Сосна

      Случайное то было совпадение или уж так вышло по расположению планет, но в день, когда мне исполнилось 11 лет, к бабушке на правах стародавнего знакомства заявился Нил Кузьмич Сорин. И не с пустыми руками - при нём были бутылка грузинского вина и мешочек сушёного снетка. Это у него называлось заглянуть к сватьюшке на чай.
      Насколько я помню, он каждое лето наведывался к бабушке. Для меня его приход становился событием, хотя он со мной, почти не заговаривал, а если и заговаривал, то скорее всего для проформы - скажет два-три слова, а затем - ноль внимания. Меня это вполне устраивало - я был пуглив и не стремился попасть ему на глаза. Притаившись где-нибудь в укромном уголке, чаще всего на полатях, я с напряжённым интересом наблюдал за ним.
      Моя робость объяснялась не только врождённой застенчивостью. Имелись и другие причины. А как иначе? Беспричинно и кот не замурлычет.
      В моём случае всё сложилось очень серьёзно: к пяти годам я потерял сначала отца, а потом и мать. Ощущение сиротства прижимало меня к земле. Лишь находясь в одиночестве, я забывался и чувствовал себя увереннее.
      Сыграло роль и то обстоятельство, что моё детство – да и не только детство! - прошло исключительно в женском обществе. Не было мужчин в бабушкином доме. Запах доморощенного табака, псины и винного перегара выветрился из него ещё до моего появления на свет. Такие вот дела.
      При появлении старого приятеля, бабушка завозилась около самовара и, показывая руками на стол, вплотную уставленный разнообразной выпечкой, выкрикнула:
      - Удачлив ты, Кузьмич! Попал на пироги - только что из печки!
      - А по какому поводу пир горой? – заинтересовался гость.
      - Внучек у нас сегодня ходит в именинниках.
      - О, это важный сюжет! Поздравляю, молодой человек, поздравляю! Дай-ка мне пожать твою лапу! Смотри, какой большой вымахал, а когда успел, я не заметил. Только уж извини - не знал я, что у тебя праздник, подарка-то не приготовил.
      Вдруг спохватившись, он стал шарить по карманам, полез и в сумку, которую повесил на спинку стула, и в конце концов извлёк на свет небольшой продолговатый предмет на кожаном шнурке.
      - Прими на память от дедушки!
      Вещица, которую он мне вручил, была похожа на складной перочинный ножичек, иметь который было всегда моей мечтой, но оказалось, что это вовсе не ножичек, а охотничий свисток. Складной и очень увесистый.
      - Латунь, братец ты наш, металл! Знаешь, сколько этой штуке лет? - вздохнул он. - Да не меньше ста десяти. И кто только на ней не насвистывал, если счёт вести от моего деда и закончить моими внуками. Да и я не всегда был сиднем, как теперь, охотой баловался, как и твой дедушка - спроси бабушку, она не даст соврать. А какой же охотник без собаки и свистка!
      Мне не терпелось опробовать подарок. Я хотел было сунуть его в рот, но бабушка схватила меня за руку.
      - Не смей свистеть! В доме нельзя, запомни! Иначе всё просвистишь.
      Я опешил от такой строгости, а Нил Кузьмич рассмеялся:
      - Ну скажешь тоже, Игнатьевна!
      Между тем вовсю зашумел самовар. Бабушка и Нил Кузьмич чинно уселись за стол и пировали в мою честь часа три, не меньше. Почти всё это время я провёл в огороде, и когда, проголодавшись, забежал в дом, чтобы попить молочка с пирожком, то гость уже собрался уходить, но, увидев меня, расплылся в широкой улыбке.
      - Жаль, что не застал я Нину Акимовну! – сказал он. - Очень жаль!
      - А что такое? - насторожилась бабушка.
      - Просьба у меня к ней.
      - Какая такая просьба? Скажи, я передам.
      Нил Кузьмич задумался, затрудняясь или не желая говорить. Бабушка в оба глаза смотрела на него. Я тоже.
      И вот что мы услышали:
      - Не позволено ли будет вашему мальчику, коли уж у него каникулы и он свободен, заглядывать ко мне.
      - А в чём твоя забота?
      - Зрение-то у меня сама знаешь какое – так он бы мне газеты почитал. Хочется всё-таки иной раз знать, что в мире делается. Мальчику не будет обременительно – всего-то на час-другой и не больше трёх раз в неделю, а я бы в долгу не остался.
      Бабушка аж поперхнулась.
      - О чём это ты? Не понимаю! Какой долг?
      Предложение Сорина поставило её в тупик, и она не знала, как ему отказать, чтоб не обидеть. Она никогда не слышала, чтоб кого-либо нанимали для чтения газет. Тоже нашёл себе чтение – добро бы Новый завет!
      Сама она брала в руки только эту книгу, и то от случая к случаю, о чём постоянно сокрушалась. Однажды я застал её за тем, что она вертела в руках книжку, оставленную мной на кухонном столе. Это был томик Горького. Увидев меня, она неодобрительно сморщилась:
      - Не верь тому, что тут напечатано!
