ноздрями.
       – Огнь, не будь таким… – поморщилась я, отворачиваясь. Сам приводит Эрика и сам начинает дёргать меня. Как давеча с тем разговором, сам сказал, что видел Эрика, и сам же потом устроил целую ссору. Вот и теперь… но теперь хуже, то были только слова, а ныне вот он, сам Эрик идёт сюда… 
       – Таким?! Каким?!.. – мгновенно вскипятился Арий.
      Я просто пошла навстречу нежданно нагрянувшим гостям, стараясь по дороге избыть растерянность и страх.
       – Здравствуйте во веки веков, – сказала я, улыбаясь Дамэ Рыбе, их я помнила ещё со времён Кеми, хотя и не вспомнила бы ни за что, если бы не видела тогда в нашем доме на Байкале, и вот этого, маленького, кажется, Агори…
      Эрик шёл последним. Его глаза горели, светясь изнутри. Он остановился, поравнявшись со мной.
       – Здравствуй и ты, Яя, – сказал он.
       И вдруг протянул мне обе руки и я, не раздумывая долго, вложила в них свои.
        – Наконец-то вижу тебя. Как солнце после вечной ночи… Знаешь, как люди не могут дождаться рассвета, и вот, наконец, небо освещается и тьма отступает от сердца, – сказал он.
        – Случается, на рассвете и казнят, – сказала я, усмехаясь как можно легче.
        – В моём случае, казнь как раз закончилась, – так же усмехнувшись, сказал Эрик и, потянув меня за руки, заключил в объятия. Всего на мгновение, обнял, прижав к себе, к своему большому и горячему плотному телу и, кажется, вдохнул моего аромата, на миг зарывшись в мои волосы лицом, склонив его ко мне. Я почувствовала это по тому, как он задержал дыхание, мне показалось, что даже его сердце замерло на этот краткий миг наших объятий, или же просто оно было так кратко, что успело завершиться между двух ударов его сердца. Моё же сердце колотилось, как у какого-нибудь кролика, и не потому, что вдруг заполнилось желанием или страстью или же страхом, что я не смогла бы справиться с ними, если они бы вдруг вспыхнули во мне, но потому что я была застигнута врасплох его появлением. Я не могла забыть, что он продолжает быть моим мужем, хотя он сам давно этого не помнил…
      …Я не помнил… Ах, Аяя, как ты можешь так думать? Конечно, я не был таким мужем, каким должен был быть для тебя. Но как ты можешь думать, что я забыл тебя? Да, я совершил тогда много глупых вещей, но это было только со страху. До чего сильно, до чего полно ты существуешь во мне, что я до краёв состою из тебя. И уже давно. Так давно, что я не помню, когда это было не так. Но этот страх и сыграл со мной злую шутку. Ар вот не боялся, потому и победил меня. Я всё время проигрывал ему, всё время. Как в детстве, когда родители и друзья больше любили его, как в юности, когда мои девчонки неизменно интересовались им, вот и главное завоевание оказалось его. Я её муж, но она выбрала его… И как мне начать выигрывать? Я смотрел на Аяю, которая была, конечно, растеряна нашим появлением, даже как хозяйка дома, который вовсе не рассчитан на то, чтобы здесь жили шестеро вместо двоих.
        А вот детей у них нет, и, очевидно, не было. Странно, почему? За столько-то лет. Из-за того, что Арик тогда сделал с моим ребёнком, не дав ему родиться, Бог и наказал его?..
       Я думал обо всём этом на протяжении всего остатка дня, пока мы оглядывали сад, а после дом, пока вечеряли, собравшись за одним столом, я думал об этом, не в силах произнести ни слова и не в силах не смотреть на Аяю. Пусть Арик сверкает глазами, сколько ему угодно, но все здесь смотрят на неё, потому что она прекрасна, и что? Я должен заставлять себя не смотреть, если я не могу? Да пусть убьёт меня сейчас же сам, если хочет требовать от меня этого. Но он этого не сделает, потому что я ему нужен.
       Потому что ещё этим утром мы опять отправились к тому человеку, к Ивусу, за которым непонятно почему следит Диавол и которого хочет погубить, перетянуть на свою сторону или замутнить его. Почему? У меня не было ответа, не было и у Арика, когда я спросил его, едва он прилетел ко мне с просьбой опять сопровождать его к этому чудаку.
        – Я не знаю, Эр, – сказал Арик, пожимая плечами на мой вопрос. – Прошло несколько лет, я думал, на том всё, после того, как мы с тобой говорили с ним. На мой взгляд, в нём нет ничего особенного, и мне кажется, именно это внимание Диавола к нему может сделать его особенным. Что такого делает этот Ивус? Говорит, что думает, делает, как считает нужным, он добрый и даже чистый, но разве мало таких людей?
        Я помолчал некоторое время, размышляя над этим, над тем, что он сказал.
        – Я думаю, Ар, надо приглядеться к нему, может быть, тогда мы поймём, что такое затевает вокруг него твой Папаша.
        – Не надо этого, – поморщился Арик на шутку о «папаше».
       И мы полетели туда. Что мы застали? Было предрассветное время, когда город, как и любой человек, спит особенно крепко. И вот мы остановились за деревьями, где тоже и вповалку, и в шалашах спали всё те же прежние приятели Ивуса, которые следовали за ним, прибавляясь в каждом городе, который он проходил. Не всем находились места в уметах в маленьких городишках, потому что на такую большую компанию, каким стало сопровождающее Ивуса общество, там просто не могло бы найтись места. И вот его не было среди тех, кто тут спал, вокруг прогоревших костров…
       – Где он? – прошептал я.
       Арик кивнул в сторону зарослей и приложил палец к губам. Мы с ним двинулись туда, стараясь не шуметь. И увидели Ивуса, который стоял на коленях и шептал что-то. Небо уже освещало пока не видное за горизонтом солнце, и света было достаточно, чтобы мы могли видеть его лицо. Он говорил истово, увлечённо, не видя и не слыша ничего вокруг, поэтому нам удалось близко подойти к нему, так, что мы хорошо слышали, правда, только обрывки его речей.
        – Боже, Отец мой, Отец сущий, молю… избави меня… Пожалей, не предавай казни… разве нельзя иначе?.. разве нельзя иначе, Боже?
       Я увидел, что по лицу Ивуса текли слёзы, и как его трясло при этом.
       – Он что… предвидит своё будущее? – недоумевая, спросил я, шепча в ухо Арику. – Или… о чём сия молитва?
       Он обернулся, пожав плечами. Мы двинулись было уйти, и именно в этот момент солнце показалось ослепительным краем над горизонтом, и с каждым мигом свет всё полнее лился на нас, на лицо Ивуса. Он поднялся с колен, и, не вытирая слёз и всё ещё дрожа, пошёл назад к своему лагерю, к своим товарищам.
        – Что всё это значит, Ар? О чём он говорит? – спросил я, когда мы отошли достаточно далеко от лагеря. – И вообще, что тут происходит?
        – Я не могу понять. А что ты думаешь? – он посмотрел на меня такой же растерянный, как и я сам.
        – Давай останемся дольше и посмотрим, что будет дальше, потому что пока он мне кажется сумасшедшим.
        – Пророки всегда кажутся сумасшедшими окружающим.
        – Верно… но и нормальными пророков не назовёшь, ведь верно?
        – Как и нас с тобой, братец. Мы не очень нормальные даже среди таких, как мы сами, – усмехнулся Арик.
        – Ш-ш-ш, просыпаются вроде.
       Мы, как и в прошлый раз влились в их сообщество и опять в виде тех же супругов кудлатого мужа и его пухлозадой, конопатой супружницы. Всё происходило очень похоже на прошлый раз, только наш Ивус казался сей день каким-то печальным.
      – Ивус, в Галилее болтали, что ты всего пятью хлебами накормил целый город.
        – Что повторять за глупцами? – покачал головой Ивус. – Кого я мог кормить и какими хлебами и откуда мне их взять? Я сказал, что, преломляя вместе хлеб, мы становимся как братья, словно семья, ведь так делают в семье, едят от одной лепёшки. Как и пьют из одного кувшина. Вот и всё…
         Он усмехнулся, качнув светлыми кудрями, припылёнными, впрочем, помыться не мешало светлому человеку, вернуть свой образ. Да где тут, если только прямо в реке какой.
       – И почему пятью?.. Как любят прикрасить даже то, чего вообще не видели, что делать, ежли и увидят, вовсе накрутят вокруг, как моток ниток намотают.
      Вдруг какой-то запыхавшийся мальчишка подбежал к лагерю, у него были совсем пыльные ноги, почти до колен, что не удивительно в их здешней суши.
        – Ивус! Ивус! Тебя зовут там… Там… в доме Лазаря…
       Он поднялся, и побледнел, обеспокоенный сообщением. И поспешил за мальчишкой. Переглянувшись, мы с Ариком сделали то же, ещё с несколькими. Но таких как мы было немного. Когда мы вошли в город, увидели, что кое-кто оглядывался, словно узнавали Ивуса, должно быть, он тут уже стал почему-то известен. Я, пользуясь тем, что на нас почти не обращали внимания, спросил у одного из прохожих, почему его приветствуют люди.
        – Он говорил с нами, на площади собрались люди, поймали воришку, что украл лепёшку с лотка у булочника, так он не дал прибить мальчишку, устыдил нас, что мы не видим ничего дале своих носов, и что горе сироты не должно оставлять равнодушными и холодными людей, если только они люди…
       – И что с тем сиротой теперь?
       – Его взял к себе в дом тот самый Лазарь, что захворал теперь. Да вон его дом, как раз Ивус вошёл…
        Мы с Ариком посмотрели друг на друга. И пошли ближе к дому Лазаря. А вокруг слышны были слова: «Вот таков должен быть царь иудейский, кто слышит всякий плач, даже самых ничтожных…»
        Арик, пользуясь тем, что был тут миловидной бабёнкой, протиснулся ближе к дому, а потом вышел ко мне и сказал вполголоса:
        – Иди, Эр, помоги доброму Лазарю, сдаётся мне, Ивус тут один не сладит.
        – Что там? Помер?
        – Помер, – кивнул Арик.
        – Ар… – выдохнул я, сокрушённо.
        – Верни его хоть ненадолго, там, в толпе говорят о его богатстве и бестолковой вдове и алчных детях.
         – А я что смогу, отсрочить лишь, Ар. Чего ради?
         – Ради того же сироты, после смерти Лазаря его выгонят прочь тут же. Пусть Лазарь хотя бы сможет сделать хоть что-то для него.
         – Это неправильно Ар,– пробормотал я, но в дом вошёл.
       Ох, Вечная была недовольна!
        – Что явился, нахальный байкалец?! – прошипела она. – Как смеешь ты мешаться в замыслы мои и помогать своему проклятому братцу? Забирай, кого хочешь, и убирайся немедля!
        – Я возьму…
        – Я сказала, мигом! – шикнула Она, не желая даже говорить со мной.
       Но у меня были к Ней вопросы, раз уж я пришёл в её холодное царство.
        – Я хочу спросить Тебя, Вечная, Марей, наш Могул, он… всё ещё у Тебя?
        – Что, признал в ком из живущих? – засмеялась Смерть. – Может быть, мне неведомо, а от себя отпустила, да…
       Когда я вышел из дома, отыскивая среди собравшихся у дома для похорон людей, «мою супружницу», Арик сам махнул рукой, маяча мне. Мы с ним отошли подальше, а за спинами услышали о «чуде, произведенном» Ивусом.
      – Долго проживёт энтот Лазарь теперь? – спросил Арик.
      Я пожал плечами, как я могу знать? Да и для чего это мне?..
         – Летим назад? – спросил я, чувствуя, что устал. Арик кивнул.
         – Полетим…
        Мы снова шли по тому же лесочку, пахнущему свежей листвой, что ж, весна и здесь весна.
        – Что призадумался, Ар? – спросил я.
        – Сатана придёт спросить, что я думаю об Ивусе.
        – Так и скажи, что пустомеля, так и есть – сказал я. – Что он своими чистыми речами, делами этими сделает? Сердца людям перевернёт? Али своротит владычество римлян? Ничего же не сделает.
       – Может и так, а токмо… слово иногда, Эр, больше, чем цельная армия может, вот что, – невесело вздохнул Арик.
        – Не кручинься, – сказал я. – Мне тоже нравится этот чудак, как нравился Марей в своё время, хотя совсем в ином смысле. Марей был слишком жаден до жизни, до всего, напоминая меня или тебя. Этот же, словно отстранён немного своей проглядливостью, видит людей и их горести и тревоги насквозь, и пороки, и... Он был бы как мы, как предвечные, не будь он обычным человеком. Он и обычный и совсем иной. Но люди его любят. Ничего с ним не сделается.
        – Если есть те, кто любит, найдутся и такие, кто завидует и ненавидит, – возразил Арик. – Ладно, полетели домой…
         А приземлившись в моём саду, мы встретили Агори и Дамэ, сокочущих наперебой об Орсеге… Только теперь, ночью, когда все уже разлеглись, кто где, кто, как я в пристройках на кровати, кто на лавках, я вспомнил снова о том, что было утром, и как много всего произошло всего за день. Утро я встретил в Галилее, а ночь вот здесь, в этих студёных горах, где пахнет снегом и грозой, а за стеной спит Аяя. Спит ли?.. Пока все разбирали постели, отправляясь спать, я сказал Арику вполголоса:
         – Не спи с ней при мне, имей уважение, – буквально повторив его просьбу, которую он высказал, когда пришёл к нам с Аяей на Байкал.
        Арик вздрогнул и обернулся, глядя на меня. Ничего не сказал мне, но нахмурился, смутившись. Теперь Аяя спала на их кровати одна, он же лёг на печи, Рыба на лавке, а мы с Дамэ и Агори на лавках в пристройке.
       А наутро мы трапезничали снова вшестером, причём теперь Рыба, осваиваясь, постаралась помочь хозяйке и с большим успехом, вдвоём они и приготовили и накрыли на стол быстро и вкусно.
        – Арий, я могу, ежли ты позволишь, поставить здесь дом намного более просторный, чем нынешний, – сказал Агори.
        Арик посмотрел на Аяю, потом на нас. – Боюсь, не избавимся мы от вас в ближайшее время, пока Мировасор не угомонится. Так что ставь, Агори столько домов, сколь надо. Мой не трогай. Строй ещё вблизи. Хоть на берегу озера.
        – Почему Орсег не чувствует Аяю через это озеро? – спросила Рыба.
        Ей, да и всем нам ответил Дамэ:
         – Потому что это не земные воды, Рыба. То есть ключи бьют из земли, конечно, но не они главное, что питает это озеро. Вода здесь из дождей, и стекает с ледников вокруг. Так что она не в его ведении. Лучше вы спрятаться не могли, конечно…
        – Но не от тебя, верно? – усмехнулся Арик, но веселья не было в той усмешке.
        – Прятаться можно сколь угодно, но они всё одно станут искать, и теперь, когда нас много, найдёт вернее. Так что надо подумать, как оборониться, – сказал Агори.
      Рыба засмеялась, Дамэ тоже, кивая.
        – Что до обороны, Агори, то с этими троими можешь не беспокоиться об этом. Они обрушат скалы на головы тех, кто попробует сунуться сюда.
       – А некоторые так и молнии с неба швыранут, – Рыба подмигнула Аяе, которая не очень-то поняла, о чём речь. Вот удивительно, ничего о той прежней давней байкальской жизни, ни о той битве не помнит, а Арика вспомнила... Интересно, вспомнила бы Марея, если бы увидела его в образе Ивуса? И узнал бы он её? Вдруг пришло мне в голову…
Глава 10. Опасное заблуждение или за ошибки платят не те, кто их совершил…
         Сколь дней прошло? Я не знаю, для меня все они были одинаковы, я искал взгляда Аяи, я смотрел, куда она пошла и что делает всякий миг, свободный оттого, чтобы заниматься постройкой чёртова дома, в которую нас всех вовлёк Агори. Это было, конечно, очень разумно, особенно с точки зрения Арика, который только и думал, чем бы и как занять меня, чтобы я, не дай Боги, не приблизился к Аяе и не остался с нею с глазу на глаз. И сам отлучался, только при условии, что я буду сопровождать его. Дошло до того, что даже за мукой вниз, в деревню, летали мы с ним вместе.
       – Мог бы, кажется, это ты и один мог сделать, – сказал я, когда мы сгружали мешки с плеч в их кладовой.
        – Мог бы, конечно, но я тебя не оставлю здесь без пригляда.
        – Ты в уме ли? Ещё три человека с нами! – засмеялся я.
        – Не надо Эр, никто тебе не помешает, кроме меня, я вижу, как ты смотришь на неё, – скривился Арик.
        – Как?! – запальчиво воскликнул я.
        – Да так, из глаз огонь, как у Змея. Так что не говори мне ничего о том, что кроме нас троих в доме ещё люди.
        – За собой смотри… – пробубнил я, тоже мне…
        В итоге за всё это время, я не то что не остался с Аяей ни разу хотя бы на мгновение с глазу на глаз, но и пары слов не молвил после того, как обнял при встрече. Больше ни одного слова, даже при прочих, кроме обычных суетных благодарностей или пожеланий доброго утра. Так долго продолжаться не могло, конечно, всё равно надо было, если не объясниться, что объяснять, она вполне ясно выразила свой выбор, но… получить удовольствие от того, что говорю с нею, слышу голос, встречаю взгляд, обращённый только ко мне, я же мог… На это муж имеет право, кажется, хотя и лишили его всех прав.
        Сколь дней прошло, зарядили дожди и мы, скользя на раскисшей траве и грязи, оставили пока строительство, подходящее уже к концу, принуждённые просиживать целые дни без дела. Тут, конечно, книги пригодились, коих в доме Ария и Аяи было большое множество, только так я себя и отвлекал, пока однажды Арик снова не позвал меня в Галилею навестить Ивуса.
       – Летим, посмотрим, всё ли ладно?
       – Что тебе до него, Ар? Поговорить с ним опять желаешь?
       Арик пожал плечами:
        – Не знаю, думается... И сердце не на месте, Эр. Больно горяч он сердцем, и чист, такие не умеют беречься, а там шпионов на каждом шагу больше, чем ящериц. Что, ежли до ушей властных дойдут слова, которые люди о нём говорят?..

        – Вот что, Викол, мне нужна твоя помощь – сказал Мировасор.
        – В чём же? Насколько мне ведомо, всё идёт сообразно с твоими планами, по заокеанском континенте предвечные собирают людей на борьбу с самим Злом. За что другое люди, может и не пошли бы биться, а за это пойдут. Всё делается тайно, байкалец не узнает. Не думаю, что он бывает там, за океаном. Так что…
       – Всё так, конечно, всё верно, Вик, но… Рати несметные соберутся, а где враг наш засел? – он сделал большие глаза, словно выкатывая их из-под низко нависающих бровей. – Вот то-то… А я услышал недавно историю, которая нам может помочь напасть на их след. В Галилее объявился человек, что творит чудеса, мёртвых оживляет.
        Дело плохо, ежли Эрбин там кудесит, то…
         – От меня-то ты чего хочешь, Мир?
         – Упроси Вералгу отнести меня туда. Я взгляну хотя бы… Я понимаю, она не может поверить, что они отдались Диаволу, но умом-то она понимает, что я прав.
       Я не стал спорить, я знал, что он прав, и как бы Вералга не гнала от себя мысли о том, Кому теперь служат её внуки, она осознавала, что ей с ними не по пути, а значит, надо оторвать их, надо позволить их победить. Их нельзя вернуть, а значит, можно только уничтожить. Я приучал её к этой мысли каждый день. Ничего иного не оставалось. Или убить сына Диавола, или же нас убьют вместе с ним.
        – Но, Вик, Эрик не отдавался Сатане, он не сын Его, почему мы и его должны преследовать и гнать? Только потому, что он не захотел подчиниться Миру?
         – Вера, ты думаешь, Эрик отойдёт в сторону и позволит нам убить Ария? Эрик растерялся тогда, на Байкале, когда всё открылось, от неожиданности и от ревности, оттого, что пред тем происходило меж ними троими с Аяей, не успел осознать и решить. Но на утро ушёл же от нас. Едва опомнился, ушёл сразу. А теперь, коли они снова сошлись вместе, так он, выходит, выбрал сторону, на которой воевать.
        Вералга плакала, не хотела верить, потому Мировасор приступил к уговорам.
       – Ты только отнеси меня туда, я побуду возле того человека, если то не Эрик, то… быть может, они там где-то поблизости. Арий умеет отводить глаза и так скрывать свою внешность и того, кто с ним рядом… Ты же знаешь, никто больше не может оживлять мёртвых, никто в мире, а там…
         – Да придумывают! Не станет Эрик высовываться, – вырвалось у Вералги.
       Мировасор усмехнулся:
        – Так тем более! Что нам мешает взглянуть? А если Эрбин всё же там, Вералга, поговоришь с внуком, убедишь его отойти от брата, что проклят. Этим он сбережёт и свою жизнь, и многих тех, кто идёт под нашу руку противу него, против Сатаны в его лице. Эрбин ведь не злодей и не принял руку Диавола, не может быть жестокосерд, как Арий. Не можем спасти обоих, попытайся спасти хотя бы одного.
      Вералга опять заплакала, волосы, спустились ей на лицо, она убрала их, качнув большими серьгами.
        – Знаешь, Мир, они такие разные были всегда… – обречённо выдохнула она, всхлипнув. – Ведь и родились, один – на закате, а второй – на рассвете. Эрик старше Ария на целую ночь. Да… моя приёмная дочь очень долго не могла разродиться, Эрика, первого, быстро родила, а вот с Арием пришлось ей намучиться.
        – В самом деле? – удивился я. – Почему ты никогда не говорила о том?
        Вералга пожала плечами:
        – Я не думала… Да и какое это теперь имеет значение?.. Тогда умалчивали, потому что не хотели, чтобы кто-то из братьев полагал себя старше. Права на трон и царство были поделены поровну, потому и держали это в тайне ото всех, чтобы не начались междоусобицы…
         – Значение… Значение имеет и немалое! – воскликнул я. – Так получается, они даже и не в один день рождены!..
         – Так... – кивнула Вералга.
         – Разные зодиакальные созвездия управляют ими, – сказал я, словно прозревая во многом. – Эрбин под знаком Близнецов, а Арий – Рака. Вот это да… близнецы, всегда вместе и всегда разделены. Как много становится понятно тогда… Тогда можешь попытаться оторвать их друг от друга, Эрик легче, он совсем иная структура, иная стихия, он – воздух. А вот Арий – вода, её не сожмёшь, она устоит всегда, всё поглотит, всё победит. Может всё успокоить и унять и всё стереть на своём пути. Ничего нет сильнее и упорнее, устойчивее воды, она поглощает земли, гасит огонь, она сильнее всех, хотя моря и раздувают ветры…
        – К чему эти рассуждения? – спросил Мировасор, хмурясь.
        – К тому, что мы можем попытаться разделить их, – воодушевлённо сказал я.
        – Это легче, чем мы думали?
        – Именно. У ключ у нас для этого есть – Аяя. И надо не только на каждого из мужчин действовать, ибо напор извне только сближает их, как видите, надо вычленить её, надо её противопоставить им, если она будет не с ними, это сразу ослабит, ослепит их.
        – Лёгонькая задачка, – засмеялась Вералга. – Убрать ту, что собой закрыла Ария от Мировасорова огня.
        – На всё и на всех найдётся управа, Вера, – возразил я. – И у Аяи есть слабости и ей не чужда ревность и связанное с нею ослепление. Чем больше любовь, тем сильнее ослепление, тем проще разбить сердце, чем оно больше и полнее заполнено, вернее разлетится взрывом.
        – Она не поверит. Опомнится и вернётся.
        – Хватит времени, пока не будет с ними, много не надо.
        Мировасор расхохотался, слушая нас, и сказал, разводя руками:
         – Дело за малым: найти их всех.
        Вералга вытерла слёзы и сказала со вздохом:
         – Ладно, Мир, летим в эту Галилею. Поищем моих мальчиков…

         Мне выдался всё же момент поговорить с Аей с глазу на глаз. Я застал её рано утром, когда Арик просто ещё не проснулся. Он всегда любил поспать, ничего не изменилось и теперь. Я же нарочно проснулся загодя, ещё до рассвета, ожидая, когда она встанет и выйдет из дому, я слышал разговор Дамэ и Рыбы о том, что Аяя любит купаться в озере на рассвете, пока все спят. Утро выдалось туманным, прохладным, впрочем, здесь, в горах все время прохладно, даже ясным днём. Нашли они себе место чистое как нигде…
        Я вышел из дома и, умывшись и напившись свежей и даже студёной воды, пошёл в сад, держа крыльцо в поле зрения. Ждать пришлось недолго, Аяя словно знала, когда встанет солнце, с первыми его лучами она оказалась на верхней ступеньке крыльца. Вот только я не учёл, что она не ходит как все люди, она взяла и слетела вниз и, пока я спускался к озеру, спеша и оступаясь как самый обычный неуклюжий пешеход, она успела сбросить одежду и нырнуть в воду. Но зато вдоволь наплавалась к тому времени, как я оказался на берегу. Я решил не смущать её и не показывать, что наблюдаю за ней, я вышел на берег, когда она уже оделась и распустила волосы по плечам подсушить.
         – Не холодно, Яй? Утро студёное, – сказал я, выходя из-за деревьев.
        Она вздрогнула, и ответила, прежде чем обернулась:
         – Вода тепла, ты ведь пробовал сам. Али нет? – и добавила, увидев меня у дерева рядом с собой: – Что не спится тебе? Все спят…
         – Вольно всем-от, а я тебя увидеть хотел без Арикова зоркого глаза. Он будто коршун следит за нами.
         – Есть, отчего ему быть таким настороженным, нет? – сказала она, подходя ближе.
         – Возможно, – согласился я. – Но…
         Однако она не дала мне договорить. Вот так вблизи, в свете утра с капельками воды на коже, в прилипшем кое-где платье, всё же немного замёрзшая и от этого бело-розовая и с яркими губами, казавшимися больше, чем всегда, она была ещё красивее, чем я помнил её. И почему она хотя бы… не растолстела за эти горы? Али покрылась бы прыщами… почему ей надо оставаться такой притягательной, такой невыносимо прекрасной.
         – Прости меня, Эр? 
         – Простил давно, – сказал я, опуская глаза. Очень трудно, не протянуть руки и не прижать её к себе, целуя, теперь же…
         – Ладно, что так, потому что я себя простить не могу… Я дурная жена оказалась, Эр.
         – С самого начала не должна была соглашаться замуж… Но… а потом… Ты только одно знай, твоей вины в том, что так всё вышло ни капли нет.
         – Да есть, – отмахнулся я.
        Совсем не так идёт разговор, надо было и верно, прижать и целовать её и не позволять извиняться. Чего теперь виниться-то? Теперь мне думалось, что я и муж был плохой и теперь плохой брат, потому что хочу её забрать назад, не в силах не вспоминать, как она была моей. Я не забывал о том ни на день за все эти годы. Едва я раскрыл рот сказать это, и увидеть на её лице то, что мне ответит: любит и любила меня или нет, а значит, бороться мне за неё или отступить, как Ар оказался рядом с нами, едва ли не промеж нас.
        – Раненько ты, братец Эр, поднялся сей день. Чего не спится-то? Остальные едва глаза продрали, вон на двор выходят, – сказал он. И голос вроде спокойный, а глаза молнии в меня мечут. Должно и в Аяю тож, только она взгляд отвела и сказала:
        – Проснулись? Стало быть, утреннюю трапезу надо приготовить.
        – Рыба хлопочет уже, – ответил Арик, вглядываясь в неё.
        Его глупая ревность мстит за меня лучше меня самого.
        – Вот я и помогу, – сказала Аяя и отправилась наверх, привычным им тут способом.
        – Так и перелетаете как стрекозы? – усмехнулся я.
        – Не без этого…
        – Я всё думаю, ты, сожженный, столько месяцев до Байкала шёл, отчего не переместился тут же? Мог ведь.
        Он покачал головой:
         – Не мог. Если бы я тогда воспользовался этими Его крыльями, чтобы добраться до Байкала, а после, чтобы сбежать с него… и так Его слишком много во мне, а то вовсе будет не победить.
          – А так получается? – спросил я.
         Он кивнул, меняясь в лице, и приложил палец к губам.
          – Но это сложно. Ты даже не можешь представить до какой степени! Если бы не… Не Аяя, так от меня уже ничего не осталось бы, – неслышно произнёс он.
        – Но если бы не она, ты Сатане и не ввергся бы, – возразил я.
        Мне хотелось расспросить, но он глазами показал, что говорить о том более не станет, и тут же перевёл разговор на наши дела в Палестине:   
        – Думаю, надо говорить с Ивусом в своём истинном обличье, не прятаться за чужие личины, – сказал он.
         Я согласился, но спросил всё же с усмешкой:
        – Не шарахнется от нас, вспомнив разговор в пустыне, как думаешь?
        – Нет, он не из пугливых. Быть может, даже горд будет, что не отступился от своих идей, несмотря ни на что.
        Но оказалось, не так просто подступиться к Ивусу сей день. Праздник какой-то был в городе или просто базарный день, но людей на улицах было очень много. И все были возбуждены, то ли навеселе, мы не поняли, да и недосуг было разбираться, но от людей было не протолкнуться…

    …Это верно, начинались весенние иудейские праздники, потому город и был заполнен людьми, и будет так до самого праздника, самая торговля шла на рынках и в торговых рядах, приехали из окрестных и дальних городов и предместий, поэтому, да, сновали тут по улицам в большом количестве.
        Мы нашли этого чудодея без труда, звали его Ивус и жил он среди таких же, как и он сам бродяг, они пили вино, пели песни, танцевали и болтали без умолку, непонятно, откуда брали средства на своё, скудное, впрочем, житье. Стояли разномастные палатки и шалаши, целый лагерь, этой молодёжи собрался вокруг Ивуса. Я взглянул на своих спутников, Вералга отказалась лететь с Миром вдвоём, сказала, что возьмёт нас обоих. И вот мы втроём прибыли в этот пыльный город, где вообще непонятно зачем селились люди, до того жарко здесь и сухо. Солнца много, конечно…
        Мы были здесь уже несколько дней, наблюдая за этим Ивусом, ничем он не напоминал Эрбина или тем паче Ария, я уговаривал Мира вернуться, а не мучиться среди этой развесёлой молодежи в их шатрах.
       – Нет их здесь, ты же видишь, то не он, – сказал я в один из жарких вечеров, когда на смену удушающим сумеркам пришёл вечер, заполненный стрекотом цикад и жалящим гнусом.
       – Я не верю глазам с такими как Арий, – сказал Мировасор, сидящий возле шалаша, выделенного нам троим добрыми бродягами, готовыми принять в свои ряды любого. – Я сам отвожу глаза, не так как он, мастерски, конечно, но могу, то несложно. Не надо спешить, я чувствую, что они где-то поблизости. И этот Ивус не так прост.
        – И сколько мы будем тут ждать? У Вералги нос сгорел на этом солнце, и голова болит всякий день от жары.
        Мировасор посмотрел на меня.
        – А ты будь внимательным мужем, не остолопничай. Предложи ей выпить вина и займитесь любовью, здесь все делают именно это, когда не болтают языками и не танцуют.
        – Мир, ты… держи свои советы при себе, – поморщился я. Я не переношу таких разговоров, тем более не терплю бесцеремонного вмешательства в мою жизнь.
        Мировасор, который заметно расслабился в обществе этих нестрогих людей, выдохнул, поднимаясь с травы, сухой и жесткой, как всё вокруг и земля и трава, и хлеб, и циновки, на которых приходилось спать, и даже вода здесь жёсткая. Неуютная земля…
       – Хотите убраться отсюда? – негромко спросил Мировасор.
       – Хотим, по-моему, мы не там ищем Ария, – сказал я.
       – Ты ошибаешься, Викол. Я чувствую, здесь сейчас бьётся пульс всей планеты. Пока мы собираем наши рати, здесь происходит то, что придаст этому приготовлению истинный смысл борьбы Света и Тьмы. Дай мне несколько дней.
        – Для чего? Ничего же не происходит нового изо дня в день всё то же: болтовня, веселье, танцы, свободные девушки, и весёлые юноши. Они только копят недовольство городской стражи, потому и сидят в этом лагере за городом, а в город наведываются небольшими группками, чтобы не привлекать внимания. Если бы здесь были Эрбин и Арий, разве они проводили бы время так бестолково?
       Мировасор пожал плечами. И проговорил, глядя в сторону и хмурясь недовольно:
        – Я не сказал бы, что так уже бестолково тут проходит время. Этот Ивус целую философию уже создал, и его последователи подхватили её и станут распространять.
        – Философию? Да не смеши! – рассердился я, что он на пустом месте выдумывает? – В чем ты видишь философию?
        – О том, что Бог милосерд и прощает тех, кто искренне раскаивается в грехах, ведь тогда он не грешит больше и становится на путь Добра… – Мир посмотрел на меня. – Но подумай, не беда ли тогда в том? Не истинный ли диавольский соблазн, если это Арий спрятался за его ликом? Ведь тогда учение то ложно и ведёт всех в ад, а не в рай. Не наша ли вышняя задача остановить заблудших, увлечённых Им?
         – Не знаю, Мир… – нерешительно сказал я. – Всё так, всё ладно, если это Арий. А если его здесь нет? Нет, и не было? Пока ничего, кроме всеми подхваченной истории об исцелении и спасении нескольких человек, я не услышал здесь особенного, что могло бы навести на мысль о том, что здесь хотя бы бывал тот или другой брат, – сказал я, уверенный, что Эрбин, каким я его знаю, точно никогда не станет таскаться в пыльном рубище среди этих странных людей, а Арий, учёный, вроде меня, куда больше интересующийся природными явлениями, чем угодно, но не людьми и их отношениями с Богом. Грехами, прощением… Может быть он и думает об этом, но создавать целый кружок вот этих лохматых людишек, пляшущих вполпьяна в пыльной траве… Нет, это вовсе не об Арии. Нет ничего, что говорило о том, что наши байкальцы здесь. Или хотя бы здесь бывали.
         – Хорошо, ты сомневаешься, это вполне в твоём характере. Мы с тобой не одного и не двух философов видели на своём веку. Они все разные, все в чём-то похожи, поначалу кажутся вздорными фантазёрами, а потом уже целая школа, сотни последователей, книг… Так и этот…
          – Вот! – ухватился я за его оговорку. – Ты сам признаёшь, что это не Арий и не Эрбин! Мир, ими тут даже и не пахнет.
          – Тут пахнет диавольским замыслом! – упрямо воскликнул Мировасор. – Я достаточно провёл времени в разговорах с Арием, чтобы распознать, какого огня этот человек, какой силы. Диавол не станет мельчить, поверь.
         – Но этот Ивус – это не Арий, это же понятно, Мир.
        Мировасор выдохнул, останавливая готовые вырваться ругательства, что скопились в нём от досады на меня, не желающего признавать то, что ему кажется таким очевидным.
         – Ладно, ты не веришь, я спровоцирую его, – кивнул мой друг. – Я отдам его страже. И так город, да что город, вся страна заполнилась слухами о том, что некий бродяга – истинный царь Иудеи, так он добр, чистосердечен и расположен к людям, да ещё творит чудеса, что при восшествии его на трон иудейский наступит всеобщее благоденствие. Прямо бурлит всё, как котёл с похлёбкой, того гляди, прольётся и затопит и Римский корпус, и управление, и наместников. Думаешь, здешней страже это не понравится? Ты думаешь, римляне не будут рады избавлению от этого смутьяна?
        – Что ты хочешь сделать? – нахмурился я, вытирая пот со лба, его стекло с меня за эти дни целое море, вернусь в Кемет легче вполовину...
        Ветерок бы, хоть какой, жара давила в темноте ещё больше, чем при свете солнца.
        Мир посмотрел на меня, блеснув тёмными глазами из глубоких глазниц:
         – Я отдам его им. И тогда ты увидишь его подлинное лицо. Посмотрим, как он позволит себя казнить, будь под личиной этого Ивуса Арий или Эрбин.
       Это испугало меня.
         – А если это не они? Ну вот такой странник завёлся в здешних землях, блаженный. Ты же станешь причиной его гибели? То благое дело, по-твоему?
        Мир небрежно пожал плечами:
        – Рано или поздно это произойдёт само собой, седмицей ранее, седмицей позже, какая разница. Он обречен.
        – Ты противоречишь себе, Мир. Если это кто-то из наших байкальцев, для чего тогда всё это?
         Мировасор просиял:
         – Новая философия! Которая поведёт за ним на смерть ещё сотни и сотни восторженных поклонников. Всех вот этих, простодушных, что верят, что он искренен. Не в адских ли замыслах погубить как можно больше людей? Обаяние самое действенное адское оружие. И оно увлекает за собой туда, куда Сатане и надо. Что, пусть они верят, что пред ними истинный Бог, царь Иудейский? Пусть думают, что он чист, как и они? Я открою его истинное лицо, когда он не только не погибнет, но и не попадёт страже в руки. Тогда они поймут, как обманывались, и откачнуться от него. Тогда спасутся куда больше, чем заблуждаются теперь.
        Что ж, это прозвучало более чем разумно и даже мудро.
         – Хорошо, Мир. Делай всё, что тебе представляется правильным. Я стану помогать тебе. Чтобы спасти сотню другую этих дураков, танцующих теперь вокруг Ивуса, истинный он пророк или ложный…
        И Мир начал действовать. Этой же ночью, приняв облик одного из самых близких в Ивусу людей, едва ли не ближайшего его друга, он отравился с доносом к начальнику стражи, пообещав за небольшую плату выдать им смутьяна Ивуса.
         – Ты сделал предателем ни в чём не повинного человека, – посетовал я ему, узнав об этом.
       Вералга выразилась жёстче, ругми ругалась и сказала, что ни за что не согласилась бы помогать, если бы знала, что он станет действовать такими методами, чуть не улетела со злости на нас.
         – Чепуха, кто о том вспомнит уже через пару седмиц? Подумаешь, высекут плетьми какого-то бродягу. Осторожнее на язык будет.
         – Плетьми не обойдётся, ты же понимаешь. Они не церемонятся тут.
         – Ничего не будет. Он вывернется, вот посмотришь, – убеждённо сказал Мир…
         Но… Ивус, растерянный и напуганный, был связан и уведён стражниками в тот же вечер, после того, как Мир под ликом всё того же его друга поцеловал его при стражниках, указав им злоумышленника, потрясающего основы власти Рима здесь, в Иудее.
        Мы втроём стояли рядом и смотрели вслед уходившему отряду, который уводил Ивуса, с плеч которого упал гиматий, и он остался в одной рубашке, называемой здесь хитоном, плечи его худые и не слишком широкие и сильные теперь и вовсе казались жалкими.
        – И что теперь, Мир? – сказал я, чувствуя, что его странное заблуждение дорого обойдётся этому бедняге Ивусу, который и хотел только, что пробудить мысли о добре в людях.
       Вералга вздрогнула от звука моего голоса.
        – Теперь бедняга обречён, – сказал я.
        – Мир…Что ты натворил… – проговорила Вералга, белея от ужаса.
        Но Мировасор лишь отмахнулся.
        – Вы как дети, как вот эти, что вокруг нас. Даже если я ошибся и этот Ивус не Эрбин и не Арий, его всё равно ждал такой конец, он нарывался всей своей жизнью на это.
        – Но теперь ты будешь причиной его смерти.
        – Никто не умрёт, успокойтесь…
Глава 11. Ревность и опасность
       Мы прибыли слишком поздно. Не зря Ар тревожился. Ивуса, наивного как дитя, конечно, забрала стража. Его лагерь тут же рассыпался, как бусы рассыпаются, стоит порваться нити. Ивус был этой нитью, державшей вместе этих людей, и вот они рассеялись теперь неизвестно где, даже его ближний круг.
        – Ар… предали его, похоже.
        – Простодушных легко обмануть, тех, кто сам не способен предать, – сказал Ар, дрогнув голосом.
        – Он теперь… где?
        – Ну, в тюрьме здесь где-нибудь, где ему быть, надеюсь, только что не убили ещё. Знаешь, как бывает, по-скорому прикончат и всё…
         – Думаю, его казнят, и так, чтобы неповадно было остальным его вольнодумство нести дальше, – сказал я.
        – Это верно… – сказал Арик, взглянув на меня. Я не оставлю тебя тут одного, Эр. Вместе в темницу перемещаемся…

     ... – Вот они! – вскрикнул Мир, выкинув вперед руку, указывая куда-то между деревьев.
        Он бросился от брошенных после того, как стражники увели Ивуса шалашей и шатров. Все разбежались, страже даже разгонять не пришлось, остались только самые пьяные или те, что уже спали.
         Вералга взволнованно вгляделась туда, куда устремился Мир, но мы ничего и никого похожего на Эрбина или Ария не увидели там. Через некоторое время Мировасор вернулся к нам.
       – Что, неужели не видели?!.. – в возбуждении проговорил он. – Оба, они оба были там…
       Он посмотрел на нас, он сам теперь выглядел немного помешанным.
       – Да ну вас! – Мир разочарованно махнул рукой на нас. – Можете считать меня одержимым, но я буду не я, если здесь обойдётся без них…
      Вералга протянула руку, убрать прядь волос, упавшую ему на лоб.
       – Отдохни, Мир. Ты слишком возбуждён. Так и до нервного припадка недалеко… Поспи. Утро вечера мудренее, до утра всё одно ничего уже не произойдёт.
       Он отклонился, сам убрал волосы со лба, вытирая и пот, струящийся по нему.
         – Ладно, спать тоже надо, тут вы правы. Главное, что я не ошибся… Орсега призвать сюда надо, где они, там близко и Аяя, тогда он будет знать точно, где они скрываются…
         Мы переглянулись с Вералгой, нашему другу нужен отдых. Он никогда ещё не был так возбуждён. А в последние месяцы словно решил спалить всё топливо, что было отпущено его душе.
       – Я сам призову Орсега, Мир, а ты отдохни…

        На наше счастье Ивуса как опасного смутьяна поместили в камеру одного. Вызволить его отсюда не представляло никакого труда, но… он вдруг воспротивился.
      Поначалу, узнав нас, он и вовсе отхлынул к стене своей мрачной и затхлой тюрьмы.
        – Вы?!.. – задохнулся он. – Опять вы двое, посланцы Лукавого, я узнал вас! Много лет прошло, но я помню… Снова явились... Для чего теперь? Смутить меня?
       Он так побледнел, что я испугался, не упал бы он в обморок.
        – Вовсе мы не хотим тебя смутить, Ивус, напротив, – спокойно как с душевнобольным заговорил Арик, даже руки успокоительно поднял. – Не желая напрасных мучений, которые непременно устроят, принимая тебя за опасного заговорщика, мы хотим только освободить тебя из этой темницы. А там ступай своей дорогой. Только впредь не говори так открыто и всем подряд, что думаешь. Очень много подлецов вокруг, и предать могут в любой момент за малую плату или иной посул. Люди слабы.
        – Нет, – сказал Ивус, качнув светлыми волосам. – И не поверю никогда, что кто-то из моих друзей предал меня за деньги. Не было среди них предателей. Его обманули или случилось что-то ещё… кто-то вроде вас внушил ему, что он должен так поступить со мной.
        – Иногда достаточно просто проявить слабость, – мягко возразил Арик. – Не осуждай их.
        – Я и не думал, – он моргнул большими глазами. – Кто я, чтобы судить?
       Право, иногда он похож на ребёнка, что совсем не напоминает Марея, который будто с самого детства был взрослым, словно родился Могулом, даже когда огольцом устраивал свои глупые и порой злые каверзы.
         – Не думал, а так бывает, – сказал Арик меж тем. – Я это говорю к тому, Ивус, что стоит быть осмотрительнее в своих делах и особенно в словах.
         – Ничего дурного нет, и не было ни в одном слове, которое я произнёс за мою жизнь, – убеждённо сказал Ивус.
         – Именно так, – согласился Арик. – Ты чистый человек, и сердцем и душой ты чист. А потому, Ивус, мы… Я и мой брат мы хотим спасти тебя. Идём с нами.
        – Нет, – твёрдо сказал он.
        – Для чего гибнуть? – сказал я. – А ты погибнешь, если останешься, римляне не станут даже разбирать твою вину.
        – Нет, – повторил Ивус.
        – Ивус, нет большого смысла в смерти, особенно в смерти безвестной, – негромко и стараясь не сердиться, сказал Арик. Я почувствовал, что гнев на упрямца готов вырваться из него.
       Но Ивус ещё отодвинулся, он думает прилипнуть к стене?
        – Никуда я не пойду. Тем более с вами. А если вы насильно выведете меня отсюда, я вернусь и снова сдамся страже. Ибо вы… – он дрогнул. – Вы от Лукавого явились искушать меня. И я не поддамся.
       Ар посмотрел на меня.
        – Ты ошибаешься, Ивус, – сказал я. – Злу нет дела до тебя, до таких мелких существ Оно не снисходит, как не замечает бегемот москитов на своей шкуре.
        – Может быть. Может быть, и вы не зло, а добро. Пусть вы даже Добро… но… я знаю свою судьбу и она не в том, чтобы сбежать теперь и спастись.
        – Ты знаешь свою судьбу? – удивился Ар. – Откуда это?
        Ивус улыбнулся, и улыбка его была светла, несмотря на то, что мы тут были во тьме и скверне в этой темнице. Мне показалось, от этой улыбки здесь стало светлее, словно не одни только звёзды сквозь узкое окошко освещали убогое помещение.
        – Мне был глас, – сказал Ивус. – Глас с Небес, глас Отца Небесного.
        – Глас? И как Он явился тебе? В образе голубя или ещё чего-то подобного?
        – Нет, я слышал Его во сне! – спокойно сказал Ивус.
        – Ну, во сне!.. Мало ли кто и что видит во сне! Я и императором Поднебесной видел себя и не раз!
        – Нет-нет! То не был простой сон, – уверенно сказал Ивус. – И Он сказал мне, что я должен умереть. Я словно жертва.
        – Жертва? – нет, право, он слишком много понимает о себе. Сумасшедший, возомнивший себя посланником Небес. – Во имя чего? Кто заметит эту жертву? Просто смешно, сколько всякий день казнят бродяг, никто не замечает этого, все привыкли.
        – Те, кто слышал меня, кто открыл мне сердца, заметят.
        – Но для чего умирать? Они и так услышали тебя, ты уже очистил их души.
        – Как понять людям, что они заблуждаются, что бредут во мраке, что грешат? Им нужно потрясение, чтобы осознать истину и глубину заблуждения.
       Арик не выдержал и захохотал, совершено забыв, что нельзя смеяться над умалишёнными:
        – Какой ты… наивный! Хотя, конечно, чистота предполагает наивность… Ивус, ты думаешь, хоть кто-нибудь из грешников не догадывается, в какую скверну погружается? Все отлично осознают и с наслаждением чавкают грязью, что вокруг них и в их душах.
        – Тем нужнее указать им путь избавления от греха!
        – Смертью? Смерть – это конец, она ничего не укажет тем, кто слеп и глух!
        – Они смогут прозреть. Каждый способен прозреть.
       Мы с Ариком посмотрели друг на друга. Откуда такая вера в человека, словно ему ведомо такое, чего мы не узнали за свои тысячи лет. Даже удивительно.
        – Думаешь, если ты умрёшь, людям станет отвратительна их скверна, и они станут разгребать её, очищая свои души?.. Люди не делали этого никогда и теперь вдруг прозреют? Прозреют, потому что умер какой-то Ивус из Галилеи? Потому что ты в странной надеже разбудить их спящие или слепые, или мёртвые души позволишь убить себя? Каждый день умирают тысячи сирот, мужья насмерть забивают жён, замерзают бездомные или с голоду подаются развратникам всех мастей, все это видят и знают, и никто не начинает иначе относится к обездоленным, всё то же отвращение и презрение… Почему ты думаешь, что твоя смерть что-то изменит? Что твоя жертва не будет бессмысленна, как и все прочие?
       Я усмехнулся, глядя на них, Арикова горячность даже забавна, почти как уверенность этого чудака в своей избранности.
        – Почему ты уверен, что тот глас был с Небес? – сказал я. – Почему ты не допускаешь, что те слова мог послать тебе Лукавый, нарочно смущая тебя и обрекая на гибель?
        Ивус, будто обессилев, сел на грубую скамью, служащую здесь и для спанья. Он задумался всего на несколько мгновений.
         – Снова вы начинаете… – проговорил он, морщась как от боли, и отвернулся.
         – Идём с нами, – мягко проговорил Арик, почувствовав, что Ивус всё же может уступить. – Ты ещё так молод, у тебя хотя бы будет время разобраться в самом себе и помочь другим сделать это.
        Но Ивус покачал головой.
         – Мне сказали, я проведу здесь некоторое время, а потом римский прокуратор решит, насколько тяжела моя вина, казнить меня или отпустить. Он решит… Быть может… – он поднял глаза на нас. – Быть может, он поймёт, что я ни в чём не виновен. Быть может, он решит отпустить меня? Сам поймёт, что меня не за что убивать, что я не делал дурного...
      В его голосе просквозила надежда. Никакой он не сумасшедший, вдруг отчётливо понял я. Он действительно верит в то, что говорит, в то, что можно пробудить добро в людях и открыть им путь к Свету. И это не высокомерие ложного пророка, или бред несчастного больного. Мне стало так жаль его, как страшно он заблуждается, погибнет ни за что…
        – Идём с нами, Ивус, надеяться на милосердие римского прокуратора… не глупи, ты добрый светлый человек, и мы можем помочь тебе. Ты принесешь много добра, многих страждущих сможешь спасти, подумай! – теперь горячо заговорил и я, вдруг поняв, что через него я смогу спасти многих из тех, кому никто помочь не может кроме меня, и сделаю много добра. Я стану творить добро впервые в жизни, и не за злато, а потому что это счастье, которое понимает вот этот жалкий человек, а я понял только теперь. Вдруг во мне появилось страстное желание измениться и не быть больше Льдом... Только он может спасти меня тем, что моё вечное тщеславие будет утоплено благодатью его светлой личности. Он станет светить, а я делать добро скрытый этим светом, от его имени. Всем хорошо…
        – Опять соблазн, лукавые братья! – воскликнул Ивус, вспыхивая. – Уходите и не говорите больше со мной…
        – Ивус…
        – Уходите! Не то кликну стражу!
        – Зачем гибнуть, если можно спастись и послужить людям? Ты же хочешь нести добро, так неси, не хорони его вместе с собой.
        – Хватит… вы достаточно лгали мне. Всё, что я мог сделать, я уже сделал…
        – Это не так…
        – Стража!
        – Глупец! Они придут и всыплют тебе плетей!
        – Пусть так, но только не с вами! Хитрецы, скользкие плуты! Вы хотите увлечь меня жизнью, поставить на свой путь. Я иду моим путём, и ваш мне не нужен!.. Нет и нет! Убирайтесь!.. Прочь!
        Мы с Ариком переглянулись со вздохом, он взял меня за руку. Очнулся я уже возле их горного озера.
        – Какой же противный упрямец… – сказал Арик дрогнувшим голосом, устало убирая волосы с лица, и наново перевязывая их под затылком сползшей было тесьмой. – Убеждённый, твёрдый… как скала.
        Я поднял взгляд на него, здесь только-только упал закат, покрыв всё ещё негустой тьмой. Голова уже перестала кружиться, скоро привыкну к этим перемещениям.
         – Марей был такой же. Он очень похож на него… – проговорил я, выпрямляясь. – Но Марей был царственный юноша, сильный и уверенный с рождения. А этот… добрый. Не знаю, слишком мягкий…
          Проделав несколько шагов, я почувствовал себя увереннее и сказал то, что пришло мне в голову из-за воспоминания о Марее-царевиче:
        – Как ты думаешь, Ар… как думаешь, Аяя могла бы убедить его?..
          Арик вспыхнул и подскочил ко мне:
          – И думать забудь, Эр! – прошипел он.
          – Но мы с тобой не можем… – растерянно проговорил я. – Нам нужна помощь. Он погибнет, ведь погибнет, римляне не играют с такими. А если она…
          – Эр, я прошу тебя… – проговорил Арик с угрозой. – Не говори об этом. Ты не понимаешь…
         Но потом выдохнул, отходя от меня.
         – Я прошу тебя, даже не говори об этом, – едва слышно произнёс он. – Аяю оставь в стороне от этого, даже имени её не упоминай... А, что до Ивуса… Дай мне подумать. Столько всего навалилось разом, что… Я придумаю что-нибудь. Сейчас надо… мне надо перестать думать о нём неотступно, чтобы надумать что-то…
       Он посмотрел на меня и верно, усталый донельзя.
        – Идём домой, спать пора.
       Всё верно. Но мне не спалось, особенно, когда я думал, что там происходит с Ивусом или будет происходить, если его стражники не станут ждать, а тайно избавятся от него этой же ночью. А что, он не знатный узник, простой бродяга, чего зря держать в темнице?.. Он никак не шёл у меня ни из ума, ни из сердца, это несчастный. Придумал Глас Небесный и прочее, надо же, считает себя призванным раскрыть глаза и сердца людские. Если бы мог существовать такой человек, который изменил бы человеческую суть, отвернул от скотства к Небу. Чтобы хотя бы иногда, хотя бы в жизни раз люди оказывались способны отказаться от себя для ближнего.   
         Если бы это было возможно! Если бы это было возможно, Ивус, мир стал бы совсем иным! Как ты наивен...
         А потому я, устав разгонять свои мучительные мысли под мерное дыхание и богатырский храп своих товарищей по этому помещению, встал и, натянув, что попало под руку для тепла, вышел на волю. Ночь мерцала самым чистым небом, какое только можно вообразить, половинка луны освещала окрестности настолько хорошо, что можно было хоть вышивать при её свете. И я от нечего делать отправился вниз в рощицу или лесок, что рос вокруг чудного тёплого озерка, развеять непрошенное волнение и бессонницу.
       Вот странное озеро, странная вода, странный у неё вкус, странный запах, нет ни рыб, ни водорослей в той воде, а вокруг всё цветёт и благоухает, уже успело распуститься, весна набирает силу. Может всё же искупаться? Боязно, я плавал отлично, но в этом озере мне почему-то было боязно…
       И вдруг… я вздрогнул, услышав голоса среди деревьев, и отошёл за стволы, нежная листва едва начала покрывать ветви, они скрыла меня. Я сразу узнал их, это были Аяя и Арик. Он тянулся к ней, она ускользала, не отталкивала, но ускользала… Боги…
        – Яй… Яя… осьмой день, моих сил боле нет…. – блеял мой проклятый брат, я убил бы его сейчас за один этот противный голос.
        – Огнь, что ты… ну…
       Она изгибалась, снова выскальзывая, но он опять настигал её и обнимал, притягивая к себе длинными, как змеи руками, она не давалась, но и не сердилась.
        – Огнь… да что ж такое сей день…
       Я вжался в ствол дерева, они не могут увидеть меня, если я не стану шевелиться, надеюсь, им надоест эта глупая возня здесь меж деревьев, они уймутся и уйдут в дом, спать. Или хотя бы он уйдёт… Я поднял глаза к небесам, хотя бы так и случилось! Боги не позвольте мне услышать хотя бы их поцелуи…  почему я не умею исчезать?!
       Но он поймал её снова, склоняясь к ней, чтобы поцеловать, что-то шепча на её кожу, в её ухо, её растрепавшаяся коса мотнулась по заду, но его руки… их у него будто и не две, а два десятка…
       Я задохнулся, видя, до чего он ловок своими руками, он поднял ей подол, её ноги блеснули белизной в свете луны… бесконечно длинные белые ноги…
       Чёрт возьми, как бы сбежать теперь, чтобы…
       Или пусть увидят, помешать им… прервать их… чёрт!
       Но что им может помешать? Уже ничего… ничего, они кроме друг друга уже не видят и не чувствуют…
       Я бросился бежать к дому в гору, и остановился уже только в саду, задыхающийся, с ослабевшими ногами, с сердцем скачущем даже не в груди и не в горле, а где-то вне меня…
        Ар… мерзавец… я должен был, увидеть всё это… Мерзавец… убил бы тебя…
        А почему я не убил его?..
        Почему не убил?!
        И её тоже… говорила, что любит… и смотрела с любовью… лгунья…
        Почему я не убил их?..
        Сбежал как трус, как будто это я виноват перед ним, будто это не он на спину повалил мою жену…
        Мою жену!..
        Что они там ещё делали, я слава Богам, не видел… А надо было убить его! убить его там же! И…
       И что?..
       Аяя… ты… как ты могла? Ты оставила меня, своего мужа, а ведь любила меня. Но всё забыла, всё оставила, нашего ребёнка бросила в топку его страсти… Всё ради него… Аяя… 
        Нет, спать я теперь не мог… конечно, нет… какой сон, я теперь год, наверное, не усну, так и буду видеть, как он задирает ей юбку, как светятся её белые ноги…
      Я замер у ствола какой-то яблони что ли, кривоватые ветви… услышав их, идущих к дому.
        – Иди, Ар, ложись, я овец посмотрю, там одна окотиться должна… может, опросталась, – тихо сказала Аяя, отрываясь из его объятий.
        Он поднялся на крыльцо, на верхней ступеньке остановился, обернувшись на неё, когда она заходила в сарай. Вот так отдаётся ему на какой-то ночной траве, а после ещё коз, или кого там, овец каких-то, идёт смотреть, и любит его, и снова отдастся, когда и где бы он ни захотел, где бы ни приступил с этим…
       Аяя, ты же моя жена, почему ты оторвалась от меня и прилипла к нему? Почему ты любишь его? почему его, не меня?.. Яя, почему?.. ведь ты меня любила, я знаю, потому что как ты полно никто меня не любил. Но, выходит, его ты любишь ещё больше?!.. как это может быть?! Где там в тебе помещается такая громадная любовь?..
         И как же я? Больше не любим, не нужен?.. 
         Нет, нет…
         Я дождался, пока она выйдет из сарая, и вышел из-под деревьев.
        – Ты что это?.. – она остановилась на мгновение, немного растерявшись. – Эр, чего не спишь, ночь-полночь.
        – Не спится.
        – Почему? Хочешь, травки заварю тебе? Али мёду дам? – негромко и даже ласково спросила она. Эх, Яя…
        – Нет… Скажи, Яй, ты помнишь Марея?
        – Марея? – она зябко повела плечами, кутая их в большой платок, а на нём, как и в волосах налипли былинки с той травы, где… потому что прошлогодней травы там пока больше новой…
        – Да, Марея, Марея-царевича, – я вглядывался в неё. – Неужели не помнишь? Ты так любила его… Марей-царевич… о его любви к тебе целые легенды ходили, пока стоял Байкал.
       Аяя села на скамью, что была устроена здесь под навесом. Этих скамей у них тут была не одна. Со столами и без, можно и пищу вкушать летом, и книги разложить, хочешь под сливой, а хочешь под орехом, можно под вишней, что скоро покроется цветами и станет похожей на юную невесту…
        – Я не помню. Хотя Рыба рассказывала мне что-то…
        – Ясно… Конечно, Смерть отобрала у тебя многое, в том числе и память о Марее… Но… теперь неважно. Теперь важно иное, Яй. Он… он возродился в другом человеке и… теперь ему грозит гибель.
        – Марею? – она выпрямилась, хмурясь.
        – Да. Только теперь он не Марей, теперь его зовут иначе, он совсем другой человек, но только на первый взгляд, а… на деле… Мы не можем его уговорить спастись. Он не верит нам, мне и Арику. Он может поверить только тебе…
        – Что?.. – Аяя нахмурилась. – Какое-то наваждение.
        – Мне тоже казалось, что это наваждение, пока я не заглянул поглубже в его глаза… Теперь только ты можешь его спасти.
          – Я? Что-то странное ты говоришь… Как?
          – Уговори его.
          – Уговорить?
          – Ты единственная, кого он может послушать. Летим к нему, он в темнице, Арик легко унесёт его оттуда, но он не соглашается. Уговори его. Просто не отвергать нашей помощи и всё.
        Аяя поднялась.
         – Ну летим, – просто сказала она. – Если я могу помочь кому-то не погибнуть… куда угодно полетим.
         Конечно, на это я и рассчитывал…
         – Я разбужу Арика, – сказал я.
        Излишне говорить, как ругался мой брат, когда я поднял его с постели, вернее с его печи, и тем паче, когда объяснил, что мы с Аяей хотим делать. Но его ругань, произносимую среди ночи приглушённым шипящим и рычащим шёпотом, я выслушивал с внутренним удовлетворением. Аяя же встретила на дворе, уже одетая в обычное дневное платье из белого хлопка, с аккуратно заплетёнными косами, кутая плечи в большой светлый платок из тонкой шерсти.
        – Яя… – проговорил мой брат, увидев её.
        – Ар, Эрик говорит, что я могу помочь одному человеку прозреть и принять вашу с ним помощь, – сказала она. – Я готова, Огнь. Летим?..
       Ар посмотрел на меня с укоризной:
        – Что ты делаешь, Эрик? – негромко проговорил он. – Что ты… делаешь?.. Ты… не ведаешь даже… будет поздно, когда ты поймёшь, что натворил…
       «А ты как думал?!», – злорадно подумал я, но вслух не сказал ничего. Пусть я грешник, дурной человек, но он сам хотел спасти Ивуса любой ценой. Что за цена, если Аяя поговорит с ним? Не обольщает, как мы думали некогда, что это был бы грех с её стороны, но попробует раскрыть ему глаза на то, как это глупо гибнуть, когда можно спастись. Разве не больше в мире оттого будет добра? Больше, чем от его гибели?
        – Хорошо, летим… – сказал Арик. – Но и ты, Эр, полетишь с нами, не думай, что останешься досыпать…
       «Досыпать», вот уж спать – это последнее, чего я хотел теперь, теперь я хотел помучить этих двоих... и пока у меня это получалось.
        Много времени не понадобилось, несколько мгновений и мы снова в той же темнице Ивуса. Но Арик оставил там Аяю одну, приложил палец к губам, глядя на меня, вывел за пределы камеры. Глубокая ночь, даже стража дремала, а то и крепко спала, и нас двоих, затаившихся в коридоре темницы, никто не заметил.
        – Как думаешь, удастья ей? – проговорил я.
        – Молчи теперь, – сказал Арик, не глядя на меня. Даже не сказал, я зло прошипел.
        – Мы не можем слышать?
        Арик посмотрел на меня, садясь на какой-то выступ в стене.
        – Ты слишком много хочешь от меня…
        – Порой мне кажется, ты всесилен, – сказал я, примостившись рядом с ним.
        – Не надо лести, я не так глуп, каким кажусь тебе, и немного менее тщеславен, – поморщился Арик. И хотя я не мог этого видеть в темноте затхлого коридора, но почувствовал.
        К сожалению, ни я, ни Ар не могли знать, что происходило в темнице в это время…
        …Быть может, если бы они могли, то устыдились бы тому, что подвергли меня этому испытанию ни за что ни про что… Хотя… почему ни за что, моя вина пред ними обоими немалая, за неё и плата…
        Оказавшись совершенно одна в тёмной и тесной камере, я поначалу вообще не знала, что же мне делать, разбудить спящего пленника или дождаться, пока он проснётся сам? Я присела на скамью, что стояла напротив такой же, как та, на которой спал он сам. Постепенно глаза приспособились к темноте, и я разглядела его, того, кто спал сейчас, вытянувшись навзничь на суховатых досках убогого ложа. Ничего знакомого в его лице не было, я не знала этих тонких черт, ни этих вьющихся волос, ни стройного, скорее худого тела под грубым хитоном. Сандалии на его ногах были пыльными и старыми, с сильно вытертыми ремнями и подошвами и, должно быть, уже натирали ему ступни.
       Как его зовут? Эрик сказал: Марей? Да нет… Марей… Марей, в этом имени есть что-то щемящее болезненное для моей души, но такое давнее, настолько, что я не могла этого найти, как трудно отыскать древние постройки занесённые песками. А этого человека я не знаю.
        Или знаю?
         Как я могу помочь тому, кого не знаю? С чего ему слушать меня?
Глава 12. Любовь в весеннем саду
       Я проснулся вдруг, так же как и заснул, словно кто-то накрыл покрывалом, а теперь это покрывало вдруг отбросил. И я увидел… Я не знаю, кто она была эта чудесная девушка. Я точно не знаю её и никогда не видел, но она… словно родилась вместе со мной, точнее я родился с нею, с её образом в сердце. Эти тонкие черты, нежная кожа, волны шёлковых волос, струящиеся её за плечи. И я знаю, что она пахнет розовым шиповником. Именно розовым шиповником и больше никаким иным цветком… Сейчас она повернётся ко мне от окна, через которое она смотрит на неполную луну, и я увижу её глаза, огромные тёмные, с этими ресницами, что кажутся синими, потому что пушатся сейчас в лучах луны, половинной, но такой огромной…
        – Кто ты? – выдыхая, спросил я, и сел. – Кто ты, прекрасная?.. Прекрасная…
       Она повернулась, чуть вздрогнув на мой оклик, и засмеялась, смущённо.
         – Я?.. Я – Аяя, а как твоё имя? – голос у неё нежный и смех мягкий, журчащий. Словно ручей перебирает золотые монетки…
         – Я – Ивус, – сказал я, и мой собственный голос показался мне каким-то плоским и необаятельным, не таким как всегда.
         Она удивлённо повторила моё имя и села на скамью недалеко от меня, и не рядом, но руку протяни и вот она…
         – Странно… – проговорила Аяя.
         – Что тебе кажется странным? – спросил я, разглядывая её. Никого красивее я не видел в своей жизни. Какое-то чудо… Неизъяснимая пленяющая прелесть…
         – Не знаю… Теперь, когда ты проснулся, мне кажется, я знаю тебя. Знаю давно и очень хорошо, очень близко… как это странно… – проговорила чудесная девушка.
       Она огляделась по сторонам не с интересом и не со страхом, но с каким-то удивлением что ли:
        – Почему ты в этой темнице? – спросила она.
        Я засмеялся.
        – Не знаю… Наверное, как бродяга. Или даже смутьян.
       Она покачала головой:
        – Тогда зачем тебя держать в тюрьме? Бродяг просто вешают и не держат в темницах.
        – Значит, как смутьян.
        – Ты не похож на такого, ты смирный, по-моему…
       Я засмеялся, именно так и я думал о себе, что я очень спокойный, смирный.
        – Намного интереснее, Аяя, почему ты в темнице вместе со мной? – спросил я.
        Она пожала плечами и посмотрела на меня:
        – Мне сказали, что я могу помочь тебе спастись.
        – Как?
        – Этого я тоже не знаю. Но… может быть, ты сам знаешь? Кто ты, Ивус?
         Это вопрос, кто я, правда? Бродяга и смутьян, но разве я так думал о себе? Я никого не подбивал на смуту или бунт, не думал даже, напротив…  Хотя мои мысли идеи могли подтолкнуть, конечно… могли…
        А вот кто я сам? Мой отец был плотником, а мне так и не далось ремесло, я всегда слишком много думал, и это мешало мне быть хорошим работником, потому что, задумываясь, я портил работу, за что получал ругательств, батогов и плетей, бывало. Выходит, работником я был негодным.
        Зато у меня получалось говорить с людьми, и они забывали свои печали и горести, начинали видеть в себе и в своей жизни больше хорошего, чем дурного, и жизнь их менялась. Я говорил им: «Не смотри на тех, кто счастливее, кто живёт лучше, такие всегда найдутся и их всегда много. Но ещё больше тех, кому хуже. Взгляни на них… и ты поймёшь, как ты счастлив. Сколько здоровья, удачи и благополучия в твоей жизни. Насколько полно любит тебя Господь, что, посылая испытания, он твою душу закаляет и кристаллизует, как бриллиант»…
         Верил я сам во все эти слова? До последнего звука. Ни в одном из них не сомневался ни одного мгновения. Поэтому и те, к кому я обращался, верили мне, поэтому и слушали.
         – Но тогда, Ивус… это большая ошибка, то, что ты здесь, – сказала Аяя, выслушав меня. – Выходит, ты добрый человек.
       Я покачал головой:
        – А мне представляется, что всякий оказывается там, где он должен быть во всякий момент времени, – возразил я.
        Тогда она засмеялась и сказала:
        – Значит то, что я здесь, тоже предопределено.
        И это тоже верно. Это чудо, что она здесь в этом ужасном месте со мной. Но… стоило попасть сюда, чтобы она пришла ко мне. Всё имеет свою цену. Иногда надо всё потерять, чтобы обрести больше…
        – Наверное, – я коснулся её руки, мягкой тёплой кожи. – Я… этому рад.
        Не в силах оторваться от неё, я потянул её руку к себе, прижал к лицу, она тёплая и маленькая. Наверное, ладонь розовая, у пальчиков мягкие и нежные подушечки… в темноте не разглядеть, видно только как бела кожа… И верно, пахнет, шипковыми розами. Вот только откуда я знаю, как пахнет розовый шиповник? Видел я его хоть раз в жизни?.. Я не помню, а аромат этот знаю. Как словно знаю её, всю её, словно она близка и дорога мне всю жизнь, словно я знаю её всю, от кончиков вот этих маленьких пальцев, до кончиков шёлковых волос. Я никогда не видел её прежде, как не видел шипковых роз, но я её знаю и… люблю… Но главное, я знаю, что она не станет ни насмехаться надо мной, ни снисходительно скучать, слушая мои речи, не станет считать, что я несчастный сумасшедший или, напротив, с придыханием замирать, когда я стану говорить с ней. Она не похожа ни на кого, кого я встречал до сих пор. Я её совсем не знаю, потому что я вообще не знаю никого похожего на неё, но и знаю её так, словно с самого рождения знал и всегда ждал этой встречи. И этой любви…
       Я впервые подумал это слово в таком значении, в первый раз, хотя я думал, что знаю о любви всё, оказалось – нет… Целый океан любви был скрыт от меня. И вот он, открылся сегодня…
        – Ты… волшебница? – спросил я, не отнимая её ладони от своего лица, так хороши её прикосновения.
        Она засмеялась и сказала не рисуясь:
        – Люди называли и Богиней.
        – Это глупости, ослепление красотой, – сказал я.
        Она засмеялась:
        – Я тоже так думаю, ну, кроме ослепления… просто кто-то сказал один раз эту глупость, и стали повторять…
        Тогда я, не смущаясь почему-то, погладил её по шее, положил руки на её плечи, провёл и по ним, хрупким, острым и одновременно круглым, умещающимся в мои ладони, легонько скользнул по хорошеньким упругим грудям, но она, смущаясь, отклонилась, не позволяя, я не стал нагличать и сжал тонкую талию ладонями, мои пальцы сошлись на ней, как пояс. Я знаю её, как не знал никого больше. Так близко и полно я не знал даже своей жены… а об Аяе я всё знаю, знаю, как она спит, как пьёт воду, как улыбается, просыпаясь по утрам… Аяя…  Я приложил ладонь туда, где билось её сердце.
        – Нет, Аяя, ты человек, – сказал я, выдыхая с волнением и радостью. – В тебе бьётся сердце то быстрее, то спокойнее. Ты говоришь, дышишь, ты пахнешь как человек, и любить тебя, должно, как человека.
        Она опять засмеялась, смущаясь ещё больше, отвела мои руки от своего тела, опустила голову.
        – Ты любил? Раньше?.. – спросила она очень тихо. – Где она, твоя любимая?
        Я вздохнул, возвращаясь в прошлое ненадолго, нехотя, всё было давно, давно потеряно и давно отболело.
        – У меня была жена, это было очень давно… Это было очень грустно, когда она умерла, она и наш сын… когда это случилось, я чувствовал себя одиноким… – сказал я, вспоминая дела давних уже лет.
        Но ясно, что она спросила не о том, что случилось, а о том, что я чувствовал, потому я продолжил:
        – Любил ли я? Я не знаю, нас сосватали шестнадцати лет. Через год она умерла, не успев пустить корни в моей душе. А я… я не успел научиться любить одного человека, одну женщину, как стал любить всех людей на земле.
        – И… Это возможно? – она сощурила веки, вглядываясь в меня. – Любить всех?
        Я пожал плечами:
        – Мне казалось, мне удаётся. И это несложно, Аяя, подумай – я улыбнулся, мне и, правда, не было трудно. – Люди… так слабы, так неразумны и хрупки, как дети. Все как дети, понимаешь?
       Она смотрела с интересом, я видел, как блестят её глаза.
        – Все?.. – переспросила она.
        – Конечно, подумай, – обрадовался я, что могу сказать ей об этом. – Аяя, разве мы все творили бы столько глупостей и зла, если бы не были просто неразумными детьми?
        Она смотрела на меня во все глаза.
        – Ты… правда, думаешь так? – тихо прошелестела она.
        – Конечно. Потому нельзя и злиться на них, обижаться. Я пытаюсь объяснить это каждому…
        – Но подожди, Ивус, ты, что же, каждому говоришь: ты дитя, тебе всё простительно?
        Я засмеялся:
        – Нет! Напротив, каждому я это говорю обо всех прочих, а его собственную душу стараюсь научить быть взрослой, отвечать за всё, что сделал и даже подумал, и не делать такого, что можно простить детям, но непростительно зрелым душам. Понимаешь?
        Мне так хотелось, чтобы она меня поняла.
        – Если человечество повзрослеет, оно станет счастливее… Не будет больше лжи, не будет войн, потому что это всё те же детские игры, ни воровства и убийств, потому что зрелый человек понимает, что можно, а чего нельзя…
        Она засмеялась, качая головой, но это не насмешка, словно она сделала открытие для себя. Словно я открываю ей что-то, о чём она не знала, а может быть, и не задумывалась никогда прежде. Какое счастье, открыть именно ей что-то, что я понял сам.
        – Как это… странно и необычно… Знаешь, я много изучала природных сил, животных… Но мало задумывалась о человеческой нравственности, полагая её данностью.
        – Это потому что ты нравственна сама, тебе  не приходили в голову мысли, что люди не такие как ты.
        – Может быть… а может быть я была слепа и не хотела наблюдать… Получается, Ивус, что каждый человек отдельно – взрослый и зрелый, отвечает за себя и свою жизнь, а все люди вместе, всё человечество – это всё ещё детская душа. Не кажется тебе это странно?
        – Конечно! – обрадованно засмеялся я. – Когда все поймут, что за всех отвечает каждый, а за каждого – все, когда перестанут думать, что мелкое или крупное зло, свершённое каждым, проскочит незамеченным, как думают неразумные дети, когда Господу не придётся приглядывать за людьми, как следят мамки, вот тогда и начнётся всеобщее благоденствие. Когда мы осознаем, что мы созданы по образу и подобию Его. Все мы. Надо просто впустить Бога в душу и всё, тогда в неё никогда не заглянет Зло.
        – Бог и так с нами с самого рождения, разве нет?
        – Да! Именно! – ещё обрадовался я. – Но своими грехами мы убиваем, изгоняем его, впуская Тьму…
        Она улыбнулась, и погладила мои волосы.
        – Какой ты… Ивус, ты… я не знала таких как ты… И… волосы мягкие… и кожа… – её прикосновения нежные и тёплые, словно это прикасается сама жизнь, никто по сию пору ни разу не касался меня так. Погладь ещё… не убирай руки… Обними меня, Аяя…
        – Ты… Ивус, ты должен жить, чтобы донести это до всех, научить людей сохранять Бога в сердцах, – тихо сказала она, светя на меня глазами и всем своим чудесным лицом.
        Я покачал головой, что тут спорить, какая во мне ценность?..
       А вот в тебе, Аяя…
      Я коснулся её лица, волос, не решаясь смелее касаться её тела, не желая смущать и отталкивать её этим, и снова взял её руку и приложил к своему лицу, к губам, зажмурив глаза от удовольствия. Удивительно как легко мне с ней.
        – Это дойдёт до каждого в своё время, потому что ты права, мы рождаемся такими, – тихо выдыхая на её кожу, сказал я. – А я… всем людям на всей земле я всё одно не смогу этого сказать. Да не всякий и услышит.
       Она улыбнулась:
        – Вот теперь я слышу слова разума, Ивус.
        – Разум идёт об руку с гордыней, ослепляющей нас, – возразил я, покачав головой.
        – Это не о тебе. Гордыни в тебе нет… А твоя мать? Она жива?
        Я посмотрел на неё.
        – Не надо, Аяя, – нахмурился я невольно. Единственный человек, кто не поймёт и не простит моей смерти, это моя мать. – Мать… конечно, моя смерть, ежли ничего иного не приготовлено мне, моя смерть разобьёт ей сердце, но… Разве его не согреет мысль о том, что я умер не зря?
       – Не зря… Ивус… Ты слишком веришь в людей, которые не верят в тебя! – проговорила она с горьким вздохом.
       Я только покачал головой, она ещё не понимает, она не хочет поверить, что Бога в людях больше, чем грязи. Но почему? Ведь в ней самой столько света?
       Она долго смотрела на меня, потом придвинулась, коснулась другой рукой моих волос, погладила их, вороша легонько, пальчики коснулись кожи, шеи…
        – Уйди отсюда просто, чтобы жить, – сказала она, готовая обнять меня. – Не учить, не проповедовать, просто жить. Прекрасной и светлой жизнью своей стать примером всем.
       Я выпрямился, глядя на неё. Я задрожал от мысли о том, что хочу сделать: сейчас я спрошу её и сразу пойму, она настоящая и не лжёт или же только наваждение или вовсе порождение моей души и ума, напуганных приближением смерти и жаждущих любви, той любви, какой я не успел узнать…
        – Жить? – я улыбнулся и протянул руку к её волосам. – Аяя… А ты?
        Я держал ладонью её лицо, прикасаясь к щеке и шее, она не отвернётся, чтобы солгать. Но она  не пыталась.
        – Ты сама? Ты станешь жить со мной? Станешь моей женой? – я внимательно смотрел в её лицо, я всматривался, боясь ошибиться. Ведь если я ошибся в ней, я ошибаюсь во всём… во всём и во всех.
       Она дрогнула, моргнув, дрогнули и розовые губы, но тут же выдохнула, словно ахнула, не ждала такого вопроса. Нет, она лгать не станет, она настоящая. Ни лжи, ни фальши. Она такая, какую я только и мог отыскать, чтобы полюбить. Полюбить не как всех, всех, кого я знаю, и кого не знаю и не узнаю никогда, потому что те даже ещё не родились, но придут в этот мир когда-нибудь. Но полюбить только для себя, только для своей радости, для счастья каждого своего дня я смог только её…
        Но…
        – Нет, Ивус, – краснея, произнесла Аяя, и слёзы дрогнули в её голосе, словно она сожалела, что не способна солгать мне.
       Рассвет уже заливал темницу светом, и я хорошо видел её, самую прекрасную из всех прекрасных женщин на земле. И она не соблазняет меня. Я хочу соблазнить её, но она опустила голову, пряча стыдливый румянец:
        – Такой любовью я не смогу одарить тебя, – покачав головой, проговорила она.
        Не лжёт. Вот почему я хочу любить её и владеть ею. И хочу несбыточного: чтобы и она полюбила меня.
        – Ты… принадлежишь другому? – тихо, пересохшим горлом просипел я.
        – Да… – кинула она.
       Я засмеялся. Я заставил себя засмеяться, чтобы смехом разогнать боль, что тысячами лезвий воткнулась мне в сердце с её отказом. Хотя это странно, что мне так больно сейчас. Но её отказ означал, что я прав, что приготовился к смерти, что я прожил коротко, но чисто и так, как я чувствовал, должно. Я рассмеялся, чтобы не мучить её, чтобы она не догадалась о моей боли, чтобы даже не подумала, чтобы даже мимолётом не коснулась её мысль о том, до чего мне больно из-за того, что она отказывает мне. Отказывает от жизни, она была бы ложной, не той, что я хотел всегда, но жизни…
          Я смеялся, хотя мне хотелось заплакать и в отчаянии закричать, ведь, скажи она: «Да! Стану твоей, бери меня, и идём отсюда!», я бы поверил и пошёл за ней, куда бы она ни повела меня… куда бы ни повела, и отказался бы от всего, только бы она была моей. Чтобы она обо мне сказала всем: «принадлежу ему». Только бы узнать, что это: в рай возноситься с ней, что это: просыпаться по утрам и засыпать ночами под одним одеялом. Всё бы отдал за это. Я перестал бы быть собой, потому что и она не была бы той, кого я вижу перед собой. Но мне не суждено свалиться в грех и утонуть в нём, не суждено этого узнать никогда. Мне пришло это желание, эта мечта в последние дни моей жизни…
       В благодарность за то, что она не лжёт, я обнял её, пряча слёзы, горькие, готовые брызнуть не из моих глаз, из самого сердца, словно у меня отняли самое дорогое, самое желанное, что только могло быть на свете. Вот настоящий соблазн. Ничто не стоят слова и любое смущение
       Я обнял её, желанную и недоступную, благоухающую, как цветущий куст, душистый, упругий, живой… Аяя, спасибо, что ты настоящая! Ты – сама жизнь. И жизнь отказывается от меня. Потому что лжи нет для меня. И нет для меня жизни, я прошёл её до конца. Если бы я не встретил Аяю, я не узнал бы этого, я бы этого не понял, а теперь я знаю, что ничего больше, выше не будет. Значит всё правильно, я ни в чём не ошибался.
        – Спасибо! – сказал я, отпуская её из моих объятий. Я не хочу душить её.
        – За что? – прошептала она. – За что благодаришь меня?
        – За то, что ты не стала лгать мне, что не обесценила всех слов, что были произнесены здесь, своих прикосновений, своей улыбки… Это всё навсегда останется в моём сердце. Даже, когда оно перестанет биться. И я буду любить тебя, и пока я жив, и после…
       – Ивус…

