Белковьё

Охтничьи будни, в северном районе Забайкалья… Описываемые события происходили в середине прошлого века. Потому не следует понимать, что здесь пропаганда браконьерства. Тогда были другие законы, другие правила охоты. Многое из того, что в наше время неприемлемо, поощрялось государством, заготовительными организациями. Возбранялась только продажа пушнины на «чёрном  рынке». Охота была безлицензионная. Оружие и патроны продавались свободно, достаточно было иметь договор с заготовительной организацией.


                БЕЛКОВЬЁ

      Белковьё.… Как много было живого интереса, даже азарта за этим словом в прежние времена, когда пушниной занималось государство, была мода, соответственно был и спрос. Белковьё – это страда, которую с нетерпением ждали…. Белковьё тогда было исполнено смыслом и почиталось за доблесть, за молодечество. В районной газете «Советский Север» регулярно опубликовывались сводки по пяти колхозам района: план, проценты выполнения, денежная сумма добытой пушнины; всячески поощряли охотников. Успешных чествовали пофамильно – печатались заметки, кто, на сколько рублей сдал государству «мягкого золота»... А особо отличившихся даже награждали путёвками на ВДНХ. В РайПО специально для охотников оставлялись товары – продукты, снаряжение, патроны, безо всякого разрешения продавалось оружие.
 
      Не будем стыдливо оговариваться, что вот де кровь, жестокость, и не жалко ли было.… Как не жалко – конечно, жалко! Да только тогда об этом никто не думал! Всё это было предопределено, заложено в нас самой жизнью в тайге – с детских лет. К тому же всё перекрывал элементарный азарт.… А волк, соболь, рысь, таймень, наконец – это не профессиональные убийцы? Но иначе они не могут, в них это так же предопределено и заложено природой, как, впрочем, в какой-то мере и в нас. И, если уж рассуждать о гуманности применительно к охоте, то тогда стОит задасться вопросом: а что такое – клеточное звероводство? Да то же, что и охота – с той разницей, что животинка здесь в более жалком и обречённом положении, чем дикое животное. А в остальном – да, то же самое! И потому рассуждение о гуманности здесь будет не менее как ханжество! Ну и, наконец, отдаёшь себе отчёт, если не стрелишь ты, то стрелит кто-нибудь другой, который заморачиваться не будет. Тогда, зачем другой, когда этот грех можешь взять на себя сам ты?
 
      Не знаю, насколько это было вообще допустимо – не мне судить, но отец доверял мне тозовку (всё-таки – оружие, тем более, нарезное) лет с семи, с которой летом я охотился на бурундуков. И даже давал стрелять в пятно из дробовика, что мне с первого раза не понравилось… из-за отдачи при выстреле. Как-то раз, уже поздней осенью, в тёплый серенький день, отец, взяв литовку, верёвку, а на плечо – тозовку, позвал меня с собой. Ему надо было принести вязанку вётоши на подстилку корове. И он, пока сам будет косить, предложил мне походить с тозовкой по Уктану (уктан по-эвенкийски – отдельный припойменный лес) и поискать белок. Что говорить, я был рад этому! И довольно скоро я нашёл белку. Она сидела от земли низко и неподвижно, вероятно, отшишковалась и теперь просто грелась. (До сих пор помню вид этой лиственницы и позу той белки, хотя дерева уже нет – когда-то упало и сгорело во время весенних па;лов). Дальше я нашёл ещё одну белку и вернулся довольный собой. Ещё бы! Бурундук у пушнозаготовителя Конорева стоил пять копеек, а белка – ничего себе! – целых десять рублей!  А две белки – двадцать рублей, фантастическая сумма! Это целый килограмм карамели «Пу;ншевая», даже больше! Что такое «пуншевая», я не знал, а спросить почему-то не решался. Может быть, потому, что невольно чувствовал, что этот вопрос с моей стороны прозвучит довольно прозрачно, то есть с намёком, чего я, конечно же, не хотел. Отец сдержанно похвалил меня, а я подумал, что это хорошо, но то ли ещё будет, когда вырасту большим!

