Тайна Сталины

В один из летних дней полноватая старушонка, махая руками, торопливо свернула в проулок и направилась к большой и аккуратной избе с палисадником. Отворив калитку, старушка с трудом протиснулась в нее, подошла к ближайшему окну и постучала.

— Сергевна, слышь, Сергевна! — крикнула она.

В окне колыхнулась занавеска, показалась худое темное лицо, испещрённое мелкими морщинами, а темные, как смоль, глаза сверкнули на солнце.

— Иди к складам, там опять ваша Валька! — продолжала старуха.

Лицо скрылось в темноте оконного проема. Старушка, протиснувшись боком через калитку палисадника. Отправилась восвояси, продолжая махать руками.

Вскоре, брякнув задвижкой в воротах, вышла высокая, худощавая, уже немолодая женщина с батогом в руках, прихрамывая на правую ногу. Темная кожа на ее лице казалась черной из-за надвинутого почти на глаза белого платка. Спина ее была прямая, а голова чуть приподнята. Весь ее стан напоминал натянутую струну. Черная телогрейка и темно-синяя длинная юбка еще больше вытягивали фигуру старухи. Она спешно шла по проулку, перебирая ногами, обутыми в глянцевые галоши.

На другом конце деревни перед большим колхозным амбаром собралась толпа баб и мужиков. Они окружили босую молодую женщину. Молодая баба, в испачканном в грязи ситцевом сарафане, с распущенными белокурыми волосами, стоя по колено в луже, выплясывала. К груди она прижимала балалайку, неумело брякала на ней незамысловатую мелодию и, раскрыв широко рот с большими крепкими зубами, напевала частушки.

— Платье синее надену в жёлтую горошину, отвяжись ты жизнь худая, привяжись хорошая — старалась она, дрыгая ногами в грязи, поднимая вокруг себя огромные волны брызг.

— Валентина, это что ты делаешь-то? — кричали некоторые бабы, призывая к порядку.

— Тьфу, срамота! — другие недовольно плевались.

— Чаво вылупился, старый дурак, иди домой, — кричала одна из баб на своего мужика, подталкивая его в сторону дома.

— Давай Валька, еще спой! — зубоскалили молодые мужики, громко хохоча подзадоривая пьяную бабу.

— Мы не будем водку пить, будем денежки копить, — продолжала петь частушки Валентина. — А накопим рублей пять, выпьем водочки опять.

Толпа заметила приближающуюся издали длинную черную фигуру.

— Сергевна идет, — начали шушукаться старухи. — Ой чаво сичас будет.

— Валька, Сталина Сергеевна идет, сейчас тебе задаст! — кто-то предупредительно крикнул из толпы.

Валентина остановилась в своей пляске и начала всматриваться в приближающуюся фигуру. Валька была женщиной выше среднего роста. Но сейчас, стоя по колено в луже она казалась маленькой девочкой-подростком. Увидев приближающуюся Сталину Сергеевну, она еще больше съежилась и стала совсем миниатюрной.

— Ну вот и эсэс идет по мою душеньку! — с какой-то ненавистью и безысходностью в голосе негромко произнесла Валентина.

Толпа примолкла и расступилась перед Сталиной Сергеевной.

— Здравия желаю, Сталина Сергеевна! — выдохнув и открыв в широкой улыбке рот, громко поприветствовала Валентина.

Подойдя к краю лужи Сталина Сергеевна сверкнула своими черными глазами.

— Домой, — глухо произнесла старуха.

Она развернулась и направилась в обратную сторону.

Зеваки ждали, что между Валькой и Сталиной Сергеевной начнется сцена. Но этого не произошло. Валька, опустив голову, с досады швырнула балалайку в лужу, с хлюпаньем вытянула ноги из засосавшей её грязи, медленно выбралась на сухую дорогу и направилась в сторону дома.

— Валька, спой нам еще! — крикнул кто-то из мужиков. Валька обернулась, с полминуты злобно смотрела на кричавшего ей мужика, потом с такой же злобой осмотрела всех односельчан.

— Посмотрели! — сквозь стиснутые зубы процедила Валентина. — Позубоскалили! Потешились! Ненавижу всех!

— Что-ты, Валька — начала совестить её старуха из толпы. — Сама напакостила и всех поносишь. Иди домой, проспись!

— Да провалитесь вы все! — плюнула Валька в сторону толпы и пошла прочь.

Толпа не сразу разошлась. Все смотрели вслед уходящим фигурам Сталины Сергеевны и Валентины.

