Карагачский старик, любивший женщин. Эротика в дву

  Ещё в брежневско-андроповское время жил один старик, который больше всего в жизни ценил секс.  То есть этот дед Мишо всю жизнь считал ЭТО главным в жизни. Есть такие люди: они и в восемнадцать лет считают секс главным в жизни, и в семьдесят пять, на старости лет... Уже на старости лет дядя Миша однажды в автобусе (ехал в райцентр в больницу приболевшую бабку проведать) сказал:
  - Мы только ради этого и живём.
  Дело в том, что шофёр автобуса возле кабины приклеил фото (из какого-нибудь вполне легального журнала) молодой женщины купальнике, точнее, в откровенном бикини, - даже тогда это разрешалось, - и дед (карагачский хвастун-пердун), "потрогав фото за передок", обведя "передок" фото указательным пальцем, сказал, как ему казалось, умное слово, чтобы и почти три десятка пассажиров-односельчан слышали, да и для того, чтобы все односельчане знали, что он ещё способен, "мужик хоть куда", так сказать,- да и охотно похвалил сам себя, так сказать: "Мы только ради этого и живём", - довольно бесцеремонно и нетактично проведя по фото именно в том месте, где под купальником у женщин - "сами знаете, что".
  - А моя бабка как раз что-то пробуксовывает, - добавил дед. - Но ничего, выздоровеет - снова на неё наброшусь. Как раз оголодаю малость.
  - А эту смог бы? - показывая на фото женщины в бикини , доброжелательно улыбаясь, уважительно  спросил один из пассажиров, ещё молодой парень, неженатый, да и, может, "ещё не видевший", как говорят в селе.
  - О, ещё как смог бы, - изображая страсть на лице, почти прорычал дед Мишо. - Только бы дала!.. Всю ночь не слез бы с неё...
  Даже шофёр, из райцентра, украинец, но не знавший украинского языка, что часто бывает в Придунавье, под конец рейса, хмыкнул:
  - Вот дед даёт, развеселил всех...
  Народ охотно рассмеялся в ответ... Политика, которую "толкают по телевизору" - скучнА, а тут - так интересно и весело! А, впрочем, где и какой народ, в сущности, не не такой же?.. Жаль, что "грамотные люди всё делают", как догадываются иные люди в том же Карагаче, где не все дураки, а то иначе, народы прекрасно поладили бы между собой...
  Дед, дед! Что делать, в Карагаче разные люди бывают, не все с высокой нравственностью. А, может, как раз большинство такие же, как и дед. Так что никто в автобусе не возмутился, наоборот, прислушались, что и нужно было деду для самоутверждения. В Карагаче кто как может, так и утверждается в жизни. И только ли в Карагаче? Считается, что в Карагаче - вредный народ, но некоторые, например, экспедитор, приезжий, женатый на карагачанке - учительнице, некий Витя Копыльский, украинец, но почти полностью  охотно оболгарившийся, говоривший по-болгарски, на местном диалекте, без малейшего акцента, не хуже местных жителей, чего не скажешь, правда, про всех приезжих - хоть украинцев, хоть русских. Прижилась даже одна учительница - еврейка, вышедшая замуж за местного болгарина, но тоже не научилась болгарскому языку... "Зачем мне это?" - как-то давно сказала с раздражением. Дети, конечно, ничем не отличались от местных, три высокие девушки с каштановыми волосами, хотя и отец и мать были среднего роста (для своего времени). Не все в селе были "дураки-болгары", то есть отсталыми, а один местный тракторист (одарённый рабочий, так сказать), достойный быть и учителем не только по труду, а, может, и по истории или литературе, если бы у этого человека в детстве и в молодости была возможность учиться, прочитавший несколько художественных книг, даже сказал: "Так европейского еврея вообще не отличишь".   