      …Мы всё же вмешались. Уже рассвет осветил окрестности, скоро придут сюда и застанут нас, мы многое можем, но не становиться невидимыми…
       Я и Эрик вошли в темницу, где, кажется, больше не было затхлости и духоты. Аяя, бледная и словно ошеломлённая, совершенно потерянная, поднялась навстречу мне, то есть нам с Эриком, качнула головой. Но сказала:
         – Спасите его, то чудесный человек.
        Однако Ивус, увидев нас, отшатнулся, и скользнул к стене по скамье, только бы быть дальше от нас.
        – Кто они?! – воскликнул он. – Аяя, почему они с тобой? Разве Ад послал тебя? Этого не может быть!
        – Нет! Ивус, поверь, мы с добром! – воскликнул Эрик, и мне кажется, я не видел его таким взволнованным ещё никогда.
       Ивус лишь покачал головой:
        – Нет… Вы и её взяли в плен и заставили явиться сюда, её… Её, настоящий чистый родник. Вы заставили её, думали, она соблазнит меня, но она не смогла солгать… Над нею Ад не властен.
        – Ивус, да выслушай! – воскликнул я.
       Ох, Эр, что ты натворил?! Нашёл переговорщика – Аяю, я так и знал… Так и знал! Она не умеет лгать, а Ивус, конечно, сразу разглядел всё, что должен был разглядеть и… и вот… Теперь его сердце… что с его сердцем? Ему больно… Он был лёгок и светел, а теперь ему больно. Будто мало выпало ему испытаний… Боже… он полюбил её, и теперь страдание заполнило его душу.
         Это не игра, не забава, как Эр этого не понимал, когда потащил её сюда? Ведь он помнил, каков он… А теперь… Боги, как горят глаза у этого человека теперь. Теперь он ожил настолько, что умирать ему будет куда страшнее. Полнее жизнь, страшнее смерть. Все чувства проснулись в нём, теперь боль для него станет болью, а не игрой, и теперь ужасы всего, что ему предстоит пережить, не будут испытаниями фанатика, но муками живого человека…
       Меж тем Ивус сверкал глазами, был бледен и растерян.
         – Слушать… Слушать вас? Нет! – горячо воскликнул несчастный Ивус, голос его сорвался в высоту. – Я выслушал её… И я…
       Он повернулся к Аяе, и лицо его осветилось, становясь неизъяснимо прекрасным, юным. И он произнёс тихо и уже совсем иным голосом и в глазах его не отчаяние и страх, а свет и радость:
        – Слушай меня, Аяя: я люблю тебя! Теперь люблю и стану любить и здесь, сколь бы мне не осталось, и там, за Завесой! Уже ничто не помешает мне. И никто. Ты подарила мне эту любовь, только сию ночь я узнал, о чём слышал много раз. А теперь она во мне.
        – Ивус…
        – Не тратьте слов! Аяя не стала лгать, она не такая как вы! Два брата, два лица, но словно одно сердце…
        – Мы не лжём, мы можем помочь. Почему ты не хочешь спастись?
        – Я прошёл свой земной путь.
        – Это не так! Никто не знает своего пути! – воскликнул я в сердцах. Этот человек, которому едва тридцать лет говорит мне о том, что считает свою жизнь прожитой. Да что ты видел?!
        – Я видел всё, с меня достанет.
        – Послушай, Ивус, – снова попытался на сей раз Эрик. – Ты думаешь, умереть так просто? Но… Они станут пытать тебя, прежде чем убьют. Бить плетьми или палками. Подвесят на кресте умирать страшною медленной смертью… Ты готов к этому? К этой боли?
         – Я видел не один такой крест, и на них висели такие же живые люди как я. Они умирали, и им было больно… Это мой путь.
         – Какой же ты упрямец…
         – Ивус, неужели, если ты спасёшься, те, кто шёл с тобой изверятся в тебе? Если ты спасёшься… так давай я приму твой облик и останусь здесь… а ты уйдёшь, продолжишь жить. Я не умру, а ты… – начал было я, чувствуя отчаяние его переупрямить.
      Но я, во что бы то ни стало, хотел вызволить его, сам не знаю, почему. Это желание было так велико и  горячо, что я удивился самому себе. Быть может, я хочу его спасти, просто потому, что я могу это сделать…
         Но он лишь расхохотался, причём неожиданно весело и легко:
          – Я обреку на муки тебя, хотя и не знаю даже твоего имени, не знаю, кто ты, посланник Лукавого или Ангел Небес?.. Нет, странный Ангел. У каждого свой путь. И свой крест… И ты… – он всмотрелся в меня, – думается мне, кем бы ты ни был, ты страдал не так мало, чтобы стремиться  познать новые муки…
        Но тут Аяя снова подошла к нему, обойдя нас с Эриком. К нему, ледащему и глазастому, с торчащими ключицами, и с пыльными волосами, ростом нам до кадыков не выше. Но она обошла нас, даже не касаясь, чтобы снова подойти к нему...
        – Ивус, останься жить? Останься жить, ради меня? – тихо сказала она, коснувшись его плеч, его локтей.
       Он весь преобразился при её приближении, тем более при прикосновении, становясь сияюще красивым, как никто, кого я видел во всю жизнь…
       Он моргнул светящимися огромными глазами, улыбка сквозила в них, полная любовью. Боги, где берётся столько любви? Я за свою любовь требую столько крови и плоти и столько ответного огня, что можно спалить всю землю без остатка, он не требует ничего, только ответа, вот так глаза в глаза, без стыда при нас.
         – А ты станешь жить со мной? – спросил он. – Ты? Ты, Аяя? Ты  сможешь так любить меня, чтобы я забыл обо всём? Останешься со мной?.. Со мной? – его глаза огромны, всеобъемлющи, они поглощают не только её, но и нас с Эриком. – Ты ведь уже сказала, что не можешь быть моей женой… Кем же станешь? Сестрой?
        – Сестрой… – бессильно выдохнула Аяя.
       Он засмеялся, но горше смеха я не слышал никогда и не предполагал, что столько боли может быть в смехе. Слёзы выступили у него на ресницах, я увидел их блеск. Он сказал, старательно делая свой голос лёгким и прозрачным, невесомым, хотя сердце его тонуло свинцом, захлёбываясь кровью:
        – У меня тысячи сестёр и ты не нужна мне в сёстрах, Аяя... Аяя… – он произнёс её имя так, что по моему сердцу пробежала дрожь…
           Если бы я был способен так произносить её имя… Если бы я мог вот так не требовать любви, как не требует и не ждёт, больше, даже не надеется он… Боже, как я мелок в сравнении с ним. Я обыкновенный, обыкновенный мелкий, серый, ревнивый, злобный собственник готовый выпить всю кровь из той, кто воздух и кровь моей жизни. Он же… Он готов и отпускает её не быть его, не принадлежать ему даже в мыслях…
       Ивус улыбнулся так, что человека менее зоркого это могло бы обмануть, он улыбнулся так, что можно было думать, что он и не думал ни мига получить её сполна. Её, свою любовь. Мою любовь. Мою Аяю… Кого он вдруг полюбил всем сердцем, всей своей огромной душой в какую-то ночь, за несколько часов… а что… времени у него нет, это у меня его бездна…
       Ивус держал её за руки, даже не за руки, только за пальцы, всего лишь за кончики пальцев…
        – Аяя… Той, кем я хотел бы ввести тебя в мою жизнь, ты мне быть не можешь… потому что ты… Ты честна. Это так страшно, так непоправимо… И так хорошо и просто от того, что ты не лжёшь ни словами, ни поступками. Я за это люблю тебя. За это более всего, хотя никого прекраснее и желаннее не знал…
       Он опустил голову, выравнивая дыхание, и, думается, бег сердца. Он тихо произнёс уже нам троим:
        – Вот и… всё… Оставьте меня теперь. Вы… я не знаю, кто вы трое, понимаю только, что вы из какого-то, общего на троих, мира… Но… мне в нём места нет… Моя судьба решена, оставьте меня, не мучьте, мне легче будет смириться. Вон, уже утро…
        – Ивус… – проговорила Аяя, снова шагнув к нему, бледная и дрожащая, не похожая сама на себя. – Ивус, не надо смиряться, смерть – это то, чего уже не исправить. Останься, а? Останься, Ивус?
      Он протянул руку к её волосам, а потом словно решился, и всю обнял и прижал к себе, закрыв глаза.
      Вдруг в коридоре послышались шаги, кажется, загремели ключи или цепи.
        – Идут… Уходите… Аяя… Только… ты всё же люби меня немножко. Хотя бы… ну хоть… каплей своей души? Маленьким уголком сердца?.. хоть я такой упрямый глупец, – дрожащим голосом произнёс он, отстраняя её.
      Она затрясла головой, плача. Но он улыбнулся:
        – Аяя… Не надо, мне нет места меж вами. Аяя… уходи, но знай, ты вселила в меня твёрдость. Теперь я верю, что жил не зря, и знаю, что я всё успел. Мне не о чем жалеть, я даже узнал любовь, – тихо проговорил он одной ей, но мы не могли не слышать. – Любовь не всеобщую, не ко всем, как была во мне всегда, но… к одной тебе. Я люблю тебя, слышишь, Аяя?.. Аяя, которая никогда не смогла бы полюбить меня как мужа…
       – Ивус…
       Загрохотали ключи в двери, заскрипели петли.
       – Прощай! – сказал он Аяе.
       – Нет!.. Нет, летим с нами! Летим отсюда! Кто знает, что… только останься жить! Останься!.. ты… – прокричала Аяя, рыдая.
       Но Ивус поднял голову, взглянув на меня с мольбой исчезнуть, увести её, и я…
       Аяя рыдала, уткнув лицо в ладони, рассвет золотил ей кожу, выхватывал золотые искорки и в её тёмных волосах. Мы все были опять возле нашего дома в горах.
        – Яй… – сказал Эрик, сокрушённо вздохнув.
        Мне хотелось пригвоздить его взглядом, вот чего он добился… Всё, чего он добился.
        Вот и Рыба, Дамэ подошли к нам, привлечённые непривычной сценой. Вскоре прихромал и Агори, подвернувший ногу в спешке.
         – Что… что случилось? – проговорил он вслед за остальными, оборачиваясь, растерянно.
        Аяя вдруг выпрямилась, бросаясь ко мне:
         – Огнь!.. Огник!.. Отнеси меня назад! Туда, я должна быть там! – воскликнула она.
         – Яй… да зачем?! – воскликнул Эрик, подходя. – Он… теперь обречён, стражники пришли, ты же слышала. Ты не поможешь ничем… Мы попытались, но он сам…
         – Огнь, отнеси меня туда! – даже не обернувшись на Эрика, проговорила она, сверкающими глазами с мокрыми ресницами прожигая меня.
        – Да ты с ума сошла! – разозлился Эрик. – Ничем не поможешь, погибнешь сама!
        – Огнь! – вскричала она, требуя услышать себя.
        – Аяя… Ар, ты-то что молчишь? Ты видишь, она обезумела!
        – Огнь!
        – Перестань! – закричал на неё Эрик. – Ты не знаешь, что такое стража! Что такое тюрьма! Что такое римская тюрьма, тем более в провинциях! Там пощады нет никому!
       Что теперь орать, какого чёрта ты вовлёк её, неужели не понимал, чем это окончится? Женское сердце, тем более её сердце… Эр, я не знаю, что заставило тебя так поступить, но ты жалеть будешь долго…
       Дамэ нахмурился, бледнея:
         – Что случилось? О чём вы? О ком? И… Куда вы отлучались все?
        Я посмотрел ему в глаза, ничего не говоря, он вздрогнул, прочитав в моём сердце всё, потому что он теперь был со мной из одного теста. И отшатнулся.
        – Что… во что вы замешались… – проговорил он.
        Глядя на него, побледнела и Рыба, догадываясь, что происшествие нешуточное.
          – Что такое? – спросила она, прижав руку к груди.
         Дамэ посмотрел на неё, а после снова на меня.
         – Сатана не дремлет. Не отдыхает никогда. Но некоторые забывают об этом, – глухо произнёс он.
      А потом посмотрел на меня:
        – У тебя же было оружие против Него, Арий, – негромко, только для меня проговорил он, и мне показалось, в его голосе просвистела боль, как сквозняк. – Я знаю… Почему ты не воспользовался им? Почему придержал? У чего пошёл на поводу? Чем Он тебя увлёк? Любопытством?.. Эх ты… Любознайство похвально, Арий, великий байкалец, но оно же увлекает и туда, где ад… мало, кто способен распознать эту тропу и остановиться.
       Я пожал плечами и кивнул, мне нечем было отражать его упрёки, он во всём прав. Но не это сейчас болело в моём сердце.
        – Огнь… Арик, отнеси меня туда! – повторила Аяя.
        – И её вовлёк. Её… – прошелестел Дамэ, мертвея.
        – Хватит обо мне, я не предмет!.. – зло воскликнула Аяя, толкнув Дамэ в грудь. – Арий, отнеси меня! или я полечу сама, опоздаю и… не прощу тебе!.. Никогда не прощу, что не дал мне снова увидеть его…
        У меня больно сжалось сердце. Вот так бьётся хрупкий, счастливый мир. Почему счастье всегда хрупко?..
        Я взял её за плечи, глядя в глаза с мольбой. Я всё ещё надеялся, что у неё истерика, вызванная пережитым потрясением встречей с необычным человеком.
        – Мы ничем не поможем. Ты же видела, он… Ему осталась только смерть.
        – Отнеси меня туда!
        – Яй… Ты хочешь видеть его смерть?
        – Я должна быть рядом! Ну, должна! Должна! Вы же… что теперь… теперь я должна… – проговорила она и ни следа нервического припадка, она говорит трезво и если бы не слёзы, ещё не просохшие на щеках, то вовсе казалась бы хладнокровной. – Пусть его не спасти, но в последний час он увидит меня, и сердце его наполнит радость, а не ужас и одиночество. Отнеси!
       Тут моего плеча коснулся и Эрик.
        – Летим вместе… Вместе затеяли, вместе и… – мрачно проговорил он.
       Я обернулся на наших товарищей. Они были растеряны и напуганы и больше всех Дамэ.
        – Ждите нас, – сказал я. – Не знаю, сколько, но…
        – Вернитесь только… – испуганно пошептала Рыба.

        Стражники, что пришли за мной, заковали мне руки и ноги в кандалы, соединив их цепями. Я не чувствовал, пока они заковывали меня, потому что я продолжал ощущать запах Аяи вокруг меня, и прикосновения её рук. Но вот мои оковы были готовы, и меня повели из темницы. С первых же шагов кандалы и цепи впились в мою плоть, причиняя боль, повреждая кожу, я попытался придерживать руками цепь, та, что была на руках, соединялась с той, что сковывала мои лодыжки, но она лишь меньше бренчала по камням, что ненамного облегчало боль, которую я чувствовал при каждом шаге…
         Я привык к лишениям, к голоду и даже жажде, я научил себя не хотеть есть, и со спокойствием взирать на виноград и персики, налитые сладостью полно, как солнцем, на барашков, что вертелись, истекающие ароматным соком на вертелах над огнём… я легко обходился несколькими крошками чёрствой, а то и плесневелой лепёшки, и парой глотков тёплой почти испарившейся воды. Я привык спать на земле, мерзнуть ночами, мокнуть под дождями и сопротивляться песчаным бурям, я привык смотреть на красивейших женщин и видеть в них несчастных проданных за нелюбимых мужчин или пресыщенных и опустошенных и от того ещё более несчастных, а не испытывать вожделение. Но к боли я по сию пору привычен не был. Это было уже второе открытие за последние сутки.
        Первым стала Аяя. То, что родилось в моём сердце сразу при виде её, что распахнуло мою душу так, что я понял: никогда прежде моя душа не раскрывалась настолько, что мне самому открыло во мне то, чего я не знал. И я, ошеломлённый и счастливый этим открытием, вдруг понял, что с появлением Аяи этой ночью, я прожил и испытал сразу столько, сколько не было за всю мою жизнь. Только теперь я и стал совершенным человеком, тем самым, подобным Богу, а не аскетом, который отказался от того, чего не знал никогда. Со мной случилось то, о чём говорили эти двое братьев много лет назад, придя ко мне в пустыню. Только теперь со мной случилась любовь, которой я не знал прежде. Вот, когда приспело время распуститься моему саду, до сих пор запертому и спящему зимним сном. Теперь же там весна. Весна в моём сердце, как и вокруг меня нынче весна, самое лучшее время года. Даже на моей иссушенной солнцем родине весна прекрасна и благоуханна, но увидеть и полностью ощутить её я смог только теперь… только сегодня.
        Аяя, я не знаю, кто ты, я никогда не увижу тебя больше, но твоё лицо, освещённое вначале луной, а после рассветным солнцем теперь во мне навсегда, теперь оно мне светит путеводной звездой, как несбывшееся и самое настоящее счастье. Прочувствованное мною до самых глубин моего существа. Я не прожил с тобой жизнь. Я не спал с тобой, не ссорился и не мирился, даже хлеба не преломил. Я не узнал, как это видеть тебя всякий день. Но ты подарила мне настоящее счастье. Счастье, потому что искренность стоит дороже ночей страсти, а тепло твоих ладоней способно оживить и мертвый камень.
         И меня оживило твоё тепло. Теперь я совершенный. Теперь я настоящий. Я был сыном, я был другом, был товарищем, даже учителем называли меня люди, хотя чему я могу научить, всё в самих людях, в их душах. Я был и мужем. Я был отцом несколько кратких мгновений, менее суток, но я успел почувствовать это гордое чувство и горечь потери, и жалость. Я и, правда, узнал и испытал многое. Но я не был влюблённым. Теперь – да. Вот он я, настоящий живой человек, и ничего и никто теперь не сделает со мной, потому что живую душу не убить. А я теперь живой до самого дна. До самого дна наполнен жизнью, потому что полон любовью.
        Аяя, только тебя я и мог полюбить. Всей душой, благодаря тебе узнать, зачем же я пришёл в этот мир. Вот зачем – любить! Ты пришла ко мне тогда, когда никто уже прийти не мог, кроме Смерти, но ты явилась раньше и оживила меня. Теперь я уверен во всём. И в том, что жил. Ты пришла ко мне, чтобы я узнал, что такое любить и просто любить жизнь. Вот эти лучи солнца, в которых танцуют пылинки, то, золотясь, то, пропадая, исчезая в тени. Но я теперь всё время на свету и всё время живу…
       Можно жить очень длинную жизнь и никогда не стать живым, как стал сегодня я. Вот я чувствую эту режущую боль в запястьях и лодыжках, но то чувствует лишь моё тело, только плоть, а вскоре чувствовать перестало, потому что, думая о тебе, Аяя, я ощутил опять аромат шиповых роз, и боли как ни бывало. И прикосновение к тебе, мои ладони никогда не забудут его, и твоих мягких рук, таких тёплых, лёгких… Никого нет нежнее тебя, Аяя. И мне ты подарила свою нежность, всю, на какую была способна для меня… И это много. И она теперь спасёт меня от всего, даже от смерти.
Глава 13. Силой преисполнилось сердце моё…
        Легко было перенестись сюда, в Галилею снова, но что дальше? Я мог отвести людям глаза от себя, от Эрика, но не от Аяи, её я не мог скрыть от посторонних глаз. А с ней всегда было сложно среди людей, особенно теперь, когда она забыла осторожность. Надо было найти пристанище и подумать, что делать дальше. Только Аяя знала, что ей делать дальше.
        – Где тюрьма? Отведите меня туда…
        – Давай не будем вести себя, как сумасшедшие, Яй, если здесь погибнем мы все, это никому не принесёт счастья, кроме наших худших врагов, – сказал Эрик. – Я всё узнаю и расскажу. Всё, что там происходит, судили его или нет, и к чему присудили.
      Он выразительно посмотрел на меня, конечно, теперь ты образец рассудительности, но о чём ты думал, когда потащил Аяю в Галилею? Теперь, конечно, ты осознал, ты готов помогать, ты в лепёшку расшибёшься… Эх, Эр, это будет нам аукаться ещё долго…
        – Яй, в конце концов, даже, если убьют его, я его верну… – сказал он.
        – Ар… – Аяя посмотрела на меня.
        – Он прав, Яй, подождём. Что будет, если и тебя бросят в темницу? Против этого чудовища, машины римского государства, в одиночку не сразишься, даже мы трое ничего не сделаем при всех наших талантах. Подождём.
        – Ты говорил… его станут пытать… его… будут мучить? – проговорила Аяя.
        – Не обязательно, – солгал я.
        И Эрик подтвердил, пожав плечами, хотя мы оба знали, что будут и очень жестоко…

        – Что ты натворил, Мир? Ни в чём не повинный человек из-за тебя оказался в темнице. И говорят, его собираются казнить за то, что он объявил себя иудейским царём, – сказала Вералга с сердцем, с горькой укоризной.
       Она долго смотрела на Мировасора, надеясь, что её взгляд подействует на него и, не дождавшись, добавила:
        – Я уже не говорю о судьбе несчастного Иуды.
        – Иуду никто не убивал, сам… – попытался было Мировасор, но я, не выдержав этого, посмотрел на него, думаю, он прочёл в моём взгляде мольбу заткнуться, потому он замолчал.
      Я не могу больше выносить его высокомерного пренебрежения к людям. И я не образец человеколюбия и сострадания к простым смертным, конечно, но у всего есть пределы и границы. И у моего высокомерия. Должны быть и у его. Но нет… Люди для Мира даже не игрушки, их и то он пожалел бы, если бы разбил. А что люди?.. «Новые народятся», так он любил говорить, фыркая.
        Именно потому его затея с войском, которое должно прийти и сокрушить Ария и тех, кто с ним, может увенчаться успехом, что он ни на миг не задумывался, сколько людей поляжет в битве, состоись она. И эта холодная безжалостность ради достижения цели впервые проявилась в нём, хотя я знаю его много тысяч лет, но либо целей не было до сих пор у Мира, либо не было настоящих противников, каким стал Арий.
       Орсег прибыл по первому зову ещё вчера.
        – Нет, Аяи здесь нет, и не было никогда, я бы понял… – заявил он, оглядывая окрестности поверх голов окружающих. С тем и отправились мы вечерять.
       Однако к утру его уверенность растаяла. Он забеспокоился, проснулся на рассвете, разбудив весь наш обширный шатёр.
        – Ты что? – спросил его Мировасор.
        – Ничего, – отрывисто ответил Орсег.
          Но Мировасор продолжил допытываться, вглядываясь в него.
        – Что?.. Что, Орсег?! Они здесь?.. – он торжествующе осклабился, обернувшись на нас.
        – «Они»? – скривился Орсег. – Ничего о «них», я не знаю. А вот Аяя… да, была здесь этой ночью. Всю эту ночь.
        – А теперь?!
        Орсег пожал плечами, собираясь выйти из шатра.
        – Я с тобой пойду, – подхватился Мировасор.
        Но Орсег обернулся через плечо и сказал негромко, но сухо:
        – Ещё чего выдумал! Забудь! Я вижу, ты действуешь так, что направо-налево головы летят. Оно, понятно, что людишки, их тебе не жалко. Но… я как-нибудь без тебя обойдусь. Дождись новостей, не спеши.
         – Орсег…
        Орсег обвёл взглядом нас троих.
        – Я не могу сказать, где именно здесь Аяя, этот сухой город переполнен людьми.
        – Праздник у них, весну встречают, – проговорил я.
        – Весну… весна к ним и заявилась. Богиня самая весенняя здесь, – усмехнулся Орсег. – И отыскать, конечно, немудрено будет. Но не мешайте мне. Особенно ты не путайся под ногами, Мировас.
        Он подошёл к выходу из шатра.
        – Да, Мир, найдите дом где-нибудь у воды, вторые сутки я среди этой суши спать отказываюсь. Словом делом займись, оставь коварство хотя бы на время.
        – Коварство… можно подумать, злоумышленник здесь я, – пробормотал недовольный Мировасор, но остался с нами, и к ночи, верно, отыскал большой дом на берегу реки, куда мы и перебрались.

         Меня привезли в великолепное какое-то строение, оказалось, это внутренний двор одного из зданий, принадлежащих римским наместникам. И теперь поставили на этом самом внутреннем дворе, залитом солнцем, перед каким-то выглядевшим весьма значительно человеком. Я раньше и не видел таких сытых и холёных людей, казалось, он сделан из особенного белого теста, а не как все из глины. По улицам городов они перемещаются в украшенных золотом носилках, скрытые от посторонних глаз занавесями и дюжими рабами-охранниками. Он сидел в прохладной тени стен и галереи, я же стоял пред ним, распекаемый не только солнцем, но и взглядами стражников, которые смотрели так, словно не понимали, что со мной, ничтожным, возиться, прикончить и всё.
        И вот этот величественный человек, похожий на их, римские статуи теперь взирал на меня. Да и не взирал ещё даже, только собирался, тяжело усаживаясь в скрипнувшее кресло, приказывая принести вина с водой, причём долго рассуждал, какое же именно вино ему желается, и не для того, чтобы помучить меня, нарочно рассуждая о винах и воде, пока я, мучимый жаждой и солнцем, ожидал хотя бы его взгляда. Да, это настоящий господин, исполненный чувства собственной значимости, достоинства, усталой лени и отвращения ко всему окружающему. Мне показалось, что ему настолько лень было говорить со мной, что он буквально мог заснуть посреди фразы. Но, правда, только в начале…
        – Кто ты? – наконец спросил он, вскользь взглянув на меня. – Ты похож на бродягу… Почему его привели ко мне? – он с отвращением оглядел мои пыльные одежды. Впрочем, одежд, один хитон и остался, а теперь, в кандалах, я, конечно, выглядел как настоящий преступник.
        Ему дали какой-то свиток, что-то шепча ему в ухо.
         – Какая чушь… какой ещё самозванец? Собирают всякое… Кто это придумал, крючкотворы, везде заговоры мерещатся, как надоело… Этот, по-вашему, самозванец?.. – пренебрежительно скривился римский наместник или прокуратор, я так и не понял, кто передо мной, потому что, если ему назвали моё имя, то мне его – нет, очевидно, предполагалось, что я и так обязан это знать...
        – Всыпьте плетей и отпустите…
        Но ему снова что-то зашептали. Тогда он обратился ко мне, состроив недовольную мину, принуждённый общаться с таким сбродом, как я:
         – Ты… как там тебя… Ивус, хитрым ведовством исцелял людей?
        Вот опять начинаются эти глупые выдумки про меня.
         – Нет, я этого не умею. Я не лекарь, не учился и…
        Но он перебил нетерпеливо:
         – Стало быть, лгут те, кто говорит об этом?
        Я лишь пожал плечами. Прокуратор что-то спросил у стоявшего рядом со свитками, а потом снова обратился ко мне и спросил с насмешкой, очевидно, намереваясь покуражиться:
         – Скажи мне, вот здесь пишут и говорили… и не один человек…  Ты, что же… ты полагаешь себя царём иудеев?
       Опять эта ерунда, подумал я. И сказал:
        – Довольно странно было бы мне, стоящему пред тобой, облачённым в порфиры, говорить, что я мечтаю о троне. Ты решишь, что я сумасшедший.
         – Значит, ты не безумец?
        Я пожал плечами:
         – Я не знаю… как может безумец судить о своём сумасшествии?.. Но думаю, что нет. Во мне никогда не было ничего ненормального. Я обыкновенный человек, такой же, как все.
       Прокуратор, наверное, всё же это был именно он, рассмеялся.
        – Как все? Не ты ли собрал вокруг себя целую армию, намеревающуюся низвергнуть власть Рима повсеместно, начав здесь, в Иудее?
       Я испугался, что тех, кто был со мной, тоже схватят и побросают в темницы, начнут пугать, а то и пытать и заставят сознаваться, что готовили какой-нибудь бунт...
        – Низвергнуть? Никогда и не помышляли о том. Да и… Что может горстка людей против Рима, что ты! – сказал я.
        – Горстка? – снова рассмеялся он. – Горстка, ничего, конечно, не может. Но если каждый из горстки проникнет во дворцы и отравит их обитателей, вот и не станет Рима в Иудее. Но… – он заколыхался, беззвучно смеясь. – Твоя армия вольнодумцев разбежалась, когда тебя ещё даже не довели до темницы. Так что, Ивус, ничего не удалось… заговор твой пал.
       Я выдохнул с облегчением, стало быть, можно не бояться, теперь уж никто не пострадает.
        – Что ж, прокуратор, всему сущему приходит конец, придёт он и могуществу Рима, – негромко сказал я.
       Но он услышал мои слова и изменился в лице, словно будто вдруг прозрел или переменил мнение обо мне в один этот миг. Он побледнел, наклоняясь вперёд, никаких следов насмешки и лени уже не осталось в его лице.
        – Вот что… Конец Риму?!.. Да ты…Уж не ты ли, ничтожный, похоронишь Рим? – зло прошипел он, скривившись.
        Но я его не боялся. Я и раньше не был пуглив, а ныне вообще ничего не боялся.
         – Нет, конечно, что я могу? – мне стало даже весело оттого, что он словно бы испугался меня.
       Я стоял внизу в пыли, сжигаемый нещадным полуденным зноем, оборванный и почти босой, закованный в цепи, уже изрядно натёршие мои руки и лодыжки, он же, дородный, и одетый в роскошные богатые одежды, злато сверкало и на шее его и на запястьях, плечах и на пальцах, жирный и статный, умащенный драгоценными маслами руками искусных рабынь и наложниц, и я, скиталец в поисках смыслов и Добра. Но я чувствую себя спокойнее теперь и увереннее его в тысячу раз, в моём сердце мир и радость, оно полно любви, и осмысленности моего существования, его же – полно разочарований и опустошения. А потому я теперь стою словно бы на пьедестале, а то и выше, а он из пыли своей бессмысленности взирает на меня, внезапно внутри себя, ощутив её и ужаснувшись. Вот потому судорога злобы прошла по его лицу, сломала уверенную линию плеч, а руки сжались в дрожащие кулаки. Но, в отличие от него, я куражиться и насмехаться над ним, несчастным, не хотел, его беда, а не вина, что он слеп и заблудился в аду разврата, которым заполнена жизнь.
         – Ты сам сказал, я один, – сказал я. – Да и не разрушитель я по своей натуре. Рим сам погубит себя, захлёбываясь в золоте и разврате, опускаясь всё ниже. Всякая чрезмерность убивает, прокуратор. Как жир душит толстяка, так и безграничность власти, которым он обладает, задушит сам Рим.
        – Ма-алчать! – вскричал прокуратор, весь вытянувшись и поднялся с великолепного кресла, я бы назвал его троном, но ясно, что это не трон, хотя его олицетворение, конечно…
       Несколько мгновений он смотрел на меня, сверкая глазами, и сказал, почти рыча от злобы, что теперь владела им. Но отчего он так зол? Он разочарован в себе? Прозрение – первый шаг к очищению.
        – Бить плетьми этого человека, он опасный смутьян! – воскликнул прокуратор или наместник, или правитель Иудеи, я никогда не разбирался. – А завтра распять с остальными ворами и убийцами.
       Его великолепные одежды качнулись богатыми складками за его движением, и я увидел старые крючковатые ноги и синие узлы вен на голенях, хотя он ещё был не стар. У всякого свои страдания, подумалось мне. Плетьми… у меня похолодела спина… ну что ж…

        – Завтра на площади будут спрашивать народ, кого отпустить ради грядущего праздника. Спросят и об Ивусе. Что выкрикнет толпа, тому и быть… – досказывал Эрик своё повествование обо всём, что узнал об Ивусе.
        – Толпа? – блеснула улыбкой Аяя. – У него же много спутников. Вы говорили, Ар… целый лагерь был. Если они выкрикнут помилование ему…
         Мы с Эриком посмотрели друг на друга.
         Был уже вечер, небо гасло, приобретая сапфировый цвет. Весь день мы с Аяей провели в заброшенном сарае на окраине города, потому что из-за предстоящего праздника сюда съехалось множество людей, найти место в умете уже было невозможно. Так что мы забрались в этот полуразваленный сарай, дырявая крыша пропускала свет неба, а худые стены – воздух, старая солома служила нам здесь ложем. Аяя ни слова не произнесла за весь день, то ходила из угла в угол, то выглядывала сквозь щели наружу, то ложилась, закрыв глаза, но я видел, что она не спит. Спать она не могла… Пульс бешено стучал в ней, я видел, как дёргается жилка на её шее, и я ничем не мог помочь, сейчас я впервые не был ей близок, как был всегда. Она одна должна была пережить то, что происходило…
        – Идём, Эр, поговорим с теми людьми, – сказал я, не в силах тоже оставаться в стороне и, главное, быть наедине с Аяей, поглощённой мыслью об обречённом узнике, желанием его спасти и смятением из-за этого. Я обрадовался, что хотя бы недолго не буду видеть этих её бесплодных метаний.
       Я не мог даже успокоить её, я не находил для этого слов. Какие слова? Какие?! Что может сказать ревнивец в такую минуту? Потому я молчал.
       Но Эрик, отвечая на мои слова, посмотрел на меня и усмехнулся.
        – Ты думаешь, я сам не догадался об этом? Первое, что я сделал, это отправился в их лагерь.
         – И что? Много их там?! – обрадовался я.
         Быть может, никаких чудес и не понадобится, быть может, всё решится без нашего участия, и спутники Ивуса, которых было так много, и, которые так восторженно слушали и его и на него смотрели, целый бродячий город, сами спасут его. Что стоит толпе выкрикнуть имя Ивуса? И всё, он будет освобождён. Vox populi – vox Dei, это придумали сами римляне.
        – Никого, – устало ответил Эрик.
        – Разбежались? – разочарованно проговорил я.
        – Кое-кто и разбежался, а оставшиеся… отреклись. Все в один голос. Все сказали мне: «Ивус?! Мы не знаем такого»… – Эрик, зло ломаясь, изобразил, как ему отвечали.
         – Не может быть… – выдохнула Аяя, бледнея.
         – И ради этого сброда он решил умереть, – сказал я.
         Аяя посмотрела на меня, качая головой, и проговорила негромко:
          – Он думает, что его смерть перевернёт, исцелит их души. Из сброда сделает их теми, кем их создал Бог. Что когда они увидят, что он, чистый и добрый, невинный, погиб, то устыдятся малодушия и перестанут грешить.
        – Как дитя… – выдохнул я, до чего мне жаль несчастного глупца, надо же, чего он ждёт от людей...
        – Да… Он чист как дитя. Поэтому мир и убивает его.
        – Ну… ещё не убил, – сказал Эрик с долей воодушевления.
        – Сию ночь, Ар… отнеси меня снова к нему, – сказала Аяя.
        Я побледнел, я почувствовал, как кровь отхлынула от моих щёк.
         – Яй… – произнёс я.
       Но за меня договорил Эрик, чувствуя свою вину в происходящем теперь в моей жизни кошмаре:
         – Яй, это бесполезно… Этот… идиот не думает принимать нашу помощь. Мы посланцы Ада для него. А ты… пожалей Арика хотя бы, нешто понятия нет?.. – с укоризной сказал он.
        – Арика… я ничего плохого не делаю… особенно против Арика. Неужели проявить милосердие к обречённому, это грех? Немного согреть сердце, что должно остановиться до времени?.. – проговорила Аяя, будто и не понимая.
         Но она и не понимала…
         – Ничего… ничего… Ар, ничего, что…
         – Яя…его заковали в кандалы и увели в пытошную… Как ты…
         Но получилось ещё хуже, в её глазах заблестели слёзы, она затряслась, прижав ладошки ко рту, чтобы сдержать рвущиеся рыдания. Я не знаю, каким пыткам подвергли или подвергнут Ивуса, но меня она пытала теперь так, как не дай Боги никому. Будто мало я уже намучился…
         Столько лет, не замечая веков и столетий, я жил с нею в счастии и спокойствии, чтобы вдруг вот так всё порушилось? За что так жестоко со мной?
         Я разозлился, я готов был сам пойти и прикончить этого проклятого чудака Ивуса, что встал между нами, который вдруг так потряс её душу. И её я теперь ненавидел, едва ли не со злорадством взирая на слёзы, что потекли ей на щёки опять. Жалела она так меня!?..
         Но при всём этом я осознавал, что для того, чтобы в её сердце осталось то, ради чего я прошёл через Ад насквозь, я должен выдержать и это тоже, ещё одну пытку: помочь ей сейчас. В конце концов, разве не я виноват, что она узнала его? Откажись я от того предложения Диавола, ничего бы не было теперь. Мы трое никогда не узнали бы ни Ивуса, ничего, что теперь принуждены переживать здесь. Да что там, я и Эрика бы не втянул, и его самого не увидела бы Аяя ещё тыщи и тыщи лет… Во всех своих бедах я виноват сам. Сатана сказал: свободен, но я так и не вырвался, опутанный своими грехами…
 
        Меня не держали в пытошной, но кандалы не сняли, потому что теперь я считался особенно опасным преступником, бунтовщиком, и темница для меня теперь была не где-нибудь, как давеча, а в башне. Считается, что отсюда сложнее сбежать, но зато здесь в окна лучше видно небо и уже почти полная луна сегодня.
       Я облизал саднящие раны на запястьях, так же послюнявил и лодыжки, пока хватило слюны на быстро пересохшем языке, хотя бы так немного утишил боль в них. А после лёг навзничь на своё убогое ложе. Я смотрел на небо, видное мне отсюда и думал, как много там воздуха, как много там всего для меня…
        И Аяя видит его же теперь. Если, конечно не спит. А если спит, то небо видит её… звёзды смотрят на неё и Луна, а я смотрю словно их глазами…
        И вдруг… О, счастье! Какое благословение, подарок Небес: она снова оказалась здесь, в темнице, возле меня. Я тут же поднялся, садясь, сердце радостно подскочило в горло, даже загремевшие цепи и боль в повреждённых членах не затмили радость, расцветившую всё вокруг.
         – Ты! Ты пришла ко мне снова! – воскликнул я.
        Если стражники услышат, решат, что я помешался, но что мне до того?
         – Как ты… впрочем, неважно, не важно, как ты делаешь это. Он приносит тебя… я это понял. Почему ты плачешь? – я протянул к ней руки, звякнули цепи.
       Она вздрогнула от этого звука и взяла мои руки в свои, её слёзы попали мне на кожу, на раны, защипало. Её слёзы как целебный бальзам… И я засмеялся, обнимая её. Теперь я в своём праве. Да, меня приговорили, и ничто, конечно, не спасёт, но вот я снова вижу её и снова цветущий рай здесь со мной, вместо страшных тюремных стен. Какой-нибудь узник был так счастлив, как счастлив я?
        – Тебе больно… – прошептала Аяя, наклоняясь к моим рукам и целуя мои раны…
        Боги… прикосновения губ так горячи и так нежны, какая боль, о чём ты говоришь, Аяя?.. и я… Наклонился и перехватил её губы своими… Целовался ли я прежде? Я думал, что да…
        Её слёзы попали мне в рот, они такие горячие. Я стал целовать её глаза, её мокрые щёки, шепча:
        – Не надо, Аяя, не плачь… Лучше поговори со мной, поцелуй меня. Не оплакивай меня раньше времени, я ещё жив… а там…
        Она не давала себя целовать, стыдливо отклоняясь, и быстро-быстро горячо заговорила:
         – Завтра станут выкликать тех, кого отпустят ради праздника, в городе много твоих последователей, они выберут тебя. Слышишь? Ивус, они выберут тебя и тебя освободят.
        Её глаза блестели радостной надеждой.
        – И ты будешь моей? Тогда, если меня освободят?
       Но она покачала головой и заплакала горше прежнего:
        – Нет, Ивус, зачем ты… не спрашивай… Нет… я хочу, чтобы ты жил не для меня, но для всех, для других. Чтобы говорил с ними, как говоришь со мной, как говоришь со всеми, кого любишь… В людях много добра, его только надо пробудить, и ты это можешь.
        Я вытер слёзы с её щёки, опять звякнув цепями, от её слёз попавших в мои раны, мне теперь совсем и не больно.
         – Всё, что я мог сказать людям, я уже сказал. И если после смерти никто не вспомнит меня, значит, я того и не стоил. Но…
         – Нет-нет! Не говори так! Не может быть, чтобы… чтобы не помнили… Вспомнят! – горячо воскликнула Аяя.
         – Это неважно… Теперь, что уж… всё сделано, – усмехнулся я, уже ничего не изменить. – Но ты? Ты подумаешь? Станешь вспоминать, хотя бы иногда?..
        – Я?! Я не забуду тебя никогда…
       Я счастливо рассмеялся и заговорил снова:
        – Это больше и дороже всего остального! – я снова прижал её к себе как мог, сегодня мне мешала цепь и всё это железо, но я всё же чувствовал её прикосновения, и её рядом с собой, ощущая себя более живым, чем когда бы то ни было. – Столько счастья и жизни, сколько дала мне ты за эти две странные ночи, я не получал никогда. Наверное, ты и должна была появиться, когда я уже обречён, чтобы я оценил, как на самом деле прекрасна жизнь, как много я лишусь, уходя из этого мира… Какое счастье, что это не прошло мимо меня, обидно было бы умереть, не раскрыв до конца это чудо – человеческую жизнь со всеми её радостями. И этот мир. И  как этот мир прекрасен, потому что в нём есть ты! В нём не только несправедливость, слепота и зло, с которыми надо вечно сражаться, но и… любовь. Вот такая, горячая и сладкая. Это такое счастье – любить тебя… И оно такое острое именно потому, что истекают последние мгновения моей жизни… Аяя… ты только… ты не оплакивай меня. Я – счастливец, благодаря тебе… Путано как говорю, совсем поглупел, – засмеялся я. – Все влюблённые глупеют…
        Загрохотало железо, стражник поднимался по лестнице. Сегодняшняя ночь пролетела как один миг. А больше у меня не будет ночей. Ни одной. Только кусочек завтрашнего дня, заполненный пытками и унижением, и всё… Но теперь у меня не было ни страха, ни опустошения, я узнал так много о жизни. Теперь, когда меня поведут на смерть, я стану вспоминать её лицо и то, каковы на вкус её губы и её слёзы. И все люди простят меня за то, что я ни о них всех думал в последние мгновения, а об одной, всего лишь одной девушке, ради которой так радостно взыграло моё сердце на пороге смерти. Я умру с радостью…
       Не почувствую ни разочарования от рухнувшей надежды, всё же теплившейся во мне, что толпа всё же спасёт меня, что те, кто пели и плясали рядом со мной многие месяцы и даже годы, что внимали мне и открыли мне свои сердца, как я открыл им своё, что их в толпе, собравшейся на площади, окажется больше и они перекричат тех, кто выбирает других для спасения… Да, надежда обрушилась, как скала, придавив меня неизбежностью предречённого. И я, удивлённый, что испытывал, оказывается, эту надежду, замру на мгновение, в животном ужасе осознавая, что ничто уже не убережёт меня. Что следующей ночи для меня уже не будет, и Аяя не придёт больше побыть со мной, обнять меня, поговорить со мной и дать моему существу переполниться молодой любовью…
         Но именно благодаря этой любви, заполненный ею и осознанием того, что я не отступил от пути, не предал своей веры в людей и надежды их спасти пусть и ценой своей жизни открыть им глаза и очистить их души. И потому мне послали её, чтобы теперь я думал о ней, и её чудесное лицо вставало передо мной, а не лица моих мучителей. Я и не почувствую плевков, проклятий и ругательств толпы, нарочно поджидающей меня, чтобы подвергнуть унижению, не запомню злых слов, которые они станут бросать в меня, как грязные комья. Я не почувствую ни бичей, что взлохматят кожу на моей спине, ни власяницы, впившейся в эти раны, когда её наденут на меня. Ни страшного венца из колючек, что опояшет мою голову болью, и кровью потечёт, застилая глаза, пока я, надрываясь, потащу огромный крест на гору, нарочно подвинутой ближе к Небесам, чтобы там умереть… Я быстро выдохнусь на этом пути, потому что тащить этот крест невозможно, и стражники с ругательствами и насмешками сами донесут его, подталкивая и пиная меня, как и всё та же толпа, что станет сопровождать меня на этом пути…
       Я стану вглядываться в толпу воспалёнными глазами, почти ослепшими от крови, жары и пыли, пытаясь найти среди всех этих лиц её, единственное лицо…
       И мне покажется, что я её вижу, но пойму, что ошибся…
       Но я почувствую, как бабочка на несколько мгновений сядет мне на плечо, и услышу, как она произнесёт нежным Аяиным голосом: «Я здесь… здесь… Ивус… Ивус… не бойся ничего, нет ни боли, ни смерти…» И сердце моё преисполнится силой…

       Мы с Мировасором и Орсегом пошли взглянуть на казнь, потому что Мировасор был убеждён, что если Ивус не сам Арий или Эрбин, то они точно поблизости и они попытаются вызволить его.
        – Если Аяя здесь, как сказал Орсег, то она может быть здесь только с ними, – возбуждённо говорил он.
       Мы с Вералгой, уже изрядно намучившиеся в этой поездке, в этой стране, среди толп, принуждённые поддерживать Мировасора в том, что становилось противно нашим душам всё больше с каждым его решением и поступком, уже сбежали бы отсюда, но сообщение о том, что Арий и Эрбин, вероятно, всё же здесь остановило нас. Об этом мы говорили предыдущий вечер.
        – Этот Ивус добрый человек, он совсем не преступник за что казнить его? Почему принято такое решение, не могу понять, – произнесла Вералга, узнав об этом.
         – Слишком у него длинный язык, – небрежно сказал Мировасор. – Делал бы своё добро молча.
      Вералга посмотрела на него, но Мировасор не заметил её взгляда, он ныне так занёсся, что не видит вообще ничего и никого, весь охваченный своими идеями и устремлениями.
        – Да…. – сказала Вералга, огорчённая, что Мировасор в последнее время проявляет себя самым наихудшим образом. – Так, конечно, безопаснее, но, возможно, он появился именно для того, чтобы говорить. Чтобы заставить задуматься… И, вообще, может ли добро быть немым?
       Мировасор всё же посмотрел на неё, но так же снисходительно и холодно.
        – Кого задуматься?! Этот сброд?! Эти пьяницы и бродяги? Не смеши, Вералга! И о чём?
        – О том, как становиться добрее. Для начала хотя бы к ближнему.
      Мировасор только отмахнулся.
         – Глупость и смешно так думать, Вералга. Миром управляет золото и похоть.
         – Быть может, пришло время, вспомнить, что кроме них миром управляет ещё и любовь? – спросила Вералга.
       Мировасор скривился почти зло:
        – И много ты видела этой самой любви?
      Но Вералгу это не смутило. Она высоко держала голову, глядя на него.
        – Вообще-то немало, – ответила Вералга и мельком взглянула на меня.
        Но Мировасор лишь снисходительно покачал головой.
        – Ох, ну конечно, вечные пары недоделанных супругов, то сходящиеся, то расстающиеся… Можете считать так. А я знаю только, что любовь весьма удобный инструмент для управления людьми.
        – Да, людям проще любить, чем нам, предвечным, – проговорил Орсег.
        – Что?! – удивился Мировасор, взглянув на него.
        – Ничего. А только этот Ивус… многие тут его полюбили за искренность и чистоту, а ещё за доброе сердце и… если бы были вооружены и не боялись римлян, конечно, не отдали бы страже.
       – Однако отдали. Так что не так уж и прониклись они словами этого болтуна.
        – Но предал его всё же не его друг, а ты! – не смогла промолчать Вералга.
        – Но все так легко поверили, что это Иуда, что…
        – Замолчи, Мир, хотя бы о том молчи! – рассердилась Вералга. – И вообще… идти собирались, так идите!
        Мировасор обернулся на нас.
         – Что это мы, правда, заболтались, идём! – сказал он, почти скомандовал.
        Я пошёл с ними только по просьбе Вералги, которая попросила меня, во что бы то ни стало помешать Мировасору убить байкальцев, если он вдруг решиться это сделать здесь же в Иудее.
Глава 14. Казнь
        И вот мы были на площади и проталкивались между людей, вглядываясь в лица. Я быстро нашёл глазами Аяю, как ни густа была толпа, а на её голове было покрывало, её толкали со всех сторон, и покрывало отодвигалось, всё же я хорошо её знал, потому углядел сразу. И рядом с ней двоих, толстую приземистую женщину с усами и бакенбардами, одетую в чёрное платье, и парня с длинной тощей шеей и торчащим кадыком, но большими пудовыми кулаками, которыми он отталкивал тех, кто слишком напирал на них троих. Я увидел их, но ничего не сказал Мировасору. Я не собираюсь помогать ему продолжать его губительное для всех дело, я рядом с ним, чтобы не дать ему совершить больше преступлений, что уже повисли на нём куда уродливее и страшнее, чем чудовищный крест, что попытались заставить нести окровавленного и истерзанного Ивуса. Конечно, он упал, шатаясь, проделав всего несколько неверных шагов. Я обрадовался, что Вералга не пошла с нами и не видит всего ужаса этих мучений, этой пытки, растянувшейся на целый день.
        Поистине изуверскую казнь придумали здесь. Им мало было исхлестать несчастного приговорённого к смерти, мало было унижений, которым его намеренно подвергли, заставив идти сквозь толпу кричащих ему грязные оскорбления и поношения, плюющихся людей, все вместе напоминавших собачью свору, чующую кровь. А крови было немало: она пропитала грубую рубашку на спине Ивуса, и сочилась по его лицу и волосам от острых шипов, которые были нарочно в виде короны надеты на его голову, чтобы он не забыл, что назвался царём иудейским, и иным наука, что будет со всеми, кто вздумает роптать противу Рима.
        Но и этого тоже было мало… Почему просто не отсечь голову приговорённому, коли вы посчитали его преступником, для чего прибивать его, живого, ко кресту с издевательской табличкой, назвав царём иудейским, и оставить медленно и страшно умирать висящим под палящим солнцем?.. для чего такая жестокость? Что она даёт им? Наслаждение глумлением над беззащитным? Какая же в том радость? Какое наслаждение?.. Зачем они развлекают себя такими зрелищами? Это пагубно для душ, это убивает то светлое, что возвышает людей над животными… Когда позднее мы обсуждали это с Мировасором, он с торжеством сказал мне: «А ты ещё жалел их! Они достойны захлебнуться в крови, чтобы увидеть, что не только они могут убивать, что смерть и муки могут прийти и к ним…», но этот разговор произойдет много позже.
        А сейчас мы все наблюдали за происходящим из толпы, впрочем, не такой многочисленной, как могла бы быть. Я снова выхватил из толпы троицу, что приметил раньше. Аяя молчала, как истукан, не позволяя себе ни звука, но когда ветер сдвигал покрывало с её лица, я видел как оно бледно, она была как мертвый мрамор. И это было куда страшнее и трогательнее, чем, если бы она рыдала, как несколько женщин стоявших небольшой группкой поодаль. Ужасно, если среди тех женщин жена или тем паче мать Ивуса…
         Не все последовали из города к месту казни, на саму гору и вовсе никого не пустили, встав кольцом стражи вокруг крестов, на которых умирали Ивус и ещё пара преступников. Но, когда крест с распятым Ивусом, качнувшись, поднялся на вершине, болтанув его тело, как наживку для рыбы, мрамор пал, Аяя лишилась чувств, безмолвно падая на руки мохнатой толстухе. Зоркий глаз Мировасора углядел это, но раньше его внимание заметили Эрбин и Арий, а это, несомненно, были они с Аяей, и поспешили отсюда. А мы, продираясь сквозь людей, бросились за ними.
       – Орсег! Обойди их справа! – крикнул Мировасор. – Вик! Не отставай!.. не отставай, упустим!.. Отсюда им не улететь, нельзя дать им свернуть куда-нибудь в безлюдное место…
       Я подумал, почему бы им не взлететь там, где захотят, думаю, так и сделают, если Мир приблизится…
       Мы упустили их, конечно, надо обладать способностями Ария, чтобы угнаться за такими как они.
       Мировасор рвал и метал, когда мы ни с чем вернулись в наш затенённый приятный дом, убравшись, наконец, с испепеляющей пыльной жары, на которой провели весь день.
        – Что?.. Казнили? – спросила Вералга, дрогнувшими голосом.
        – Казнили, но умер ли он уже на этой их кошмарной штуке, к которой пригвоздили его, ещё неизвестно.
         – Распяли всё же? – выдохнула Вералга, в ужасе зажав рот. – Ужасно… ужасно… что люди творят такое… это же злодейство… настоящее злодейство, не казнь…
       Я видел, что у Вералги вот-вот брызнут слёзы, и обнял её, так ослабевшую вдруг.
         – И кто придумал такой способ умерщвлять людей?.. – пробормотал Орсег ни на кого не глядя, тоже сам не свой сегодня.
         – Ясно, Кто, Покровитель вашего прекрасного Ария! – зло ответил Мировасор. – Но в мире существуют способы и хуже.
         – И это ты всё… ты отдал его страже, Мир! – почти беззвучно от сдавивших горло рыданий воскликнула Вералга. Но Мировасор лишь отмахнулся:
        – То, что случилось с ним, произошло бы неизбежно чуть раньше или чуть позднее. Такие как он нарываются всей своей жизнью на такой исход.
        – Как ты можешь? Ты… какой ты бессердечный, Мир! – воскликнула Вералга.
        – Что распустили нюни-то, не понимаю? Что вы все… Аяя, я видел, в обморок упала. Что он вас, женщин, так обаял? Чем? Тощий патлатый заморыш… Только что глазастый… И потом, Вералга, что ты вдруг стала такой доброй и сердечной? Что так размякла? Помнится, проявляла большую твёрдость и строгость по отношению к некоторым нашим собратьям, вернее, сёстрам…
        Орсег устало закатил глаза, вскользь глянув на него.
        – Я отправляюсь восвояси, здесь, среди всех этих людей, мучений и смертей я совсем выбился из сил, – сказал он.
       Мировасор, которому две невольницы разминали плечи, пока не была готова купальня для него, подняв голову, метнул злой взгляд в Орсега.
        – Ты не можешь уйти, без тебя мы не найдём их здесь.
        – Ты думаешь, что они останутся здесь дольше?
        – Не сомневаюсь.
        – Для чего? Всё кончено.
        – Всё кончено? Ну, тогда спите, потому что теперь станут спать все, кто-то вечным сном, кто-то кратким и беспокойным.
        Орсег двинулся было к выходу из залы.
       – Как бы ни так! – Мировасор сбросил руки невольниц и подскочил к нему. – Они постараются вернуть Ивуса к жизни, ты же понимаешь! И они должны это сделать до заката…
        – Там стража вокруг холма, какое может быть спасение? Ты что, Мировас? Да и жив он пока, этот несчастный, будет умирать много часов к удовольствию палачей. И твоему, должно быть.
       – Моему?! – побледнел Мировасор.
       Он отшатнулся, словно не поверил, что Орсег так сказал о нём:
       – За кого ты принимаешь меня?! – возмущённо воскликнул Мировасор.
       – За кого?! Наверное, за того, кто отдал ни в чём не повинного чудака стражникам, и теперь он издыхает там, на этой чёртовой горе, подставленный под очи своего Создателя, будто в насмешку! Вот, за кого я принимаю тебя сей день, Мир!
        Они едва не сцепились. И, думаю, будь Мировасор уверен, что одолеет в драке Орсега, так и было бы, но победить громадного Орсега, в открытом бою мало, кому под силу.
        – Я… – несколько смешался Мировасор.
       Но отступить он не мог себе позволить, тем более признать свою вину в гибели невинного Ивуса.
        – Отдал, да! Чтобы выманить этих… – сопя от холощёной злобы, проговорил Мировасор, брызгая слюной и раздувая ноздри. – Что за ценность в нём? Всего лишь мелкий человечек, жертва на алтарь, как овца… подумаешь, великая потеря! Каждый день умирают тысячи.
        – На алтарь?! Какой ещё алтарь, Мировасор?! Какого Бога? Новоявленного Бога Мировасора?! – зло сверкнув ставшими изумрудными глазами, воскликнул Орсег. Мне казалось, он едва сдерживается, чтобы не схватить Мира и не вытрясти из него душу.
       Но Мир, казалось, не замечал этого. Или хитро скрывал это, боясь, что Орсег всё же не совладает с собой и поступит именно так.
         – Как какого? Мы боремся со Злом в лице Ария сейчас! Арий – посланец и представитель Его среди нас, представитель Ада. И мы призваны помешать ему воцариться. Никто, кроме нас не справиться с ним. Мир погибнет тогда…
        – Что-то я не замечаю, что Арий намерен, где бы то ни было воцаряться, – сказал Орсег. – Напротив, он удалился от мира, а ты разыскиваешь его.
        – Потому что он как скрытая болезнь, как гной, что незаметно разъедает тело. Если не убрать его…
          – Разъедает? Да никто тысячи лет не слышал о нём!
          – Он хитёр! Как и Его Создатель и Отец. Диавол всегда действует исподволь и исподтишка.
          – И всё же я не понимаю, Мир, для чего ты сделал с Ивусом то, что сделал. Мы ничего не добились, кроме мук несчастного.
        –  Ты неправ, мы добились главного: мы выманили их! И мы их…
        – Что мы? Мы против них бессильны, – негромко сказал Орсег, глядя в его лицо.
        – Вот потому нам и нужны тысячи человек войска! И я их соберу! Именно я, потому что вы будто сговорились мешать мне! Будто нарочно болтаете о неважных вещах, чтобы отвлекать и раздражать меня понапрасну! А отсюда нам надо проследить за ними… знать, где они, чтобы найти и…
        – Иди к чёрту, я не стану больше никого выслеживать. С меня хватит! – проговорил Орсег.
        – И ты не хочешь отыграться на неверной девке, что бросила тебя и даже не помнит о том?! – злобно бледнея, прорычал Мировасор.
        Орсег отошёл от него и сел снова, наклонившись вперёд, словно испытывал боль и хотел скрыть её от нас.
        – Хочу, – кивнув, сказал Орсег мрачно, волосы спустились и скрыли его лицо. Помолчав немного, он добавил: – Но… но сей день, глядя на то, что делает ненависть и злоба, каких чудовищ порождает непонимание и зависть, на что они способны… Я… словно взглянул внутрь себя и понял, что любить – это жить, а ненавидеть – это убивать и умирать.
         – Слабаки! – взвился Мировасор, отходя от него. – Чёртовы чистоплюи! Ни на что не способные слюнтяи! Вы готовы сына Сатаны отпустить гулять на воле, только бы продолжить пребывать в своём безволии и бездеятельности! Какие мелкие людишки! Почему такие мелкие и слабые души вложены в тела предвечных людей? Какая несправедливость! – он, негодуя, обернулся на всех нас. – Что, я сражаюсь для того, чтобы захватить какой-нибудь трон или золото!?
       Сверкая глазами, он пытался прожечь нас насквозь. Не знаю, как на прочих, на меня не слишком подействовало. Я видел, что он говорит от сердца, но всё же не мог понять, откуда в его сердце забралась такая ненависть и решимость уничтожить Ария.
        – Я хочу закрыть Злу дорогу в наш мир! Только это! – он снова обернулся, оглядывая всех нас, словно пытаясь пристыдить взглядом. – Только это! И если ради этой благой цели нужно пожертвовать несколькими жалкими человечками, пусть даже и подобным нам, что ж, это небольшая жертва по сравнению с тем, что мы предотвратим! Подумайте!..