      Помню ещё один день, который точно был воскресеньем, потому что я тогда учился в школе, скорее всего, во втором классе, и в этот день мне не надо было идти в школу. Отец с вечера предупредил, что «завтра с утра пойдём белковать». Пошли рано, ещё только рассветало, по Тунгокоченской «дороге», потом направо – в Эвенкийский ключ. (Название условное. Там эвенки обычно оставляли своих оленей на пастбище, когда ворачивались из тайги в посёлок – сдать пушнину, «нагуляться» до предпоследнего предела, закупить муку, чай, табак и прочее по мелочи…. А потом, «чертыхаясь», снова надолго исчезнуть в тайгу – на свежий воздух и вольные улОны). С нами была наша любимая Лютра. (Почему такая кличка и что означает – до сих пор не знаю, спросить как-то не доходило, Лютра да Лютра!). Этот день никогда не забуду, тогда я воочию увидел, каково настоящее белковьё. Лютра работала выше всяких похвал. Не успевал отец отстреляться, как она уже лаяла на другую белку. Четырнадцать штук за короткое время! К обеду мы вернулись домой. А спустя недолго папка, сдав в магазине пушнину, спросил, что мне купить. Я обежал взглядом полки. На одной из банок было написано «СЛИВКИ» и, думая, что это, наверное, маленькие сливы, которых я никогда не то, чтобы не пробовал, но даже в глаза не видел, остановился на вожделенной баночке. Каково же было моё разочарование, когда банку вскрыли – это были сгущённые сливки! Тем не менее, тоже хорошо. Тогда же, вдобавок, он дал мне десять рублей на моё усмотрение…
 
      Ещё до начала сезона мужики толкуют о видах на белку, как это в сельской местности обсуждают виды на урожай. Так и говорят: «Нынче белка видится…» (или не видится). Если, например, ты пошёл до лесОчка, наломать ерника на метёлку или что-то там надо вырубить, и увязавшаяся собака загнала на дерево белку – и раз, и другой, и так довольно часто – это и будет означать, что белка «видится», что бывает обычно в урожайный на лиственничную шишку год. Может «видиться» и в другой год, когда шишки вообще нет – убило заморозками в цвету. Но это ненадолго. Видно было, да не стало.… Это белка пришлая, проходная. Лиственничная шишка родится не каждый год. (Раз в 3 – 4 года). И падение температуры – всего на какой-то один несчастный градус со знаком минус в одну из ночей (под утро) конца мая - начала июня – может губительным образом сказаться на поголовье белки в последующие 6 – 8 – 10 лет. Благо ещё, что белка – плодовита, «сама сороковая»… Спасает белку сосновая шишка, шелушить которую много труднее, чем лиственничную, и тогда у белок в уголках рта – коросты смолы. И ещё она перебивается на грибах, летом подвешенных на ветках, и безошибочно находит и откапывает их из-под снега. По следам видно: вот бежит – прыгает, остановилась, покопалась в снегу, съела гриб и дальше. Не ищет влево – вправо, а точно по месту, значит, чует через снег. Скоро, видимо, съеденный гриб в желудке начинает разбухать, и она заворачивает к гайну (или дупло), на свою «фатеру». И там может находиться сутками, в силу безальтернативности долго переваривая далеко не диетический продукт. Бывает, сидит «крепко», так что не всегда её удаётся выгнать «на улицу» методом «шАборка», когда скребёшь пучком веток по стволу дерева. Насколько крепко сидит – вот тому подтверждение. Как-то спускаюсь ключиком, уже на подходе к зимовью. Вижу, на невысокой листвянке – гайнушка, и кругом беличьи следы. Тут она – точно! Подшумел – никого! Выломал сушину и столкнул гайно. Пнул, но даже после такого вандализма – никак, никого! Неужели ястреб-тетеревятник подхватил, утащил? Интересно, какое у неё утепление.… Разорвал шар надвое – как очумелая, из рук выскочила белка...
 