      - Как это – не верь?
      - Всё тут составлено! Одни придумки!
      - Нет, бабушка, это не придумки! – стал спорить я. - Здесь Максим Горький рассказывает о своём детстве. Какое оно было, о том и пишет! Чему тут можно не верить?
      - Не было никакого твоего Максима, выдумали его! – загорячилась бабушка.
      - Как можно выдумать человека? Смотри, вот его портрет!
      - Мало ли что можно нарисовать!
      - Так это ж фотография.
      - Ничего ты не понимаешь, глупый! Специально людей держат, чтоб они составляли такие книжки и людей с пути сбивали.
      Словечко «составляли» возмутило меня. Задело за живое. Совсем не составителями представлялись мне писатели. Я сам мечтал быть писателем и, не посвящая никого в свои планы, уже записывал свои воспоминания.
      - Кто держит людей? – негодовал я. - Кому нужно составлять за кого-то? Для чего?
      Бабушка, видимо, уже пожалела, что завела этот разговор, и проворчала:
      - Лукавый всех опутал, вот что! Придёт время – поймёшь!
      Но я не мог успокоиться и протянул ей книгу:
      - Посмотри сама! Такое невозможно придумать! Тут всё - правда! Ну, посмотри!
      - Чего я буду смотреть! Сыта я этой правдой по горло.
      И, брезгливо оттолкнув книгу, как нечто грязное, добавила:
      - Обман это, грех!
      Надо ли удивляться, что просьбу Нила Кузьмича она приняла в штыки. Да он, похоже, и не рассчитывал, что она согласится, но раз уж, как говорится, вытянул язык, то не посчитал нужным сразу же пойти на попятный.
      - Нет, нет! - защищалась бабушка, пытаясь скрыть охватившую её растерянность.
      Если Нил не шутит, то всё ли у него в порядке с головой? Хоть она и была с ним знакома не один десяток лет, но знала и то, что курица пестра снаружи, а человек - изнутри. Как угадать, что старый дуралей затеял!
      - Ладно, ладно, успокойся! - Нил Кузьмич поднялся со стула. – Так я и знал, что с тобой кашу не сварить. Не сердись, а я пойду потихоньку до дому.
      Так бы этот разговор и канул в лету, но тут появилась тётя Нина и к неудовольствию бабушки без малейших колебаний позволила мне бывать у Сорина. По прошествии лет я понимаю, почему она так сделала. Озабоченная моей замкнутостью, она не упускала случаев расширить круг моих знакомств, а в данном случае ещё и шахматы сыграли свою роль. Нил Кузьмич был известный в городе игрок и обещал кое-что показать мне.
      И вот мы (я и он) важно шествуем к его дому. Точнее сказать - он шествует, а я плетусь рядом нога за ногу, изнемогая от жары и черепашьего темпа движения. Солнце палило, как никогда ещё в то лето; земля так разогрелась, что жгло пятки.
      Верхняя часть города, где жил Нил Кузьмич, была мне почти неизвестна. Многое здесь было не так, как в нашем краю: большие дома, окна с наличниками, плотные заборы, опрятные палисадники, тесовые крыши, ухоженные огороды, где каждый клочок земли был употреблён на пользу хозяев. Там же - старинный собор. С вершины холма, были хорошо видны сбегающие к озеру ручейки улиц, и нижний город казался мне встающим прямо из воды.
      Нил Кузьмич жил одиноко в обширном особняке, прячущемся за берёзами и высоким обветшалым забором. Не только забор свидетельствовал о запущенности хозяйства. Всё вокруг дома казалось каким-то беспризорным, мостки от ворот к крыльцу подгнили, крыльцо давно свыклось с косиной, да и сам дом был захламлён страшно, хотя, как утверждала бабушка, был крепок и удобен.
      Мало хозяину было кладовок, так он превратил в них и комнаты. Вещи без разбору -дребедень ушедших времён - громоздились в иных углах до потолка. О содержании дома в пристойном виде речи давно уж не велось. Зал, испокон веку бывший парадной комнатой, где больше всего сохранились предметы прежней роскоши и некоторый порядок, назывался у него берлогой, последней линией обороны.
      Сын Нила Кузьмича разъезжал по стройкам Сибири и редко бывал у отца, но регулярно высылал деньги. Это позволяло старику не ограничивать себя в расходах. Семья сына проживала в Москве. Ольга, жена сына - Нил Кузьмич не мог ею нахвалиться - тоже не забывала свёкра. Зимой он получал от неё посылки, а летом она с двумя мальчиками приезжала погостить.
      Беспокойные дни, когда по дому бегали внуки и со страстью рылись в ларях, коробах, сундуках и шкафах, наполнявших комнаты, пристройку и сарай, были для него праздником, не имеющим никакого сравнения с другими утешениями жизни, если в его случае уместно говорить о таковых. Несмотря на хлопоты, связанные с заботой о пропитании, удобствах и забавах для дорогих гостей, он держался бодро, был подвижен и по-деловому суетлив, и Ольге делалось страшно за него - надолго ли его хватит при эдакой прыти!
