Трапперская охота

                ТРАППЕРСКАЯ ОХОТА


      Трапперская охота, как, впрочем, и любая другая промысловая (с собакой, с подхода, зверовая), предполагает охотнику с его стороны полную выкладку и отдачу. По этой части мало уместно выражение: «Охота – это картёжная игра». Здесь результат практически пропорционален вложенному труду, умноженному на коэффициент опыта, и может статься, будет не один, казалось бы, напрасно потраченный день.… Но тут у нас сейчас как раз тот случай, когда отсутствие результата – тоже результат. Позднее это будет или раньше, но понадобится тебе разведать те или иные места, а теперь этого уже не надо, это, считай, исполнено. Никто, конечно, на разведку не гонит. Можешь дома (в избушке) лежать, но что, скажи, ты вылежишь дома!..

      Когда посадить собаку на цепь и переходить на петли-капканы – это само собой будет видно. (Можно, конечно, ещё пособирать бельчонку.… Знал где, по каким местам, но надо оставить – пусть плодятся. Та единичная белка, в принципе тебе не даст ничего кроме того, что ты лишь не доберёшь своё в следующем сезоне). И как строить предстоящие путики – тоже будет видно само собою. В основном это обусловлено рельефом местности, составом леса, а намётки по направлениям формируются в голове ещё во время белковья. Наличие или же отсутствие живности внесёт свои поправки по ходу…

      Мало-помалу, снег к концу ноября подвалил изрядно. Тактика такова. Когда бензин дороже молока (а «Буран», как известно, «на аппетит не жалуется»), запас основных продуктов предпочитаем забросить сразу на базовое (так будем называть) зимовье. От базы до места основной охоты надо промять, продавить снег «Бураном». А с места, где будет оставлен снегоход, уже круговыми путиками, след в след, проставлять петли, капканы.

      Как всегда, по прибытии на базу, (да и на любое другое зимовье), прежде всего – печка. И сразу на печку котёл со льдом. Потом разобрать воз. А дальше всё то, что можно назвать одним словом – жизнеобеспечение. Дрова, вода, свет, варево, разборка провианта, какой-никакой порядок. Тут каждый гвоздик, забитый в стену, имеет своё предназначение. Каждая полочка для чего-то. Таёжный быт.… Три месяца. С перерывами, конечно. Но это всё ж не три дня.
Благоустраиваться надо более-менее основательно.

      Охота начнётся, не сходя с места, прямо в избушке. Здесь, в верховьях, правда, не водятся те длиннохвостые, наглые луговые мыши, зато хватает короткохвостых полёвок. Эти твари бесшумны, боязливы, но не менее пакостны. Вечером предстоит насторожить плашки с бесплатным для них угощением.
 
      Для продуктов имеется контейнер, собственноручно загнутый из листовой жести. Туда всё такое, что не предназначено для профессиональных нахлебников. Хлеб подвесил в мешке, «на улице». Пока не стемнело, откинул, отмёл снег перед зимовьем, сделал дорожки к «Бурану», к дровам, по нижним рядам сруба нагрёб снеговые завалины. Завтра «кину» заячьи петли по ближнему путику. А с обеда, как отпустит мороз, надо проконопатить стены.
 
      Дрова колол прямо в избушке и корьё-щепьё не убирал умышленно: обувь, ноги будут сухие и – тёплая «подстилка» под ногами. Когда начинаешь топить, из земли выступает сырость, и даже чёботы (обрезанные старые валенки вместо домашних тапочек) от неё не спасают.

      Ночь зимою в избушке – «как год». Печка – милый друг! – едва ли не самое главное, что определяет достоинство зимовья. У меня она сварена из баксового железа, но оставляет, как говорится, желать лучшего. Однажды побывала в преднамеренном рукотворном пожаре, когда у меня в моё отсутствие «доброжелатели» спалили зимовье в Нилькисе. И так бы оно ещё ничего, но дверцу в пожаре сильно повело. Была излишняя тяга, и потому шло много дров, быстро протапливалась. Нары в зимовье устроены таким образом, что затапливать можно не выпрастываясь из спальника. Растопка – береста. Рядом – щепки. У стены – сухие, тонкие дрова. Под нарами – сырые, на жар. Дрова нынче большей частью сырые. Так и не выкроил времени по весне, расколоть чурки хотя бы пополам. Потому колол потоньше и расставлял полешки подсушиться к стенке против бока печки. Чтобы не тянуло холодом через притвор двери, на порожек пристроил старую фуфайку и навесил понизу кусок брезента. То сделал, это… Котелок с чаем – побыстрее согреть – сунул в печку на угли. Согрев, поставил котелок сверху, на край. Затолкал сырую чурку и одно сухое полено сбоку, а после – закрыл воздушную заглушку. Пускай «шАит», держит ровное тепло. Окалина с трубы, разделки… падает в котёл – надо закрыть крышкой.
      Итак, вечеровать…