      Иногда шаборкнёшь – высунет головку из дупла, чтобы удостовериться, кого ещё там нелёгкая принесла, и, увидев внизу двуногую страшную нЕвидаль, в тревоге замрёт.… Так и подмывает стрелить по головке – тут уж точно шкурка будет без дефекта! Вот этого делать как раз не стоит. В конвульсиях белка может выбросить себя из дупла, а может и запасть. Здесь вероятности половина на половину. И случится так, что сгубил белочку ни про что. Так же предосудительна стрельба по гайнушкам, с целью выгнать белку на свет божий, как, впрочем, предосудительна всякая неприцельная стрельба. Попадёшь бедненькую «по лопаткам» и тогда уже не возьмёшь… Просто надо произвести более обширный и резкий повторный шаборк, и та, как ошпаренная, вылетит из укрытия и взбежит вверх по стволу.

      Нередко из дупла высунется летяга. Вобщем-то безобидная, но в некоторых случаях досадная нам зверушка. Каким образом? А вот каким. Ты только что взобрался по склону сопки, дико заросшему переплетённым багулом, вздохнул с облегчением, и тут подаёт голос собака – и где? – там, внизу! Бормотнув себе под нос что-то невразумительное, спускаешься обратно, снова продираешься через тот же багульник, подходишь и видишь – кого? – летягу! Тут уж, как говорится, извините меня! Не остановленная окриком собака с большой охотой поедает летягу. Как-то спросил деда Алтанаева: почему собаки с удовольствием «хАвают» летяг. «А им тоже кисленькое надо…» – был для него исчерпывающий, а для меня – загадочный ответ, уточнить который я тогда, к сожалению, почему-то не сдоумился.

      В голодные годы белка бегает преимущественно «понизу». Бегает много, пока не найдёт гриб. По снегу её можно подследить, особенно после порошки; собака же берёт на слух. Когда обдираешь, на ощупь разбухший желудок – будто камень перекатывается под пальцами….

      Если шишки нет, местная белка голодует и долго остаётся невЫходной, хотя этому способствует, конечно, в первую очередь, затяжное тепло с осени. Невыходная (не «вышел» мех) – тогда шкурка с чёрной мездрой или «вожжанка» – подобно вожжам, чёрные полосы по бокам от головки через передние к задним лапкам. «ВЫходную» белку можно определить по внешнему виду, на расстоянии, прежде всего, по наличию кисточек на ушах, по пышности хвоста, а потом – и по цвету меха. Невыходная глядится более невзрачно и чем-то отдалённо напоминает бурундука. Такую и стрелять не надо, позднее «дойдёт».

      Поначалу, как это вОдится, белкуем «из дома», то есть в окрестностях посёлка. Народу не много, и особой конкуренции, в принципе, нет. Но когда ближние места уже обелкованы, приходится заглядывать по возможности в дальние угодья. С годами у меня «выросло» четыре избушки, километров (в среднем) восемь одна от другой, и тогда охват стал гораздо шире. Появился снегоход «Буран», но использовать его в пору белковья не всегда предоставлялось возможности по элементарной причине: редкий год снег выпадал рано. Поневоле для заброса «горючего» приходилось «запрягать» своего неизменного (чуть было не сказал незаменимого) «коня», а именно – понягу за плечи. (Хотя для этой цели годами мобилизовывал и коня – без кавычек – до времени, пока его не задавили волки). Поняга, проще говоря – это доска с лямками, к которой ремнём приматывается мешок с грузом.

      Между людьми с давних времён считается, что покрошить одну – две картошки в котёл с супом бывает никак не вредно и даже весьма уместно, и я, должен признаться, придерживаюсь того же мнения. Но только один существенный недостаток имеет этот продукт – боится мороза. Потому клубни средней величины, предварительно промыв и просушив, закладываю в меховые рукавицы. Вот, значицца, когда заряжаешь этот «поняжный» мешок, проявляешь чудеса смекалки, находчивости. Например, банка варенья, банка овощного салата, перенасаженный топорик в голом виде «не любят» друг друга. Мясо, хлеб, бутылку солярки для лампы – всё в отдельные пакеты. То – надо, это… пятое, десятое.… В итоге мешок до;верху. Ого! – от пола не оторвать! С такой, пудовой котомкой, понятно, прямым ходом, только до зимовейки. Назовём всё это мероприятие забросом. Как на горку санки, как всякая подготовительная работа…
 