      К сентябрю гости уезжали, и на него наваливалось трудное время - поздняя промозглая осень со слякотью на дорогах и долгая зима, когда снегу наметало по самые окна. То был период затяжного полусна. Вялый, часами он просиживал у лежанки, с трудом согревая стынущие ноги.
      Выживать помогала приходящая прислуга, тётя Фаина, немолодая женщина с грустным лошадиным лицом. У неё была комнатка в коммунальном доме по соседству, в которой она ютилась со своим сыночком – он тогда готовился к поступлению в университет. Работала она уборщицей и курьером в райпотребсоюзе – тоже неподалёку.
      Свой огород Нил Кузьмич целиком и полностью передал в её распоряжение. И она аккуратно хозяйничала в нём для его и своей пользы. Её домашних заготовок всегда хватало до следующего урожая.
      Немногословная и во всём согласная с хозяином, она пререкалась с ним только по поводу его трат. По её простому разумению, Нил Кузьмич транжирил деньги на то, что не нужно. Например, дарил ей на праздники подарки. Напрасно Фаина внушала ему, что не для того она к нему ходит, чтоб обирать его.
      - У тебя же внуки есть, о них заботься, а не о моём Ванюшке, - говорила она. - Избалуешь ты мне парня, а будет ли у него толк в учёбе, не знаю.
      - Если у твоего Ванюшки не будет, тогда уж и я не знаю, у кого он будет, - отвечал он.
      Когда ему нездоровилось, Фаина топила русскую печь, варила кашу и щи и ходила в магазин. Лежанку на ночь Нил Кузьмич топил сам. Это её очень беспокоило - как бы он не перестарался в экономии тепла и по этой причине не угорел! Ей казалось, что он рано закрывает задвижкой дымоход, а так недолго и до беды.
      - Тогда закрывай сама! – ворчал он.
      - И рада бы, да извините, пожалуйста, – два раза на день приходить никак не могу!
      - А если не можешь, так не о чём и говорить!
      Не понимала Фаина и того, для какой надобности Нил Кузьмич выписывает много газет: две центральные («Правда» и «Известия»), да ещё и областную с местной. Четверо на одного, ухмылялся он, перебирая их руками, а она вздыхала: зачем же так сорить деньгами! Ведь не читает он ничего, говорила она бабушке, помнёт их в руках – этим чтение и заканчивается - зрение-то никудышное. Да и что там читать, везде одно и то же, и всё не про нашу жизнь.
      Когда я вернулся от Нила Кузьмича домой, тётя Нина засыпала меня вопросами.
      - И что же сегодня было интересного в газетах?
      - Не знаю, - смущённо ответил я.
      - Как это не знаю!
      - Я читал только заголовки, да и то не все. Он сказал, что этого достаточно.
      - Странно! Чем же вы тогда занимались?
      - Он показал мне, как ставить мат слоном и конём и сыграл со мной партию.
      - И это всё?
      - Потом мы пошли в огород смотреть, что там растёт.
      - И что же там растёт?
      - Яблонь много и две вишни есть. Крапива с лопухами на каждом шагу, и грядка с морковкой заросла.
      - И ты полол, что ли?
      - Я хотел, но он не позволил. Сказал, что Фаина выполет.
      - А говорили-то вы о чём?
      - Он спросил, могу ли я читать по-старославянски. Я сказал, что немного могу. Тогда он дал мне какую-то старую книгу и сказал:
      - Книга Иова.
      - И ты читал?
      - Да, он попросил. Первую главу.
      - Он с ума сошёл! - у тёти Нины собрались морщинки на лбу. - Ты хоть не говори об этом никому. Эти чтения нужно прекратить!
      Так с первого же дня мои походы к Сорину растревожили тётю Нину. Она, похоже, раскаивалась, что легкомысленно уступила его просьбе. А я возьми да однажды и расскажи ей, в каких выражениях он отзывался о Льве Николаевиче. Тут она вообще расстроилась. Толстой был для неё авторитет.
      - Рано тебе такие разговоры, - решительно заявила она. - Я пойду и поговорю с ним.
      И стала собираться. Долго одевалась, пудрилась, подводила губы и брови, критически рассматривая себя в зеркало. Серьёзно настраивала себя. Но, взявшись за ручку двери, неожиданно задумалась, присела на краешек стула и медленно стала снимать с ног туфли. Так и не пошла.
      Как-то пролистав газету «Известия», Нил Кузьмич с хитроватой улыбкой, показывающей намерение разыграть меня, произнёс:
      - Вот мы и узнали новости на сегодняшний день. Так?
      - Ну, как бы, - согласился я.
      - А теперь попробуем узнать правду.
      С этими словами он взял в руки газету «Правда» и ткнул пальцем в её название:
      - Без правды жить нельзя!
      Вытаращив на него глаза, я молчал, не понимая, к чему он клонит, потому что не видел между газетами большой разницы.
      Заметив моё замешательство, он, немного подумав, сказал:
      - Ладно! Оставим эту тему - она тебе не по зубам. Лучше скажи-ка мне, слышал ли ты что-нибудь о путешествиях Пржевальского и Козлова в Центральную Азию.