        – Аяй, не надо, не молчи… – чуть не плача повторял Эрик уже в сотый раз, пытаясь вывести Аяю из какого-то странного оцепенения. – Я сей же день верну его! И не таких возвращали и не раз!
     Она подняла глаза на него.
        – Не выйдет, – проговорила она, покачав головой.
        – Почему? Что особенного? – воскликнул Эрик.
        Но Аяя снова только покачала головой.
        – Надо проследить, когда стража уйдёт с холма… – сказал Эрик.
        Эрик посмотрел на меня.
        – Неважно это, Эр, – сказал я. – Я слышал там, в толпе, где мы стояли, люди сговаривались, выкупить его тело у стражников едва стемнеет. Так что… проследить надо за теми, кто заберёт его.
        – Едва стемнеет, Ар, – сказал Эрик, выразительно глядя мне в глаза. – Едва стемнеет…
        Я помнил, что если пытаться вернуть умершего, то делать это надо до захода солнца. Но я знаю, что Эрик может сделать это и после… может?
        Эрик пожал плечами, покачав головой.
        – Яй, но ты останься здесь пока… Пока мы с Ариком… пока мы пойдём к нему и…
       Аяя подняла глаза на нас и не ответила ничего. Но она пошла с нами, то есть полетела, молча и непреклонно решив быть вместе. Мы не спорили. В действительности, легче было, чтобы она оставалась всё время на глазах. Тем более что здесь Орсег и Мировасор для чего-то, будет совсем нехорошо, если они отыщут её без нас.
        Я нашёл Ивуса легко, даже мёртвый он по-прежнему светил одному мне видимым маяком. Верные ему люди уже омыли и обернули его тело, положили в пещере. Должна она стать ему склепом, или они только временно спрятали его здесь, неясно, но мы вошли внутрь небольшой пещеры, коих здесь, в каменистой этой местности было множество. Тело Ивуса лежало здесь, укрытое большим белым полотном. Эрик осторожно приподнял его. Да, несчастный Ивус… Измождён и измучен, теперь он даже не был похож на себя, того, которого мы видели ещё прошлой ночью, это вовсе будто не он, тот далеко…
       …Да, верно, Ивус был уже далеко. Я вошёл за Завесу, и Смерть тут же заговорила со мной.
         – За Ивусом пришёл? Поздно.
         – Я знаю, что поздно, но всё же я заберу его. Это в моих силах…
         – Ты его не найдёшь – спокойно возразила Смерть. Вопреки обыкновению сей день она говорила спокойно, и голос звучал ровно. Странно, что вообще Смерть проявляет какие-либо чувства, но я ни разу не заставал её такой, какой ей, кажется, положено быть – холодной и бесстрастной.
         – Ты знаешь, что найду, ты хочешь, чтобы я поболтался здесь и разворошил это Твоё царство? Тебе это не понравится…
       Я знаю, на что способен, и это знает Она. А потому Смерть ответила едва ли не дружески:
         – Дело не в моём нежелании и не в том, что давно миновал закат, Эрбин, – примирительно сказала Смерть.
         – В чём же тогда? Выкупа хочешь?
         – Разве ты и впрямь хочешь, чтобы он вернулся? Вот этот странный человек, который на пороге смерти вдруг влюбился в вашу вездесущую Аяю? Насмешил и развлёк, право… Ну а вернётся? Заберёт её.
         – Не заберёт.
         – Хорошо, она сама уйдёт с ним.
         – Не уйдёт, – уверенно сказал я.
         – Не важно… всё это не важно, и Аяя ваша не важна, а важно только одно, Эрбин, что я не могу отпустить его, что бы ты ни говорил, что бы ни сулил, как бы ни пытался меня запугать… ибо тебе одному это под силу. Видишь, я честна с тобой. А знаешь, почему? Потому что впервые я не могу отпустить того, за кем ты пришёл и не потому, что ты упустил закат солнца.
        – Почему тогда? Что за уловки и лишние слова?
        – Ивус не просто умер, Эрбин. Он не просто убит, он – жертва. Он пожертвовал собой для людей, – негромко сказала Смерть, словно это озадачивало даже её.
       Я же вообще ничего не понимал, мне всё казалось, что Она хочет заморочить меня.
        – Каким людям нужна его жертва, ради чего, что ты говоришь?! – сердясь, сказал я.
        – Он понимал и ты поймёшь. Аяя поняла, потому и отпустила его. Иди, сам спроси её!
       Когда я вернулся, небо полиняло из чёрного в зеленеющую синь, начали гаснуть звёзды. Аяя и Арик сидели подле тела Ивуса молча, она в головах, он в ногах. Увидев меня, они одновременно подняли головы, в этот момент похожие друг на друга.
         – Я знала… – тихо сказала Аяя, слёзы набухли у неё на ресницах.
       Арик поднялся.
         – Я знаю, что мы можем сделать для него. Это будет куда больше просто воскрешения, которого он сам бы не хотел, как не хотел спасаться, – негромко и убеждённо сказал Арик.
         – Что? Что ты хочешь сделать? – спросил я, но ещё до того, как договорил, уже сам догадался, что он задумал…
         И вот тут явился Он, Тот, Кто взял Арика в сыновья. Он сгустился из воздуха возле пещеры, и, гневно пыхая огнём из-под век и ноздрей, прорычал:
          – Арий!.. Арий!.. А ну, выходи сюда!.. Иди, пока я не выволок тебя!
        Ар побледнел, взглянув на меня, не сомневаюсь, что он испугался, как скоро Повелитель услышал его слова, но, главное, мысли, но, несмотря на мгновенный страх, тут же вылетел из пещеры к Нему. К Повелителю Тьмы, который, пыхая пламенем, ревел снаружи. А я подумал, неужели Сатана не мог войти внутрь? Странно…
         – Как ты смеешь? Как ты смеешь брать на себя это? – гремел Диавол. – Ты… хочешь возвеличить, поднять этого блаженного глупца с его непонятной верой в людей до уровня Бога?! Чтобы его идеи и впрямь проникли в сердца?! Об очищении от скверны, от грехов тем одним, что увидят и осознают их?! И всё только потому, что он умер невинным, оболганным и преданным? Да как ты посмел думать, что я позволю тебе это?!
        – Я сделаю так, как считаю нужным. Как решил, – негромко, но твёрдо сказал Арик, бесстрашно выпрямившись перед Ним.
        – Ты… – задохнулся Сатана. – Ты – порождение Ада! Принятый мною в сыновья, Адом наделённый силой, превосходящей силы всех предвечных, ты вздумал, что можешь дерзить мне?! Можешь позволить себе взбунтоваться?!
       Громыхая, пыхая огнём при каждом выдохе, говорил Сатана, обходя вокруг Арика и глядя на него со смесью злобы и удивления.
        – Это же я нашёл его, этого одержимого Светом, и послал тебя сокрушать его веру на каждом шагу, его веру в добро и в самого себя! И ты превосходно справлялся. И не один, вместе с ними!
        – Но не сокрушил, – ещё спокойнее в противовес изрыгающему пламя Диаволу, опустив плечи с видом непротивления, стоя перед ним, громадным, втрое больше него самого, проговорил Арик. – Он победил. Он победил во всём. Он поистине высок и чист, каким не был никто до него. И твёрд в своих убеждениях к тому же, а это порой сложнее. Потому я сделаю всё, чтобы люди не забыли ни его, ни его идей. Даже те, кто в страхе его предал и бросил.
        – Арий… Ты… Ты не посмеешь! Ты не посмеешь! Ты мой! – взревел Диавол, останавливаясь перед Ариком, ещё возросши втрое против обычного.
       Но тут произошло, чего я вовсе не ожидал, Аяя вдруг не то, что вскочила, выбегая из пещеры, в которой мы всё ещё оставались, она взлетела между Ариком и Сатаной, что возвышался над ним. Арик вскрикнул, бросаясь было за ней, но она опередила его, прокричав в лицо Нечистому духу:
         – Прочь! Арий не твой! Он не твой! Не твой, забудь о том! Он свободен от Тебя, и Ты сам освободил его своим словом!
         О… это стоило увидеть! Сатана вдруг растерялся, отпрянув перед ней, маленькой против него, как ласточка против утёса, и замер на несколько мгновений, словно осознавая значение её слов, но потом, очевидно, осознал, что так никто кричать не станет, если не убеждён в своей правоте. Да, она была уверена, и Сатана понял, что… проиграл. Он отступил на шаг, но рано было радоваться этому… Потому что дальше произошло страшное: Он вдруг схватил Аяю за плечи громадными руками, выхватив из воздуха, в котором она повисла перед ним, изумительная летунья, он сжал её так, что она выгнулась от боли со стоном, захрустели кости…
         – Что ты сказала?! Я Ария освободил своим словом?.. – прошипел он в её лицо, мне стало страшно, что Он сожжет её своим огненным дыханием.
        Он встряхнул её, раскаляясь ещё больше. Я видел, как она сжала зубы, чтобы не стонать от боли в сломанных костях.
        – Что ж… пусть так, моя оплошность, как ни глупо, слово не воробей, и вы ухватились… зря надеялся, что никто не заметит… Но ты, мерзавка, ты попалась! Арий выкрутился, это верно! Но ты, Аяя… – он с удовольствием ещё сильнее сжал её плечи, наслаждаясь болью, которую причинял ей. – Ты стала моим орудием, ты обольстила чистого человека, внушила ему похотливые мысли и желания, загрязняя его чистоту! И если бы пообещала ему, он пошёл бы с тобой, забыв обо всех своих устремлениях, забыл бы и желание осветить людям души. Пошёл бы, чтобы вкусить рая, который угадал в тебе. Что остановило его? сажи! Скажи! То, что ты не смогла пообещать ему этого рая…
        – Нет! Нет! – вскричала Аяя, в её голос густо подмешался стон боли, волосы полоснулись по спине… – Не было… такого… Не было!
        – То, что тебе не удалось, не делает тебя меньшей преступницей, намерение уже грех!
         – Нет! Я не намеривалась соблазнить его!
         – Да, Аяя! Да! Пусть не твоё намерение, но его! Так что грех ты заронила в хрустального человека.
         – Нет! – прорыдала Аяя, запрокидывая голову.
        Она сейчас плачет не от боли, но от Его правоты, конечно, Ивус поддался её чарам, хотя она, может быть, и не думала пускать их в ход. Как не устоять? Надо быть мёртвым, чтобы устоять и не мечтать о ней…
        – Ты смущала его уговорами о спасении, и то, что он не поддался, делает великим его, но тебя ввергает мне в руки! Ты говорила именно то и была именно такой, что нужно было мне! Соблазн… О, он действовал на него! Как и на любого… И, конечно, лучшего орудия, чем ты для этого придумать нельзя! Но устоял он! Он, не ты! Ты обольщала, – Сатана захохотал. – Стало быть, ты не всесильна, как боялась моя Сестра!
        – Любовь переполнила его сердце!.. – стоном шёпотом ответила Аяя, поднимая голову, и глядя в Его лицо, по её щекам струились слёзы. – Любовь… любовь утишила боль в его ранах и… в его душе от криков злобной толпы!.. И в смертный час он не испытывал страха, потому что слышал мой голос… Мой голос прилетел к нему через все муки, что ему пришлось претерпеть, и снял предсмертную тоску. Через меня он почувствовал любовь всех, кто знает, что такое Свет! И Свет принял его! Потому что на нём не было греха! Ни капли! Ни тени!
        – Зато на тебе теперь есть! – Диавол встряхнул её. – И тебе его не смыть, потому что ты даже жертвой стать не можешь, как он, как Ивус!
       Он захохотал, снова сотрясая её в своих руках, от чего она закусила губы, превозмогая боль.
       – Через твоего Ария, этого глупца, я и завладел тобой и теперь через Ивуса. Ты согласилась пойти с Арием, и ты обольщала Ивуса! Ты думала, проявляешь жалость и сострадание, а внушала соблазн в сердце того, кто не был подвержен ему никогда прежде. Никогда до тебя!
         Он захохотал торжествующе, запрокидывая громадную рогатую голову, оранжевое пламя вылетело в небо из его глотки.
         – Грешница! Страшная грешница!
         – Нет… Нет!
       Он ещё сжал её в руках, от чего она, вскрикнув от боли, заплакала, обмякая в Его руках.
         Но тут два огненных шара ударили в Него, прожигая в крыльях дыры. Сатана взвыл, отпуская Аяю, она полетела вниз, я бросился ловить её, и мы повалились с ней вместе в мелкую белую пыль, обдираясь об острые камни и жесткую землю. Арик же, раскрыв свои великолепные и страшные жёсткие, казавшиеся мне металлическими, крылья, как стена возвышался над нами, закрывая от Диавола.
        – Ах ты! Ты… Недостойный сын! – едва ли не с болью взревел Сатана, сотрясая скалы. – Лишаю тебя покровительства моего и моей помощи! Живи теперь, как сможешь!.. и… Посмотрим, много ли ты сможешь без моей помощи против полчищ врагов, что собираются на тебя!.. Но… Вот Аяю я ещё подловлю, ибо она открылась мне… согрешила, согрешила, стала орудием моего замысла, неумелым и неудачным, но моим!
       Он захохотал и с каким-то странным хлопком исчез, оставив после себя снова тошнотворный запах серы, уже знакомый, но всякий раз пугающий.
        Однако рассвет ширился на небе, вот-вот выйдет солнце, ещё миг и первые капли расплавленного золота его лучей польются на нас...
      Арик подскочил к нам, уже без всяких крыльев, обычный мой брат Арик…
        – Как ты, Яй? – спросил он.
        Я не стал говорить ему, что Сатана сломал ей плечевые кости, раздробив своими страшными ладонями, я успел исцелить её, пока Ар с Ним боролись. Что мне это, раз плюнуть, вернее, коснуться. Аяя же не подала вида, что что-то с ней было не так, любит его, не хочет огорчать напрасно…
        – Хорошо… хорошо, всё хорошо, Огнюша… – прошептала Аяя такая, какой она была всегда, а не оцепеневшая, как до сих пор.
        Он просиял, услышав это своё прозвище, и сказал, обращаясь уже ко мне:
         – Эр, заберите тело Ивуса, мы похороним его, а я…
        Мы увидели, как внизу склона появились несколько фигурок, то женщины, близкие Ивусу, шли сюда, чтобы умастить его тело пред погребением.
         – Скорее, Эр, скорее уходите с ним…
        Тут уже Аяе пришлось потрудиться. Я поднял тело Ивуса, положив на плечо, а она взяла за руку меня, и так мы взмыли вверх как раз с первыми лучами солнца, ослепившими идущих сюда, к пещере, женщин, не позволяя им увидеть нас.
        Мы прилетели в то убогое жилище, где обретались все последние дни. Я положил тело Ивуса на солому. Пелёны, которыми обернули его, свалилась в пещере, потому он лежал пред нами почти обнажённый и мы увидели все раны его, ссадины и все следы истязаний, а было их ужасающее количество. Его мучили изощрённо и со знанием дела так, чтобы сознание оставалось ясным, и чтобы он продолжал чувствовать боль. Я уж не говорю о способе убийства, когда висящий на пробитых гвоздями руках, задыхался, потому что лёгкие не могли нормально раскрываться и впускать воздух, они всё больше отекали, наливаясь водой и кровью, и несчастный всё больше задыхался, медленно и мучительно, пока, стражник из милосердия ли или потому что поскорее хотел уйти с холма, не воткнул ему меж рёбер копье, и этим прекратил мучения. Эта широкая рана на правом боку и была единственной смертельной, из неё вытекло изрядно крови.
       Аяя заплакала, опустившись на колени возле него, и слёзы её потекли на него, умащивая как настоящее миро…
        – Яй…. – я тронул её плечо,
       Она, вздрогнув, обернулась, выпрямляясь.
        – Ты не убивайся так-от, мы не могли помочь ему… Видимо, в том был Высший промысел. И даже в том, что мы трое замешались в его судьбу, – я смотрел на неё, слёзы катились по её лицу сами собой, будто помимо её воли. – Я… скоро, Яй, полотна куплю на… саван, – сказал я.
       Она лишь кивнула. Я сжал её плечо, хотелось обнять, но она вся поглощена горем, что неожиданно и странно накрыло нас. Казалось бы, что нам этот человек? Но мы оказались с ним рядом не по своей воле с самого начала и теперь… Теперь осталось оплакать и похоронить его. Арик сказал, похороним, но как? И где? Здесь, в Галилее нас поймают за этим делом и… Впрочем, дождёмся самого Арика.
     Братец, ты остался возле пустой пещеры нарочно, чтобы представить людям, близким Ивусу при жизни, что он воскрес, потому что он существо высшего порядка, Бог. Как сделал некогда с Гором по просьбе Мировасора, теперь, теперь же по собственной воле, словно чувствуя долг перед Ивусом, связь с ним. Но разве между нами не возникла связь?.. Теперь он словно родной нам, всем троим. И я чувствовал это и Арик, и вот, Аяя. Особенно Аяя, конечно… Тем более что для неё всё это дело последних, ближних дней. Напрасно я вовлёк её в это. Арик не хотел, говорил об этом, а я… я из ревности… Теперь стало только хуже, теперь станем эту смерть переживать втроём многие годы, будто виновны в ней…
         Но единственное, что грело мне душу это, что Арик свободен от Сатаны… значит, мой брат не отродье Тьмы более… Какое облегчение, больше не придётся ни уговаривать себя, ни бояться, что он затащит меня за собой в Ад…
Глава 15. Арий
        Я очень волновался несколько мгновений, дожидаясь, пока женщины, скорбно согбенные, не торопясь, негромко и неспешно переговариваясь, поднимались сюда. Они знали Ивуса намного дольше меня и значительно лучше и ближе, чем я. Это не случайного человека изображать, чужого для всех. И не Гора, которого все, в том числе его отец должны были видеть издали, к тому же в лучах восторга толпы и заходящего солнца…
       Поэтому я нервничал. И потому в первые мгновения мне даже не удалось то, что я умел делать с легкостью, я не сумел отвести им глаз, и они не признали во мне Ивуса. Остановились в недоумении, увидев меня, раскрыв в изумлении рты. Но тут я быстро овладел собой и позвал одну из них наугад именем Мария. Я знал, что возле Иисуса толклись несколько женщин с этим именем, так звали даже его мать, которая, конечно, не принимала участия во всех этих его скитаниях, и среди толпы его приближённых её тоже не было, но имя её упоминали не раз, я запомнил. И сейчас я позвал этих растерянных и напуганных отсутствием тела Ивуса женщин именем Мария, в надежде, что хотя бы одна из них окажется какой-нибудь Марией. Мой расчёт оправдался, одна из них побледнела, «узнавая» Ивуса во мне.
        Пороняв торбы, в которых они несли что-то сюда, женщины, едва не падая в обмороки, всплеснув руками, словно по матрице повторяя одна за другой, вскричали: «Ивус!» и бросились ко мне. Точнее, одна из них бросилась, остальные, опустившись на колени, спасибо, что, не упав ниц, воздев руки, восторженно глядели на меня и Марию, понятно, что приблизившаяся с просветлённым радостью лицом была именно Мария. Я, замешкавшись лишь на миг, пока размышлял, что же мне делать с этим их восторгом, на который, я, впрочем, и рассчитывал, простёр руки над ними, произнёс:
         – Благословенны будьте, ибо Господь ваш с вами! – и, сказав это, сам не знаю о чём и для чего, я вознёсся в небо. Но уже без крыльев, некогда подаренных Сатаной, теперь мне снова надо было учиться обходиться своими силами, теми, что дала мне моя природа. Однако, обнаружив, что я не владею больше ни чудесной силой к мгновенным перемещениям, ни мощными тёмными крыльями, сделанными будто из воронёной стали, я испытал радость как это ни странно. Это означало, что Сатана и впрямь отказался, избавился от меня… И, несмотря на мои потери, а это изрядная сила, которой он снабдил меня, теперь я был по-настоящему свободен. Пусть куда более слабый, будто голый, именно в это мгновение я почувствовал это по-настоящему, словно вернулся в самого себя, прежнего, каким был некогда на Байкале…
        И вот, своим привычным способом долетев до нашего убогого убежища, я вошёл внутрь и застал Эрика и Аяю, заворачивавшими тело Ивуса в хорошее полотно из дорогого белого льна, что купил на рынке Эрик для этой цели. Они подняли головы, глядя на меня.
        – Ты… Ох, Ар, наконец-то… – выдохнул Эрик, утирая лоб, хотя никакого особенного пота я на его лбу не заметил, но было очевидно, что вся эта возня с мертвецом, к тому же принявшим такую злую смерть, а значит, израненным и изломанным, была ему не по душе. Нам всем было бы куда  легче, если бы мы его не знали при жизни.
       Аяя просто подогнула ноги и села возле плотно завернутого мертвеца, который в таком виде всё равно пугал, всех живых пугают мертвые… Аяя посмотрела на меня, но не сказала ничего и её бледность и молчание снова пробрали меня до костей холодом. Заговорил снова Эрик:
        – Как хоронить-то его будем, Ар? – сказал он негромко. – Разрешения никто не даст. Больше того, в преступники и сообщники запишут сразу. Обманным путём надо как-то разрешение добывать… Тело украдено было, а мы… и вовсе отношения не имеем к нему, мы ни родственники, ни…
        – Ну как… – проговорил я, пожав плечами. – Тайно будем хоронить, ясно. Как ещё? Тем паче он «воскрес ныне».
        – То есть?! – Эрик открыл рот в изумлении, выпрямляясь.
        – То и есть. Его идеи и его свет не должны померкнуть с его смертью. Так что – да, Ивус воскрес ныне, в день их праздника, как он там называется?..
        – Пас… нет, Пейс… – Эрик нахмурился, стараясь вспомнить.
        – Пасха, как, – сказала Аяя. – Весну празднуют люди, как везде.
        – Ну да…
        – Так что похоронить следует так, чтобы никто не знал ни места, ни того, что он мёртв. Он должен быть жив для всех.
         – И долго? Сколько ты сможешь играть эту роль?
         – Хотя бы до сорокового дня придётся, коли взялся.
         – Сдюжишь?
         – Куда деваться? – я пожал плечами. – Выбора теперь нет. Мне кажется, я причастен не только к его гибели, но и к нему самому. Словно он мне близкий человек.
         – Так и есть, – вздохнул Эрик, – мы сами виноваты, что так сблизились с ним и… теперь души наши несвободны от него…
         – Да… и словно именно мы в ответе за то, что произошло с ним. За всё…
         – Да… – произнесла Аяя. – За всё…
         – Так что хоронить придётся нам и так, чтобы никто не знал. И не узнал никогда, что Ивус умер и истлел, как все обыкновенные люди. Он должен стать для всех тем, чего он был достоин – Богом, сыном Бога.
       Они посмотрели на меня, я раскрыл ладони, показывая, что ничего иного нам не остаётся в этом деле.
        – Ну а как ещё-то? Всё здесь нам приходится делать скрадом.
        – И где? Где мы схороним его?
        – Пещер мало, что ли, вокруг? Поглядите, тут всё как норами испещрено. Сию ночь и схороним. Никто не должен знать, где Ивус похоронен, ибо для близких он воскрес сей день…
        – Уверен, что удалось? – усмехнулся Эрик немного недоверчиво.
        – Удалось, отчего же нет? – улыбнулся я. – Не в первый раз, поди.
        – И… как теперь?
        – Думаю, до сорокового дня придётся нам здесь обретаться, явиться ещё некоторое количество раз тем, кто знал его. А там…
        – Почему до сорокового? Почему Смерти угодно это число дней? – спросил Эрик.
        – Я не знаю, Эр… Девятый день и сороковой со смерти важны отчего-то. Но почему… Души, должно, переходят на новый уровень там, в Её царстве… Она ведь не допустила меня до своих тайн.
        – Нет никаких тайн у Неё, – неожиданно сказала Аяя. Неожиданно и очень тихо, и даже как-то холодно, но уверенно. – Она хитра, Она любит наводить мутные, пугающие тайны и туманные страхи на своё царство, потому что все боятся Её, все надеются улизнуть из Её объятий, хотя и знают, что они неизбежны… А потому Она хитрит и обманывает, показывает то, чего нет и скрывает истину, заманивает, всё, как и Её брат. Она играет с людьми, с единственными, кто осознаёт Её, кто Её ждёт и боится. Она существует только в мире людей. Потому и придумывает особенные ритуалы, и пугающие в своей загадочности уловки. Дни девятые, сороковые…
        – Так что… не стоит сорокового дня ждать? – спросил Эрик.
       Аяя поднялась на ноги, разогнув спину.
        – Отчего же, решили ждать, подождём, окажем уважение бывшей госпоже Ария, – сказала она. – Пусть будет по Её законам.
       Мы посмотрели на неё, потом друг на друга, спорить не было ни сил, ни капли желания. В эти часы даже жить было трудно и желания немного. Вот потому, мы только и могли, что посмотреть вслед ей, ушедшей в глубину сарая, где она легла в сено, а мы посмотрели друг на друга, потом на труп Ивуса. Я проговорил с выдохом:
        – Вина бы выпить.
       Эрик взглянул на меня, с отвращением дёрнув губой.
        – Обойдёшься, пьяница, – ответил он сварливо и нахмурился.
        – Ладно тебе, я не пил вина тыщи лет, – сказал я, едва не чувствуя обиду.
        – Не ради меня, – глядя мне в глаза, проговорил Эрик.
        – Не ради тебя, но благодаря ей, – я кивнул в направлении, где за кучами сена скрылась Аяя.
        – Увы мне, – сказал Эр, прямо и даже с вызовом глядя на меня и снова зло дёрнул губами. – Благодаря ей. Ей, Аяе, – он перевёл взгляд на меня, будто постарался просверлить. – Аяе, моей жене.
        – Сейчас хочешь поспорить о том? Самое время… – сказал я, упирая руки в бока, если ему охота бодаться теперь, идёт, давай бодаться.
       Эрик не смутился, нет, но покачал головой, остывая как будто:
        – Не время. Конечно, не время…
       Я кивнул, удовлетворённо, но, оказалось, зря.
       Эрик долго смотрел на меня и проговорил после очень тихо, едва не по губам пришлось читать, и притом так горячо, что мне казалось, огонь вылетает у него из горла, зря я решил, что он остыл:
        – Знаешь… сказал бы я тебе, если бы… если бы не она там… если бы не услышала, если бы… тьфу!.. чтоб ты провалился! Если бы она не любила тебя, не пойму только за что!.. Если бы… – он сник так же внезапно, как и вспыхнул, и вдохнул, опуская голову. – За что?.. Ар, вот за что она тебя так любит? Ты же… Не понимаю, не понимаю я…
        – За что?! За что?! Ты… – разозлился  я, заходясь отчасти от зависти к его природной прозрачной лёгкости, что он не хочет понимать, о чём спрашивает. – Да за то, что я не люблю никого кроме неё во всём мире. Тебя ещё только, брата, и всё. Остальное – только она. Весь мир. Весь мой мир, и она это знает. А ты любишь всех. Всех, кто любит тебя. Это твоё, тебе любовь нужна как воздух, как кровь, что бежит по твоим жилам и питает твоё тело. Ты такой…
        – Такой… Какой?! – запальчиво проговорил Эрик. – Ну, какой я!? Какой ещё?! Насколько… насколько не такой как ты?! Скажи! Ну!?
        – Ты – воздух – так Аяя сказала когда-то. А дышать хотят все.
       Эрик долго молча смотрел на меня и отвернулся, болезненно скривившись.
        – То есть я… за что… за своё себялюбие всего лишён?
        – Тебе виднее…
        – Что?!
        – Себя любить должно меньше…
        – А ты?!.. – задохнулся Эр, разворачиваясь, мне показалось, он вот-вот схватит меня. – Ты… Это ты мне о «меньше себя любить» говоришь?! Да я, когда… сколько лет даже не приближался, мы жили с нею под одной крышей, я и мысли не позволял… Даже мысли! И ты… Не тебе учить меня любить ближних! Он, Ивус, может, мог бы, но не ты… только не ты, вечный себялюбец!
       Но тут зашуршало в сене, и мы услышали усталый Аяин голос, даже хриплый против обыкновения:
        – Ребята, хватит сокотать, ей-Богу, голова расколется сейчас, столько дней без сна, тут ещё вы взялись… Дайте покоя, хоть немного… – было сказано нам из-за кип сена, мы с Эриком переглянулись. – Угомонитесь хоть до заката… какие же спорщики, Боги, откуда и силы…
       Мы с Эриком посмотрели друг на друга. Удивительно, как она и разделяла и объединяла нас, как ничто, как даже Байкал не объединял.
       Эрик кивнул выйти на волю. И мы вышли вместе.
        – Так и будем здесь, в этом сарае обретаться все сорок дней?
        – Меньше, – напомнил я.
        – Ну меньше, меньше – тридцать восемь, – нетерпеливо и сердясь на моё уточнение, поморщился Эрик.
        – А ты чего хочешь?
        – Сегодня их праздник, иудейский, схлынет, в умет куда можно переселиться…
        Я пожал плечами. Мне было безразлично, куда переселяться, пока мы не можем вернуться домой…

        – Думаю, раньше сорокового дня они не уедут отсюда, – сказал Мировасор.
        – Почему сорокового? – удивился Викол.
        За последние дни Викол сильно похудел и побледнел, как и Вералга. И он спросил, подняв на Мировасора покрасневшие глаза:
        – Почему ты считаешь, что они останутся здесь до сорокового дня со смерти Ивуса?
       Мировасор ухмыльнулся:
        – Арий слишком долго служил Вечной, чтобы забыть её законы. Вечная  всегда отмечает эти дни, девятый и сороковой. На девятый душа окончательно отрывается от тела, а на сороковой вовсе от земли, от мира людей.
       Для меня это было каким-то вздором. Если человек умер, то уже расстался с телом, что ерундить, дни какие-то придумывать?.. Но Мировас считал иначе и, хотя мне совсем не хотелось соглашаться с ним, я не стал спорить. Хочет он, чтобы мы проторчали здесь ещё больше месяца, пробудем… Теперь мне уже стало безразлично. Сам Мировасор летал с Вералгой проведать, как собирается войско, на которое он так рассчитывал. Он не сообщал нам, но, судя по его довольному виду, всё складывалось, как он и задумывает. Но меня это почти не волновало. Я не хотел думать о том, что будет, если Мировасору удасться его замысел, и он с тысячами человек пойдёт на Ария. Я не хочу думать, сколько прольётся крови тех, кто поверит сейчас Миру. Он одержим своей идеей уничтожить Зло в лице Ария, и его не остановить, если только убить. Но я этого не хотел, Мировасор всегда был и оставался мне другом, единственным близким мне человеком с самого детства. Так что, несмотря на то, какой тяжестью во мне ложилась теперь наша дружба, я оставался подле него, хотя здесь в этой каменистой пустыне мне было тошно как в тюрьме…
 
         Выбрать место, где захоронить Ивуса, Арий и Аяя полетели вдвоём. Я остался в нашем сарае, с его телом. Вернее сказать, тело Ивуса оставалось в амбаре, я же, чувствуя неприятный холодок в душе, вышел на волю. И провёл весь день, скрываясь за тенью, что давал амбар, но, не входя внутрь, мне не хотелось быть рядом с покойником, даже с этим, что казался мне безобидным и едва ли не близким человеком. Я не боялся его, мертвеца, но и сидеть рядом не находил для себя нормальным, или хотя бы терпимым. Потому весь день я сторонился мертвого тела Ивуса. Охотно я ушёл бы куда-нибудь в город, дожидаясь моих спутников, с ещё большей охотой я отправился бы с ними вместе, но кто-то должен был остаться охранить его тело, мы не могли допустить случайностей, чтобы кто-то обнаружил его. И этим охранником оказался я.
       Я ещё раз осмотрел его, нет, всё сделано идеально, те, кто был с ним до нас, омыли его тело, смыв кровь от пыток и истязаний, смертный пот, и кровь из настоящей смертельной раны на рёбрах, пыль, вездесущую здесь. Они обернули его в пелёны, но они остались в той пещере, где они положили его и где мы его нашли… Если Арик сделал всё правильно, они этот даже несостоявшийся саван привлекут реликвией. Что ж, пусть помнят Ивуса, великого прекрасного мечтателя. Думаю, мой брат от того так проникся к несчастному, что сам Сатана послал его некогда смущать и мучить его. Теперь, Ар действовал отчасти ещё и в отместку, чтобы подчеркнуть своё неповиновение и свой нахальный бунт…

      С этим не спорил и спорил Огнь. Он не просто был согласен, но сам желал послужить идеям Ивуса и тем, кто шёл за ним и эти идеи почитал и принял глубоко в сердце. Потому что Ивус человек был чистый и убеждённый, и не верить в его правоту было невозможно, ибо на наших глазах он за свои идеи умер страшной и несправедливой смертью. Но… даже теперь, когда тело Ивуса, окоченелое и холодное, кажется, куда холоднее окружающей природы, лежало в том амбаре, что служил нам пристанищем последние дни, Арик пытался спорить с ним, как с живым, и будто он был рядом с нами, пока мы искали пещеру, где захоронить его, тело, он всё время бормотал под нос.
        – Вот что… что мы здесь, словно слуги или последователи его… Да нет, что там, конечно, жаль беднягу, но всё же… всё же, какого ляда я ищу ему место захоронения, будто…
        – Огнь, ты ищешь, где нам схоронить его останки потому, что ты человек, замешанный в его судьбу. И ты, и я, и Эрик, все мы... Не потому что он велик или ты мал, но потому что всё сложилось так, что все мы связаны теперь. Ты даже явился его последователям в его обличье, утверждая, что он жив по сию пору, чтобы его идея о высоте и величии человеческого духа тоже жила во веки веков.
       Арик взглянул на меня, вспыхнув, и проговорил:
        – Все мы… да, так, но… Яй, а ты?.. Ты… что?.. ты полюбила его?
        Он вздрогнул, вначале бледнея, и тут же краснея сам от своего вопроса.
         – Нет… не в том смысле… – произнесла я, чувствуя, что он неверно поймёт меня.
        Как мне объяснить ему, что я полюбила Ивуса, как если бы он был моим сыном, это вовсе не то чувство, на которое намекает Огнь, что я, сколько помню себя, испытываю к нему самому, или хотя бы то, что к Эрику. Моё чувство к Ивусу совсем иное, оно чище, прозрачнее, холоднее и проще, как вода из горного родника отличается от густого неразбавленного сладкого и терпкого вина…
         – Не в том?.. В каком это, не в том?! Что ты мне… говоришь… – злясь и смущаясь своей злости, проговорил Арик, срываясь на шипение или рык, когда мы осматривали очередную пещеру высоко на склоне горы.
        Я вошла внутрь маленькой пещеры, даже грота и обернулась к нему:
        – Думается, подходит, взгляни, Ар?
        Арик вошёл за мной, тоже огляделся и согласился со мной, что здесь будет идеальный склеп для Ивуса.
        – Кусками скал завалим, чтобы никогда не нашёл никто и не побеспокоил «царя иудейского».
        – Не надо насмехаться, – нахмурилась я. – Он не брал этого титула, кто дал его, тот пусть и отвечал бы…
        – Кто теперь знает, кто навесил его… – задумчиво проговорил Арик.
        – Летим к Эрику? – сказала я.
       Огнь кивнул, но вдруг притянул меня к себе. Боги… что ты Ар? Нашёл место, и время тож… Я отклонилась, качая головой, и он не стал спорить и настаивать, отпустил меня, и сердиться не стал, и мы отправились к Эрику, что ожидал нас подле мертвого тела Ивуса. Эрик дремал, привалившись спиной к стенке сарая с теневой стороны. Когда мы опустись, проснулся, моргая со сна.
        – Вы… слава Богу, а то я… затосковал тут один-то, с покойником, компания не самая, знаете ли, весёлая… ну чего? Нашли место ему?
        – Нашли, чего ж не найти… – мрачно ответил Арик, оглядываясь вокруг. – Выпить у нас нет ничего…
        – Кто покупал? Ничего нет, вода в бочонке и та стухла на энтой жаре… А ты, что? По хмельному затосковал, второй раз говоришь про то? – сказал Эрик, со странным подозрением взглянув на Арика.
        Ар пожал плечами, не глядя на нас, бледный и сам не свой от злости или не знаю, от чего. Эрик вопросительно посмотрел на меня, ожидая, возможно, некоторых объяснений, но могла ли я их ему дать? Что, неужели рассказывать о том, что Арику вознамерилось пристать на той горе, что мы для склепа Ивусу выбрали? Али ещё что? Потому я промолчала, не отвечая на взгляд Эрбина.
        Но уже темнело и пришло время сделать то, к чему мы готовились весь день, забыв голод и жажду. Мы все вместе вошли в амбар, ещё раз посмотрели на Ивуса, Эрик взял его на руки снова, Арик взял за руку брата, мне не надо было держаться их, я сама поднялась в воздух вслед за ними. Мы долетели до выбранной с нами с Огнем скалы, на такой высоте, куда пешком никто никогда не добреётся, ближе всех к небесам, что были так близки светлому Ивусу, что, возможно и породили его. Приземлившись, Эрик обернулся на нас, словно спросил, верно ли, эта пещера? Арик кивнул, кивнула и я, и он внёс тело Ивуса под низковатые своды неглубокого грота. Там он положил его на землю, а вернее на мелкую-мелкую серовато-жёлтую здешнюю пыль.
        Я присела, поправляя саван на нём. Несчастный Ивус в этом кульке полотна казался таким небольшим, узким… я погладила его по мягким волосам в последний раз, я и не знала, что у него такие мягкие волосы… Лицо его, измученное и израненное, уже не было похоже на то, что запомнилось мне, и вот-вот изменится тленом, но я буду помнить его тем, каким он был в темницах, вначале в одной, потом в другой, каким он был, с блестящими огромными глазами, из которых исходил свет и изумляющее меня счастье… Слёзы опять подступили к горлу. Я обняла бы его, прощаясь, если бы не боялась возбудить ещё большую злость Арика, но Ивусу уже не нужны мои объятия, а Огня ранит, если я сделаю это… Потому я просто накрыла лицо Ивуса куском савана и поднялась.
         Мы трое встали над ним. Здесь не было ни жены Ивуса, во всяком случае, зримо мы не видели её, быть может, её дух и спустился, чтобы быть сейчас здесь и принять его в своё царство, а может быть, он в то царство уже пришел и встретил их, своих возлюбленных жену и сына. Не было ни матери его, что здравствовала по сию пору и должна была теперь выплакать все глаза за сыном. Ни его братьев, ни сестёр. Быть может, только Господь, всемогущий и вездесущий присутствовал незримо возле нас при погребении тела Ивуса, своего прекраснейшего и чистейшего, словно родник сына… Нет, из людей не было более никого, кроме нас троих, с кем он провёл последние сутки и мгновения, троих, наименее достойных проводить его в последний путь, но именно мы оказались подле в эти мгновения, когда померк закат, и мы завалили пещеру, где положили его тело, чтобы оно навеки вернулось к праху, когда светлая душа его уже воспарила туда, где и положено ей быть, в светлые хрустальные чертоги ко всем светлым, к Богу… мы же стояли возле пещеры в багровых закатных лучах, не зная, что сказать, кроме:
       – Прощай, Ивус…
      Выйдя вон, мужчины засыпали вход в грот большими и мелкими валунами так, что никто и никогда не поймёт, что здесь похоронен человек. Я не удержала горький ком в горле, и заплакала, вдруг так непоправимо и так страшно оказалось то, что этот странный человек, устроивший настоящее потрясение нам, между нами, мне в отдельности, безвозвратно ушёл, потерян для всех. Как несправедлив и жесток мир, что уносит таких светлых и добрых людей во цвете лет…
       Незаметно окончательно догорел закат, над нами опрокинуло свою чашу огромное чёрное небо, восходила чуть-чуть ущербная луна. Вот так, пока он был жив, луна росла, теперь она убывает.
       Эрик обнял меня за плечи, притулив к себе.
        – Не надо, Яй. Теперь ему уже не больно, не плачь.
        – Да… уже не больно… – хмурясь, поднимая плечи, словно озяб, проговорил Арик. – Летим, что теперь нам тут… плакать где угодно можно.
        Мы не затратили на обратный полёт много времени, всё тот же убогий сарай приютил нас на эту ночь. Хорошо, что хозяевам не до него, благодаря празднику. Но пара дней и надо перебраться в умет, иначе застанут нас здесь, страже сдадут, у них тут всё быстро…
       Но сон не шёл. От усталости ли или оттого, что было невозможно спать вот эдак, в сене, щекочущем кожу и шуршащем, то ли собственными звуками, то ли какими-то невидимыми жителями, от того ли, что было жарко, хотя даже день не распекал жарой, а теперь почему-то стало жарко и пот вот-вот покатится градом, а пока выступает мелким бисером. Или, вернее всего, от того, что рядом так же не спали и шуршали ещё два человека, оба дорогих и милых мне, таких разных и даже с разными мыслями теперь, и с разным поводом не спать, хотя, разумеется, уснуть мы не могли от накопившейся усталости и потрясений последних дней. Тут Огнь прав, вино помогло бы нам…
      …Да, верно, я не спал, я думал об Ивусе и о том, как странно он вдруг перебаламутил нашу жизнь, заставил вот и не спать и думать о себе, Арика им представляться. Что там делали Ивус с Аяей, пока были вдвоём? Да, она могла бы заставить его свернуть с выбранного пути, совратить, увлечь, увести за собой, могла, как никто больше не мог, но та, кто сделала бы это, не была бы Аяей. Так что и могла, и не могла… Я хорошо её узнал за годы нашей совместной жизни, она, если и солгала бы ради благого дела, но не такому человеку, как Ивус, не такому открытому сердцу. К тому же он мгновенно влюбился в неё, а это тоже накладывает обязательства, мне ли не знать, я это знаю лучше всех на свете, я тот, кого всегда все любят, и я привык быть бережным с теми, кто отдавал мне сердца.
        Но вот Ар, я это чувствую, конечно, забрал себе в голову совсем иное. Ну да Бог с ним, что мне до того, из-за чего мой брат шуршит теперь сеном своей неугомонной спиной и длинными руками и ногами? В его мысли не забраться и ничего там не наладить, потому что он упрямец и чересчур мягок внутри, податлив броскам своего ретивого и горячей души, в узде их держать не может…
       Я видел кусочек неба, сквозь прореху в кровле, и думал, заглянет сюда луна али нет? И что это за созвездия я вижу? Кусочек этот был таким маленьким, что не разобрать, но спокойное мерцание глаз неба убаюкало меня…
       …Конечно, я не мог уснуть. Как мне уснуть, когда в последние дни зашаталась и стала рушиться моя жизнь, я опять оказался не властен над обстоятельствами, и винить мне некого, потому что я сам был виноват во всём. Начиная с того, что не отверг руки Диавола, напротив, призвал Его на помощь.
       А вот теперь из любопытства, словно внушённого Им же, назвавшимся моим Отцом, решил взглянуть на Ивуса, так волновавшего Повелителя царства Тьмы. А потому, кого винить? За собой я увлёк и брата и её… Аяя, зачем ты… так открыта и светла, зачем ты впустила в своё сердце Ивуса? Я пытался, как мог избежать того, что случилось всё же… Эх, Эрик, конечно, хотя ты и не признаёшь ревности, именно твоя ревность и привела, даже притащила Аяю сюда в Галилею...
        И теперь она не желает ни прикосновений моих, ни даже взглядов, не ответила ни на один из них, словно я виновен, словно я… словно меня нет… Аяя…
       Я пробрался, стараясь не шуметь туда, где не спала она, потому что рядом, как мы легли бы в иное время, мы лечь не могли… Но она… вздрогнула от моего прикосновения, словно от змеи. Приподнялась даже, отпрянув, но, узнав, легла опять на сено, накрыв горячими ладоням мои руки.
        – Что ты, Огнь?.. – выдохнула она. – Не спится? Я тоже… между сном и дрёмой, никак не усну… столько ночей не спали, а вот, поди… не спится теперь…
       Я придвинулся ещё, чтобы у неё не осталось сомнений о моих намерениях, скользнул ладонью по её животу, который на мои прикосновения всегда отзывался волнующей зыбью, а сейчас словно взялся льдом, что сковывал Байкал. К бёдрам, что всегда согревались под пальцами, словно в них и впрямь был огонь, искорки и жар, а теперь внезапно отвердели и отклонились, меж них она и вовсе не пустила меня, ухватив своей маленькой горячей рукой мои пальцы.
       – Ар… ну что ты…
       Я приподнялся, волосы выбились из-под шнурка и липли к щекам, щекоча, но меня сейчас не волновало это. Я хорошо видел её лицо, почти полная луна освещало всё, как лучший светильник, какой можно вообразить. Я должен понять, что отталкивает её от меня, точнее, кто, Эрик или он, Ивус. Кто встал меж нами, как некогда стоял Марей.
        – Эрик спит, слышишь, как сопит… – прошептал я.
       …И как он не понимает?! Он, такой чуткий человек, тонкая изумительная душа, не понимает, что теперь не время и не место для ласк и взаимных наслаждений? Ревность ослепила его, и все мысли направила в одно русло… мучительно подумала я. Вот что делать? Что делать, если я сейчас, как этот камень, что везде здесь вокруг, что потрясения этих дней сделали меня почти неживой сейчас? Как он не может этого понять и просто подождать немного? Хотя бы, пока мы улетим отсюда, с этой негостеприимной земли?.. Огнь, Огнь… ну что ты?..
        – Огник… ну что мы… спит, не спит… дитя он что ли?.. Что мы свально тут, как… – прошептала я с мольбой, отрывая его жадные настойчивые ладони со своих грудей, уж и платье растрепал быстрыми пальцами…
       Я поднялась, почти сбросив его с себя, и запахиваясь на ходу, подалась к выходу на волю. Хотя там и такая же жара, как здесь, но мне казалось сейчас, что здесь невыносимая духота. Арик поднялся за мной и уже у двери, едва мы вышли под звёзды, подхватил опять, прижимая к дощатой стене.
        – Что мы как… свиньи в хлеву… – я уперлась руками в его грудь.
       И тут же пожалела о своих словах, потому что он вдруг выпрямился, отпуская меня.
        – Значит, я… я – свинья для тебя? Мерзкий, хрюкающий боров, да?! – воскликнул он, вздрагивая, словно я ударила его.
       Я подумала перевести всё в шутку, свои неосторожные слова.
       – Ну… борову всё энто незачем, скорее уж, хряк, – засмеялась я.
       Но поздно, он шуток уже не понимал. Он вообще сейчас ничего не понимал. Ослеплённый, оглушённый многодневным напряжением и усталостью, которые теперь оказались ещё отравлены ревностью, он замер в шаге от меня.
        – Аяя… как ты… как ты можешь? Ты… совсем разлюбила меня? вот так, в один миг! Стоило явиться Эрику и всё?..
        – Боги, причём здесь Эрик?! – изумлённо воскликнула я.
       Он, бледнея ещё под синим лунным светом, скривился в жуткой усмешке, «прозревая».
        – Не Эрик?.. Конечно… кое-кто ещё появился теперь. Кто-то, кто забрался в твоё маленькое сердечко и выбросил меня оттуда!
        – Да ты… – разозлилась я тоже. – Может, у меня и маленькое никчёмное сердечко, но как ты можешь… Ты… Ты, кто… кого…
       Я так задохнулась от возмущения, что разом растеряла все слова, и только оттолкнув его, взмыла в небо. Может удасться охладиться от всего этого и выветрить из головы все мысли и злость на него…
Глава 16. Нет слаще ничего, чем наши примиренья…
       Я вдруг проснулся, словно меня толкнули, хотя, мне казалось, и не спал. Я поднялся с обширного ложа, предоставленного мне в этом просторном доме, вполне сносном после той дыры, где мы все обретались по сию пору, хотя всё равно, здесь, посреди суши, причём суши во всех смыслах этого слова, мне было тяжко и не по себе. А потому, проснувшись, я сел на ложе, ещё не открывая глаз, пытаясь понять, то, что я увидел во сне, было всего лишь моё желание или я впрямь чувствую её, Аяю, чувствую, что она оторвалась от Ария, который словно крыльями укрывал её от меня, да что от меня, от всего мира. Всё теми же жуткими его крыльями, что я видел тогда, на Байкале. А теперь словно бы не было больше тех крыльев, и сама она была одна, без него, где-то здесь, где-то в этом пыльном городе или в его окрестностях.
        Нет, не сон. Не сон… Я вышел из почивальни в сад. Ветерок колебал занавеси на проёмах окон и дверей, но почти совсем не приносил прохлады. Да и откуда здесь быть прохладе?
        Да-да, во мне словно звенела струна, я чувствую, чувствую её, её, которая мне так мила. Она совсем недалеко. Я надел хитон, гиматий и вышел из дома на улицу. Такие города никогда не спят, тем паче сей день был праздник, большой праздник встречи весны, что ж, они отпраздновали его давеча богатыми жертвами, интересно, всякий год так-то? Кровавые тогда у них вёсны, то ли ещё будет…
       Я прошёл по центральным улицам, где, несмотря на поздний час, было много людей, подвыпивших и вполне трезвых, кое-кто даже с детьми за руки, и песни пели, где-то танцевали, болтали все и достаточно громко. Что думаете, я услышал? Именно, что распятый в пятницу Ивус явился сей день поутру воскресший своим ближним женщинам. Вот так, всё, как предсказал Мир. Стало быть, Эрбин всё же оживил его. Интересно только, надолго ли Вечная отпустила смертного? Даже Аяю, за которой мы пришли вдевятером, она отдала только ценой непосильной жертвы. Но жизнь этого сметного, конечно, куда дешевле, да никто и не заплатит такой цены за него, что была отдана за Аяю.
        Но почему она вдруг оторвалась от него? Как это могло произойти? Пошла за Ивусом? Викол сказал, он видел, как она упала в обморок, когда Ивуса подняли на кресте. Стало быть… стало быть, не напрасно они все здесь. Уж не знаю, что там у них случилось меж ними всеми, каким образом вплёлся Ивус меж них, но из-за него, очевидно, Аяя и оторвалась от Ария. Всё же Мир не так уж неправ, когда сказал, что нам стоит здесь подождать их, оторвать Аяю от двоих братьев, главное, от Ария. Так его можно убить, ибо, если она будет с ним рядом, я не стану нападать на него, чтобы не задеть ненароком её. Вот так. А если она одна…
        Я нашёл её. Очень быстро, даже неожиданно быстро. Моё сердце, столь долго тосковавшее о ней, шло за ней как лучшая ищейка по следу, потому я нашёл её не в городе, куда она, конечно, не пошла бы одна, но здесь на краю одной из скал, откуда хорошо был город виден, освещённый факелами и фонарями. Она сидела, обнимая себя за колени, а ветер, подхватывая и лаская так, как хотел бы ласкать я, легко трепал её распущенные волосы и края платья и гиматия. Она обернулась, услышав мои шаги и дыхание за спиной, и поднялась, напуганная немного, готовая сейчас же броситься с этой скалы в полёт, я знаю, она это может не хуже Ария, я уже видел это. И теперь мне надо не напугать её, чтобы она не улетела от меня снова. Какую бездну времени я дожидался, чтобы вот так остаться с ней наедине!
        – Не бойся, Аяя, я не причиню тебе зла, – сказал я, подняв руки, призывая выслушать, а там уже пусть решит, улетать от меня или остаться.
        – Орсег? – она узнала меня, и удивилась теперь больше, чем нахмурилась, хорошо всё же, что она не помнила прежнего, когда я набрасывался на неё в ярости…
        – Ты что делаешь здесь? А?.. Здесь, в этом засушливом краю совсем, кажется, не твоя стихия.
       – Не моя. Но я здесь, потому что здесь ты.
      Аяя несколько мгновений молча смотрела на меня, будто сомневаясь, что сказать, или вообще ничего не говорить, а просто улететь прочь, но, должно быть и впрямь как-то нарушился лад меж ними с Арием, что она не сделала этого сразу, а осталась и произнесла немного холодно:
       – Токмо о любви говорить не вздумай, Орсег.
      Мне стало весело, я и не собирался действовать так прямолинейно, нет, теперь я стал умнее во всё, что касалось её.
        – И не думал я. Я люблю тебя, ты о том давно знаешь, али догадываешься, но докучать, тем паче донимать тебя я не собираюсь. Именно потому, что люблю.
      Она, впрочем, ничем не показала, что мои слова тронули её хоть немного, но хотя бы не попыталась улететь, напротив, отошла от края скалы, мне сразу стало спокойнее.
       – Так зачем искал? Давно ты здесь?
       – Не так чтобы… но достаточно, чтобы услышать, что Эрбин оживил Ивуса, распятого на Лысой горе третьего дня.
       Она вздрогнула и, останавливаясь, пристально посмотрела на меня, мы не спеша, пошли с ней вниз по склону, дорога спускалась прямо в небольшую жидкую рощу, прозванную здесь Гефсиманским лесом. Конечно, откуда здешним ведомо, каковы они, настоящие-то леса, для их мест и эти несчастные полторы сотни дерев уже лес.
        – Кто это говорит? – спросила Аяя.
        – Да все. Все в городе, кто и не слышал раньше об Ивусе, говорят о том, что он воскрес на третий день после распятия на Голгофе.
        Она посмотрела на меня, останавливаясь.
        – И что ещё говорят?
        – Что он, стало быть, настоящий сын Бога, коли быть отпущен после смерти.
        Аяя покачала головой и снова пошла вперёд, не говоря ничего, но лёгкая улыбка не скрылась от моих глаз.
       – Так для чего Эрбин его оживил? Пожалел доброго человека? Али ты просила?
       Аяя покачала головой:
       – Никто не возвращал его, Орсег. Он сам вернулся. Разве это неподвластно истинному сыну Божьему? За что он умер? И для чего? Чтобы разбудить сонные и глухие человеческие души, чтобы показать, как попирается Злом Добро в их душах.
        – Так за души битва? – усмехнулся я.
        – А за что же ещё? – хмыкнула Аяя. – Всегда только за души и ведётся битва. И всегда между Добром и Злом.
        – Беда только, что не всегда разберёшь, что Добро, – сказал я, хотелось добавить, что я так и не понимаю, что такое Арий, я всегда считал его воином Света, а он отдался Сатане, и не просто, а признан Нечистым сыном, в этом я Вечной верил. Но я не стал говорить этого, чтобы не вспугнуть Аяю и вообще не упоминать о нём. Не для того мне такое счастье этой ночью, чтобы говорить об Арии. Не для того ветерок доносит до моих ноздрей чудесный её аромат, не для того луна, клонящаяся уже к горизонту, высвечивает мне её чудесное лицо, эти тонкие черты, эти громадные чёрные глаза, которые скрывает тень от ресниц. Не для того я иду рядом и ощущаю, как кончики её волос щекочут мне кожу, когда тот же мой сегодняшний друг ветер подбрасывает их ко мне, не для того я слушаю её чудесный голос, сейчас немного охрипший, будто чуть-чуть треснутый, от чего? Быть может от слёз, как ни плохо мне видно в ночном свете её лицо, но следы слёз не ускользнули от меня. Я такую бездну времени не видел её, что мне страшно даже подумать, что она сейчас исчезнет снова.
        – Не знаю… как не разберёшь? – произнесла она в ответ на мои слова. – Сердце всегда разберётся.
        – Сердце? – хмыкнул я.
        И мне снова захотелось напомнить ей, что её сердце выбрало не просто приспешника Зла, но названного Его сына. И я снова сдержался.
        Мы продолжили спускаться к лесу, вот уже под нашими сандалиями не скрипят камни, мы вступили на траву, не слишком мягкую здесь, кажется, в этой засушливой стране нет ничего мягкого, вот только она, но и она нездешняя.
        – А ты что думаешь? – спросила Аяя, присаживаясь под дерево.
        Она прислонилась спиной к стволу, я сел напротив, не слишком близко, не хотелось пугать её своим напором раньше времени, успеется, только бы не сорвалось всё. Быть может, пришло, наконец, моё время и она оценит теперь по достоинству и меня самого, и мои несметные богатства, о которых знает, и мою сдержанность и терпеливую любовь. А почему бы и нет? Я ждал так долго, настало, быть может, время и мне опять вкусить счастья быть с ней. Но по-настоящему, не так как было когда-то, когда мне позволили лишь пригубить из божественного кубка. Только не торопиться и не пускать огню, что играет в моей крови бурлить и мутить мне разум.
        – Что я думаю? – проговорил я, вдруг осознав, что едва не потерял нить разговора. – Об Ивусе?
        – Ну хотя бы, – она посмотрела на меня, оправив на ногах складки платья, попытавшись скрыть за ними очертания свои стройных бёдер и ног. Не старайся, Аяя, я в подробностях помню все чудесные линии твоего тела.
        – Я рад, что он не умер.
        – Нет, Орсег, в том-то и дело, что он умер, – покачала головой Аяя. – Ужасной смертью и ни за что, по ложному доносу, истерзан и убит просто потому, что все предали его, самого доброго и светлого из всех, не сделавшего никому зла и до последнего верившего в Свет в каждой человеческой душе. Он умер, чтобы заставить вспыхнуть этот Свет со всей силой.
        – Но его видели живым. Он жив.
        – Он воскрес, вернулся, чтобы показать, что душа вечна и что всякий, кто уверует в это и откроет для себя путь Добра, никогда не умрёт, потому что Добро бессмертно.
        – Но бессмертно и Зло, – возразил я.
        Но она не согласилась и покачала головой:
        – Нет, смертно. Оно умирает и, корчась,  разлагается во тьме, чтобы снова зародиться и вернуться в наши души и мысли с каждым дурным поступком или желанием, тем паче словом, ибо слово всесильно. Мир был бы раем, если бы мы всякую минуту помнили о том и не давали Злу восставать вновь и вновь.
        – Мир был бы раем… вот ты, Аяя, настоящий райский дар.
        – Это не так, – она опустила голову, и волосы спустились ей на лицо.
        – Позволь мне судить о том.
        – Ты привлечён красою, похоть ведёт тебя.
        – Не похоть, любовь.
        – Называй, как хочешь, – она тряхнула головой, отбрасывая волосы назад, – но я – соблазн, а горе тому, через кого приходит соблазн в этот мир. Я чувствую себя инструментом Зла нередко.
         – Ты – Добро, не Зло.
         – Вералга говорила иначе.
         – То была не Вералга, ты ведь знаешь.
         – Пусть так, но разве так уже Вечная была неправа?
         – Во всём неправа. То слова зависти, не истины.
        Аяя помолчала, меж тем уже начало светать.
         – Мне пора, Орсег. И ночь уже долой, а я всё без сна, мысли мутятся. И тебе отдых нужен. Летим? Хочешь, отнесу тебя, на берег моря? Али реки? 
        Она поднялась, отряхивая сухие травинки с платья. Уже хорошо видно её лицо в утреннем свете. Теперь только я и разглядел, как оно исхудало за эти дни. Ах, Аяя, горюешь по Ивусу али с Байкальцами несладко тебе? Мне хотелось спросить, хотелось притянуть к себе и поцеловать в эти сухие губы, кажется, на них даже трещинки… хотя бы коснуться… Но я ограничился тем, что убрал прядь волос ей за плечо, сдвигая тень от них с её лица.
        – До моря здесь больно далеко, – улыбнулся я. – А вот к дому, где я остановился, пожалуй, отнеси, коли это в твоих силах.
        – Да в моих, чего там…
       Она протянула мне свою руку, я взял её, маленькую и узкую, немного влажную сейчас, она вся словно больна, слаба точно. Но ей достало силы принести меня к дому, где ещё спали мои сотоварищи, и опустила меня на землю в саду.
        – Спасибо, Аяя.
        – За что же? – улыбнулась она, бледная и с глубокими тёмными тенями вокруг глаз, больна, несомненно.
        – За то, что явилась мне.
        – Не говори так, не то больше не явлюсь.
        – Отчего? Что обидного я сказал?
        – Не обидно. Но ты пытаешься обольстить меня, я не хочу этого…
        Я улыбнулся, от слабости и говорит так, открыто, немного неловко.
         – Не стану, не стану… Являйся токмо снова, теперь знаешь, где я обретаюсь, – я отпустил её руку, пожав немного. – Я тебе друг, не враг.
        Она кивнула, легонько качнув головой:
         – Не враг, верно, но и не друг, Орсег. У друзей не блестят глаза так-от… Прощай, однако?
         – Не прощайся совсем, Яя. Встретимся ещё?
         Аяя пожала плечами, платье на ней светлого, белого даже хлопка, как ни странно почти не испачкалось в этакой жаре и пыли.
         – Бог на то, не мы решаем…
        С этими словами и унеслась в небо. А я стоял ещё некоторое время смотрел след, хотя её уже было не разглядеть. Ночь миновала, а я только теперь, войдя под своды своей почивальни, ощутил, что не спал. Однако мне не пришлось тут же растянуться на ложе и уснуть, как я предполагал. Мировасоров голос заставил меня вздрогнуть от неожиданности.
       – Ну ты мастер, – усмехнулся он. – Я и не знал, как ты горазд с женским полом управляться. Отменная тактика. Прикинулся эдаким влюблённым простаком, она и рада слушать. Глядишь, другой раз и впрямь сама к тебе залетит. Молодец, Орсег, я немного недооценивал тебя, а напрасно. Вот так близких-то друзей и не рассмотришь за тыщи даже лет.
       Я вспыхнул, вот уже никак не ожидал, что он не спит и поджидает меня.
        – Я и не думал…
        – А это лучше всего! – негромко засмеялся он. – Аяя не так глупа, чтобы не разобраться в фальшивой страсти. И то, что ты влюблён в неё всем сердцем и делает тебя идеальным орудием против Зла, возле которого она нашла себе приют. Ведь если мы, как призванные истинные поборники Света, поразим Зло, кому и достанется победа и желанные трофеи?
        – Трофеи?
        – Ну а как ещё? – Мир поднялся с обширного кресла, в котором сидел, и пожал плечами, разводя ладони в стороны. – В любой битве за то. За власть, за злато, а в итоге за женщин, потому как на что злато и власть, ежли  женщинами не владеть?
       Я снова хотел возразить, но не успел додумать, как именно сказать, что хочу в битве этой не против Ария, как соперника сразиться, но как против Зла в чистом виде. Но Мир не слушал уже, он вышел прочь, так что оставалось сказать это просто самому себе…

