Письма к достоевскому. публикация раннее неизвестн

Письмо 1
… и мне откроется истина, и я войду в нее, и освобожусь от грехов своих, и очищусь от скверны своей, и стану просветленным и праведным, и буду светлым и мудрым.
Но цель моя пропадет, и жизнь потускнеет, ибо некуда будет стремиться, и не от чего будет освобождаться. И зачахну я, и на том скончаюсь.
Как же быть мне, куда идти и от чего бежать, дорогой Федор Михайлович?..

Письмо 2

Милый вы мой Федор Михайлович!
Ну что ж это вы делаете с нами – людьми маленькими и неразумными? Да разве ж можно так развинчивать и шатать слабую нашу, непривычную к работе, психику?
Что же получается, Федор Михайлович?
Живем мы себе тихо и неуютно, а потом – бах!
Вы нас по голове, и все перемешивается, изменяется, скучным и страшным становится. А что как вы на кого повлияете, так что он уже и собой не будет, а станет кем-то другим, и совершит что-то такое, о чем и помыслить раньше не мог? Да разве ж можно так с душами нашими баловать? Да разве  ж можно покой наш теребить и на нитки распускать, как клубок какой-нибудь треклятый?..

Письмо 3
… вот такие дела, Федор Михайлович.
А еще в голову мою серую мыслишка одна пришла. Прямо так внутри и скребется, как мышка малая, вот только не пищит разве. А мыслишка такова. Вот вы все – гении, зовете нас куда-то, новое, значит, пробуждаете, то есть не пробуждаете, а возрождаете надежды всякие. Да вот к примеру, известный вам граф тоже совершенствоваться зовет.
А представьте себе на минутку хотя бы, что так оно и будет. Начнем мы до вас тянуться, то есть до учителей наших, идеалов наших человеческих – вас то бишь. И почти дотянемся, ну может самую капельку будет не хватать. Что ж произойдет? А вот что! Разнервируемся мы, вам подобно, искать все чего-то станем, собой и миром недовольные будем, проповеди зачнем читать. Теребить тех, кому спокойно и тихо.
И мир расколется, треснет. Все чего-то хотеть будут. И, главное, все для других счастья требовать будут. Для общества, значит, а не для себя лично.
А уж простите меня, Федор Михайлович вы мой, но коли я сам себя счастливым не сделаю, то  и Бог мне не поможет, и даже больше того скажу, когда я сам ощущать счастья не научился еще, то и другому его подсунуть не смею.
Так-то..

Письмо 4
Вот писал я Вам письмом предыдущим, Федор Михайлович, что, мол, счастье для себя определить поначалу желательно, чтоб уж потом других учить чему-то верному, а не так, словами, аки побрякушкой, над колыбелью читательской долдонить, да вот сам и запутался, никак с ним, со счастьем то есть, совладать не в силах.
Коли счастье – самовыраженье человеческое, то есть то, когда человек себя на Земле грешной до косточек выразил, тем и в памяти людской навсегда оставив,  то разве в одном добром выражал себя человек и не есть ли убийца так же выразитель себя и ему данного задания – убийцею быть? Не ведаю, но ведь каждому в этой жизни то дано, что сотворит он и готовится человече для другой, вечной уже жизни, тутоньки, в грязи и под дождем на землюшке, и, чрез его действия и поведение туточки и выходит, как далее жить он будет, ужо на небесах, в памяти небесной, где чисто беспременно. Но коли ему предназначено зло вершить, а откуда злу возникнуть, коли человек для вечного добра сотворен, то ведь заранее он счастья в жизни будущей лишен, то есть, зло сотворивши хоть единожды уже бояться принужден пред Судом Страшным, а где ж тут счастью взяться? И коли из вас любой, Искусство творящих, а мы ведь люди, прости вас Господи, счастье по себе не нашел, зло ведь было, хоть единожды, то уж стоит ли, да и есть ли у Вашего брата право какое других учить, о чем самим разве что через страх пришедши известно?
Того пока не пойму и Вас выслушать желательно б.