      Шаг по шагу, шаг по шагу.… На кого работает время? Но недОлог, надо признаться, запал.… И прежде чем остановиться отдохнуть, приглядываешь бугорок, опускаешься так, чтобы самому быть ниже котомки. Оползая вниз, ослабляешь натяжение лямок. Когда выравнивается дыхание и тук сердца, взбадриваешь себя: «Ну что, по коням, братан!». Выпрямиться не сразу удаётся. Поворачиваешься полубоком и, помогая руками, отрываешься от земли и стараешься утвердиться на ногах, что тоже не сразу удаётся, потому что мотает из стороны в сторону. И снова шаг по шагу, шаг по шагу.… И несколько раз «по коням!», и шаг по шагу, пока, наконец, таким образом, не доберёшься до зимовья. «ВОТ моя избушка, ВОТ мой дом родной, ВОТ качусь я в санках, ВОТ с горы крутой…» – ничегошеньки ей не сделалось, стоит, как стояла, опуржённая лиственничной хвоей, и площадка перед входом под ковром той же хвои. Спокойный, невозмутимый, дружелюбно - доверительный вид.

      Первым делом освободиться от котомки и затопить печку. Потом, с постоянно прописанным здесь ведром и топором в руках (чтобы обвалить ледовые крылья и, не опасаясь провалиться, зачерпнуть воду) – метров сто до реки. Перекат открыт, и посередине плёса – чёрная лента текущей воды. Вечером надо под перекатом попробовать порыбачить хариуса.… Для того предусмотрительно имеется, то есть, не забыта удочка и варёный бормош в пластиковой бутылке.
 
      Пока ходил по воду, в избушке – тепло. Ставлю чайник и большой котёл воды согреть на мытьё. Оттереть клеёнку, перемыть посуду, что осталась от прежних походов. Мыши, мало того, что по столу без тапочек бегали, они ещё и устроили здесь отхожее место. Не просто деликатные гости, а жильцы на готовенькое – с этим населением мирное сосуществование невозможно! Горностая на вас нет! Зато есть три плашки – имейте в виду, «чикаться» с вами не буду!

      Теперь можно разобрать котомку. Что – в кладовку, что – в прибитый к стене ящик снаружи, что – под нары на пол, а что – на подоконник, на полки. Тут всему должно быть своё место. Не шутки шутить сюда пришёл, а всерьёз, насколько хватит продуктов. Нечего ширикАться до деревни взад – вперёд. У меня товарищ есть, с ним не заскучаем. У него своя лёжка под навесом, укрытием от всякого там безобразия с неба… Дар, Дарка, Дарий, Даркаша и, наконец, дядя Даркаша, как бывал именован в разное время в зависимости от душевной погоды хозяина.… Это пёс. Всем вышел Дарка, и досадно лишь одно: в деревне на правах добровольца присвоил себе роль околоточного надзирателя. Брал переулок насквозь в оба конца: ни одна собака не пробежала, не будучи остановленной, ни один ханыга в поисках рюмки, ни один добропорядочный человек не оставался не облаянным. При том был не злоблИв, не хватал, как некоторые собаки, молча и сзади.

      Предстояло подпилить сухих дров, что я и сделал, но не сразу, а после того, как навёл приемлемый порядок на зимовье. Напилить сухих дровец надо на растопку, на варку. Полотно двуручки вихлЯло – тогда перебил ручку снизу, и пила стала устойчивей… Сырые чурки, пролежавшие на земле лето, колол крупно, на подкидку. Между прочим, специально оставляю напиленные прошлой зимой чурки лежать на земле, чтобы не высохли, чтобы подкинутые на жар, медленно шАили и, таким образом, ночью поддерживали бы в избушке ровное тепло.
 
      Кубиками нарЕзал подмороженное мясо и кубиками же накрошил картошку, залил в котёл воду, посолил, бросил горсточку капусты – всё сразу – и поставил так называемую скороварку. Дяде Даркаше на ужин запарил овсяные хлопья, настелил ему вётоши. В избушку с запасом натаскал и рассортировал под нары дрова: берестинку, сухие веточки, щепки – на растопку, мелко - средне колотые – на варку, толстые, сырые – на подкидку. Всё раздельно и, чтобы было под рукой. Заправил лампу, протёр ламповое стекло. Кажись, с таборными хлопотами – всё.… А! - надо ещё плашки насторожить! Это мы сейчас, «всегда пожалуйста!».