— Ох, жалко Вальку-то, — сокрушалась одна из старух. — Тако горе с ней приключилось, тако горе! Совсем ведь спилась девка, и Сталину позорит по всему селу.

— А Сергевне каково? — отвечала вторая. — Вместо матери Володе-то была. Как сына родного любила она младшего брата своего.

— Жалко их, одну беду на двоих делят.

Старухи еще немного постояли, поохали и разошлись по своим избам.

На следующее утро Сталина Сергеевна вошла в комнату, где спала Валька. Над кроватью висел фотопортрет, на котором были изображены улыбающиеся Валька, её муж Владимир и их пятилетний сын Сережа. В комнате этой всегда жил Владимир. После свадьбы он привел свою молодую жену дом, где проживала и его старшая сестра, Сталина. Сейчас здесь живет Валентина. Сталина Сергеевна занимает другую комнату.

Молодая баба тихо свистела носом. Сталина Сергеевна, облокотившись на спинку кровати, пристально смотрела на фотопортрет, висящий над кроватью. Опустив свой взгляд, она наблюдала как медленно поднимается и опускается одеяло, под которым спала Валентина.

— Валя, вставай! — негромко скомандовала Сталина Сергеевна. — Слышишь, что говорю!

Старуха подошла к изголовью кровати и, взявшись за край одеяла, откинула его.

— Вставай, пора! — повторила она. — Приведи себя в порядок.

Валя открыла глаза, оглядела комнату.

— Да встаю я, встаю, — простонала Валька.

— Одевайся, на столе еда. Скоро нужно будет выдвигаться!

— Ой, голова! — спустив на пол ноги, и усевшись на край кровати прошептала Валька, обхватив ладонями голову.

— Пить надо было меньше! — резко крикнула Сталина Сергеевна. — А за вчерашний концерт тебя убить мало!

— Начались нравоучения! — огрызнулась Валька. — Ну, убей меня, Сталина Сергеевна, возьми и сейчас же придуши меня! Это ты можешь жить со стальным сердцем в груди! Я так не могу!

— Дура! — прошипела Сталина. — Собирайся, автобус тебя ждать не будет!

Через пару часов они уже были в районном центре. Выйдя из салона автобуса на автостанции, направились в сторону городского кладбища.

Та же изгородь, тот же сектор, та же могила, тот же памятник с фотоовалами и надписью на них: «Седых Владимир Сергеевич 27.03.1941 — 05.05.1986. Седых Сергей Владимирович 29.11.1982 — 05.05.1986». Сюда они приезжают каждый месяц на протяжении года.

— Здравствуй, Володенька, Серёженька! — завыла Валентина, подойдя могиле.

— Здравствуйте, родные мои! — тихо сказала Сталина Сергеевна, погладив ладонью правой руки овалы на памятнике. Валентина уселась на скамейку, стоящую рядом с могилой. Сталина стала вынимать из сумки съестное и раскладывать его на рядом стоящий со скамейкой столик. Выложив на стол пирожки, печенье, конфеты, Сталина опустила руку в сумку, и задумавшись на секунду, посмотрела на Валентину. Та не переставала заливаться слезами. Сталина, замешкавшись, выставила на столик бутылку водки и два стакана. Отвернувшись в сторону, она подошла к соседней могилке. На памятнике не было фотографий, были лишь надписи: «Седых Сергей Матвеевич 05.02.1899—13.06.1942. Седых Маргарита Никитична 14.09.1905—13.06.1942».

— Здравствуйте и вы, мои родные, — Сталина наклонилась над могилкой, приложилась к памятнику лбом, закрыв глаза. Так она стояла молча минут пять.

За эти минуты перед ней пронеслись лица её родных.

Валентина все это время сидела на скамейке и наблюдала за Сталиной.

— Ох, Сталина Сергеевна, смотрю я на тебя и не понимаю, как ты могла такое вынести, — прервала молчание Валентина. — Твоих в один день и моих в один день не стало.

— Не могла, — проговорила Сталина. — На пределе сил жила. Тогда многие своих родных потеряли. Просто нужно было жить, жить и мстить за них. Беспощадно мстить!

— Почему ваши именно здесь в городе похоронены, а не на деревенском кладбище? — поинтересовалась Валя.