       Я проснулся вдруг, обнаружив, что Арик трясёт меня за плечи, сжимая  жёсткими горячими пальцами, лихорадка у него что ли? Глаза точно безумные. Я приподнялся, опираясь на локти. Было уже светло, солнечные лучи со всех сторон сквозили внутрь сарая.
        – Ты чего? Что случилось-то? – проговорил я, а вернее, прохрипел, воды бы выпить, в горле точно песок…
        – Случилось! Твоя жена сбежала от нас, пропала… нет её!
        – Что?! – нахмурился я, садясь и протирая глаза.
        Последнее, что Аяя могла сделать теперь – это сбежать. Глупее не придумать… Да и зачем? Куда ей бежать? Домой, в горы, вернуться, но одной это долго и опасно. Здесь что-то было не то, а Арик вовсе не в себе, коли говорит так.
        – Ну да, как жить с тобой, так не моя жена, а как сбежала, сразу мне жена? – сердясь на его вдруг наступившую бестолковость, пробормотал я.
        – Да хватит! – зло отмахнулся Арик, вставая, и заходил туда-сюда по сараю, благо места тут хватает. – Начинай опять…
        – Чего ты взбеленился-то? Так и не спал всю ночь? Котора ночь уже, вот ум-то и мутиться, – сказал я, тоже вставая, отлить надо, а тут этот мечется, точно помешанный.
       – Какой тут сон, когда… – всплёскивая руками, снова воскликнул он.
        Настоящий безумец, волосы встрёпаны, белый весь, округ глаз тёмные круги, на плече хитон порвал. Я, наверное, гляжу не лучше, да ещё в траве этой сухой весь и в трухе. Как бродяги мы опять, сыновья царя Кассиана.
        – Что «когда»? Толком говори, не базлань! – сказал я.
        – Что толком?.. Толком… улетела и всё, не знаю, где, всю ночь рыскал, по всему городу метался, как стражник… как самого стража не взяла, только что пьяные все по случаю праздника, вот и…
      Я подошёл к нему и остановил, встряхнув за плечи, как он меня давеча, когда будил.
        – Остановись, сядь, а лучше, ляг, что мечешься, будто зверь на цепи.
        – Зверь… зверь и есть… Эр… – он уставил на меня больные глаза.
        – Сядь, говорю! – сказал я. – Дай, отолью, тогда и договорим…
        Он удивлённо посмотрел на меня, словно что-то необыкновенное было в том, что человек с утра хочет помочиться. Конечно, помешался – сколь потрясений, да ещё Аяя куда-то делась…
        Впрочем, всё решилось довольно скоро, когда я, справив нужду, с большим облегчением и уже вполне ясным взором возвратился в сарай, я увидел то, что должно было успокоить моего брата.
       – Ар! – позвал я негромко, остановившись с другой стороны горы сена, где и вчера Аяя укладывалась, подальше от нас с ним.
      Арик, хоть и бормотал себе под нос что-то невразумительное и уже похожее на бред, всё же услышал меня, и подошёл. И умолк, тут же стихая, увидев то, что увидел я. Вернее ту, кого увидел я. Аяя спала, завернувшись в свой гиматий клубочком, повернув головку затылком в сено, личиком вверх, она часто так спит… бледная и маленькая во сне с приподнятыми, пушащимися ресницами. Мы несколько мгновений молча смотрели на неё оба, не в силах оторвать взгляды и не в силах что-то произнести.
       – Ложись и ты, Ар, выспись, больной совсем от изнеможения, – сказал я.
      Он посмотрел на меня, слова не сразу дошли до него.
       – Ложись, говорю, – повторил я. – А я охраню ваш сон. В город токмо за едой схожу, да за водой и вином, коли так хочешь. А ты спи. Вам обоим надо…
        Говоря это, я почувствовал себя добрым дедушкой этих двоих. Это разозлило меня, я толкнул Арика в сено.
         – Всё, спать!
        Я думаю, Ар уснул, ещё не успев приземлиться в сено…
        Я же вышел на волю, жаркий день только начинался, ещё не раскалились окрестные скалы, а уже прохлады, как ни бывало. Впрочем, её и ночью не было. Вымыться бы… Баню поискать надо в городе…
    …Я пробудилась, сама не знаю, отчего, приподнялась, оглядываясь, солнечные лучи танцевали в обнимку с медлительными пылинками. Сейчас я их ускорю, закружу… Я встала, и увидела, где спит Арик, лёжа навзничь, чуть склонив голову к правому плечу. Вот к этому плечу я и привалилась, укладываясь рядом с ним, он даже не пошевелился, так глубоко спал. Без него мне одиноко и страшно было спать, словно я потерялась, заблудилась, оттого и проснулась, дрожа…
      Я так корила себя за то, что из-за меня он так рассердился вечор, что не уступила ему, что из-за этого он страдания взял себе в сердце, разве оно стоило того?.. Но могла ли я подумать в тот миг, что то не каприз с его стороны, что… Ох, Ар, я не стану больше так, только, чтобы тебе не было плохо, только чтобы тебе не было больно… подумала я, засыпая.
      …Я не знаю, когда я очнулся, почувствовав её рядом, но это было такое счастье, словно вся гармония вернулась в мир, и воздух, и можно дышать, и солнце, можно смотреть, и земля, и она больше не уходит из-под ног и не потому, что я взлетаю, но потому что не падаю…
      И только обнял её, чуть-чуть прикрыв своей рукой, не пытаясь снова сделать то, что вчера посеяло раздор меж нами. Нет, мы продолжили просто спать рядом, как спим так давно, потому что врозь просто невозможно. Но и будь иначе, будь это самый первый раз, когда мы уснули рядом, для меня это было бы так же волшебно и дорого, как теперь…
        …Я с небольшой опаской заглянул внутрь тихого сарая, опасаясь, что их двоих там нет, но ещё больше, что они… нет, к счастью, оба спали, причём спали рядом. Ну и ладно, лишь бы не болели, а то три ночи без сна, нечеловеческое напряжение и ещё горе и слёзы, а кому-то муки ревности, кто вынесет такие испытания? Даже и предвечные и те не из камня. Я поел сам несколько свежих лепёшек, холодной говядины, обёрнутой в листья салата, сыра, и запил это всё вином, разбавленным с водой. Я принёс изрядные корзины припасов. А теперь спущусь, пожалуй, снова и схожу в баню, эти всё равно продрыхнут до завтра... решил я. Действительно, больше делать было нечего, просто сидеть здесь без дела было невыносимо, уснуть, так будущую ночь, пожалуй, прободрствуешь тогда. Ничего, никто тут спящих не побеспокоит. А и побеспокоит, я положил поближе к ним ножны с кинжалами, если что, сумеют отбиться, а там улетят…
     …Я не знаю, закат то был или рассвет, было очень тихо, мы, кажется, так и не шелохнулись после того, как я понял, что Аяя спит рядом. Я тихонько притянул её к себе. Если не захочет сейчас ответить на мой призыв, я не стану настаивать, я не стану сердиться, я даже не возьму это в сердце, что в сердце, и в мысли не возьму… Аяя…
      Но нет, она не остановила моих жаждущих ладоней, напротив, потеплела, мягчея, и придвигаясь ещё, словно в одном этом тесном соприкосновении уже находя наслаждение. Аяя… Боги, вот счастье мне… я склонил лицо к её волосам, зарываясь в них, тёплые и душистые, пахнущие ею, не сеном, не пустыней, ею, её теплом… Аяя обвила мою голову рукой, притягивая к себе… У всех после ссор нет слаще ничего, как примирения?..
     Нет слаще ничего, чем наши примирения,
     Когда утихнет буря, мимо ветры пролетят,
     И в сердце входит умиротворенье,
     А очи нежной страстью заблестят.
     Нет слаще ничего, чем наши примирения,
     Не будь так горьки ссоры, устраивать их хоть всякий час,
     Лишь ради этих чудных мигов любовного объединения.
     Нет слаще ничего, чем наши примирения,
     Давай запомним каждый этот миг, и в них утопим яд,
     Нет слаще ничего, чем наши примирения,
     Не будь так горьки ссоры, устраивай подряд…
     …И силы у меня будто прибавилось втрое против прежнего, и ум стал ясен и даже зрение, я видел каждую травинку, застрявшую в Аяиных волосах, каждую пылинку на её ресницах. Я слышал каждый её вздох и слово, слетающее с тёплых губ. Она шептала: «Огник… милый… любимый…», она шептала и другие слова, сей день она нежна и горяча, не запирается и не ускользает от меня, напротив, раскрыта и страстна, снова моя, моя Аяя, безраздельная и единственная…. Мы заснули снова, так и не поняв, свет заката или рассвета струился в щели сарая…
       …Я вернулся к ночи, нашёл все свои корзины нетронутыми, стало быть, не просыпались, ну и ладно, чем крепче сон, тем прочнее здоровье и яснее ум. Разбудить и сказать, что нашёл умет нам всем? Но лучше пусть спят, утром приду попозже, а теперь сам вернусь в умет, там пара девиц в горничных, аппетитные, глазами блестели, возьму одну, коли жена с моим братом обнимается, что мне сирому делать?..
      Я неплохо провёл ночь после хорошего дня в бане и харчевне, конечно, должно быть похуже, чем Арик, хотя, если он продрых все сутки, то и лучше… Но наутро, когда солнце стояло уже высоко, а девица давно испарилась с моих простыней, оставив на них свой терпкий мускусный запах и пару длинных чёрных волос, я поднялся и, испив кислого молока, отправился туда, к сараю, жалея, что не встал раньше и идти теперь приходится по жаре. Но хотя бы этих застал, наконец, бодрствующими, они ели лепёшки и запивали вином, издали, завидев меня, Арик помахал рукой, лохматые, мятые, но розовые и счастливые, как задницы младенцев, так и захотелось отшлёпать…
       – Отоспались? – сказал я, поднявшись к ним.
       – Мяса вот оставили тебе, – улыбнулся Арик, навеселе, похоже. Ничего, вина немного, допьяна не напьётся, так что его похмелье мне не грозит.
       – Мяса… с утра я, что ли, мясом стану наедаться, это вы не евши три дни, пустые животы набили, ясно.
       – Так вина выпей.
       – Вина выпью, чтобы ты не набрался.
      Арик засмеялся, наливая мне в чарку.
       – Что делать станем сей день? – спросил я, глядя на него. – Ты пьяный нынче, за Ивуса являться не стоит.
       Арик засмеялся, ну точно, пьянее некуда, и когда так нализался? Удаётся ему…
        – Это верно, лучше не стоит… Обдумаем всё… и самолёт придётся строить, вот что. Теперь переноситься как на диавольских крыльях не удасться, придётся своими силами, а это только самолётом.
        – Долго ли, умеючи-то, а, Ар? – проговорил я.
        – Недолго, коли и ты пособишь. По столярам местным придётся тебе, Эр походить. Я чертежей сделаю, а ты… складывать сам буду, а ты поможешь, коли захочешь, не побоишься рук белых попортить.
        – Да ладно уж, белых, – немного смутился я, посмотрев на свои большие ладони, и верно, белые, и кожа гладкая. Ну что, царский сын, к чёрной работе не приучен…
        – Вымыться бы… Негде постоя-то найти, а, Эр? – спросила Аяя.
        Мне было приятно сообщить ей, что постой я нашёл, каждому по горнице.
        – Уж не обессудьте, но позволить, чтобы вы за стеной совокуплялись, я не могу, не из камня я, и даже не из дерева.
Глава 17. Бури
        В скромном умете недалеко от городского рынка, что Эрик нашёл не без умысла – в самом густом районе города легче затеряться, мы мылись и отсыпались ещё несколько дней, пока я не решил снова отправиться к приближённым людям Ивуса, чтобы закрепить в них мысль о том, что Ивус вернулся после смерти, если кто-то ещё не уверовал. Их имена я не запоминал нарочно, как можно было думать, когда мы с Эриком приходили к Ивусу, что мне понадобится, помнить имена этих людей, разве мог я предположить к чему приведёт меня вмешательство в жизнь и судьбу Ивуса? А потому, увидев знакомые лица, группку из четырёх или пяти человек, я преобразился в Ивуса, только предстал им в чистейшем белоснежном хитоне, и синем гиматии, ведь воскресший Сын Божий не мог глядеть как прежний оборванец.
        Они сразу узнали его, изумлённо и восторженно, воздев руки горе. Но обниматься, к счастью, не кинулись, для меня это было бы уже слишком, и так я застрял в этом городе благодаря ему, после этого всего ещё обниматься с его небритыми и довольно давно немытыми друзьями мне не хотелось вовсе. Так что я мысленно возблагодарил Бога за то, что он не двинул их в мои объятия. Я простирал над ними руки, шествовал и разглагольствовал неспешно и с тихой, смиренной улыбкой, чтобы всем быть похожим не на настоящего Ивуса, который, конечно, таким истуканом не был, но на того, кто воскрес благодаря Высшему вмешательству, и потому ведает истину вещей. Так что приходилось взвешивать каждое произнесённое слово, обдумывая не только, чтобы не сказать лишнего, но и каждый взгляд и даже вздох, который могли бы счесть за немую оценку того, кто молвит. Это утомило меня за несколько часов, как если бы я целую седмицу, трудился, ворочая камни. Поэтому, когда я вернулся в умет, где мы теперь поселились втроём, мне хотелось только одного – лечь лицом к стене, что я и сделал. Аяя зашла ко мне, потрогала даже лоб и шею, когда я не ответил ей на вопросы, и вышла, лишь немного расправив покрывало на моей спине. Эрик заглянул, я только почувствовал это, но не видел его, у меня не достало сил, чтобы обернуться. Я только подумал о том, что нехорошо, что они останутся вдвоём на всё то время, пока я не приду в себя…
       …Да, Арику дорого давались эти явления ближним Ивуса. Всякий раз он возвращался едва живой, слово из него пили кровь, когда после он рассказывал о том, он даже говорил, что чувствует, что все эти люди, что некогда окружали Ивуса, а теперь вились вокруг него, представлявшегося им, словно кровососы, вытягивают из него, Арика, всю силу.
         Куда легче и веселее шла работа над самолётом. Хотя и медленно продвигалось, как Ар считал, обзывая лентяями местных ремесленников вытачивающих и склеивающих для нас большие пластины тонко выструганных досок. Но они не должны были приобресть очертания настоящих крыльев, чтобы не вызывать подозрений, я сказал, что это лопасти для мельниц, они подивились, поглядев друг на друга, но расспрашивать не стали. Так что, хоть и медленно, но дело с самолётом тоже продвигалось.
       Аяе же в эти седмицы не оставалось ничего иного, как читать, выходя на крытую плоскую крышу умета, потому что сада здесь не было. Она и проводила здесь дни в относительной безопасности, потому что мало кто сюда ещё поднимался. В этом умете жили торговцы, привозившие свой товар на рынок, а им было недосуг подниматься сюда. Иногда я провожал Аяю в Гефсиманский лес, где мы гуляли с ней, но Арик злился после таких прогулок, ревнуя, и я не стремился напрасно возбуждать его, хотя это и копило во мне недовольство, почему я должен удовлетворять его, укравшего её у меня? Но я решил, что теперь не время и не место спорить из-за Аяи, что я стану действовать хитрее и не в этом городе. Не противостоянием с Ариком надо добиваться её, а её саму обольстить снова. А это сложно… я даже не знаю, как приступить к этому. Наверное, поэтому я и не предпринимал пока таких попыток.
         Арик же, герой геройский, и самолёт мастерил, пристраивая и прикручивая детали одна за другой, подгоняя, шлифуя. И за Ивуса являлся его ближним. Не всякий день, не то, думаю, выдохся бы чрез седмицу…
         Вот и сей день, мы втроём были в этом их саду или лесу, пыльной рощице, но здесь был хоть какой-то воздух и даже подобие травы, где можно было присесть и полежать в тени. Лето набирало силу и становилось всё жарче день ото дня. Оставалась одна надежда, что нам всего ничего остаётся пробыть здесь, а в горных чертогах моих дорогих жены и брата прохлада и благодать.
       Но то, что близился конец этих испытаний и возвращение, вызывало во мне всё большие приливы злости и желания затеять ссору. И с ним, но ещё больше с ней, потому что один её вид, все подробности её лица, шеи, линий тела, вроде бы скрытых скромными хитонами, но всех её движений, аромата, исходящего от неё и ощущаемого мной всякий миг, когда я оказывался вблизи, вызывали во мне страстное томление, не давали спать и думать о чём-то ином, кроме воспоминаний, как это славно, быть с ней. Как это было с ней… Почему я не забыл этого? Ну почему?!..
        Да, они не спали вместе здесь, во всяком случае, я ничего о том не знал, может быть, и сходились где-то тайно, скрыто от меня, но это не меняло главного, что она, Аяя, моя жена, отдалась ему и признаёт его права на себя, отвергая мои. Чем дальше, чем дольше я был с ними, с ней рядом, чем  больше путешествовал по кроватям продажных и просто доступных девок, тем острее я чувствовал, как меня обокрали, насколько я много потерял в её лице. Боги, я не помнил о том сотни лет, почему я снова стал вспоминать и думать об этом? Почему мы опять сошлись все вместе? Почему без них двоих мне тошно живётся и мир неполон, и нежив, а с ними рядом я начал сходить с ума от вожделения и ревности? Почему ревность спала во мне прежде? Но я отвечал сам себе: потому что прежде мне не приходилось вспоминать настолько счастливых времён как теперь, когда она любила меня и была по-настоящему моей. И теперь, конечно, любит, и была бы моей, не существуй на свете моего брата.
        Но он не только существует, но и несёт сейчас на себе тяжкий груз, что взял добровольно, чувствуя вину за гибель Ивуса, светлого человека, на которого нас с ним натравил его названный Отец. Да, он отказался от Него и даже как-то вышел из-под повиновения Ему, но вину за прежнее с себя не снял и теперь нёс это наказание, как Ивус пытался нести свой громадный крест. Но Ивус упал в изнеможении, не пройдя и сотни шагов, а этот, стойкий, стиснув зубы, искусает губы в кровь, но донесёт, потому что верит в то самое Добро и в Свет в людях. Я никогда не верил, мне плевать на людей. Я радуюсь их победам, но мне становится противно от их падений и грязи, в которую они погружают себя, тогда я радуюсь, что далёк от них. Но Арик, который, по-моему, вовсе не причисляет себя к людям, куда ближе воспринимает все их горести. Странное противоречие, но на то он и Огнь, а я – Лёд, прозвищ напрасно не дают, как ни просты и ни ограниченны люди, но в нас, предвечных, они разбираются неплохо.
        Так и теперь, измученный принятыми на себя обязательствами, Арик привалился спиной к стволу корявой оливы, прикрыв веки, проговорил:
        – Не удивляюсь, что он от них ото всех пошёл на крест, не понимаю, как он терпел этих тупиц и дармоедов... Глупость, зависть, похоть, чревоугодие и пьянство, ограниченность и узость взглядов, они все словно слепы и глухи, приходится всё разжёвывать и повторять по нескольку раз, а они продолжают смотреть бараньими глазами. Как он выносил их? Его Сила, похоже, куда поболе нашей будет. Поболе моей, точно… – устало выдохнул он.
       – Не части, хватит уже, – сказал я, мне и впрямь сейчас жаль его, он даже с лица спал за эти почти сорок дней. – Оставь уже, весь город, вся Галилея, думаю, даже вся Иудея переполнены слухов о чудесном воскрешении Ивуса. И всё больше тех, кто верит в это, потому что всё больше тех, кто видел его. Так что…
        Арик кивнул устало, волосы сосульками свисали у лица, пот мелким бисером покрывал лоб, да всё лицо. И верно, жарко.
        – Стало быть, не напрасно мучился хотя бы, значит, запомнят светлого мечтателя Ивуса люди, услышат, о чём он говорил, к чему звал всех – вдохнул он, не глядя на нас.
        Аяя меж тем разложила лепёшки на покрывале, налила вина с водой в чарки.
         – Боюсь только, они религию могут новую на том построить, – раздумчиво сказала она, разглядывая разложенную еду. – Лучше бы просто его помнили.
         – А чего же ты в том боишься? – удивился я. – И хорошо, если построят религию на светлых идеях Добра. И пусть. Всё лучше теперешних-то, с дикими развлечениями, кровавыми жертвами развратным Богам. Разве не благо в том?
         – Благо, – Аяя прямо посмотрела на меня, кивнув. – Но люди есть люди, они возьмут его мысли и идеи за знамя, а после извратят всё, поставив с ног на голову, и его именем начнут гнать тех, кто мыслит иначе или сомневается… Хуже – как теперь-то, своё привнесут, налгут большую часть, каждый жрец себе в угоду и мигу, в котором он существует, поправки внесёт и прикажет в то верить и не сомневаться. До абсурда доведут и тогда люди изуверятся. А разве то не хуже всего? Когда светлым именем и покрывалом всеобщего блага накрывает плечи чёрное Зло?
       Я почувствовал, что закипаю, от её речей и рассуждений её прелесть усиливалась и начинала играть новыми гранями, словно алмаз под солнцем, оттого, что в ней вообще родятся эти мысли. Будто мало телесного совершенства, надо ещё приправлять вот этим…У меня ум мутится от её близости, а она ещё берётся размышлять вслух, наравне вступая с нами в разговор, притягивая к себе мои и так неспокойные, горячие мысли искрами роящиеся во мне. Ещё немного и я запылаю, ослепнув. Меня уже потряхивает…
        – Твой ненаглядный Огнь обретался совсем рядом с самим воплощением чёрного Зла, ничего, не почернел, как видно, даже нравится тебе, а, благоверная моя жёнушка? – не выдержав, сказал я.
       Аяя вспыхнула на то и потупила взгляд, смущённо хмурясь.
        – Ты это… к чему разговор этот? – нахмурился Арик, подавшись вперёд и бледнея после того, как кровь на мгновение ударила ему в лицо. Ещё немного и взбеленится, драться бросится. Но и я не кисель вам, отвечу, и пусть Аяя ещё оценит, у кого кулаки-то тяжелее и плечи крепче…
        – Может, и ни к чему, – выдохнул я, вставая. – А токмо не деревянная я чурка вам и не статуя, Богов этих римских идол!
       – Ты что, Эр…. – Аяя снизу вверх, с земли посмотрела на меня, почти испуганно.
        – Что? Не видала таким меня никогда, да? Привыкла, что только он может вопить и требовать? Может быть, настало и моё время потребовать ответа, как долго вы станете делать вид, что я лишь брат Ария и более никто?! А, Аяя?! Быть может, ты в лицо мне скажешь, что жалеешь, что некогда стала мне женой, радовалась моим прикосновениям и поцелуям, что понесла от меня, а он, твой подлый любовник при помощи Ада, что подчинялся ему, умертвил нашего сына?! Скажи, что ты дала на то согласие!
       Арик вскочил на ноги, весь белый, но на скулах горят два красных пятна, так значит, не так уж и не прав я… Боги, я наугад сказал, со злости и от ревности, а, выходит, попал в цель?!..
        – Да ты… Ты думай, что говоришь-то! – воскликнул он, просевшим горлом.
        – Думать?.. Я как раз много думал, – сказал я, прямо глядя ему в лицо, мне незачем прятать взгляд от него. – Так я прав… так и было.
        – Что было, ты… обезумел!
        – Да нет, похоже, я прозрел. Ваша обоюдная похоть и выпустила Ад в мир, чтобы уничтожить моего сына. Ты, сын Сатаны, ты совратил мою жену и увёл её от меня, законного мужа, по пути самого низкого распутства. Заставил сожительствовать с собой обманом, ты…
        – Замолчи! – задохнувшись, как от удара под дых, воскликнул Арик, пугаясь как боли моих слов. – Твоими устами говорит Он, ты никогда не произнёс бы этого! Ты никогда так не думал и в душе не держал! Эр… Даже когда в кровь бился со мной, Байкал выводя из берегов и сотрясая землю, ты никогда не произносил таких страшных обличений!
       Он напряжённо и испуганно всматривался в меня, словно пытаясь взглядом найти и выжечь то, что ему казалось Диаволом, вползшим в мои мысли.
        – Обличений! Обличений! Именно! Я справедлив, потому ты и напуган так теперь, потому и она замерла, поражённая до сердца моими словами! – вскричал я, направив в Аяю палец, похожий на пику стражника…
        – Нет! Эр… перестань! – просипел Арик. – Опомнись!
        – Опомниться?! – мне захотелось захохотать, так прекрасен был его испуг, а в моём сердце словно кипел лёд, визжа и булькая от жара. – Так я именно и опомнился от наваждения твоей братней дружбы и её притворной любви! Ты думаешь, она любит тебя?! Как бы ни так! Она просто любит спать с тобой, ясно, что ты искушённый и неутомимый развратник, тысячелетний опыт распутства что-то да стоит! Но спешу тебя разочаровать, она так же таяла и в моих объятиях, сластолюбивая шлюха!
        И вдруг что-то огромное, как солнечный диск, горячее и оглушительное обрушилось на меня, прекратив звон колокола, оказывается, гремевший в моей голове, заглушая мои собственные мысли и чувства. На миг я ослеп и оглох, словно выныривал из-под воды, постепенно понимая, что получил пощёчину. И дала мне её Аяя, со всего маху влепив раскрытой ладонью по щеке. И теперь, я словно выйдя из тьмы на свет, смотрел на неё, моргая беспомощно, и чувствуя себя, словно я обделался при них…
        – Отпустило? – негромко и даже мягко спросила она, и я, моргая, смотрел в её лицо, сверкающие чёрные глаза, что напряжённо всматривались в меня. – Не говори ничего сейчас. Посиди, отдышись… сейчас, сердце само побежит, не бойся, Он вышел уже…
        – Как ты… поняла?.. – качнувшись, проговорил я, но она поддержала меня, помогла сесть, не упав, я был совсем без сил.
        – Мне ли не понять, кто тебя знает лучше? Я всё же твоя жена, – ласково проговорила она, отпуская меня уже на траве, я прислонился к стволу дерева.
       Я тихо засмеялся, меня мутило, словно я наелся чего-то зловонного и при том очень много. Я прикрыл глаза, опираясь на высоко поднятые колени локтями, ещё не в силах смотреть на мир. Аяя погладила меня по волосам, по увлажнившемуся испариной лбу.
        – Надеюсь, я мне не придётся стать свидетелем страстного примирения супругов? – запальчиво проговорил Арик.
        – Ар, ну ты хоть… помолчи! – прошипела Аяя, сердясь. – Нарочно что ли? Сам видишь, что…
        – Что я вижу? Как ты нежишь своего муженька? Очень милое зрелище…
        – Арик…
        – Ещё и рот мне затыкаешь! Конечно, кто я, всего лишь постылый любовник, а он – муж, с которым ты так долго была в разлуке!
       Я понял, что должен вступить в перепалку, не то это сей день кончится плохо, все мы одурели в этой проклятой Иудее и за всеми этими здешними потрясениями, волнениями и заботами.
        – Всё!.. Всё-всё, простите меня, что… – проговорил я, поднимая руки, хотя перед глазами продолжал плавать зелёно-синий туман. – Что я наговорил тут… Давайте забудем, Яй, забудь, как не было. Ар, я…
       Арик нахмурился, принуждённый пригасить свой костёр, едва вспыхнувший, но как всегда сразу до небес. Не спят они вместе всё это время, ясно, он был бы спокойнее и увереннее иначе… удовлетворённо подумал я. Ну хоть что-то хорошее происходит в эти дни. Как я устал за эти шесть недель, как никогда по сию пору, хотя, кажется, сам я ничего не делал. Каково должно быть моему брату?.. Впору пожалеть его, я так бы и сделал, если бы ревновал чуть меньше…
        Некоторое время мы просидели молча, я отдышался, выпил даже вина, но есть был не в силах, Арик сел, наконец, на покрывало вместе с нами и преломил лепёшку. Всё же удивительное мы и странное единение, мало того, что мы вместе составляем неустойчивый любовный треугольник, так ещё мы неразлучны и по рождению, и по стечению всевозможных обстоятельств, и слиянию наших судеб. Как просто всё было бы, не будь мне Ар так дорог, или, если бы она не была так желанна и близка. Думаю, примерно то же испытывают и они двое.
        Но оказалось, Арик сейчас думал не о том.
        – Послезавтра сороковой день, – произнесла Аяя.
        – Слава Богам, наконец, уберёмся отсюда, – выдохнул я. – Токмо ныне, не так быстро придётся назад вертаться. Самолёта нет тут у нас. Долго строить?
        Арик ответил на вопрос не мне, а ей, Аяе:
        – Ты так хорошо запомнила все дни, что прошли с его смерти?
        – По-моему мы все здесь считали эти дни, – сказала Аяя, не подавая виду, что заметила его жгучий взгляд. А он жёг, он смотрел на неё, не на меня и то я чувствовал это. Вот до чего его довело воздержание здесь, с ума сходит, взбесится ей-ей, уж лучше бы вместе поселились…
         – Может и все, но не все видят Ивуса во сне.
         – Во сне? Кто видит его во сне?
         – Ты, – он прожёг её взглядом снова. Неужели выдержит?..
       Аяя подняла глаза на него, лучше бы не смотрела, так было проще уйти от пламени, что вылетало из Ариковых глаз, право, оно способно поджечь и камень, а Аяя вовсе не камень… что ж он делает… забеспокоился я.
         – Ты что это, Огнь? – спросила Аяя.
         – Ты шептала во сне его имя.
         – Что?!
         – То! Я пришёл к тебе и слышал. Ты спала и во сне призывала его!
        Вон что, всё ещё хуже, он пришёл и… да, мало, кто выдержит. Но с другой стороны, кому из нас Ивус не являлся во сне эти дни, мы скоро с ума сойдём, из-за него из-за того, что вмешались в его судьбу и потому приблизились к нему так, что переплелись с его жизнью и, особенно, с его смертью. Какое тяжкое бремя мы взвалили на себя этим…
       – Я не призывала… не могло быть того…
       – Слышала бы себя, поняла! – белея губами, глазами, проговорил Ар.
      Так всё не от воздержания вовсе, таскался он к ней, а сию ночь услышал… вот почему взбесился, а не потому вовсе, что они не спали вместе. Наивный я балбес, станет Ар терпеть…
        – «Слышала бы»… я не подслушиваю спящих! – воскликнула Аяя.
        – О, конечно! Что тебе подслушивать! Ты знаешь, что все бредят тобой! Бредят и будут, что бы ты ни творила! Конечно! Ещё бы! Богиня Любви среди нас!
         – Ар… – попытался я, тронув его за плечо.
        Наговорит же сейчас, после жалеть будет. Как я, но я-то одержим оказался, пусть и не вполне, и лишь походя, лишь на несколько мгновений. Но сам он вовсе не одержим, Сатана больше не владеет им, и не владел ранее, потому сыном назвал своим, не рабом и не последователем даже. Но моего прикосновения Арик даже не заметил.
        – Тебе что-то не нравится в этом?! – дёрнув тонкими ноздрями, проговорила Аяя, закипая, я знаю, до чего она не любит упоминания об этом титуле.
        – Мне не нравится, когда женщина, которую я люблю и считаю своей, спит с другими и ещё грезит ими после!
        – Что?! – побелела Аяя, отшатнувшись.
        – Да то, моя радость, что вы делали с Ивусом две ночи к ряду, что не стёрло блаженной улыбки с его лица даже под ударами бичей!
        – Да ты… – она задохнулась.
        – И что? Что я?! – кривляясь, воскликнул Арик.
        – Дурак! – вскричала Аяя, привставая на колени.
        – Ещё и какой! Верю тебе, как последний остолоп, готовый за подол твоей юбки весь мир продать! – проорал Арик. – А ты…
         – Я?.. Что я сделала?! Что ты мелешь, чёртов ревнивец! Услышал он… да нечего подслушивать! Я и пальцем не позволила Ивусу коснуться себя! Но он совершенен, и любви в его сердце достало, чтобы улыбаться и смерти!
         – Рассказывай! – провопил безумец Арий. – Конечно, не впервой тебе, мужу со мной рога наставила, а мне…
       Но она не позволила ему договорить, с криком:
        – Да пошёл ты! – швырнула ему в лицо глиняную чарку с вином и в тот же миг, сорвалась с места в небо. Только мы её и видели…
        Я только когда её не стало видно, ощутил, что тоже обрызган вином и даже поцарапан осколками разлетевшейся вдребезги чарки, Арик же прижимал ладонь ко лбу, и из-под пальцев струилась кровь. Именно, кровь, не вино, она разбила ему лоб этой чаркой. Он со стоном наклонился, подняв край покрывала, чтобы утереться им, повалились остатки нашей скромной трапезы.
        – Ох, Ар… Ты… что натворил-то? Думаешь, она теперь вернётся так же, как тогда? – проговорил я, приходя в себя после этой ужасной сцены, а таких он ей закатывал не одну, я это помню, когда подглядывал за ними многие и многие годы назад ещё на Байкале. – Дай рану посмотрю…
       Но Арик оттолкнул меня, поднявшись на ноги. У меня самого засаднило лоб, обычное дело, его рана отражается и на мне…
         – Что смотреть, теперь унесётся куда, потеряем! – он кинулся в небо за ней.
        Вот для чего, спрашивается, прицепился к ней, если не хотел, чтобы она улетела? А мой лоб жгло болью всё больше, я не могу исцелить себя, пока рана на нём…
      …Рана да, я не замечал бы её, если бы крови не заливала мне левый глаз, мешая смотреть. Что прицепился… А каково мне было, когда в ночи я вдруг услышал, что Аяя сказала имя Ивуса? Она никогда не разговаривала во сне, и вдруг она…
       Конечно, уважая Эрика, мы не стали жить в одной горнице здесь в глинобитном умете, где его, Эрика, горница была меж наших, и, конечно, я не мог не приходить к моей Аяе всякую ночь, случалось, что и она приходила ко мне. И всё это напряжение я выдержал только благодаря тому, что мы всякую ночь были рядом. Всякую ночь она обнимала меня, называя самыми ласковыми именами, играла моими волосами, ласкала меня, целовала воспалённые на жаре и от пыли глаза, снимая напряжение пребывания здесь, самого тяжёлого времени во всю мою жизнь, когда я принуждён был всё время быть другим человеком, да ещё таким, как Ивус, которого хорошо знали те, кому я им представлялся. Хорошо, что они принимали странности, появившиеся в «Ивусе» как последствия воскрешения, и не задумывались ни о каком обмане. Но, несмотря даже на это, мне приходилось очень нелегко.
       Каждый день я рассказывал Аяе об этом, о том, как проходил мой день, и она выслушивала со вниманием, сочувствовала и ласкала меня, снимая напряжение, словно ярмо с моих плеч. Каждый день, каждую ночь. Почти как если бы мы были дома… И вдруг я застал её спящей и произносящей его имя…
       Его имя! И так я всеми силами моего сердца заставлял себя не впускать ревнивые мысли, держал оборону, как крепость, заставлял себя не думать о том, отчего так изменился, засветился Ивус уже после их первой встречи, а уж вторая и последняя ночь и вовсе была накануне казни, какая женщина не снизошла бы до несчастного узника?.. Изо всех сил я заставлял себя о том не думать, не помнить и вот она произносит его имя во сне… она бредит им. Аяя видит его во сне, им грезит…
       Но теперь всё стало ещё хуже. Теперь она улетела, а я упустил из-за проклятой чарки, разбившей мне лоб. И где мне её найти? Ведь ей хватит мгновения, чтобы исчезнуть, а я потерял несколько минут!
       На ней светлое платье и шёлковый гиматий красивого розового цвета, его Эрик купил ей в дорогой лавке, как и мне и себе новые хитоны, гиматии и сандалии, потому что мы поизносились здесь изрядно. Но где тут разглядеть в этой белой пыли и ослепляющем солнце…
       Я вернулся домой к ночи. Напиться бы, но завтра надо быть Ивусом и, наконец, уже вознестись в Небеса и оставить этот мир навсегда, а главное освободить себя самого навсегда. Эрик вошёл ко мне.
       – Судя по твоему чудесному виду, брат, я понимаю, что Аяю ты не нашёл, – сказал он.
       – А ты думаешь, она стала невидимкой?! – огрызнулся я.
      У него на лбу чернела рана, стекая синяками на глаза, отражение моей, значит, и я таков же. Это плохо, мне негоже быть назавтра с ранами, достанет того, что мне пришлось показывать раны Ивуса, едва ли не позволить пальцы в них совать, чтобы некоторые из его последователей, поверили, что я тот самый, кто умер на кресте. И всё же, как легко обмануть людей, не раз думалось мне за эти дни, я ничем не был похож на Ивуса, кроме наружности, и говорю, и двигаюсь иначе, даже голос у меня иной, но ни в ком сомнений не было, что я Ивус. Были те, кто не верил, что он умер и воскрес, но при виде меня эти сомнения растаяли и у них…
       Потому я подставился по дыхание Эрика, стёршего рану на моём лбу вмиг.
        – Может, ночью вернётся? – сказал Эрик.
       Я посмотрел на него, я надеялся сам на это, только на это. Иначе… где она иначе? Самолёт, конечно, почти готов, и она ходила туда с нами, знает, где он, но без нас она не полетит домой, нас не бросит. И так не отправится тоже, ей одной очень тяжело придётся, коли даже здесь, в эти каткие седмицы, под нашим с Эриком неспящим оком, под плотными покрывалами, то и дело появлялись какие-то вздыхатели, что начинали присылать подарки, слали рабов с письмами, а то с золотом.
        – Изрядных денег ты могла бы заработать, – усмехался Эрик, отправляя очередного дарителя восвояси.
        – Ну да, как-то ты не догадался поторговать мной во времена, когда мы с тобой тащились пыльными бродягами на Байкал.
        – Да, пришлось ограбить караван, чтобы только не торговать тебя… – кивнул Эрик.
         Меж ними вообще было много общего, думаю, им было легко вместе, и они, конечно, были счастливы, пока не явился я. Любопытно, надолго хватило бы Эриковых вод, если бы не я. Сколь времени он любил бы её? На вечность в этом смысле он способен?.. я всегда считал, что нет. Но он  любит её и теперь… так и любит, вот это странно. Но может, потому, что она опять не его?
       – Подождём, что гадать… – сказал я, отвечая на его вопрос. – Будем надеяться, что остынет и вернётся. Пусть сердится на меня, но как домой-то она вернётся без самолёта? Лучше уж дома сердиться и не разговаривать, чем в чужой стране, причём не слишком и гостеприимной
        – А ежли нет? Что тогда? – проговорил Эрик, бледнея.
        Я рассердился:
        – Про то и не думай, как нет?! Как не вернётся, Эр? Не безумная же она, чтобы одной до дома добираться, отсюда не одна тыща вёрст.
      Эрик покачал головой, соглашаясь, и всё же тревога и в его и в моём сердце так и не дала уснуть нам всю ночь, пока мы присушивались ко всем шорохам сквозь стрекот цикад…
Глава 18. Высокая цена
       Я вернулась бы, конечно, в тот же вечер в свою горницу, потому что Ар прав, как бы я ни сердилась, но никакого иного выхода, кроме как вернуться у меня не было, одной мне было невозможно добраться до нашего горного обиталища, расстояние очень дальнее, а злата у меня нет нисколько. Однако остаток дня я провела в том же саду, перелетев только на достаточное расстояние, где меня не было видно, и приземлилась на траву. Здесь даже журчал какой-то ручей, я напилась студёной воды, хоть что-то холодное здесь, в этом раскалённом солнцем краю. Я даже расстегнула застёжки на сандалиях и опустила в воду ноги, надеясь, что мне станет не так жарко, и злость не так будет распекать мне сердце.
        Я не сомневалась, что рано или поздно Арик вспомнит те ночи, что я провела в разговорах с Ивусом, непременно должен был, потому что несмотря ни на что, на его собственное отношение к Ивусу, несмотря на всё, что он делал теперь для сохранения памяти о нём и том, что он делал и говорил, он никак не мог забыть, выпустить из сердца мыслей о тех двух ночах… Будь по-другому, это был бы не Арий. И вот что было самое обидное – они сами принесли меня сюда говорить с Ивусом, чтобы теперь упрекать меня и ещё намекать так грязно… ведь отлично понимает, как всё было, но говорит всё же то, что и ум не должно было бы прийти.
       Какие тяжкие шесть седмиц. Я не могла прийти в себя от потрясений, следовавших одно за другим. После нескольких тысяч лет отшельнической жизни, в которой мы с Арием развлекали себя только путешествиями и научными изысканиями, мы вдруг оказались вмешаны в человеческую судьбу и жизнь, впервые за такую бездну времени вновь подошли так близко к смертным… После Кратона, после сообщения о его смерти, которые мне пришлось переживать глубоко и тайно в душе, потому что я не могла даже упомянуть о том при Арии, я ни разу не говорила с обычными людьми. Мой мир тысячи лет состоял только из него, из Ария, и сегодня я получила такую отповедь… такие отвратительные слова, такую низкую выдумку на пустом месте. От обиды и бессилья снова захотелось плакать.
       Ноги замёрзли, едва не свело их, я вытащила ступни из воды, простудиться только недоставало…
        – Да, Аяя, простывать не стоит, – услышала я.
       Это Орсег. Он много раз приходил ко мне на крышу за эти дни, я, конечно, не говорила о том ни Эрику, ни Огню, понимая, что это станет лишним поводом для раздора, тем более что Орсег то и дело вставлял про любовь, и смотрел медовыми глазами, хорошо, хоть не пытался обнять или ещё каких-то глупостей. Но словами обволакивал беспрестанно.
        – Как ты узнал, что я здесь? – улыбнулась я, хотя улыбка, должно быть, получилась вымученная и неказистая, но сейчас я способна только на такую.
      Орсег улыбался куда приятнее.
        – Ну, если я тебя нашёл на крыше вашего убогого умета, так уж у ручья само собой, всё равно, что ты бы коснулась меня и позвала, – сказал он, садясь рядом. – Всяк ручей мне в подчинении, Аяя.
        Он взял мои ступни в свои ладони, приложив большие ладони к подошвам, словно намеревался согреть, но я мне было слишком жарко и не хотелось, чтобы ещё огревали мне едва остывшие ноги. Тем более, не хотелось, чтобы Орсег касался меня так бесцеремонно. Потому я отклонилась и убрала ноги от него, нехотя надев сандалии, сначала одну, потом и вторую, но ремешки застегивать не стала. Орсег не обиделся, во всяком случае, не показал виду, усмехнулся мягко, будто снисходительно.
         – Что поделывают байкальцы?
         – У всякого своё занятие, Орсег, – улыбнулась я, не собираясь отвечать.
         – Они при Ивусе? Сопровождают его? Я слышал, сейчас много   в городе и по всей Галилее только и разговоров, что о воскресшем пророке.
        – Ивус вовсе не пророк, – сказала я, удивляясь, как много лишнего болтают.
        Орсег посмотрел на меня, усмехнувшись, качнул головой.
        – Ну тебе виднее, ты, я понимаю, близко его узнала… А что тебя не берут с собой?
         – Нечего мне там делать.
         – Это верно, не то никто Ивуса слушать не станет, токмо и будут на тебя глазеть…
         – Ох, болтаешь невесть что… – сказала я, чувствуя, до чего хочу пить. Из ручья напиться снова, разве?
        Орсег словно прочёл мои мысли:
        – Не надо из ручья пить, Яй, мало ли кто выше по течению сапоги мыл... вот, хочешь, у меня фляга с вином с собой, не бойся, некрепкое…
        Я взяла флягу из его длинных тёмных пальцев. Фляга тяжёлая, пришлось двумя руками держать, странно, небольшая, вроде, и серебряная… вино оказалось очень сладким и густым, а на дне глотка горчинка. Я отпила немного, думая, что от такого питья жажда разыграется ещё больше, но пока думала, все мысли растворились вроде в том питье и я… не помню ничего больше…
     …И верно, не обманула Вералга, когда давала мне это питьё, Аяя сомлела тут же, склоняясь к траве, едва я успел подхватить её, фляга опрокинулась, выливаясь, зелье потекло к воде, смешиваясь со струями ручья, придало им радужный черноватый цвет. Вначале я даже испугался, что отравил Аяю насмерть, но нет, она была жива, хотя и дышала медленно и как-то поверхностно, но, может быть, мне это только казалось, потому что я был напуган? Но я оставил уже бесполезную флягу, Аяю поднял на руки, незавязанные сандалии свалились, оставшись на траве, как и фляга. Как они сказали мне, протёрли плешь на голове этими разговорами:
       – Близится сороковой день, если они улетят после, мы снова не сможем их найти, ты и раньше не мог почувствовать, где она, и теперь они затеряют следы, тем паче и Эрбин теперь с ними и через него не удасться найти их. Упустим, Аяя навсегда ускользнёт от тебя…
        Навсегда ускользнёт…
        Навсегда ускользнёт… Я так давно тщился надеждой отыскать её, снова увидеть, что когда нашёл, вдруг позабыл, как легко её потерять, как она ускользает и при том навсегда.
       – Это приворотное зелье, Орсег, приготовленное по древнейшим рецептам байкальских шаманов. Оно должно подействовать на неё, как ничто иное, потому что оно выросло там, где выросла она. Без него она никогда не оторвётся от Ария, только так ты сможешь взять её, вначале отуманить, а после и привязать к себе.
      Сейчас, когда я нёс её, отравленную, на руках, я жалел о том, что послушал их всех, в ослеплении своём и послушал, если бы не встречался с ней так часто в эти дни, наверное, оказался бы трезвее, и не стал бы… Но Аяя дурманила меня куда сильнее всех вин и любых зелий на земле, рядом с ней я забывал сам себя, только и думал, как это было с ней когда-то. Так что теперь я нёс её на руках в повозку, что отвезёт нас в дом, где нас ждали Вералга и остальные, чтобы…

       В эту ночь Аяи мы не дождались. Я не спал, выбегал на каждый шорох, но так же делал и Ар и мы только мешали друг другу.
        – Возьми меня с собой, Ар? – попросил я.
       Арик, бледный после бессонной ночи, проговорил довольно равнодушно:
        – Что «возьми», вещь ты, что ли? Идём, коли хочешь.
        – А после вместе Аяю поищем, всё проще, а?
        Тут он взглянул на меня.
        – Хорошо, после полудня на Масличную гору приходи.
        – Где это? Окрестности я, что ли, знаю? – спросил я, удивляясь.
        – В южные ворота выйдешь, а там поверни на восток, Масличную гору издали видать.
        – Почему туда хочешь?
        – Она за городом, никто посторонний не придёт, и к тому же самая высокая окрест.
         Я так и сделал, но до того, я отправился бродить по Гефсиманскому лесу, надеясь, что встречу там Аяю. Ну, а где ей быть? Я знаю, что денег у неё нет, стало быть, снять себе умет она не сможет, если только украшения свои продаст, но они скромны, тоже слишком не разгуляешься. А здесь она вполне могла найти себе временное пристанище, насколько я её знаю. Странно, что не вернулась к нам, это было глупо, Аяя не совершала глупых поступков. И опасности любого города были ей знакомы слишком хорошо. И она, конечно, вернулась бы к вечеру, пусть под покровом ночи, чтобы не показывать нам двоим примирения, но вернулась бы. Это странно, очень странно, что она не пришла назад.
         Я начал беспокоиться. Ар сразу почуял неладное, я, поразмыслив, теперь тоже осознаю, что всё как-то нехорошо складывается. Но тем мы и отличались с ним, он всегда чувствует её, а я же не настолько хорошо ощущаю вибрации вселенной, чтобы на расстоянии понимать, что с Аяей что-то случилось. Вот и отправился я пройтись по этому лесу, в надежде найти её здесь. Я потратил всё утро на то, чтобы почти прочесать его. И я нашёл кое-что. И это кое-что навело уже настоящую тревогу и на меня.
        Я не пошёл на Масличную гору любоваться, как «Ивус» вознесётся в Небеса, не думая, что увижу там, что-то необыкновенное, и ещё потому, что тревога обуяла меня теперь не беспредметно, как Арика давеча, а вполне определённо. Я нашёл Аяины сандалии на берегу ручья, где была несколько примята скудная местная трава, а ещё какую-то флягу, небольшую, серебряную. Она была открыта и пуста, а пробка валялась тут же. Теперь я поджидал Арика, чтобы показать ему мои находки и место, где обнаружил их.
       Ар явился только на закате, ещё немного и станет совсем темно, а мне хотелось, чтобы он увидел всё, как увидел я и сказал, что он думает по этому поводу. Поэтому я не дал ему ни переодеться, ни даже умыться и поесть, а потащил в сад.
        – Ты что, Эр? – удивился Ар. – Что-то настолько важное нашёл?
       И, мрачнея, добавил:
        – Аяя, я вижу, так и не вернулась…
        – В том-то и дело! – воскликнул я.
        – В чём? – ещё побледнел Ар.
        – Пока не знаю… У тебя-то как?
        – Наилучшим образом, – бледно улыбнулся Арик. – Не всё это… не твоё испуганное лицо теперь, так я праздновал бы. Наконец-то от Ивуса на земле не осталось ничего, кроме воспоминаний… Знаешь, я даже покуражился напоследок, жаль, ты не видел. Да… Руки простирал над ними… Но знаешь, они достойны того, чтобы я так повеселился, взялись, понимаешь ли, восславлять вдруг. Ну я и сказал, что возношусь в телесной оболочке в Небеса, ибо она чиста, как сама ткань Небес…
        – Так и сказал? – я бы и посмеялся, не будь теперь так встревожен.
        Мы уже вышли из умета и были на полпути к Гефсиманскому саду, когда Арик рассказывал мне о том и довольно подробно. Я слушал невнимательно, понимая, что сейчас все подробности этого дня сотрутся у него из памяти, едва я покажу ему то, что увидел сам. Только бы мы успели до темноты и там, на поляне у излучины ручья всё осталось неизменно…
        – Они едва ниц не упали, когда я поднялся в Небо… – говорил Ар, когда мы вошли на поляну и умолк сразу, увидев Аяины сандалии. – Что… это такое?.. Эр? Ты…
        Он обернулся ко мне, словно думал, что это я здесь примял траву, потоптал её и оставил Аяины сандалии и эту незнакомую флягу…
        – И что? – проговорил он, обернувшись на меня. – Ты хочешь сказать… Это… это не её…
        – Это её сандалии, – сказал я.
        – Это не её, – Арик взял сандалию из тонкой розовой кожи, перевитой золотым тиснением, я, покупая, думал, не слишком ли тонка подошва, не станут ли сквозь них камешки на дорогах набивать Аяе ноги? Я так долго разглядывал их, выбирая, что ошибиться не мог.
       Но Арик, дёрнул волосами, бледнея всё больше, вертя в руках и оглядывая сандалию, бормотал как помешанный:
       – Это не её, что ты мне… говоришь тут… какую-то… какую-то ерунду… какой-то… вздор… глупость… Это… детские какие-то, что это… что у неё такие… что… такие крошечные ноги… что она тебе… что она… ребёнок?..
       Внезапно он качнулся и начал оседать на траву и завалился бы мордой в ручей, если бы я не подхватил его и не опустил ровно на траву. Это надо, обморок…
       Я положил его так, чтобы широкий ворот хитона не давил на шею, где слишком тяжко букал пульс на артериях, и принёс в горстях воды из ручья, брызнул ему в лицо. Вода ледяная, будто настоящий жидкий лёд, откуда здесь такая? Родник, знать, где-то неподалёку…
        Арик очнулся так же внезапно, как и отключился, и сел, вытирая ладонью лицо, оглядываясь вокруг себя.
        – Эр… что же это такое?.. Она… – он обернулся, оглядывая поляну. – Она ведь и не улетела никуда… здесь и была в каких-то ста саженях от нас… у-у…. – простонал он, поднимаясь. – Конечно, куда ей лететь было… а тут… Исхитил кто-то. Разулась зачем-то, тут он её и… вот, кто?
        – Это не всё, Ар, тут фляга, – сказал я, и принёс ему найденную мной флягу, поняв, что в наступающих сумерках, он просто не видит её.
        Арик понюхал из горлышка, я тоже нюхал, конечно, она густо пахла вином.
        – Крышки не было? – тревожно спросил Арик, озираясь, словно напал на след.
        – Да здесь где-то…
        Я поискал, я помню, что видел богато тиснёную крышку, теперь бы найти ещё… и почему сразу не взял?.. хотел показать Арику всё таким, каким сам всё увидел, мне было важно, поймёт он всё так, как это понял я, или я на счастье ошибся.
        – Опий в вине, Эр, маковые капли… сонное зелье… – тем временем проговорил Арик, тоже разглядывая траву окрест.
        Вот пробка… 
        – Опий? И что? – спросил я, никогда не был сведущ в зельях.
        – Что? Опоили её, Эр, отравили… – сказал Арик, разглядывая пробку. – Запах сильный, там много было, думаю, она выпила и тут же повалилась, отсюда и умыкнули, поэтому и брошено всё так…
       Я подошёл к нему.
        – Кто? – спросил я.
        – Кто?.. ясно, кто… Ни из каких чужих рук она вина пить не стала бы.
        Я изумлённо всмотрелся в его лицо, бледное по-прежнему в подступающих сумерках, начинало темнеть, но Ариковы глаза возбуждённо блестели, мне хорошо было видно выражение его лица.
        – Не понимаю… Кто?.. ты думаешь… это… Мировасор и… они здесь?
        – Здесь, – кивнул Арик и протянул мне пробку с красивыми замысловатыми рисунками. – Посмотри внимательно, что ты видишь?
        Я вгляделся в рисунки.
        – Да ничего я не вижу, украсы какие-то… орнамент и всё, темно уже, что я могу тут разглядеть?
        – Не бывает просто украс, не бывает немого орнамента, Эр, украсы всегда говорят.
        – И что этот говорит тебе? – начал сердится я, вот, что умничает, что я ему школяр облоухий?
        – Что эта фляга принадлежит Виколу.
        – Викол здесь? Не может этого быть! Что ему здесь…
       Арик прижал палец к какому-то значку на крышке и придвинул к моим глазам.
        – Знаешь что это? это Себек. Его знак.
        – Этот крокодил в чудной короне?.. да ладно, никто и не поклоняется уже крокодилам.
        – Важно не то… Кого ещё Аяя подпустила бы так близко? Что спорить, Эр? Это они… Больше некому.
        – Аяю мог захотеть похитить кто угодно, любой, кто увидит её.
        – Любой захочет, но не любой сможет.
        Я сдался, конечно, он прав, ни с кем незнакомым Аяя не стала бы пить вина. Но тогда… что это значит, нас выследили тут? Каким образом?!
       Арик смотрел на меня, пожимая плечами, нам обоим стало не по себе. Дорого нам обходится Ивус, не надо было вмешиваться в его судьбу. Оставайся мы в горах у Арика и Аяи, никто сроду нас не нашёл, как не находил их всё это время. Но кто теперь виноват? Сам Арик и виноват более всего…
        Мы молча вернулись в умет. Самолёт почти готов, мы вернулись бы домой днями, если бы… не сегодняшняя катастрофа, и надо было подумать, что теперь делать и как.
        – Если бы мы могли, как раньше… когда ты мог перемещаться мгновенно в любую точку мира, – задумчиво проговорил я. – Как всё было бы просто.
        – Молчи о том, Эр, – побледнел Ар, обернувшись ко мне. Даже говорил вполголоса. – Он не дремлет, хочешь, чтобы Он тебе предложил свою помощь?
       Меня передёрнуло, я помню, как накануне в меня вошла злоба и слепота, когда я вдруг взялся распекать и поносить их двоих, до сих пор тошно вспоминать, Аяя поняла всё, помогла очувствоваться…
         – Думаешь, они ещё здесь? – спросил я.
        Арик покачал головой.
         – Нет. Они вернулись в Кеми. И Аяя с ними. Вералга унесла их всех. Если тут был Викол, значит, была и Вералга.
         – Но для чего, Ар? Может, её просто Орсег похитил? Умыкнул для себя и всё? – с надёждой сказал я.
         – Хорошо, если так, оторвём голову чёртову моллюску и дело с концом.
         – Тоже задачка, найди его сначала в бескрайних владениях его…
         – Она сама не останется там с ним.
         – Аяя нигде не останется против воли, – сказал я, и нехотя добавил: – она пешком по снегу от меня ушла в лес… Только силой могут удерживать. Али страхом. Я страхом держал… что Марея убью.
        Арик дернул губами, коротко глянув на меня:
         – Не мог промолчать?
         – Не мог. Думаешь, просто смотреть на вас с ней?
         – Не смотри, никто не просит, сам притащился в наши горы.
         – Соскучился по гадам.
        Арик сел на свою кровать, надо сказать, довольно узкую, и плоскую, токмо теперь я знаю, что он почти и не спал на ней, к Аяе наведывался, и какого Диавола я терплю всё это? Зачем я смотрю на него и ещё помогаю ему? Почему просто не сманил свою жену и не увёз от него? Я знаю ответ, потому и не делаю этого. Знаю, что Аяя снова, как и тогда на Байкале, хоть босиком по снегу убежит к нему…
        – В Кеми полетим, к Вералге. Сами скажут, чего хотят, – сказал он, встрёпывая волосы нервными руками. – Аяя у них в плену, иначе не может быть, значит, они захотят какого-то выкупа, полетим, узнаем…

       …Да, Аяя была в плену. Но скорее не у нас теперь, а в плену нездоровья…
        Однако по порядку. Едва её объяло забытьё, я подхватил её на руки, хотя был немного растерян, не ожидал, что она почти мгновенно упадёт, подкошенная зельем, никто о том не предупреждал меня. А потому, я поднял её, скользнувшую на траву, гиматий размотался, пришлось подбирать его, и, обняв безвольную Аяю, я понёс её отсюда, поспешая, как вор, пока меня не поймали. У меня горела спина, настолько я, не то чтобы боялся, но ожидал погони. А потому почти бежал, привлекая к себе внимание на улицах.
        – Удалось… вот это да… – выдохнула Вералга, увидев нас. – Как же ты… сумел… – похоже, она удивилась моему успеху куда больше, чем, если бы я вернулся ни с чем.
      Я вошёл именно к ней, ни к себе, ни к Миру, потому что в последнее время он как-то пугал меня, ни к Виколу, потому что он был бы теперь растерян больше моего.
        – Клади на кровать, – сказала Вералга. – Хотя… убираться отсюда надо, они найдут нас в мгновение ока. Удивительно, что они сразу же не нагнали тебя. Не видели, знать…
        – Сейчас же? – ещё больше растерялся я.
        – Сейчас. Ты уверен, что они не видели тебя?
        – Видели бы, не дали бы и шагу ступить, – сказал Мировасор, входя. – Водяная лепёшка от Орсега осталась бы там, где он вознамерился взять её.
        И откуда только он всё узнаёт? Но он сам ответил:
        – Я видел тебя в окно. Ты ловко…
        Он замолчал, остановившись у кровати. Протянул было руку к ней, гиматий сполз, платье свободными складками вокруг тела, от шеи отогнулось слегка и на груди, чуть-чуть сдвинуть и будут видны сосцы… Но Мир остановил движение своей руки, даже не приблизив, не то что не коснулся, но даже не склонился, словно движение его руки произошло помимо его воли.
        – Я и забыл, какая… она… какая…. – произнес он странным голосом.
       Но тут же вдохнул, оборачиваясь.
        – Вералга, надо убираться. Я…
        – Вначале отнесу её и Викола, потом вернусь за тобой.
        – Нет, меня и её, – возразил Мировасор. – Не то, боюсь, за мной ты не вернёшься.
        Мне это не понравилось, ни то, как он только что смотрел на Аяю, ни то, что останется с ней наедине, пусть и ненадолго. Но забрать её к себе в царство… я не хочу, чтобы она очнулась на морском дне в ужасе и прокляла меня за то, что я лишил её земли. Приворотное зелье, конечно, приворотно… но я не был так уже уверен, что Вералга не обманула меня. Мировасор мог подбить её на это, а Мир, как я убеждаюсь, способен на что угодно. Так что я решил отпустить их только на несколько мгновений, ничто не мешает мне оказаться во дворце Вералги в Кеми через несколько мгновений за ними, выйдя из Нила. Я был рад убраться из этой засушливой страны и раскалённого города.
       …Когда Вералга вошла ко мне и сказала, чтобы я собирался, потому что мы возвращаемся в Кеми, моему удивлению не было предела.
        – Сегодня же ещё не сороковой день, сорок завтра, – сказал я, поднимаясь от интереснейшего тома, раздобытого мною здесь.
       Мы все считали дни, безуспешно разыскивая байкальцев и Аяю. Потом Орсег проговорился Вералге, что нашёл Аяю и несколько раз встречался с нею тайно, но при этом он ни разу не видел рядом ни Ария, ни Эрбина. Он говорил Вералге, что, вероятно, они оба обретаются возле воскресшего Ивуса, уже наводнившего Иудею самыми невероятными легендами о себе. Когда в городе и на рынках я слышал то приглушённые, то вполне громкие разговоры, что Ивус, которого как самозваного царя Иудеи в жестокую насмешку распяли на кресте, теперь воскрес и возвратился, и вскоре придёт конец засилью и насилью римлян на их обетованной земле.
       Всё это начинало звучать всё смелее, и я подумывал: немного, и Ивус, действительно соберёт вокруг себя всех недовольных лицемерием местных властей, предающих их римским захватчикам, тем паче самими захватчиками, чувствовавшими себя здесь полновластными и оттого наглыми господами. Немного и страх, внушаемый им, тем, что он оказался непростым рядовым евреем, которых не одну сотню, не разбираясь долго, казнили здесь, расползётся и переполнит тех, против кого готов возмутиться угнетённый народ. Он станет не искрой даже, но факелом, что воспламенит их и сметёт власть Рима, может быть не только здесь, но и всюду. Стражники бледнели, слыша о нём, и я подумывал о том, что если он всё же не пропадёт отсюда на сороковой день, как предполагал Мировасор, его снова отыщут и казнят. Если только Рим не окажется умнее и, осознав его силу, не переманит его на свою сторону…
        – Мы что же… мы нашли Эрбина и Ария? – выдохнул я. Я сам не знаю, чего больше во мне было желания сразиться и повергнуть Ария и его брата, или страха, что придётся всё же сразиться с ними.
        – Это неважно, Аяя у нас, – отвернувшись, сказала Вералга.
        Ей не нравилось всё, что мы затевали против её внуков, думаю, она и участвовала в затее Мировасора, чтобы не дать ему, действительно убить их. И она сделала бы многое, чтобы избежать прямого столкновения, как и я, впрочем. Меня не слишком трогала судьба байкальцев, я не испытывал к ним каких-либо чувств, даже через Вералгу, просто я отлично понимал, что они втроём с Аяей сильнее всех армий мира и победить их в открытом бою невозможно, скольких бы глупых смертных мы не привели с собой сражаться с ними.
        – Удалось!? – изумился я.
       Я не мог поверить, что Орсегу может удасться это, от души молвить, я не особенно верил, что он действительно нашёл Аяю, мне казалось, он уже помешался на ней за столько-то лет поисков и мечтаний. Хотя я сам видел её здесь и уж я-то точно не обознался. Но, стало быть, я ошибся и, возможно, нам удасться…
       – Да, Вик, давай сбирайся, я отнесу Аяю и Мира в мой дом в Кеми, а потом вернусь за тобой.
       – В Кеми? Безопасно ли это? Ведь там и станет искать нас Арий.
      Вералга взглянула на меня.
       – Ты прав… Но не время рассуждать, ежли они нагонят нас здесь…
       – Какая разница, Вера, здесь нагонят или в Кеми? В другое место надо убраться.
        – Куда же?
        Я вышел из моей горницы и направился к Мировасору, тоже спешно сбиравшему свои пожитки. На мои слова, он раздумчиво обернулся.
        – Ты прав. Абсолютно прав, Викол, голова… На другой континент двинемся.
        – Они найдут нас везде. Если Арик может, как я, перемещаться мгновенно, благодаря покровительству Тьмы, он найдёт нас хоть на другой планете.
        Мы все переглянулись, Орсег сказал нетерпеливо:
        – Что рассуждать, для начала надо просто выбраться из Иерусалима. Если могут найти, пусть попытаются отбить её силой, когда вокруг нас будет несметное войско. Летим туда, Мир, где собираются твои полки.
      Так и порешили, путь неблизкий – через океан…
Часть 22
Глава 1. Цены и расценки
       Дом Вералги в Фивах был пуст, мы застали там и перепугали до полусмерти только армию слуг и невольников, да ещё Арит, беременную на сносях. Узнав Арика, она подняла крик, страшно окрысившись и обзывая его всеми худшими словами, что известны людям испокон веков, чем напугала челядь ещё больше. Арик, брезгливо сморщившись, вышел вон. Мы летели сюда почти седмицу и вот, не только не застали, но и поняли, что хозяйки нет здесь уже не менее двух месяцев.
        – Быть может, наведаемся в дом Викола? – сказал я.
        – Ты же понимаешь, что это бессмысленно, – сказал Ар, тяжело выдохнув и щурясь на невыносимо ярком солнце. Он снова сильно похудел, у глаз залегли незагоревшие морщинки, и пропылились мы в своей гонке донельзя.
        Мы с ним сидели возле самолёта на вершине бархана неподалёку от Фив, города, который некогда был блестящей столицей Кеми, теперь же захирел, окрестности его заметали пески, ещё немного и станет захудалой дырой, если вообще останется на лике земли. Много лет прошло, не одна тысяча с той поры, как Кратон тут был фараоном, а после стал Богом Атоном, а после и его культ то расцветал, то терял блеск, теперь и вовсе померк, заметаемый этими песками. Тех, кто поклонялся старым Богам, осталось немного, и делали они это скорее по привычке, чем испытывая искренние чувства. Более всего потому, что не хотели поклоняться Богам римлян. Но скоро и этому придёт конец, прежние Боги умирают. Я думал предвечные потому и не вечны, что они не Боги, но мы оказались более живучи, чем большая часть Богов. Никто на Байкале не помнит уже Богов Солнца и Великого Моря, потому что там нет больше людей, скоро и здесь не останется тех, кто верил, что люди видели крылатого Бога Гора, Бога Атона, превратившегося в солнечный свет. Совсем нет тех, кто Атона принимал единственным и главным Богом. Скоро не будет и тех, кто верит в Исиду, тем паче она покинула Кеми… Грядут перемены, народы рассеиваются, и поглощаются новыми, пришлыми… Сюда вот-вот придут те, кто утопит прежнюю религию и память в новых верованиях и обыках.
       Я посмотрел на Арика. Он сидел на песке, высоко подняв колени, и откинувшись на корпус самолёта, который ему нелегко было вести сюда, он был рассчитан на троих, а значит тяжелее, чем прежний, предполагалось, что я буду сидеть посередине, а они, летуны, по сторонам от меня. Но расположение оказалось совсем иное, и вести такой самолёт одному, как я понял, было непросто, он плохо поддавался управлению, Арику всё время приходилось бороться с ветром, а не уповать на него, потому что размах крыльев был слишком велик, и сам самолёт чересчур тяжёл. И вот, преодолев тысячи вёрст, мы всё же добрались сюда, и, оказывается, напрасно.
        – Они даже не были здесь, Эр. Они не возвращались сюда из Иудеи, – сказал Арик, стукнув затылком в корпус самолёта.
        Я понял, точнее, почувствовал, что он готов голову разбить, потому что отчаяние мраком подступает к нему. Действительно, мы напрасно преодолели этот тяжёлый путь, к тому же, за всё это время, Аяя ни разу не прислала никакой весточки о себе, никакая птица, ни несчастный комар не прилетели со словами привета от неё. Почему?
        – Ар… может быть… она, ну… не знаю… Решила быть теперь без нас, – проговорил я.
        Арик только вздохнул, по-прежнему не глядя на меня. А потом сказал:
        – Возможно много чего, Эр… К примеру, возможно, что её всё время опаивают, или держат в плену так, что она не может даже птицу или какую козявку увидеть. Или…
       Он посмотрел на меня и глаза его были темны, как небо перед снегопадом.
        – Или она больна, – глухо произнёс он.
       Об этом я как-то не подумал. Тогда она должна быть больна очень тяжело… Мне стало не по себе от этой мысли. Но в любом случае, мы не знали, что делать дальше, куда двигаться, мы оказались в тупике.
       – Домой летим, к нашим, – сказал я, потому что не видел ничего иного для нас теперь.
       – И что, что мы будем делать там в горах? Подождём пару сотен лет? – рассерженно переспросил Арик, бледнея, но не от злости, я знаю, от злости ему кровь бросается в лицо, но сейчас от тоски и безысходности он побледнел в серый.
       – Там ещё три головы, глядишь, присоветуют что… – добавил я, желая его убедить. – А потом, я не думаю, что они исхитили Аяю, чтобы выжидать многие сотни лет.
      – Если исхитили… – проговорил Арик, тяжко выдыхая.
      Я дёрнул его за плечо, разворачивая к себе немного грубо, но сейчас это было то, что надо было сделать, чтобы немного отрезвить его:
        – А если сама ушла, ты не вернёшь её, – сказал я.
       Я знаю, о чём говорю, это Ар ещё не знал, как она может уйти – бесповоротно…
       Он не снял моей руки с рукава, напротив, похлопал по ней своей ладонью, слишком горячей и сухой сейчас, похлопал дружески, без злости.
        – Хорошо… как скажешь. Ты мыслишь трезвее, как всегда. Как скажешь, летим восвояси.
        – Может, отдохнёшь? Совсем силы потеряешь…
        – На том свете отдохнём, – проговорил Ар, негромко.
        – Как я понимаю, нам тот свет не светит, – засмеялся я.
        – Нам много чего не светит… – невесело пробормотал Арик, забираясь в самолёт.
       Мне не нравилось его настроение, но что я мог сейчас? Как встряхнуть? Взбодрить его? Как оживить? Пока он не поймёт, что с Аяей, ни один луч не блеснёт в его сердце…

