Каста

Медиумический рассказ, записанный при помощи "яснослышания".


  - Григорий, я тебе сказала, не целуй кошку, она вся измазанная. Ну вот, ты опять повторил! Сказала же...
  - Мама, я же взрослый, ну, не надо меня так опекать.
  - Не надо-не надо, я и не... сказала же...
Разговор продолжился. Снова и снова Григорий целовал свою кошку, она принимала это, как поглаживание или вылизывание: кто её поймёт?
  - А вот, мама, – продолжая целовать свою кошку, "неразборчивый в связях" сын решил спросить, – как ты думаешь, не поехать ли мне к Анатолю?
Не дав договорить, пожилая женщина воскликнула:
  - Зачем? Зачем ты к нему едешь?
  - Мама, я ещё не решил, просто спрашиваю.
  - К Анатолю нельзя, – она хотела быть решительной, но передумала, – нельзя, ну, подумай, к чему это может привести? – уже более спокойным голосом стала успокаивать Софья Сергеевна своего сына.
  - Я ещё не решил, но подумал, – уже не целуя кошку, а потом ставя её на пол, показав лёгким шлепком под хвост направление движения, продолжил, – если и к Анатолю нельзя, может я съезжу к Завадским?
Мать, хоть и была неглупой женщиной, но не уловила сути предлагаемой игры.
  - Хорошо, к Завадским поезжай... только, – подумав немного, – ну хорошо-хорошо, поезжай.
Ей удавалось отговорить от Завадских несколько раз, но тогда он начинал свою просьбу с: "Маман, можно я поеду к Софи?". На это следовал ответ: "Нет". Этот ответ был окончательным, поскольку Завадская Софья не казалась привлекательной парой для её сына. Но отказывала она только раз. "Кошка – раз, – считал ещё юный, по меркам матери, Григорий, – к Анатолю нельзя – два (Анатоль – "пьяница и развратник" и ещё в карты проиграл много, но потом выиграл – об этом предпочитали молчать), ну и Завадские – три (он не сказал на этот раз к "Софи"– это встревоженную мать успокоило). Мать не решилась отказать сыну в третий раз, ибо понимала невозвратность хороших отношений, а сына она любила; у неё были ещё сыновья, но младшего Софья Сергеевна любила больше. Гриша был "чахленький", а те "дубы" по сравнению с ним, и заботливая мать "поливала растеньице" не по годам часто. Вот и теперь, надо бы отказать: а как откажешь? Тут нужно другое: что? Софья Сергеевна придумала. Пока сын собирался, а собирался он долго, маман отправила нарочного с запиской такого содержания: "Милая Софи, понимаю, как тяжело тебе это слышать, но Григорий Венедиктович обручён, и со вчерашнего дня (она конечно поспешила, но была отчасти права) вдова Елецкая дала согласие на помолвку...". Вот так она написала, подумав хорошенько: "согласна на обручение" и "обручён" было намеренно взято в одно предложение – "пусть подумает". Старая женщина (таковой она себя не считала) обладала острым умом и понимала: богатая вдова и бедная, но хорошенькая дворянка – выбор не из лёгких для "вертопраха-сына" (к слову сказать, она лишь изредка произносила это "ругательство" с особым акцентом – любя). Но Григорий и вправду вертопрахом не был, как и расчётливым "до крайностей". Софи нравилась ему всё меньше, больше он замечал в ней грусти, считая "малахольностью" – он этого не любил; сам, источая жизнерадостность, замечал в людях только это, остальных оставлял в стороне от своего внимания. Так и Софи уходила в сторону, всё больше влюбляясь в князя, а он уходил от неё от причины ею же создаваемой. А Елецкая? Что думал наш герой о ней? Чуть старше его, семью годами, она обладала "неувядающей красотой": такой она будет и ещё через семь лет – это чувствовалось по породе. Остра на язык, заставляла смеяться всех, сама сохраняла загадочную улыбку, которая шла к её лицу и делала привлекательной. Нет, не была "красоткой", да ей и не нужно, при такой внешности. Уверенная в себе, она сразу расположила к себе молодого князя, "вёрткий" в отношениях, он всё же не устоял: признался... (об этом потом).
Приехав к Зарецким, лёгкой походкой, Григорий вспорхнул на крыльцо.
