Сказки Секретного сада. День четырнадцатый

Меня постоянно мучает одна загадка – почему умереть от СПИДа страшнее, чем от гриппа? И вообще, какая разница от чего умирать? Ведь и от самой жизни тоже умирают. И зачем постоянно об этом думать?
Я вот всякий раз умираю, когда меняю имя. Я привык умирать, но как истинный буддист всякий раз возрождаюсь в новой жизни. Сейчас у меня идет третья прижизненная жизнь, надеюсь, что не последняя. Эти жизни – они все такие разные. Но в каждой из них я рано или поздно знакомился с тобой и всякий раз ты становился ее центром, главным героем моего недописанного романа, смыслом и единственной привязанностью. Не означает ли это, что в тот момент, когда износится уже не только имя, но и тело, в своей новой телесной жизни я вновь обнаружу тебя? Плохо, очень плохо, что прошлые воплощения почти стираются из памяти, я бы хотел вспомнить их, но остается лишь послевкусие – ощущения, ассоциации и, наконец, узнавание. Раз я сразу узнал тебя в первой из своих прижизненных жизней, то, наверное, мы уже были знакомы, и эта мысль греет меня, поддерживает в минуты отчаяния, коих немало. Я укрепляюсь в этой уверенности, и в третий раз переживая новое знакомство с тобой, испытываю все те же чувства - новизны и поглощения. И, конечно, эйфории, бесконечного счастья, острота которого не притупляется. Время не покрывает его налетом патины, не окисляет и не разрушает, выветривая частицы. Но не только радость, а и боль всякий раз проявляется с прежней силой, и если я попусту потратил уже две попытки, то теперь у меня нет возможности на ошибку, я должен доиграть свою партию, чтобы в последнюю минуту своей жизни не увидеть надпись на экране «game over», сообщающую о том, что опять придется начинать все с первого уровня.
Тебе нравится моя новая китайская спальня? Хочешь, я уступлю ее тебе, потому что твоя еще не отделана, и я совершенно не знаю, в каком стиле ее обустраивать. Ты пока подумай, скажешь после. Или же забери эту, а я для себя придумаю что-то новое.
Ты видишь эти два свитка на стене по обеим сторонам кровати? Два иероглифа на том, что справа, означают одно слово «величие», человеческое величие «вейда». Иероглифы законченные, логичные и красивые. А на левом – совсем другое. Там – два иероглифа лохматые и деструктивные, и передают они некрасивый набор звуков «вуксиао», потому что и значение у этого слова противоположное – «ничтожность», или же есть другое значение «договор». Договор с самим собой. Ничтожность, выбранная по собственной воле.
Когда я укладываюсь в постель, то оказываюсь ровно посередине и становлюсь другим иероглифом – «пингхенг», что означает «равновесие», ровно то состояние, ко которому стремлюсь, соединяя в себе оба других понятия и нейтрализую влияние каждого из них. Свиток со словом «равновесие» висит прямо напротив, и мне нравится созерцать его почти симметричное начертание. Это то самое состояние, в котором я желал бы провести все свои годы, но возможно оно только тогда, когда твое присутствие в моей жизни станет постоянным, и я уже не стану метаться между отчаянием и блаженством.
Под окном спальни мокнет сад, его заливает осенний дождь. Там слишком холодно под облетевшими деревьями. Давай же по примеру древних китайцев, разогреем электрический кан, установленный под матрасом кровати, заберемся на нее и завернемся в мягкий огромный плед, тесно прижавшись плечами. И я расскажу тебе сказку, удивительную китайскую сказку, овеянную мудростью Конфуция и Лао-Цзы.
Жил-был в древнем Китае, в эпоху династии Мин один человек, которому выпала удивительная судьба. К тому времени, о котором идет речь, он уже отыгрывал второй уровень своей жизни. Но и первый и второй уровни достойны самого пристального нашего внимания. Я расскажу тебе об учителе Чжу, о его поисках равновесия – через преступление, смерть и новое рождение. Расскажу обо всем, через что проходят многие из живущих, но далеко не все из них достигают нирваны. Мин Цзо Чжу добился равновесия и состояния счастья, но мы-то знаем, что и это состояние преходяще.