       Арий догадался верно, Аяя не могла послать им весь, потому что была в забытьи всё это время. Поначалу от яда, коим я попотчевал её, а после потому, что захворала. Много недель она не приходила в себя. Мы перенеслись на другой континент, где я бывал много раз, потому что я бывал везде, где океаны омывают берега, а Вералга потому, что Мировасор в последние годы заставлял её переносить его с места на место в поисках нам подобных по всему миру. Здесь оказалось, что нам делать нечего, потому что войско, снаряжённое по уговору с Миром, уже отправилось на кораблях к нашим берегам, и было, возможно, на подходе с востока. А потому, поразмысли все вместе, Вералга перенесла нас всех в Индию к Басыр, ставшей её подругой за эти годы.
        Басыр пользовалась не просто большим уважением среди здешних шаманов и священников, но огромным, и авторитет её был бесспорным и незыблемым, причём всяк её принимал так, как это было привычно ему. Одни видели в ней Богиню-небожительницу, другие представительницу высших земных сил, третьи мудрую знахарку. За многие годы Басыр научилась жить так, чтобы получать от своего существования наибольшую выгоду. Но это и понятно, она приспособилась жить так давно, как не помнили ни Вералга или Викол, ни Мировасор. Возможно, это только казалось, но мне представлялось, что она старше всех нас. Так это было или нет, было не разобрать, никто из нас уже давно не вёл счёт своих лет.
       Посмотрев на Аяю в беспамятстве лежавшую на ложе в её дворце, как местной Богини, где мы все теперь расположились, Басыр подошла ближе, тронула её за руку, думается, посчитала пульс. Нагнулась немного, прислушиваясь к дыханию, посидела возле немного и поднялась, вздохнув:
      – Пошто не лечите болезную?
      – Нет лекарей средь нас, – сказала Вералга.
      – То-то, что нет, – ответила Басыр. – На что брали? Или она с кем из ваших от прежнего ушла?
       Вералга взглянула на меня, но не сказала ничего. Басыр не обратила внимания на этот взгляд и произнесла:
        – Лёгкие не дышат почти, простыла сильно. Уже померла бы, но Печать Бессмертия на ней, потому жива, хотя почти за гранью. Жизненну жилу её нарушили, вот что...
        – Ох, начинай… – поморщился Мир. Всегда не выносил шаманских приговоров и допущений.
      Нам всем стало не по себе от слов Басыр.
        – И что делать? – спросил я.
        Басыр пожала плечами.
        – Будь сей день в мире всё иначе, я сказала бы – найдите Эрбина. Найдите и отдайте ему, ибо он един может спасти такую больную. Но теперь… думаю, она залог у вас. Так может и хорошо, что больна, и даже без памяти. Иначе… боюсь, вам несдобровать. Она сама обоюдоострый меч, а уж эти два байкальца…
         – Нам несдобровать? Себя от нас отделяешь? – усмехнулся Мировасор, зло сверкнув глазами.
        – Не-не-не… ни в коем случае, – обезоруживающе улыбнулась Басыр. – Я с вами. Даже ради Эрбина не предам. Но лечить её надо, негоже, если залог ваш в ничто обратиться и пропадает.
        – Быть может, этим и воспользоваться, – сказал Викол.
       Мы все обернулись на него.
        – Призвать их, и заставить сдаться. Именно, что она наш залог...
        – Они просто убьют нас и всё, – сказал Мировасор, разглядывая свои пальцы, или ногти, кто его разберёт… – Эти двое друг друга едва за неё не порешили, а ты хочешь, чтобы пощадили нас?
        – Скажем им: либо сдаются, либо она умрёт. Они и сдадутся.
        – А если нет? Не поверят и не сдадутся?.. – сказал Викол. – Слишком слабая позиция, с такой нельзя идти в наступление. Для начала дождёмся нашего войска, соберём здесь тех, кто готов бороться с сыном Сатаны.
      Мы переглянулись все.
       – Что глядите, найдите лекаря или шамана, кто сумеет излечить Аяю. Ибо мёртвая она нам без толку.
       – Косы-то остригите, что она у вас с колтуном ужо… при болести в косы вся сила и уходит. И… Вшей ещё натащите мне тут… – добавила Басыр, ещё раз взглянув на больную.
        – Да ладно уж, заноситься-то, а то тута вшей у вас нет, – не выдержал я.
        – Орсег…
        Но Басыр не обиделась:
         – То-то, что достаточно вшей и иных паразитов, потому и беречься их надо, – спокойно ответила она.
        – Всё сделаем, как велишь, – сказал Мировасор.
        – Ну то-то… А я найду местных лекарей, чтобы лечили её, негоже предвечной так загибаться, хотя она и враг нам, а уважение терять не след, – ответила Басыр полностью удовлетворенная ответом.
        – Скоро наши люди придут на кораблях, ты… приготовь, где разместиться и… – Мировасор осёкся, поймав нахмуренный взгляд Басыр.
        – Ладно, Мир, уговор дороже денег, – нехотя сказала она. – Обещалась во всём поддерживать вас, иду до конца, я своему слову хозяйка. Но… сразу говорю тебе, как и допрежь – не нравится мне эта затея Ария и Эрбина воевать. Самим бы живыми остаться.
        – Арий – сын Сатаны!
        – И ладно, – небрежно хмыкнула Басыр. – Что тебе до того? Живёт там где-то, к тебе не мешается, тыщи лет прошли, а ты всё не угомонишься… Не кончится добром.
        – Не каркай, Басыр, – поморщилась Вералга. – Теперь уж как будет.
       Басыр пожала плечами, взглянув на неё:
        – Вам виднее, вас больше, я одна. Но войн я не люблю, особенно промеж себе подобных. Как в семье ссориться… Но… решили, как решили, что теперь, тем паче войско двинули… Размещайтесь по дворцу, я распорядилась, а я вашим залогом займусь, пока вовсе не уморили и цены не спортили…
        В этом белом дворце горниц было несметное множество. Мебель низкая и вся резная, украшенная золотом, каменьями, слоновой костью, что водилась здесь в таком количестве, что у местных царьков были не то, что троны, цельные залы из этого красивого белого материала. А ещё в больших залах дворца устроены фонтаны, освежающие воздух от непродыхаемого зноя. Черноглазые красавицы с гибкими фигурами и аппетитными формами, мало прикрытыми одеждами и сильные смуглые невольники с пухлыми щеками, похожие на пупсов, прислуживали нам. Яства были насыщенны и сладки, ароматы густы и терпки. Прекрасная страна Индия, одна из самых благословенных на земле, я всегда это знал, и немало здесь росло моих отпрысков, правда, оказалось, что байкальских куда больше. Об этом как-то за обильной трапезой рассказала Басыр.
        – …Да-да, потомки Ария в основном, как вам это ни странно. Пришли с далёкого-далёкого севера, даже не с Байкала, а где жили уже после. Пришли сюда в незапамятны времена и сделались здесь жрецами и царями, большими учёными.
        – Ты откуда всё то знашь? – недоверчиво спросил Викол.
        – Они знания с севера принесли и даже язык. С очень дальнего севера, на том краю земли, где могутный и холодный океан.
        – Что им там, на северах-то невместно стало?
       Басыр пожала плечами:
        – Кто знает? Дальние потомки вовсе не знают.
        – Выдумки, такие черноглазые смуглянцы никак с севера быть не могут.
        – Не все здесь и смуглянцы, много светлокожих и светлоглазых. Но… ведь смешиваются со здешними-то, вот и темнеют, а как же…
        – То всё легенды, – проговорила Вералга, как мне кажется, сожалевшая сейчас, что ничего о своей настоящей родине рассказать не может, потому что попросту не помнит её.
        – Легенды всего точнее, уметь токмо их слушать надо, – самодовольно усмехнулся Мировасор, омывая пальцы в душистой воде, губы его противно блестели от куриного жира. В последнее время меня всё злило в нём. Потому ли, что я вообще был недоволен теперешней жизнью, в которой Аяя оказалась больна настолько, что головы не могла поднять от подушки, спасибо, что вообще очнулась, а Мировасор уже тренировал прибывшее войско, которое Басыр с большим трудом, и токмо благодаря вере в неё местного царя – махараджи, как в Богиню, разместила по наспех построенным лачугам. Выступать надо было бы немедля, иначе в этом жарком влажном краю болеть начнут наши вои. Но куда выступать? Где наш враг? Где искать его, мы по сию пору не знали.
       Однако едва Аяя пришла в себя, Мировасор воспрял духом.
       – Теперь она весь о себе пошлёт ему, Арию, и мы встретим его, всех их. Надо только быть готовыми к тому. Наша в том задача.
       – Лучше было бы к ним податься, – произнёс Викол.
       Под высоченными сводами громадного зала, где журчали фонтаны и прохаживались величавые павы, волоча за собой хвосты, похожие на богатые плащи, каждый миг готовые раскрыть их для нашего восхищения, витали ароматы цветов, что в изобилии росли в богатом саду, окружающем дворец. Перекрикивались попугаи и иные птицы. Широкие листья пальм перешёптывались, подслушивая нас, а к вечеру целые оркестры цикад выводили свои рулады, почти заглушая прочие звуки. Мы существовали здесь прекрасно, как настоящие Боги, и меньше всего мне хотелось думать о войне и противостоянии с байкальцами или кем-либо другим, но Миру было нужно иное. И всё же я понимал, что не его замысел, мы никогда в этом дворце все вместе и не оказались бы и не наслаждались бы теперь существованием, достойным Богов, коими полагаем себя…
       – Лучше, – согласился Мировасор.
       – Надо было всё продумать заранее, – недовольно хмурясь, проговорил Викол.
        – Не волнуйся, у нас несколько тысяч войска.
        – «Несколько тысяч»… – снисходительно хмыкнул Викол. – Ты не изучал историю Байкала, Мир, потому не знаешь – эти два брата несметную армию раздавили, наслав на неё каменный дождь.
        – Тех вели не предвечные, – без усмешки сказал Мировасор. – И вообще, мне надоело, что в моём стане все сомневаются, а кто-то вовсе не хочет воевать со Злом, потому что видит в нём своего внука. Если кто-то намерен перейти на сторону Диавола, скажите теперь, чтобы мы видели, чтобы я знал, как многолик Он.
        – Хватит, Мировасор, – негромко сказал я, прерывая поток его возмущения. – Мы все здесь, потому что поддерживаем тебя, потому что мы все видели адское зелёное пламя из глаз Ария, потому верим тебе и идём за тобой, считая предводителем. Но ты не выше нас, ты не над нами, ты такой же предвечный как все мы, и слуг среди нас для тебя нет, а потому не смей помыкать нами и распекать, как младенцев. Из одного уважения мы высказываем тебе вслух свои сомнения, будь иначе, мы оставили бы тебя и всё.
        Все посмотрели на меня, Басыр едва заметно улыбнулась, опуская ресницы, похоже, ей пришлись по нраву мои слова, остальные ничего не сказали, но по их взглядам и по этому самому молчанию я понял, что они думают так же, и что я сказал сейчас за всех.
        Молчание провисело в благоухающем летними ароматами воздухе недолго, к Басыр подошёл невольник, что-то шепнул, наклонившись к её плечу. Басыр поднялась со словами:
        – Лекарь уходит от Аяи, пойду, спрошу его, как и что.
        – Который уже лекарь… – проговорил Викол.
        – Ты так жалеешь байкальскую подстилку? – усмехнулся Мировасор.
        – Не смей так говорить об Аяе, – тихо сказал я, поднимаясь с намерением пойти за Басыр.
        – Я жалею наш залог, – весомо сказал Викол.
        – Залог бесценный, верно, – усмехнулся Мировасор. – Вот только кое-кто из нас, кажется, больше привержен ему, точнее ей, чем нашей идее.
        Я понял, что он метит в меня свои слова, а потому обернулся и сказал:
        – Если бы ты был прав, Аяи здесь вовсе не было бы, а я был с ними в их стане.
        – Ты с нами потому, что в их стане тебе делать нечего, тебе байкальцы такие же враги, как всему сущему, даже поболе, нет? – сверкнув глазами, сказал Мировасор и взял кубок со стола, нагло глядя на меня, понимая, что прав и что мне нечего ответить.
       Я пошёл прочь за Басыр, успевшей уже дойти до дальнего конца залы, и услышал за спиной, как сказала Вералга:
        – Для чего ты яришь его?
        – Пусть выпустит свою злость на меня теперь, чем после в бою этот гной ударит ему в голову и заставит предать меня ради неё. Пусть помнит, что Аяя не принадлежит ему и никогда не будет, пока живы байкальцы.
        Лекарь говорил с Басыр, а я тем временем вошёл в горницу, что широко открывалась в сад и солнечные лучи, играя зайчиками, распадаясь на мелкие осколки, прыгали по всему помещению, отражаясь от струй небольших фонтанчиков, журчащих у проёмов, открытых в сад. Здесь и поместили Аяю.
       Аяя смотрела как раз на них, на эти фонтанчики, когда я вошёл, и обернулась ко мне. Маленькая теперь без волос головка, громадные глаза… изумительное она создание, даже вот такая, истощённая и слабая, она оставалась необыкновенно красивой, так совершенно было её лицо, что даже исхудавшим донельзя с обтянутыми кожей косточками, она все так же совершенна, громадные ресницы, то прячут глаза под своей тенью, то распахивают их, и неповторима и прекрасна улыбка, что сразу осветила её лицо, когда Аяя узнала меня.
       – Орсег… как хорошо, что пришёл, – проговорила она едва слышным шёпотом. – Такая тоска тут… одной… в сад не выйти, что там… токмо слышать могу отсель… а… другое что… даже книг читать не могу. Глаза изменяют, почти не вижу… вдаль ещё ничего, а вблизи – совсем… – она тихонечко засмеялась, закашлявшись в конце, болезненно хмурясь.
        Не только от слабости она говорила так тихо, но и потому, что ей не разрешали – открывались кровотечения, и она харкала кровью, теряя силы всё больше и больше день ото дня. За те несколько седмиц, что прошли с момента, как я похитил её, не было и дня, чтобы мы не виделись. Вернее, я приходил, и когда она была в забытьи, и вот теперь, всякий день, навестить её. Остальные стыдились, как я думаю. Только Басыр не чувствовала своей вины перед ней, потому приветливо обращалась с нашей пленницей.
       Я присел на обширное ложе, на котором она лежала, на высоко поднятом изголовье, но сползла от той же слабости, она выпростала руку из-под богато расшитого покрывала.
       – Хорошо, что ты… пришёл, – прошептала она. – А то… лекари эти…
       Она улыбнулась.
        – Совсем я без сил из-за них, умные лица делают, хмурятся… а то ещё знаешь, щёки надувают... смех и только… Орсег, ты… – она приподнялась немного от подушек. – Ты можешь… ну, если тебе не противно прикасаться к… ко мне… можешь отнести меня в сад? А то я слышу его, но не вижу, чудится всякое…
       Я взял её вместе с покрывалами, чтобы не смущать, мне показалось, покрывала теперь весят больше, чем она, и мы вышли под густую и благоухающую теплыми влажными ароматами сень сада.
        Оглядываясь, она восхищённо улыбалась, мы шли, точнее я с нею на руках, не спеша, шёл по дорожкам, тщательно выровненными и выложенными подогнанными друг к другу плоскими камнями. Здесь, действительно, было сказочно красиво, как не взаправду, самые разные цветы, цветущие деревья, красивые листья, изящные ветви наклонялись к дорожкам, но и поднимались высоко, создавая густую тень. Я дошёл с нею до одного из прудов, в изобилии устроенных в глубинах сада, и мы сели на скамью.
        – Как хорошо было бы нырнуть в эту прозрачную воду теперь… там вон и рыбки.
        – Мелко здесь совсем, – сказал я. – Есть один пруд, но это, должно быть, природное озеро, оно питается от подземных источников, вот в него… Захочешь, чуть-чуть окрепнешь – и нырнём.
        – А теперь? – она засмеялась тихонько, чуть-чуть задохнувшись в конце. – Вот… взять и уплыть, унестись отсюда, из плена… могла бы я как ты…
      Она закашлялась, и кровь брызнула ей на ладонь, но обдала и меня, лицо, шею. Я вытер ей руку покрывалом, а с лица, с губ, стёр своей ладонью. Как это страшно – смотреть, как умирает твоя любимая. Единственная любимая на все времена…
        – Ты… прости… что я… ох, запачкала, вон, тебя…
        – Ты не разговаривай, нельзя тебе, – сказал я, взяв её руку в свою.
       Она не лихорадила уже, и рука была слишком маленькой и слишком холодной при всей этой царившей вокруг жаре. И очень худой – все суставы обозначились, смотреть больно, больно так, что я телом, сердцем водяного ощущаю эту жалость и боль, как злое жало.
        Она тихо засмеялась, но то был не смех, а плащ для плача.
        – Не разговаривать… и так я… десятая часть от себя самой… волос, и тех нет…
        – Вырастут, что за беда. Жизнь впереди длинная, – сказал я, улыбаясь, чтобы её приободрить.
        Но она помрачнела, отводя совсем в черноту потемневшие глаза, и опять отвернулась в сторону пруда, рука выскользнула из моей.
         – Нет, Орсег… ко мне…
         Её голос прервался, словно она превозмогала слёзы, но так и было, слёзы зазвенели в её голосе.
          – Смерть рядом…
          – Она всегда рядом, но не наша, – сказал я, пытаясь придать голосу беззаботности.
          – Нет-нет… Она… настоящая, Сама приходит каждый день, душит меня и смеётся. Смеётся, оглушает своим хохотом… И всё говорит, что ныне я в Её власти. Что Арий вырвался от неё, чтобы быть со мной, а теперь она его назад к себе и затянет, потому что я её кукан для него…
       Мне стало не по себе. Басыр права, Смерть забрала бы Аяю, если бы не было на ней Печати Бессмертия, не может, вот и изгаляется, пользуясь теперешней властью.
        – Но это не удасться Ей… с ним не удасться… я… не стану… ничего не узнает Огник, что тут со мной. Опять его к Ней под власть… ты не знаешь, что было с ним, когда он… из того рабства вырвался… ты даже не представляешь…
        Слёзы потекли, намочили ей губы, стекали с подбородка на шею, она вытирала их ладошками, поворачивая от себя, в конце концов, наклонилась и вытерла лицо покрывалом. Это мало помогло, потому что слёзы набежали снова.
        Я говорил ещё что-то, чтобы успокоить её, пытался обнять, она и позволила, но, бодаясь головой, и тут к нам подошли невольницы, намереваясь вернуть Аяю назад в её покои, чтобы подвергнуть каким-то процедурам. Я донёс её, уже переставшую плакать, назад, вышел и отправился к Орсегу со своими неутешительными весями. Но, оказалось, что неутешительные они только для меня.
        – Она не станет слать ему веси о себе?.. – раздумчиво проговорил Мировасор. – Вона как… Ох уж… эти любящие сердца, всегда поступают вопреки разуму… Чёрт её возьми… Но… надо это обдумать… во всём можно найти выгоду большую, чем рассчитывал изначала.
       Я не знал, что он надумал, узнал значительно позднее, а пока отправился в свою стихию отдохнуть от всех и всего и тоже подумать, как вылечить Аяю, как отогнать злую Смерть, как развеять её тоску. Отлично было бы нырнуть в прозрачные воды озера, но теперь она слишком слаба для этого... Как же я устал за последние месяцы, как не уставал за всю жизнь, и так тоскливо мне не было никогда…
Глава 2. Верность, вероломство и новые вои
        Я проснулся глубокой ночью, в самый глухой час, когда все спят самым глубоким и спокойным сном. Здесь, в горах в Ариевом убежище вообще тихо, ни птицы особенно не тревожат, ежли только ветер воет и шелестит листьями и ветвями деревьев на берегу их чудного озера.  Вдруг меня словно толкнули в бок. Я не увидел ничего и никого рядом, луна хорошо освещала внутренности дома, где я ночевал теперь вместе с Ариком, он спал, я посмотрел в сторону кровати, именно, он спал глубоким сном, хотя брови насуплены и губы сжаты, у него теперь вовсе не расправляется эта складка меж бровей. Тогда кто это будит меня?
        – Это я, Эрбин, не удивляйся, но увидеть меня нельзя, ибо я невидима и неощутима сущими.
        – Ты?! – изумился я, узнавая Вечную по голосу. – Ты… для чего явилась сюда? Как посмела?!
       Это странно, Она никогда не являлась, чтобы говорить со мной, нет, это мне надо было открывать Завесу, чтобы говорить с ней. Но теперь Она приоткрыла её Сама. Для чего? Удивительное и пока необъяснимое происшествие, которое не несёт в себе ничего доброго, как никогда не несут силы Тьмы.
        – Ты забыл, что должен мне?
        – Мы давно уже квиты, – огрызнулся я.
        Она станет напоминать мне о долге после того, что сделала с Ариком, какую цену заплатил он и Аяя тоже. После того как забрала нашего с Аяей нерождённого сына?!
        – Ещё посмотреть, кто кому больше должен.
        – Это верно, верно, что ж… Вот потому я и пришла, должно быть. Чтобы помочь тебе, чтобы вернуть часть моего долга. Ежли ты считаешь, что страдания ближних твоих стоят дорого.
        – Заговариваешь ты меня, вечная, токмо не возьму в толк, для каких целей.
        – Для тех, о коих говорили мы. Чтобы ты не думал, что имеешь право распоряжаться за моей Завесой, и не лез лишний раз за неё. Я скажу тебе, где Аяя, больше того, перенесу к ней, но ты уж запомни эту мою услугу, не являйся в моё царство лишний раз.
        – Аяя найдётся и без Тебя, сама пришлет весь Арику, как сможет.
        – Не пришлёт, – сказала Вечная. – Заперлась, проклятая паршивка, боится, что я Ария вновь под пяту подомну. Напугала я её, вишь ли… не сдержалась! – и Смерть захохотала, весело и даже злорадно заливаясь.
        – Ты… являлась Аяе? Как ты…
        – Вот потому я и пришла к тебе, Эрбин. Я не могу взять Аяю, но моя сестра Болезнь может, и потому Аяя ныне больна, почти умерла, давно уже была бы за моей Завесой, а её жалкая плоть гнила бы где-нибудь в земле, но я сама подарила ей Печать Бессмертия… Как раз на такой случай, чтобы мучилась! Я знала, что мой час придёт… – снова захохотала Смерть. – И она мучается, поверь! Ещё как! Она уже не может ходить, даже дышать, почти не видит! Силы выжрала Болезнь, она умеет быть молниеносной, а может быть вот такой – медлительной и вязкой, медленно и верно топить в немощи, душить и мучить, и будет жрать дальше, ежли… ежли ты не прогонишь её, и не спасёшь свою жену… Твою жену, хоть ты и уступил её брату… Так что?
        – Где она?! – моё сердце больно сжалось, задыхаясь от Её слов, и снова помчалось вскачь, оглушая и ослепляя меня.
        – Оденься, негоже без портов являться во дворец к Богине. И не волнуйся, тот дворец не Богини Любви, о нет. Есть Боги поважнее…
       Вот так попал я в покои Аяи в этом великолепном дворце, наполненном звоном цикад из сада, ароматам цветов и трав, богатой жирной красной почвы и дерев, всей этой природы населённой множеством живых существ, насекомых, червей, всевозможных гадов, птиц и зверей, что немного ослабляли журчащие небольшие фонтанчики у выходов в сад.
         Ещё не зная, кто здесь хозяин и кого мне ненавидеть за пленение Аяи. Я огляделся и увидел большое ложе с замысловатым резным изголовьем. Странно, что я сразу узнал Аяю на этом ложе, потому что узнать её, кажется, было невозможно: такой измождённой, истаявшей я не видел её ни разу, даже на смертном ложе в кеметском дворце она лежала неизменной, а теперь даже не тень, а много раз отражённая и, к тому же, стёртая тень. Казалось, одна только рубашка лежит здесь, а самой Аяи в ней нет, только малюсенькая головка с крошечным личиком с чёрными большими ресницами и тёмными бровями. И как я узнал её?..
        Она не спала или проснулась сразу и, узнавая меня, воскликнула слабым шёпотом, похоже, даже голос её истаял вместе с телесной оболочкой её существа.
        – Эрик!.. Эрик! Неужто… ты… то мне видения уже стали являться… Эрик?.. Боги, пощадите…
        Что же это, сколь она больна? Или все эти долгие седмицы, пока мы с Ариком добирались до дома?.. потому и нет сил в ней вовсе. Я поспешил обнять её, отрывая от больших подушек, прижал к себе.
        – Я-я, это я, милая… как же так, Яй, что ж ты весточки не прислала за столько времени? – прошептал я, прижимая её к себе, ох, совсем прижимать-то нечего – тонкие косточки. – Не отвечай, понял всё…
         И верно, коснувшись её, я всё понял, Смерть не лгала, когда сказала, что Аяя давно должна была умереть и мучается теперь, именно – всё тело её, все органы без исключения были истощены болезнью, не было в ней сейчас ничего, что работало бы так, как должно, всё ослабло и разладилось в этом совершенном творении Бога. Можно было бы сказать, что она разлагается заживо, если бы она не продолжала источать свой прежний, прекрасный аромат, хотя он и сильно ослаб, словно вымылся из неё…
        – Яя… милая моя, сейчас, сейчас всё кончится, и болеть ничего не будет, и задыхаться не будешь больше, и… всё станет, как было… – торопливо проговорил я, погладив её по коротко стриженой головке, от чего волосы казались темнее, чем они были, но мягкие, упругие, моя, моя Аяя… бедная замученная девочка, вначале лихорадка и воспаление в груди, а после пошло всюду – везде гной и распад...
         За одно это, Смерть, Ты поплатишься, и заплатишь дорого, дорого как ни за кого, и ни за что! Даже за Арика я не обещал Тебе мести, он своим решением отдался Тебе в рабство, а её Ты самовластно отдала Болезни, презрев свою собственную клятву, свою Печать Бессмертия! Все заплатите! И вы, прочие, кто похитил Аяю, и допустил это. Беззащитную, открытую, вот так истязать болезнью, такую слабость в тело её ввести! А вот душу не сломили вы, не заставили Арика привлечь отчаянными весточками, чтобы в ловушку здесь поймать. Не вышло у вас!
      Болезнь я изгнал в мгновение ока, но вот вернуть силы так быстро не удасться, ведь я не всесилен, увы. Придётся дождаться, пока здоровье, заполнив её теперь, возвратит всё, что утратила моя милая, моя жена, моя драгоценная Аяя.
       – Эрик… – прошептала Аяя, улыбаясь, слеза вытекла из уголка глаза и затерялась на виске. – Эрик… милый Эр… как легко… как теперь легко, как хорошо, что ты… ты пришёл… дышать можно…
      – Вот и хорошо. И славно, спи теперь, – улыбнулся я, стирая большим пальцем след этой слезы, не надо больше слёз, хватит горя. Не попущу боле, на то я и муж, пусть кто поспорит…
       Аяя обняла меня.
        – Только не уходи, Эрик, милый… милый мой, останься… они здесь… Басыр будто бы заботится и жалеет даже, она не злая, но… твёрдая, знаешь, как из камня, и не отпустит, ежли что. Стоит мне выздороветь, зубы в шею вонзит и станет кровь горячую пить… очень она… хитра и… двулична, Эр… А Орсег… Орсег будто бы и друг, а… сам в плен этот и взял, обманул меня, вином нехорошим отравил… хоть и жалеет теперь… Никому здесь веры нет. А ты… ты – настоящий. Только ты…
        – Куда же я от тебя, – улыбнулся я, и поцеловал её сухие ещё и даже колючие от трещинок губы. – Куда от тебя… Ты спи, милая, сил набирайся, я рядом.
       Именно так я и сделал, я лёг подле, обняв её, чтобы никто не смог больше оторвать её от меня…
       …Так их и застала наутро челядь и доложила Басыр, а та в свою очередь всем нам. Мировасор самодовольно ухмыльнулся, отпивая вина из кубка. Глядя на него, мне показалось, что он знает что-то, что ещё скрыто от нас, будто он предполагал то, что мы узнали только что.
        – Армию нашу подняли уже, выдвигаемся завтра, – негромко и не глядя ни на кого, сказал он. – Я знаю теперь, где Арий. И не далеко ведь оказался…
        – И где же?
        – А здесь же, токмо севернее, в горах. В окрестных деревнях даже верования в него, летучего Бога. Раньше бы догадаться… Но и теперь не опоздали, всё ко времени. Так что, мужчины, быть готовыми выступить в поход, женщин прошу остаться здесь, с Аяей. Эрбин и Аяя не должны узнать, что мы нашли Ария и выступили походом на него. Неплохо было бы усыпить обоих на некоторое время. А пробудятся, пусть думают, что по-прежнему Аяя пребывает в плену, и Эрбин, что явился спасти её, охраняет её покой и здоровье. Тем паче именно так и есть.
       – Как ты… как ты устроил это? – изумилась Вералга.
       – Враг моего врага мой друг. Я и вызвал их врага. Кто, вы думаете, явился? Та, кто хочет отобрать у Аяи всю власть, и кому это почти удалось. Именно-именно, вы верно догадались… Вечная была рада помочь нам. И принесла сюда Эрбина к Аяе, оставив Ария одного. Пусть теперь Арий попробует один отразить нашествие тысяч наших воинов. Он силён. Он силён как никто из Сильных, из нас, предвечных, но сумеет ли он выстоять без своих главных союзников? Тем более надломленный предательством.
        – Он не поверит.
        – Поверит, ревнивец куда легче верит в то, что его предали, чем в обратное. Так что теперь он не устоит.
        – О-очень хотелось бы верить, что нет. Что ты во всём прав, и Арий поверит, что Аяя и Эрбин предали его и сбежали вместе, – безрадостно сказал Викол. – Но разума в нём не менее чем в прочих, поймёт, что всё обман.
         – А разве обман? Разве днесь, в это самое мгновение, Аяя и Эрбин не спят в одной постели?
        Мы переглянулись друг с другом, не возражая больше, если уж Мир такую Союзницу получил для себя, то он, и верно, может быть непобедим. Только так и можно победить Ария – выбить почву у него из-под ног, и отравить атмосферу вокруг, разбить сердце, отравить его душу, только так можно ослабить его. Хотя… он человек настолько цельный и сильный, как никто из нас. И, возможно, его не сломает это.
       – Сломает, – уверенно возразила Вералга. – Всё, что касается Аяи, лишает его разума, а стало быть, и сил. Тем более, если Эрик… Эрик предал. Как это пережить?
        – Именно, – усмехнулся Мировасор. – Предательства близких обходятся особенно дорого.
        – Он допустил, что она заполнила собой его душу, потому он и слабее всех нас ныне, потому что её нет с ним.
       Но Вералга была бледна, и говорила всё это безрадостно и глядя перед собой остановившимся взглядом.
        – Не кручинься, Вералга, твой другой внук останется при тебе, жив и здоров, и от тебя зависит, останется всё так или нет. Если не откроешь ему, что мы отправились воевать Ария, он в неведении останется здесь при тебе и не подвергнется опасности. В конце концов, руку Сатаны принял не Эрбин.
       Мы все посмотрели на Мировасора, произнесшего это, все верно, мы с самого начала не собирались враждовать с Эрбином, и вообще нашим врагом был Враг человеческий и Его названный сын. И Эрбин в самом начале был нашим союзником. Как-то странно, что мы почти забыли об этом.
        – Нечего сидеть без дела, – меж тем скомандовал Мировасор, поднимаясь. – Выступаем. Басыр, прошу тебя, распорядись помочь нашей армии, припасы, повозки, лошади… Всё зависит от тебя теперь. Если местные присоединятся к нам, укрепляя наши ряды, будет ещё лучше. Что скажешь, Басыр?
       Она поднялась из-за стола, немного бледная, кивнула.
        – Как прикажешь, Мир, ты наш предводитель ныне.
        – Но, Басыр, и ты, Вералга, от вас зависит успех нашего похода. Только от вас двоих, – повторил он со значительностью. – Чем дольше Эрбин и Аяя будут в неведении, тем скорее мы победим.
       Он обернулся на нас с Виколом, приглашая последовать за собой.
        – Викол выбери себе полк, любой, коим желаешь руководить в битве.
        – Мир, я не воин, я не могу руководить войском, – проговорил Викол, разведя большие руки с на удивление розовыми ладонями.
       Мировасор остановился посреди светлого огромного светлого коридора, ведшего из огромного зала, где мы трапезничали, и улыбнулся ему едва ли не ласково.
        – Дорогой мой тыщелетний друг Викол, разве мы с Орсегом вои? Никто из нас никогда не выходил с мечом в бой ни разу за все свои тысячи лет. Но теперь настало время, теперь пришли последние времена, когда или Зло победит или мы, те, кто на стороне Света. Все мы ныне воины Света против Князя Тьмы, против Его сына.
        Викол не нашёлся что ответить, надо заметить, и я, и он, мы оба надеялись, что всё закончится без кровопролития, что никакой битвы не состоится, что нам удасться избежать, что мы хитростью или ещё как-нибудь сумеем победить Ария, не выходя на настоящий бой. Паче того, с нами шли настоящие вои, что драться как раз умели и наукой стратегией владели куда лучше. Мы же вдохновители, знамя. Арий теперь один, у него нет не только сколько-нибудь войска, но даже оружия, что он может против нас? Улететь? Но и о том стоило позаботиться, о чём Мировасор сказал воеводам ещё в день их прибытия сюда, чтобы обдумали, как изловить сына Диавола, способного летать. И они придумали выстреливающие сети, что перекроют Арию небо.
       Мир всерьёз вознамерился убить Ария, и теперь, когда не только Аяя, главная жизненная жила Ария, и Эрбин – великий предвечный, владеющий ключами от Завесы, оба в нашем стане, пленённые, отринутые от Ария.
         И всё же нам было не по себе. Не только Викол изучал историю Байкала, я тоже много чего слышал ещё задолго до знакомства со всеми байкальцами, а уж после тем паче, и потому я знал отлично, как Эрбин и Арий вдвоём остановили нашествие чужаков на Байкал. Но в чудесное преображение Аяи, вознесшейся в небо, и побившей остатки злого нашествия камнями с этого самого неба, я не очень верил. Но достало бы и братьев. Так что я тоже отлично знал, что байкальцев лучше не злить. А мы шли к тому из них, кто сам был сильнее прочих, уж точно сильнее нас, возможно, сильнее даже тысяч войска, что мы ведём с собой, а, кроме того, принят самим Предводителем Зла в сыновья, стало быть, силы Тьмы на него стороне. На что, спрашивается, надеялся Мир?
         Но, с другой стороны, кто ещё сотрёт сына Сатаны с лица земли? Кто, кроме нас? Так что, Мир прав, и не напрасно собрал он войско, не напрасно проявил свои хитрости… Всё же мы на стороне Света.

       Догадываться о том, что за хитрости проворачивает Мировасор, мне пришлось недолго. Я проснулся, словно меня толкнули под бок, я сразу узнал Ту, что разбудила меня.
        – Чего ты хочешь? – спросил я, спуская ноги с печи, на которой спал. При свете луны, заглядывавшей в окна, я увидел, что кровать пуста, Эрика не было в горнице.
        – Именно…именно, Арий, твоего брата нет здесь. И окрест его не ищи. А знаешь, где он?
       Я не стал спрашивать, я уже понял, что Она и явилась мне, если можно назвать так Её незримое присутствие, чтобы рассказать, где мой брат, и я не сомневаюсь, что она скажет то, что причинит мне боль и лишит сил, будь иначе, Её не было бы здесь.
        – Можешь не говорить, – ответил я, спустившись с печи.
       Я надел рубашку, не хотелось быть обнажённым в Её присутствии, пусть оно незримо и неощутимо.
        – Ну уж, нет, я скажу, я даже пошлю в твою голову видение того, где твой брат и что он делает теперь.
        – Всё ложь, я не верю тебе. Не знаю, где Эрик, куда Ты могла отправить или обманом заманить его, а токмо…
        Но в этот момент, помимо моей, воли в голове возникло видение: высокие своды прекрасного дворца из белого мрамора, журчание нескольких небольших фонтанчиков, вот они, у арок, ведущих в сад, я почувствовал даже благоухание сада и стрёкот цикад, в этот душный предрассветный час, но этого всего я не заметил и не почувствовал, потому что увидел то, что заслонило собой всё остальное: Эрика и Аяю рядом на ложе. И моё сердце захлебнулось и остановилось… в тот миг я не заметил, ни то, что Эрик лежит поверх покрывала и едва обвивает её руками, что она глубоко спит, а он только засыпает, что сама Аяя не та, что была со мной все эти годы, а едва живая, истощённая и без волос. Я видел только, что они без меня и они вдвоём.
       А Смерть хохотала, сотрясая грохотом мою голову, моё окаменевшее сердце, в котором не было крови работать.
        – Она позвала его, и я помогла ему, я перенесла его к ней!
        – Ты помогла… Ты… Ты ничего не делаешь за так. Для чего Ты сделала это? Чтобы уничтожить меня? – просипел я, спустя несколько длинных-длинных мгновений.
        – Конечно! У меня мало врагов, ты да Эрбин, и обоих я достала сию ночь! А как я достала ныне её, вашу Аяю!
       Она снова захохотала и пропала, и хотя этого нельзя было видеть, я почувствовал, что Её больше здесь нет. Но моё сердце теперь почти не билось, раненое, точнее, разбитое, взорванное ужасом двойного предательства. Я вышел на двор, больше всего сейчас мне хотелось кинуться туда, где они, где бы они ни были, и сказать им всё, что я о них думаю и об их тысячелетней лжи. А потом убить Арика.
        Но как оказаться там, где они? Потому что… где они?..
        Но я вздрогнул, холодея, потому что следующей моей мыслью, моим желанием будет призвать Его на помощь, но даже тень этого желания испугала меня так, что я, чтобы отвлечься вышел на двор, чтобы только не позволить себе додумать, даже дочувствовать…
       Но Он явился сам, без призыва, от одной тени моего желания позвать Его.
        – Здрав будь во веки веков, бессмертный сын мой Арий! – сказал Он, довольно усмехаясь.
        Он расслабленно прислонился к плетню, отгораживающему птичник, а ведь ещё немного и петухи прокричат утро. Но это только в легендах и сказках Диавол боится крика петуха. На деле Зло вездесуще и бессмертно, как и Добро.
        – Я тебе не сын! – сказал я, испытывая тошноту, я чувствовал себя слабым, мелким, ничтожным потому что я теперь один, обманут, разбит, оскорблён и растерян, и потому как никогда бессилен перед Ним и Его силой, перед тем, что Он творит и может сделать со мной или любым в этом мире. Интересно, только в этом мире...
         Он засмеялся, услышав мои мысли.
        – Можешь мне не верить, Арий, но я и сам не знаю, так же я всесилен в мире моей сестры, как в этом, подлунном, я никогда не заглядываю туда, напрасно считают, что я ловлю души за Завесой. На деле, со всем справляется Она сама, Ей скучно, у Неё никогда не было телесной оболочки, а потому Она будто мстит всем, кто ею наделён. Или хотя бы был когда-то наделён. Потому не стоит спешить за Завесу, Арий…
        Я смотрел на Него, стараясь слушать, что Он говорит, а не то, что пыталось вопить теперь моё несчастное сердце.
        – Си-ильный ты, – протянул Он, внимательно разглядывая меня, и, переставая усмехаться, поднялся с несчастного плетня, жалко скрипнувшего и так и оставшегося окривевшим, подломленным. – Ох и сильный… Приятно, не представляешь, до чего приятно, что ты мой сын.
       – Я тебе не сын, – сказал я сквозь зубы.
       – Заладил… Думаешь, если будешь это повторять из раза в раз, то капля моей крови, что растворена в твоей, исчезнет куда-нибудь? Не жди.
        – Ничего в моей крови не подмешано, всё ложь! – воскликнул я. – Всё ложь, как всегда!
        – Может и так, а может быть, и не ложь, – усмехнулся Он, пройдя мимо меня. – Как ты проверишь?
        И снова засмеялся за моей спиной.
        – А то воспользуйся моей силой, переместись туда, где они, забери её. Забери её, убей его, убей его, наконец, он всё время, всегда стоял у тебя на пути. Всё время! Он даже родился раньше тебя!
        – Нет! – воскликнул я, не оборачиваясь, чувствуя, насколько велико во мне желание сей же миг принять Его руку.
        – Да! Да, Арий, да, убей его, убери с дороги! Наконец останься самым великим предвечным на земле, по-настоящему равным Богам!
        – Нет! Я никогда Богам равным не был! – воскликнул я, задыхаясь. – А Эрик пугает вас, силы Тьмы, хотите моими руками устранить его, не выйдет… не выйдет! Дороже Эрика у меня нет никого. Только Аяя.
       – Аяя. Аяя! Именно, что Аяя. То-то! О том я и предлагаю тебе вспомнить! Без него тебе плохо, без неё невозможно!
       – Хотел бы я забыть о том хотя бы на миг…
       – А кто привёл её к тебе?! Кто?! Ты не задумывался? Кто тебе её дал? Тогда и после? Она принадлежала Марею-царевичу, но ты заполучил её вопреки всему, ты…
        – Ложь! – воскликнул я.
       Он захохотал.
        – Ну… ладно, преувеличение, соглашусь. Но вот то, что вы с Эрбином добрались до Кемета некогда, когда ты внезапно, с остановившимся сердцем, едва не сверзнул ваш самолёт в Срединное море, ощутив её смерть, это моя заслуга, ты обязан мне жизнью и тем, что Аяя стала твоей, потому что Эрбин вывел её из-за Завесы тогда…
        – Я обязан Тебе жизнью?! Ну нет! Ты ничего не даёшь, если не предполагаешь получить хотя бы вдесятеро!
        – Иначе я не был бы собой! Кто ещё, по-твоему, придумал ростовщичество?! – захохотал он, запрокидывая голову.
      Вот хохочет, можно подумать, нет никого веселее Сатаны.
        – Ну так и убирайся, меня Тебе не удасться снова поймать на долгах!
       Он тут же перестал смеяться, в один шаг подскочил ко мне, сверкнув страшными глазами.
         – С-с-с… не удасться? – он оглядел меня с головы до ног. – Ну, посмотрим… посмотрим, Арий, как ты справишься с отчаянием днесь. Подождём твоего зова. До встречи. До встречи, мой сын!
       С этими словами Он исчез со свистом, да-да, именно со свистом, оставив меня наедине с восходящим солнцем и вдруг проснувшимся петухом, приветствие солнцу и пропевшим. Я обернулся на него, отливавшего медью в лучах восходящего солнца, петух удивлённо наклонил голову, увенчанную кривым гребнем, словно хотел спросить: «Что не так-то?».
        Я увидел Дамэ на верхней ступени крыльца, он смотрел на меня, протирая глаза, он был бледен и обеспокоен. Я не хотел говорить с ним сейчас, догадываясь, что он, несомненно, знает, Кто был здесь только что. А потому слетел вниз к озеру, намереваясь окунуться. Охладить голову, упорядочить мысли хотя бы немного, хотя бы немного, потому что сердца мне не охладить…
        Но Дамэ достал меня здесь, на берегу. Он не входил в воду, надо заметить, вообще никто, кроме нас с Аяей, не решался купаться здесь, на всех непростое озеро наводило необъяснимый страх и только нам нравилось. Бывший бес сел на камень и поджидал, пока я выйду из воды.
        – Почему Он был здесь? Чего хочет от тебя? – спросил Дамэ, напряжённо глядя на меня, когда я вышёл на берег.
        – Что тебе не спиться-то ни свет, ни заря? – спросил я, не думая стыдиться наготы. Но Дамэ и не глазел, конечно.
        – Я всегда чувствую и вижу Его, это Он меня теперь не видит. А тебя видит… ты, я понял, отказал ему в чём-то… не принял его помощи, чтобы Аяю найти? Это сильно.
        – Ты можешь её найти? – спросил я, будто бы и между прочим, но, надеясь, на деле, что он скажет, что может, нашел же он нас некогда, никто не нашёл, а он…
       Но меня ждало разочарование.
        – Нет, Арий, я тебя могу найти, потому что к твоей крови подмешана Его, – сказал Дамэ, качнув головой и глядя на уже снова успокоившуюся гладь озера.
       Вот оно что… меня нашёл, вот так, дожил, стал своими бесам…
        – Как вы потеряли Аяю? Как это произошло, Арий? – спросил он со злостью и раздражением в голосе. – Как это могло произойти?! Как проворонили?!
        – Рассказать в тысяча первый раз? – огрызнулся я.
        – Не надо… – выдохнул Дамэ, провёл по лицу ладонью. – Но… что вы с Эрбином надумали делать теперь? Как отбить её у наших врагов?
        – Думаю, долго думать не придётся, предполагаю, что те, кто украл её, скоро сами явятся сюда.
        Дамэ посмотрел на меня.
        – Это… наши? То есть… остальные предвечные?
       Я посмотрел на него, уже не отвечая, что спрашивать, будто неизвестно, кто вот-вот явится сюда убить меня, а со мной и остальных... Я натянул штаны, потом и рубашку на мокрые плечи, волосы ещё намочили рубашку. Я думал сейчас, как им всем сказать, куда подевался Эрик, вот Рыба на стол собирает, все садимся, и… что такое?! Где Эрбин?!..
       Когда всё это произошло, я не сказал ничего, ожидая, что они сами догадаются. Но им и догадываться не пришлось, потому что Дамэ сказал за меня:
       – Его соблазнили силы Зла.
      Спасибо тебе, Дамэ, и за то, что ты когда-то охранял Аяю и остаёшься верен ей по сию пору, и за то, что теперь избавил меня от обязанности объяснять, что я потерял не только Аяю, но и брата…
        Но… я обернулся по сторонам, оглядев всех, кто сидел за нашим скромным столом, со мной рядом тех, кто не побоялся прийти, кто верит, что во мне не живёт Зло. Но готовы ли они умереть за это убеждение? Что им я, если меня оставил мой брат? Если Аяя предпочла быть с ним в том белокаменном чудесном дворце. Если предали они, то как я могу рассчитывать на этих, кто мне не родня и не самые близкие люди…
        – Скоро сюда придут мои враги, – произнёс я. – Рыба, Дамэ, и ты, Агори, вы должны понимать, что вам грозит смерть, если вы останетесь со мной. Если вы не захотите, я пойму и не возьму обиды в сердце. Вы не должны отдавать свои жизни, свои вечные жизни за того, кто некогда принял руку Сатаны. Да, я отверг Его после, но принял пред тем. А потому нечист и не ясен, как вы все.
        – К чему это ты говоришь? – нахмурилась Рыба.
        – Я могу увезти вас отсюда, и вы останетесь живы, потому что со мной… вы… со мной вы погибнете наверняка, – сказал я, выпрямившись.
        – Не надо, мы могли бы уйти и сами, если бы считали, что это правильно. Мы остались бы с Мировасором, – ответил Агори, свободно. Именно так – свободно, его сердце не трепетало, а горло не сжимал страх.
        – Вы не понимаете! – возразил я, вот глупцы, надумали геройствовать. – Я не погибну, меня нельзя убить, на мне Печать Бессмертия. А вы…
        – Печать – да, но плоть твою можно изранить, сжечь, заставить страдать, и ты будешь жив при этом, – сказала Рыба, лучше всех осознающая, что такое Печать Бессмертия, какое это проклятие на деле. – Не думаю, что ты заслужил страданий больше, чем претерпел уже. А нам… Мы, Арий, не настоящие предвечные, как вы, нам самим по себе и вовсе делать нечего, мы можем быть только при вас, иначе наше существование и вовсе теряет смысл.
       – Смысл… сказал бы ещё кто, где они все эти смыслы… – выдохнул я.
       Я хотел оградить их, этих славных людей, но они сами зачем-то лезут под копья и стрелы. Зачем? Что я им?..
        – Зачем? – усмехнулся маленький Агори. – Не странно ли ты рассуждаешь, Арий? Когда-то Мировасор ввел меня в сонм предвечных, и я почитал его, как наставника, как учителя, но он, несмотря ни на что, не видел во мне равного. Ты же принял и меня и мой дар с уважением, прислушивался к советам, допустил к своим знаниям. Но даже не поэтому я принял твою сторону, а потому что ты научил меня самому большому – никогда не сдаваться. Даже, когда надежды уже не может быть, когда выхода нет, ты не останавливался, ты стену Смерти пробил своей горячей душой, ярчайшим факелом сгорая сам, и это всё произошло не просто на моих глазах, но в нескольких шагах от меня. Так что – нет, Арий, я лучше тут умру, отстаивая тебя, чем стану прозябать одиноким предвечным ещё многие тысячи лет. Ты стал мне товарищем, а твой брат названным братом. И я не верю, что Эрбин предал тебя. Даже ради страсти он не поступил бы так с тобой. Не знаю, как обманули его, но, думаю, и это выяснится…
        Я обвёл их взглядом, поредевшие, но твёрдые ряды моих союзников. Дамэ покачал головой, вслед за остальными:
        – Арий, мы были с тобой в самые чёрные твои дни во времена служения Вечной, и я, как никто знаю, что это такое быть в Его власти и взбунтоваться. Как сладко быть Его частью и как тяжело остаться без Его покровительства. Но ты не испугался теперь, перед лицом надвигающихся врагов, разве я могу оставить тебя? И что моя жизнь, когда я даже не человек?
        – Ты человек, – сказал я. – Вы все люди, самые смелые и преданные. И если кто-то из вас погибнет, это тяжким камнем ляжет на моё сердце.
      Агори улыбнулся:
       – Почему ты не думаешь, что мы можем оказаться полезны тебе? Я могу передвигать скалы, как никто не может, Дамэ всё слышит и видит как никто иной, а Рыба… – он вдруг усмехнулся. – Ну а как без женщины в стане? Смысла нет тогда и бороться, ежли женщины за спиной нет, ежли защитить некого, кроме себя. Нет?
       Рыба ласково толкнула его в плечо, и все мы засмеялись, потому что Агори был едва ли не вдвое меньше Рыбы, которую он намеревался защищать.
Глава 3. Путь к свободе и женские сети 
        Мы выступили в поход, как и хотел Мировасор очень быстро, на другое утро, как Эрбин оказался в наших руках. Но армия наша была велика и когда первые уже устраивались на ночлег, пройдя много вёрст, последние ещё только выдвигались. Ясно было, что лошадей и слонов, что шли теперь с нами, нам придётся оставить при приближении к предгорьям, потому что там от них не будет толку, и взять у местных жителей ишаков для перевозки поклажи. До гор мы добрались бы в седмицу, но с армией путь наш удлинялся вдвое и даже втрое. Мы ехали не без комфорта, но я всякий день возвращался своими водными путями назад во дворец, во-первых, чтобы увидеть Аяю, а во-вторых: потому что Мировасор считал, что это убедит Аяю в том, что всё по-прежнему, все на местах, и ей не придёт в голову, что на Ария выдвинулось войско. Впрочем, думал я, ну узнает она и что с того? Что она сделает? Прилетит сюда, чтобы увидеть, как погибнет её возлюбленный Арий? Я бы только порадовался, если бы она увидела это, и поняла, как неверен был её давний выбор…
        Но теперь при ней неотлучно был Эрбин, что весьма осложняло мои дела с нею, выздоровевшей, но ещё очень слабой. Три или четыре дня их продержали спящими, но после выпустили из глухих объятий Бога сна, потому что иначе они могли бы уже никогда не проснуться. Но и после, когда они проснулись, Аяя ещё очень слаба, почти не могла ходить, и Эрбин был при ней неотступно. Однажды я сказал Басыр, что не входила даже в их покои:
        – Почему бы тебе не отвлечь Эрбина от Аяи хоть ненадолго? Разве вам не о чем поговорить? Ты не хочешь рассказать Эрбину о вашем с ним сыне? О том, что здесь правят ваши с ним потомки… Ведь он ничего не знает, разве это правильно? Неужели ты сама не скучала по нему?
      Удивительно, но она покраснела, отводя узкие, уведённые к вискам глаза.
       – Он не скучал по мне, – негромко проговорила она.
       – Басыр, отвлеки его на некоторое время, я не вижу Аяю наедине с того самого дня, как они очнулись от вашего сонного напитка. В конце концов, это и в твоих интересах, чтобы оживающая Аяя выбрала меня, а не его.
       Басыр посмотрела на меня и… последовала моему совету. Я застал Аяю в саду, где она сидела на краю пруда, опустив ножки в воду. Она очень похорошела и порозовела за прошедшие несколько дней, и хотя всё ещё оставалась очень худой, но губы были уже розовыми, а кожа не бледной, а белой, как раньше, подобной нежным и прозрачным лепесткам лилий. Платье охватывало её выше талии, свободно струилось, разложенное по траве позади неё, я увидел голые острые коленки и тонкие ножки. Да, такая худоба никого не красит, но она снова становилась изумительно красивой, какой я впервые увидел её, и какой она поселилась в моём сердце. Даже её стриженая головка выглядела теперь не жалко, но мило и трогательно, хотелось потрепать её по затылку, и легко было поцеловать в шею... что я и сделал. Она вздрогнула, обернувшись, и заливаясь краской, поспешила опустить подол пониже на колени, едва не сбросив весь подол в воду.
        – Ты что это, Орсег… Ты… так не делай, – проговорила она, краснея и подняв плечи, будто зябла. – Не забижай, нехорошо…
        – Не стану, не сердись, – сказал я, впрочем, садясь рядом с нею. – Не прогонишь?
        – Что спрашивать, али не в плену я? – сказала она, пожав плечами.
        – Сердишься по сию пору, что я увёз тебя?
        – Что сердиться? – выдохнула она. – Вы затеваете войну, ясно, что я трофей, который ты приготовил для себя. Теперь я здорова, самое время приступить, верно?
        – Ты скажи мне, – взволновался я.
       Аяя покачала головой, не глядя на меня:
        – Нет, Орсег.
        – Я подожду.
        – Не жди напрасно.
        – Потери выжигают сердце, когда-то ты уврачевала свои раны рядом со мной. Не помнишь того, но помню я…
      Она не сказала ничего, покачав ножками в воде, сквозь прозрачную воду они казались ещё белее. И розовые пяточки, пальчики, ступни… у меня закружилась голова…
        – Не застудись снова – сказал я, заставив себя перестать смотреть на эти ножки, чтобы тут же не повалить её на траву...
        – Теперь не страшно, теперь со мной Эрбин, – негромко сказала Аяя, и я заметил, что губы её чуть-чуть тронула улыбка. Как жаль, что пришлось призвать Эрбина, как неудачно то, что она заболела, и мы, всеумные предвечные, оказались неспособны излечить её без него. Но, когда я говорил об этом Мировасору, он лишь усмехался: «Думаешь, Аяя надолго осталась бы при нас, будь она здорова? Она сбежала бы сразу, при первой возможности, нам в темницу пришлось бы её посадить. А так… сама судьба посадила её в темницу нездоровьем». Не поспоришь, насколько я знал Аяю, она поступила бы именно так – сбежала бы от нас. И теперь не надо забывать об этой возможности, тем паче с ней Эрбин. Хотя одной ей, пожалуй, в чём-то и проще, она может улететь, он – нет, а его она, конечно, не бросит.
        – Эрбин… да, в этом он всесилен, – усмехнулся я, потешаясь и злорадствуя про себя, как ловко Мировасор отнял у Ария двоих его главных союзников, и тем ослабил его, как ничто иное не могло бы ослабить. Это удар силы поболе, чем может нанести многотысячная армия, идущая к его порогу, где бы он ни был.
        – Я вижу, ты осмелился явиться к моей жене, пока меня нет рядом?! – вдруг услышал я за своей спиной. – И смеешь обсуждать меня за моей спиной. За это можно лишиться рыбьей твоей головы.
        О, конечно, это явился Эрбин и стоял теперь возле нас. Я поднялся, не собираясь сидеть так, что мои глаза были на уровне пониже его богатого пояса. Мы одного роста с ним, как и с Арием, и если до сих пор при наших встречах здесь, он не проявлял дружелюбия, но и в открытую не пытался враждовать, то сейчас его темно-синие глаза пытались прожечь во мне дыры.
        – Не стоит, Эрбин, угрожать тому, кто держит в своих руках твою жизнь и жизнь твоей жены. Хотя… быть может, её жизнь тебе как раз безразлична, ведь ты почему-то уступил жену своему брату.
         У Эрбина ещё холоднее сверкнули глаза:
        – Ну, моя жена, как вздумается, так и поступаю. А насчёт плена – верно, ты прав, вы хитро заманили меня, похитив Аяю.
        – Именно так. И днесь поступим с тобой так, как вздумается нам. Тогда и Аяя…
         – Замолчите! – произнесла Аяя, поднимаясь тоже. – Орсег, если ты пришёл, чтобы позлить Эрика, то лучше убирайся и не являйся боле, так оно будет честнее.
        Она была, конечно, меньше нас, а теперь из-за худобы и с этой стриженой головкой, казалась совсем маленькой, но, несмотря на это, её значение для нас двоих было таково, что мне показалось, я смотрю на неё снизу вверх.
        – Нет, злить я никого не намеревался, – сказал я примирительно. – И что Эрбин ярится, я не знаю.
        – Я не люблю заставать чужих мужчин возле моей жены, – сказал Эрбин, задирая подбородок, ободренный её поддержкой.
        Я не мог не расхохотаться ему в лицо:
        – Это да! Этого ты, конечно, не терпишь!
       И напрасно, потому что тут же, словно и, не замахиваясь, так молниеносно это у него вышло, он залепил мне кулаком в лицо, отчего я упал навзничь, но, к счастью в воду, которая тут же и оживила меня, отрезвила и придала сил. Я проворно выбрался на берег, намереваясь такой же удар послать и в Эрбина, но Аяя предупредила моё намерение, встав между нами.
        – Нет! Не смей трогать его! Мы в плену у тебя, бесчестно бить своих полоняников! – воскликнула она, сверкая почерневшими глазами.
       Я отступил, опуская кулаки и унимая ретивое, готовое сорваться, но хорошо, что Аяя ещё недавно была так тяжко больна и теперь ещё не выглядела прежней, это заставляло трепетнее относиться к ней, потому только я и не расходился во всё сердце в этот миг.
        – Ты права, Аяя, не следует напрасно обижать того, кто грызёт цепь, на которую его посадили. Но ты можешь стать свободен, Эрбин, как и ты, Аяя, если примете нашу сторону и займёте достойные места среди нас. Никто вас врагами не числит.
        – Не стоит, Орсег, – поморщившись, сказал Эрбин, потирая костяшки пальцев, что ударились о моё лицо. – Вералга всякий день увещевает об этом, но, поверь, наше союзничество вам проку не принесёт. Потому что мы никогда не предадим Ария.
        – Вы уже предали его. Вы предали его тем, что вы женаты. Он отдал себя на растерзание Смерти, паче – отдался Врагу Человеческому, ради вас двоих, более всего ради неё, конечно, а вы… Так что вы уже предали его.
       Они оба немного померкли от моих слов, на том я и ушёл. Ничего, будет о чём поразмыслить нашим «честным» пленникам, собьёт с них спесь. Это была моя маленькая месть за синяк, набухающий на скуле…
     …Поразмыслить нам, и верно, было над чем. Первое – это Басыр, которая ранее не являлась в эти покои, что были отведены Аяе, но и я не покидал их с той ночи, как явился сюда ни на час, потому что опасался разлучаться с Аяей в этом вражеском стане. Потому я не оставлял её и спать ложился рядом с той же целью. Я не позволял себе даже думать сейчас о том, чтобы заняться любовными играми с ней, и не потому, что после болезни она была слаба и нехороша, это было не так, теперь остающаяся слабость и эта худоба, даже стриженая тёмная головка стали притягательны для меня как-то особенно, так что приходилось бороться с собой всякий миг, казалось, это новая Аяя, она и не она, а это возбуждало. Но потому, что днесь оба мы с ней были объединены преданностью Арику, не позволяло мне даже думать о том, чтобы коснуться её как жены. Так что подводный царёк неправ, никого мы не предали, как бы он ни пытался колоть нам глаза нашим супружеством.
       Но всё же теперь мы понуро шли по дорожке сада, под нашими подошвами поскрипывали камешки, которыми она была посыпана.
        – Надо бежать отсюда, Эр, – тихо сказала Аяя. – И поскорее. Сдаётся мне, что они теперь выступили войском на Арика.
        – Войском? Откуда у них войско? Я думал…
       Признаться, я думал, они нарочно украли Аяю, чтобы так выманить Арика к себе и убить. И мне странно было, что от них не было предложений об этом всё то время, что прошло. Но Ар сам сказал мне: «Она не захочет быть приманкой, не пошлёт мне веси, где она, знает, что едва я явлюсь, попаду им в лапы»… Так и вышло, потому им пришлось выманить меня. Теперь они знали, где Ар, теперь на их стороне Смерть.
       Аяя остановилась и обернулась по сторонам, проверяя, не слишком ли близко к нам стоят невольники, больше похожие на стражников. И произнесла очень тихо, ещё тише, чем перед этим:
        – Они собирали по всему миру «воинов Света», как они себя назвали. Они – Свет, а Огник – Тьма. И ведут теперь тысячи людей и даже некоторых из предвечных с других континентов, чтобы низвергнуть Огня в Ад.
        – Откуда ты это знаешь?
        – Я была в забытьи, но не вовсе без сознания, я многое слышала из того, о чём они говорили. И это войско где-то здесь, Эр. Басыр – здешняя Богиня, всесильна над местными людьми и по её велению они сделают и пойдут куда угодно. Куда ей угодно… Особенно воевать за «Добро», коим они себя почитают. И ещё многие приплыли через океан сюда, ведомые своими вождями, и некоторыми предвечными тож. Правда Мировасор не приближает их к себе, как тех, что мы знаем.
        – Понятно. Боится, что и они, как и мы поймут, что он силён только честолюбием и неуёмной жаждой единолично властвовать, – усмехнулся я.
        – А что сказала тебе Басыр? – Аяя заглянула мне в глаза. – Я не знала, что вы знакомы с нею. Я и видела-то её от силы два-три раза.
        – Знакомы… – нахмурился я, смущаясь. – Мы знакомы, но… Ты не помнишь, конечно, когда мы с тобой приехали на Байкал, мы путешествовали по стойбищам долго, помнишь?
        – Конечно.
        – Вот тогда я и повстречал Басыр…
       Теперь пришёл черёд Аяе нахмуриться, она кивнула задумчиво, не глядя на меня, и пошла дальше по дорожке. И негромко произнесла:
        – Давнее знакомство.
        – Оказывается, она тогда понесла от меня. И… теперь половина махараджей на этом брегу Инда – это мои прямые потомки.
        – Тебя это взволновало?
        – Нет. Не это… У меня так много потомков, Яй… что… если честно признаться, меня волнует судьба только тех моих отпрысков, кого я вырастил сам, – сказал я, чувствуя себя каким-то непутёвым мерзавцем, забывающем своих детей, хотя никогда таким не был. И всё же почему-то было стыдно сейчас признаться ей в этом. Но надо признаться Аяе кое в чём ещё. И я сказал со вздохом: – Меня взволновало другое: Басыр, похоже, влюбилась в меня.
        – Тогда или ныне? – спросила Аяя, коротко взглянув на меня.
        – Ну… тогда и… как будто любит по сию пору, так она говорит. Все эти годы, а их уж тысячи…
        – И что ты с этим хочешь делать?
        Я посмотрел на её волосы, блестевшие мягкими короткими завитками в мелких лучах солнца, порезанных густой листвой над нами, шейка казалась слишком длинной теперь, как и руки и ноги, когда эта худоба теперь оставит её…
       – Быть может, это будет нам как-то полезно? – с сомнением сказал я, потому что и правда не знал, что с этим делать, Басыр застала меня врасплох сверканиями своих глаз и жаром в голосе, с которым она говорила со мной сегодня о прошлом и о настоящем…
       Мне было не по себе, словно я виноват – бросил её одну беременной, и не вспоминал ни разу за прошедшее время, к тому же, не будь она предвечной, вообще бы её не запомнил… Я это осознавал в течение всего нашего с нею разговора, она жарко наступала, повторяя как заклинание: «Я любила тебя всегда!», и мне становилось не по себе, словно впервые в жизни охотник не я, а женщина, с которой я говорю. Это было неприятно и отталкивало до тошноты, хотя она была хороша необыкновенно в то утро: замысловатая корона и многочисленные украсы подчёркивали её необычную красоту, она позвякивала серьгами, браслетами на руках и ногах, шёлк облегал аппетитные формы её тела, а она умеет принять позу, при которой они становятся особливо привлекательны, и в каждом её движении чувствовался расчёт, тренировка, давнишний план. Но глаза горели яростным огнём, как и губы, маленькими вишенками алея и блестя, словно она только что облизывалась, глядя на меня. Да, это было неприятно, чувствовать себя козлёнком, которого обхаживает удав, выкладывая и выкладывая кольцо вокруг, но и льстило, что такая великолепная предвечная говорит не всё это, как помнит ту нашу последнюю ночь, как, заглядывая в синие глаза моих потомков, в каждом видит меня и томится при том тщетной неразделённой любовью. Любовью на тысячи лет… Всё это было как-то несоразмерно, как-то не так, как должно, как бывает у всех людей, и потому вогнало меня в растерянность и замешательство.
       – Полезно? Если ты станешь… станешь с ней… с-спать? – нахмурилась Аяя, останавливаясь.
       Она смотрела на меня с тревогой, и я увидел, что от злости у неё покраснели щёчки и даже губы. Что же… она ревнует меня? Аяя меня ревнует?! Ну, это, я вам доложу, стоит дорого! Это стоит ста талантов и не серебра, злата!
       – Я… об этом не думал ещё… – пробормотал я. – Но… её отношение может нам помочь пробить брешь в их объединении.
        – Я не хочу, чтобы ты это делал, – сипло проговорила Аяя.
        – Почему?
        – Потому что она обманет тебя, и мы попадём в ловушку, вместо того, чтобы выбраться. Басыр тут хитрее всех. Она всех обманывает и юлит, меж пальцев проходит, проскользнёт даже в игольное ушко. Она знает, что победа спорна, а потому до последнего будет стараться оставаться меж нами.
        – Думаешь, она обманывала меня, когда… – произнёс я, чувствуя разочарование, как это ни странно.
        – Нет. Почему бы ей не влюбиться в тебя? И почему не помнить о том всю жизнь? Тем более что она вырастила вашего сына… – не без грусти добавила Аяя, отвернувшись и очень тихо, и продолжила наш путь.
        Прошла несколько шагов и обернулась:
        – Только ты тоже ведь не глупый, а, Эр? И… словом, не мне тебе подсказывать… но… не будь таким олухом, как когда-то был с Зигалит. Не все женщины добры и чистосердечны, как ни горько мне это признавать… Дай Басыр то, чего она хочет, если ты хочешь этого сам, но и возьми, что нужно тебе. Если она ловка и изворотлива, будь как она, если не можешь быть хитрее. И не верь ни одному её слову, потому что сейчас она не просто женщина, она та, кто вместе с остальными хочет убить Арика. Но при том сохранить и взять тебя. Хотя…. – она вздохнула и опять отвернулась. – Хотя я всё равно не хочу, чтобы ты спал с ней… даже, если это нужно… для дела. Или для чего иного…
        – Может и не нужно, – сказал я.
        Да, было о чём поразмыслить… Басыр, действительно, не так проста, как можно было бы думать сходу, и хитра, и оборотиста, она настолько старше всех нас, что набралась и мудрости и изворотливой ловкости за свою жизнь немало. Как верно она говорила тогда со мной в виде старухи на Байкале, как всё ложилось мёдом на мою душу, говорила то, что я сам хотел слышать…
       И всё же мне не хотелось поверить, что страсть её притворна. Самолюбие пищало во мне, не желая заткнуться: все и всегда любили меня, и Аяя любит, вот и ревнует теперь. Возможно даже, говорит всё это из ревности, чтобы не дать мне соединиться с Басыр хоть ненадолго.
       Надо бы с Вералгой потолковать…
       Именно это я и сделал, когда Аяя уснула после обеденной трапезы. Я вышел из покоев Аяи в коридор, что вел по дворцу и представлял собой на деле анфиладу просторных залов, подпираемые белыми стройными колоннами и арочными вырезами переходов. Но едва я вышел за дверь, двое из десяти невольников шагнули мне навстречу, и это мне сразу показало, насколько мы «свободны» здесь.
        – Я хочу видеть госпожу Вералгу – сказал я.
       Они поклонились мне, прижав ладони к сердцу, и почтительно пригласили идти за собой. Да, они уважительны, так приказано им, но буде сказано иначе, церемониться не станут – за поясами у них по две кривые сабли, а в руках копья, да и кулаки такие, что телёнка убить можно ударом.
       Мы шли довольно долго, и я сумел разглядеть за это время, насколько огромен и великолепен этот дворец. Залы и коридоры его были огромны и прекрасно ориентированы, так, что зной и прямые лучи солнца не проникали внутрь, здесь было прохладно, витали запахи сада, журчали бесчисленные фонтаны, расхаживали павлины, трели и чирикание птиц отдавались от высоких стен и сводов, заполняя дворец своеобразной райской музыкой. Поистине чертоги, достойные Богини, как бы она ни называлась...
        Покои Вералги были роскошными, куда более богатыми, чем те, где мы помещались с Аяей, хотя поначалу те мне казались прекрасными и только в сравнении с этими померкли. Но я не разглядывал мебель и убранство, я в целом заметил разницу: посверкивание злата отовсюду, драгоценных камней, слоновой кости, даже жемчуга, драгоценных тончайших шелков, колеблемых небольшим ветерком, влетающим в проёмы окон и выходов в сад. Среди этого великолепия я не сразу заметил Вералгу. Она поднялась мне навстречу с ложа, на котором в беспорядке были разбросаны подушки, а рядом стоял столик с разнообразными сластями и шербетами.
        – Ты хотел меня видеть? Осмелился даже прийти… – спросила Вералга.
        – Не поприветствуешь внука? – я раскрыл было объятия.
        Но она и не подумала прийти в них, как делала всегда прежде.
        – Ты давно мне не внук, – нахмурилась Вералга, отводя взгляд. – Вы оба с Арием. С того времени, как он взял руку Сатаны, а ты принял его сторону. И добро бы из преданности и любви к брату. Нет, только из-за неё, из-за Аяи…
        – Арик не держит руку Сатаны, Вералга. Он тот же, что и был. Вслушайся в свои слова, если бы ты была права, разве Арик позволил бы вам похитить Аяю, прятать её так долго и уморить до смерти, и кроме того, собрать войско, чтобы идти на него? – сказал я, внимательно глядя на неё.
       И по бледности, мгновенно обесцветившей ей губы и щёки, даже в тёмно-серые глаза, я понял, что Аяя права, войско имеется, Вералга испугалась того, что я знаю.
       – Ты… откуда ты это узнал? – спросила Вералга.
        – Разве это не так? Подумай сама, Вералга, с кем ты ныне против тех, кого всегда считала своей семьёй.
        – Я не против Арика, но против того, куда он свернул в своём ослеплении. Я тоже любила и люблю, но перейти на сторону Тьмы…
        – Не надо сравнивать себя и Арика, – дрогнув сердцем, сказал я. – Никто не сможет и вообразить, что было в его душе, когда он принял то решение для себя… И… ты не видела, что было с ним, что ему пришлось пережить, преодолеть после, какой ужас… что стало с ним в том огне… И чего мне стоило вернуть ему здравие. Ведь его боль становится моей… Так что, не суди о том, о чём ты ничего не знаешь.
       Вералга походила передо мной туда-сюда, шелестя по узорчатому мрамору сложно вытканным, тёмно-розовым с серым и золотым обширным подолом своего великолепнейшего платья, таких я не помню у неё даже в байкальские или кеметские времена, когда она была тёщей царя Байкала и нашей бабушкой, а после всесильной Исидой. На лбу её лежала витая тиара, покачивались многоярусные подвесчатые серьги, и это притом, что она никого не ждала, и значит, нарочно не наряжалась, то есть это её будничный вид. Я вспомнил Аяины скромные, едва ли не сиротские белые и розовые платья, что она надевала здесь, ни вышивок, ни золота. Но что удивляться, мы пленники, ведь даже сюда, к Вералге, я пришёл в сопровождении стражи, потому что эти невольники, в отличие от других, стоявших в коридорах, были вооружены, и у наших дверей я видел их по пять с каждой стороны от входа, и в саду через каждые десять шагов стояли такие же стражи, так что сторожили нас всерьёз.
        – Это ослепление… это безумие из-за Аяи… неужели ты считаешь, что эта страсть стоит того, чтобы погибнуть? – сердясь, сказала она, тиская выкрашенные красной хной пальцы со сверкающими отполированными ногтями.
        – Не спрашивай меня, Вералга, спроси себя, – сказал я, намекая на то, что ей знакомы чувства, о которых она говорит. – А, кстати, где Викол?
        Вералга остановилась, дёрнув плечом, и ответила, будто о неважном:
        – Ну где… где всё время пропадают мужчины? У них с Мировасором находятся занятия, да и своей философской болтовне они уделяют столько времени, сколько ничему другому. Я устаю от их умствований.
        Что-то в этом ответе было не так, как и во всей Вералге было не так, и в её покоях, к тому же она отвернулась, отвечая, словно прятала лицо от меня, смущена, что я намекаю ей на её вечную любовь с Виколом?
         Но я не стал сейчас задумываться, потому что вообще шёл сюда за другим. Поэтому я спросил её о Басыр. У Вералги сразу расслабились плечи, порозовели губы. Она с облегчением выдохнула и села на диван, приподняв ноги в замысловато сделанных туфлях, расшитых золотом и рубинами, с загнутыми носами и притом без задников, отчего они легко спадали с ног, особенно при быстрой ходьбе, но Богини чужды суеты, им такая обувь вполне пристала. Вералга устроила ноги на скамеечку, нарочно предназначенную для этого или для того, чтобы на неё могла сесть служанка и помассировать госпоже ноги или обработать ногти. А ногти и ступни, как и ладони у неё, как и у Басыр, были разрисованы замысловатыми красными узорами, над ними, думаю, всякий день трудятся умелицы.
       Здесь было столько рабов и всевозможных прислужников, что избыточная авгалльская челядь по сравнению с этой армией показалась бы жалкой кучкой. Вот и в этих покоях у Вералги, рабынь было столько, что мне казалось, они выходили из стен, чтобы выполнить любое желание госпожи. Вот сейчас две из них принесли напитков, фиников и смокв, сваренных в сахаре розовых лепестков, и ещё чего-то, что я уже не разглядывал. Три другие – кувшины с напитками, тут же запотевшими и теперь плачущими своей испариной, мелкие капельки стекали на серебряную столешницу, ножки же столика были вырезаны из слоновой кости. Верно, надо быть несметно богатыми, чтобы содержать столько слуг, чтобы заказывать мастерам все эти чудесные творения мебели, посуды, украс, одежд… Какая-то немыслимая роскошь. Я знал толк в роскоши и любил окружать себя богатством и красотой, но так не жил никогда, даже для меня всё в этом великолепном дворце было избыточно, словно нереально. Даже сад был так многоцветен и богат всевозможными растениями, павлинами и бабочками, даже золотыми рыбками в прудах, что казался нарисованным каким-то фантазёром с детским буйным воображением. Особенно сильный контраст получался, если вспомнить, где и какой я повстречал Басыр впервые, когда она носила платья из шкур, расшитые кожаными шнурочками и каменными бусинами…
        – Оно понятно, – засмеялась Вералга на это замечание. – Басыр временами надоедает роскошь и она уходит к людям, чтобы жить самой простой жизнью, пока не надоест, тогда снова устраивает себе восхождение на вершины божественного существования. При нашей вечности нет  ничего хуже однообразия... А что Басыр? С чего она вдруг заинтересовала тебя? – спросила Вералга и взяла двумя пальцами, и довольно манерно, засахаренный финик. Куда там Богине Исиде, жительница сераля ни дать, ни взять, подумалось мне, и это показалось забавным, потому что Вералга никогда прежде не вела себя так и ничем не напоминала скучающих курочек из этих обиталищ. – Ты не помнил о ней всё это время, все эти тысячи лет. Или что, Аяя сделалась теперь так нехороша, что ты решил вновь заняться Басыр?
        – Может быть, и так, ещё не знаю, – как можно легче сказал я, выдохнув беззаботно и откидываясь на подушки роскошного дивана, стоящего напротив её. – Что делать ещё в плену, пусть даже мы и в золотой, но в клетке… Боюсь только, Басыр слишком влюблена в меня, и если я… ну, скажем, со скуки, или потому что она всё же прелестна, или правда пылает ко мне страстью, если я снова стану её любовником, как ты считаешь, не поймет ли Басыр это как ответную страсть? Не хотелось бы обманывать ее ожиданий. Всё же… и чувствовать себя виноватым в её душевных страданиях.
       – В чём?! – сморщила носик и рассмеялась Вералга, вытирая пальцы вышитым шёлковым потиральцем. – Ну, Эрик!.. Ты меня насмешил!.. Неужели ты и вправду думаешь, что такая женщина как Басыр, такая сильная, такая великолепная, что создала здесь настоящий культ, посвящённый ей, который живёт и будет жить, неужели мог даже помыслить, что она может быть так глупа, как эта твоя кукла Аяя?! Страсти, страдания… перестань! Нельзя быть предвечной и испытывать любовные томления и страдания любви.
       Мне было странно слушать эти речи. Я охотно согласился бы с её словами, если бы я сам не испытывал все эти чувства уже так долго, что забыл, когда жил без этого. Но спорить с ней я не стал, самое главное для себя я понял, то ради чего и пришёл сюда. Мне сразу стало легче, право, Басыр – мастерица обводить людей вокруг пальца. Даже таких, как я. Ведь я уже попался на крючок…. Ай да Басыр, умница, знала, на что ловить меня… Олух я и есть, права Аяя. Ничего, получать щелчки по носу тоже полезно: теперь, по крайней мере, я знаю, как мне действовать с Басыр. Теперь я буду показывать ей то, что она хочет видеть, так же, как делает она, я стану её зеркалом.
       Когда я вернулся в покои Аяи, то застал её за записями. Книги она попросила в первый же день, как мы очнулись от странного сна, со словами: «Наконец-то прекрасно вижу!», а вот теперь она что-то быстро писала и даже чертила на небольшом листе рисовой бумаги.
        – Что это? – спросил было я.
       Но она ждала и меня, и моего вопроса.
        – Смотри, Эр! – воскликнула она, поднимаясь от стола со своим листком.
        Она показал мне какой-то чертёж и расчёты, сделанные, кстати, их, здешними, индийскими цифрами, когда она всему учится? Впрочем, должно вопрос надо поставить иначе: почему я так мало учусь?..
        – Я точно знаю, где мы, до версты. Мы недалеко от нашего дома. Если построить самолёт…
       – Что сделать? Яй… построить самолёт? – изумился я. Как она собирается сделать это, сидя здесь, взаперти?!
       – Конечно! Иначе нам добираться чересчур долго, да и опасно, – рассмеялась Аяя. – Ты отвлечёшь наших дорогих предвечных «друзей», а я… наведаюсь к тутошним мастерам.
        – Ты с ума сошла?
       Я не верил своим ушам, какое-то безумие… От отчаяния тронулась умом?
        – Нет, Эр, я всё продумала. Отсюда до наших гор всего пара дней лёту, а если не приземляться для привала, то и сутки.
        – Подожди… но как ты собираешься выбраться отсюда?
        – Сегодня ночью, как стемнеет. Я сшила себе здешнюю мальчиковую одежду. Теперь, когда во мне женщину можно угадать только по платью, я могу прикинуться мальчишкой.
        – Сшила? Когда это? – изумился я. Я ведь не отходил от неё ни на шаг, ни днём, ни ночью.
        – Когда, хо! Будто времени много нужно! – хмыкнула она. – Да сию ночь и сшила, вон из платья, подумаешь, что там шить, они почти голые ходят в этих жарких странах.
        – А голос? У тебя же девчоночий голос, – растерянно пробормотал я.
       Аяя лишь усмехнулась, пожав плечом.
        – Подумаешь, важность, молоденький мальчик только и всего.
        – Ты, похоже, всё продумала уже.
        – А для чего столько дней я тут валялась? Быть без сил, не значит быть без ума, – легко ответила Аяя, поднимаясь.
       Она подошла ко мне, светясь улыбкой.
        – Сию же ночь отправлюсь. Нельзя медлить, потому что строить самолёт не такое быстрое дело, всё же я не Арик, он может всё сам, а мне придётся объяснять здешним столярам, что и как надо сделать.
        И она кивнула на другую стопку бумаг, где я угадал чертежи и рисунки деталей самолёта.
        – Не боишься им рассказывать секреты? – спросил я, всё же Басыр тут Богиня, а ну, как до неё дойдут слухи о какой-то деревянной птице?
        – Я боюсь опоздать, – уже не улыбаясь, сказала Аяя.
        – Арик и без нас справится. Он сильнее всех их дурацких армий. Людишек жаль, конечно, но его они не возьмут. У него ведь и помощники имеются и не слабые люди.
        Она покачала головой:
        – Без нас он слаб, и ты знаешь почему.
        – Ты о ревности? Это глупость! И эта его собственная глупость делает его слабым.
        – Неважно, что делает его слабым, его глупость или наше настоящее предательство, но надо вернуться как можно скорее. Что, если они уже вышли туда? Что если… Это очень близко, они дойдут туда за пару седмиц. И он будет один против них.
       – У него есть помощники.
       – Но нет нас. А без нас с тобой от самого Арика остаётся десятая часть, мы двое и усиливаем его, как ничто и ослабляем. Потому нас и оторвали от него, – сказала она, глядя мне в глаза огромными своими очами, теперь кажущимися гигантскими, на исхудавшем лице. – Давай не позволим этим самозваным и даже ложным «воинам Света» убить Арика.
        – Не может быть, чтобы они смогли его убить.
        – Ты хочешь это проверить?
        – На нём Печать Бессмертия, – напомнил я.
        – Верно, – кивнула Аяя. – Так же, как верно и то, что Вечная более всего желает получить его вновь. И знаешь, что будет с ним тогда? Она не сделает его больше Богом Смерти, или  своим Ангелом, как когда-то, нет, Эр, он станет псом-привратником у Завесы. Ты хочешь позволить Ей сделать это? – добавила она, бледнея.
        – Откуда ты… Или… – дрогнул я. – Вечная сама сказала тебе это?
        – Именно. Она не стыдится хвастать своими планами на всех нас.
Глава 4. Пятьсот вёрст
       Всё легко и просто было, конечно, только на словах. Да, едва стемнело, как я в густой здешней темноте, душной и наполненной ароматами земли и всех удивительных растений, которые стоило бы изучить и зарисовать, но теперь было не то время, выскользнула из спальни, где мы погасили почти весь свет и откуда выгнали всех рабынь, сделав вид, что станем любиться эту ночь, хотя у них тут стесняться чади было не принято, даже в этом, более того, имелся обык держать светильни, стоя у кровати, чтобы супругам или любовникам было видать друг друга…
       Я вылетела в сад так, чтобы не задеть ни одной ветви и не привлечь внимания стражников расставленных тут повсюду. Осторожно опустилась на толстый сук большого платана и огляделась. Ночью сад освещался факелами, у каждого из которых и стоял стражник, очень глупо было делать так, теперь мне было видны они все, а они не могли видеть меня, скрытую темнотой, они ослеплены огнями, возле которых стоят. Оглядев, таким образом, весь сад, поняв, что он отгорожен от остального дворца и сада решёткой, а с внешней стороны высокой каменной стеной, я перелетела на неё и осмотрела окрестности. Город был ниже по склону, недалеко, пешком идти пришлось бы около часа, а слетела я в один миг, счастливым даром наградил меня Бог, позволив летать.
       И вот я уже иду по улицам красивого города, правильно угадав сверху его ремесленные кварталы, не забывая пошире расставлять ноги и делать более длинные и размашистые шаги. На мне были белые короткие штаны, скорее завязанные вокруг талии и причинных мест, чем сшитые, так носили стражники во дворце, и я рассудила, что так принято ходить мужчинам, и рубашка из жёлтого шёлка, а на голове намотана чалма, я надвинула её пониже на брови. Конечно, туфли были сомнительные, но идти босиком было бы странно, потому что одета я была как вполне зажиточный мальчишка. Я не привлекала внимания, потому что, как мне казалось, мало отличалась от встречных мужчин, но взглядов на себе я не чувствовала. Город ещё не спал, только собрался, будь то деревня, никого на улицах я бы уже не встретила, а здесь ещё работали некоторые лавки, харчевни и мастерские только начинали запирать на ночь. Вот в одну из них я и вошла.
       Внутри царил рабочий порядок, только на первый и неосмысленный взгляд могущий показаться беспорядком. Ко мне обернулся смуглый и очень худой человек, по пояс голый, его кожа блестела, как у статуэтки из красного дерева.
        – Тебе чего, молодой господин? Не заблудился? – спросил он, едва взглянув на меня.
        – Нет, Авгун – сказала я, заблаговременно прочитав вывеску перед входом. – Меня послал к тебе мой хозяин, – сказала я, стараясь держать свой голос пониже, чтобы не проскальзывали женственные нотки, хотя это было нелегко.
        – Твой хозяин? Кто же он? Я здесь знаю всех, – прищурился Авгун, вглядываясь в меня.
        – Он гостит в том доме, на горе.
        – Там живёт Богиня Лакшми.
        – Именно. Он её гость, как и ещё несколько подобных ему господ. Хотя, конечно, мой хозяин великолепнее всех прочих, да хранят его Боги во веки веков.
        Авгун кивнул:
        – Ну да, я слышал, что к Богине прилетели её собратья. К тому же приплыло множество чужеземцев, целая армия. Они расположились в деревне по западному склону. Хвала Богам, ушли третьего дня. Стало быть, все ушли, а твой хозяин остался?
        – Он особенный гость Богини, – сказала я, отметив по себя, что не ошиблась насчёт армии.
        – Особенный? Ишь как… ну-ну, то честь. Мало, кто удостаивается такой.
        Авгун теперь всматривался в меня проницательными и даже, вроде смеющимися глазами. Сколько ему лет? Не понять. Может быть тридцать, а может быть и пятьдесят. По его копчёному лицу и сухопарому жилистому телу я понять не могла. Но в глазах светился живой огонёк, и это нравилось мне и привлекало.
       – Так для чего прислал тебя ко мне твой хозяин?
       – Вот, – я вытащила из-за пояса связку своих чертежей, в последний момент, испугавшись, что мастер не поймёт моих каракулей.
       Но нет, он отлично всё понял, и даже похвалил за толковость. Мало того, и это удивило меня более всего, он сходу понял, что за чертёж перед ним.
        – Вимана! – улыбнулся он. – Я слышал про такое… Твой хозяин что же, летучий Бог с гор?
        Он посмотрел на меня весёлыми глазами.
        – Как тебя звать?
        – А… Ай, – сказала я.
        – Чудное имечко, не наше.
        – Так и я не здешний.
        – Как сказать… – почему-то протянул Авгун, и опять посмотрел на чертежи. – И когда твоему хозяину нужна вимана?
        – Чем скорее, тем лучше. Он заплатит золотом.
        – Ишь ты, золотом. Мне златом сроду не платили, мы его только издали и видим. Ну… золотом так золотом, тогда ватагу соберу, в три седмицы управимся.
        Три седмицы, а войско вышло третьего дня!  Нету у нас и двух седмиц, а ещё долететь к Огню! У меня заколотилось сердце, как сумасшедшее.
        – Авгун! – взмолилась я, сложив молитвенно руки, я видела, у них тут принято так. – Поторопись! Молю! От того зависит жизнь.
        – Твоя, что ль? – усмехнулся он.
        – Что моя! Чего она стоит? Нет, великих, больших людей!
        – Что… хозяин-то добрый? – мягко проговорил Авгун.
        – Добрый! – чуть не плача, проговорила я. – Погибнет и он и его брат родной, коли три седмицы станете возиться!
        Авгун опустил руки  чертежами, ещё раз насмешливо посмотрел на меня.
        – Ты, вот што… ты, девка, не стыдись, расскажи, как да што.
       Я отшатнулась.
        – Я не…
        – Не пой, Ай, я вижу всё, меня энтими ухищрениями не проведёшь. Али хошь, чтобы пощупал кое-што?
       Я невольно прикрылась, ещё отступая, хотя он не делал попыток подступить.
         – При беглом взгляде, может, и обманешь, но не так… Али расскажешь, Ай, или как тебя…
         – Аяя, – сказала я со вздохом.
         – Вот-вот, Аяя. Али рассказывай, что тут за дело, али иди по добру, стриженым девкам помогать не стану. Ни с того ни с сего вашей сестре косы не стригут. Сказывай, какое преступление на тебе, али стражу кликну.
      Я опустилась на грубо сколоченную лавку у стены, устало выдыхая. Право, охватила такая слабость, впору и прилечь. Придётся сдаться на милость этого простого человека, а там как он рассудит. Хуже всё равно не будет...
       – Нет преступления на мне, добрый человек, и остригли от болести, што тоже наказание, конечно... – вздохнула я. – Токмо не людское, божеское, но поделом, должно, штобы не вмешивалась в чужие судьбы… – я подняла голову, чувствуя, что вот-вот заплачу от слабости. – Я не злодейка, Авгун, и тот, кого хочу спасти, не злодей, как и брат его. Мы пленники там, во дворце.
        – Отчего же так осерчала Богиня на вас? Она несёт только добро, если вы ей враги, стало быть, злодеи.
        – Нет. Она ошибается. Вернее, её заставили думать, что мы враги… может быть, запугали. Я не знаю. Те, кого вы почитаете Богами тоже люди, Авгун. Не такие как смертные, конечно, но и не как настоящий Бог, Создатель и Вершитель сущего. А токмо… сильные, сильнее прочих. Так вот решил один из таких сильных, над всеми встать, предводителем назваться. Кто согласился, тот с ним, вот и армия цельная у него, а кто не захотел свою волю под его пяту отдать, того он врагами и ославил. А главного противника назвал сыном Сатаны, чтобы убедить остальных его убить. Арий не хотел никого убивать, он всего-то не хотел подчиняться. Он самый сильный из всех и… и самый добрый.
        – Арий? Тот, кто выдумал эти виманы и может летать на них? – сказал Авгун. – Так вот как зовут летучего Бога с гор. Значит это он тут в плену у Богини...
        – Нет, здесь только я, и его брат. Нас похитили и…
       Слёзы уже начали пережимать мне горло, я почти задыхалась и от слабости, вдруг навалившейся на меня, и оттого, что не могу толково объяснить ничего этому человеку. А от этого зависит всё теперь… Мне казалось сейчас, что я вот-вот упаду, так я вдруг обессилела.
         – Ладно, девка, – проговорил Авгун, садясь рядом. – Ничего я, конечно, из твоих сказок не понял… Вижу только одно: ты любишь того, кому грозит смертельная опасность. А то, что мужчины могли взъяриться друг на друга из-за тебя – тоже мне понято.
        – Да и не из-за меня! – воскликнула я, всхлипнув.
        – Рассказывай! Всегда всё из-за женщин. Все битвы, все драки. А чего ещё драться? За землю, так и то, чтобы женщин получить. Как и за злато… И не врёшь ты, тоже вижу. Так что, не плачь, утрися, постараюсь исполнить твой заказ быстро, как смогу. Товарищи помогут. Токмо… не со всем мы сами-то разберёмся, докумекаем, так что ты приходи разъяснять. Рисунки рисунками, а мы такие штуки только слыхом и слыхивали, а не видали никогда.
      Я разогнулась и вдруг обняла его, неожиданно даже для себя.
       – Спасибо! Спасибо, Авгунчик!
       – Но-но! – он оторвал от себя мои руки и даже оттолкнул немного. – Ты это… знашь, не распускай руки-то, так деушки не ведут у нас, ишь ты… И хоть и тошша ты и без кос, а я тоже мущина, как хошь… Так што не льни зря, а то вы, ежли што – опосля сопли распускаете… Давай, вали, пока. Но завтра являйся в энтот же час, скажу тебе, што мы можем, а што нет. Иным не показывайся, распознают, што девка ты, до беды недалеко. Поняла, што ль?
        – Поняла-поняла! Спасибо! – сказала я, спеша уйти, чтобы не мешать ему.
        Тяжело было возвращаться, я так устала за эту свою вылазку и от полётов и от волнений, что едва не попалась стражнику, потеряв силы и внимательность. Но всё обошлось, я успела зацепиться за ветки дерева, и он решил, что это обезьяна. Выругался и кликнул соседа, штобы тот послал за луком, «застрелить проклятую мартышку». Но я уже была в спальне, когда они стали целить в «мартышку» свои стрелы. И почти повалилась без сил. Меня трясло, даже в пот бросило. Эрик не спал, поспешил на помощь.
         – Батюшки… Яй, беда какая? – напугался он. – Что с тобой?
         – Нет-нет, Эрик, никакой беды… всё хорошо… Хорошо. Добрые люди всегда добрым помогают…
       Эрик поднял меня с пола, довёл до постели. Теперь я хотела только одного – спать, сил не было не только говорить с ним, но открыть глаза.
      …Это верно, Аяя проспала до полудня, хотя всегда вставала на рассвете, а то и раньше. А сей день не шевелилась даже весь остаток ночи и утро, так и лежала, как я положил, уснула, снова забылась. Вералга послала за мной, пригласив на утреннюю трапезу.
         – Что, спит жёнушка? Ты после болезни полегче бы с ней, слаба покамест… – прохихикала она.
        Я не ответил ничего, хотел спросить было про Викола и про остальных мужчин, как явилась Басыр в тёмно-синем шёлке, замысловато задрапированном вокруг её тела, впрочем, я обратил внимание, здесь женщины так носили странные свои платья, изящно, конечно, непривычно и удивительно красиво и привлекательно. Украшений на ней было вроде и меньше, чем на Вералге, но золотом были затканы ткани платья, с пробора на лоб спускалось украшение, съезжая то и дело с середины лба, где изначально должно было располагаться, но живая женщина не глиняная Богиня, что сидели у них тут по храмам. Короче молвить, обе они были убраны, украшены и хной и златом с каменьями так, что я чувствовал себя даже немного неловко, хотя и лестно, словно две женщины соревновались за моё внимание. Хотя я не обольщался, я для них сейчас вовсе не желанный мужчина, а враг, которого они желают отуманить и оторвать от тех, кто мне дорог. Но было интересно играть в их игру, заранее предполагая роль, которую они мне отвели – безмозглого болвана, которого куда захочешь, туда и качнёшь. Так что, сей день я развлекался в их обществе, ожидая, пока Аяя проснётся и расскажет мне, как прошло её вчерашнее путешествие.
        И мои красавицы наперебой смеялись и шутили, рассказывая забавные истории, словно я не был их подневольным пленником. Не знай я Вералгу и её отношение к себе, мне показалось бы, что они поспорили, кого я выберу из них в любовницы. Теперь я не сомневался, что с Басыр мне непременно надо переспать, во-первых: показать ей, что я верю во все её уверения в любви и памяти обо мне и тем немного усыпить её бдительную приглядливость, а во-вторых: мне просто этого хотелось. В самом деле, почему нет? С Аяей мы объединены ныне совсем иным, и любовь не была бы сладка, да и слаба она, действительно, и, хотя мне и приятна её ревность, волнует и возбуждает, потому что такого не было раньше. Но сейчас я не хочу даже позволять себе думать об Аяе, чтобы не чувствовать предателем Арика, ведь воспользуйся я теперешним нашим положением это было бы именно предательство и ничто иное. Нет, с Аяей мы днесь должны быть как брат и сестра, иначе съедим самих себя раскаянием, а я не хочу этого. С Аяей я хочу иначе, по-настоящему, как было уже, как я помнил...
       Вот потому я с удовольствием принимал внимание двух прекраснейших Богинь, пока моя настоящая жена, отощавшая и обессиленная после болезни, отсыпалась. Уже миновал полдень, когда развеселившиеся, немного опьяневшие от местного, немного странного вина, Басыр и Вералга отпустили меня, причём Басыр сверкала глазами и улыбалась маленьким вишнёвым ртом. У Аяи сейчас рот будто больше на исхудавшем лице, чем был допрежь, полные губы, по которым всегда легко угадать её настроение и даже чувства…
       Я вернулся в наши покои и застал Аяю только-только после омовения, завёрнутую в халат из нежного шёлка розоватого оттенка, она обернулась ко мне, отвлекаясь снова от какого-то чтения.
      – Ты поела хоть чего? – спросил я, глядя на тощенькие локоточки, выглядывающие из рукавов.
       – А? ну… да. Да-да, ела что-то… Вообрази, Эр, они тут знают, что такое самолёт, называют по-своему «вимана». Мастер даже не слишком удивился моему заказу. Я думала, откуда? А тут вот, в их легендах много упоминаний, – она кивнула на книги, что были разложены перед ней на столе. Вот так, Вералга, вероятно, все книги перечитала, потому на столе у неё сласти, а не свитки и листки. Но мне думается, Аяя и ещё через десять тысяч лет найдёт чему учиться и что изучать, в точности как Арик…
       – Понятно, вы же с Ариком, небось, безвылазно на горе не сидели, – сказал я, усаживаясь на диван, напротив неё.
       – Это да, он не пользовался способностями к мгновенному перемещению, пока не началась вся эта история с Ивусом.
       – Ты вспоминаешь его? Ивуса? – спросил я.
      Аяя вздохнула, поднимаясь.
       – Ночами, бывает, он приходит. Мёртвые и раньше приходили ко мне, нечасто, но так… свободно, знаешь. Помогали временами… Вот и Ивус иногда приходит, смотрит печально и молчит, – Аяя подошла к фонтанчику, перекрывающему выход в сад, протянула руку под прозрачные журчащие струи, повернула запястьем под воду, чтобы охладить пульс.
      – Между вам… Между вами с Ивусом, что произошло между вами? – не мог не спросить я.
      Аяя коротко посмотрела на меня и вышла в сад, солнце сразу обняло её всю, пронизывая, кажется не только одежду, но и тело. Я поднялся и вышел за ней.
       – Зачем спрашивать, Эрик? Чего ты не знаешь из того? Ты же был при всём.
       – Ты провела с ним две ночи наедине.
       – Мы говорили… Он… чистый… был… и… наивный. Верил в добро в каждом и в то, что своей смертью разбудит души… Жертва его… – у неё дрогнула шея, – как ты думаешь, не напрасна?
       Она обернулась на меня.
       – Не бывает напрасных жертв, – убеждённо сказал я. – Особенно таких.
      У Аяи блеснули слёзы, слаба она, вон глаза на мокром месте чуть что.
       – Эр… нельзя дать Огню тоже стать жертвой.
       – Мы не дадим.
       – Эрик… войско уж четвёртый день в пути, а мы с места не двинулись… Здесь всего пятьсот вёрст, пятнадцать дён пути, ежли не спешить. А мы самолёт строить даже не начали… – она заплакала.
       Я обнял её, притянув к себе.
       – Мы успеем. Чем больше войско, тем медленнее оно движется. К тому же предгорья – не равнина, споро не выйдет. И… надо послать Арику известие о том, что войско вышло.
        – Я послала… – проплакала Аяя, кивая.
        – Вот и не плачь, всё устроится, не может быть, чтобы мы не успели, – сказал я, поцеловав её в волосы на макушке. – Сказала мастеру, что за злато работать будет?
        – Сказала. Токмо, где то злато взять? – проговорила Аяя, выдыхая, справилась хотя бы со слезами.
         – Не волнуйся о том, я добуду, – сказал я.
       Аяя отодвинулась немного, заглянула мне в лицо.
        – Эр… Не спи с ней? Дурно так-от, безлюбовно, грех.
        Будто мысли мои читает…
        – Не буду. Денег я у Вералги попрошу, – сказал я.
        – С чего ты взял, что она даст?
       Я улыбнулся.
        – Ну уж с бабушкой своей я как-нибудь договорюсь.
        Это правда, я придумал кое-что для этого. Ближе к вечеру я отправился снова к Вералге. Я застал её теперь в белоснежном одеянии, расшитом жемчугом, переливистая ткань длинным шлейфом таскалась за ней по обширным покоям, пока мы говорили, а серебристые волосы, всегда казавшиеся мне седыми, струились по спине извилистыми прядями. Я сказал Вералге, что мне нужно злато и когда она спросила немного насмешливо, с чего это она должна мне его дать, я ответил:
       – Викола и Мировасора нет здесь, стало быть, они ушли, выступили с армией, которую собрали против Арика. Если ты не дашь мне столько злата, сколько я прошу, я скажу о том Аяе, и она пошлёт весь Арику, что враги на подходе. Что ты думаешь, он сделает? Он побьёт всех на подходе. Для этого у него достанет сил, ты знаешь. К тому же с ним помощники.
        – Они ничтожны.
        – Напрасно ты так убеждена в этом, Вералга, – многозначительно сказал я.
       Вералга посмотрела на меня, бледнея и покусывая губы.
       – Ладно, Эрик… Только не вздумай на них подкупить стражу.
       – О нет, я куплю Аяе украс, а то вы с Басыр сами будто из злата и самоцветов, как куклы в ювелирных лавках, а она будто рабыня без единого браслета. Нехорошо Богиню Любви как сироту содержать.
       Вералга дрогнула ноздрями и дала знак служанке, через мгновение вошёл чёрный, как нубиец, невольник, Вералга приказала ему приготовить к завтрашнему дню два кошеля золота.
        – Надеюсь, хватит твоей Богине Любви, – сердито сказала Вералга.
        – Не надо кривиться, Вералга, не я так-то назвал Аяю, я лишь повторяю вслед за людьми.
        – Пусть так, мне безразлично, я на её место не мечу, мне не нужны её враги.
        – Это верно, таких врагов иметь, каких имеет Аяя, не приведи никому, – негромко сказал я.
        – Так смотри, не говори ей, обещался, – сказала Вералга.
        – Разве я когда обманывал?
        – Не знаю такого. Ежли бы знала, следовало бы, что не умеешь, – усмехнулась Вералга. – А теперь вот что… Ты прав, ушли мужчины с войском своим глупым, и за успех их предприятия я не хочу молиться, потому что несмотря ни на что, Арик мой внук, как и ты. И, тем не менее… Эр… – она посмотрела на меня исподлобья. – Думаю, тебе надо хорошенько подумать о своём будущем, Эрик. Аяя… не стоит тебе так уж держаться за неё. Ты ведь здравомыслящий человек, не такой слепой безумец, как Арик… Или отдай её Орсегу, а сам… будь с Басыр, али как тебе вздумается, Басыр хотя бы защитить может, она сильная предвечная, Мировасор напрасно в бой её не взял, она способна наводить морок, и могла быть ему полезна, но в заносчивости своей он слеп и глух… пусть и воюет сам. Но с Басыр тебе ничто не страшно, поверь. А Аяя… что от неё? Одни беды. Её или убьют или…
        – На ней Печать Бессмертия.
        – Именно. Так то ещё хуже для неё – умереть она не может, а вовсе утратить здоровье и силы сколь угодно, мы наблюдали за тем много седмиц… Так что, я не знаю, что обещал Мировасор Смерти за помощь. Подумай…
        – Смерть не посмеет явиться туда, где я.
       Вералга просверлила меня своими тёмно-серыми глазами.
       – Глупость никогда не была твоим свойством. Не знаю, какое больное сумасшествие завладело умом Арика, что он из-за Аяи пошёл на всё это, никогда бы не подумала… Но ты… Эрик, ни в какую такую бессмертную тысячелетнюю любовь я не верю, и ты не веришь, так что… Используй Аяю, чтобы занять достойное место среди равных себе.
       У меня загорелось в груди, раскалился лоб, захотелось сказать, что мы вовсе не равны, что я куда сильнее всех их, и что она спешит праздновать победу, но… я вовремя вспомнил, что я решил подыгрывать им во всём, чтобы не загубить нашего с Аяей плана побега. А потому промолчал. И не успела Вералга сказать что-то ободряющее, для чего даже взяла меня за плечо, как двери широко открылись, и вошла Басыр, ещё более великолепная, чем днём. На ней было платье чёрного полупрозрачного шёлка, расшитое серебром и жемчугом и они с Вералгой стали, будто две стороны Луны – светлая и чёрная, невидимая нам. Увидев меня, она сделала вид, что не ожидала застать меня здесь, улыбнулась, изображая смущение и едва ли не стеснение, даже румянец вспыхнул на крупных скулах.
        – Эрбин… ты здесь. Не ожидала, думала предложить Вералге сыграть в чёрные и белые камни на сон грядущий.
        – Так возьми вот Эрбина, – сказала Вералга, будто неожиданно найдясь. – Пусть даст жене передохнуть без него ночь, ей нужен сон, а не любовные забавы.
       Басыр обошла меня кругом и спросила, улыбаясь:
        – Что скажешь, Эрбин? Сыграешь со старой знакомой?
        – С удовольствием, – улыбнулся я с видом идиота, который не догадывается, как ловко им играют эти женщины. Что ж, Аяя просила меня отвлечь их…
     …С наступлением темноты, я изобразила, что легла, отослав всех служанок, делая вид, что обижена на нерадивого мужа, который оставил меня ночью. А сама повторила вчерашний путь.
        Авгун ждал меня, и сей вечер не один, ещё четыре мастера были с ним, один здоровенный в косую сажень ростом, мне казалось, я раза в четыре меньше его, один совсем старикашка, но бойкий, такой обойдёт любого молодца, и ещё один совсем молодой, стройный и даже красивый с правильными и выразительными чертами смуглого лица.
        – Здравствуй, Ай, – сказал Авгун, отвечая на моё приветствие. – Вот, мои товарищи, они согласны со своими мастерскими выполнить твоё задание, паче оно благое. Работать станем так быстро, как можем, не покладая рук, пил и стамесок, одни засыпают, другие встают и продолжают. Ежли каждому из нас заплатишь по десяти золотых, начнём сей же день.
       – Мой хозяин заплатит и по двадцать каждому из вас, чтобы вам было чем поделиться с подмастерьями, только сделайте в седмицу! – воскликнула я.
       Мастера переглянулись, качая головами. Авгун ответил за всех:
        – Ай, не подгоняй, мы поняли, как ты спешишь, и приложим все усилия, мы сделаем, так быстро как сможем. Но… у всего есть свои законы: как ребёнок не может родиться через месяц, если мы даже посадим в горницу девять женщин, так и не всё человеку под силу. Мы можем работать так быстро как возможно, но клей не сохнет быстрее, чем его сушит ветер, и…
        Я кивнула, моё сердце стучало так быстро, что дрожали руки. Неужели мы опоздаем? Неужели это проклятое войско придёт к Огню раньше нашей помощи? Что ему останется тогда? Или снова взять руку Сатаны, или… нет, второе страшнее, чем просто смерть…
      Я заплакала. Авгун поспешил подойти ко мне со словами:
       – Хозяин строг с ним, требует скорее, вот паренёк наш и затосковал. Не глядите, други, изумлённо, помочь надо, – он прижал моё лицо к своей груди, чтобы никто не догадался, что перед ними не мальчик. 
       И они, пахнущие древесной стружкой, клеем, и своими жесткими смуглыми мужскими телами, загудели, бормоча смущённо:
        – Ну што же убиваться-то…
        – Поможем мы, всё сделаем…
        – Што ж хозяин так строг с тобой?
        Авгун решил сказать и от себя:
        – Поспешить надо, от нашей работы зависит, спасётся добрый человек, али пропадёт.
        – Так што тогда зря болтать, – произнёс молодой голос. – Работать надо. Я только вот что хочу спросить, Ай. Крылья эти жёстко должны быть или махать будут, как у птиц?
        Я выпросталась из-за Авгуна и проговорила, гундося и размазывая слёзы по щекам:
        – Жёстко, токмо поворачивать немного вокруг оси на рычаге, чтобы изловить поток воздуха. И на хвосте тож – это, чтобы поворачивать… Фанера должна быть тонкой, но разумно, иначе проломится под нами и от напора воздуха… А… – я высморкалась в тряпицу, протянутую мне. – А перед сидениями хорошо бы щитки сделать, чтобы ветер не бил в грудь…
       Они стали переглядываться уже без смущения, с одобрительными улыбками.
        – Толково, точно вимана. Ты сам-то летал на них?
        – Летал, – сказала я.
        – Ладно. Я берусь сделать крылья, – сказал самый молодой. – Как раз вчера привез подходящие доски.
        – Тогда я – корпус! Мы с Амином, – сказал здоровенный.
        – Ну а мы с тобой, Авгун, сделаем рычаги и приладим, – улыбнулся старикашка, обнажая единственный во рту зуб, казавшийся длиннющим как желтый палец. За работу, братцы. Хорошего человека спасти – божеско дело, а тут ещё барыши такие обещают!..
Глава 5. Смех, слёзы и сердцебиение
        Я вернулся из разведки, уже закатилось солнце, Рыба как раз вытаскивала пирожки из печи. Чудесный аромат разливался по горнице, возбуждая аппетит.
        – Ох, Рыба, выходи за меня замуж, – счастливо смеясь, сказал Агори, полоская руки у рукомойника. Он едва доставал Рыбе до плеча, а в ширину точно был вдвое меньше.
        – Ещё чего! Не-ет! – будто бы всерьёз отвечала Рыба. – С вашим братом тока свяжись, самой себе рада не будешь, то любовь у вас, то на стону глядите, то ревность, не, маета одна. Не, Агори, жениться не будем… Куды! Чуни-то грязные сымай давай! Совсем забылся? Чай в человеческом доме живёшь… ишь, натаскал скока грязи, вот заставлю полы-то мыть!
       И верно, который день лил дождь, ходили тучи, цепляясь за вершины скал под нами и за нашу вершину, оставаясь над нашей долиной, проливались нескончаемыми дождями. С того дня, как Арий получил весь от Аяи, что на нас вышло войско Мировасора, мы начали готовиться. Я ежедневно выходил на разведку, обходя окрестности и взбираясь на окружающие долину вершины, вглядывался в полуденную сторону, ибо оттуда и ожидалось нашествие, но для верности обходил все стороны, не забывая, что нас могут окружить. Я всматривался и вслушивался в окружающее пространство, потому что только я мог увидеть и услышать приближающуюся армию за много верст. Так что от меня оказался очень даже большая польза. Точнее, может оказаться, если я не провороню эту самую армию.
        Агори тоже стал готовиться. Вначале они с Арием обошли всю долину по периферии, и осмотрели все скалы, все валуны и камни, могущие стать снарядами, а их здесь было значительно меньше, чем в той памятной долине, что стала когда-то «Чашей смерти» на Байкале. Скалы здесь, не в пример тем, были из цельного базальта и обломков почти не имели.
       – Ничего, Арий, – сказал Агори, когда мы вечером собрались за трапезой. – Я отломаю вершины и обрушу их на вражескую армию. Займусь этим завтра же, все окрестные скалы придётся попортить, да простят меня горные Боги.
        – Простят, что теперь, – проговорила Рыба.
        – Идёт, Агори. Тогда для меня наготовь камней поменьше, я такие горы как ты поднимать не могу, могу только швыряться по мелочи, – сказал Арий. – Я тебе помогу.
        – Ничего себе «по мелочи», – усмехнулась Рыба, толкнув меня в бок. – Слышишь, Дамэшка, то мелочь у него, оказывается!
       Мы все захохотали, мы вообще много веселились ныне, перед лицом Смерти, придвинувшейся к нам, предаваться унынию было совсем уж как-то глупо.
        – Они могут нас одолеть только числом, затопить, как прорвавшийся сель топит очаг, но… если суждено такому случиться, мы дорого отдадим свои жизни, – сказал Арий.
       Это так, оставшись с ним, мы были готовы погибнуть. Но когда пришла весь от Аяи, все мы воспряли духом, словно это был знак не то что поддержки, а добрый знак, обещающий победу. По здравому разумению, мы никак не можем победить, нас четверо, одна из нас Рыба, что могла, конечно, стрелять из лука, тренировалась теперь всякий день, да и в рукопашной тоже стоила хорошего воя, но какая рукопашная, когда их тысячи, а нас четверо?! Сколько мы сможем удерживать их на подступах к долине? Пока Арию и Агори хватит осколков скал и камней, чтобы бросать в неприятельские полки, сколь это продлится, покуда всех нас не достанут их стрелы? Мы не хотели думать о том. Сдаваться тоже не хотели.
        – А что если они Аяю как щит перед собой приведут, чтобы заставить нас сдаться? – сказала Рыба.
        – Аяи нет с ними, она не в первый день и узнала, что вышло войско.
        – А Эрбин… что, с ними? Переметнулся?
        – Нет. Она была больна, Эрбин вылечил её. Теперь он там же, где она.
        – Так может, тебе полететь туда? И просто вызволить её? – не унималась Рыба, которая боялась надвигающейся битвы, похоже, больше всех нас.
        Арий покачал головой.
        – Я не знаю, где она. Она не сказала. Она считает, что там, где они, меня ждёт ловушка-капкан. И ещё сказала, что они с Эриком спешат к нам на выручку, – он посмотрел на нас, слабо улыбнувшись.
        – Аяя? – недоумённо хохотнул Агори. – Для чего Аяя в битве? Ну Эрбин хотя бы мужчина, и камни тож бросать способен, как ты говоришь, но Аяя… Лучше пусть держится подале…
       Мы с Рыбой, переглянувшись, засмеялись.
        – Аяя, Агори, стоит всех нас вместе взятых и всего войска, что спешит сюда, – сказала Рыба.
        – Аяя!? Чем это? Красой своей небесной остановит всех?
        – Могла бы и красой, конечно, но…
        – Арий, о чём они тут толкуют?
        Арий только, улыбаясь, пожал плечами:
        – Я ничего не знаю о том, Агори, я только наслышан, как и ты теперь будешь, но своими глазами не видал. Однако рассказывали, она окончила битву, которую не успели закончить мы с Эрбином, Аяя поразила врагов молниями с неба.
        – Чем-чем? Молниями?! – изумлённо и всё так же недоверчиво усмехаясь, проговорил Агори. – Такого не могут предвечные. Не рассказывайте баек, я много читал и изучал предвечных и вообще… Нет-нет, то не в человеческих силах.
        Арий снова пожал плечами, улыбаясь и разводя руками, словно говоря: за что купил…
        – Мы видели это своими глазами, Агори, – сказал я. А Рыба в подтверждение кивнула.
        – И давно то было? – прищурил умные карие глаза Агори. Ему очень хотелось поверить, но он был учёный муж, и ни в какие чудеса не верил.
        – Ну… порядочно.
       Тогда Агори покачал головой и вовсе отмахнулся:
        – Да ну вас, вы двое, о чём хошь сговоритесь, выдумали и поёте тут нам,  лопухам!
        И мы все снова засмеялись, надеясь, что нам не придётся снова увидеть, что мы тогда видели с Рыбой. Воспоминания о той битве и даже о победе, были тяжки, потому что в страшном отчаянии Аяя взмыла в небо и обрушила его на головы врагов. Я не хотел бы снова увидеть её такой, как тогда. А теперь мне казалось, что мы снова вернулись в прошлое, только оно как во сне, такое и не такое, странное и не похожее на правду.
        – Как думаешь, что будет? – спросил я Рыбу, через несколько дней, когда пошёл помочь ей натаскать воды из ручья. Обычно это делал Арий, но они с Агори отправились снова готовить «снаряды» для предстоящей битвы.
       Рыба обернулась на меня, и сказала, пожав плечами:
        – Как я поняла, ждать уж недолго, сколь прошло, как Арий получил те веси? Аяя в них сказала, ждать от десяти до пятнадцати дней, вот и… седмица уж прошла, так что… со дня на день. Так что зря ты тут возле меня трёшься, в дозор бы отправлялся.
        – Я и отсюда услышу, не волнуйся.
        – Ну-ну, смотри, не проворонь.
        – Проворонить нельзя, то смерть нам всем. А мне помирать не улыбается, это вам, людям там хоть какой-то загробный мир приготовлен, а то, может, новое рождение, а мне? Просто небытие. Так что – нет, мне надо победить ещё больше, чем всем вам.
        – От балда! – засмеялась Рыба, ласково тюкнув меня мягкой стороной кулака в лоб.
    