— Мы жили не в той деревне, в которой сейчас живем. Нашу-то деревню немцы пожгли всю до последнего дома, а убитых после их отступления сюда свозили, — стала разъяснять Сталина Сергеевна. — Нашу деревню так и не восстановили. Она в десяти километрах отсюда была. Сейчас там все лесом заросло. Я после войны с Володей в областном городе какое-то время жила. Там работала. Володя учился. Потом мы снова с ним перебрались жить в сельскую местность.

— Володя толком ничего не рассказывал мне про ваших с ним родителей, — тихо начала говорить Валентина. — Говорил только о том, что родители в один день погибли. Еще рассказывал, как ты в партизанском отряде была.

— Давай, Валя, помянем наших, — прервала Валю Сталина, разливая горькую в граненные стаканы.

— Давай, — охотно согласилась Валя.

Выпив и закусив, женщины уселись рядом друг к дружке на скамейку и долго молчали, каждая думала о своем горе.

— Сталина Сергеевна, ты Володе моему всегда вместо матери была, любила его как сына и заботилась о нем, — начала плакать Валентина совсем захмелев. — А вошла я в вашу жизнь и не стало теперь ни Володи, ни нашего Сереженьки. Счастье наше было недолгим. С рождения я в детском доме жила, потом педучилище. Володю повстречала, сюда приехали и стали вместе все жить. Вот тогда я поняла, что такое семья. А сейчас все рухнуло.

Сталина обняла Валентину и прижала ее к своей груди.

— Твоей вины Валя в этом нет, нужно продолжать жить дальше.

— Уже больше года прошло с того дня как они на мотоцикле разбились, а у меня все еще жжет тут всё, — Валентина положила ладонь правой руки себе на грудь и снова залилась слезами. — Как мне жить? Как?! Где силы взять, скажи!

— Так и жить, неся эту боль в своем сердце, — успокаивала её Сталина Сергеевна. — А вином эту боль не залить.

На обратном пути обе женщины ехали молча.

Утром следующего дня Сталина Сергеевна будила Валентину.

— Валя, вставай, на работу пора.

— Встаю, — сказала Валя, зевнув. — Сегодня поздно приду, второе стадо перегоняем в летник.

— Не думала в школу-то вернуться?

— В какую школу меня возьмут, Сталина Сергеевна? — изумленно спросила Валя. — Я же уже не Валентина Дмитриевна, учитель начальных классов, я Валька-пьяница, и место мое на ферме, коровам хвосты крутить!

— Все можно исправить, было бы желание, — снова завела свой разговор Сталина. — Если не в нашей школе, так в городе.

— Да и незачем мне исправлять и не для кого теперь.

— Для себя, Валя, в первую очередь, для себя!

Ничего не ответила Валентина, натянула на себя телогрейку и вышла из избы.

— Ох, доведет она себя, — размышляла Сталина Сергеевна, оставшись одна дома. — Еще расспросы эти ненужные устроила. Ох, доведет она себя.

Весь день Сталина Сергеевна провела в раздумьях. От мыслей отвлек звук хлопнувших ворот во дворе. Послышался знакомый ей топот в сенях. Сталина кинулась к чайнику, включила его. Дверь отворилась и на пороге показалась маленькая старушонка лет семидесяти.

— Здравствуй, Сталинушка!

— Здравствуй, Лизавета, — ответила Сталина. — Проходи, чай я уже поставила.

— Спасибо дорогая, чайку-то можно пошвыркать.

Старушку эту звали Елизавета Егоровна. Будучи на пенсии, она все еще продолжала работать заведующей местного сельского клуба.

— У меня дело к тебе есть, Сергеевна, — чуть погодя, начала Елизавета Егоровна.

— Ну, говори.

— Помнишь, какой год-то ныне?

— Ну?

— Выступи с докладом в нашем клубе?

— Ты год назад меня просила выступить на 40-летие Победы.

— И ты не выступила! — резко ответила Елизавета Егоровна. — А нынче годовщина Октябрьской. А что творится вокруг, посмотри. Все с ног на голову переставляют. А ведь не будь Октября, и нас, может быть, и не было. И войну мы бы не выстояли. Ну, выступи, Сергеевна, перед народом выступи, перед ребятами. У них же сейчас только жвачка одна да джинсы на уме. Расскажи о своей жизни, о своих подвигах. Ты же всю жизнь за наше дело боролась.

В разговоре с Лизаветой Егоровной Сталина Сергеевна не услышала, как брякнула задвижка ворот. Валентина вернулась с работы.