      Что я мог сказать! О Козлове я понятия не имел, да и о Пржевальском знал не слишком много. В школе нам рассказывали только о том, как он по неосторожности погиб, выпив воды из ручья, а ещё о дикой лошади, череп и шкуру которой он отправил в Петербург на исследование.
      - Эту лошадь назовут его именем.
      - Да, я знаю. Она чуточку похожа на осла.
      - Тебе, я вижу, интересна география, - сказал Нил Кузьмич.
      Он не ошибся. Мне на самом деле нравилось рассматривать карты и запоминать названия географических объектов. И чем сложнее они были, тем привлекательнее. Я повторял их на разные лады, как заклинания: горы Куньлунь, Баб-эль-Мандебский пролив, гора Джомолунгма, город Сантьяго-де-Компостела, пустыня Такла-Макан и так без конца.
      Раскрыв географический атлас и показав границы Центральной Азии, Нил Кузьмич заговорил о том, что в древности здесь была загадочная Шамбала. От его рассказов у меня захватило воображение, голова пошла кругом. Я чуть было не спросил его, уж не бывал ли он в тех местах, но, как всегда, застеснялся.
      В тот день он дал мне для чтения две книжки Козлова. Одна называлась «Тибет и Далай-лама», другая - «Монголия и Амдо и мёртвый город Хара-Хото». Как сокровища, бережно нёс я их домой, держа двумя руками на груди. Уверен на сто процентов, что ни у кого в моём классе, а, вернее всего, и во всей школе не было таких редких книг.
      А у него разных книг было немало - в трёх застеклённых шкафах, да ещё в кладовке большой сундук. В первые дни я с трепетом подходил к шкафам и смотрел на корешки томов, не решаясь прикоснуться к ним. Понемногу осмелев, спросил, все ли эти книги он прочитал.
      - Внуки тоже об этом спрашивали! – сказал он. – Знаешь ли, прочитать бы можно было, если б я мог понять, о чём они. Не могу судить, как обстоит дело у других людей, а о себе скажу, что если книга мне понятна, то её скучно читать, а если непонятна и трудна, то утомляет, и я ленюсь с ней тягаться.
      Странными показались мне речи Нила Кузьмича. Не укладывалось в голове, чтобы он мог чего-то не понимать.
      Он же вдруг, как заговорщик, подмигнул мне:
      - А ты ведь тоже не любитель чтения.
      Краска стыда бросилась мне в лицо, он разоблачил меня.
      - Не бойся, я тебя не выдам! Не знаю, право, плохо это или не очень. Сейчас ты меня не поймёшь, но я всё же скажу, что от книг много и нехороших дел происходит. По большому счёту они портят людей. Писатели воображают, что им всё позволено, и пишут часто такое, что, даже сидя на горшке, читать противно.
      Домой он меня не отпускал без гостинца, который назывался у него «подорожничком». Как мне уходить, он обязательно сунет мне в руки кулёк, а в нём - два пряничка или сухое печенье, которые я очень любил.
      Однажды он собрался идти в книжный магазин и взял меня с собой. Ходить с ним мне не нравилось. Как я уже упоминал, передвигался он медленно, потому что страдал сердцем, но держался прямо, огурцом, и смотрелся внушительно, даром что ростом не вышел.
      Знакомых у него было без счёту, и кого он не встретит, с тем у него и разговор. Его спрашивали, кто я такой, и он, положив руку мне на плечо, с важностью отвечал, что это внук Акима Ивановича, а я страшно стеснялся оказанному мне вниманию, не имея представления, как себя вести в подобных случаях.
      Незаметно прошёл месяц. И вот, как обычно, в полдень, наше условленное время, прихожу я к его дому и вижу на двери замок. Я даже испугался. Бывало, он встречал меня, сидя на скамейке у крыльца, а тут - надо же! – замок. И никакой записки под камешком!
      Испытывая неловкость, я покрутился на дворе, обошёл с трёх сторон дом, насколько позволили заросли крапивы, лопухов и малины, заглянул в сарай, дошёл и до бани, стоявшей в огороде среди яблонь, но нигде ни хозяина, ни Фаины не обнаружил.
      Вернувшись к крыльцу и, не зная, как быть дальше, я с неприязнью смотрел на запертую дверь. Хотелось подёргать замок, чтоб в точности узнать, не во сне ли я. Но нельзя! Есть запрет бабушки – не трогай чужих замков, если не хочешь нажить себе неприятность.
      А какая может быть неприятность, если меня никто не видит. Уж очень боязлива бабушка: у неё, чего ни коснись, всё нельзя.
      Пускай ей будет нельзя, а мне, наверное, можно, расхрабрился я и осторожно прикоснулся к замку. И словно ужаленный отдёрнул руку, потому что в тот же момент из соседнего двора донёсся ворчливый голос, словно я там кого-то разбудил. Я сжался от страха. А у соседей началось что-то невообразимое – беготня, топот, громкий смех, крики, взвизгивания. Видать, какая-то разудалая компания вывалилась из дома во двор.