Письмо 5
Иногда и мне мыслишки в голову приходят. Но живу я серо, среди многих себе подобных и видят они меня ежедневно меж собою, и говорят со мной о наших общих делишках, так что если им и скажут, что вот он – рядом с вами, а такое придумать смог, то расхохочутся они, не поверят. Так что приходится мне злобствовать про себя и завистью исходить, что кто-то другой имеет славу и остальное, а я сам с собой, когда со службы иду, разговариваю.
Да нет, шутки ради я такое про себя понапридумывал, чтоб из толпы не высовывать носик свой любопытствующий, не страхом, но страхом сердце залито, а причиной тому то, что стал я понимать одну вещицу, словами поэта говоря: человек и общество – две вещи несовместные.
А что же есть общество? Это протекаемость жизненная совокупности людей в каждый кусок времени, какой ни взять, и следует отсюда, что человек и совокупность таких человеков во время любое не совместны.
Но так как люди, от себя независимо, уже в совокупности изначально пребывают (ибо рядом во времени жизни их протекают), то и нет человека как такового, а есть одна совокупность людей и рассматривать человека как единицу во времени, от общества отдельную, смысла не имеет.
Но в том-то и беда, Федор Михайлович, что, когда всему обществу задача ставится и когда достигается она потом, то глазки откроешь и видишь – нет совокупности людей, а есть отдельные во времени человеки, чьи жизни как раз в главном и не в силах пересечься, и общество распадается на таких маленьких человеков, а уж их общая цель не гладит по головке, им свое маленькое счастье подавай, хотя и в одно время, но по отдельности каждому свой кусочек, а не цельное одно…

Письмо 6
И почему я пишу именно Вам?
Да вы ведь не хуже меня знаете, как это бывает, когда за одно мгновение в голове разные сценки происходят и герои друг на друга не похожи, и совсем о разном разговоры ведут; а еще картинки возникают, несуразные из себя, смешные, а рядом – прямо кошмар какой-нибудь: кто-то кого-то глотает, всякие уродцы прыгают, уж слишком всё одно другому не соответствует и в тот же час чувства, друг другу вражьи, как Катулл их римский говаривал – любовь и ненависть в одночасье, но не по отдельности, а как-то рядом, в одном чем-то, нежность к людям и боль по людям напоминающем,   сомкнуться, а глаза открываешь и вдруг в голову бьет, что все такое густое и долгое шествие образов и чувств различных ихних всего лишь длилось то время, пока моргаешь.
Как же сие передать, да так, чтобы правду любой почуял, ибо сам отведал подобное, чтоб в себе ощутил то, что не токмо написано, но и под написанным сокрыто. Кому сие дано?
Вот вам – да!
Вы как будто об одном пишите, а совсем другое, и третье, и далее так, в душе чувствуешь. Кабы мне от природы талант дан был, я, как Вы, писал бы. А так лишь на обсуждение чужого годен и со стороны мнение свое высказывать пытаюсь ибо страшно не то, что сам в себе познал, другим передать неумеючи и тем солгать страшно.


Письмо 7
И вот я не пойму, чего же это все суетятся и веру себе выискивают. Кто новую выдумать пытается, кто в старую нос длинный всунул и защищает ее от всяческих сомневающихся.
А как по мне, так для нас если и есть Христос, то уж не для того, чтобы мы от Него жизни учились, потому как всё одно не по Его законам живем, а чтобы было нам, с кем спорить, кого на свой лад переиначивать.
Ведь вглядитесь в окружающих, да и в себя, Федор Михайлович, чем заняты беспрестанно мозг и душа Ваши? А тем, чтоб оспаривать то, что есть и под сомнение мир Божий брать, который и дан нам от Бога. И не Христос бы был, так с другим мы спорили б и свои представления о мире под него подлаживали, а  его – под свои пытались.
В темноте мы блуждаем и свет, который есть, от себя отринули сознательно, отгородили, говорим, говорим, а ведь есть у нас дело – жить верно и праведно.
И не в том дело, что сидит в нас бес и рожицы корчит сознанию нашему, потому как и мы в ответ такое скорчим, что он сам убежит куда подальше, а в том, что может, один человек, это мы все, раздробившиеся на громадное количество частей и все мы, если нас объединить, тоже один человек, только уже настоящий, большой и правильный; а если и так, то и не нужно нам веры никакой, потому что одному зачем верить, если некому доказывать свою правоту?
А ведь страшно сие говорить и может оттого людям каждому отдельно дано по природе быться и отдельно же уходить из миру, чтоб веру свою в себе сохранить, не расплескать, как воду из сосуда.