       Я проснулся поздно и тут же подскочил, так некстати было это долгое спаньё, всё Басыр, словно в отместку за прошлое, не унималась всю ночь, и утром не разбудила, сама умелась куда-то, а я остался спать мертвецким сном, как отсыревший сноп. Я поспешно умылся и оделся, отказавшись от предложенной трапезы, и вышел из её покоев. Надо сказать, если Вералгины были великолепны, то те, что занимала Басыр сложно даже описать. Это был дворец во дворце. Они занимали два этажа, глубоким полукругом обращённые в сад, вид отсюда открывался на долину, в которой лежали джунгли, а перед ними – город, тот самый, куда Аяя наведывается теперь едва ли не каждую ночь, проверяя, как идут дела с постройкой самолёта. Поблескивает зеркалом большое круглое озеро с синей водой, в которой плавают золотые рыбки, а по берегам расхаживают всё те же павы. Но здесь цветущие деревья и кусты рассажены в художественном порядке, две беседки из мрамора, где стоят диваны и столики и можно проводить время, слушая пение птиц и вдыхая ароматы роз.
         Нижняя часть покоев отведена своеобразной гостиной, здесь и диваны и фонтан, журчащий прямо внутри, и угощения и книги, Басыр тоже книгочей. Больше книг только наверху на нескольких рядах полок, что окружают огромную кровать, на площади которой мог бы спокойно поместиться домик какого-нибудь небогатого горожанина.
        – У меня же не всегда так много гостей, как днесь, – сказала Басыр, отвечая на мой восхищенный вздох. – Со скуки временами можно сойти с ума, вот потому я и собираю и изучаю мудрость всех народов земли.
        И здесь, у Басыр, как и везде в хозяйских покоях, золото, каменья, слоновая кость, жемчуг, шёлк и аксамит. Так что теперь мне понятно, почему Аяина горница с примыкающей частью сада, считается у них едва ли не темницей.
       Вот теперь я и спешил отсюда к Аяе, боясь быть разоблачённым, хотя, что уже бояться? Уже провалился… Аяя, же меж тем, до сего дня не знала, что я всё же, не взирая на её просьбы, остался с Басыр, теперь узнает, что я изменил ей. Как и тогда, много и много лет назад. И почему меня всё время тянет изменять ей? Я был, в общем-то, верным мужем почти всем моим жёнам, но Аяя, которая играет на каждом нерве, звенит в каждой моей мысли, я словно… мщу ей всё время за то, что я так зависим от неё. От её согласия, к примеру, разве я переставал думать хоть ненадолго, а смогу ли я снова быть с ней? Но едва она оказывается рядом, я старательно разрушаю то, что мог бы построить и укрепить. Ведь она любила меня, и теперь, конечно, любит, но… не так как Арика. Вот в этом всё дело. Только в этом, потому я и дёргаюсь, словно доказываю ей или себе, что я желанен и нужен всем… что я не хуже моего брата. Я всю жизнь пытаюсь доказать это самому себе и всё безуспешно...
       Я почти вбежал в её покои, но к счастью, она ещё спала, утомлённая долгим бдением с мастерами. Лежала, сжавшись в комочек, замёрзла что ли? Так тепло… Я приказал служанкам готовить купание, а сам вышел в сад, облегчённо вдыхая. Здесь меня застала Вералга.
        – Что, спит ещё твоя жёнка?
        – Спит, слаба ещё, – сказал я. И это была правда, от трудов и волнений, Аяя даже не полнела по сию пору.
        – А ты, я смотрю, везде успеваешь, так? И Басыр довольна и жена не ведает ничего.
        – Зато ты, я вижу, опять недовольна мной?
        – Я не люблю всеядных мужчин. Оставил бы хоть одну…
        – Кого же? Аяя мне жена.
        – Тогда зачем с Басыр свалялся снова? Или дожидаясь возращения наших, не хочешь лишать себя удовольствия с Аяей?
        – Отчего же лишать? Паче, если придётся расстаться. Отдам её Орсегу, как ты советуешь, он давно за ней бегает по свету, всё лучше, чем во власть Вечной. Всё же я любил её когда-то.
        Вералга внимательно смотрела на меня.
         – Почему ты не убил Арика, если вы соперничали с ним? Почему он не убил тебя? Али за свои жизни боялись? Так ко второму перейдёт сила того, кто умрёт, так что… – спросила она.
         – Это ты всерьёз? Я не знал, – сказал я.
         – Не знал? – усмехнулась, сверкнув глазами, Вералга. – Так теперь поджидай, когда Арикова Сила в твои вены хлынет. То со дня на день.
        – Ты словно злишься на меня за то, – заметил я.
        – Злюсь? – Вералга отвернулась. – Я вообще злюсь. Ты, такой преданный брат, преспокойно развлекаешься с Ариковой любовницей, из-за которой он потерял всё, даже душу. Она, дрянь, преспокойно тут с тобой милуется, и сердце ведь об Арике не болит, бездушная тварь.
        – А ты сама? – напомнил я. – Ты сама не способствуешь Ариковой гибели?
        – Вот потому и злюсь! – воскликнула Вералга. – На вас, на себя, на всё! Все, весь мир подлый, себялюбивые мрази! А лучший из нас должен погибнуть, потому что все неспособны ни оценить его, ни хотя бы поддержать.
        – Так полетела бы и помогла ему! Ты можешь переметить меня, Аяю, себя в один миг туда, к Арику, теперь знаешь, где он, – сказал я, внимательно наблюдая за ней. А вдруг она впрямь очнулась от Мировасорова наваждения и поможет всем нам и себе особенно. Так, чтобы душа не болела.
        Но Вералга лишь болезненно поморщилась, оглянувшись на меня.
        – Не подлавливай меня в мгновения слабости. Мне больно, что я должна потерять одного из вас. Но… я сохраню хотя бы тебя, – негромко проговорила она, словно её сжимали за горло, не глядя мне в глаза, и погладила меня по плечу холодной ладонью, от которой у меня мороз пробежал по коже.
        – Вералга, ты можешь сохранить нас обоих, заодно и своё сердце целым, – негромко сказал я, перехватив её ладонь и надеясь согреть в своей, горячей.
        – Сын Диавола должен умереть, – твёрдо произнесла Вералга, словно заученно, так странно эти слова прозвучали из её уст. И выскользнула из моего пожатия. – Он принял руку Тьмы, значит, должен отправиться в царство Тьмы. Иного не дано, иначе погибнет всё на земле.
        – За столько лет не погибло, а теперь что?
        – Теперь? – она сверкнула глазами. – Оглянись на мир. Пришли последние времена, Эрик. Зашатались старые Боги, восходят новые, и от нас зависит, то будут Боги Тьмы или Света. Так что, да, Арик – моя жертва… Жертва – откупная.
        – Хорошенькая жертва, не находишь? Легко жертвовать чужими жизнями. Некоторые отдают свои, не гордясь.
       Вералга вспыхнула, резко оборачиваясь, от чего едва не слетели и корона и другие украсы:
        – Чужими?! Как тебе не стыдно! – и оглушила меня пощёчиной. А после, пообобрав длинные подолы сложного платья, едва ли не убежала прочь.
      А ко мне подошла Аяя, тронув за рукав.
        – Что это случилось? – тихо проговорила Аяя, глядя вслед убегающей Вералге.
        – Ненавидит себя за то, что примкнула к Мировасору. И не хочет признаться себе в этом, – негромко ответил я.
        Мы видели, как Вералга исчезла в калитке, которую тут же и заперли за ней.
        – Ты спал хоть немного? – спросила Аяя, мягко улыбнувшись.
        – Да спал…
       После Вералгиных метаний, вдруг обнажившихся передо мной, мне стало так стыдно, что я обманываю Аяю, и я сказал:
       – Яй, я… не ночевал тут, я…
       Она помрачнела, опуская ресницы.
        – Не надо, Эр… всё я знаю. Тебе всегда было мало меня одной…
        – Яй, ты… – я задохнулся от несправедливости. – Разве сейчас ты моя?!
        – Нет… но… – она вдруг заплакала.
       Вот какая глупость. Я обнял её, ей-Богу, я как брат и ей, только и успокаиваю, слёзы утираю... 
         – Я же не про то, Эрик… не про то… Ты… когда любишься с Басыр, будто переходишь на их сторону… Я и так одна… а ты… Ведь это… любовь, это… как ты не понимаешь, ты отдаёшь врагу то, что нельзя отдавать, а ты добровольно… ты сам…
       И вдруг я понял, о чём она говорит, о чём плачет. Меня словно осенило, пронзила до самого дна моей души эта мысль, словно со слезами, от которых намокала рубашка на моей груди, в мою грудь, в самоё сердце влилось то, что чувствовала сейчас Аяя… Верно, всё верно, Басыр знает, что делает, не я использую её опять, нет-нет, она высасывает сейчас из меня и Силу, и силу любви, и мою, и через меня даже Аяину. Вот почему Аяя теперь так плакала, не от ревности, как я надеялся, всё намного хуже и сложнее, я словно предаю её в том самом высоком смысле, в той любви, которой она дарит, и дарила меня, а я обманул её… и ведь не хотел, а сделал, из мужского своего уязвлённого самолюбия, из-за самоуверенности. Эти три женщины, что сейчас окружали меня, оказались намного сложнее, чем я, почитающий себя центром мироздания, вокруг которого вращаются их мысли и чувства.
        – Прости… Яй… прости меня, я так… так это получилось… я подумал, ты станешь ревновать, ты…
        – Ревновать?.. – всхлипнула Аяя. – Ну да… что ж… я и ревную… наверное, это ревность и есть.
        И прижалась ко мне плотнее, обняв поперёк груди, так не обнимают даже любовников, так обнимают самых дорогих и близких людей. Я поцеловал её немного разгорячённую голову, и спросил, когда она уже престала всхлипывать:
        – Когда улетим уже отсюда? Замучился я в этом гнезде змеином.
        Она выпрямилась, выдыхая, вытерла остатки слёз.
        – Вот как много плачу от слабости теперь, а, Эр… – смущённо засмеялась она, даже губы распухли. – Ты только… ты не думай, что я… хочу, чтобы ты… что я приберегаю тебя там на всякий случай, али ещё как… я тебя люблю, как любила. И всё.
        – Да знаю я… – почти рассердился я. Что повторять, что я не он, не её Огнь, будто я забыл…
       Аяя выдохнула, всё улыбаясь смущённо и немного растерянно, щуря мокрые ресницы. И сказала, сморкаясь:
        – А самолёт должен сию ночь быть готов. Я опробую только и… улетим. Сию ночь и улетим, слышишь, Эр! Больше задерживаться нельзя, каждый день это… страшный риск. Что ежли они двигаются быстрее, чем мы рассчитали? И как быстро мы сможем долететь… Дожди приближаются. Если попадём в них… Эрик, я… боюсь…
        – Мы успеем, – сказал я, встряхнув её за плечи. – Прошло только двенадцать дней. Всё, Яй, я понимаю, как ты устала, не спишь нормально и всё время в страшном волнении и напряжении, а ведь ты нездорова, лихорадишь снова, мы вовсе не долетим, если ты не отдохнёшь. Сей день и сию ночь спи, а вот завтра…
        – Да ты что, Эр?! Опоздаем!
        – Ты как Арик…. – невольно заметил я, вспоминая, как мы неслись с ним за ней. – Но и он вынужден был остановиться, потому что мы едва не погибли оттого, что он был измождён усталостью. А ты ещё и нездорова. Так что, слушай меня: сегодня отдых.
        И как она ни спорила и ни отказывалась, я заставил её остаться сегодня.
        – Тогда вот что, Эр, – проговорила она, приподнявшись от подушки с совсем уже сонными глазами. – Ты завтра со мной. Сразу вместе и полетим отсюда. Самолёт на горе рядом, Авгун должен был с помощниками принести, так что…
        Но всё оказалось не так просто, и не так, как мы планировали. Аяя, действительно, залихорадила и не на шутку, и пролежала в постели не только этот день и ночь, но и следующие, я избавил её и от лихорадки, и от возобновившегося воспаления в груди, но она была совсем без сил, и должна была отоспаться теперь не менее суток.
        Но зато Аяина болезнь позволила мне не выходить из её покоев и не посещать требовательной любовницы Басыр, что старательно изображала свою страсть, теперь я оставался подле Аяи, сославшись, что я должен быть рядом с больной. И потому, когда на третью ночь она вдруг пробудилась незадолго до рассвета, я был рядом и проснулся тоже.
         – Эрик… – прошептала она, легонько толкая меня. – Ты слышишь? Эр! Проснись, пора!
         – Пора? – спросил я, садясь в постели.
        Аяя уже соскочила на пол и уже одевалась.
        – Ох, не гляди, Эр, нехороша я теперь…
        Но того, что я увидел, было достаточно, чтобы удостовериться, что вовсе она не «нехороша». Я сам тоже оделся, с треском, стоном и клацанием зевая, умылся, пригладив вихры. Аяя сложила всю еду, что была тут на столике, с собой, лепёшки, финики, мандарины и апельсины, несколько горстей сушёных слив и абрикосов, завязав в узелок, и дала мне.
        – Идём, – прошептала она.
      И, неслышно ступая, выглянула в сад. Не оборачиваясь, протянула мне руку со словами:
        – Ш-ш-ш, только не бойся и почти не дыши. Узелок не урони…
       Она легко дёрнула меня за руку, и мы медленно поднялись в воздух. Долетели до каменной изгороди, здесь Аяя приземлилась ненадолго, отдышаться и определиться с направлением.
        – Туда нам, – она показала на северо-восток, там уже посветлел бы горизонт, рассвет был недалеко, если бы его не закрывали большущие тяжкие тучи…

        – Арий, идут! С юго-востока. Верстах в двадцати, – принёс я весь, которую мы тут давно уже ждали. Я почти бежал со своего поста, чтобы сообщить её.
       Все подобрались, вдыхая, и оглядываясь друг на друга.
       – С лошадьми ещё или уже налегке? – спросил Арий.
       – Не токмо с лошадьми, но и со слонами, – ответил я.
       Он кивнул:
        – Значит, сутки у нас ещё есть. Дождь тоже задержит их. И нам не в помощь, но и им помеха. Склоны размыло, ручьи стали реками. Так что, глядишь и не сутки, а больше. Но надо быть готовыми. Теперь разойдёмся по своим позициям, чтобы не бегать как куры по двору, когда коршун прилетит. Все помнят свои места?
        Ещё бы нам было не помнить! Мы выбирали их и рассчитывали всё это время, что узнали, что армия близко. Подойти к нашей долине можно было только с юго-востока, остальные пути непроходимы, там бездонные ущелья и отвесные скалы, и только на юго-востоке череда относительно пологих перевалов. Вот там-то, сразу за ними, и стояла сейчас армия Мировасора. Едва они подымутся на перевал, я смогу их увидеть.
       Мы с Рыбой были вооружены луками с бесчисленным числом стрел, которые готовили все седмицы, что ожидали нашествия, и намеревались обстреливать наступающих с двух высоких уступов, на которые нас поднял Арий, потому что самим сюда не влезть. Как мы станем спускаться, ежли его убьют, ни Рыба, ни я даже не задумывались. Агори расположился ниже рядом со своими «снарядами», а несколько громадных гор камней, что приготовил себе для боя Арий, были рассредоточены по всему предполагаемому пути нашествия. Начинать мы должны будем по команде Ария, когда он поднимет в воздух свой первый камень, мы с Рыбой, вкладываем стрелы, Агори вступает следующим, и мы – последними, когда у них закончатся их снаряды, станем стрелять по всем, кого не прибило камнями.
       – Но вначале, я прикажу им убраться по добру, – предупредил Арий.
       – Ты думаешь, они уйдут?
       – Не думаю. Но они испугаются. А страх в сердцах врага – ещё один союзник. И не слабый союзник.
       – Кого испугаются? Нас, четверых? – весело хмыкнул Агори, всё это вообще его возбуждало, едва ли не радовало.
       – Конечно. Каждый из вас стоит десяти тысяч!
Глава 6. Беглецы
      Мы были в дне пути от долины, где засел Арий, когда нас нагнали Вералга и Басыр. Точнее, не нагнали, а попросту явились в наш лагерь, ведь и та, и другая отлично могли перемещаться в пространстве без помощи каких бы то ни было приборов и вмешательства Тёмных сил. Обе были недовольны, хмуры и не смотрели друг на друга, словно поссорились. Но как выяснилось, так и оно было. Вералга позже рассказала мне об этой ссоре подробно. Но едва они появились в шатре у Мировасора перед отбоем и сразу после совета воевод, где, кроме нас с Орсегом, присутствовали полководцы всех тех, кого мы притащили на другой конец земли, чтобы победить нашего общего с ними врага, Врага всего человечества в лице Его сына.
        К счастью, воеводы как раз разошлись и остались только свои, когда две наши союзницы появились в середине шатра, причём по-разному: Басыр словно сгустилась, постепенно проступая из воздуха, а Вералга едва ли не с хлопком, будто перескочила. Из этого я сделал вывод, что они перемещаются разными способами, интересно было бы это явление изучить и понять, быть может, этому можно как-то научиться?
       Мировасор поднялся из-за стола, за которым мы все сидели, ожидая вечери, впрочем, и мы с Орсегом встали, увидев наших женщин.
        – Вералга… Басыр… Что такое? Что случилось? Почему вы здесь? Аяя умерла?
        От таких слов я неожиданно даже для самого себя вздрогнул, но Вералга, глянув на Басыр, сказала, скривившись:
        – Может быть, и умерла, паршивка, по дороге, потому что снова слегла на днях, но…
        – Они сбежали с Эрбином, – протянув слова, и опуская длинные веки, проговорила Басыр, подходя к столу и покачивая бёдрами.
       От меня не ускользнуло, с каким удовольствием на неё смотрит Орсег, похоже, он даже рад её появлению. Да и я был рад им обеим, они сильнейшие предвечные и хорошо, что явились перед битвой, помощь от них может быть значительной, если только обе согласятся участвовать. Потому что от меня толку в бою мало, как от обычного человека, потому что и воин я неумелый, хотя и упражнялся на каждом привале. Я обладаю Силой, способной двигать и бросать предметы, но это требует от меня слишком сильного напряжения, истощающего надолго, а потому я не хотел ни применять этих способностей, ни обнаруживать их перед моими собратьями, предвечными. Даже Вералга не знала о том, что мне подвластно.
        Орсег ещё может применить свои чудесные способности, правда, я не очень представляю как в гористой местности, где скрывался наш враг, но в любом случае, Бог морей – не последний в любом сражении. А вот Мировасор с его огнемётными способностями уже кое-что против Ария и Агори с их камнями. Басыр умеет наводить морок и может ослепить наших врагов так, что мы сумеем подойти настолько близко, что они не смогут оказать сопротивления, которого я, признаться, боялся до холода в ногах и бессонницы. К счастью, ночевал я в своей палатке один, поэтому никто не знал, какой я трус. Вералга, мгновенно перемещающаяся, если возьмёт меч в руки, может перебить всех четверых упрямцев так, что они и не заметят. Другое дело, что она не захочет этого делать, она никогда не убивала и не держала оружия в руках, но, может быть, она поговорит с Арием так, что они поймут, как глупо их сопротивление, и лучше пожертвовать одним, чем погибнуть всем.
      Но весь о том, что сбежали Аяя и Эрбин меняла всё. Если Аяя доберется сюда…
        – Да как она доберётся?! – рассмеялся Орсег. – А и добралась бы, что с того? Али при ней битва интереснее? По мне так, но что это может решать?
        Вералга пожала плечами.
        – Не скажи, Орсег, – проговорила она, покачав головой. – Большое дело, если та, ради кого ты восстал против всего мира, против самих законов мироздания, рядом с тобой, а не в стане врага.
        – Может быть, может быть… Но что это даёт по-настоящему, только что при ней ему умереть будет приятнее. В древнюю байку о том, как одна Аяя перебила цельное войско, я давно не верю.
         – Не одна, – сказал я. – Она добила войско, а перебили его Арий и Эрбин, поддержав не такое уж слабое воинство Могула.
         Орсег кивнул:
         – Ну, вот то-то! То-то, что не одна. Ну будет их шестеро против наших пятнадцати тысяч, что с того? Что за перевес? Смешно.
         – Воодушевление – большое дело, – сказала Басыр, немного улыбнувшись ему.
         Впервые она слегка поощрила его интерес к себе. Вот странно, Орсег столько лет разыскивает и мечтает получить Аяю, а сам при том засматривается на Басыр. «Что такого?» – рассмеялся он, когда я спросил его о том позже. – «Аяя – мой журавль в небе, моя мечта, к тому же сбывшаяся когда-то, а потому ещё более желанная, я знаю, как это – быть с ней. И не могу не хотеть снова воплотить то желание. Быть может, если бы я не знал её, желал бы меньше. А Басыр – красивая и сильная женщина, она притягивает меня и она никакой не журавль, она словно здесь, рядом на земле. И она не рвётся ни в какие небеса, может оценить по достоинству Бога морей».
        Я всегда был чужд этих страстей, моя единственная привязанность – Вералга, во многом похожа на меня, рассудочна, спокойна, все всплески её чувств поместились бы в журчащем фонтане, часто она больше выказывает их, чем чувствует в действительности, это не Арий или Орсег. Что до Аяи… я побаиваюсь её, я не знаю, что она такое вообще-то. Когда я учил её девочкой, и после, в Кемете, когда она вернулась из-за Завесы, она вызывала во мне восхищённый интерес, и симпатию, потому что она не может не вызывать тёплых чувств, хотя бы. А вообще-то, я любил её, потому что она милая и послушная, учить её – наслаждение, с ней как ни с кем. И сдерживал свои добрые чувства только потому, что Вералга считала её опасным и вредным явлением.
        – Но почему? – недоумевал я.
        – Вокруг неё слишком кипят страсти, ломаются судьбы, обрываются жизни. И если тебе, как и мне, между прочим, она кажется милой и доброй, то на деле – она Зло. Потому что самое опасное существо обычно и кажется самым привлекательным. Когда-то, когда она только-только стала предвечной, я сама защищала её от Сатаны, призвав на помощь её мертвых близких. Но, Вик, уже тогда с Арием начало твориться неладное, и уже тогда сомнения закрались в моё сердце. Но… как я могла подумать, сколько бед чёртова девчонка навлечёт и на Байкал, и на нас всех, как?! В пророчестве о том сказано не было… Вот теперь, я должна пожертвовать им, одним из немногих людей, кто близок мне, мальчиком, которого я вырастила и выучила, которого я посвятила в предвечные, я должна пожертвовать им из-за неё, из-за того, что она сделала с ним. Из-за неё. Всё из-за неё. Столько бед… И почему вы не послушали меня и вытащили её из-за Завесы?..
        – Мне жаль было Ария.
        – Теперь не жаль?
        На это я только вздохнул, что было ответить? И всё же я не был согласен с Вералгой, хотя, кажется, она во всём права. Но всё это слова. Потому что в Аяе не было зла, зло творили другие, не она. За что же уничтожать её?..
       Но сейчас наш совет продолжился. И Мировасор сказал:
        – Но её нет ещё с ними. А если так, мы можем обмануть их, пусть думают, что Аяя с нами, что она наша заложница и мы убьём её и Эрбина, если они не сдадутся.
       Мы все обернулись на Мира. Если Аяя с Эрбином не добрались ещё, а они никак не могут добраться, потому что ни он, ни она не перемещаются мгновенно в пространстве, то это может сработать. Арий не даст убить её и брата.
        – Она не может умереть, на ней Печать Бессмертия, как и на Арии, – напомнил Орсег.
        – Конечно, умереть они не могут, – ответил Мир. – Но они могут оказаться во власти Вечной, а это похуже обычной смерти. Все помните, как болела Аяя, так болезнь может быть страшнее и продлится тысячи лет. Что до Ария, на него у Смерти свои планы.
        – Тогда им нет смысла сдаваться, – сказал я.
        – Он сдастся, чтобы спасти её и Эрика, – сказала Вералга мрачно.
       Все посмотрели на неё. Это могло уберечь все тысячи человек, что пришли с нами, и нас самих, потому что будь иначе, я сомневаюсь в нашем успехе. Пусть я в меньшинстве, но я, в отличие от прочих, читал историю Байкала, написанную очевидцами событий, и знаю, на что способен даже один Арий, что он сделает с нами, со многими тысячами, прежде чем нам удасться победить его.
       – Ну вот и прекрасно, действуем, как договорились ранее. Что может нам помешать, кроме этих чёртовых дождей? – усмехнулся Мир.
 
       Не напрасно Мировасор был так уверен в себе. Аяя была очень слаба. Мне казалось, я чувствовал это сердцем, да что там, даже своим телом, как тяжело ей было поднять самолёт, эту виману, которую построили здесь местные умельцы. Между прочим, они все пришли проводить нас, точнее, её, и ждали здесь, на холме под дождём почти двое суток, пока мы пришли, а правильнее, прилетели, едва рассвет осветил мрачное, затянутое тучами небо, чтобы в самолёт, или в их виману, сесть. Я не ожидал, и Аяя не ждала, что нас тут встретят, да ещё с цветочными гирляндами, которыми нас увешали, мокрыми от дождя и от этого тяжёлыми и ещё более душистыми. Да ещё одарили флягами молока, сладкими лепёшками, всевозможными сластями.
        – Не обижай нас, богиня Красоты и Любви, возьми всё, – поклонившись, проговорил худой и копчёный будто человек, улыбаясь Аяе как своей. – Хотели прийти наши жёны и дети, и все подмастерья, но мы не позволили. Увидеть тебя и брата Бога, которого ты любишь – эту честь мы оказали только старшим.
        – Я не Богиня, Авгун, – сказала Аяя, смущённо щуря ресницы и улыбаясь.
        Но Авгун возразил, счастливо улыбаясь:
         – Скромность украшает даже Богов. Ибо только Боги могут летать под небесами. То, что ты Богиня, я понял, когда узнал в тебе женщину в первый вечер. Не волнуйся, можешь не говорить нам даже своего подлинного имени, мы будем молиться, и призывать тебя почтить честью наших потомков когда-нибудь. Те монеты, что ты заплатила каждому из нас, наши жёны станут носить, как ожерелья в память о тебе и той работе, о которой ты попросила нас.
       Их искреннее отношение, их восхищение и поклонение было неподдельным и чистым, что тронуло мою душу и заставило заколотиться моё сердце в волнении. Это было так приятно, это неожиданное признание Аяи совершенно новыми, мне доселе незнакомыми людьми, которые по её задумке сделали самолёт и теперь признали в ней Богиню. Вслух и не тихо. Не будь дождя, своими шумом перекрывающего всё, я опасался бы, что их услышат из дворца.
        И вот мы всё же забрались в самолёт, нарочно заранее поставленный так, чтобы только тронуть его со склона и, подхватив поток воздуха. Так Аяя и сделала, ещё раз помахав нашим провожатым. Но самолёт оказался тяжелее, чем предполагалось, дополнительная поклажа, на которую она не рассчитывала, но главное – он отсырел от дождя, даже рычаги двигались тяжелее в пазах. А потому, слетев с вершины горы, а, по сути, с высокого холма, Аяя не сразу выровняла нашу деревянную птицу, но, нахмурившись и закусив губы, выровняла и поднимала теперь всё выше, не замечая, как оставшиеся на холме люди в восторге подпрыгивают, кричат и машут руками. Это видел я, что тоже был частью той ноши, что она несла теперь по воздуху.
       Мы поднимались всё выше, и вскоре её лицо немного расслабилось, это означало, что мы поймали попутный поток ветра и больше она не несёт нас на себе, а как лодка отдаётся его течению. Но я продолжал зорко следить за ней, потому что был уверен, что она слаба и полёт сейчас для неё был напряжением всех сил до предела. А это было опасно. Поэтому я не мог позволить себе, как некогда, когда мы летели с ней из Кемета ночью, спокойно разглядывать звёзды и дремать.   
       Тогда она летела легко, воздух сам нёс нас, сей день было не так, самолёт плохо поддавался управлению из-за влаги пропитавшей его, да и сами мы и внутренность самолёта были мокрые и, если бы нам не надо было спешить, мы, конечно, никуда не полетели бы. Но мы спешили, потому что по нашим расчётам армия Мировасора была на подступах к нашему дому. Конечно, дожди, а они накрыли всю страну, задерживали и их движение, но это не значило, что можно погодить и не торопиться. И как жаль, что Арик не мог посылать нам веси, как мы могли посылать ему. Но и наших посланников задерживал дождь, да и найти птиц в такую погоду ещё, надо было постараться.
        Когда день перевалил к вечеру, солнце начало приближаться к горизонту, я стал присматривать, где бы нам приземлиться и переночевать, хорошо бы это был холм с плоской поверхностью. Но ничего подобного внизу не обнаруживалось, сплошным зелёным ковром простирались джунгли. А Аяе давно надо было отдохнуть. Я всё время поглядывал на неё и видел, как она бледна, как напряжено её лицо, а потом стал напряжённым и рот, думаю, если бы не внутренняя сила, не наша, не Сила предвечных, а просто человеческая сила её души, мы не только давно рухнули бы, больше – мы не смогли бы и взлететь.
        – Яй! Аяя! Надо садиться и отдохнуть, ты не выдержишь! – крикнул я ей через ветер и дождь, когда начали сгущаться ранние сумерки.
        – Нет! Надо лететь! Мы опоздаем! – крикнула она в ответ.
        – Ты не выдержишь! Умрёшь в воздухе, тогда и я разобьюсь насмерть.
        – Я не могу умереть! – упрямо прокричала она.
        – Но упасть без памяти можешь!
        Она словно не догадывалась о том раньше, и после этих моих слов, взглянула на меня со страхом.
       – Ищи место, Эр! Где нам сесть…
       – Яй, кругом джунгли…
      Она посмотрела вниз. И крикнула:
       – На верхушки будем садиться. Иначе не взлететь потом. Только надо медленно, не врезаться. Как птицы сесть…
      Самой себе, наверное, говорит. И вот мы стали полого снижаться, она повернула крылья и «оперение» на них так, что полёт наш всё замедлялся, хотя вблизи земли казалось наоборот, что мы несёмся неимоверно быстро, но по ветру и каплям, к которым я привык за целый день, я чувствовал, что мы летим всё медленнее. Постепенно мы снижались и замедлялись, и вот, наконец, начали брюхом и колёсами цепляться за верхние ветви, обламывая их, подрагивал и самолёт, я чувствовал, через тонкую деревянную переборку, как жёсткие ветви царапают нашу деревянную птицу, что-то треснуло, вероятно, колесо… и, наконец, всё тише и тише и мы повисли, покачиваясь, сразу на нескольких верхушках, распластавшись, как большая моль.
       Я обернулся по сторонам, думая, как станем слезать.
        – Сейчас… Эр… сейчас спущу тебя… – прошелестела Аяя, её голос слился с шумом дождя, стучащего по самолёту, по широким листьям, по моей голове и плечам.
      Превозмогая слабость, она выбралась со своего места и протянула мне руку, после мы вместе спрыгнули вниз, но не падали, притянутые землёй, а полого, как упавшие листья, опустились под громадные деревья. Здесь, внизу дождь почти не чувствовался под кровлей их мощных и богатых крон. Но было совсем темно, потому что если под небом были сумерки, здесь они сгустились в настоящую темноту. Аяя бессильно опустилась на толстый ковёр из трав, опавших прелых листьев и когда-то обломанных ветвей, я только видел, что она закрыла глаза, и лицо её белело почти смертельной бледностью.
       – Жаль огня развести нечем, – проговорил я.
       Лепёшки внутри самолёта остались сухими, но Аяя не могла проглотить ни кусочка. Я смог заставить её только съесть несколько долек апельсина и выпить кислого молока. Сам же насытился, конечно, до отвала. Пока я ел, она задремала, а правильнее сказать, погрузилась в какое-то забытьё, потому что, когда я тронул её, она едва пошевелилась. Надо было как-то вернуть ей силы, спать теперь надо не меньше суток и не здесь, во всей этой влаге, а в тёплой и сухой постели, и лучше всего возле очага. И опять я пожалел, что не могу разжигать огонь, как Арик, просто выпуская его из рук. Огниво так отсырело, что я не высек ни одной искры.
       Но я придумал выход: я разделся и раздел её.
       – Что ты делаешь?.. – пролепетала она, едва шевельнувшись, тронула меня за руки.
       – Не бойся, я не сделаю ничего плохого, только согрею тебя собой. Во мне силы с избытком, в тебе почти нет…
       – Не надо, Эр… – прошептала она.
       Но я и не думал сейчас желать того, что пришло ей в голову, потому что это ещё больше отняло бы у неё силы. Поэтому её слабое сопротивление было напрасно.
        – Не бойся, Яй, я давно уже не то чудовище, что ты не помнишь, – сказал я, легонько поцеловав её в висок.
       Она была горячей, в груди снова возникло воспаление, вот ведь как Смерть взялась за неё, разберёмся со всей этой кутерьмой, я наведаюсь к Ней за Завесу, напомню, что она не властна над Аяей. Ишь, волю взяла болезни насылать…
       Я обнял Аяю, прижал к себе исхудавшее безвольное тело, вся болезнь сразу ушла из неё, но силы надо ещё возвращать, и это дело не одной ночи и даже не суток… Но я и завернулся в плащ, хоть и мокрый, но здесь, без такого бесконечного потока, как там, наверху, он постепенно стал высыхать от тепла наших тел, я старался не мёрзнуть и, главное, согревать Аяю, так мы и заснули, мы проспали ночь, весь следующий день и ещё одну ночь, пробудившись только на рассвете следующего дня. Я открыл глаза и увидел, что Аяя уже не спит, она смотрела в небо, мелкими кусочками видное между крон деревьев.
        – Звёзд нет, я плохо ориентируюсь так, мы просто летим на север, надеюсь, не сбились с пути, – сказала она, почувствовав, что я проснулся.
        – Значит, до гор долетим, а там уже разберёмся, – сказал я, тоже поворачиваясь на спину, чувствуя, как мощно вздыбился мой уд, и как желательно ему внедриться в неё, нежную, и податливую, ощутимую рядом всем моим существом, каждым дюймом, каждым волоском, в неё, желанную всё больше, и как невозможно это сделать и как невыносимо это осознавать.
        Вот проклятие-то мне, что я должен всё время удерживать себя от неё, от той единственной, кого я люблю совершенной любовью. Да, совершенной, потому что у неё нет изъянов, утрачены даже те, что были когда-то. Моя любовь к ней, словно алмаз, подвергшийся огранке многими и многими годами и испытаниями воздержаний, совместной жизни, подмешанной сюда любви к Арику, стала такой же чистой и сияющей, восхищающей даже меня самого. И согревающей мою душу, как вечный и негасимый огонь, что вспыхнул когда-то маленькой и неожиданной искоркой ещё при нашей первой встрече многие уже тысячи лет назад. Много-много времени, и я уже совсем другой, благодаря самой Аяе, больше – моей любви к ней, я и стал иным, я лучше, чище, я острее чувствую мир. Благодаря ей, я когда-то и начал жить вполне и грешить по-настоящему и каяться и исправляться. И хотя я несовершенен, как и любой человек, но я стремлюсь стать лучше. Вот потому я и не позволил сейчас себе думать о том, как чудесно благоухает моя милая, доверчиво лежащая рядом со мной обнажённой.
       – Спасибо, Эрик, – сказала Аяя, словно угадав мои мысли.
       – Я… я не токмо ради тебя… или ради него, – проговорил я. – Я не хочу быть виноватым перед ним. Не теперь…
       – Ты… ты самый лучший человек на свете, Эр, – она приклонила головку к моему плечу, но не стала прижиматься, догадываясь, до чего мне сейчас непросто сдерживаться. – Самый лучший.
       – Всё, Яй, вставай, – сказал я, чувствуя себя настоящим воином Света, разгоняющим мрак в собственной душе, что куда сложнее, чем сражаться с посланниками Ада во плоти. – Давай, иди, пописай, я пока оденусь тут без тебя…
       Она засмеялась тихонько, выпросталась из почти сухого нашего общего кокона, то есть внутри он был сухой и тёплый, а снаружи оставался влажным, потому что наверху всё ещё шёл дождь, и сюда долетали его мелкие брызги. Быстро набросила платье, тоже высохшее, но изрядно помятое и скользнула меж деревьев…
Глава 7. Видение поддельного отца
       Нескончаемый дождь заслонял зрение всем, но только не Дамэ. Я знаю, потому что подлетал к нему, и он показал мне что-то вдали, что-то в прогале перевала, что он видел, как движущихся воинов, а я не видел ничего.
        – Далеко до них? – спросил я.
        – Вёрст шесть, – сказал Дамэ. – Теперь налегке идут, если только можно так считать в таком дожде. Оскальзываются и падают на каждом шагу. Медленно и тяжело идут, проклиная всё на свете.
         – Если бы наши дорогие соплеменники не торопились так расправиться с нами, выждали бы окончания сезона дождей.
        – Почему они так торопятся теперь? Дольше ждали? Что за нетерпение? – удивлённо спросил Дамэ.
        – Аяя сбежала от них, – радостно усмехнулся я. – И они летят к нам вместе с Эриком.
         – Аяя летит к нам?! И Эрбин! – Дамэ даже подскочил от радости. – Так это же… Арий! Это всё теперь меняет! Всё! Надо сказать Рыбе, это воодушевит её. Только бы они не опоздали…
         – Ну… думаю, у нас есть ещё время, пока эти мокрые петухи добредут сюда. Полечу поближе взглянуть на них.
         – Будь осторожен, стрелой достанут…
        Дамэ был прав: Рыба тоже едва не сверзлась со своего уступа, услышав от меня весь о том, что Аяя и Эрик уже близко и летят к нам на помощь.
       – Ох, Арий, какое облегчение! Конешно… статься может, Аяя утратила прежние силы, которыми тогда прикончила полуденцев, тех, что остались недобитыми вами с Эрбином… и тогда она… с отчаяния, конечно… Токмо бы теперь не случилось, што тогда… Ты, Арий, себя-от береги и ради неё тож. Она, знаешь…
        – Знаю я, Рыба…
       Она улыбнулась.
        – И к брату не ревнуй, ну… ежли… што у них там и было теперя… так… оно ведь и простить мочно, када… Словом… главное, что они возвращаются, только бы не опоздали.
      Я вернулся на свою скалу, самую высокую из всех, упасть мне бояться было нечего, а все мои горы боеприпасов отсюда были видны и мною досягаемы. Расходовать их я намеревался разумно, потому что здесь не то, что в байкальских скалах, горы из твёрдого базальта и отколков у них немного, но зато благодаря крепости, не расколются при ударах, и можно снова поднять и бросить. Отсюда были видны все мои товарищи на своих местах, мои соратники, которых я должен постараться защитить, гибель любого из них мне будет тяжело пережить. Потому что виновен в ней буду только я, здесь они защищают меня.
       Грубоватые, как обычно, слова Рыбы об Аяе и Эрике задели меня, я и так всё время думал о том, что происходит там между ними. Но то, что об этом думали и другие, было значительно хуже, это словно материализовало мои подозрения и ревнивые муки. Потому что первое, что я, страдая, думал, когда вслед за Аяей пропал Эрик, именно, что он воспользовался помощью Вечной, чтобы… нет, я не думал, что он может предать меня, но что для того, чтобы вернуть Аяю он тоже способен на многое. И вот они возвращались, они вместе или каждый ко мне?
       Самое время, конечно, думать об этом, когда на меня надвигается многотысячная армия. Когда могут погибнуть лучшие предвечные, что остались со мной и не ушли к тем, кто считает меня выродком Сатаны. Я рискую ими, и я сделал бы всё, чтобы избавить их от грозящей опасности, но они остались со мной, потому что хотят отстоять и свою свободу решать, как им жить, не подчиняя волю решениям Мировасора, с чего-то объявившего себя предводителем предвечных.
       На деле Миру плевать на то, что я взял руку Врага Человеческого когда-то, не будь этого, он придумал бы другой повод, потому что теперь не имело значения, что я Сатану отверг. А ведь с Его помощью сейчас я мог бы и Аяю в мгновения ока вернуть и прикончить всех, кто сейчас приближался к нашей заповедной долине.
      – Ещё не поздно, Арий. Великий предвечный, величайший из всех. Прими мою помощь, вернись в мои объятия, и всё будет так, как тебе желается.
        Конечно, это Он. На краю бездны он стоял, сложив чёрные крылья со стальным отливом, какие были и у меня, когда Он покровительствовал мне.
       – Смотри не упади, – сказал я.
       Он засмеялся.
        – Мне не привыкать падать, ты не забыл, что я Падший? Впрочем, как и ты сам... Но… – Он усмехнулся. – Весёлый дух, я вижу, не изменил тебе несмотря ни на что. Это хорошо, ещё раз подтверждает мои слова о твоём величии.
        – Не надо лести, Нечистый, я не куплюсь.
        – Дерзок ты с отцом.
        – Ты мне не отец.
        – Напрасно ты отвергаешь меня… Она и он сутки лежали в объятиях друг друга, совершенно обнажённые, в полном забытьи. И в упоении друг другом. Он думал о совершенстве своей любви, и никто из них не помнил о тебе, Арий. Вместо того чтобы спешить к тебе на помощь, они наслаждались своим единением.
        – Это ложь, – твёрдо сказал я.
        – Ложь? Тогда посмотри!
       И тут в мою голову влетело ясно видение: лес, густой и жирный, здешний, пологом отделяющий их от дождя идущего сверху, вымочившего всё и вся на многие тысячи вёрст, как и всегда в это время года, и они, Аяя и Эрик, завёрнутые в плащ, развернулись оба к небу, как разворачиваются люди, остывая после любовных ласк. Аяя очень исхудала, и волосы острижены, почему? Была больна? Ну, конечно… потому Эрик и понадобился… кто ещё мог вылечить её…
       Я застонал, усилием воли выбрасывая видение из сознания.
       – А ты говоришь, ложь… – засмеялся Он. – Ты погибнешь, если не возьмёшь сейчас моей руки. Вернее попадёшь к моей Сестре в псы-привратники. Не забыл Её обещания?
       – Прочь! Прочь, Нечистый!
       Он снова захохотал:
        – Я буду поблизости. Зови, и я разом покончу со всеми твоими врагами. Если бы с моими было справиться так же легко…
        – Ничего ты не можешь, – прорычал я. – Не можешь даже остановить этот бесконечный дождь.
        – Дождь, верно, не могу. А вот спасти тебя могу. Подумай, – ответил Он.
        И вот тут захохотал я. Я смеялся так громко, так весело, как хохочут только на краю отчаяния, я а уже был и не на краю, я летел уже в эту пропасть. Меня предали те, кого я люблю, снова предали и даже забыли. Мне грозит страшное впереди, потому что снова оказаться во власти Смерти, это хуже, чем всё, что может быть. И как я решился когда-то принять её дар – Печать Бессмертия, полагая это благом? Для себя и для Аяи… наверное, она была больна смертельно и если бы не та самая Печать Бессмертия, умерла бы. Но Эрик спас её от болезни, избавил, чтобы… конечно, и я бы так поступил. Я и поступил в своё время. Никогда я не поступал с ней иначе… Потому что она моя, она родилась через тысячу лет после меня, чтобы я заново родился в день, вернее, в ночь встречи с ней…
       Аяя… только вернись, вернись… пусть вы там были с Эриком опять, но вернись ко мне, потому что я не могу без тебя…