      В смущении я вышел за ворота.
      По улице – ни раньше, ни позже! - громыхая пустыми бочками и поднимая пыль выше крыш, проезжал грузовик. Ещё пыль не улеглась, как из калитки дома, где творилось веселье, выскочила девчонка в цветастом платье, стрельнула на меня глазками и, сморщив нос, понеслась в сторону, порхая, как бабочка. Одно мгновение - она уже скрылась за углом. Всего-то несколько секунд я видел её, а запомнилась мне на всю жизнь.
      Я рванулся бежать за ней, чтоб посмотреть, куда она так стремится, но в это время из-за того же угла показался Нил Кузьмич. Забыв о девчонке, я остановился, не веря своим глазам.
      Вместо того, чтобы повернуть к своему дому, Нил Кузьмич стал удаляться в противоположную сторону, и, что было совсем на него не похоже, перешёл улицу не на перекрёстке, а наискосок. Меня он не видел.
      Куда это он направился? Как он мог забыть, что сейчас моё, то есть наше, время! Мне стало так обидно, что я хотел было вернуться домой, но одумался. Правильнее будет, если я догоню Нила Кузьмича и спрошу, когда мне приходить, если уж приходить, в следующий раз.
      Нас разделяло несколько домов; возле церкви я наверняка поравнялся бы с ним. Да ничуть не бывало. Старый человек шагал живее обычного и держал курс к окраине города. В тех местах, я слышал, есть где-то кирпичный завод, а Нил Кузьмич жаловался на лежанку - дымит. Понятно – он шёл заказывать кирпич.
      Я прибавил ходу, но почти не сблизился с ним. Нил Кузьмич уж не волшебник ли? Не он ли рассказывал мне басню об Ахиллесе, который якобы не мог догнать черепаху. Эта история от древних греков смущает меня до сих пор, как смущают порой проделки фокусников.
      Теперь я уже не старался догнать Нила Кузьмича, а держался позади него. Хорошо ли я поступаю, что иду следом? Некрасиво как-то, словно я сыщик. Я мог бы давно перегнать его, но стыдился это сделать. А если так, то зачем я тащусь за ним?
      Городскую окраину, по которой мы двигались, я видел впервые. Убогие низкие домики в два или три окна и какие-то сараи! Улица уже и не улица, а изрытая грузовиками узкая дорога.
      Но вот и она кончилась. Началась поскотина – коровий путь. Вряд ли где-то здесь делают кирпичи, подумал я. Как бы мне не заблудиться! И теперь ещё было не поздно вернуться домой, пока я держал в памяти всю дорогу, но я, как приворожённый, следовал за стариком, пригибаясь к земле и прячась за кустами.
      А если он обернётся, что я ему скажу?
      - Когда нечего сказать, говори правду, - учил он.
      Неожиданно Нил Кузьмич круто свернул с тропы вправо и исчез в высоком густом ивняке. Был - и нет его. Не устроил ли он мне там засаду? Здесь бы мне остановиться и, повернувшись к нему спиной, отправиться ни с чем домой. Так нет же! Я тоже нырнул в тёмные заросли.
      Там мне пришлось прыгать с кочки на кочку, хватаясь за ветки, чтобы не увязнуть в черной вязкой жиже. Страх сжимал моё сердце. Скоро ли появится просвет! Уф, наконец-то впереди сверкнуло солнце, и я выбрался из тьмы!
      Передо мной расстилалось ровное, как школьный стадион, болотце, а за ним поблескивала река, видимо, та самая, о которой мне рассказывала бабушка – у неё когда-то там был сенокос. Пряный запах багульника ударил мне в нос.
      Тропа повела вдоль реки, выделывавшей такие петли, что нельзя было определить направление течения. Болотце сменилось редким лесом, деревья подходили прямо к воде и некоторые из них упали в неё, берег местами осыпался. Не идёт ли Нил Кузьмич проверить снасти, поставленные на голавля или щуку? Но он никогда не говорил, что занимается рыбной ловлей.
      Река выпрямилась. Вдоль неё лежал огромный некошеный луг. Вот где раздолье! А за лугом - высокий лес! Нил Кузьмич шёл вдоль леса, и я мог видеть только его голову – так высока была трава. В конце луга, где река делала крутой поворот влево, он опять пропал из виду. Мне стало по-настоящему страшно - дальше этого поворота я решил не ходить. С меня хватит!
      За поворотом оказалась уютная поляна, на которой одиноко стояла сосна. Такого могучего высокого дерева я никогда не видел. Ствол в два обхвата выносил в небо разлапистую крону, зонтом висевшую над поляной. Я прижался к нему, цепляясь руками за бугристую кору, и ощутил живое тепло дерева, перетекавшее в меня. Немного и нужно, чтобы оттаяло моё сердечко! Мамочка моя, где ты?
      И почудилось мне, будто вздохнула сосна. Кто скажет, что тогда происходило со мной, не ангел ли задел меня крылом? Всё так непостижимо!