  А. кстати, этот заготовитель Витя Копыльский, поездивший по стране по долгу службы (заготовитель в сельпо как-никак) и повидавший людей разных национальностей, как-то воскликнул в местной чайной, когда не только пил пиво в компании друзей, но ненадолго мельком зашёл разговор и о вредности карагачцев, их скупости, ехидстве, даже продажности: "Сейчас везде такие стали!". А ведь нет дыма без огня, даром не говорил бы...
  Впрочем, вернёмся к нашему барану, то есть к деду Мише...
  Вскоре его жена, "бабка", как дед её называл, увы, умерла... Попала в больницу вроде бы с обострением болезни желудка, а оказалось - рак...
  А дед оказался не бедным по местным понятиям. Дед банку не доверял, хранил деньги дома, но давно намекал: "У меня денег на на две машины, на два "ЖигУля, и ещё и станется."...   И на похоронах, точнее, на поминках бабки, сказал, не сдержался: "Да простит мою старуху бог, если грешная, но я и без неё не пропаду. Хозяйство вести способен, все эти куры, утки, свинёнок - никуда не денутся, всё это не пропадёт, пока я живой. Дети, дети... И что те дети и внуки?.. Дети - и те уже постарели, не то что я... Знают, что у меня есть заначка, они у меня просят, а не я у них"... Трое сыновей у него было, двое - жили в селе, и неплохо жили, а третий жил в райцентре, был интереснее двух первых, в него влюбилась одна местная, молдаванка, у которой в райцентре был свой дом, да к тому же и единственная дочь, прописала его - "лишь бы был со мной! а то не дай бог, найдёт себе другую", - слёзы горькие лила, так сказать, а родители не могли, не посмели отказать ей, единственной дочери. Уже старенькими были, добротный дом дочери и зятю и останутся. Впрочем, и зять дармоедом и нахлебником не был: работал крановщиком в порту, часто рацпредложения вносил,"рацУги подавал", как говорят в народе, даже на доске почёта висела и его фотография... И пчёл держал, и у него получалось, имел неплохие деньги. И этот третий сын был не только очень привлекательным, но и бабником, даже предложил отцу, то есть нашему дед Мише: "Хочешь, найду тебе хорошую городскую бабёнку? Какую-нибудь с модной причёской, даже русскую". - "Сам себе найду,- отказался дед. - Такого добра и в селе сейчас хватает, только свистни или намекни. Сейчас не то, что в старое время, когда женщина щиколотку быолась показать, все тут же начинали улюлюкать"...   
  Дед Мишо свою законную бабку Калину (Каля по-простому) быстро забыл и зажил в своё удовольствие... Между ним и бабкой любовь и симпатия в молодости, конечно, были, но, как говорится, - прошла любовь, завяли помидоры... Дед стал искать других женщин - обычно помоложе себя... (Были вдовушки, кто хотел, тот находил). "А что, -  оправдывался дед? - Или я виноват, что бабка умерла? Я мужик или не мужик. Иди, пока стоит". ("Рэгэй, дорде стоИ")...
  Село давно уже было не тем патриархальным, её, патриархальность, соблюдали далеко не все... Уже зря вздыхали иные старики, постарше нашего деда: "Испортился народ! У всех в домах тиливизеры, одно бл.ство в них показывают, - хочешь добра?"" (Развали сэ народэ! С теэ тиливизери едно бля.ство в кэщи"). Прошло то время, когда женщины даже на озере стыдились приподнять ризу (платье) выше щиколоток, а сейчас: пляж на озере, бессовестно оголяются, ходят почти голыми! Мол, какая после этого может быть любовь?!