Незадолго до этого Валентина спрятала в кладовке свою заначку. И сейчас, идя домой с работы, уставшая, она решила немного выпить. Неслышно пройдя в сени, она украдкой юркнула в кладовую, нащупала в висящей на стене корзинке бутылку. Достала ее, откупорила, и приложившись губами к горлышку, сделала пару глотков. Положив бутылку на место, Валентина решила немного подождать, когда до нее дойдет горячительное. В кладовой было хорошо слышно, о чем говорят в избе.

— Ну какие подвиги? — возражала Сталина. — Весь народ такие же подвиги делал.

— Ты про себя расскажи! — упрашивала Елизавета Егоровна свою подругу. — Пусть знают, как мы тогда жили, как боролись, на своем примере!

— Не знаю даже, Лизавета, — замялась Сталина. — Правильно ты все говоришь. До сих пор не могу 56-й год забыть, как мне на заседании райкома предложили имя сменить, распекали меня. Вот тогда крен пошел, вот тогда-то и началось все, к чему мы сейчас приплыли.

— Ой, помню. И не стыдно было им такое. Они же этим самым всю свои малодушие и лицемерие показали.

— Тогда же они мне и этих скотов припомнили, — опустив глаза, сказала Сталина Сергеевна. — Что я могу рассказать? — продолжала она. — Как мои же односельчане, что немцу служили, наших убивали? Мою мать с отцом и единственного брата вилами закололи, а дом наш подожгли? Потом и всю деревню сожгли?! Про то как они же меня, тринадцатилетнюю, снасильничали, а потом, подвязав за ногу к коню, таскали всю ночь по деревне? А под утро полумертвую в реку с моста сбросили? Это рассказать? Про то, как ты и твоя мама, земля ей пухом, меня выходили в отряде нашем?! Или, когда я через пару месяцев узнала, что понесла от них? Или рассказать, как через год, когда совсем я оклемалась, всем троим головы топором проломила? Или как мы с тобой Володю выдали за моего брата?

Тут Сталина еще больше почернела. Егоровна принялась ее успокаивать.

— Ну-ну, не вспоминай это-то! — успокаивала Лизавета Егоровна, гладя правой рукой плечо своей подруги. — Прости меня, дуру старую. Успокойся, Сталинушка.

Валька не верила своим ушам. Ей вдруг стало не по себе и отчего-то очень сильно стыдно. Она выскользнула из кладовой, неслышно вышла во двор, прошла в огород. Перелезла через изгородь, направилась в сторону колхозных складов.

«Тринадцатилетнюю», «полумертвую», «пруд», «топором». Эти слова молотком стучали в захмелевшей голове Валентины.

— Вот дела-то какие! — рассуждала про себя Валентина. — Сколько же горя приняла на себя бедная Сталина Сергеевна. И скольких сил у нее потребовалось, чтобы справиться со всем этим. Такое пережить еще и не так себя в чугунный узел завяжешь.

И тут Валентину словно молнией ударило.

— Володю за брата выдали? — уже вслух проговорила Валентина.

Настало воскресенье, когда Сталина Сергеевна и Валентина отправились на кладбище. Они снова ехали на автобусе, чтобы навестить могилу Володи и Сережи. Снова молча они смотрели в окно на пробегающие телеграфные столбы, овраги, поля. Валентина уже неделю не брала в рот спиртного. Все это время она не переставала думать о случайно услышанном ею разговоре и о своей догадке.

— Ну как же узнать? — прокручивала в голове Валентина. — И Елизавета не скажет, даже если знает. А может и не знает ничего. Да и как за спиной у Сталины Сергеевны про такое выведывать?

На кладбище они прошли до нужного им сектора, свернули на дорожку, которая вела к родным могилам.

— Здравствуй Володенька, Сереженька! — тихо проговорила Валентина.

— Здравствуйте, родные мой! — тихо сказала Сталина, погладив ладонью правой руки овалы на памятнике.

По обыкновению, Валентина села на скамейку, а Сталина Сергеевна начала вынимать из сумки поминки, выставив и бутылку со стаканами на столик.

— Сталина Сергеевна, ты мне не наливай, — сказала Валентина. — Я решила больше в рот капли не брать.

Сталина Сергеевна внимательно посмотрела на Валентину и улыбнулась.

— Я думаю наши не обидятся! — кивнула на могилу Сталина Сергеевна, плеснув немного в свой стакан.

Выпив за упокой, Сталина Сергеевна взяла пирожок со стола. Валентина жевала пряник. Они какое-то время сидели молча.