      Ночью, когда печка протапливалась, и зимовье остывало, от перепада температуры хлопали в углу закрытые крышками пластиковые пивные бутылки. В них до снега, ещё по белковью, приносил в рюкзаке воду из ключа, протекающего метров четыреста от зимовья, который сейчас наверняка промёрз, и теперь всю зиму придётся пользовать снеговую воду. (На первое время несколько льдин, обломив их с ледовых крыльев на перекате реки, привёз в нартах).

      С шорохом рассыпаются в печурке прогорающие угли, и на стекле оконца вызревают, сверкают пальмовые перья. Чуть слышно, скворчит керосиновая лампа.
      Пробой под крючок, шляпки гвоздей на двери побелели. Это о чём? Мороз! Интересуюсь, как будет завтра? «Что день грядущий нам готовит»? Бирюзовое, зеленоватое небо. Снег искрится под луной….
 
      Ночами просыпался, пил чай, читал, потом снова спал. Эти предрассветные часы исполнены тишиной… Душевный комфорт. Тишина – она не пустая, она – полная. Просто, в ней ты наедине с самим собой.

      Утром мороз: дунул – воздух шипит. Но сильный мороз долго не держится, два – три дня «подавит» и отпустит.

      Путики мои с годами в основном обустроены. Это прорубы по чащевитым местам, зАтеси на стволах, хоть и закорОстившиеся смолой, но достаточно заметные на небольшом расстоянии. Убраны поперечные ветровалины.

      Там, за гребнем, на южном склоне, вспугнул рябчиков. Птица в мороз смирная. С колена, последовательно на три стороны и, тем не менее, удачно подстрелил трёх. Прежде чем подбирать, хорошо заприметил место падения – найти их по такому снегу не всегда просто: падая, они пробивают в снегу лунку и в конвульсиях засыпают себя с краёв лунки. Один попытался ещё сесть на сук лиственницы, но не удержался и шумно свалился в ольховник, трепеща крыльями. Другой – перепорхнул на сук выше и спрятался за ствол. Этот хоть и мал, да «поумнее» страуса. Верно, «соображает»: если ему не видно «того», кто его вспугнул, точно так же «тому» не видно его самого. Суть противоположное «суждение», чем у большого «башковитого» страуса…

      Рябчики сейчас нужны на приманку соболям. Впрочем, надо признаться, хитрый субъект: грудку, ничтоже сумняшеся, забирает себе… Перо остаётся на шкурке, головка, ножки, крылья и потрошкИ в серёдке – всё вечером замораживается в развёрнутом виде. С виду соблазнительный… «Рябчик» да и только! И пахнет вкусно... И,  главное – будет совершенно бесплатно!..

      Проставил десятка два петелек на зайцев. Ну и как? Какие нынче виды? Да ничего «выдающегося». На уровне прошлого года. Как будто: ни больше – ни меньше. Соболёк бегает… След не крупный – маточка. Капканы ставить пока воздержался. Посмотрим, что там – поближе к гольцам. В сиверУ, без видов на кормёжку, кабарожка бродит, как неприкаянная… Рысьих следов нет.

      Вернулся на зимовье после полудня, специально пораньше, проконопатить стены избушки.

      Тёплый воздух выходит через размытую летними дождями разделку и щели верхней половины сруба, а холодный – подсасывается внутрь через щели нижней части сруба и неплотность притвора двери. Если сквозные щели верхней части наглядны снаружи по куржаку, то понизу приходится определять тыльной стороной ладони – по тому, как и где явственно тянет холодом. Лесной мох, настеленный при рубке стен, пересох, и лопаточка местами пролетает в паз насквозь. Забиваю лёгким топориком речной мох (был развешан половодьем на тальниках), предусмотрительно привезённый в мешке. Этот мох не крошится. Конопатить же паклей – на постельку мышам, птичкам... На вышке кое-где надувами дыбились куски куржака. Здесь тоже понадобится мох – уплотнить и присыпать землёй.