  А что касается деда Миши, то он старел. В семьдесят восемь лет признался сам себе: "Всё, я уже атрофированный"... ("Всё, рЭцнэ гэзэ-э-э... Очите гледат, амэ там няма-а..."). Тут и оказалось, что те самые женщины, которые принимали его, как бы забыли про него, ни одна не пришла ни навестить, ни тем более еду приготовить. "Для баб мужик хороший, пока у него стоит, пока может", - однажды невесело подумал дед... Первое время тяжело переживал оттого, что уже неспособен. Сидел на лавочке возле добротного забора (и дом был хорош), смотрел на проходивших мимо молодых женщин, в том числе на цветущих школьниц, на их лица, задерживал взгляд на их бёдрах и задках, представлял "какая она там", а они, зная, что он всю жизнь был бабником, делали вид, что и не замечали, как он рассматривал их жадно и откровенно: мол, пускай хоть лопнет и треснет смотреть...
  Но однажды дед Мишо сказал, когда мимо прошла одна молодая фигуристая женщина, но и удалилась настолько, чтобы уже не слышать:
  - Ох, женщины, женщины, ох, п..ды-п..ды, и кто вас выдумал, мать вашу?!.
  (Оф, мунди-мунди, който вэ изникнал, да вэ .бэ в мамата!)
  Приходили дети, внуки, их жёны - не все одинаково охотно, но - приходили: надеялись, что им и дом достанется, и хозяйство, которое дед не потерял, сберёг, несмотря на старость, и деньги, которые дед, наконец, положил на сберкнижку,- а вдруг дома обкрадут?.. Тут-то родственники и узнали, что денег у деда оказалось даже больше, чем думали. Всё всё село и так знало, что дед не беден, на то и село, а потому люди тоже удивились. Мол, мы думали у него денег - ещё на одну машину, ну, ещё и на тиливизер, а оказалось... Иные вздыхали: "Кто может, тот и при Советской власти может, а кто не может, готовое теряет... Как говорят молдаване, - в районе соседним селом было молдавским,- Чине поате, бец роде, дар чине ну поате - ши карне" ... (Кто может, у того и палка плодоносит, а кто не может, у того и мясо тухнет").
   Часть 2. Смотрел дед и на жён сыновей, когда те приходили помочь по хозяйству или постирать, навести в доме порядок. Те видели это, у женщин на это инстинктивное чутьё, но тоже не обращали внимание, как и те молодые женщины и цветущие школьницы-старшеклассницы, на которых дед смотрел, когда, возвращаясь из школы, проходили по улице мимо скамейки, на которой дед якобы просто грелся на солнышке. А иногда дед, сова, тем не менее зная, что по утрам школьницы пройдут в школу мимо его дома, заставлял себя, сову, выходить на скамейку и провожал старших школьниц в коротких юбочках долгим взглядом... Не смотрел лишь тогда, когда наступали холода, и, как говорится, и собаку во двор не выгонишь, - а школьницы, естественно, ходил укутанными и в пальто. А что касается снох, то лишь одна из них, жена среднего сына, однажды сказала не столько раздражённо, сколько с упрёком, улыбаясь и нарочито-шутливым тоном:
  - И не стыдно тебе наклоняться и подсматривать? Кто бы мог подумать?.. Ох, скажу Гёргию!
  Так звали её мужа.
  - Ты хорошая, лучше и не надо... Как это... скажешь?.. - в ответ, смутившись, виновато, но всё же пробормотал дед. Чуть не ляпнул - от минутной слабости, так сказать: - Ладно, не буду больше...
  А после ухода снохи дед мысленно радовался, что не сказал, не проявил слабость: "И правильно сделал, что не сказал! Вовек бы себе не простил!"   