      … – Ты что? – спросил я, потому что она вдруг прижала руку к груди, жмурясь от боли, и самолёт затрясло немного, потому что затрясло её.
         – Не… знаю… ему… Огню больно… очень больно… Эр… надо спешить… надо спешить… мы опаздываем… – задыхаясь, прошептала она, я еле-еле слышал её через шум дождя и ветер.
        Поднять самолёт в воздух было непросто теперь, внутрь тоже налилась вода, и мне пришлось применить Силу и, перевернув его, вылить эту воду. Только после этого мы уселись на свои места, теперь кроме фруктов есть было нечего, потому что лепёшки размокли за время нашей ночёвки, сырость всюду была такая, что ничто не могло оставаться сухим.
        И всё же мы поднялись в воздух, и только на Аяиной Силе, потому что ветра внизу вовсе никакого не было. Но выше она всё же поймала поток, и, повернув крылья так, что мы поднимались всё выше, где ветер был сильнее, мы полетели на север, к горам, что были её домом последние тысячи лет. И вот тут она и застонала, дрожа от боли, и неясно было, что это, она чувствует его, Арика, физическую боль, потому что он ранен, или у него болит душа, потому что он тоскует…
Глава 8. Огонь, вода, камни и Сила
       Впереди войска выехал Мировасор на коне, по правую руку – Орсег, по левую – Викол, притом, что остальные были пешими, все предвечные сидели в седлах, в том числе и женщины Вералга и ещё одна, незнакомая раскосая красавица, или смутно знакомая, мне кажется, я видел её, только не помню, когда и где.
        Их было пятеро против нас четверых, и с ними ещё двадцать тысяч обыкновенных человек, две трети из которых были местными, индийцами, остальные – чужеземцы из далёких стран, приведённые сюда своими воеводами и двумя своими предвечными, державшимися особняком от наших. Мне даже показалось, они больше из любопытства увидеть сына Сатаны приехали сюда, и сбегут тут же, если только почувствуют опасность, такой любопытствующий и настороженный у них был вид.
        Армия вооружена была превосходно, я видел, как хороши их сабли, как тверды наконечники их стрел, нас они смогут достать и стрелами, быть может, применять сабли им не придётся… Но это если мы позволим им. А мы не позволим. Я не позволю. Я защищаю не только себя, хотя мне есть чего бояться, то, что меня ждёт в случае поражения, хуже смерти во много раз. Но отстою и тех, кто поверил в меня, в то, что можно отвергнуть Диавола и вновь стать чистым. Я дорого выкупил когда-то свободу у Смерти, отдавшись Ему в отчаянии освободиться иным способом, потому что был пойман в ловушку, продуманную заранее силами Тьмы… И теперь я должен тем, кто стоит за мной, доказать, что Любовь сильнее Смерти. Я должен победить.
        Я подлетел ближе к войску, и остановился на достаточном расстоянии, чтобы меня не достала стрела, но при этом, чтобы меня было хорошо видно и слышно. Разинув рты, люди смотрели на меня, высоко парящего в воздухе перед ними. И, хотя дождь намочил и мой плащ, и меня всего, и выглядел я не так великолепно как мог бы в иную погоду, в объятиях солнца и легкого ветра, но всё же изумиться было чему. К тому же, я был безоружен, моё оружие – груды камней, сложено по всей долине и я приведу его в действие сразу же, как только настанет момент. Но едва я собрался открыть рот и произнести заготовленную речь, как Мировасор опередил меня и заговорил первым.
        – Приветсвую тебя, Арий! Ты, я вижу, встречаешь нас один. Где же всё твоё войско? Али Диавол не прислал своему сыну армии?
        – Здесь нет ни самого Диавола, ни Его детей, – громко сказал я, чтобы меня слышали все. – А если ты ищешь Сатану, загляни во тьму своей души, не там ли Он прячется?
      Мировасор побледнел от злости, хотя пытался сохранить величественность, которую напускал сей день на себя, чему способствовало богатая сбруя его высокого коня, и золотая броня, сверкающая, несмотря на дождь. Но конь почувствовал его злость по тому ли, что он невольно сжал колени, али по иным признакам, но затанцевал под ним, поднявшись на дыбы и можно было подумать, что это я заставил коня нервничать…
        Мировасор выкрикнул:
        – Ты лжёшь, Диавольский приёмыш! Ты потому не боишься, что знаешь, Он за тобой и не даст тебе проиграть!
        – Я не боюсь, потому что я прав и чист, и не тебе искать во мне скверну!
        – Что ж, быть может скверна обнаружится сама, когда ты кое-что вспомнишь: Эрбин и Аяя в нашем стане. И если ты не сдашься, спасая своих товарищей, что, думаю, прячутся где-то здесь, да, Агори, Рыба, Дамэ? Так вот, ежли ты не сдашься нам, погибнут они, и Эрбин. А вот Аяя отправится к Вечной. Знаешь, что ждёт её там? Бездна боли, немощи, тошноты, удушья и бессилия изменить это в вечности. Потому что смерти нет для неё благодаря тебе. Ты поистине страшно одарил свою любовницу.
        Я захохотал, так больно мне было слышать то, что он говорит. Именно так, он прав, я обрёк Аяю на муки, если она попадёт Смерти в лапы… ведь для неё нет небытия… как и для меня…
       Но Мировасор лжёт.
        – Это ложь! Аяя свободна! Она сбежала от вас!
        На миг он пропустил удивление в глаза, но тут же нашёлся и возразил:
        – Верно! Была свободна, но уже попалась к нам в руки снова. Влюблённые женщины так глупы и опрометчивы, она так стремилась поскорее добраться до тебя, что проглядела наших лазутчиков и наши сети. Мы поймали их!
        – Нет! – прогремел я.
        – Да, Арий! Да! – воскликнул ликующий Мировасор. – Сдайся, и я отпущу и её и твоего брата, как и остальных. Пожертвуй собой ради жизни и счастья тех, кого ты любишь. Если ты любишь их.
        – Нет! Ты лжёшь! Будь так, ты впереди войска вёл бы пленников!
        – Она была больна и ещё слаба теперь, потому я не решился везти её под этим дождём, потому что только Эрбин и смог отогнать болезнь. Но она в нашем стане, там, за перевалом.
        – Привези их сюда, тогда и поговорим! – крикнул я. – Даю тебе час. А не будет здесь Аяи и Эрбина, пеняй на себя.
       А потом я возвысил голос и сказал всем громко и так, что не осталось никого, кто меня не слышал:
        – И вы, предвечные, и вы, люди, кого обманул этот человек, объявивший себя поборником Добра и приведший вас сюда от ваших семей, чтобы вы погибли, потому что вы погибнете, если останетесь с ним. Моя вина только в том, что я не подчинился ему, не признал его неправедного права главенствовать над предвечными. Я не сын Диавола, и не слуга Ему, я человек, предвечный, как и некоторые из вас. Взгляните на скалы и на вот эти груды камней, – я простёр руки в стороны. – Всё это обрушится на вас, если вы не уйдёте отсюда по добру.
      Я не мог не увидеть бледности, покрывшей лица даже сквозь струи дождя. Вот то, о чём я говорил моим соратникам: страх в их сердцах станет нашим союзником, и я призвал его на помощь.
       – Сдайся, Арий, и Аяя будет жива и здорова! – воскликнул Мировасор.
       – Приведи её сюда, и я сам отдамся Вечной! – крикнул я.
       Мировасор сделал знак рукой, и я замер, неужели они вправду поймали их? Как? А как они добирались сюда?.. Аяя… Эрик…
        Но вместо того, чтобы привести пленников, в меня пустили стрелы. Так ложь то! Нет у них Аяи! И Эрика нет! Так сражаться!
        Кровь радостно закипела во мне. Я поднял первый камень из груды справа, словно взял его правой рукой и швырнул прицельно, он пролетел сквозь тучу выпущенных стрел, которые не достигали цели, и сбил сразу несколько человек в центре правого фланга. Вздох ужаса прошёл по рядам.
       – Вперёд! – крикнул Мировасор. – За этим перевалом его логово! Логово Зверя!
       Вновь брызнули стрелы, побежали люди и полетели в них камни, поднялась громадная скала и размозжила сразу полтора десятка человек. Поднялась и вторая, вслед за всё учащающимися ударами моих снарядов.
       – Басыр! – крикнул Мировасор.
       И вдруг туман заволок мой взор, я перестал видеть. Но я знал, я слышал и чувствовал, где те, кто пришёл разрушить мой дом и убить меня. И потому швырял и швырял свои снаряды без разбора. Пока кто-то не ударил меня в грудь и не сверз с неба. Наугад я ударил этого человека, ещё пока летел, и тут же прозрел, а мы с ним, а точнее с ней, это была та самая скуластая, узкоглазая красавица, что я не мог никак вспомнить, вместе упали на землю, жирно хлюпнув грязью. Я поднялся, посмотреть на свою противницу, которую я сильно оглушил, не рассчитывая удара. И вспомнил, почему мне показалось знакомым её лицо: тогда, когда я прибрёл из Кеми, из последних сил волоча гниющие ноги, в заснеженном байкальском стойбище, была и она… вот откуда я знаю её, странно, что помню столько лет… Теперь она лежала навзничь, оглушённая моим немилосердным ударом, и синяк наливался у неё на лице. Ну, прости, не надо было ослеплять меня, я и подумать не мог, когда бил, что ты женщина…
       Я поднялся на ноги, и продолжил швырять камни. Тогда вдруг прямо передо мной оказалась Вералга и схватила меня за горло, повалив на землю.
        – Моя подруга летать не может, но может прыгать. Крутенько ты обошёлся  с нею, не по-мужски, – прошипела мне в лицо моя бабка. – Однако думаю, на меня рука у тебя не поднимется.
        – Не-ет, на тебя не поднимется, – задыхаясь, проговорил я, чуть-чуть ослабляя её руки на своём горле. – А у тебя, я вижу, на меня поднялась... Отдашь меня Вечной?.. Отдашь Смерти того, кого качала на руках, кого сама посвятила, опоив своей кровью? Обречёшь стать привратником у Завесы навеки? Не человеком даже, не мёртвой тенью, но псом! Псом, Вералга! Эту роль отводит мне Вечная ныне – сторожевого пса у её врат. Как трёхглавые церберы из легенд...
     Её руки ослабли, даже в лице изменилась моя названная бабушка.
        – Зачем ты перешёл на сторону Тьмы, Арик? – жалобно, едва не плача, прошептала она и попыталась снова сдавить мне горло. Но руки не слушались её.
         – А разве ты на стороне Света, Вералга? Вералга! Раскрой глаза! Взгляни на Мировасора. Разве он несёт Добро? В чём его Добро?! Разве Свет привёл его сюда убить меня? Кому навредил я? я жил отшельником тысячи лет. А по его вине уже погибли здесь несколько десятков человек, и погибнут все эти тысячи, если не отступят…
        – Арик, мальчик мой… – она заплакала.
        – Отпусти меня, Вералга… отойди в сторону, а лучше вовсе улетай отсюда вместе с Виколом.
        Всего несколько мгновений она смотрела мне в глаза, уже не в силах удержать наполнившие их слёзы, дрогнув, они выступили на ресницы. Ещё миг, и Вералга исчезла. Убралась ли она с поля боя, я не увидел, вокруг всё сильнее разматывался хаос, летели и падали громадные куски скал, а позади, у перевала, который вёл в нашу долину, сыпали стрелы Рыба и Дамэ, отражая тех, кто всё же прорвался и бежал туда к нашему дому. Обширная и гладкая до сих пор долина, по эту сторону уже становилась похожа на загромождённую камнями и скалами горную реку, и люди были её водой и они текли и текли. Мировасор же теперь, соскочив с лошади, перепугавшейся и потому мешавшей ему, поднял руки и ловил камни и куски скал огнём, отчего некоторые плавились прямо на лету, разбрасывая раскалённые брызги и раскалываясь, с шипением под неослабевающими отвесными струями дождя и падали на землю, уже осколками.
        – Агори! – вскричал Мировасор. – Агори!.. Маленький ничтожный мерзавец! Как смеешь ты поднимать руку на учителя? На того, кто ввёл тебя в сонм предвечных? Как осмелился!? Как можешь ты поддерживать его, приспешника Диавола?! Скал вам не хватит, чтобы обратить нашу армию в бегство! Воины Света не оставят вас, пошедших за Сатаной!
        – Скал не хватит? Мы в горах, Мировасор! Поднимем те, что упали! – засмеялся Агори, швыряя очередную глыбу. Но в своего учителя, действительно, он даже не метил.
       Что ж, в него бросил камень я, и он на лету превратил его в огненный шар. Это какой же жар у него во власти, невольно подумал я. Но один из камней, оказывается, сбил Викола, и он, окровавленный, мёртвый или живой, было неясно, упал на землю, разбрызгав перемешанную с осколками камней грязь. Меня чиркали стрелы по плечу, по щеке, по бедру... Вот тут возле него я и увидел Вералгу, а потом они пропали, куда она отнесла его?..
       Но думать о том было недосуг, стрелы летели всё гуще, одна из них ранила в плечо Агори, он упал, застонав, и морщась, а дождь смывал кровь с его рубашки, размачивая и смешивая с грязью.
       – Агори, держись! – крикнул я.
       Но, воспользовавшись тем, что я отвлёкся, Мировасор послал в меня свой огненный шар и я едва успел отклониться. Я сбросил плащ, теперь тоже мешавший мне.
        А сумрачный день, меж тем мерк, в небе начала густеть синева. Скалы и осколки гор поднимались теперь реже и медленнее, надо помочь Агори, он истекает кровью, теряет силы, догадался я. И перелетел к нему, на лету отрывая кусок от своей рубашки, чтобы перевязать его. Стрелу из его плеча пришлось вырвать, отчего Агори лишился чувств. Но зато я перевязал рану, затянув потуже, кость цела, так что быстро оправится. Я оставил его, притулив к большому валуну, так, чтобы не увидели и не убили здесь, пока не придёт в себя.
        – Полежи, полежи, Агори, братец, твоя рана заживёт… А Эрик… вот он  вернётся, исцелит за миг.
       Я полетел снова в бой. Теперь, когда громадные скалы некому было бросать, я снова поднимал и бросал свои снаряды, но их было мало, хотя я долбил и долбил нещадно, уже обливаясь потом, где-то смешанным и с кровью, но дождь смывал  то и другое вместе с грязью.
         Мировасор изрядно мешал мне своими огненными шарами. Всё больше было тех, кто пробегал к перевалу к нашей долине, скольких из них поймали стрелы Дамэ и Рыбы? Я не оглядывался на них, мы проигрывали, их слишком много и они все пребывают, словно порождаемые этим дождём...
        И тут, когда мне уже стало казаться, что враги превозмогают, что за спиной моей нет уже и моих лучников Рыбы и Дамэ, что и они ранены, как и Агори, а может и…  Без Агори моя оборона была слишком слаба против стольких тысяч, против огненных шаров Мировасора. Только я начал думать о том, как подороже продать свою жизнь, как увидел в небе…
        Вначале я подумал: какая большая птица, весть мне от Аяи?.. за дождём и во мгле было сложно разглядеть и отличить живую птицу от деревянной… Но нет! Нет! То не птица! Самолёт! То она сама! Аяя! Аяя!
        Аяя, милая, ты построила самолёт… конечно, как ещё ты могла устремиться сюда…
        – Самолёт! – страшно с рыком крикнул Мировасор и метнул в него свой огонь. Потом ещё и ещё. – Стреляйте! Стреляйте! Не дайте им сесть!
       Я же швырнул в него камень и попал в плечо, сбив с ног.
        – Басыр! – закричал Мировасор, приподнимаясь на колене, весь грязный, как и я, как все, кто вступил в бой. – Басыр ослепи её в самолёте! Они не должны приземлиться!
       Где она, где эта чёртова Басыр?..
       Самолёт качнулся, она… на крыле. Я взвился навстречу самолёту и сорвал её с него, и отнёс, держа сзади за плечи, за пределы поля боя. Я не хотел убивать её, не поднималась рука на неё, на женщину…
       – Не смей приближаться к ней! – крикнул я, отталкивая её в грязь.
     Она покатилась кубарем, умеет падать так, чтобы не повредиться.
       – Она спит с твоим братом! – прошипела Басыр, окрысившись, быстро развернувшись ко мне. Пять чёрных кос верёвками, похожими на змей вились до земли, путаясь у неё под руками. – А ты вступаешься за неё и за него, подлеца!
        – Лгунья ты! Получить его не можешь, вот и наговариваешь. Подлецы не прилетели бы нам на выручку.
       Она побледнела ещё, потрясая кулаками в бессильной злобе, задетая за живое.
        – У-у… будь ты проклят! – прорычала она, барахтаясь в грязи, намокшее платье мешало ей встать.
        – Не старайся, я давно проклят, – сказал я, и унёсся тут же.
        И вовремя, потому что увидел, что самолёт идёт точно в гору, всё же Басыр успела ослепить их… Я подхватил их обоих, Эрика и Аяю, выдернув из самолёта, потому что выровнять его полёт было уже не успеть.
       – Огнь! – воскликнула, узнавая мои руки, Аяя и прижалась ко мне на лету. – Живой! Живой! Успели, Эрик!
      Мы приземлились у скал, недалеко от Агори.
       – Морок прочь! – крикнул Эрик.
       И они оба уже осмысленно смотрели на меня.
       – Ар! Брат!.. Яйка, долетели! Долетели! – хохоча от счастливого возбуждения, он сорвался и обнял меня, весь мокрый, но чистый, как и Аяя, в отличие от меня, снова сплошь покрытого грязью и кровью, но дождь продолжал омывать меня, и с каждым мгновением я приобретал свой собственный облик. 
       Я тоже обнял его, но быстро отнял от себя, вокруг нас летали стрелы.
       – Эр, помоги! Агори ранен, без него большие скалы бросать некому, и Мировасор побеждает… к дому нашему рвутся! Я отнесу тебя, он за той скалой… Яй, милая, спрячься здесь, не попадись…
       Боги, как она исхудала, головка остриженная, от дождя совсем черная, белое платье, мокрое облипло её, чёрная головка, белое личико, как маленькая ласточка… не спала она с Эриком, я бы понял это по ним сейчас, он молодец, верный человек, не предал меня в трудное время. Всегда я верил в него, как ни бесновался порой…
       Отпустив Эрика возле Агори, я поспешил к Аяе и тоже вовремя, какой-то вой увидел её… но то стало последним его воспоминанием, я не стал тратить камни на него, ударил кулаком его в спину… 
        – Яй, перелетай к дому, здесь…
        Не знаю, послушалась бы она, но в этот миг стрела чиркнула меня по шее, вскользь, но этого достало, чтобы она, вскрикнув, вцепилась в меня, снова пачкаясь в моей грязи:
        – Нет! Никуда я… от тебя, нет!
        Она прижалась ко мне, горячая сквозь мокрую одежду, почему такая горячая?.. Или мне так кажется, потому что я стосковался по ней. Но как она истощена, измучена… Смерть уже поупражнялась с ней…
        Аяя наотрез отказалась оставить меня здесь одного. А в этот момент вновь поднялись громадные скалы, одна за другой, поднятые Агори, и Эрик, как и я, принялся за камни. Мы снова побеждали.
       – Спрячься между скал, Яй, или хотя бы… вон там, наверху, на выступах, видишь? Там Рыба и Дамэ… лети к ним… там безопасно, стрелы туда не достают против дождя, а их разят наверняка. Лети, умоляю! – крикнул я, отталкивая её от себя, в меня летели стрелы, ко мне бежали вои, на земле опасно оставаться, надо в воздух...
       Она кивнула и взлетела в воздух маленькой мокрой белой птичкой. Я же, воодушевлённый, словно окрылённый и получивший от неё в тысячу раз больше Силы, чем мог бы получить от Князя Тьмы, обрушился на врагов.
       Теперь я швырял и швырял без устали, не останавливаясь ни на миг, стараясь метить в гущу людей, так же делал и Эрик. Шипя, летели искры от камней, которые ловил и расстреливал огнём Мировасор, но мы не ослабевали, воодушевлённые теперь и уверенные, что не можем не победить, мы сражались, не замечая ни стрел, ни искр. Стрела пробила мне вязанку, задев кожу на животе, зажгла боль, но лишь усилила возбуждение битвы, как и другая рана, ожегшая плечо – раскалённый кусок камня огненным кулаком ударил, сжигая одежду и кожу… даже, кажется, подпалил, запахло палёными волосами, впрочем, и этот запах, как всё, был смыт неутомимым дождём… А может быть, ран было и больше, только я не чувствовал их. Пока летели камни и от Эрика, значило, что и он жив и не ранен, пока вздымались скалы и давили и сметали бесконечные орды наших врагов, я знал, что и соратники мои живы и сражаются…
     … – Аяя! Ты! Я видела, как вы… вот Арий-то молодец, вытащил вас, не то…
       Мы обнялись с Рыбой. Она большая, тёпло-рыхлая, такая же мокрая, как и всё вокруг, легонько прижала меня.
      – Это что же такое, Аяй… отощала-то как, ай-яй, страсть!.. ах ты, и волос лишили, суродовали красавицу нашу, мерзавцы… Ах мерзавцы!.. Но ты это… мне тута…
        Она опять схватилась за лук, отброшенный, было, чтобы обняться со мной.
        – Ты… – она послала стрелу, вторую, третью… нельзя сказать, что каждая убивает, но ранит, почти не пролетая мимо. Но стрелы Дамэ с другой стороны прохода к перевалу летели точно в цель, ни одна не пропала. – Мы тут… пока вы… – выкрикивала Рыба между выстрелами, вся устремлённая на врагов. – Мы уж… а потом ты пропала… Арий почернел аж… а уж егда Эрбин запропал, и… вовсе… Н-на тебе!
       Я поняла, что мешаю ей, она несколько раз промахнулась, пока говорила со мной.
        – Я к Дамэ слетаю, ладно? – сказала я.
        – Лети, касатка, токмо стрел берегись. Дамэшка то-то будет радый… а я тута… пока… ты не серчай… вишь, како дело у меня…
       Я перелетела к Дамэ. Он тоже обнял меня, отвлекшись от стрельбы.
        – Как это хорошо, что ты вернулась. Что оба вы вернулись!
       Дамэ не отвлекал разговор со мной, он клал стрелы точно в цель без промаха всякий раз, точно в грудь, сразу в сердце.
        – Теперь победим! Победим!.. Слышишь? Не смотри, что их несметные тыщи, победим мы…
       …Я был счастлив, что Аяя вернулась, больше того, что она тут, около меня осталась, не вмешиваясь в битву. Одно её присутствие для меня стало приливом силы. Да что для меня, для всех нас. И мы превозмогали, несмотря на несравнимое превосходство врага в количестве. Одно стало пугать меня, у меня кончались стрелы, то есть на тысячу ещё хватит, а потом… Аяя, услышав меня, слетела со скалы и принялась собирать стрелы, а было их немыслимое количество, наших, пропущенных Рыбой мимо цели, и вражеских, просто охапки, как хвороста. Аяя собрала и принесла мне. И снова полетела за новыми. И ещё принесла. Её задевали стрелы одна, другая, кто-то кидался схватить, но я подстреливал их. Вскоре возле меня высилась большая гора стрел. На белом платье Аяи расплывались размываемые дождём пятна крови, на рукавах, возле ворота на шее, на бедре, одна поцарапала щёку.
        – Ты ранена… – дрогнув, сказал я.
        – Да нет… – смеясь, отмахнулась Аяя. – Чепуха всё.
       Мы превозмогали, камни и скалы как громадными и помене молотами колошматили вражеские рати, тех, кто уворачивался и обтекал их, на свои стрелы, ловили мы с Рыбой, могу поклясться, ни один не прошёл через перевал к долине, где был наш дом.
       Арий, снова вымытый дождём от грязи, раненый, но не теряющий сил, значит, раны не серьёзные, бросает и бросает камни с неба, то же из укрытия между скал делают Эрбин и Агори своими бесценными громадинами, снося целые отряды… Мы победим! Мы уже побеждаем!
       И вдруг Мировасор вскричал, взрывая очередную скалу:
        – Орсег! Что ты бездействуешь?! Мы проигрываем! Они ломят, ты не видишь?! Сделай что-нибудь, Предводитель вод!
       Скала, разлетаясь огненными шлепками, шмякнула в гору. Камни в искры… Он силён, я и не знал, насколько…
        – Что я могу, Мир?! – закричал Орсег, действительно бестолково уклоняющийся от камней. – Что я могу здесь, мы в горах!
        – Вокруг вода, Орсег! – зло крикнул Мировасор. – Всё залило, тебе мало?!
        – То небесные воды, я не властен!
        – Вся вода под ногами, нам по лодыжки – то уже земная, твоя!
        – Моя… Моя! – словно прозревая, воскликнул Орсег. – Конечно… Ну!
        И вот тут произошло страшное, такого я не предполагал увидеть никогда: вся вода, смешанная с почвой, мелкими осколками камней, вся, что теперь покрывала землю, поднялась вначале чёрной толстой скатертью, и, развернувшись поперёк уже почти стемневшего мрачного неба, стеной, с размаху ударила в Ария, отбросив на скалы перед нами, оглушив и, быть может, размозжив вовсе, и разлилась тут же снова по земле, волнами сбивая с ног тех, кто оказывался на пути. Не летели больше ни камни, не поднимались осколки скал, убиты все или только оглушены, мы не знали, но Аяя с криком взмыла в небо белой искрой.
        – Не-ет! – прокричала она.
        И что?.. Наступило словно светопреставление… Все камни, все скалы, что были снарядами всё это время и теперь лежали на земле, поднялись в небо разом, заслоняя его.
        – Аяя, не смей! – прокричал Орсег. – Не смей, или я…
        Мы с Рыбой остановились, остановились все, в изумлении глядя в небо, такого никто никогда не видел и не ожидал. И она обрушила камни…
         Но едва долетели они до земли, как вновь поднялась такая же водная стена и пошла на Аяю, хотя, что уже, большая часть войска была побита…
       Но она не испугалась, вытянув руку, стала вращать ею и завертелась стена воды, что шла на неё, смешанной с грязью и мелкими камнями. И стала вращать обрывчатым чёрным диском, всё быстрее и быстрее, словно она мотала в руках аркан, от скорости превратившийся в диск, и вот этот диск развернулся плашмя и разлетелся в стороны, брызнув об окружающие долину скалы, сбивая с ног всех, кто бы на земле, только Орсег и уклонился.
        – Ах ты!.. – вскричал разъярённый Повелитель земных вод.
        И вдруг Мировасор, который никогда летать не умел, поднялся в воздух тоже напротив неё, и направил в неё две толстые шипящие струи пламени из своих ладоней.
       Я не знаю, что она сделала, вернее, как, но она словно связала эти две струи в узел и бросила его в Мировасора, оттолкнув его снова на землю.
      Но в следующее мгновение её сбила с воздуха, подскочившая вверх Басыр, и они упали вместе, причём, Аяя ударилась о камни и потеряла сознание. И, вот странное и противоречивое дело: Орсег бросился к ней с беспокойством на лице, словно на помощь.
        – Ты её хочешь, Орсег? – прохохотала Басыр. – Бери сейчас, прямо на энтом поле, пусть все видят, что ты победил чертовку! Бери, не то не поспеешь, сдохнет!
       И подняв руку, хотела сорвать белое Аяино платье. Но та вдруг очнулась и ударила её в лицо, да так, что Басыр отлетела от неё сажени на три. А сама опять  поднялась в воздух. С затылка её теперь стекала кровь, окрашивая белую ткань платья… Боги… Боги… не дайте случиться страшному. Если все они погиби… если все погибли, она тоже хочет умереть.
      Увидев её в небе, оставшиеся люди побежали, в ужасе, правильно поняв, что будет дальше, побежали, позабыв обо всём, бросая оружие, прикрывая головы руками, пригибаясь в ужасе перед нависшей над ними гибелью. Потому что они уже видели, что было... Да, так – снова поднялись камни и скалы, чтобы снова обрушиться на них.
      И снова поднял воду Орсег, Мировасор метал свои огненные шары в неё, но она отражала, отбивая будто мячи. Они, шипя, отлетали прочь, и рассыпались в искры, освещая долину превращая сумерки в ясный день. И снова Орсегов диск был разметан в стороны. Тогда он стал бросать в неё отдельные клубки грязной воды, и она смешала их с огнём Мировасора, столкнув их и превратив в грязный пар.
       – Убирайтесь! Мировасор! Орсег! Все уходите, или умрёте! – вскричала она.
        – Ах ты…  девчонка будет указывать мне! – задохнулся Мировасор. – Да я сожгу тебя!
        А люди бежали, все бежали прочь из долины, где убитых было уже намного больше, чем живых. Бежали, в ужасе оглядываясь, страшась камней, что повисли в воздухе и вот-вот упадут на их головы.
       Мировасор вновь взмыл вверх и уже не струи, но целая стена огня понеслась к Аяе. Но она отразила и её. И сбросила камни, придавив тех, кто не успел убежать или увернуться.
       Тогда Мировасор, видя, как гибнет его войско, его дело, вскричал:
        – Сколько человек ты убила сегодня?! Сколько мертвецов будут приходить к тебе в сонном мороке и спрашивать, за что?!
        – Ни одного! Они пришли в мой дом, пришли убить тех, кого я люблю! Кровь их на тебе! К тебе и придут, вопрошая: пошто ты привёл нас на эту бесславную битву, лжец?!
        – Аяя остановись! – прокричал с земли Орсег. – Остановись, мы сильнее!
        – Мне нечего терять! Вы отняли у меня всё! – вскричала Аяя. – И вы умрёте!
        И тут только я заметил, что над ней в небе образуется воронка, почти как была тогда, на Байкале, когда она молниями убила всех полуденцев.
        – Батюшки, што ж это будет… – услышал я полувыдох Рыбы. Она так же, зачарованно смотрела на происходящее, как и я, только прижав руку к груди.
      Дождь вдруг перестал идти, потому что тоже закрутился в воронку, а из её центра вылетела толстая, ослепительно белая молния, которую Аяя словно меч взяла в руку и направила в Мировасора.
        Тут древнему финикийцу и должен был наступить конец, но… да, ему помогал сам Прародитель Зла, нарочно, быть может, даже без ведома самого Мировасора, снабжающий его неимоверной силой, словно действуя за него. Так и есть… так и есть, я чувствую его… Вот всегда эдак: громкоголосые поборники Света, на деле – истинные посланники Тьмы.
        Поэтому, Мировасор снова поднялся в небо, поравнявшись с Аяей, поднял руки и выпустил свой огонь, и вот одна огненная струя, натолкнулась на другую и страшный треск и искры полетели во все стороны. Но Аяин огонь исходил из неба, и окончания ему не было, она побеждала, Мировасор стал отодвигаться.
        – Аяя! Опусти! Отпусти нас! – крикнул Орсег.
        – Поздно! – прокричала Аяя, страшно бледнея.
       Она умирает, я вижу, голова разбита и крови вытекло столько, что на спине уже, будто алый плащ, кажется, в ней крови столько и не было. Но она хочет умереть и увести за собой врагов, что убили её любимых…
        И вдруг Орсег ударил её водой, которая пришла не как прежняя, поднявшись с земли, нет, эта толстая струя – ручьи и реки, что текли недалеко от дома Аяи и Ария, и то самое странное озеро, что было рядом, вся эта вода кулаком ударила Аяю в спину и затылок, а за миг до этого Арий, живой, очнувшийся от удара, увидев летящий водный кулак вскричал:
        – Нет!.. Яй!.. Не-ет!
       Она уже не услышала, мощный удар отбросил ей в дальний край долины, туда, откуда пришло вражеское войско, и куда теперь убегали его остатки. Тут же погасла молния, воронка остановилась, распавшись, и снова пошёл дождь, но холодный, словно это едва растаявший лёд тёк с неба…
       Мировасор упал на землю, и в него вдруг врезалась скала, она придавила его, но не полностью, она барахтался под ней, задыхаясь, не в силах ни вытащить рук, ни применить Силу. А большой камень сбил с ног Орсега, следующий эти ноги размозжил. Страшно возопил Орсег, а к нему уже спешил Эрбин, Агори бежал со всех ног к Мировасору. Арий же летел по направлению, куда отбросило Аяю.
        – Мировасор, сейчас я нажму и из тебя дух вон, – сказал Агори, остановившись возле него, по лбу его широкой полосой на щёку текла кровь, стекала уже и на плечо.
        А мы с Рыбой по сию пору так и не могли слезть с наших скал и смотрели издали.
        – Мерзавец ты, Агори… – сквозь стиснутые зубы процедил Мировасор. – Предал меня…
        – Если бы я тебя предал, ты давно был бы мёртв, в первый же миг, – спокойно и даже негромко сказал Агори. – Но ты предал всех нас, ты столкнул между собой предвечных, ты погубил тысячи человек, поверивших тебе. Ради чего? Чтобы уничтожить тех, кого тебе не удалось заставить подчиняться или хотя бы понять, что они такое?
      – Он сын Сатаны! – снова заревел Мировасор, предприняв бесплодную попытку освободиться.
      – Нет, учитель. Сей день им был ты! Нечистый обманул тебя, вовлёк в свою игру, а ты и не заметил!
       Орсег меж тем орал так, что заглушал шум всё усиливающегося дождя. А Эрбин стоял над ним и зло усмехался:
        – Ты поднял руку на Аяю… Ты… как же смог?
        И тут с хлопком возле всех них оказалась Басыр и бросилась на колени, молитвенно сложив руки.
        – Не надо, Эрбин! Не убивайте их! – теперь она была совсем другая. Словно не эта женщина всего несколько мгновений назад держала Аяю за горло…
       Эрбин обернулся к ней, сверкнув всё той же злой усмешкой.
        – Басыр… поняла, что всё, снова надела маску доброты? – сказал он, выгнув губу. – Лживая… лживая ты…
        Она в страхе подняла руки, словно умоляя:
        – Эрбин… не губи… всё он. Он заставил меня…
        – Ты лжёшь, как не лжёт больше никто, мастерски и уверенно, – сказал Эрбин. – Но убивать тебя я не стану. Ты – женщина и ты мать моего сына, хотя и родила его скрадом от меня, известить меня о том было в твоих силах…
        – Эрбин!.. Ослобони Орсега, исцели, мы уберёмся отсюда.
        – Он убил Аяю…
        – Она ведь не может умереть!
        – И это может быть ещё хуже, ты это понимаешь, как никто, ты мудрая и самая древняя из нас. И ты… поддалась низкой зависти и ревности, сделавшей тебя чудовищем, – негромко с отвращением сказал Эрбин.
        А после простёр руку над Орсегом и тот сразу перестал кричать, прикрыв глаза, тихо замер, даже капли дождя не беспокоили его, не вздрагивали его веки, ни губы...
        – Он… он ум-мер? – с ужасом спросила Басыр, глядя на безучастного Орсега.
        – Нет, он спит. Для исцеления нужен сон, – сказал Эрбин. – И не такой, как тот подлый, в который вы погрузили нас с Аяей.
        Тут все подняли головы, приближался Арий, державший на руках Аяю.
         – Эр… – беззвучно прошептал он, подходя, но, несмотря на шум дождя все слышали его. – Эрик…
        Агори в волнении облизал губы, боясь дышать, наконец-то вытер кровь с лица, которую не мог смыть даже дождь. А громадная скала так и прикрывала Мировасора, не раздавливая его полностью.
       Эрбин побледнел, весь меняясь, и бросился к брату.
       – Не дышит, Эр… Эр… не дышит… я ничего… не смог… она…
       Эрбин взял её из рук Ария.
        – Всё, молчи!.. «Не дышит»… дышит… не слышишь ни черта…. – пробормотал он, склоняясь над Аяей.
       Бледный и хмурый, он смотрел ей в лицо и… я не знаю, что он делал, где он был, но…
Глава 9. Смерть и Эрбин
        Где я был? Ясно, где…
        Здесь, у Завесы было людно как никогда, если это можно так назвать. Просто толпа. Вереницей уходили в Царство мёртвых те, кто погиб в нашей битве. Здесь же была и Аяя…
        – Отпусти её немедля! – крикнул я Смерти, остановившись у Завесы, перед которой она подвесила Аяю. Именно так – Аяя висела, запрокинув голову, раскинув руки, окровавленное и мокрое платье свободно болталось вокруг босых ног, оно и верно, все за Завесу идут босиком. А мимо шли и шли тени погибших. Они были бледны, как и положено теням, и уходили, не оглядываясь и даже не замечая моего присутствия и висящей в высоте Аяи.
       Отвечая на мои слова, Смерть захохотала, встряхнув Аяю, похожую сейчас на тряпичную куклу, с которыми ходят балаганные артисты.
       – Так она и не у меня, как видишь! Отлично я придумала когда-то, поймала Ария на этом – Печать Бессмертия! Печать Бессмертия!.. А-ха-ха-ха! Великолепная ловушка! Я сломала Аяе все кости, всё тело её изломано и изуродовано, но с виду всё так же прекрасно, но боль её невыносима, даже более чем та, что терпел Арий, уходя от меня. Но он виновен меньше, всему причиной – она. Она… Вот так и жизнь в ней: она не мертва, потому что я не могу пропустить её за Завесу с Печатью. Но и не жива! Ха-ха-ха!
        – Сей день Ты богато поживилась, насладись пополнением в своём царстве. Но не тронь Аяю, – сказал я, сдерживая ярость, готовую вырваться и ослепить меня.
        – Как ей больно! – с наслаждением проговорила Смерть, растягивая и усиливая слово «больно». – Очень! О-очень больно, хотя она почти без памяти, но только почти, она чувствует и слышит всё. Только не видит, потому что она теперь ослепла!
        Смерть торжествовала, восторгаясь самой собой, своим замыслом с вечным мучением для Аяи.
         – Если ты немедля не оставишь её, я выполню то, что когда-то обещал Тебе! Я расскажу всем, кто томится там у Тебя, какая Ты лгунья, и распахну твою Завесу! Да что там, я сожгу её! – проговорил я сквозь зубы, чувствуя в себе в этот момент достаточно сил сделать это.
        – И что тогда будет на земле? Ты не подумал? Она захлебнётся от людей!
        – Снова лжёшь! Не так много там у Тебя душ, рождаются не раз и не два, крутишь ими как игрушками, отпуская, забирая. Я выпущу всех разом, и Твоё царство опустеет, и Завесы не станет боле! Ты перестанешь существовать!
         – Тогда остановится мир, Эрбин! Без смерти нет движения вперёд! Ни жизни! – воскликнула Смерть.
         – Плевать! Что мне все жизни, если среди них нет Аяи!
         – Такой ты добрый?! – дрогнувшим голосом проговорила Она.
         – Я никогда  в добряки и не рядился, моё имя Сингайл Лёд, – радостно сказал я. – Я не Арик, мне плевать на всех, кроме себя. Кроме меня самого. Я  для меня важнее всего на свете. И вот тут ты ошиблась, вечная. Потому что я – это и Арик. Я – это и Аяя. Ты слышишь?!
        – Не много ли ты забрал?! – проговорила Она.
        – Нет, Вечная, ты знаешь, никто не берёт больше, чем может. Так что, в самый раз, – сказал я холодно, в противовес Её волнению, которое мне удалось вызвать в Ней. – Арик – это я, и Аяя – это суть я. А потому, Вечная, если коснулась Ты её или его, то коснулась меня! Ты не боишься касаться меня, Вечная?! Меня, Эрбина, что обладает властью над Тобой?!
         – Ну что ты, что ты… что ты… ох, я и не думала касаться тебя, Эрбин байкальский… кто трогает тебя? – проговорила Вечная. – Нет-нет… успокойся, уйми ретивое…
         – Н-ну! – угрожающе крикнул я.
        Мне вовсе не улыбалось сжигать Завесу, это стоило бы неимоверного напряжения Силы и, признаться, я не был уверен, что способен на это, но я был так зол и так напуган, что это придало моему голосу решимости и мощи, так, что Вечная не ошиблась, поверив угрозе.
        – Тихо-тихо!.. Незачем яриться, незачем…  что ты, Эрбин… получай свою жену, – слабо проговорила Она.
        Аяя полетела вниз, словно подрезали верёвку, но я поймал её налету. Она упала мне на руки так, как не падают обычно люди, но как всё та же тряпичная кукла, потому что верно, тело изломано, ни одной целой кости, их осколки повредили, порвали органы, сквозь кожу просвечивали наливающиеся всё обильнее кровоизлияния. Она тихонько простонала, дрогнув ресницами не в силах открыть глаз:
         – Э-эр… – просипела она, меж губ чернела запёкшаяся кровь и заблестела свежая, заструившись на щёку.
         Боги…
          – Не говори, Яй… Сейчас… я сейчас… сейчас я помогу тебе, потерпи ещё несколько мгновений… – дрожа, зашептал я, вид её крови ужасал меня, я сейчас чувствовал её боль не просто как свою, но сильнее, острее, потому что она была ещё и напитана жалостью, как влагой насыщено всё вокруг...
         Я вдохнул в Аяю Силы, и всё в её теле восстановилось и задышало. Аяя выдохнула, приоткрыв глаза.
        – Э-эри-ик… Спаси-ибо… как хорошо… хорошо…
        – Всё-всё… – я почувствовал её облегчение, словно оно было во мне, и прижал её к себе, впервые испытывая такое безбрежное счастье от своего дара. – Всё, больше того не будет… теперь ты всегда будешь здорова. Она больше не коснётся тебя. Никогда. Аяя… Слышишь? – мне показалось, что слёзы выступили у меня, и не из глаз, а глубоко в груди, в самом сердце. Аяя… какой близкой, какой дорогой ты стала.
       …Вот Эрбин поднял лицо, взглянул на всех, кто окружал его и сказал, подойдя к Арию:
        –  Ар, валите отсюда, неси Аяю домой, – он передал её брату на руки. 
        – Она…. – Арий просветлел лицом, глядя на Эрбина.
        – Неси, теперь Смерть не приблизится к ней. Но… выздоравливать придётся долго, Вечная порезвилась... – Эрбин болезненно поморщился, отводя глаза от взгляда брата, будто не желал, чтобы тот узнал, что он видел и знал сам.
       Арий вздрогнул, бледнея, посмотрел на Аяино лицо, но она была без памяти, бледна, худа, кровь между губ. Но жива. И дышит ровно, ровно и полно бьётся сердце.
        – А эти? – Арий кивнул на остальных.
        – Как хочешь. Хочешь, убей их всех, – безразлично ответил Эрбин. – Они тебя пришли убить, не меня.
       Арий обернулся на остальных, и сказал:
        – Всем вам необходимо лечение. Хотите долго болеть и восстанавливаться, можете убираться, а нет, попробуйте уговорить Эрика помочь вам. Согласится, ваше счастье, а нет – сами идите к нашему дому, здесь недалеко – через перевал. Если Эрик захочет, вылечит вас, а откажет Силу на вас расходовать, я как лекарь помогу…
       Немного погодя он спустил и забрал нас с Рыбой, не забыл. Я спросил его, когда он опустил меня на землю.
        – Как Аяя?
        – Теперь будет хорошо.
        – А что ты сделаешь с остальными? Неужели простишь их?
        – Пусть вначале попросят о прощении. Но между предвечными должен быть мир.
        – Зависть неистребима, Арий, – сказал я. – А предвечные, суть обычные люди.
        – Зависть… Боги! Почему я не завидую никому, я просто не хочу, чтобы мне мешали жить, коли я обречён жить вечно.
       Я засмеялся:
       – Ты не завидуешь, ха! Кому тебе завидовать, ты сильнее прочих. Да что прочих, ты сильнее всех.
       – Не всех, – усмехнулся Арий.
       – Ну… в Аяе такая Сила поднимается только на грани смерти, когда сердце её готово взорваться. Обычно она не может всего этого.
        Но Арий покачал головой:
        – Нет, не в этой непревзойдённой мощи дело, я не это имел в виду. В Аяе великая созидательная сила, которая действует на всё, к чему она прикасается. Но я говорил о моём брате. Взгляни, что он делает там, – Арий развернулся к долине лицом, привлекая и меня сделать то же.
        И знаете, что я увидел? Эрбин шёл по долине, усыпанной трупами и ранеными, и они поднимались, оживлённые и исцелённые позади него, отряхиваясь, оборачиваясь, изумлённые и растерянные.
        – Знаешь, почему он делает это?
        – Она попросила его?
        – Нет, не просила. Никто его не просил. Но… Эрик изменился. Тот, кого звали Сингайл Лёд, давно перестал быть ледяным, и благодаря чему, как ты думаешь? – Арий посмотрел на меня.
        – Аяе?
        – Да. Поэтому я и говорю, что в ней великая созидающая сила. Она куда больше той, что крушит врагов, как сей день здесь. Куда более… Тем более что Орсег все же победил её здесь, убил… Но Эрика изменила Аяя. Вернее, его любовь к ней. Его любовь… Богиня Любви она и есть Богиня Жизни.
        Арий выдохнул, подняв лицо к небу, и выпустив облачко пара в холодный воздух, длинные струи дождя разбили его.
        – Его любовь велика. И чиста. Куда чище моей. Он способен на жертвы, я – нет. Я… припадаю к ней, как к источнику жизни для меня, не в силах оторваться, я всё время хочу брать и схожу с ума, если что-то мне мешает. Как настоящий одержимый пьяница… Сношу полмира, лишь снова забрать своё… А Эрик… Эрик способен отдавать… Ивус во многом открыл нам глаза на самих себя, на то, как мы живём, как поступаем.
       – Ивус? – удивился я, не сразу даже и, вспомнив, когда и почему узнал это имя. – Тот, из-за кого вы провели столько времени в Галилее?
        – Именно. Он умер ради того, чтобы люди начали видеть свои грехи, свои слабости и бороться с ними, побеждая Тьму в себе. Главное в себе. Тогда и вокруг нас ей не будет места. Ты это знаешь как никто.
       Он посмотрел на меня.
        – Я знаю, но и ты знаешь, – сказал я. – Теперь не хуже меня.
       Арий кивнул.
       – В каком-то смысле мы с тобой, Дамэ, теперь тоже как братья. Но ты сильнее и смелее меня. Ты Его порождение и сумел отказаться от Его покровительства под страхом небытия. Я же… осмелел, только увидев, на что пошёл  Ивус, только ради того, чтобы пробудить людские души, в одной только надежде на это… Только после этого я решился отвергнуть Его.
        По возвращении из Галилеи они с Эрбином рассказывали о том, что было там, но немного и как-то глухо, похищение Аяи не располагало к разговорам. Оба мрачнее туч, что теперь висели тут над долиной, начинавшей погружаться во тьму ночи, они даже между собой говорили немного. Думается, теперь, когда всё это закончилось, нам удасться узнать больше, потому что до сих пор мы трое с Рыбой и Агори больше догадывались о том, что произошло с ними троими там, в Иерусалиме.
        Я снова посмотрел на Эрбина, не спеша проходившего по равнине, усыпанной ранеными и убитыми. Люди поднимались там, где он проходил. Отсюда я услышал то, чего не мог слышать Арий.
       – Вставайте и идите, оружие не берите, оружие наше, мы – победители. Ваши жизни мы не возьмём, но ваше оружие вы проиграли, теперь это наш трофей.
        – Эрбин отпускает их… – сказал я. – Но он не всех сможет спасти, многих раздавило со…совсем.
        – Увы. Придётся с этим жить. Но я не звал их. И просил убраться от моего дома. Предвечные с другого континента сбежали сразу, едва я поднялся в воздух, и воинам не стоило упорствовать.
         – И Вералга унеслась.
        Арий покачал головой:
         – Нет, Вералга у нас дома с Виколом. Ждёт Эрика, Викола убил один из камней. Теперь вся её надежда на Эрика.
         – Зачем было приходить сюда, чтобы теперь…
         – Они были убеждены, что я – Зло, с которым необходимо покончить. Мировасор умеет убеждать. Не одну сотню, не одну тысячу лет он внушал им это и они поверили, потому что поверить было во что, ты знаешь… Это месть Прародителя Зла мне. За непокорность.
        – Но ты так не попросил Его помощи, даже рискуя всем, даже Аяей.
        – Я рискнул ею куда больше, когда принял Его руку. И ещё больше, когда поддался искушению, любопытству и отправился к Ивусу…
        – И взял её с собой, – добавил я, сдерживая готовые прорваться упрёки. Я не мог понять, почему он втянул Аяю в затею Сатаны.
        – Это Эрик… я не хотел, я знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Я знал, что Он заготовил ловушку для нас и для Ивуса. Но Ивус не попался, чистая душа. А нас всех, всех троих, он подловил. Особенно Аяю. Вот почему Смерть смогла поиздеваться над нею, Аяя стала уязвима. И то, что Эрик отогнал Вечную… боюсь, это ещё не всё…
       Конечно, не всё, я это знаю лучше, кого бы то ни было. Диаволу стоит лишь приоткрыть дверь, лишь позволить на миг влететь сквозняку, несущему Его яд, и Он проникнет целиком, всё заполнит, разрушит и сгноит. Арий отрёкся и устоял даже перед лицом неминуемого поражения, перед многотысячным войском, громадной армией врагов, а она, Аяя? Сей день Прародитель Зла помогал Мировасору, знал о том сам Мировасор? В этом я ещё не разобрался. Но это ещё предстоит понять, сознательно Мировасор шёл по пути, предложенному ему Сатаной, либо Тот завлёк и обманул его или вовсе действовал исподволь, обманом. Впрочем… разве теперь это важно? Сатана оставил его, как только понял, что он проигрывает. Он поступает так всегда.
       Пока я размышлял, мы втроём, с Рыбой и Арием дошли до Агори, так и державшего Мировасора, прижатым к земле камнем. Тот продолжал сопеть и барахтаться, весь грязный, дождь, становившийся всё холоднее с каждым мгновением, не омывал его, а делал ещё грязнее. Агори обернулся на нас. Эрбин был уже в дальней стороне долины, почти у перевала, и едва виднелся там среди камней. Думаю, его вообще теперь видел только я, зоркий демон.
        – От ты молодец какой, Агори, – хохотнула Рыба, довольная увиденным. – Прищучил голубчика! Неповадно будет войны-от затевать. У, проклятый, так и пнула бы!
        Такая, как сейчас, мокрая и немного бледная от воды, впитанной кожей, от напряжения, усталости и пережитых волнений, она казалась похожей на большую белую курицу без перьев, тонкие белые волосы облипли голову, с носа стекала вода, как и у всех нас. Арий тоже был похож на птицу, но на какого-нибудь молодого сокола, Агори на воробья, Орсег на чёрного морского буревестника, Мировасор на помятого петуха, я, наверное, на ворона, а Басыр… вот Басыр на птицу не была похожа, нет, она походила скорее на рысь, высокомерно взиравшую мимо нас. Да, она словно отделилась от нас, жалея, похоже, о том, что вообще открыла нам своё сродство с нами, потому что из-за этого оказалась втянута в это проигрышное дело. Но, сейчас, вот в эти мгновения, я вдруг отчётливо понял, она сама хотела этого. И даже стремилась сюда, всеми силами помогая затее Мировасора и одобряя её в глазах других. Я заметил, что она кажется такой отстранённой не потому, что считает себя выше нас всех, но потому, что… потому что она думала сейчас совсем о другом. Даже не слушала нас. Она смотрела туда, в сторону, куда ушёл Эрбин, и смотрела так напряжённо, что мне стало ясно, что причина, по которой она здесь, по которой пришла сюда и до сих пор не сбежала, там, на том конце равнины. Это Эрбин. Когда Агори произнёс его имя, она вздрогнула и обернулась к нам.
        – Ну! Так Эрбин так и зовёт меня, «молодец», – усмехнулся Агори в ответ на слова Рыбы.
        – По делу и прозвище, – усмехнулся и Арий.
        – Что ты хочешь с ним сделать? – кивнул я на Мировасора.
        – Решайте, – сказал Агори как можно более холодно. – Как скажете, так и будет.
       Я вгляделся в Агори, за холодом его голоса, как и за равнодушной маской на лице Басыр, пряталось пламя смятения. Он не хотел испытывать его, он хотел бы быть твёрдым, но ничего не мог поделать с тем, что чувствовал к своему учителю. Похоже, почувствовал это не я один.
        – Он не спросил, что ты сделаешь, Дамэ спросил, что ты хочешь с ним сделать? – сказал Арий.
        – Хочу?.. – Агори посмотрел на него. – Хочу убить, глядя на то, что здесь происходило, сколько мертвецов навсегда останутся под скалами, которыми я швырял в них, и я никогда не забуду ни их стонов, ни того, как с треском раскалывались их черепа от моих ударов... И мне пришлось делать это из-за него. Да, хочу убить. Но… он мой учитель, тот, кто ввёл меня в сонм предвечных. В известном смысле – отец. Разве можно убить отца?
        Агори обернулся на нас, моргая большими сейчас глазами немного беспомощно, словно он мальчик, который не может решить слишком сложную задачу.
        – История знает злодеяния и похуже. Очень многим сыновьям хотелось убить своих отцов, – сказал Арий.
        – Мне не хотелось… – пожал плечами Агори. – А сейчас… Сейчас я зол и обижен, объят жаждой мести, потому несправедлив.
        Арий покивал с радостной улыбкой. С чего это он так рад? Потому что те, кто оказался его соратниками не подлецы, не помнящие добра. Ведь он и сам не позволил себе убить ни одного из своих собратьев.
       Дождь вымочил нас всех, в пылу битвы мы не замечали холода, теперь же начинали замерзать.
        – Басыр, Орсег, в ваших силах немедля сбежать отсюда, – сказал Арий. – Но если вы не хотите оставаться врагами всем нам, вы останетесь и последуете за нами в наш дом. Правда… не могу сказать, что вы будете желанными гостями. И всё же я приглашаю вас.
        Басыр повела бровями довольно равнодушно. Что ей слова Ария, когда там, уже невидимый нами, где-то Эрбин, который вот-вот вернётся тоже. А Орсег лишь вздёрнул подбородок, нахмурив гордые чёрные брови.
        – Агори, выпускай Мировасора. Орсег поможет ему идти. Отправляйтесь через перевал, мы дождёмся, пока Эрик закончит, и последуем за вами.
        – Не боитесь, что мы похитим Аяю, пока вы будете тут дожидаться вашего Эрика? – зло дернув губами, сказал Орсег, отодвигаясь от поднявшейся от Мировасора скалы.
        – Нет, – усмехнулся Арий. – Вы и в дом не войдёте, даже не увидите его, как не видит его Вералга, что плачет там теперь с Виколом на руках. – Тем паче мы все равно явимся туда раньше вас. Так что ступайте.
        Агори сдвинул скалу в сторону, и Мировасор, кряхтя, попытался сесть, но застонал от боли, похоже, у него были сломаны ноги, всё же Агори держал скалу не слишком аккуратно. Орсег наклонился и поднял его, подкинув, на руки.
        – Ох… и тяжел ты, Мировасор, – выдохнул он, кряхтя.
        – То грехи, – сказал Арий.
        – Да-да, вы тут все безгрешны, демоны, – пробурчал Орсег.
       Мировасор ответил стоном:
        – Ну… не жалуйся, морской царь… лучше бы я нёс тебя, да шёл своими ногами…
       Мы проводили их взглядами.
        – Я отнесу вас, – сказал Арий, когда они отошли достаточно далеко. - Слетаю только за Эриком.
       И он взлетел вверх, с него полетели брызги.
        – Однако замёрз я, – сказал Агори, обнимая себя за плечи. – Пока дрались, тепло было, а теперь… Может, двинем потихоньку к дому? По-моему, дождь вот-вот превратиться в снег...
        – Идёмте, верно, – сказала Рыба. – Пока бились, правда, тепло было…
       И мы потянулись к перевалу. Арий настиг нас ещё до того, как мы поднялись на него.
        – Рыба, ты женщина, тебя первой отнесу, – сказал он спустившись. – Вы, ребята, продолжайте свой путь.
       Было заметно, что ему не холодно, но он смертельно устал, даже лицо осунулось и впрямь стало похоже не птичье.
        – Ты горячий, Арий, – сказал я, когда он нёс меня последним. – А мы застыли совсем.
        – Сейчас отогреетесь, печь уже затоплена, баню бы истопить…
        – Я могу.
        – В тебе сил так много осталось?
        – А на что я их тратил? Так…
        Наконец, открылась наша, вернее их, Аяи и Ария, долина. Во мгле дождя она выглядела совсем не так, как при солнце. Но самая большая перемена была вовсе не в дожде, зависшем теперь здесь надолго. А в том, что ложе озера, что было ниже наклонной площадки, где был дом, и те пристройки, что мы соорудили в последние месяцы, оказалось пустым. Пустая каменная чаша, на удивление правильной формы, словно какой-то шар отпечатался некогда в породе и оставил это полушаровидное углубление с ровными краями. Но дождь, похоже, старался вновь наполнить её, как и ручьи, образовавшиеся на окружающих склонах. А ведь есть ещё горячие ключи, что бьют на его дне, я видел их приподнимающиеся горки по всему дну. Пара дней такого ливня и всех остальных сил, и озеро снова наполнится.
        Все наши были в пристройке, стонал Мировасор на лавке рядом с входом, Басыр сидела очень прямо и напряжённо, словно у неё корона на голове, хотя на лице у неё набух отливающий чернотой синяк, совсем закрывший её левый глаз. На другой лавке лежал Викол, голова его лежала у Вералги на коленях, одежда его была грязной и даже окровавленной местами, но я видел, он жив, просто глубоко спит, и никаких ран на нём уже нет. Да и по умиротворённому лицу Вералги было очевидно, что с ним всё хорошо. Хотя она продолжала тихо плакать, но уже счастливыми слезами. 
      Эрбин умывался у рукомойника. Он был уже в сухой рубашке, и только волосы оставались мокрыми. Вытерев руки потиральцем, вышитым Аяей, все потиральца, рушники, ширинки, скатерти, простыни, всё бельё и даже рубашки Ария в этом доме были сшиты и вышиты Аяиными искусными украсами, особенными узорами, все со значениями, я узнал бы их из тысяч других.
       Эрбин улыбнулся нам, вошедшим со двора, он бросил Арию сухой рушник, потом и мне из стопки. Проходя мимо Мировасора, лишь повёл рукой над ним и кости финикийца срослись, мне показалось, я даже услышал треск, с которым  соединились отломки. Мировасор закричал от боли, и лишился чувств. 
       – Ты что? – вскинулся Орсег.
       – А что? Кости восстанавливать сложно. А у него они мы раздроблены на мелкие кусочки. Так же как у Аяи, – ответил Эрбин и пробуравил Орсега взглядом, который должен был достать до самого дна его души. – Только у Мировасора лишь четыре кости, по две в каждой ноге. А в Аяином теле ты не оставил ни одной целой. Знаешь, сколько костей в человеческом теле? И я не знаю, вон, Ария спроси, он скажет. И ты не оставил не одной целой… Постарался на славу, Морской Бог. Ты убил Аяю страшным образом. Так убивают только тех, кого страстно ненавидят. Теперь ей больно, куда больнее, чем твоему дорогому другу Мировасору, который уже спит и проснётся здоровым, только синяки будут напоминать о том, что его ноги были повреждены. А Аяю вы истязали перед своим проклятым нашествием, выжали, выпили все силы из неё, пока держали в плену, а после ты раздавил её своей водой. Превосходно, Орсег.
        Орсег вскочил, белея.
        – Ты… да ты… – задохнулся он.
        – Ну что я? – устало, хмыкнул Эрбин.
        Он подошёл к Басыр, мне показалось, даже воздух вокруг завибрировал от волнения, мгновенно охватившего её. Мне стало неловко и неприятно от этого, словно я увидел, как поймали и наказывают вора. Но, задержавшись около Басыр не более мгновения, Эрбин отошёл от неё и сел на лавку у стола, оперев плечи о стену, мне казалось, он вот-вот уснёт, таким бледным и усталым он был теперь.
       Рыба хлопотала у печи, тоже уже одетая в сухое платье. Арий посмотрел на меня.
       – Идём, Дамэ, истопим баню.
       Уже под утро все, наконец, выпарились и уснули. Причём Арий ушёл в дом, который наши «гости» так и не видели до сих пор, а потом позвал и Эрбина с собой.
        – Где они спят? Здесь ещё дом. Где? – приподнявшись на своей лавке и хмурясь, спросил Орсег, когда Эрбин вышел за Арием.
       Я засмеялся.
        – Не твоё дело, Орсег. Будь доволен тем, что тебе позволили ночевать под крышей в такую ночь.
        – Всё тайны, – фыркнул Орсег, отворачиваясь.
        – А как с вами по-другому? Спи, всех перебудишь.
        – Спи… как тут спать, дом чудной… долина чудная, и… не пойму ничего… – ворча, Орсег проскрипел своей лавкой.
Глава 10. Омовение от Смерти
       Аяе было плохо, она металась и стонала в лихорадке, поэтому я и позвал Эрика, помочь ей. Он поднял руки над ней, боль утихла, должно быть, потому что она перестала стонать и метаться.
      – Почему, Эр, почему ей так плохо? – спросил я, укрывая её.
      – Плохо… – сказал Эрик, садясь на лавку. – Все её кости были сломаны, органы повреждены… я всё восстановил, но, Ар… излилось так много крови… я не могу вернуть её обратно в сосуды. Я могу восстановить целостность органа, но не заставить потерянную кровь влиться снова в вены. И… теперь она сдавливает ей лёгкие, сердце, всё в животе… Мозг нет, из разбитого черепа кровь лилась наружу, там теперь всё хорошо. А вот…
        – Что же делать? – холодея, спросил я.
        – И на ногах-руках все эти большие кровоизлияния будут рассасываться несколько недель, а там внутри… они не пропадут никуда, их нужно убрать. Всю эту кровь…
        – Убрать?.. как?
        – Ар, это ты лекарь, не я! – сердясь, сказал Эрик.
        – Да… я лекарь… конечно… конечно-конечно… – пробормотал я растерянно, мучительно силясь заставить себя думать, как лекарь, а не мужчина, теряющий любимую. – Тогда… я должен… сделать разрезы и выпустить кровь. Ты слышишь, Эр? Ты… заживишь после эти раны?
        – Ар, нет ничего проще, чем заживить разрезы, – выдохнул Эрик. – Я не могу сделать того, что можешь ты, я даже не представляю, как это можно сделать, я лишь вижу, что там, внутри, но ты знаешь, как избавить её от страданий. Я лишь могу уменьшить боль и избавить от последствий. А ты исцелишь, как должно… Действуй.
       Аяя тихо стонала, не горлом, грудью, я не могу не верить Эрику, тому, что он видит, ей очень больно… я вижу это сам, и сам чувствую всем своим нутром.
        – Ладно, Эр, давай перенесём её на стол, – сказал я.
        – Слушай, я не хочу смотреть, позови кого-нибудь другого, не выношу вида ран, крови… всего этого… – болезненно сморщившись, проговорил Эрик.
       – Я не заставлю тебя смотреть, Эр. Но усыпи её, сними боль, некогда готовить отвар, да и нет нужных трав теперь, зима… Сделай только это, а после заживишь разрезы.
      Я заставил себя действовать, хотя усталость давно должна была свалить меня с ног, но я не мог ни спать, ни отвлечься, пока знал, что Аяя страдает от боли, которую я могу попытаться уменьшить. Поэтому я сосредоточился, напрягая все силы, какие были во мне, и взялся за кинжал, прежде прокалив его…
       Не знаю, столько прошло времени, я словно оторвался от земли, от времени, даже от собственного тела. Да, внутри полостей Аяиного тела скопилась едва ли не вся её кровь, я выпустил её всю, промыл раны, Эрик заживил их. Но теперь Аяя обескровлена, и как нам восстановить её в её теле?
        При проблесках рассвета мы с Эриком вышли из дома. И остановились, обессиленные и озабоченные, глядя вдаль пред собой...
       – Эр… В ней осталась четвёртая часть крови, а то меньше… Как она выздоровеет? – сказал я.
       Эрик посмотрел на меня.
       – Надо попытаться восполнить.
       – Но как?
       Эрик пожал плечами.
        – Не знаю, – сказал он, глядя в плачущее по-прежнему небо. – Водой.
        – Водой? – повторил я. – Водой… А ну-ка, Эр, летим со мной! – воскликнул я, хватая его за руку.
        – Ты что? Куда?!
        Мы опустились на дно озера.
         – Ты что? Арик… как сумасшедший, хоть не молчи! – воскликнул Эрик, отталкивая меня. – Эр, здесь источники…понимаешь? Сюда приходили животные все эти годы и лечились здешней водой.
        – Ну да, а потом вода из этого озера убила Аяю.
        – Не вода, а Орсег, ударивший этой водой, как скалой. Но… как говорят, Живая и Мёртвая вода, одна и та же может дать исцеление, а может убить. В ней много минералов, растворённые соли. Давай наберём этой воды и…
        – Что сделаем дальше? Поить её станем? Или ты умеешь вливать воду в вены?
         – Я этого никогда не делал… – немного растерянно проговорил я и задумался, а может быть именно это нам и надо сделать? Но как? Вены у человека тонкие, как вливать в них воду? Как это сделать?.. сделать какие-нибудь трубки, подобие вен? Но не убьёт ли это вернее теперешней слабости? – Поить станем. Чтобы в вены напрямую вливать, надо сначала на зверях потренироваться, сделать тончайшие трубочки, вставить в сосуд и…
      Эрик засмеялся, хлопнул меня по плечу:
       – Наконец-то, узнаю многоумного брата, а то оцепенел прямо, – сказал он, но потом добавил негромко: – Ты так её боль в себя не бери, там столько боли… свихнёшься. Слышь?
     Он сверкнул светлыми сейчас глазами.
      – А ты… ты не пускаешь?
       Он отвернулся, хмурясь.
       – Нет… Если распахнусь, Ар, я устоять не смогу уже. Убью тебя и заберу её… потому что… – он дёрнул головой, словно отгоняя злые мысли. – Так что не спрашивай больше, мне слишком больших усилий стоит держаться. Прими это как жертву от меня. И будь благодарен.
        – Я благодарен, – тихо сказал я, осознавая, насколько я благодарен ему. Эрик намного сильнее и благороднее меня, я никогда не уступил бы ему Аяю.
        – Дело не во мне, Ар, – холодно ответил Эрик. – Не в моём высоком благородстве или силе духа, всё куда прощё и печальнее для меня, Аяя любит тебя, потому отбирать её у тебя не имеет смысла. Насилье меня не привлекает. Уже нет… я знал другое.
       Только набрав полные фляги тёплой воды из источников, уже наполняющих чашу озера, мы вернулись домой, напоили Аяю, испытывавшую жажду, и, оставив фляги на печи, чтобы вода не остывала, легли, наконец, спать, потому что и она уснула. Мы поили её весь следующий день, но потом Эрик сказал:
        – Что-то не то мы делаем, Ар. Эдак мы месяца три отпаивать её будем. Неси-ка ты её к озеру, выкупай в этой воде, она забрала у неё силы. Вода взяла, вода и вернёт. Сам говоришь: Мёртвая вода она же и Живая.
        Я так и сделал. Эрик поспешал за нами. Был рассвет следующего дня за тем, что мы почти полностью проспали после битвы, как и прочие наши товарищи и вчерашние недруги, все, что были с нами теперь здесь в нашем доме. Но мы позабыли обо всех, занятые Аяей.
       Дождь, шедший уже третий день, в это утро превратился в снег. Крупные хлопья, пока редкие, падали в чашу нашей долины, но небо было полно этих хлопьев и они просыплются все здесь, потому что им не выйти за вершины наших утёсов. Так что к следующей ночи, или раньше, всё здесь покроет снег. И только чаша озера останется свободной, потому что тепло, идущее из земли, от воды, наполняющей его постепенно, не даст захватить его льдом и снегом.
       Вот сейчас Аяя, в рубашке, болтавшейся на ней как на палке, приоткрыла глаза, едва я подошёл с нею на руках к воде, и наклонился было, чтобы окунуть её.
        – Огник, ты… где мы? Холодно…
        – Сейчас согреешься, – сказал я.
        Мне больно видеть её такой. Даже в первые времена нашего знакомства после страшного насилья и побоев, она не была так слаба, как нынче. Эрик стоял на берегу, глядя на нас.
        – Опусти её в воду, Ар, опусти совсем! – крикнул он.
       Я обернулся на него в нерешительности, и вдруг… не удержал Аяю, она выскользнула в воду. Здесь было неглубоко, быть может, около сажени, не больше, но достаточно, чтобы Аяя ушла под воду с головой.
       – Стой! Не трогай! – крикнул Эрик, предупреждая моё движение, вызванное испугом и желанием мгновенно вытащить Аяю из воды. – Оставь, пусть вода наполнит её. Она не может утонуть, не забыл?.. Иди сюда, не мешай. Она сильнее, чем мы думаем, и та сила, что есть в этой воде, поможет Аяиной собственной Силе… Иди сюда…
       Я подошёл к нему и встал рядом, не зная, что дальше делать и будто ожидая, что он скажет.
       – Не знаю, откуда мне это известно, но я так… чувствую…
        Мне было не по себе, но, думаю, он прав. Сейчас он чувствует Аяю лучше, чем я, потому что я ослеплён, моё сердце ослепло и оглохло от отчаяния, от страха за неё. Время шло, снег бесшумно падал нам на плечи, на землю, не тая, земля остыла, и вся влага, которую она впитала, теперь взялась холодом, проступая инеем на поверхности, на камнях, на траве, на ветвях. Снежинки падали и падали, было очень тихо, у нас тут не бывало ветра почти никогда, окружающие горы защищали от него, если только пролетали через перевал, и от тишины казалось, что не так и морозно. Даже мокрые штаны и рукава вязанки не холодили меня. А может быть, я просто слишком взволнован тем, что бросил Аяю в воде, на поверхности которой теперь не появлялась даже рябь. Но в моей голове качались слова Эрика: «Она не может утонуть», и я заставлял себя не поддаваться непрошеному волнению и желанию броситься в эту казавшуюся от пасмурности тёмную воду и достать Аяю.
        – Не бойся, Ар, хуже быть не может, так что жди, – тихо сказал Эрик, и я подумал невольно, он меня хочет успокоить или себя?..
        – А вдруг…
        – Да помолчи ты! – шикнул Эрик. – Вот нетерпение! Дольше выжидать приходилось, что дёргаешься? Жди. Теперь за нею самой дело…
        Мне казалось, сердце стучит у меня в голове, никаких иных звуков я не слышал. Птицы редко прилетали к нам сюда, опять же только к озеру, а потому в нашей долине всегда было очень тихо, кажется, я должен был привыкнуть к тишине, но сейчас она давила на меня, словно каменная.
       – Потерпи, Ар. Дай природе и самой Аяе сделать то, что выше наших сил.