      Вот и день под зАнавес. Пора попробовать на удочку, пока не отемнело. Разлив по котлам остатки воды, беру 15-литровое ведро: лишняя не будет, всё равно попутно. Дарка было вскинулся за компанию, но, увидев меня без ружья, потерял ко мне интерес и снова – на лёжку. На мягкой сухой вётоши – браво!

      Против взвоза на берег, под перекатом, недалеко от струи, топориком пробил две лунки, забормошИл. Не сразу «клюнуло». «Не шибко-то и надо…» Потом раз за разом выдернул двух хариусов. Через минуту ещё и ещё. И пошло, и поехало.… Хватали беспрерывно! Весь лёд засорил вокруг! Живая каша! Крупный и средний хариус, мелкого почти нет. Уже темнело нешуточно, надо бросать! Набрал полное, доверху ведро. Даже «выпрыгивали» через край.

      Надев налобный фонарик, разложил рыбу на доски, на заморозку (чтобы не смёрзлись кОмом). Пока рыбачил, во все три плашки попались мыши. Выбросил и перенасторожил.… Вынес корм Дарке.
 
      За день натоптался.… В избушке благостное тепло. И тишина была до звона в ушах… Слышно, как вставал с лёжки Дарка, хлопая ушами, отряхивался. ОтбегАл оправиться и снова, слышно, гнездился на лёжку. Оползал в сон, слабо цепляясь обрывками сознания.… Будто схлопывались на зубах пузырьки от шампанского … а потом и вовсе поползла какая-то безобидная чушь, белиберда…
 
      Ночью, в темноте, был настоящий шабаш чертей. Хлопали плашки. Выкидывал мышей, и плашки снова хлопали.

      Но вот и утро! Как ни долго было ждать – сие событие не проходило мимо.… После удачной ночной охоты, захотелось новенькой... И Дарка начинает её ещё потемну. Белка активна спозаранку. Через дверь слышу, куда-то бросился и сразу залаял. Стрелять – пока не видно мушку. Собираю рюкзачок – «тормозок». Развидняется быстро, и вот у меня – первая белка, на новом месте. Только было зашёл в зимовьё, Дарка загремел снова. «Ты дашь мне, ё-кара-ганэ, обуться – одеться?!» Весёлое начало! Чувствуется, морозец… ХайрузА, вытянувшись в стрелку, примёрзли к доскам. Приподняв доску вместе с рыбой до уровня плеч, опустишь её в свободное падение. Хлопок – отлетают без видимого повреждения. Собрал в мешок – и в кладовку, на полку. Пока надеваю за плечи рюкзачок, закрываю дверь, беру сошки, тозовку – Дарка крутится под ногами, не зная, в какую сторону я сейчас пойду, а с первыми шагами, определив направление, с воодушевлением устремляется вперёд. Ну, что ж, как говорится: «Господи, благослови!».
 
      Маршрут строим методом исключения из вида тех мест, где белки нет и быть не может. Знание рельефа и состава леса предопределяет успех охоты. Лесные пожары оставили острова нетронутого огнём леса по северным склонам сопок, хребтов. Сюда тяготеет живность, предпочитая для своего обитания пересечённую местность, избегая открытых мест. Это – естественные резерваты. В годы, урожайные лиственничной шишкой (когда глянешь по вершинам – шишка блестит), белка держится по ключам, так называемым шилькИнам, и по куртинам спелого леса. В грибные годы, без шишки – белка по чащобе.

      Тайга наша – светлая. Иной раз сам увидишь белку, на расстоянии. Особенно в движении или же шишкующую на суке, в некотором удалении от ствола на фоне неба. Такой чёрный комочек, черновинка, случается, оказывается «ведьминой лапой», наростом веточек. На самом же стволе белку распознать можно только вблизи, и того труднее будет, если она, напуганная, «влипнет», то есть, втянет головку и прижмётся к стволу. Порой, такая белка скользящим движением прячется за ствол. Другая же – ведёт себя безбоязненно, глупо. Не ведает белочка, что шишковать на ветке, а не у ствола, тем более, на молодых листвянках для неё опасно смертельно. Такую белку видно издалека.