  Дед больше не старался заглянуть Оле под юбку, да и на грудь её старался не смотреть слишком откровенно и нахально, но на другую сноху, Катю, дед всё же не просто смотрел, а глазел с прежним любопытством, если не с вожделением, которого просто и не могло быть у уже неспособного старика. К счастью, у всех трёх сыновей дети были - мальчики, а то иначе - кто его знает, может, и внучек рассматривал бы тайком?.. Он вообще-то подумывал, приходила такая мысль: приглашать магалянских девочек-малолеток, например, привлекательную второклассницу девятилетнюю Дусю, что жила через несколько домов, сказав: "Ух, какая барышня растёт! Подойди к деду, дай-ка, я тебя поцелую в щёчку, покачаю на коленях". И затем дать денег на сто граммов хороших конфет, - мол, просто так, по доброте свое даю, да и денег-де, у меня много. Но на такое дед не решился. Понимал, люди не дураки, догадаются... И всё же однажды как-то сказал, как бы просто комплимент и потому, что просто гордился тем, что в майле (переулке) такие девочки: "Хорошие девочки растут и в нашей майле! Цветы! - И хитро добавил на всякий случай, и, пожалуй, не совсем неискренне: - И наши мальчики ничего. Не пропадёт село и после того, как мы, старики, повымираем!"    
   ... Жениться деду не давали. Как один набросились на деда и сыновья, и их жёны:
  - Зачем тебе жена?! Разве мы от тебя отказываемся?!
  Дед Мишо вспылил в ответ:
  - Ишь, ишь, что говорят... Они думают, я не понял, зачем они так говорят! Боитесь, что я оставлю новой жене дом и деньги! Не бойтесь, и вам что-то останется!
  Но и дом не достался бы сыновьям, если бы заново женился, приписал Ирину, а такой хороший дом даже в глуши стоил не менее семи-восьми тысяч - намного больше, чем тогда стоили авто "Москвич" или "Лада".
  Не нашлись, что ответить деду...
  И всё же дед послушался, не женился снова...
  Правда... Зашёл однажды в августе к незамужней вдовушке Ирине, с седыми, но когда-то роскошными светлокаштановыми волосами, - именно Ирина из тех нескольких  женщин, с которыми он гулял после смерти жены, нравилась ему больше всего, и дед  начал издалека:
  - Ирина, как дела?.. Постарели мы, никому не нужные... - Лукавил, конечно. - Дай, думаю, зайду, ведь ещё совсем недавно мы были не совсем чужими людьми...
  После нескольких минут пустого разговора дед сказал те слова, ради которых и пришёл в гости:
  - Так заходи в гости. Хочу, чтобы ты своими руками мне пожарила перец. Скопилось его много, а снохи не хотят морочиться, мол, слишком долго и дыма много...
  - Мне уже никто не нужен,- искренне сердито ответила Ирина.
  - Так и мне ни одна не нужна. Там вместо яиц осталась одна кожа... Так посидим, вспомним прошлое...
  - Завтра после обеда зайду, посмотрим, что у тебя там за перец, - правильно поняла Ирина...
  Перец Ирина и в самом деле пожарила... Пока жарила, дед рассматривал Ирину, даже за груди потрогал, комплимент сказал:
  - Ты на вид как тридцатилетняя женщина. Млада булка, так сказать...
  - Как бы не так, - улыбаясь, всё же не согласилась пожилая женщина.
  Дед даже засиментальничал, слезу готов был пустить:
  - Ых-ых, помнишь ли, Ирино что было между нами?.. Никогда не забуду... - сидя на стуле  вздохнул дед. Одни были на кухне, не мешал никто. Да и видеть их не мог никто.
   - Ну, я пойду, сказала Ирина.
   - Нет, погоди!
   - Это зачем?
   - Покажи,- сказал дед.
   Ирина была в скромном, широком и довольно длинном платье тёмного цвета, которое скрывало даже остатки её женственности. Но дед при слове "Покажи" красноречиво кивнул головой и глазами на низ живота Ирины.
  - Прямо-таки сейчас! - отказала Ирина. В голосе было даже раздражение.
  Тогда дед не церемонясь, с силой притянул Ирине к себе, энергично пощупал её за низ живота:
  - Я сказал - покажи кошку... - прорычал дед...
  Ирина сказала с несколько смущённой улыбкой:
   - Старый пакостник, каким был, таким и остался...