       Я проснулся первым. Вчера мы все здесь в пристройке проспали почти весь день, Ария и Эрбина не видели, а в это утро я встал, когда все остальные спали. Стараясь не шуметь, мне вовсе не хотелось будить всю эту разномастную компанию, потому что даже за вчерашний вечер, они едва не свели меня с ума своими расспросами о том, куда же запропастились все байкальцы. Но мы трое, кто знал, кому был открыт их дом по соседству, помалкивали, предполагая, что они явятся, когда посчитают нужным. Наконец, Рыба не выдержала расспросов и сказала:
        – Вы почти убили Аяю, думаю, они заняты тем, чтобы вылечить её. Так что наберитесь терпения. Воевали все, значит и совет держать всем.
        – Не стоит обращённой женщине по имени Рыба встревать в разговор прирождённых предвечных, – холодно произнёс Мировасор.
        – На твоём месте, Мир, я не стала бы так разговаривать с той, кто хозяйкой здесь, – произнесла Вералга.
        Мировасор осёкся, вся спесь сразу повисла у него на бритом подбородке, а бился он исправно, как и все, кинжалы были у каждого, мыльным камнем я поделился.
      А Вералга поднялась и, подойдя к Рыбе, продолжила громче:
        – Извини, Рыба, впредь обещаю, и Мировасор, и остальные будут вести себя подобающе и в этом доме и в любом другом месте. Я настаиваю, мои дорогие прирождённые предвечные, забыть о том, что кто-то родился, а кто-то был сделан предвечным. Все, кто становится таким как мы, проходит через посвящение, никто не был таким просто от природы, без того, чтобы быть отверзнутым раньше. Так что заноситься не след. К тому же, Рыба из тех, кто победил нас, а ты, Мир, похоже, забыл о том, не слишком ли скоро? В их силах было убить всех нас, не исцелять, уничтожить. Но все мы живы и даже здоровы, так что их милосердие значительно превзошло нашу ненависть.
        – О, конечно! За то, что Эрбин излечил Викола, ты теперь готова расстелиться передними! – прошипел Мировасор. – Ещё служить им станешь!
        Басыр закатила глаза, отворачиваясь к окну, но не сказала ничего. Сказал Агори:
        – Мировасор, я уважаю тебя, я ценю всё, что ты сделал для меня некогда, но если ты произнесёшь ещё хоть слово…
        – То что?! – Мировасор подскочил с места, намереваясь броситься к Агори, но тот не дрогнул, даже лицом не переменился, даже не моргнул, напротив, выше задрал подбородок с жидкой бородёнкой, словно вызывая Мировасора.
         А Мировасор пуще раскричался:
        – Что ты мне сделаешь? Опять придавишь каменной плитой?!
        – Прекрати, Мировас, – поморщился Орсег.
        – И ты?!.. Ты тоже? Ты-то? Как ты можешь? Ты-то, кто… на деле ты победил их, если бы не…
        – Если бы… Я победил бы, если бы был сильнее, не мы их, они нас прижали к земле. А после, не убили, как мы сделали бы с ними. Нет, Викола вернули из царства Вечной, а тебе и мне вернули здоровье. Так что разумнее набраться терпения и ждать здешних хозяев. Сколь придётся, столько и подождём, не нам роптать ныне. А они… Полагаю, пока Аяя не будет сносно себя чувствовать, они не станут с нами говорить, – негромко и из самой груди, урча, как морской прибой, проговорил Орсег.
        – Аяя! Тьфу! Камень преткновения! – прошипел Мировасор, садясь снова на лавку, с которой в нетерпении вскочил.
        – Ты сам уговаривал всех нас спуститься в Царство Вечной за ней, теперь же что-то злопыхаешь, – заметила Вералга.
         – Я был во власти любопытства!
        Орсег захохотал.
         – Самая хитроумная ловушка из всех, не правда ли?
         – Не думаю, что всё так уж смешно! – разозлившись, сказал Мировасор. – Ты сам так спокоен и легкомыслен оттого, что уверен, что будешь прощён? А что если Аяя, вернувшись в силы, захочет расправиться с тобой или любым из нас? Что эти двое братьев, её обожатели, её пресмыкающиеся рабы, разметут нас в прах, если она повелит?
       Орсег пожал громадными плечами, на которых готова была лопнуть рубашка Эрбина, что оказалась несколько тесна мощному повелителю Морей.
        – Я живу так давно, Мировас, что не боюсь умереть, – сказал Орсег. – Быть одному несладко, но понимаешь это только, познав сладость иного бытия. А потому, да, я с лёгким сердцем жду байкальцев, где бы они ни были, и что бы они втроём ни придумали для нас, преследуя месть свою или злость. Так или иначе, но я убил Аяю, они же не убили никого из нас.
       – А как же Викол?!
       – Камень, что прилетел в мою голову, был отброшен тобой, Мир. Так что в меня никто не метил, а ты защищался, не разбирая средств, – ответил Викол, вошедший в этот момент с улицы с двумя вёдрами воды. – Куда это, Рыба?
        – А вот сюда ставь, в угол. В бочку налил в сенях? – с готовностью ответила Рыба.
       Викол кивнул ей, как послушный сынок, пристроил вёдра, снял заснеженный кожух с плеч, старый, Ария.
        – В сени, в сени его кинь! – сказала Рыба про кожух. – Стряхни там, не то пол подтирать придётся, будто работы мало…
       Викол и тут послушался, вышел в сени и вскоре вернулся.
        – И ты ныне защищаешь их, – покачал головой Мировасор.
        – Мне не нравилась идея воевать с самого начала – спокойно ответил Викол, подходя к Вералге.
        – С Сатаной готовы дружить, лишь бы тёплых задниц своих от подушек и диванов не отрывать! – прорычал Мировасор.
        – Мир, придётся смириться с тем, что есть некто сильнее тебе. А что до Сатаны… не призывал бы его к ночи, спать уж пора.
       Больше не спорили, с тем и легли. А вот наутро я встал раньше всех, на рассвете и вышел на крыльцо, взглянуть, не появились ли Эрбин и Арий. И увидел их внизу, у озера… Они стояли рядом и точно ожидали чего-то у воды, потому что оба напряжённо смотрели на неё. Вот-вот и солнце встать должно, небо в тучах, непонятно, поднялось уже над вершинами гор или только заполнило небо светом из-за горизонта, которого сейчас было не разглядеть за мглистыми космами туч. Небо и верно, уже просветлело, и тьмы не было, утро, да только вроде и не вполне…
       Но вдруг, до сего мига тревожимая разве что падающими снежинками гладь озера, что было всего-то пока десятой долей прежнего, качнулась, и медленно, вроде вначале села, потому что показались голова и плечи, а после и вся Аяя до бёдер, такова, знать, глубина там была в том месте теперь. Она постояла на месте, вдыхая, и провела рукой по голове, и… стёрла, словно шапку сняла все волосы, осталась совсем голая голова, рубашка тож, соскользнула через слишком широкое горло и упала в воду, словно Аяя, как змея, сняла старую кожу и осталась, сияя в полнейшей наготе и чистейшей белизне своей. Она остановилась так-то, глядя в небо, от тела её шёл пар, очень худа она была сейчас и очень бела, не здоровой своей молочной живой белизной, но прозрачностью, словно молоко пролили в ручей…
       Она подошла к берегу, где стояли братья.
        – Эр… Огник… милые мои… я… – и заплакала, должно быть, от слабости, потому что качнулась, и Арий, обернув её покрывалом, подхватил на руки, как ребёнка, больше на плечо.
        – Ну-ну, всё, теперь всё, Яй. Теперь выздоравливать будешь, – зашептал в волнении Арий, поспешая с нею к дому, оттолкнулся от земли и взмыл невысоко, так чтобы у самого крыльца и приземлиться. – Спервоначалу спать…
         Меня он даже не заметил, зато я заметил, что Аяя не безвольно висит на его руках, но обнимает его за шею, прижавшись. Эрбин, не спеша, тоже поднялся к дому.
        – Ты чего встал раньше всех, Дамэ? Не спится? – спросил он.
        У него был усталый, даже измождённый вид, похоже, они, в отличие от всех нас, не спали всё это время. Я пожал плечами на его вопрос:
        – Сам не знаю.
        Эрбин обернулся по сторонам:
        – Впрочем, утро уже. Петухи-то не кричали? Что-то не слышал я…
        – Зима, долго дрыхнут, – сказал я.
        – И ты спи, в сне – сила.
        – Верно, токмо то для людей, а я-то…
        Эрбин засмеялся, похлопал меня по плечу, проходя мимо:
        – А ты себя от людей не отделяй, брат Дамэ, уж коли мы людьми себя почитаем, то ты также человек, ничего иного и не думай. Иди, отдыхай…
       И поднялся на крыльцо, которое пришельцы вовсе не видели, как и сам дом. Но через небольшое время Эрбин вышел из дому и направился к нашей пристройке.
        – Есть место-то на лавках? – спросил он.
        – Да… есть. А ты что? – я кивнул на дом.
        – Иногда лучше рядом с Мировасором поганым поспать, чем с дорогим братцем…
       …Верно, так и было, вошёл я в дом, где ещё царил утренний полумрак, и услышал тихий Аяин шёпот:
         – Огнь… Огник… иди сюда, иди… без тебя я… холодно.
        И что мне было? Рядом оставаться? Потому и ушёл я из дома.  Отправился к прочим спать. Хотя мешали они мне, потому что стали просыпаться, да шастать вокруг, болтать, греметь плошками, ложками, но я почти не слышал их, и жёсткая голая лавка под спиной не мешала моему сну, потому что не хотел я ни слышать их, ни видеть. И устал страшно, сна-то за столько времени и капли не было. Но теперь мне было легко. Аяя и, правда, словно шелуху сняла и рубашку и даже волосы, вышла к нам обновлённой, едва ли не более чем когда вернулась из Царства мёртвых. Теперь избавилась от прикосновений Смерти навсегда, стёрла, а новую, вот такую светлую, Смерти уже не взять. Как сладко было провалиться в сон…
Глава 11. Сияние
       Я не знаю, сколько времени я проспал, сутки ли, больше, может быть, и цельную седмицу, не возьмусь предположить, да и незачем, но наконец-то я по-настоящему выспался и отдохнул. Пробудившись на этот раз раньше всех, были ещё сумерки, я вышел на двор в отхожее место, огляделся, вся земля и горы белы. Снегом завалило всю долину. Красиво, всё бело под тёмным ещё небом, сегодня ясно, потому небо пред рассветом не белое с розовым, как молоко с малиной, но изумрудное. Солнце встанет, вызолотит, поднимет, а позднее и лазурь проступит, как по волшебству. Истинное волшебство – каждое утро.
       Я посмотрел вниз, на озеро. Воды прибавилось настолько, что оно заполнилось, как было до битвы и всех горестей, и когда успело, неужели, я столько времени проспал? Или оно так скоро наполнилось водой почему-то? Сильнее стали источники, питающие его? Почему? Неужто из-за Аяи? Надо с Ариком поговорить о том. Проверить… Но как проверишь, нырнуть если на дно…
       Проснулись и остальные, зашумела пристройка, вышла Рыба, за ней вскоре Дамэ, Вералга… Оживилась площадка перед домом. Рыба к курам сбегала, к прочей скотине, я ни в жисть и не вспомнил бы о том, привык барчуком вечным жить. Вышло и солнце, ослепительно, и как-то вдруг, плеснуло сразу ярким золотом из-за вершин, захватило белизной засверкавшего снега, и заиграл он искорками и голубыми, и жёлтыми, и розовыми, и изумрудными, словно полная горсть адамантов, что некогда искусно гранили на Байкале, отсвет в само небо пустил, как радостный привет небу, любовью на любовь.
       Да, на Байкале… должно и там рассвет в сию пору. Байкал… пустынно там ныне, ни городов, ни весей, зверья токмо богато, да рыбы, и леса разрослись по берегам непролазными чащами. Никто никогда не узнает, что было там некогда могутное чудное многолюдное царство, полное красот и чудес. Вот нет его, ничего от него нет, а мы живём, его предвечные. Ничего нет, и никого, кроме нас одних… Причудливо и замысловато играет вечность с людьми и со временем, стирая историю. Кажется, что может быть быстротечнее человеческой жизни, что она в сравнении с горами этими, с Байкалом нашим, а вот, поди, там всего нет, а мы – есть. Так может такое статься, что не станет и этих вот гор чудесных, а мы всё будем?.. Мы как этот снег, что сейчас заполнил долину. Вроде, всякий раз тает, да новый падает, а ну, как он всё тот же? И в этих горах и по всей земле…
        – Ты что, Эрбин? Улыбаешься небу? Приснилось сладкое что? – спросила Рыба, подойдя.
        – Ну… считай, так, – выдохнул я.
       Пусть и добрая женщина, верная подруга наша, Рыба, почувствует и примет мою лёгкость теперь, как истинное облегчение после стольких бед, потерь и напряжения.
        Рыба улыбнулась, светлея лицом:
         – Как Аяя там?
         – Узнаем днями. А может, и сей день. Утро-то вишь, какое… Славное.
        Рыба улыбнулась, и отвернулась, шмыгнув носом, должно быть, пряча непрошеные слёзы.

       И я не знаю, сколько дней мы с Аяей проспали, после того, как она притянула меня за руку к себе, на кровать, Эрик сразу ушёл, услышав её просьбу. Мне было жаль разочарования брата, но то был лишь миг, лишь небольшое дуновение, пролетевшее мимо, в сравнении с радостью вновь обнять Аяю и не беспамятную, почти не живую, но вот такую, попросившую об объятиях. Так что я лёг рядом, такой же обнажённый как она, потому что кожа её была холодна с мороза. Но я чувствовал внутри её лихорадку, и когда она утихнет?
       Аяя повернулась на бок, прижавшись спиной, на которой чувствовались все кости, и совсем тощим задом к моему животу, взяла мою руку, обвивая себя и, кажется, мгновенно уснула, согревшись. Я же заснул в следующий миг, потому что теперь ничего не терзало, не пугало меня, теперь точно всё будет хорошо. Моё сердце полно, моя жизнь полна, мой мир восстановится в ближайшее время, потому что моя вселенная вернулась ко мне.
      Я проснулся раньше, испуганный, что весь покой, наполнивший меня, всего лишь сон, но сразу, почувствовав Аяю рядом, успокоился. Она была сейчас не такая как раньше, она была так худа, кажется, вдвое меньше себя прежней, а совсем теперь голая головка гладким теплом ответила на мои поцелуи. Я приподнялся взглянуть на неё. Как она прекрасна. Удивительно, невозможно оставаться такой прекрасной, с этой пугающе голой головой, потеряв почти вовсе все округлости своего тела, и даже волосы, но она всё равно оставалась прекрасной, прекраснейшей на земле. Теперь только брови и длинные пушистые ресницы оставались из всех прежних богатств. Глаза теперь занимали едва ли не половину истаявшего лица, а губы стали казаться слишком большими, к тому же сухими сейчас, с мелкими трещинками. Прикоснуться?.. Но как бесстыдно касаться её теперь, когда она так слаба, когда она едва тень Завесы сошла с неё. А я со своим вечным вожделением снова приступлю к ней?..
        Я выдохнул, развернувшись, и спустил ноги с кровати.
        – Огнь… Огник, куда ты? Даже не поцелуешь меня?
       Я обернулся, мне было стыдно за вздыбленный уд, словно ни на что кроме всепоглощающего вожделения, я не способен. Словно я не испытываю ни сострадания, ни сочувствия к пережитому ею, к теперешней слабости. Вечное неистребимое желание, которое сейчас стало казаться мне бесстыдным, вечная страсть, и я не могу просто быть рядом и помочь ей выздороветь.
        – Огнь… не уходи. Я так нехороша теперь, что ты не хочешь даже… не хочешь даже быть со мной? – она приподнялась на локтях, глядя на меня.
        – Яй… да ты что, как ты могла подумать?
       Но она лишь покачала головой, опуская в смущении ресницы.
        – Я знаю, что нехороша, ничего от красоты не осталось. Даже кос…
        Я улыбнулся, снова присел на постель, погладил её по гладкой головке, казавшейся шёлковой:
        – Чепуха, бывало и хуже. Всё прошло тогда, наладится и теперь, – успокоительно сказал я.
        – Такую некрасивую, не хочешь, не сможешь меня любить, – у неё выступили слёзы.
        – Некрасивую? Да ты что?! – я растерялся, потому что я не видел, что она некрасивая, невыносимо жалкая, но не некрасивая.
        – Никогда бы мой Огнь не поднялся от ложа, где осталась я, не целуя, не желая, не касаясь меня, – сказала Аяя, садясь.
        И заплакала.
        – Аяя… – я обнял её, и она прижалась ко мне порывисто и, цепляясь худыми руками, горючими слезами заливая мне грудь. – Я люблю тебя… Я так люблю тебя, Яй…. и теперь, может быть, сильнее, чем когда-то... Я столько раз терял тебя… Но ты снова со мной, и полна жизни, моя радость… моя душа, милая… Я прошёл через столько, только чтобы быть с тобой… Только чтобы защитить наш с тобой мир, мир, что мы создавали вместе для нас двоих. И я готов испытать ещё тысячи мук и любых лишений, быть отвергнутым, изгнанным, проклятым всем миром навеки, я готов на всё, только, чтобы быть с тобой.
        – Нет-нет! Не говори так, не говори «на всё»! На «всё» – это слишком много, слишком страшно! – она затрясла голой головкой, пугаясь. – Это слишком много, ты… и так… испытал столько… горя, столько разочарований и… и всё из-за меня. Я не хочу больше горя для тебя. Я не хочу быть твоим горем. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Всегда счастлив, слышишь? Не надо больше мук, Огнь…
       Я обнял её, целуя. Чудесный золотой аромат, аромат цветов полевых и садовых, того самого розового шиповника, свежей воды, лёгкого ветра, синего неба, молодой листвы… Да, жизнь вернулась в неё, и Смерть больше не приблизится, это пообещал Эрик, а ничего крепче его обещаний не бывает…

        Я был готов к тому, что байкальцы, а за ними и Вералга с Виколом решат казнить меня за то, что я убил Аяю. Я убил, осознавал, что убиваю, но не остановил кулак воды, обрушенный на неё. Я и сам умер бы теперь из-за этого. Как у меня поднялась Сила убить её? Как я смог? Потому что видел, как она бросилась на смерть за них, своих байкальцев? Что там, во дворце Басыр, она была с Эрбином, а здесь за неё сражается Арий, Дамэ и даже Агори. И прилетела с тем, со своим любовником, а они всё равно отстаивают её, эту дрянь, эту паршивку, которую я никак не могу выбросить из моей души и перестать мечтать о ней, эту лживую девку, что умеет растопить любое сердце, даже такая, кажется, утратившая всю свою силу и красоту. Но я, как и другие знал, что притягательность и красота её светила даже теперь, даже сквозь слабость и болезнь, как солнце светит и греет и сквозь облака.
      Наверное, поэтому я оставался здесь, не по той, причине, что Мировасор, которому ничего иного не оставалось, как дожидаться, пока всё решится и на том закончится,  сам он, способный на многое, не мог перемещаться, как Вералга или Басыр. Не пешком же ему идти из этой долины, все люди, что мы привели с собой, все, кто спасся, ушли и увели с собой и лошадей, и повозки, и слонов, оставленных нами внизу, у подножия гор. Так что теперь у Мира не оставалось выбора, только ждать, пока Вералга соизволит убраться отсюда вместе с ним и Виколом, или Басыр соизволит взять Мира с собой. Вералга остаётся, потому что хочет примириться с внуками, понятно, что цели Викола – это цели Вералги теперь, особенно после спасения от смерти. Думаю, и в многолетнем друге Мировасоре Викол ныне сильно разочарован. Хорошо, если только в его идеях, а не в нём самом, как я или Агори.      
         У Басыр, которая напускала на себя загадочность теперь, пока сходил синяк с её лица, думается, были свои причины оставаться. Я давно понял, что она очень, даже чрезвычайно хитра, умна и изворотлива, этим она и привлекала меня, но в её причинах я не хотел разбираться, я уверен, там всё слишком напутано, к мыслям подмешано слишком много чувств и к Эрбину, и к Аяе, возможно, и к Арию, перепутанные между собой ревность, страсть, зависть и ненависть, и она сама не вполне понимает, как она, такая опытная, древняя предвечная ввязалась в нашу войну. У каждого из нас, предвечных, что шли за Мировасором, у каждого была своя причина.
        Я хотел и хочу Аяю, потому и позволил увлечь себя идеей, завладевшей Мировасором. Надо заметить, я всегда считал Мировасора умнее  и прозорливее себя, его знания были обширны, как мои океаны, потому я не сомневался в его словах. Потому его идея уничтожить Ария, главного моего соперника, не могла не привлечь, даже заворожить меня. Буквально околдовать. Это была единственная надежда для меня избавиться от Ария. Ведь за столько лет, что прошли после нашей с Аяей встречи, я так и не смог ни забыть её и свою к ней страсть, и не смог найти другую женщину, что отвлекла бы от этого, от этих мыслей и чувств, от надежд, хотя бы ненадолго. А потому я был готов в ослеплении пуститься в любую войну, лишь бы попытаться снова завоевать её. Лишь бы попробовать её вернуть. Призрачная и, глупая, конечно, надежда. Но она могла бы сбыться, если бы замысел Мира удался, нам могло бы всё удасться, потому что они не хотели нас убивать, а мы были готовы их уничтожить. И вот тогда, снова одинокая и слабая, Аяя могла бы принять меня….
        Могла! Могла и приняла бы, я был готов быть рядом и ждать, сколько понадобиться, и, конечно, дождался бы. Но как же я мог подумать, что Аяя, больная и едва живая, прилетит сюда на самолёте. На самолёте! Откуда мне было знать, что у неё есть самолёт? Когда мы выступили в поход, она была едва способна говорить, да что говорить, глаза открыть, как можно было предположить, подумать даже, что она откуда-то возьмёт самолёт и прилетит сюда на выручку, да ещё как самое сильное их оружие?!.. Самолёт! Ну, вот откуда у неё взялся самолёт?! Неисчерпаемая бездна тайн и открытий.
        Я оставался здесь не для того, чтобы навсегда разъяснить наши отношения со всеми предвечными и договориться о правилах нашего дальнейшего сосуществования на Земле. Или, чтобы дождаться наказания, которое захотят придумать нам победители. На всё это, честно признаться, мне было наплевать. Я не боялся ни наказания, ни гнева, ни того, что меня отвергнут или решат убить, я владею всей планетой, как никто из предвечных, так что я никак не завишу от них, и от их отношения ко мне. Нет, я оставался только, чтобы увидеть её, Аяю. Снова увидеть её. Хотя бы просто посмотреть на неё. Я шёл ведомый безумием Мира только, чтобы снова увидеть её. И теперь, после всего, я ждал только одного – снова увидеть её после того, что я с ней сделал. Ведь даже Мир не решился её убить. А я решился, и не в первый раз… я убил её, и теперь думал, а что было бы, если бы она и правда умерла? Но она жива и всё, чего я хочу и жду, это её увидеть…
         Для чего? Попросить прощения? Нет, это не приходило мне в голову, да и какое тут может быть прощение? Я хотел её убить, даже страстно желал этого много лет, уже пытался и, наконец, сделал это, я её убил, и только благодаря чуду, подвластному Эрбину, она жива. Теперь я оставался потому, что хотел увидеть её. Увидеть снова. И примириться с ними со всеми для того, чтобы иметь возможность видеть её хотя бы изредка, а не рыскать без толку по земле, разыскивая и не находя, всматриваясь во все лица. Я ждал этого и желал, как люди жаждут рассвета. Аяя никогда не понимала и не ценила этого, ни моей любви, ни преданности. Она не помнила теперь даже тех времён, когда была со мной, и это мне казалось обиднее всего. Так, словно этого и не было. Словно не было никого и ничего, кроме Ария. И Эрбина…
        Все эти дни, что мы ждали, я не мучился, я просто ждал, я научился этому за многие-многие годы. Я знал, чего жду, потому был спокоен, как были спокойны Басыр и Вералга с Виколом. Только Мировасор метался, потому что на деле только он и не мог уйти отсюда по собственной воле и осознавал это. Возможно, он боялся наказания. Я не боялся. Хотите – убейте меня, но не смейте лишать меня возможности снова видеть Аяю. Пусть редко, но не так, как было до сих пор, когда я не мог отыскать её и едва свихнулся на этой почве. В конце концов, я убил её, и я имею право…
        И вот настало очень светлое снежное утро, когда солнце заливало небо и переполняло светом всю чашу долины, казалось, здесь не было ни пятна тени. А может, мне стало так казаться, когда я увидел Аяю… Да, наконец, через несколько дней после проклятой битвы, которую мне хотелось поскорее стереть из своей памяти, они с Арием, словно из ниоткуда появились на площадке пред домом, где мы все, включая Эрбина, обретались все эти дни. В моём сердце всколыхнулся океан радости, когда Рыба воскликнула:
         – О! Наконец-то! – она смотрела в окно.
       Мы все сразу поняли, что она, конечно, не рассвет имела в виду, выглядывая в окно, она увидела Ария и Аяю. Мы все вышли из дома, потому что было очевидно, что они не намерены входить. В общем, правильно, наверное, если учесть как нас много, а решения должны быть по-настоящему судьбоносными для всех, и принимать их, сидя в тесноватой горнице с потолком, до которого мне было достать, всего только вытянув вверх руку. Я не привык существовать под любыми сводами, особенно, как сейчас, когда я в плену. Но я в плену давно и не потому, что меня кто-то не выпускает, нет, потому что я сам не вижу свободы. В тот день, когда я впервые увидел Аяю на берегу огромного океана, я и отдался ей полностью и до конца. Кто бы знал это тогда…
        Я удивился и не удивился, увидев Аяю совершенно не такой, какой мы все привыкли её видеть и знать. То, что она всё ещё была очень худа, увы, было знакомо, но то, что совершенно лишилась волос – это было неожиданно. От меня не ускользнула мгновенная радость, мелькнувшая на лице Басыр, когда она увидела Аяю такой, лишённой почти всех своих достоинств. Но в следующий миг эта самая злобная радость растворилась. Потому что такая Аяя, странная и не похожая на всех нас, вообще на всех людей, была всё равно необычайно красива. Её свет, всегда исходивший от неё и прежде, теперь стал ещё явственнее, сильнее, ярче. Мы все остолбенели, выйдя на двор. И восхищение появилось на всех лицах, даже против воли некоторых.
       Но саму Аяю это, похоже, это вовсе не смущало, она, высоко и гордо держала совершенно голую гладкую головку прелестных очертаний, увенчанную тонкой золотой короной с посверкивающими зелёными и жёлтыми адамантами, именно адамантами, то были не самоцветы, я мог отличить драгоценные камни на расстоянии версты. Белое платье подпоясано драгоценным многоярусным поясом с пятью тонкими кинжалами, прячущимися в складки платья и посверкивающие только при движениях. Лёгкий парок шёл от её дыхания, но не было заметно, что она мёрзнет. Она гордо держала голову и с каждым мгновением, что я смотрел на неё, я переставал чувствовать и мороз, схвативший было меня под бока и шею, я перестал думать, я перестал вообще что-то воспринимать и чувствовать, кроме неё, таким чудом она взирала на нас всех, и на меня в отдельности... Быть может, теперь она даже прекраснее, чем прежде, что в том, как она выглядела теперь, было столько чистого совершенства, какого-то недостижимого абсолюта, что я просто был не в силах оторвать ни взгляда, ни мысли от неё, даже не слышу, что они говорят. Впрочем, говорил Арий, Аяя молчала, спокойно глядя словно и мимо нас. Впрочем, это, как раз, вполне в её манере, она именно так предстаёт перед людьми, словно не видит никого, как сам свет, ему безразлично, светит он кому-то или нет, он просто льётся. Так льётся и её красота.
       …Да, Орсег прав, изумительная, чудесная красота, я сам не ожидал обнаружить, что вот такое, кажется, ужасное преображение окажется на пользу Аяе. Как можно быть такой прекрасной при почти прозрачной худобе и к тому же совсем без волос? Даже эти украшения как часть её самой, её существа, они будто бы не сами по себе, но продолжение линии век, бровей, её пальцев, локтей, её отблеск. Но да, её чудо и при таком преображении не только не померкло и не исчезло, оно засияло ещё более чистым, ярким светом.
       Да, Аяя – чудо, чудо красоты. И её красота, как некогда заметил Мировасор, тем и чудесна, что она сияет каждому особенным светом. Каждому взору именно так, как мило его сердцу. Мне – мягким и ясным, тёплым, как первые весенние дни, пронизанные лучами солнца и трелями ранних весенних пташек, после длинной и морозной зимы, именно так я чувствовал её ещё тогда, девочкой, не задумывался о её красоте и женственности, но неизменно радовался её приходу в мои покои. Слышать её голос, видеть склонённую над книгами головку, как она водила пальчиками по строчкам, как задумывалась, покусывая губы, и то, как она словно улетала своими мыслями туда, куда уводило её чтение. И после, когда я снова учил её в Кемете… Аяя была и остаётся моей любимой ученицей на все времена. И теперь я гордился, глядя на неё, чувствуя себя причастным к тому, какой она стала – спокойная, ясная, изнутри наполненная светом.
       Арий выступил вперед, впрочем, не перекрывая её.
        – Теперь мы все собрались, можем поговорить, – сказал он.
        – Что ты хочешь нам сказать, Арий-байкалец? – спросил Мировасор, задрав подбородок, впрочем, бледнея и выдавая этим своё долго сдерживаемое волнение.
       Но Арий лишь усмехнулся. 
        – Я?! Я что-то должен говорить?! Я? Вы пришли в мой дом, привели нашествие чужеземцев, раскрыв им тайны моего жития, которые я удачно скрывал тысячи лет. Вы намеревались убить меня. Вы убили Аяю. Не я, вы должны говорить. Вы должны сказать мне и всем нам, победившим вас малыми силами, сказать, чего хотите теперь, когда вы повержены, когда мы победили, но не убили вас, но оставили в живых? Вы. Или, вернее, ты, Мировасор, великий и мудрый предвечный. Ты – предводитель и вдохновитель нашествия.
       Мировасор незаметно окинул нас взглядом, не находя поддержки, перестал задирать подбородок, дёрнул ноздрями.
        – Что так и будем здесь, на морозе, посреди двора разговаривать? – ещё побледнев, проговорил Мировасор, взглянув исподлобья.
        – Под открытым небом, к Богу ближе, – усмехнулся Арий.
        Он тоже выглядел теперь не так, как я помнил. Он тоже был ныне как-то слишком худ и бледен, но при этом взгляд его сиял, и он казался сейчас красивее, чем всегда. Кажется, даже распущенные по плечам его волосы светились каким-то непостижимым образом, светом, что заполнял тут всё, полная чаша света, это ущелье. И эти двое – его главный источник и средоточие. И мы вторглись сюда со своими ордами, мы пришли сюда отыскивать Тьму, но принесли её с собой. И так и не смогли рассеять этого света.
        – Мы хотим мира, Арий. И прощения, – сказал я, сжав руку Вералги, потому что это были её слова, я знал это.
        – Говори за себя! – воскликнул Мировасор, зло оборачиваясь на меня. – Я не собираюсь ни о чём просить сына Диавола.
        – Хватит, Мировасор, – лениво произнёс Эрбин, немного растягивая слова и негромко, нарочно так, в противовес Мировасору. – Здесь нет последователей Сатаны. Хотя… насчёт тебя я не уверен. Быть может, тебе нашёптывал Князь Тьмы, когда увлёк идеей уничтожить нас?
        – Не вас! Мы все видели Сына Диавола в Арии! – прошипел Мир.
        – Мы?! – расхохотался Эрбин, немного выходя вперёд, у него глаза сейчас были такого изумительно голубого цвета, что само небо глядело бледнее и площе. – Что мы видели на той байкальской скале, когда приступили к Арику? Я из ревности, вы все из зависти и страха. И мы видели всего лишь наваждение Смерти, обернувшейся Вералгой. И вы поверили Её словам?! Вы?! Обладатели тысячелетней мудрости всего человечества, вы так легковерны? Нет! Просто кому-то, а именно Мировасору, очень хотелось объявить одного из нас Злом и уничтожить за превосходящую силу и неподчинение. Если кто-то не согласен с тем, что я говорю, скажите теперь! Теперь же!
         – Теперь станете судить и распинать меня?! – едва не истерично воскликнул Мировасор, замерзающий на утреннем морозе, красные пятна горели у него на щеках, а руки подрагивали.
        И вдруг Аяя медленно и тихо-тихо, будто чуть-чуть распевая слова, словно хотела, чтобы все прочувствовали каждое её слово, чтобы оно влилось в каждое сердце, как вливалась её чудесная краса:
         – Распяли, однако, не тебя, Мировасор, – её слова услышал каждый.
         – Вон что?! И в смерти этого несчастного галилеянина меня обвините?! А не вы ли трое вились вокруг него? Не вы ли обольщали Сына Человеческого, Сына Бога своей красотой и речами?! Диавольскими наветами?! Не вы ли подталкивали его на казнь?!
        – Хватит, Мир – поморщилась Вералга. – Не касайся имени несчастного Ивуса. Вспомни стыд, разбуди совесть. Мы вчетвером были там, и мы знаем правду.
        Байкальцы не ожидали таких слов и Мировасор замер от них.
        – Вералга… – беззвучно промолвил он.
        Она посмотрела ему в глаза и не стала продолжать, но её слов оказалось достаточно, чтобы остановить заносчивую наглость Мир и заставить его умолкнуть.
         – Что ты, Вералга, скажешь теперь? – спросил Арий.
         – Ты победитель, Арий, тебе и судить нас.
         – Суд мог бы быть только один – смерть виновным в войне, в которой погибли тысячи, – холодно проговорил Арий.
        Все мы замерли.
        – Смерть – справедливая цена, – сказала Аяя. – Вы обрекли на смерть нас, должно отплатить вам тем же.
        Она смотрела на всех нас, чуть-чуть подняв голову. Даже Арий и Эрбин оглянулись на неё, только Дамэ, единственный из всех, чуть-чуть усмехнулся, словно догадывался, что она не договорила.
         – Справедливо, Аяя. Я убил тебя и я покусился на твою жизнь не впервые, убей меня своей рукой, то будет справедливо, – сказал Орсег, выступая вперёд, горящими глазами поглощая Аяю...
        – Ну нет! – Арий выступил вперёд, словно вставая меж ними. – Тобою двигала страсть, и не смей толкать Аяю на такое же преступление.
        – Я готова была убить Орсега и прочих, когда увидела, как вы с Эриком пали, – сказала Аяя, пожимая плечами. – И ты, Орсег, всего лишь опередил меня, оказавшись сильнее.
        И вдруг произошло то, чего не ожидал ни я, и никто из тех, кто стоял тут, Орсег схватил Аяю поперёк талии, и, прижав к себе, в один прыжок скатился вниз по снегу к ручью, не успевшему замёрзнуть, мгновение, и они исчезли, едва он коснулся воды…
        Все мы кинулись туда же, Арий настиг бы Орсега в один прыжок, но опоздал, потому что всё произошло слишком неожиданно и чересчур быстро, действительно мгновенно. Мировасор захохотал, оставаясь на площадке перед домом.
       – М-ха-ха-ха! Орсег! Вот удалец! Удалец! Ха-ха-ха! Взял, что хотел! Получил свой трофей! А-ха-ха-ха! Насилу дождался! Но взя-а-ал!.. – он хохотал так радостно, словно, это он сам ловко перехитрил всех, хотя я уверен, для него поступок Орсега был такой же неожиданностью, как и для всех.
      Арий вне себя, с воздуха бросился на Мировасора, хватая его за горло, и повалил на землю.
        – Ты!.. Ты, проклятое финикийское отродье! Верни его сей же час! Верни своего треклятого друга!
        Мировасор захрипел, Эрбин, а за ним и все мы поспешили Миру на помощь, пытаясь оторвать разъярённого Ария от Мировасора.
        – Да ты что, Ар!
        – Арик, оставь его!
        Кричали Вералга и Эрбин, оттаскивая Ария от Мировасора, который уж закатил глаза, синея. Оторвали его все вместе, наконец, едва-едва удерживая, чтобы он снова не бросился на него.
        – Запереть его! Сковать по рукам и ногам и держать со свиньями, пока его дружок не вернёт Аяю! Держать, пока не вернёт! – ревел Арий и рвался снова к Миру.
       Агори дрогнул, но Рыба и Дамэ, переглянувшись, подошли к пришедшему в себя Мировасору и, подняв его, ещё растерянного и немного оглушённого, под локти, повели куда-то.
       – Ты не слишком? Со свиньями? – проговорил Эрбин, глядя им вслед.
       – Хочешь, чтобы я оставил его на морозе?!
       – Арик, – проговорила Вералга, двинувшись к нему. – Я…
       – Можешь помочь, Вералга, помоги, – сказал Арий, не глядя на неё. – Не можешь, не путайся под ногами, возвращайся восвояси, в Кеми, в дом, где дожидается Арит на сносях от этого ублюдка, или лети, куда вздумается, против тебя не поднялась и не поднимется моя рука. Но Мировасор будет сидеть со свиньями, пока Аяя не вернётся домой!..
        – Арий, не уподобляйся ему, позволь хотя бы в доме его запереть, – негромко сказал Агори.
        – И белыми ладками потчевать?! – рыкнул Арий. – Нет уж! Всему есть предел! Я терпел и смирял ретивое. Я готов был простить. Но…Они уморили Аяю, после попытались убить, а теперь похитили!
       Он выпрямился, не в силах взглянуть даже на Агори. И договорил уже тише, на выдохе, словно со словами выпуская и кровь из снова раненого сердца:
        – На пощаду я уже не способен… К тем, кто в который раз рушит мой мир… Рушит и рушит… Вы же, кто помочь не может, или не желает, убирайтесь, куда вам угодно, никого не держу, и мстить не стану. Я не стану уподобляться вам, ни теперь, ни впредь, мелкие вы души...
       И ушёл куда-то, просто исчезнув, словно за невидимым занавесом.
       – Ты не видишь дома, потому что Арик наложил на него чары от чужих глаз, – сказала Вералга, прочитав моё замешательство.
       – А ты? Видишь их дом?
       Она покачала головой.
       – Нет. Только те, кого он принял, как друзей видят... – выдохнула она и посмотрела на меня. – Что делать будем? 
       – Уберёмся?
       – И бросим Мира?
       – Большой беды с ним не случится.
       – Я не была бы так уверена. Всё, что касается Аяи, сводит Ария с ума, и если он решит выместить зло на Мире, от него останется кучка пепла. Даже на поле битвы он не был так зол, как теперь…
       – И что нам делать?
       Вералга пожала плечами, взглянула на Басыр, но та смотрела на Эрбина, как заворожённая. Заметив это, Вералга, понизила голос и сказала мне….
Глава 12. Ослепление
      Я смотрел на Арика, что снова вышел из дома и подошёл к краю площадки, остановился там, сложив руки на груди, и глядя на озеро или просто в долину, я не мог понять, но не думаю, что он видит то, на что смотрит. Он проделал это уже в сотый, а может быть, и тысячный раз, я, конечно, не считал, вестимо, не находит себе места.
        – Ар, – решился я, наконец, произнести...
       Я был одет тепло, сообразно погоде, потому что если днём было морозно, то к ночи и вовсе всё застыло и покрылось инеем. Рыба несколько раз выходила из пристройки, спросить, как там Арий.
        – Ну как… что ты спрашиваешь, Рыба? – отмахнулся я. – Мечется вон, как зверь в клетке… А как Мировасор? Надеюсь, к свиньям не отвели его?
        – Да нет у них никаких свиней, ты забыл, что ли? Так Арий сказал, со злости, для красного словца… сидит окаянный Мировасор в горнице, связали, конечно… Вералга с Басыр этой, чертовкой, задумали что-то, похоже.
        – Да пусть убираются! – сказал я. – С задумками своими или без оных. Так надоели все они, не видеть бы ещё пару тысяч лет.
        – Может, они помогут Аяю отыскать?
        – Шутишь? Океаны и моря… Это он сам, Орсег, должен отпустить её, мало, назад доставить. Аяя не носится по планете, как Вералга или даже Басыр, – вздохнул я.
        – У Басыр свои секреты, она не как Вералга, она иначе перемещается… – сказала Рыба.
        – Ты знаешь, мне безразлично, как она перемещается и вообще всё, что она может, – поморщился я, упоминание Басыр разозлило меня, теперешний интерес Басыр ко мне раздражал, после битвы и того, что приходилось терпеть всю эту компанию, и, особенно после того, что она утаила от меня моего сына, словно украла. – Не представляешь, как они все надоели…
        – Чё же не представляю, мне они тута ладны, што ли? Агори тоскует оттого, что Мировасор здесь. Вообще всё это… для него, сам понимашь, тоска, када так-то… Поскорее бы закончилось всё это.
        – Да уж… Все думали, закончилось, а видишь, как всё повернулось.
        Но не успела Рыба вернуться в пристройку, как оттуда вышла Басыр, покачивая бёдрами, вертя в пальцах длинные косы, чёрными змеями вившиеся вдоль её стана едва ли не до земли, и слегка улыбаясь, словно играя сама с собой и своей улыбкой. Но я почувствовал, она нацелилась на меня, подходя…
        И вот, проговорив с нею некоторое время, я, замёрзнув, вернулся в дом, чтобы дать себе подумать. Подумать над словами Басыр. И теперь вышел к Арику, по-прежнему стоящему здесь в одной рубашке, натянувшейся на плечах, без тулупа или, хотя бы вязанки, на краю наклонной площадки, словно был готов броситься в воду озера прямо отсюда.
        – Ар… Арик… ты бы, хотя оделся, застынешь, болеть надоть тебе?
        – Болеть… Жаль помереть не могу, так надоело это всё...
        – Все могут, – сказал я, памятуя, как Вечная подвесила Аяю перед Завесой.
        Он медленно вздохнул:
        – Нету моих сил больше, опять сначала всё… Ни одной даже мысли, как и что делать теперь. Ни одной, не поверишь… Не могу придумать, как этого тритона изловить.
        – Ну есть кое-что, – сказал я, надеясь развеять его смертную назолу.
        Арик повернул голову ко мне.
        – Ты что, Эр? – устало спросил он.
        – Басыр кое-что предложила мне.
        – Басыр?
        – Да, она сказала, что сможет найти Орсега, в обмен на…
        – В обмен на что? – Арик смотрел на меня. – Чего она хочет? Золота? Крови? Что ей надо, твоей Басыр?
        – В обмен на меня. На то, чтобы я был с ней. Понимаешь?
        – То есть хочет купить тебя? – усмехнулся Арик, качнув головой. – Как глупо.
        – Не слишком. Она хорошо знает меня, знает, что я на многое способен ради тебя, и… ради Аяи… Мне ничего не стоит…
        – Она обманет тебя, Эр, – сказал Арик. – Не думай, что ты хитрее её, она возьмёт тебя, но ничего не даст взамен.
        – Ей меня не взять, – спокойно сказал я. – И не взять никому. Я и Аяя – муж и жена, и не Басыр разделить наш союз.
        Арик развернулся ко мне.
        – Не Басыр? А кому?
        – Ты знаешь, не ломайся, – скривился я, отворачиваясь, мне больно признавать его преобладание надо мной в этом.
        – И ты… пойдёшь на это ради меня?
        – Басыр не понимает, что своим принуждением заставит меня вернее ненавидеть себя.
         – И любить Аяю? – он прожёг меня стальными глазами.
         Не собираюсь отвечать на эти слова, всё, что я думаю и чувствую к Аяе, это моё дело, только моё, я могу с ним обсуждать что угодно, но не это. Только одному человеку я могу и скажу, что думаю и чувствую. И то не теперь, потому что боюсь, и всегда боялся её власти надо мной. Ар не боится, он легко признаётся ей, и легко весь отдался в её власть до конца, не боясь ничего, потому он сильнее меня...
        – Что было там, там, когда вы были в плену вместе? – спросил Арик, его лоб покраснел, заплывая багрянцем с висков.
        – Что было? – удивился я его вопросу, который теперь мне казался не совсем уместным. – Она была едва жива, когда я явился туда, на крыльях Вечной.
         – И ты стал спать с ней, – он продолжил жечь меня горящими глазами, испепелить намерен? Боги, Ар, чего ты хочешь? Сейчас устроить мне ревнивую геенну? Сейчас? Ты это всерьёз, что ли?..
         – Да пошёл ты! – сказал я, отходя от него назад к дому.
        Но ему этого показалось недостаточно, и он крикнул мне вслед:
        – Не смей уходить! Не смей поворачиваться спиной ко мне! Ты спал с ней, спал с ней, пока она была в плену, одна среди врагов, пока была слаба и не могла отказать тебе!.. Ты… Стой, мерзавец!
        – Заткнись, дурак! – прорычал я ему в лицо. – Услышат дурака, смеяться станут!
        – Плевать мне на всех, и на все их смешки! Пусть весь мир потешается надо мной. Но тебе смеяться я не дам!
        – Захочу спать с ней, так и буду, она моя жена! – сорвавшись со злости, крикнул я, и взбежал на крыльцо. Надо же, мне даже жарко стало от злости, а выходил, мёрз…

      …Да, Басыр сказала Вералге, что может суметь отыскать Орсега и вернуть Аяю сюда.
        – Так сделай это, – сказала Вералга.
        – На что мне это делать? Что за выгода? Чтобы глаза Эрбина голубели от одного взгляда на неё?
        – Чего же ты хочешь? – удивилась Вералга, признаться, удивился и я.
        – Я теперь тяжела, – сказала Басыр.
        – Ты… понесла от Эрика? – ахнула Вералга. – Когда же это вы… Ах, ну… И чего ты хочешь?
        – Чтобы он растил нашего сына вместе со мной.
        – Не понимаю… Ты хочешь заставить его?
        – Эрбин отправится со мной, я верну Аяю Арию.
        – Ты способна на это? Как ты сможешь это сделать?
        На это Басыр лишь улыбнулась. Но мне не понравилось, ни то, что она сказала, ни как она улыбнулась. Я сказал об этом Вералге, когда Басыр вышла, чтобы поговорить с Эрбином.
        – И что мы можем сделать? – спросила Вералга.
        – Ничего. Но… Вера, мне так противны наши сегодняшние союзники, и вообще всё, что мы затеяли, всё, что сделали вместе с Миром. Никогда не думал, что он приведёт нас к такому позору.
        Вералга посмотрела на меня.
        – Так, может быть, уберёмся отсюда?
        – Куда? Назад в Кеми?
        Она покачала головой:
        – Кеми умирает, я не хочу присутствовать при смерти моего культа.
        – Куда же? В Индию, к Басыр?
        – Нет, в Индии Басыр Богиня, не я, а я не хочу быть приживалкой при Богине. Особенно при Басыр.
        – Вы ведь подруги.
        – Именно потому. Я слишком хорошо её узнала. И, поверь, чем дальше мы будем от моей подруги, тем лучше.
        – Но ты позволишь ей захватить Эрбина? Заставить его жить с ней?
        – Он сам виноват, Эрик большой мальчик, никто не заставлял его укладываться с Басыр, надо было быть осмотрительнее. И разборчивее. А то он со страху перед своей бурей любви к Аяе бросается куда попало, лишь бы она не догадалась, не поняла, что владеет его душой безраздельно. Арик любит иначе, он цельный, и всё в нём его, притом, что он весь её. А Эрик – нет, если бы Аяя захотела, будь она злая или хитрая, она правила бы миром, потому что заставила бы Эрика завоевать его для неё. Но ей этого не надо. Она сама как Арик, отшельница… Странная Богиня. Эрик же… Пусть расплачивается теперь за свои развлечения, пора и повзрослеть.

       Мы перенеслись на этот дальний, расположенный посреди океана остров в мгновение ока. Никто не мог бы узнать, где мы. Никто не знал об этом острове, очень давно я привёз сюда строителей, что возвели великолепный мраморный дворец, потому что мрамора и кораллов здесь было в избытке, как и слуг. Все они образовали небольшой народец за эти века, и возделывали небольшой кусочек земли, умудрялись выращивать здесь хлеб, собирать урожаи фруктов и овощей, развели немного скотины, я привёз им коз и буйволов и даже кур, так что мяса было предостаточно. Они ловили рыбу, жемчуг, его здесь было столько, что хватало не только на то чтобы украшать одежды, делать множество бус и браслетов, но также вставлять в стены, оконные проёмы и мебель, которую они тоже научились делать весьма изысканно, сплетая из лиан или выдалбливая из стволов. Но о деревьях я призвал их заботиться.
        – Если вы вырубите деревья ради строительства или на топливо, вы умрёте вскоре от засухи и голода, помните об этом, – наказывал я им.
       Потому, срубая одно дерево, они стались посадить взамен два, а благодатный климат выращивал здесь всё так быстро, что казалось это сказочным явлением.
       Вообще, мысль обзавестись этим уединённым дворцом возникла у меня сразу, едва я узнал Аяю, много веков назад. И я осуществил её тогда же, ещё до того как ухнула башня в Вавилоне. Ну, а строился он многие годы, потому что спешить мне, понятно, было некуда. Я ждал. Потом я искал Аяю, и вот теперь, я, наконец, её получил.
       Там, откуда мы унеслись, была зима, хотя высоко в горах и не била лютостью, как на равнинах, но холод и метели, как и положено, были при ней. Здесь же лето в самом разгаре. Аяя потеряла сознание от невероятной скорости, что я развил. Мне было всё нипочём, конечно, а она была ещё очень слаба, я это понял, когда, держа её на руках, вышел из океана на берег. Она обмякла и повисла на мне после недолгих мгновений сопротивления, и поначалу я подумал, что она смирилась, будто плохо её знал. Нет-нет, она просто потеряла сознание.
        С платья её текла вода, тонкая корона, конечно, должна была бы слететь, будь она на волосах, но на голой головке удержалась. Так что явил я себя и свою Богиню во всей красе, в сверкании драгоценных украс, и капель стекающей с нас воды.
        – Великий Орсег! – бросились ко мне мои подданные, считавшие меня Богом моря, являвшимся сюда раз или два в год.
        – Позволь мы поможем тебе донести твою ношу!
        – Нет, Богини не может касаться никто, кроме Бога, – сказал я.
        Но она очнулась скоро. Я положил её на ложе в обширных покоях, открытых дыханию океана большими проёмами выходов на галерею, вдоль которой густо росли пальмы, создавая тень. Платье быстро сохло, корону я снял с её головы и положил возле ложа на золотой столик. Здесь не было ни одной простой или хотя бы не золотой вещи. Она открыла глаза, хотя, мне кажется, не видела меня, потому что смотрела очень долго, словно всё плыло у неё перед глазами, потому что её глаза не останавливались на моём лице.
       – Ор-сег… – наконец проговорила она.
       – Я… как ты узнала? По-моему, ты не видишь – сказал я, улыбаясь, и взял её за руку.
       – Да… не вижу… закружилась, всё плывёт. Но я… чувствую… запах… моря, – она закрыла глаза. – Зачем ты… сделал так?.. Ты… что?
       И, вытащив свою руку из моей, попыталась подняться.
       – Не спеши, – сказал я, попытавшись уложить её снова, потому что она ещё сильнее побледнела.
       – Не надо, Орсег…
       Аяя немного наклонилась вперёд, потому что её, очевидно, замутило. Догадавшись, я потянул ей кубок, она приняла, зубы стукнули о край.
       – Что это?
       – Местное вино. Поспи теперь.
       – Зачем ты… зачем ты сделал это?
       – Что? Украл тебя? Я хотел тебя и сделал это – взял тебя. Теперь ты моя, потому что тебе некуда деться от меня.
       – Зачем я тебе? Ты говорил, что ты мой друг, когда я была вашей пленницей. Потом ты убил меня…
       – Ты жива.
       – Не благодаря тебе.
       – Я знал, что ты не умрёшь. Но позволить тебе победить я не мог. Потому что ты убила бы нас всех тем своим ударом. А я не хотел, чтобы вообще кто-то умер.
       – Мы победили.
       – Да, потому что вы сильнее. Арий сильнее. Он сильнее всех, сильнее его только Эрбин, потому что Эрбина боится даже Смерть.
       Аяя снова закрыла глаза, вздыхая.
        – Ты похитил меня, чтобы отомстить? Им, Эрбину и Огню?
        – Нет, Аяя. Я не ненавижу их. Даже не завидую. Меня вела не ненависть или зависть. Меня вела и ведёт любовь.
        Она вздохнула, отворачиваясь:
        – Болтовня… Ты подсыпал что-то в вино?
        – Нет. Само вино здесь таково, спи, Аяя, набирайся сил. Здешние знахари врачуют не хуже твоего Ария.
       Действительно отвары и настои здешних лекарей быстро возвращали силы Аяе, уже через три дня она смогла сесть за трапезу со мной и чувствовала себя полной сил. Ну, или мне так хотелось думать, потому что бледность и, особенно, худоба, всё ещё никуда не делись. Более того, волосы не начали расти на её голове. Глядя на себя в зеркало, она провела по голой головке.
        – Неужели я всё ещё нравлюсь тебе? А? Орсег? Ну, взгляни на меня, разве что-то в этом может нравиться мужчине?
        – Арию ведь нравится.
        Она взглянула на меня:
         – Огнь смотрит иначе.
         – Может он и спит с тобой иначе?
        В ответ меня сотрясла оглушительная пощёчина. Я схватил её за руку и сделал бы что-нибудь похуже теперь же, но рука эта оказалась такой тонкой и хрупкой, и при том горячей, будто в лихорадке, что я опомнился. И я перестал сжимать её и произнёс к тому же:
        – Прости за дерзость, Аяя.
        – Не хитри, Орсег. Это не дерзость, это желание оскорбить и унизить меня, – сказала она и вывернула свою руку из моей, и пошла на галерею, чтобы оттуда спуститься на берег, где океан тихо шуршал прибоем, нагоняя одну медленную волну за другой. Я шёл за ней, чуть отставая, глядя на изумительную линию её затылка, её плеч и спины, видной в вырезе платья, спускавшегося почти до талии, перехваченном поясом. Талии всегда удивительно тонкой, но теперь казалось, я могу переломить её пальцами одной руки. Но сейчас сквозь кожу поступали позвонки и косточки на лопатках, хотя странно, даже это не смотрелось нехорошо, так ровны и изящны они были. Я перецеловал бы их все. Интересно, Арий это успел?..
        – Ты теперь хочешь быть добрым, показываешь, как ты безмерно, безгранично богат и всесилен. Для чего?
        – Чтобы ты поняла, что ты должна стать моей женой.
        – Нельзя, – она покачала головой.
        – Только не рассказывай о том, что ты замужем за Эрбином. Ни ты не чтишь этих уз, ни он.
         – Это не так, но дело не в этом.
         – В чём же, интересно?
         – В любви, конечно.
         – Я тебя люблю.
         – А я тебя – нет. Поэтому нельзя.
         – Чушь. Всегда один любит, другой – нет.
         – Вот это чушь. Если любит только один, ничего не выйдет.
         – Выйдет. Когда второму некуда деваться, всё отлично получится.
         – Нет, Орсег. Могло бы получиться, будь я свободна.
         – Тогда я убью Ария и Эрбина, и будешь свободна. Ты была уже свободна от них и тогда любила меня.
        Аяя остановилась. Носки её туфелек, вышитых золотом, вот-вот лизнёт набегающая волна, вот-вот… сейчас.
        – Нет, – сказала она, и волна настигла её, но она не заметила этого.
        – Да, Аяя, и ты была счастлива в моих объятиях.
        Она наклонилась и сняла туфли, оставаясь босой, пальчики сразу увязли в мокром песке, сейчас намокнет и подол в следующей волне. Я не стал дожидаться, подошёл и поднял её на руки. Она не стала сопротивляться, но отодвинулась.
         – Ты можешь взять меня силой, как теперь взял в руки, но это не принесёт тебе радости.
        – Твой голос дрожит, – усмехнулся я. – Значит, ты хочешь этого.
       Она ничего не сказала. То ли решила не спорить, то ли я оказался прав. Теперь мне не хотелось размышлять, но и спешить тоже не хотелось. Всё же у нас вечность впереди. А если обижу её, она найдёт способ сбежать, потому что она очень умная, и хитрой быть сможет, много знает, и видит, и я не удивлюсь, если она уже точно просчитала по своим звёздам и знает, где мы, и подумывает, как ей вернуться в свои горы. А потому надо сделать всё иначе, заставить дрогнуть её сердце, чтобы она поняла, что я не хуже, а уж любить меня куда лучше и приятнее, чем этого Ария, что вечно попадает в разные беды и навлекает их на её голову. Хорошо, что она не помнит, каким я могу быть злым и безумным… Я не дам ей этого вспомнить.
         Проходили дни и все их мы проводили вместе, не расставаясь. Я оставлял её на ночь, не навязываясь и не пытаясь насильно приступать. Я снова шёл длинным путём, я хотел её расположения и доверия, а не подчинения и страха. И я уже получил их, и доверие и даже симпатию. Она улыбалась при виде меня, даже касалась невзначай. Совсем немного оставалось до того, чтобы ей захотелось, чтобы я к ней вошёл. Совсем немного, желание родится из малого, а потом перерастает в привязанность и страсть.
       И сама она менялась. Бледность и худоба стали отступать. И, на голове появились волосы, тёмные и мягкие, постепенно отрастая, начали складываться в завитки. Силы возвращались к ней. Весны и любви в ней достанет и на меня? Меня радовало возвращение здоровья и расцвет красоты, будто в ней самой расцветала весна. Весна… да, Аяя весенняя Богиня.
       Мы много разговаривали. Она рассказывала, как они жили с Арием в их горах, оказывается, не сидели взаперти там в своей долине, но  путешествовали по миру всё время, много видели, и знали, что те, кого привёл Мировасор в их долину пришли с другого континента.
       – Как они теперь вернуться? Те, что остались живы?
       – Так же, как и пришли – поплывут на своих лодках. Не так всё сложно, когда им помогает Бог морей.
        – А ты поможешь? – она улыбнулась.
        – Разумеется, я ведь добрый Бог.
        И их новые знания тоже оказались обширны, едва не безграничны. Я думал, Мировасор кладезь мировой мудрости и знаний, но, оказалось, есть и другие, что знания не просто собирали, как он, словно злато в сундуки, но лили из того злата удивительные для моего воображения вещи. Усовершенствовали свои самолёты, потому она и смогла построить такой в Индии, в горах у них имелось множество приборов, на которые я не успел обратить внимания. Хотя на что были нужны приборы хотя бы для поднятия воды тем, кто может мановением рук переносить не то, что вёдра с водой, но целые горы?
       – Я-то не могу, а Огнь, бывает, и отсутствует. Вот и придумал, как течь воде по желобам прямо из ручьёв в дом, в баню и в отхожие места. Как быстро печку разжигать, щёлк-щёлк, меж двух кремниев фитилёк занимается, – можно растапливать дрова…
        – Так он сам или подглядывал у людишек?
        – Где подглядывал, конечно, где сам кое-чему учил. Но люди такие умницы. Наша Сила предвечных, делает нас ленивыми. Как ты сам говоришь, зачем выдумывать приспособы и приборы, когда за рукой само всё идёт, само делается. Потому хорошо, когда рядом есть такие, как я, что всего этого не могут…
       Я засмеялся:
        – Нет армию слуг пригнать, так он приспособы, чтобы ты всё сама!
        – Я не люблю безделья. За работой думается хорошо, да и тело не жиреет, а то знаешь, как легко на сытной-то еде превратиться в предшественницу колбасы.
        – Работа… разве чёрная работа способствует чему?
        – Любая способствует. Но тут ты прав, от чёрной надо людей избавлять, чтобы чаще в небо глядели, а не под ноги, чтобы знали, что они дети Божьи, а не черви земляные, – она говорила с воодушевлением. – Чудес в мире становится всё больше, чем больше людей. Мы не такое ещё увидим. Огнь восхищается людьми, что за такую короткую жизнь успевают ухватить искру Божию в себе и создать то, что они делают. И города строят, и дороги, и корабли, и приборы… и самолёты.
        – Но это же вы придумали.
        – А построили они. Простые ремесленники. Но они построят такие, что без нас, без предвечных летунов взлетать смогут. Не так долго осталось ждать… А придумывают столько, и как лечить. Вот твоих тут никто не учил, никакие предвечные, всё сами, из поколения в поколение, умницы и трудяги. Растения, богатства моря, всё используют… И вот, поди, здоровье вполне вернули мне.
        – Конечно, тут вечное лето, как не заздороветь, сидела бы сейчас в холоде и снегу.
        – Ну, тут ты неправ, холод здоровью не помеха, наоборот. Вот в жаре-то, какой только дряни не разводится. Но опять же, приходится учиться и умнеть, чтобы противостоять, – она улыбалась. – Вот и о звёздах люди не меньше знают уже, чем мы, и сами пришли к тому, что земля есть суть планета, шар, плывущий в некой бездне. Понять бы ещё в какой…
       – Ты хочешь понять, в какой?
       – Больше, я хочу посмотреть… из неё, из той бескрайней бездны посмотреть на Землю. Не сомневаюсь, что она прекраснее всех звёзд.
       – Почему? Потому что она наш дом?
       – Да! – улыбнулась Аяя.
       Эти разговоры обогащали меня, как ничто. И я начинал любить людей, а не относиться к ним свысока, прислушивался к тому, что говорит Аяя о том, что они выше нас, потому что успевают так много за такой краткий срок.
       – Так они бояться умереть как ничего иного.
       – Мы боимся ещё больше. Но нет, они не бояться, они помнят, что смертны, и что имеют лишь каткий миг, что силы их малы и надо многое успеть, и потому спешат жить. А предвечные проводят свою вечность в праздности и скуке. Нет?
       – Да, конечно, но и о людях у тебя слишком лестное впечатление. Потому ты Богиня Любви должно быть. Ты не видишь их скверны.
       – Зачем её видеть? Она повсюду. Избавляться от неё, снаружи и внутри себя, так-то вернее?
       На закате уже двадцатого или тридцатого дня мы вместе сидели на галерее, но не на той, что шла вдоль здания дворца мимо покоев, проёмами открывающихся на них, но на той, что располагалась на крыше. Здесь было хорошо на закате. Ветерок с океана, видного отсюда во все стороны, освежал нашу кожу. Ветер сегодня дул как раз с запада, легко трепал мои волосы и ткань платья Аяи, а ей здесь нашили новых из удивительной разноцветной ткани.
        – Ты часто бывал здесь, пока не принёс сюда меня?
        – Нет. Но я строил этот дворец многие сотни, даже тысячи лет. Я строил его для тебя.
        – Для меня… – выдохнула Аяя. – Боги, Орсег, что тебе во мне, я так некрасива теперь, что даже не чувствую себя женщиной…
        – Это не так. Ты ведь Богиня Красоты, ничто не может победить её. К тому же ты уже вернула всю свою красоту. А быть может и приобрела новую.
       И вдруг что-то шлёпнуло или ударилось позади нас, хлопнув по коврам, сплетённым из тонко вычесанных волокон со стволов местных пальм, застилавшим крышу, и раздался хохот. Мы обернулись, поднимаясь.
        – Ловок, ловок ты, Орсег! – захохотала Басыр, неожиданно представшая перед нами. – И не представляешь, сколько времени, сколько слов и вопросов пришлось мне потратить, чтобы найти этот твой остров! Сколь раз я ошиблась и приземлилась на голом куске скалы, прежде чем добралась до тебя! Ты хорошо спрятался, никто и никогда не найдёт.
        – Зачем ты здесь? – нахмурился я, выступая вперёд и не чувствуя ничего хорошего от её появления и этого довольного смеха.
        – За твою лысую Богиню я получу то, чего давно хочу.
        Я боялся в этот миг одного, что сейчас здесь появятся и остальные. А потому подошёл к ней с одним намерением, немедленно убить. Почувствовав это, Басыр невольно отступила. Но от этого моё желание свернуть ей шею только укрепилось. Однако Аяя вдруг бросилась между нами.
        – Да ты что, Орсег!
        – Она сама сказала, никто не знает, где мы, кроме неё! – воскликнул я, понимая, что Басыр одна, никого за ней не будет и, чувствуя, как горят мои ладони от нетерпения её прикончить. А ведь я имел на неё виды, даже не верится теперь. – Я убью её, и тайна останется тайной.
        – Остановись! Отпусти её, пусть убирается.
        – Она наведёт на наш след.
        – Не наведёт.
        – Почему? – выпрямившись, спросила Басыр, удивляясь этим словам больше, чем я сам.
       Тогда Аяя повернулась к Басыр и сказала:
         – Потому что тогда я вернусь к Эрбину, моему мужу, и ей не видать его, как мы не видим её хитрых глаз, что она прячет в этих длинных веках.
         Басыр побледнела и, заикаясь, проговорила:
         – Ты никогда к нему не вернёшься! Он всегда изменял тебе! И... И… я от него теперь брюхата.
        Аяя засмеялась.
        – От него всё время какая-то брюхата.
        – Да! Пусть так, – вдруг злобно скривилась Басыр. – Только тебе это никак не удаётся, Богиня Любви!
        – Каждый приносит свою жертву ради величия, – не дрогнув, произнесла Аяя. – Нет ничего сильнее Любви. Я многое отдала за неё. И за любовь и за своё право быть Её воплощением. А это куда сложнее, чем прикидываться ложными божествами, как делаешь ты, Басыр, всё время лгать и вертеться меж людьми и предвечными, пытаясь доказать свою значимость. Ты такая сильная, так займись тем, что предначертано тебе, оставь тех, кто хочет власти и злата.
        – Я? Я меж тех, кто хочет злата? Да его у меня больше, чем ты видела за всю жизнь, байкальская голодранка! – вспыхнула Басыр.
       Аяя лишь рассмеялась:
        – Так и отправляйся восвояси, Басыр, и жди, быть может, божественное чувство всё же снизойдёт на тебя и вытеснит зависть и мелочность.
       Басыр отступила.
        – Ах ты…
        – Не смей! – предупредила Аяя. – Не говори ничего. Я никогда не делала тебе зла, не делай его себе и своему ребёнку сама. Злоба поникает глубже, чем яд. Если ты хочешь Эрбина, возьми его любовью, а не насильем.
        – Как Орсег взял тебя?! – прорычала Басыр, отступая. – Обольстил елейными речами? Арий будет рад узнать о том!
        – Думай, как ты хочешь. Но только добро родит добро, а от зала может быть только зло, как от вашего нашествия.
       Басыр ещё отступила.
        – Ну так я и передам это Арию. Пусть успокоится и не ждёт твоего возвращения, не пытается рыскать по свету, потому что он не знает, куда ему броситься с ваших гор и разбиться о скалы али утопиться в вашем чудо-озере, – Басыр криво усмехнулась, бледнея. – Расскажу ему, что ты на другом конце света обрела счастье и покой, любовью за любовь одарив Орсега! Но что до тебя, Орсег, твой дорогой друг Мировас, твой друг детства, он томится в сарае со свиньями, пока ты тут валяешься в постели с этой гологоловой Богиней! Счастливо оставаться!
        И она пропала с хлопком. Ветер продолжал так же трепать мои волосы, и парусить платье Аяи, делая её похожей на птицу. И как я мог засматриваться на Басыр и даже думать сблизиться с ней, когда я знал Аяю?
        – А я ещё приударял за ней, – разочарованно проговорил я, но не чувствуя смущения от этого перед Аяей, словно она мой друг и поймёт эту слабость.
       Аяя погладила меня по голому плечу.
        – Вы всегда готовы приударять за всеми подряд, – и улыбнулась, собираясь отойти. Но я задержал её за руку.
        – Может, ляжешь со мной, теперь всё равно никто не поверит, что этого не было.
       Но Аяя покачала головой:
        – Непременно… как она сказала, любовью за любовь, – и ещё улыбнулась, светя глазами, удивительно, такие тёмные бездонные глаза, но излучают столько света, и не понять, как теперь: то ли смеётся, то ли правда обещает. – Надо быть чистыми, это делает нас сильнее.
        – Так что… стало быть, будем возвращаться?
        – Надо же вызволить твоего друга Мировасора от свиней…