  - Барыня не принимают, – ответил слуга.
  - Как не принимают? А барышня?
  - Барышня тоже.
Минуту раздумывая, принимая решение...
  - Что ж, чернильный прибор найдётся?
  - Как же-с, найду... сейчас, – дворового мужика взяли "в комнаты" и он с трудом осваивался с новой должностью, – найду-у, – убегая, забыв пропустить князя вперёд, прокричал слуга.
  - Евстигней, кто там? – кричала барыня, зная наверняка – кто.
  - Так это... – Евстигней стеснялся произнести имя князя.
  - Это Григорий Венедиктович? Пусть проходит.
Старая барыня была не стара и не молода, выглядела деревенской старухой, а было ли ей сорок? Князь думал, стоит ли проходить после отказа принять его, потом подумал – стоит. Мужик бегал за чернилами, Григорий разделся сам, прошёл к ручке барыни.
  - Что ж вы так, Григорий Венедиктович, мать вперёд посылаете? Вот её записка: что скажете?
Она внимательно смотрела князю в лицо. Он слегка наклонил голову, прочитал всю записку, качнул головой.
  - Вот об этом и хотел поговорить. Видите ли, с маман я не дружен словами, отчасти, лишь отчасти это правда: Екатерина Елецкая мне понравилась... – он подумал, стоит ли говорить, – но так, чтобы жениться... она мне сказала: "За такого бы я пошла..." Что вы думаете? Надо ли делать мне ей предложение? Влиятельная, богатая: не хороша? Это под вопросом. Вот так я думаю, Елизавета Ильинична. А сейчас откланяюсь. Софье мой salut (привет) передавайте, со всеми подробностями.
Понимая, что всё испортила, бедная женщина не нашлась что сказать, подала ручку и горестно вздохнула при князе. Жених уходил, и ничего другого не оставалось, как попрощаться.
  - Вы, дорогой Григорий Венедиктович, на меня не сердитесь, уж я женщина простая, это у меня Софьюшка на фортепьянах играет... Вы нас всё же не забывайте, – сказала уходящему гостю вслед расстроенная помещица.
Князь быстро вышел, сел в коляску, мужик с чернильницей в руке был его единственным провожающим. В дороге он думал: как прекрасный цветок – Софи оказалась в доме, где кроме старых стен, облупившихся картин, написанных неизвестно кем и нелепыми родителями, да-да именно нелепыми; старый отец умер, когда дочери не исполнился год, дожив до преклонных лет. Женился на молодой девице и не посмотрел на паспорт. (Григорий не знал была ли дворянкой? Была.) В результате девочка росла сиротой при живой матери: образование ей давали две дочери соседского помещика (взяли на себя обязанность по очереди ездили обучать французскому, чистописанию и "фортепьянам", так как на гувернантку денег умерший муж не оставил, сколько-то душ крестьян и всё). Смог ли князь жениться на бедной девушке? Очень отчётливо прозвучал этот вопрос в голове. Смог? Всю дорогу он думал, что смог бы: красота была знаменем этой девушки. Вспомнив черты её матери, её улыбку, понял, в кого пошла – в мать. Отец – кутила (об этом все знали: соседи и не соседи тоже – гости приезжали, рассказывали), пропил-проиграл всё своё состояние, влюбился в "простушку" и, не заметив рождения дочери, умер. Подъезжая к дому, увидел коляску.
  - А! У нас гости!
Мать вышла навстречу.
  - Прости, Гриша...
  - Потом, мама! Кто у нас?
За столом сидели племянницы – розовощёкие девочки, они веселились – играли в "фанты": как это у них получалось вдвоём?
  - Новый вид игры?
Девочки кинулись на шею дяди. Старшая из них сказала:
  - А мы знаем, куда ты ездил! Расскажешь?
  - Вот, мама, расскажи.
  - Что тут рассказывать? Бедная девушка хочет выйти замуж за этого... – мать с надеждой посмотрела на сына.
  - Она хоть красивая? Шарман? – спросила младшая девочка.
  - Красивая, – Григорий расплылся в улыбке, – да, да – красивая, – и закричал, – красивая! Вот, мама, что важно в ней! Не богатство, образованность – красота! Видишь что?! Порода в этом! Каста, мама! Это каста! Женюсь!
Свадьбу сыграли поздно осенью, но это уже другая история.