   Но, в сущности. она тут же охотно задрала и подол платья, и уже хотела снять и лёгкие летние снять трусы , но дед оживился, заулыбался:
  - Погоди, я сам...
  Дед спустил трусы Ирины намного ниже колен, и, плотоядно улыбаясь, стал жадно  рассматривать цветок Ирины... Волосы там были уже седыми, жёсткими, как проволока, но ещё достаточно густыми.
  - Хорошая ещё, лучше и не надо... - бормотал дед сквозь улыбку...
  Ирина, отвернув глаза, но не смущаясь, терпеливо ждала, пока дед насмотрится... А он долго и со сладострастной улыбочкой жадно рассматривал главную и желанную прелесть Ирины, которую он, пока был в силе, познал не хуже законной жены, но теперь недоступную, - а всё равно дед и сейчас старался разглядеть каждый волосок, а не только саму щель и при этом пробормотал:
  - Убава мундицэ имаш, Ирино-о-о... Да сме млади, чи да идем да сэ покэпим на Варварската скЕля... (Хороша ты там, Ирина-а... Как жаль, что мы не молоды, а то  искупались бы у Варвариной скалы, нашем любимом месте)...
  - Ых, было что было, - с удовольствием вздохнула и Ирина...
  (Позже она и щупать себя разрешала, и гладить, и палец засовывать, хотя оба любовника от этого уже ничего не чувствовали). Дед понимал, что "дальше этого всё равно уже не пойдёт", хотя Ирина этого не знала и на миг даже заподозрила, что дед ещё способен... Пришлось бы деду отказать?.. А, может, и смирилась бы - так сказать, ничего не почувствовала бы, никакого удовольствия, но выдержала бы... -
  В тот же день уже и сыновья, и и жёны знали, что к деду Мише заходила его старая любовница. Знали, что она была его самой любимой женщиной из всех, к которым он ходил после смерти своей жены. (Со временем и третий сын с женой всё узнали).
  Да и какой мог быть секрет, когда Ирина продолжала часто заходить: видно, ей и в самом деле очень понравилось, что "ещё неплохая там " и что "есть кому радоваться", так сказать. Затем дед заставлял Ирину ложиться на диван и щупал, сами знаете, за что. Заставлял раздвигать ноги, заглядывал... А Ирине такая любовь пошла на пользу, пожилая женщина даже повеселела, стала общительней, доброжелательней, улыбчивей... Многие в селе заметили это... А вот дед к Ирине на заходил. Она жила с младшим сыном (была и дочь) под одной крышей у неё от своих детей тоже были уже взрослые внуки, и она стыдилась принимать. Да и злым был сын. "Будешь разводить бл..ство в моём доме, голову оторву. Будешь битая так, как тебе и не снилось. Не посмотрю, что мать. Будешь битая прямо перед твоим старым хахалем Мишей. И ему достанется", - сказал сын откровенно. ("Жэ вэ бия, и двамИната жэ вэ бия чак в кэшти!") И, надо же, напугал... 
  Скандал с сыновьями, конечно, тоже был, ругались со своим отцом скрытно от людей и до хрипоты, вроде бы зайдя в гости, но что они могли поделать?..
  - Успокойтесь, не пропишу я её! - наорал на них дед. - А будете мною командовать, ничего не получите! Оставлю ей и дом, и деньги! Всё оставлю!
  А в доме был даже дорогой персидский ковёр, а не только домотканые, но тоже прекрасные, сотканные ещё законной женой деда Миши.
  - О своих внуках подумай, -  сказала сноха Оля...
  Знала, что дед любит внуков, особенно от младшего сына и её, Оли. Знала, какую струну задеть в душу деда!
  - Я от внуков не отказываюсь! - снова вспылил дед...