В тот день учитель Чжу, как и всегда, проводил летнее утро в собственном открытом павильоне, приспособленном для занятий с учениками. Учитель не содержал школу, но многие богатые семейства с радостью отправляли своих малолетних сыновей учиться у этого мудрого и почти святого человека. Ведь он знал обо всем на свете, но знаниями своими не кичился и никогда не бил детей за провинности.
Прямо на циновках, разостланных на дощатом полу, за низенькими столиками сидели шесть учеников, старшему из которых едва ли исполнилось десять лет. Урок каллиграфии подходил к концу, когда вдруг учитель Чжу спросил?
- Кем бы вы хотели стать, когда вырастете? Какими?
- Я хочу быть великим! - крикнул маленький Куан-гэ. – Самым великим среди всех живущих.
- А что такое – величие? – спросил учитель.
- Это когда тебя все знают, рассказывают друг другу про тебя и… любят?
Чжу покачал головой:
- Когда тебя все знают – это слава. Но слава может быть и хорошей, и дурной. А величие, - он задумался, подбирая слова. – Великий Лао Цзы говорил: «Дао велико, небо велико, земля велика, и, наконец, царь велик. Итак, в мире существует четыре величия, одно из которых составляет царь». Это четыре безусловных величия…
- Куан-гэ хочет стать императором, - засмеялся кто-то.
- Неправда, - запротестовал Куан-гэ.
- Но есть и другое величие, достичь которого можно упорным трудом. Этому нас учат мудрецы - Кун Фу-цзы, Лао-Цзы. Они достигли величия через ничтожность, через отказ от всех цветов, которые встречались им на пути. Не богатство и саны, не власть и право карать, нет, только мудрость сделает вас истинно великими, ясность ума и знание. А для этого нужно учиться. Но Куан-гэ весь урок витал где-то в облаках и плохо справился с заданием. Идите дети, занятия закончены и поучитесь дома начертанию иероглифов «бессмертие» и «власть».
Как только ученики, стуча каблуками, покинули павильон, учитель Чжу почувствовал слабость, наверное, от жары, и прилег на циновке, не имея сил даже добраться до кровати. Он знал, что жена, сама принесет еду в павильон. Так было заведено.
Но мысли все продолжали вертеться вокруг слов ребенка, внезапно всколыхнувших то, о чем он мечтал забыть. Медленно начала раскручиваться перед закрытыми глазами спираль сна, перемежаясь с воспоминаниями, настолько далекими, что они уже не будили ни жгучих чувств, ни сожалений, ничего.

- … за зверское убийство Тяньконг-до-йошо Дэй Тан-син чушоу  Ян Ксу приговаривается к «объятиям Кси-дэ».
Ян Ксу смиренно принимал наказание – несколько палачей раздели его и, усадив в яму так, что голова оставалась над поверхностью, стали закапывать. Ян Ксу ни о чем не сожалел – он стал великим, о нем, наконец, заговорили.
Он напряженно прислуживался к разговорам, забывая, что умрет мучительной смертью через несколько часов. Да и что та смерть, если достиг всего, чего желал.
Неожиданно, голоса сочувствия или ненависти, ужаса или одобрения - весь тот многоголосый хор, что сопутствует обычно публичным казням, перекрыл громкий крик:
- Пожар!
- Пожар! Пожар! – отозвалась толпа, тут же позабыв о Ян Ксу.
Приговоренный обратил взор в небо и увидел, что оно затянуто черными клубами дыма, в воздухе потянуло гарью. Толпа разбежалась, и даже палачи, побросав инструменты, кинулись спасать свое добро. Пожары распространялись быстро, чему способствовали окна домов, затянутые промасленной бумагой и деревянные балки. А уж как лепились друг к другу жалкие домишки на бедных улицах трудно даже вообразить. Ян Ксу так и остался сидеть в яме, полузасыпанный землей.