      Опустившись на землю, я устроился сидеть между выпершими из земли корнями и привалился спиной к стволу. Трепет пробежал по моему телу, я хотел, чтоб время остановилось. Вряд ли оно сделало остановку, но я будто выпал из него, а когда вернулся к себе, то почувствовал слабость. Сквозь слёзы я смотрел на паутину ветвей, закрывавших небо, и готов был сидеть так бог весть сколько, в неподвижной отрешённости от всего, что меня окружало.
      И всё же пора возвращаться домой. Нельзя больше задерживаться, иначе забуду дорогу. Нил Кузьмич куда-то ушёл, ну и ладно! Пускай идёт куда ему надо, моё какое дело!
      Но я всё ещё медлил. Сосенка ты моя добрая! Какие у тебя корявые корни, как бабушкины руки! Не руки, а крюки – её поговорка. Присмотревшись, я обнаружил меж корней отверстие в земле. Чья-то нора, наверное.
      Несмотря на усталость, поднимавшуюся от ног, во мне проснулось любопытство. Что за нора? Или это подземный ход? – заиграла фантазия. Я просунул веточку вглубь норы, и она ушла под землю, это был действительно чей-то ход.
      - А вдруг Нил Кузьмич пролез по нему внутрь сосны и посмеивается надо мной? – подумалось мне. – И пусть он там сидит, а мне и здесь хорошо.
      Тишина и покой - птички и те молчат. Вспомнилась красивая девочка, соседка Нила Кузьмича. Надо будет спросить у него, кто она такая. Может, познакомит. Глаза мои незаметно сомкнулись.
      И вот я роюсь под сосной, углубляясь в нору. То ли она расширилась, то ли я уменьшился, но мне удалось протиснуться в неё. Извиваясь червячком, я прополз среди корней, несмотря на тесноту, и оказался в дупле, где уже смог выпрямиться, и, оглядевшись, увидел, что сосна внутри пустая и просторная и по окружности заставлена лестницами.
      Они винтом поднимались вверх, прилепившись к стенкам дупла. На разной высоте имелись площадки. Вавилонская башня какая-то! Надо будет это запомнить, а теперь всё-таки пора домой!
      - Подожди, ещё успеешь! – раздался голос сверху.
      Подняв голову, я увидел Нила Кузьмича. Он сидел, свесив толстые ножки, на одной из площадок.
      - Ой, Нил Кузьмич! Здравствуйте!
      - Здравствуй, здравствуй, братец наш! Настойчив ты, не отстал! Разведчиком будешь! Поднимайся ко мне!
      Я бросился к одной из лестниц.
      - Вернись! Это – второй подъём, а тебе нужно - по первому. Смотри номера внизу!
      Найдя первый номер, я без труда поднялся до нижней площадки. От неё шли вверх две лестницы. Ноги сами направились к той, что справа. Идти стало труднее. Лестница сужалась, как будто не хотела пропускать меня. Всё же я добрался до следующей площадки. От неё тоже шли вверх две лестницы. И снова я выбрал правую. Согнувшись, а то и ползком, добрался до третьей площадки. Опять - две лестницы. Правая ведёт явно вниз, но мне же – не туда. Я прыгнул на левую лестницу, она шла вверх. К ногам вернулась лёгкость, ступеньки замелькали под ногами. Меня словно несло на крыльях. Вот и последний поворот – там меня ждёт Нил Кузьмич.
      Но что такое? Почему я оказался внизу, на земле? Как это могло случиться, если я всё время поднимался вверх?
      Нил Кузьмич недоволен:
      - Где ты ходил целый час? Я устал тебя ждать и спустился, чтоб идти по твоему следу на розыски.
      Он тяжело дышит и, сняв кепку, вытирает пот со лба. На его лысине я вижу пластырь. Заметив мой недоумённый взгляд, Нил Кузьмич объясняет:
      - Приклеил для профилактики! Сегодня по картам у меня вышло, что я ошпарюсь кипятком. Так-то вот!
      Говорит, и видно, что смеётся. А мне совсем не смешно, я чувствую, что его слова - обман. Он тоже понял, что я не верю ему, и дёрнул меня за руку:
      - Уходим отсюда!
      - Куда? – испугавшись, вскрикнул я и проснулся.
      Шея затекла, под рубашкой бегали муравьи – фу, противные! Они меня и разбудили. Смотрю, солнце уже падает. Тоскливо заныла душа. Куда меня завёл этот старый сыч? Ох, и попадёт мне, когда я вернусь домой!
      Со всех ног я помчался обратно, не замечая ни леса, ни луга, ни речки и придумывая на ходу, что бы такое рассказать, если меня спросят, где я пропадал полдня. Напрасно боялся - всё обошлось без разговоров, моё долгое отсутствие не вызвало ни у кого вопросов. Можно было бы и забыть этот странный день, если бы не одно «но».
      Пробегая мимо дома Нила Кузьмича, я услышал голоса во дворе. Меня словно током ударило. Кто бы это мог быть там? Ведь, по моим понятиям, хозяин был за городом, на реке. Уж не воры ли? Подкравшись к воротам, я заглянул в щель.