  И дед продолжал жить по-своему... Любовался цветком Ирины ещё несколько лет. Давал ей по пятьдесят рублей только за то, чтобы показала, сами знаете что. При этом приговаривал: "Бери-бери, я же от души, ты же бедная по сравнению со мной"... Сыновья и их жёны даже говорили между собой: "Когда он сдохнет, наконец?.." ("Няма ли смрэт за него!?")... Деньги стал снимать с сберкнижки... Это родню особенно раздражало. Однажды дед Мишо подарил Ирине духи на день её рождения, но та равнодушно, даже с упрёком, ответила:
  - Зачем они мне в моём возрасте?
  После этого дед стал дарить Ирине только деньги, покупал ей копчёную колбасу - деликатес в селе в те времена, совсем редко "подбрасывали" в село...
  Только младший сын отнёсся к прихоти от отца более терпимо и снисходительно. Во время очередного приезда в село погостить (и с женой) остановился именно у отца! И не только потому, что у старика было просторнее. И не упрекнул.
  А братьям, которых, конечно, тоже младший навестил, сказал каждому примерно следующее:
  - Пускай насмотрится старик. Что ему ещё остаётся? Вы не жили в городе, не знаете, что там и не такое творится. Я знал на улице Задунаевкой старика, который давал не то что пятьдесят, а целых сто рублей, только чтобы показала ..... . И всё молоденьких выбирал. А она покажет, ещё и ляжет на кровать, раздвинет ляжки, даже разрешит деду заглянуть внутрь... Насколько я знаю, одна даже сказала: "Ничего, пускай посмотрит, от этого ни одна баба не засохла и не умерла"...
  - И эта Иринка, наверное, разрешала такое деду, тьфу, бессовестная, - буркнула Оля. И не знала, что угадала. - Старуха же!
  А младший брат-гость продолжал, будто и не слыша Олю:
  - ... Старик дед Жора заглянет, а эта бл. , совсем ещё молодая, вчера школу кончила, и то, даже не десять классов, а восемь, возьмёт у деда Жоры сто рублей и идёт в ресторан гулять и, извините за выражение, затем и сношаться с каким-нибудь молодым .барем... А этого деда Жоры за что осуждать? Бабка давно умерла, тогда ему было уже восемьдесят два года. Деньги на книжке у него тоже были. И что те деньги? С собой в могилу не возьмёт. И оставить некому - бездетный. Так что не один наш старик такой. И хуже бывают. 
  - Откуда знаешь про этого деда Жору?  - вскрикнула Оля, самая щепетильная из жён. И добавила также недовольно:  - Вообще-то слышала и я от людей про его пакости, но уже после того, как он сдох.  Да и то - чуть-чуть. А про подробности... Ты как будто был с ним, - поморщилась Оля.
  - А что, я не ходил в молодости в рестораны, не знаю, что там творится и как это делается? - не смутившись, ответил ей муж.
  - И ты таким станешь на старости лет?
  - Дура! Заглохни! Мы молодые, а там неизвестно, может я раньше тебя умру! Никто не знает, когда умрёт!
  - Одну югославку имел, - беззлобно сказала, качая головой, жена младшего брата-гостя. - От соседей узнала ещё сто лет назад. Джинсы через тебя продавала, импортные кофточки... А потом...
   - Я её не насиловал. Сама легла. Так то и было сто лет назад и до тебя, так сказать. Парнем был!
  - Все так говорят, и такие бабы, и такие мужики... Ох, мужики, мужики, бить вас некому...
  - Заглохни!
  Жена, привыкшая уступать в семейной жизни, и в самом деле замолчала. Может - обиженно. К тому же он её даже тайком, как говорят в народе, "стукал", поднимал на неё руку... 