      А воздух – хоть на кубики нарезай! Тонкий морозец пощипывает ноздри, холодок проникает в глубину лёгких. Будоражит душу новизна восприятия. Пряная свежесть морозного утра. Фиолетовые бархатные сумерки напоены ментоловой свежестью. Хребты, распадки, казалось, таили в себе удачу – заманчиво, многообещающе. (Но… поднимается солнце – с разочарованием обнаружишь гари, пустоши. Так лицо человека в затемнении выглядит красивее, чем на свету, когда ты можешь увидеть на нём досадные недостатки, изъяны…).

      Вскоре Дарка подаёт голос, раскатистый, отрадный. Работа началась! Белка на высокой лиственнице, на высоте в полдерева. Уже отшишковала, а сейчас присмирела. После выстрела на секунду - другую замерла и откинулась. Хороший выстрел, в головку. Пока она падала, цепляясь за ветки и раскачиваясь; отцепляясь и дальше падая, и, таким образом, задерживаясь – успел подбежать и несильным, но ощутимым тычко;м сошками в бок, с одновременным резким окриком, умерил пыл Даркаши. Нельзя позволять, чтобы давил стреляную белку – собачья слюна вредоносна для меха, и, кроме того, потом на мездре остаются дефекты в виде кровоподтёков. Уже на земле, белка, если не придавишь её сапогом, всё ещё продолжает сильно биться в конвульсиях. Дарка смотрит на картину безумными глазами, не решаясь наброситься.… Отжимаем кровь пальцами, не допуская затекания на мех, то есть, держа белку головкой вниз. Промокаем хлопчатобумажной тряпкой, крепко удерживая, пока не пропитается.… Теперь, бедненькую – на бусурУгу, в печальный коллектив.…

      Со второй белкой получается конфуз. Раз за разом промахи: что такое? Неужели сбил мушку? Оказалось, под прицельную планку в чаще попал обломок сучка...  Недосмотрел и прострелами загнал белку на самую верхушку, где её скрывали веточки. А веточка, даже малая, отводит пулю. Долго ходил кругАми, высматривал головку, и всё-таки, с какого-то места, удалось углядеть... Стрелять предпочтительно по головке в профиль, чтобы на вылете пулька не повредила шкурку, а то получится: попал «в глаз», а вылетело – «по лопаткам», в итоге – большой дефект.
 
      Сразу в двух местах в сторону посёлка слышится отдалённый собачий лай – народ не сидит, идёт страда. Поневоле чувствуешь себя не только на линейке готовности, но непосредственно на передовой. «А чем я хуже, я ведь лучше всех пою…».
 
      Дядя Даркаша по белке знал своё дело примерно. Далеко не уходил, почти всегда на виду. Можно было наблюдать, как он неспешно трусИт по одному ему вЕдомому пути, изредка останавливаясь, поворачивает поднятую голову, вслушивается. И, если пошёл на махАх, значит, скоро залает. Чаще всего, так оно и происходило. Брал в основном на слух. Хорошо было с ним по чернотропу! Он далеко слышал белку, бегущую по сухой листве; слышал и неподвижно шишкующую.… Утром белки бегали, грелись, а, как отпустило, высыпАли на лиственничное редколесье семенников.

      Несколько раз в зарослях ольховника и в ключах видел рябчиков, но не стрелял: Дарка был неподалёку, на виду. Сбитая с толку щелчком тозовочного выстрела и в дополнение – шумом перелетающих рябчиков, собака бросает основной поиск и напрямую бежит на выстрел, тогда как до этого просто не обращала на птицу внимания. А, если уж схватит подстреленного рябчика, то теперь примет эту дичь за объект охоты и после – будет бесплодно гоняться … в ущерб белковью. Стрелять рябчиков на виду – портить собаку-бельчатницу. Если когда и стрелить, то прежде надо посмотреть, нет ли её где-то поблизости.

      До полудня дела идут куда с добром!
   - А ШО, если мы с тобой чаевнём.… Как на это смотришь? – вопрошаю товарища Дария.
   - ………………….. ?
   - Пускай нам будет хуже: так тому и быть!
      В ключе надолбил ножом в котелок желтоватого накипного льда. Вскоре чайкест готов. Ломтик сала с хлебом, кусочек сливочного масла опять же с хлебом, чай костровой, белёный сухим молоком, шоколадная конфетка – чего ещё надо! – это же просто знатно!