      И представьте себе, увидел Нила Кузьмича собственной персоной. Он был занят тем, что накрывал на стол. Час от часу не легче! Готовился вместе с Фаиной чаи гонять на свежем воздухе. Она сидела, как барыня, посреди двора на стуле.
      - Пустоголовый мальчишка! - жалуется он ей. - Я его сегодня ждал-ждал, все глаза проглядел на улицу, а он так и не пришёл.
      - Заболел, значит! - говорит она. - Вы лучше меня знаете, какой он безотказный.
      - Сходи-ка к ним, проведай, всё ли с ним ладно.
      Фаина кивает головой, мол, схожу.
      Самовар сварился и зафырчал. Хозяин насыпал заварку в чайник и повернул кран. Но вот незадача! Из крана тянется лишь тонкая струйка. Что это за чаепитие! Никакого удовольствия при такой ничтожной подаче кипятка! Только настроение себе портить!
      - Да, славно краник-то зарос, - смеётся Фаина.
      - Как же зарос, если вчера был не зарос! - бурчит Нил Кузьмич. - Помню, какая боевая была струя.
      - Вчера, должна сказать, тоже не очень текло.
      - Не беспокойся, пожалуйста, Фаина Петровна! Дело пустое, это песочек попал в кран, сейчас я его продую, - горячится Нил Кузьмич.
      - Оставьте Христа ради, Нил Кузьмич! - удерживает его Фаина. – Чего выдумываете, право же, вы хуже малого ребёнка!
      Но его, упрямого, не свернуть с мысли, которая им овладела. Обмотав кран полотенцем, чтоб не обжечься, он встал на колено перед самоваром, взял кран в губы и, открыв его, изо всех сил дунул.
      Послышалось бульканье воды, кипяток вырвался из-под крышки. Брызги полетели по сторонам и на лысину Нила Кузьмича, в том числе. Он вскочил, чертыхаясь. Фаина не растерялась – благо ведро с колодезной водой стояло рядом - и приложила мокрое полотенце к его бедовой голове.
      Дальше мне было неинтересно смотреть. Да и стыдно было подглядывать; хорошо, что никто не застал меня за этим занятием.
      В задумчивости шёл я к своему дому. Что-то не укладывалось в моей голове. Неужели я ходил к реке не с Нилом Кузьмичом, а с кем-то другим, похожим на него? Или Нил Кузьмич такой, что может находиться сразу в двух местах: и дома, и на реке? Нет, так думать не годится!
      Значит, меня водила нечистая сила. Так вот оно как бывает! Холодок пробежал по моей спине. Что ж я, растяпа, молитву-то не прочитал! А эта девчонка – откуда она взялась? Она мне замылила глаза, а сама шмыг за угол, и «этот» сразу же оттуда и вынырнул. То и подозрительно, что как-то сразу после неё - без задержки - он выскочил. Радоваться мне надо, что домой пришёл на своих ногах, а не остался в лесу навсегда!
      Вдруг страшная мысль словно обожгла меня. А как же дальше-то мне быть? Ведь лукавый, если привяжется, просто так не отстанет! Теперь мне и за ворота нельзя будет выйти - опять куда-нибудь уведёт, приняв вид знакомого мне человека.
      И тут я вспомнил, что нарушил бабушкин запрет в отношении замка, да ещё, дурачок, радовался, что всё сошло с рук. Нет, видать, не сошло, да ещё как не сошло! Вот теперь и страдай, неслух!
      Вечером пришла обеспокоенная Фаина. Хозяину нездоровится, сказала она, заболела голова. Он просил сказать, что мальчику можно не приходить; объявляется перерыв. Перерыв так перерыв, может, это и к лучшему. Мои мысли теперь были заняты только одним - что же на самом деле сегодня происходило со мной?
      На следующий день, как нарочно, тётя Нина спросила: не думаю ли я навестить больного Нила Кузьмича. Как он там?
      - Ему будет приятно, если ты придёшь, - назидательно сказала она.
      Я не знал, как мне и быть. Хотелось, конечно, взглянуть на его голову - есть ли на ней пластырь? Но идти одному было страшно. А о том, чтобы расспрашивать его о реке и о сосне, я и думать не смел. Как бы от таких вопросов хуже мне не было!
      - С чего это ты, дружок, вдруг застеснялся? В чём дело? Что глаза отводишь? Провинился чем у Нила Кузьмича? - не отставала от меня тётя Нина. - А кстати, где ты вчера пропадал так долго? Расскажи-ка!
      Насупившись, я стоял, как наказанный, опустив голову, и всем телом чувствовал на себе её взгляд, он будто ощупывал меня. Глаза мои наполнились слезами, ещё мгновение - и я бы разревелся. Не было сомнения – ей что-то известно о моих вчерашних похождениях. Только этим и ничем иным можно было объяснить, что она смотрела на меня так, как будто нашла на мне или во мне какую-то червоточину. Значит, что-то со мной, в самом деле, не так.