  Вообще-то два старших брата даже хотели побить Ирину, даже убить! Например, сделать наезд на неё (у обоих были хорошие машины), но младший -  отговорил:
  -Что, в тюрьму хотите? Куда денетесь, особенно в наши андроповские времена?! Раньше, при Брежневе, можно было дать прокурору, вообще дать на лапу, "кому надо", а теперь не пройдёт. Найдут и посадят, и всё. Да и подумайте сами: надо дать на лапу большие деньги, эта Ирина и не стоит, чтобы и сто рублей на неё потратить! Помните Иона из Барды (село такое в районе? Наехал на односельчанина, и не хотел, конечно, просто обнаглел, и потом хвастался на всё село: "Вся милиция в райцентре куплена мною" и, может, этот Ион и дал, кому надо, а всё равно ему дали шасть лет! До сих пор сидит...
  ... Дед Мишо умер в 85 лет... До этого слёг на несколько месяцев на пять, все три снохи не отказались ухаживать за дедом, особенно Оля, хотя ей было неудобнее приезжать из райцентра. Сочувствовала больше других, и всё. Своя машина у семьи тоже была, но водил муж, а он не хотел ездить так часто, как того хотелось жене, и не только потому, что был скуповат (но бензин денег стоил, хотя и был достаточно дешевым,), но и оттого не хотел, что уставал, да и хозяйство много времени отнимало. Отговаривался, отнекивался: "Там есть кому дать ему кусок хлеба и кружку воды". Знал и про то, что Ирина заходила к бывшему любовнику (благодарность?) так часто, что даже раздражала обоих старших братьев и их жён... И сердобольной Оле приходилось и на автобусе ездить в село. Автобусы тогда ходили неплохо, а билет-то стоил семьдесят копеек недорого для всех, тем более для зажиточной Оли...   
  А Ирина и в самом деле надолго пережила деда Мишу, и тоже ухаживала за ним, еду приносила, полы подметала и мыла, даже дорогие тюлевые занавески постирала, и много раз выносила горшки из-под слегшего деда... С Олей у Ирины даже возникло взаимопонимание, Оля к чужой женщине-старухе оказалась наименее злопамятной и непримиримой. Оля даже поверила, что не одна корысть, но и жалость и сочувствие заставляло Ирину заходить... Кстати, в селе ходили сплетни (что за карагачец без сплетен? Хлебом не корми, но дай посплетничать). А посему иные люди в селе с улыбочкой говорили про Ирину: "Она и сейчас показывает деду кое-что"... Что, конечно, было неправда, тем более, что дед всё чаще и не узнавал никого. Хоть лицо Ирины, хоть цветок её, что остался у неё между ног, - деду было не просто всё равно, на что смотреть, ибо он вряд ли мог отличить лицо Ирины от кое-чего ещё, не говоря уже о том, чтобы порадоваться  кое-чему и, как говорится, чтобы слюнки потекли... В минуты просветлений дед иногда говорил еле слышным и малоразборчивым голосом: "спасибо", и своей старчески костлявой, слабой и иссохшей, жёлтой рукой благодарно прикасался к тыльной стороне руки Ирины...
  Ирина пришла и на похороны деда - уже на палочку опиралась, но - приковыляла... И она такой, уже опиравшейся на палочку, прожила ещё долго...
  А дед Мишо вроде бы ничего и не оставил Ирине... Она, конечно, говорила: "Мне ничего и не надо", и не врала, и ничего не просила, хотя всё было не совсем так.
  Братья же, особенно старшие, жившие в селе, не просто подозревали, а были уверены, что ещё более полугода назад, до того, как слечь, дед снял с книжки две с половиной тысячи рублей (четыре цветных телевизора можно было купить на такие деньги или два мотоцикла с коляской); и неизвестно, куда исчезли эти деньги. Но все догадались, и всё село знало: дед отдал деньги Ирине... В сберкассе подсказали, шепнули старшему брату, который первым зашёл в сберкассу (случайность): да, старик недавно снимал деньги, и немалые... Знали, что и другим братьям скажет... Хотя - село есть село, все друг о друге всё знают; и вообще, как говорят французы, что знают двое, то знают все...