      Чтобы не пачкать сажей содержимое и внутренность рюкзака, котелок – в специальный для того брезентовый мешочек.

      Где-то в удалении ворон придуривает – благодушно ко;кает, ку;ркает… Его не заботят грядущие морозы, голод. Живёт себе одним днём и радуется… (Нам бы так, когда не в наших силах что-либо у себя изменить!)

      А мы, с моим товарищем, продолжаем своё дело с не мЕньшим энтузиазмом, чем начали с утра. Тому способствует хорошая погода, добрый, только что состоявшийся чай и боевой настрой…

      Хребты на западе сгущённо синие под лиловым небом. Валами накатывает низкая слоистая облачность. И никакого ветра. Всё тихо, мирно, значительно.…

      Иду к зимовью, как папуас или шаман, с тяжёлым ожерельем через плечо из вздёрнутых на бусурУгу  белок. Продуктивный день. С берёз набрал в рюкзак на растопку лопнувшую, задравшуюся завитками бересту.

      Сквозь редколесье и подлесок вечерняя заря гляделась верховым холодным пожаром.

      Дарка, подбежавший к зимовью вперёд, обследует площадку перед. НюхтИт и, как вижу, что-то съедает. В стороне, с притворной, показательной, деловитостью, а, на самом деле, бесцельно, перелетают с ветки на ветку две кукши. Всё понятно. Утром, уходя, забыл занести в кладовку досточку с кусочками мяса, оставшегося от вчерашней готовки. (Была на ящике, прибитом к стене). Так и есть: досточка голая, с кляксой птичьего испражнения. Вот воровки! Даром это вам не пройдёт! А Дарка, закусив чем бог послал – сразу на лёжку. Опять же браво!

      Досаждают эти кукши-воровки: ничего нельзя оставить на улице не закрытым надёжно (улица - имеется ввиду, скажем, тот же специально подвешенный снаружи ящик для продуктов, полка, да и просто – чердачное перекрытие зимовья). Расклюют, сбросят на пол.… Пакостят по-воровски, в твоё отсутствие. А по путикам – спускают, бесцеремонно лезут в настороженные на соболя капканы. Пустая, сорная птица – ни уважения к ней, ни жалости.
 
      Затопил печку, выкинул из плашек мышей. Как и утром – из всех трёх. И тут же, «не отходя от кассы», насторожил два капкана №1 на кукш, один на ящик, другой – на кладовку, примыкающую к стене. После чая с нехитрой закуской дозаправил лампу, добавил под нары дров, поставил в котле вариться мясо. Воды у меня на сегодня больше нет: вчера вместо воды принёс рыбу. С ведром, прихватив большую кружку, топорик, а заодно и удочку, иду на речку, на вчерашние лунки. Как-то сегодня, интересно.… Никак! Ни одной поклёвки. Значит, вчера оказался «в нужное время в нужном месте»! Кружкой начерпал воду из лунки. Пока ходил на речку, в капкан, что на кладовке, залезла кукша и в одну плашку – мышь. Дальше хлопотал ужин – себе и дяде Даркаше.
 
      Обрабатывал белок у порога, сидя на нарах. Дверь приоткрыта, топится печка. За порогом – темнота, тишина. Отпускаю лёгкий, призывной при;свист. Тут как тут – у проёма появляется Дарка.
   - …………………………… ?
      За задние лапки, подаю ему тушку. Дарка вежливо приближает морду и, резким ца;пом перехватив тушку по середине, отбегает в темноту. Слышен хруст косточек, а полминуты спустя он снова у двери.
    - ШТО, скушал уже?.. Ай, умница! ИШО будешь?
    - ………………………………?
   - «Хап!»
      Третья, четвёртая, пятая, шестая…
   - ………………………………?
    - До семи ШШитать умеешь?
   - ………………………………?
      Вот так: шесть белок стрескал – глазом не моргнул и не сказал: «Сада!» («Спасибо!» – по-бурятски), а седьмую унёс на «закопушку».