Он подождал немного, но никто не возвращался, о нем просто все забыли. И тогда он слегка пошевелил связанными руками, ослабил веревку, и быстро выкопался, черпая рыхлую землю обеими ладонями словно ковшом. А потом, покинув яму, едва не ставшую для него могилой, ухватил свою одежду, небрежно брошенную палачами на землю, и побежал прочь от столицы, надеясь спрятаться в ближайшем лесу и переждать погоню, если вдруг о нем вспомнят.
Но кому есть дело до нищего мальчишки, если вот-вот Храм неба займется огнем? А вдруг заполыхает Запретный город?  Не миновать тогда беды всем, кто это допустил.
Долго шел Ян Ксу. Днем прятался, а ночью шел, и только луна сопровождала его на пустынной дороге. Если бы его спросили, он даже и не смог бы сказать, куда идет. Он заходил в деревни, выпрашивал у крестьян миску риса или лепешку, но никогда не оставался, предпочитая отсыпаться в зарослях между корнями какого-нибудь дерева. Чтобы на закате вновь двинуться в путь. К вечеру люди разбредались по домам, а редкие путники шарахались от оборванного бродяги, с израненными в кровь ногами.
Он шел и шел, истлела и превратилась в лохмотья одежда, изорвались башмаки. Но не было дня, чтобы он не благодарил судьбу за то, что смог избежать глупой смерти, осознав вдруг, что о нем все забыли бы сразу, едва только последняя лопата земли завершила свое дело. И уж так повезло, что о нем забыли раньше, не дав даже пригубить славы, не говоря уже о величии. В скитаниях прошло три месяца.
Однажды возле рисового чека Ян Ксу увидел девушку. Простая крестьянка в черной юбке и голубой безрукавке из хлопковой ткани только что закончила полоть сорняки между нежными побегами риса, и выбравшись на сухую поверхность, теперь машинально отжимала мокрый подол юбки, внимательно глядя на воду, словно увидела там что-то интересное. Заходящее солнце заливало округу красноватым светом, и поверхность воды сияла как расплавленное золото, мешая цвета от багрового до лимонно-желтого.
Ян Ксу подошел ближе, но девушка даже не испугалась.
- Что ты видишь в воде? – спросил он усталым хриплым голосом.
-- Карпы. Я выпустила в воду мальков карпов и теперь они подросли, - ответила девушка. – Ты знаешь, что выросший карп превращается в дракона, если проживет три года? А у нас они живут мало, только до сбора урожая.
- Тебе нравятся драконы?
- А кому они не нравятся? Они летают так высоко, куда выше птиц, и красивые – желтые, красные, белые…
Ее лицо было лишено изящного овала, напоминающего тыквенное семечко, простое круглое лицо с упрямым подбородком и узкими щелочками глаз. И вся она была такая крепенькая, плотная. С сильными руками и толстыми ногами. Ян Ксу покосился на ее «железные лотосы», обутые в грубые соломенные башмаки на деревянной подошве.
- Куда ты идешь? –спросила девушка, заметив худобу и измученный вид беглеца. Цепким взглядом охватила и припорошенные пылью волосы, кажущиеся седыми, и согнутую усталостью спину, и темное лицо с припухшими веками. – Куда вы идете… дедушка?
- Не знаю, - ответил тот. – Не знаю. Иду, пока ноги несут.
- Тогда будьте гостем в моем доме. Я – Сянцзян.