  Братья с жёнами, конечно, расстроились,- всё им мало! - только младший был сдержаннее, да Оля, хотя в целом им троим (честно поделили) вместе от состоятельного старика-отца досталось почти в пятнадцать раз больше, чем Ирине. Конечно, скрытно от народа погавкались немного, так сказать, когда делили деньги, и особенно дом и имущество, - тоже, как говорится, не без этого... И долго спорили: кому должен достаться прекрасный дом?.. А дед, пока был в сознании и как-то ещё ковылял по двору, оказывается, написал завещание, а тот в городе, конечно, заверил у нотариуса: дом младшему сыну и его детям. Два старших брата и не знали об этом, пока младший торжествующе не протянул им завещание:
  - Вот, читайте, сейчас все грамотные!
  Обиделись, требовали: так поделись! Продай дом и поделись с нами! Или, мол, дай нам обоим из своей доли столько денег, сколько стоит дом! Женщины даже поссорились. Пресловутая карагачская непримиримость. Она существовала и существует. К сожалению. Видя, что младший брат не отступает, оба старших брата всё равно не успокоились, ездили в райсуд, к адвокату, даже воскликнули там почти в один голос:
  - Несправедливо, что дом остался только одному нашему брату! Да, у него есть дети, а наши дети что, ему не внуки ?! У нас и правнуки появились, это уже дети наших внуков, не то что у младшего брата! Почему их обделили, почему они должны страдать?! Где справедливость?!.
  Но тем не менее старшие братья ничего не добились.
  Постскриптум.
  Ничего, со временем должны были помириться. Ведь младший брат сбывал часть мёда, пусть и небольшую, с собственной пасеки именно в родном селе Карагач, а остальной, большую часть - местному директору ресторана: а тот тем временем купил и приватизировал ресторан, и всё... Сбывал мёд в Карагаче с помощью старших братьев, так что они были нужны ему, а он - им.
  К тому же вскоре была разрешена частная собственность, оба брата на паях решили завести нутрий, целую ферму, а младший брат и без того сбывал мёд в ресторан, мог помочь им наладить контакт с новым хозяином ресторана, ибо этот хозяин был куда богаче и денежнее всех трёх братьев, но старших братьев не знал, точнее, знал понаслышке, от их младшего брата, а с самим младшим здоровался за руку, хотя тот строил из себя "простого крановщика"... (Кстати, младший брат давно уволился, сменил профессию, пошёл сторожем, чтобы власти не цеплялись, а подумывл вообще увольняться и заняться только делом-бизнесом. Наверное, так и сделает со временем)...
  Младший брат для старших мог стать мостом для старших в довольно большой бизнес, познакомить с хозяином ресторана, даже сделать "другом", как они хотели, поэтому братьям пришлось помириться...
  Дед Мишо, не только бабник, но в душе и бизнесмен, хотя и слова такого при Советской власти не слышал, мог, будь жив, гордиться сыновьями. Ну, а насчёт женщин... Это - личное дело и его сыновей, и внуков.
  Кстати, один из внуков деда Миши был больше всех остальных похож на него, прямо - вылитый дед! Дед даже говорил с довольной улыбкой, не без гордости, чтобы знал весь карагачский народ: а что, думаете будет лучше меня?.. Может, дед подсознательно даже хотел или хотя бы надеялся, что этот внук тоже станет бабником?.. Ведь к тому же и младший сын до женитьбы имел многих женщин, в том числе и югославянку, сербку из Нови Сада, так что...
  Но дед Мишо уже не увидит, каким станет его внук...

  Всё, теперь  - и в самом деле большому рассказу -
 
               КОНЕЦ.
 А современный читатель, отличающийся терпимостью, разберётся и в характере деда, бабника, но и бизнесмена, и в характере его сыновей и даже в поступках Ирины, охотно показывавшей кое-что даже уже атрофированному деду...