      Назавтра отловил последнюю мышь (в том числе и в кладовке) и последнюю кукшу. На какое-то время.… Эта «братва» появится ещё, но определённо будет обречена на ту же самую участь.
 
      И вот сбудется как-то, действительное за желаемое: незаметно поблекнет, замутится небо.… Исподволь нависнет затаённая тишь… Мотаясь в воздухе, вкрадчиво, робко появятся, замелькают отдельные мелкие снежинки… Сопки захмуреют, скислятся, обречённо укрываясь белым полотном. Поначалу дальние хребты, а скоро и ближние сопки окончательно потонут в серой пелене. Как ни то, в душе охотника – торжество, подъём! Скоро приоткроется занавес, что там нынче в тайге… Снег всё покажет! Первыми, наряду с белкой, выкажут себя зайцы. Они вроде тоже рады и, как будто, дивятся снегу: беспорядочные следы, казалось бы, бестолковые скидки… Скоро здесь сформируются тропки, на которых можно будет уже ставить петли. Где-то пробежит соболёк…

      Осознание того, что ты сам по себе здоров и без особых проблем способен «ломать сопки», придаёт силы, уверенность в себе. Прилежно, тщательно обувался - одевался, брал «тормозок» в рюкзак и шёл по спланированным с вечера маршрутам. Утрами при стрельбе стали подмерзать руки, потому надевал уже зимние рукавицы. Но поднималось солнце, и к обеду заметно отогревало. Рукавицы закидывал в рюкзачок, доставал утеплённые верхонки. На быстром шагу или в гору лоб потел. Тогда снимал шапку. От шапки шёл пар. Пятернёй взъерошив взмокшие волосы, ощущал приятный холодок…

      Лягушачьи знаки беличьих следов. На валёжине снег размяк, чётко отпечатались коготки. Значит, рядом где-то.…

      На досуге, предоставленном хозяином во время своей чайной церемонии у костерка, Дарка выгрызает в передних лапах между пальцами лёд, зализывает. А то – яростно, строчкой принимается выкусывать у себя на боку блох. Вдруг с места на махах бросился вверх по ключу и залаял. Это наверняка та белка, что оставила следы своих коготков. По выстрелу испугалась, выказала себя – вторая, доселе незамеченная. Шлепок пули по черепушке – белка замирает на секунду-другую и в конвульсиях сбрасывает себя вниз. Падает в снег, оказываясь в лунке. Так, что чернеет только хвост. Дарка, остановленный окриком, не осмеливается хватать и напряжённо взирает.… Отжимал кровь пальцами, потом зачерпывал ладонью снег, сильно сдавливал разбитую головку, о коленку отбивал и отряхивал налипшую красную, вобравшую кровь ледовую корку.

      Частенько белки были попарно, иногда два самца, но почему-то никогда двух самок…

      Такая охота, как белковьё, чем хороша. Если не руководствуешься методом «хАпа», тебе не приходится гнать себя на этой охоте. Когда захотел – отдохнул, захотел – чай сварил.…  Сам по себе «процесс» что увлекательная, захватывающая игра. А игра – процесс творческий. И в голову приходят всё хорошие мысли, потому что отринуто иное, что сейчас не нужно тебе, всё это ненужное оставил за скобками, на берегу. С тобой добродушный и  верный четвероногий товарищ – сама доверительность и простота – с которым  иногда разговариваем… в одни ворота.

      Через неделю все предполагаемо стОящие  маршруты уже были пройдены. Конечно, белку не всю подобрал, но надо что-то оставить и на расплод – нельзя всё подчистУю. Обратный переход до посёлка не был бы нагрузкой – «мягкая рухлядь» ничего не весит физически (зато весОма финансово), но рыба.… Впрочем, можно взять на жарёшку - другую, а остаток вывезти после, «Бураном».

      Прошумело.… Пролетело времечко, как один день. Что называется, «сняли сливки»…. Азарт осел, как пламя на угли. Охота превращалась в нелёгкую, сосредоточенную работу, называемую охотничьим промыслом. После однодневного отдыха с парной банькой предстоял вояж по дальним зимовьям.… В посуровевших условиях теперь уже полноправной зимы.