Письмо 8
Милый Вы мой Федор Михайлович!
Покамест пишу и пишу к Вам, привыкать уже начал, будто к руке какой или ноге, хочу пошевелить – и Вас вспоминаю, хочу мысль обстричь словами, заческу им поравнять, в пространство их втемяшить и на Вас натыкаюсь, от Вас круги разбегаются, как от камня, а я и есть та вода, правда неспокойная (камушек-то под Алешей был, когда он мальчикам речи выговаривал), а все мы мальчиками имелись в детстве, помните, что делали, когда другу или тому, кто к сердцу нашему лег, приятное сотворить желали? – дарили самое дорогое, что было у нас, побрякушки там разные или что еще ценное для годок тех, так что вот что я сказать хочу – одаривать надобно людей, близких нам, нечего жалеть для них, ибо лучший дар – понимание есть и будет, а понимание тогда возничь возможно, когда любовь есть, вот и мне Вам что-нибудь эдакое подарить хочется, то бишь понять Вас, в лабиринт Ваш минотавренный проничь с ниткой, любовью именуемой.
Я вот думаю, что не люби Вы людей окрест, то и сами писать не стали бы, ведь по разумению моему писание есть дар Божий, от Бога он в знак любви Вам, а Вы – уж в знак любви всем остальным, кто сам говорить с Богом не в силах или стесняется. Сдается мне, что чем писатель как человек талантливей, тем больше он дарует народу и земле своей, а значит, тем сам он неприкаянней на той же земле среди народа того же встает во всем своем одиночестве мученическом. Не верую я в людей, что над толпой голову вознесли, не истину видят они, но небо пустое, а Вы, под ноги глядючи, не только землю, но и весь свод небесный обозреваете и душой прозреваете, и нам отдаете в ладони то, что увидели, себя обделяя и награждая тем, что сиры, как праведник.

Письмо 9
… вот что, Федор Михайлович!
Читаючи Вас, поражаться не устаю, как получается Вам персонажей своих столь живыми делать. Будто и нет Вас в книгах ваших вовсе, а лишь герои существуют, сами по себе живучи. Но при этом ведь Вам их как-то представить от себя отдельно надобно, будто и есть они сами по себе люди живые, а не герои Ваши, а значит, Вы их хоть в чем-то, но строите, как дома из кирпичиков. А следовательно, не люди живые там действуют, а представления о людях многообразные, но все же с сердцем искусственным, кирпичиком эдаким бьющимся.
Понимаю я, что часто трагично построенное более нас задевает, чем живая трагедия, так что непонятно совсем, для чего чувства искусственные вызывать, когда живых не наблюдается, и тут вопрос один возникает и никак к себе с отгадкой не подпущает, будто медведь собачью свору лапами разбрасывая, и вопрос сей обоюдный, камбале подобный, в словах таких заключается: «что вы, писатели, в Искусство вкладывать беретесь, и что мы, его берущие, взять из него желаем?»
Если Искусство от жизни отлично и не жизнь действенную нам выражает, а так, фантазии и мысли головушек ваших гениальных, то все же при последней степени правдоподобия будем ли мы что для жизни в пример брать? Ведь не жизнь мы у вас в Искусстве видеть будем, а лишь то, что вы от жизни пережили и вывели для себя, но не для нас, по-другому жизнь в себя берущих.
Ежели же Искусство и ест правда жизни, то ведь туточки построенным не отделаешься, туточки лишь о себе писать надобно, уверенным будучи, что истину, да и то не всю, а лишь глазам представленную, увидеть сподобились, туточки о других представления уже неверными будут, а знамо и опять-таки почерпнуть нам, Искусство поглощающим, будет нечего для жизни нашей, ибо не вашими, но своими и Божьими законами мы существуем, и вы нам помочь не в силах.
Выходит, что Искусство лишь для творящих его надобности имеет или не прав я, неразумный, в чём?»

Комментарии к публикации:
«Гениальный отправитель: кто он, не получатель ли?
Странным образом стилистика данных писем напоминает стиль раннего Достоевского с его неправильностями и имитацией устной речи, вызванной не вполне здоровой психикой героев. Инверсии, повторение частицы «-с», в духе будущего Смердякова или сбивчивость и навязчивое погружение в определенные психические состояния, очень точно описание взвинченности и зацикленности на одних и тех же темах – не правда ли, и сам молодой Федор Михайлович мог бы позавидовать своему неизвестному конфиденту в области описания тайников сознания человеческого?
А не выдвинуть ли нам смелое предположение – что перед нами не текст писем к Достоевскому, но тексты самого Достоевского, некий прототекст, скажем, «Двойник-2»? забавы молодого гения, пробующего границы своего дарования. Зная, сколько неожиданностей уже преподнесли нам публикаторы новых рукописей Пушкина и Баратынского, не стоит ли ожидать от них еще одного сюрприза?»
Семен Пратский, Вестник Филадельфии № 6 (июнь)