Дом состоял всего из одной комнаты и маленькой прихожей, поэтому, согрев котел воды, Сянцзян стыдливо удалилась, предложив гостю чувствовать себя как дома. Когда же вернулась, то очень удивилась, обнаружив вместо старика молодого человека, почти юношу, с бледной кожей и тонкими пальцами. Его волосы лежали блестящими прядями на плечах и спине. Словом, из неприметного карпа вылупился прекрасный дракон в тот самый момент, когда никто этого и не ожидал. Надеясь увидеть немощного старика, девушка настолько растерялась, что и описать нельзя. Принимать у себя молодого человека, да еще в такую пору – не дурно ли это? Ян Ксу заметил ее смущение и, конечно же, все понял, ведь он вырос среди знати, хотя бы и в роли слуги, и поэтому знал правила хорошего тона.
- Ты не замужем, - сказал он то ли вопросительно, то ли утвердительно.
- Нет, конечно, нет, - ответила она. – Кому нужна сирота без приданого и без красоты? Да еще и рожденная в год Тигра? Забочусь о себе сама.
- Нехорошо женщине быть одинокой. Каждый обидеть может, - пробормотал Ян Ксу.
- Что же делать? – развела руками Сяндзян. – Нет у меня никого в целом свете. Не ложиться же и помирать. А ты кто? Как твое имя?
- Мин Цзо Чжу, - быстро назвал Ян Ксу заранее заготовленное имя и подивился, как чуждо оно звучит, будучи произнесенным вслух.
- Сколько же тебе лет?
- Восемнадцать лет я прожил на этом свете. И все впустую.
Сяндзян покраснела, услышав в этих словах больше, чем было произнесено. Ведь существовали определенные формулы этикета, и в совсем простой фразе часто крылся иной смысл.
- Мне двадцать два года, - ответила она, поклонившись. - И все прожиты впустую.
Таким образом Сяндзян благосклонно приняла предложение нового знакомого, и в час кабана молодые обменялись чарками с рисовым вином.
Почему Ян Ксу, а ныне - Мин Цзо Чжу решил так скоропалительно жениться не удивляет. Он устал от долгого бродяжничества, от бегства и чувствовал, что долго так не проживет. А в случае женитьбы у него появлялся не только дом, но и другая судьба. Наутро пригласили даосского монаха и получили благословение за пять медяков. Ведь оба оказались сиротами и благословение им получить было не от кого.
Господин Мин умел читать и писать, поэтому устроился на службу к местному учителю, которому до зарезу требовался помощник. И жизнь потекла как по накатанной дороге.
Устройству на службу предшествовал еще один разговор.
Учитель Хо был человеком любознательным, поэтому услышав имя нового помощника, удивился:
- Мин? Наследник императорского дома?
- А что такого? – возразил помощник, - всем известно, что великий Тай-цзу, основатель династии был сначала крестьянином, а потом стал императором. Наследников у нынешнего императора много, и не все из них еще достигли величия.
- Хе-хе… Надеюсь, что твои устремления к величию не помешают тебе выполнять простую работу?
- Да я и слышать не желаю ни о каком величии, - весело ответил Мин Цзо Чжу, с легкостью отрывая от себя кусок собственного прошлого. – И готов приступить к службе.
В последующие двадцать лет наш герой прилежно работал, учился премудростям и, в конце концов, сделался великим учителем Чжу. Он всегда помнил слова великого Лао Цзы: «Будьте последними. Идите по миру так, словно вас и нет. Не будьте компетентны, не пытайтесь доказать свою значимость – это не нужно. Оставайтесь бесполезными и наслаждайтесь. Вы оцениваете людей по их полезности. Я не говорю, что вы не должны делать ничего полезного. Делайте полезные вещи, но помните, что настоящий и величайший опыт жизни и экстаз приходят от делания бесполезного. Он приходит через поэзию, живопись, любовь, медитацию. Величайшая радость наполнит вас, только если вы способны сделать что-то, что нельзя свести к товару. Награда — духовная, внутренняя, она проявляется энергией».
Вот так Чжу старался быть последним, продвигаясь постепенно к тем высотам, где уже нет ни соперничества, ни зависти. Где нет толкотни за чужое место, потому что есть свое. Глупый, наивный и жадный Ян Ксу переродился в безмятежного мудреца Мин Цзо Чжу. Хотя одна тревожная мысль часто нарушала эту безмятежность, и тогда он принимался раздумывать о прошлом, и сомневаться в настоящем, размышляя о ничтожности своей теперешней жизни, которая могла пойти по другому руслу, если бы он сам все и не уничтожил.