      - Не хочешь говорить, ладно, - ровным голосом, но с необычной настойчивостью произносит она. - Тогда идём вместе к Нилу Кузьмичу, там и разберёмся.
      Обычно, когда я шёл куда-нибудь с нею, на меня находило вдохновение, и я болтал без умолку, потому что, находясь дома, общался большей частью с бабушкой. Через бабушкины рассказы я знал много разных нелицеприятных подробностей о родственниках, знакомых и соседях. И было очень занимательно, встречаясь с этими людьми, вспоминать о том, что поведала мне о них бабушка.
      На этот раз я был молчалив и едва волочил ноги. Что же меня ждёт у Нила Кузьмича? Я готовился к чему-то неизбежному и плохому.
      К счастью, мои тревоги рассеялись, когда мы свернули на улицу, ведущую от пристани к его дому. Впереди нас медленно поднималась в гору семья, до предела нагруженная чемоданами, рюкзаками, чемоданчиками и сумочками. Мужчина, женщина и два мальчика.
      Тётя Нина издали узнала их:
      - Гости к Нилу Кузьмичу приехали! Нам теперь у него делать нечего!
      У меня словно камень с души свалился, а к коленкам крылышки приросли. Обратно домой я вышагивал легко, как по воздуху.
      Так неожиданно закончились мои хождения к Нилу Кузьмичу.
      На уме завертелась весёлая песенка, не отпускавшая меня до позднего вечера и даже некоторое время в постели.

                Капитан, капитан, улыбнитесь,
                Ведь улыбка – это флаг корабля.

      Лишь диковинная сосна по-прежнему не выходила у меня из головы. Я постоянно вспоминал о ней. Она страшила меня и в то же время влекла к себе. Однако, в одиночку идти на реку я не решался – во-первых, далеко, а, во-вторых, боялся встречи с «тем», кто жил в дупле.
      Мне стоило большого труда уговорить Олега, моего дружка, сходить туда на рыбалку. Придумал, что на реке замечательно клюёт. Олег был старше меня на полтора года и не очень-то поверил мне, но все же согласился сходить и проверить мои слова.
      Не знаю, как это случилось, но пошли мы с обманом, хотя оба этого не хотели. Когда тётя Тамара, мать Олега, спросила, в какую сторону мы пойдём, Олег почему-то (скорее всего - в шутку) ответил:
      - На канал идём, к пристани за пескарями.
      О пескарях он мог бы и не упоминать, потому что у пристани другой рыбки и не бывало.
      За воротами я спросил Олега: разве он передумал, и мы действительно пойдём к пристани, а не на реку, как договорились, а если на реку, то зачем было говорить матери неправду?
      - Да, нехорошо получилось! – признался он.
      Настроение у меня испортилось, мне вообще расхотелось куда-либо идти. Я обиженно надул щёки, понимая в душе, что лучше было бы согласиться с Олегом и пойти рыбачить на проверенное место, а на реку собраться в другой раз, но из упрямства молчал.
      Тогда мой друг, не желая ссориться, сказал:
      - Ну, если ты не хочешь к пристани, то веди туда, куда задумал, показывай дорогу!
      Я был уверен, что легко найду улицу, которая ведёт к реке. Не тут-то было. Мы бегали по окраине города, но улица, приметы которой, казалось, были свежи в памяти, словно пропала.
      Тогда Олег решил спросить у кого-нибудь дорогу. Как нарочно, вокруг не было видно ни души. Озираясь по сторонам, мы топтались на месте в растерянности.
      Наконец из одной избы вышел мужик с топором и принялся тесать бревна, лежащие под окнами. Мы поспешили к нему. Олег начал спрашивать, но запутался, потому что ничего толком не знал о реке. Теперь и у меня возникли сомнения: туда ли мы пришли.
      Взглянув на наши удочки, мужик усмехнулся:
      - Зря туда пойдёте - не ловится там. Никакой рыбы вы там не найдёте.
      Ну и пусть, думал я, лишь бы сосну увидеть.
      И вот добрались мы до большого луга. Как тут всё изменилось! Луг был уже выкошен, и сено убрано в два стога. За лугом, на повороте реки – та самая поляна. Та, да не та. Всё вроде было, как раньше, только моей сосны не было. На её месте – обрубленные ветки и широкий пень вроде низенького столика. Земля вокруг истоптана, чёрные борозды, словно раны, протянулись к реке.
      Слёзы едва не брызнули из моих глаз. Вот тебе и заколдованное дерево! Задыхаясь от волнения, я принялся рассказывать Олегу, какая здесь стояла огромная сосна, закрывавшая небо над поляной и какое в ней было просторное дупло, хотя в дупло теперь уже и сам не верил.
      Олег равнодушно повёл плечами:
      - Ну, и что? Подумаешь – дупло! Давай всё-таки начнём удить, раз уж пришли!
      Мы размотали удочки и долго выбирали место, где б половчей приладиться сидеть. Наконец успокоившись, стали ждать поклёвки, но меня всё время подмывало вскочить и бежать прочь. Какая уж тут рыбалка! Да и не клевало. Тот мужик с топором знал, что говорил.