— Сталина Сергеевна, я бы хотела у тебя спросить одну вещь, которая не дает мне покоя последнее время. — Набравшись смелости начала Валентина. — Ну и признаться в одном.

— Что случилось? — внимательно посмотрела Сталина.

— Несколько дней назад я случайно услышала ваш с Елизаветой Егоровной разговор, — не сразу начала Валентина. — После услышанного меня мучит одна мысль, догадка что-ли.

Лицо Сталины Сергеевны потемнело, она немного склонила голову.

— Володя… он же не твой брат?

— Сын, — немного погодя, глухо ответила Сталина Сергеевна.

Разговор прервался. Над ними повисло молчание. Сталина Сергеевна налила себе в стакан водки и выпила её залпом.

— Мой отец был партийным, — начала свой рассказ Сталина Сергеевна. — А мама работала в школе учителем. Перед началом войны родился мой брат Дмитрий. Летом сорок второго года наша территория попала в оккупацию. Некоторые из нашей деревни, в том числе ребята из нашей школы, пошли на службу немцам. Тогда и началось это безумие. Выявляли всех, кто был за Советскую власть. Трое выпускников старших классов стали служить полицаями. Они рьяно выслуживались перед фашистами, убивали своих же товарищей, односельчан. Моих родителей и полуторогодовалого брата они убили во дворе нашего дома, заколов вилами. А меня……

Тут Сталина Сергеевна замолчала.

— Избитую меня протащили по земле, привязав к коню, за деревню. Там меня сбросили с моста в реку, надеясь, что я погибну. В пяти верстах из воды меня бездыханную вытащили партизаны. В их лагере меня выходили Лизавета и ее мать. Я осталась у партизан. Вскоре я узнала о своей беременности.

Тут Сталина Сергеевна на минуту замолчала, снова плеснула в свой стакан и выпила. Валя молча слушала рассказ.

— Я ненавидела ребенка внутри себя, — продолжала Сталина Сергеевна. — Пыталась даже избавиться от него, но не удалось. Выносила его, родила и несколько недель не подходила к нему. Лизавета его кобыльим молоком поила. Она же и назвала его именем Ленина. Не могла я смотреть на ребенка. Глядя на него, видела лица своих обидчиков. Вскоре часть наших партизан, в том числе Лизавету и ее мать, перебросили в другой лагерь. Так, Володя и остался с Лизаветой. Вскоре стали наступать наши. Немцы и их приспешники стали отходить. Тогда-то наши партизаны изловили этих троих, которые убили моих родных. После их опознания и допроса посадили их в землянку. Вот тогда-то я и сделала это. Взяв в руки топор, собственными руками решила их участь.

Замолчав ненадолго, Сталина Сергеевна продолжила.

— Когда нашу территорию очистили от фашистов, я видела, как сотни детей остались без родителей. Тогда не было чужих детей. И с рождением Володи я смирилась, забрав его у Лизаветы. Её мать посоветовала выдать Володю за моего младшего брата. Она понимала, что мне, совсем молоденькой девчушке, трудно придется в жизни, если узнают при каких обстоятельствах он появился. Да и мне было легче относиться к нему все же как к брату, а не как к сыну. После Победы Лизавета стала председателем сельсовета и помогла с документами на Володю. Сделала она это на свой страх и риск, так как наша территория хоть и недолго, но была под оккупацией, и любое подозрение было чревато. Тогда повсеместно выявляли коллаборационистов и пособников фашистов. Долгие годы я скрывала эту тайну.

— Володя не знал ничего? — тихо спросила Валентина.

— Нет, всю жизнь он думал, что мы брат с сестрой, — ответила Сталина. — Да и как бы я могла ему объяснить всё это. Не хотела, чтобы он страдал. А теперь его нет, да и столько времени прошло.

Валентина слушала рассказ Сталины и понимала, насколько несчастной, но в то же время сильной была Сталина Сергеевна. Она пережила ужасы войны, но и всю оставшуюся жизнь этот ужас её не отпускал. Какое напряжение сил потребовалось, чтобы, неся в своем сердце боль, суметь оградить своего ребенка от трагедии, случившейся с ней. Больше всего Валентину поразила сила Сталины Сергеевны, которая позволила ей ради благополучия своего сына, пожертвовать своим правом и счастьем называться матерью. Скрывать от всех свою тайну и не терять достоинства может только исключительно сильный человек. Размышляя об этом, Валентина устыдилась слабоволия в преодолении своего горя.