Учителя Чжу разбудил шум, доносящийся с улицы. Он быстро поднялся, тревожно ожидая плохих новостей. Такое происходило с ним в минуты расслабленности, когда разум становился неуправляемой стихией и настойчиво напоминал о прошлом.
Осторожно отпер ворота и высунулся наружу. Улица была полна людей.
- Что случилось? – спросил учитель Чжу у первого встречного прохожего.
- Ждем приезда нового цзунду, наместника, - словоохотливо ответил тот. – Хоть полюбуемся на чужую роскошь.
А в конце улицы уже появилась процессия. Четыре человека несли паланкин с откинутым пологом, на носилках восседал важный человек в темно красном халате с вышитыми драконами. Слуга, почтительно державший шелковый зонт, шел рядом и внимательно следил за тем, чтобы ни один луч солнца не коснулся чиновничьего лица. Следом двигалась свита, а также шли барабанщики и музыканты. Через каждые десять шагов паланкин останавливался и цзунду небрежно кивал ликующим горожанам, что должно было означать поклоны, предписанные традицией.
Учитель Чжу всмотрелся в лицо, показавшееся ему знакомым и обомлел. Он узнал в великом цзунду бывшего слугу Дей Тан-сина, кухонного мальчишку, самого жалкого из всех слуг. Чиновник встретился с ним глазами и побледнел, несомненно, он тоже узнал прежнего товарища, казненного за убийство господина еще во времена оны.
Но каким же смешным казался этот раздутый от важности чиновник, смешным и жалким, словно кухонное прошлое так и не исчезло, а просто облеклось в шелковые одежды. В прежние времена маленький слуга каждую минуту напряженно ожидал наказания, и страх так и въелся в его черты на всю жизнь. И даже теперь, благополучный и величественный цзунду не смог изгнать из своих глаз выражение затравленного зверя.
Учитель Чжу насмешливо улыбнулся и поклонился наместнику. Паланкин протащили дальше и снова остановились. Слуга вдруг заметил мертвенную бледность, покрывшую щеки цзунду.
- Что случилось, господин, - в испуге вскричал он, - вам плохо?
- Дурной знак, - пробормотал цзунду, тряся обвисшими щеками. – Я увидел покойника. Злодея, казненного во время пожара в столице. Многие тогда говорили, что он колдун и специально вызвал огонь, чтобы отомстить. Как думаешь, он явился, чтобы отомстить и мне?
- Что вы… Кто же решится мстить великому господину? Ведь вы здесь почти император. Даже призраки вас боятся.
- Не скажи, стоит только подняться, как сразу находятся недоброжелатели даже среди живых. И так всю жизнь в страхе живу, куска не доедаю, все думаю, как бы не обокрали, не обманули. А тут, можно сказать, самый большой злодей явился и грозит. Улыбается. Быть беде!
- Там нет никаких призраков, господин, вам померещилось.
Цзунду с трудом повернул толстую шею и оглянулся. Но среди разодетых горожан уже не увидел того, кто напугал его до полусмерти.
- И вправду, должно быть померещилось. Жара!
Наместник отдышался и продолжил свой путь. А учитель Чжу вернулся в дом, где Сяндзян уже накрывала на стол.
- Ты такой оживленный, - с удовольствием заметила она.
- Я счастливый, - ответил Мин Цзо Чжу, - Сегодня меня покинули сомнения.

Как бы мне хотелось произнести однажды эту фразу. Но обе мои жизни и среди людей, и в нашем секретном саду продолжают полнится сомнениями. Я гоню их от себя, но они приходят снова и снова. Вот как этот звук сейчас – звук «музыки ветра», по которой бьют капли, высекая унылый колокольный звон.