      Днём нахватаешься ртом морозного воздуха – ноют зубы. Днём грыз мёрзлый хлеб – вечером так же зубы ноют – все с подряд. Подшил накладной нагрудный карман изнутри фуфайки и, таким образом, разрешил проблему: ломтик-другой хлеба всегда будет талый.
 
      Разобрал котомку: что просушить – развесил, а что понадобится завтра – подготовил и, как бы чего не забыть, положил на видное место.

      Робкие восходы и захирелые закаты в декабре – самом глухом месяце года….

      Зайцевьё, если можно так сказать – универсальный промысел. Мясо, шкурки – само собою, но кроме собственно зайца, где-то рябчики взлетят и рассядутся, где – белка набежит, где-то колонок, а то и соболь будет грызть попавшего зайца, а то – рысь оставит свой след на заячьей тропе. Словом, определённо – интерес БУДЕТ. В процессе. Если рысь ходит по заячьим тропам, это нам желательный факт. Эта рысь будет наша.

      За все годы, насколько помнится, в петли, поставленные на зайцев, случайно попадались: три соболя (это, вообще-то, надо ухитриться!), две лисицы, одна небольшая рысь и одна белка (надо уж очень изловчиться, чтобы не «промазать» в заячью петлю!)

      Вороньё.… Кабы действительно было вороньё, а то всего-то два – три вОрона, но пакости на заячьем путике они устроят такие, что не обрадуешься! Уж-жасное делэ! Первых попавшихся зайцев расклёвывают подчистУю, до косточек, а дальше, пресытившись, пробивают грудную клетку, достают печёнку, лёгкие. В итоге заяц теряет товарный вид. Прежде чем ставить петли, поглядываешь на небо по горизонту, не пролетает ли где ворон, прислушиваешься, не куркает ли где.… Если заметил, бормотнёшь что-то такое неизящной словесностью по установленному адресу и поставишь, где поближе, всего несколько петелек, не более того, с тем, чтобы иметь возможность проверять их ежедневно, да поранее с утра. Сколько успеешь – выдернешь.… А дальше – без всякого сомнения, нужны Очапы, делать которые как-то «насобачился» ещё в котором-то, не помню, году (конечно, с этим мероприятием надо… до сильных морозов). Тогда так же зверствовало вороньё. Брал с собой подсумок  на лямке, в котором носил топорик, ножовку, заготовленные куски мягкой проволоки в моточках. Шёл вдоль заячьей тропы,  приглядывая нетолстое дерево метрах в полутора от тропы. Выбрав подходящее, в сторонке, чтобы не нарушать снеговой покров, ножовкой спиливал листвянку на жердУшку. Из вершинки сразу же  готовил полуметровый  колышек, оставляя на нём один укороченный сучок у верхнего конца. Топориком вбивал колышек  в мёрзлый мох,  рядом с тропой. Прикручивал проволокой жердь к облюбованному дереву на уровне груди, заводил вершинку под сучок и к концу привязывал петлю в рабочее положение. Попавшись в петлю, заяц начинал биться, расшатывал колышек, который вылетал изо  мха. Тяжёлый комель,  падая на землю, на перевесе вздёргивал бедолагу. До безобразия просто  и страшно сердито. И жертве меньше мучений. ВОрон такого зайца не трогал. Все целенькие.

      Вытаскивать отловленных зайцев – «нелёгкая это работа!». Замёрзли в самых разных, раскоряченных позах, торчащими лапами досадно цепляются, за что ни попадя, особенно по чащобе. Лучше всего выносить их на поняге, в большом брезентовом мешке. Обычно так (если путик не круговой): идёшь туда – отвязываешь, оставляешь зайцев на нашей тропе, обратно – подбираешь несколько (теперь уже можно считать штуками), укладываешь в мешок, который приматываешь к поняге. Последующих несколько, и снова – в мешок и к поняге. Так раза два - три, и полная загрузка! Если ещё остались валяться – сверху ерундушку какую-нибудь кинуть, спичечный коробок, например. Да хоть детскую игрушку или ту соску-пустышку, смех сказать, если бы таковая вдруг оказалась в кармане. ВОрону незнакомый предмет будет страшен. А соболь найдёт – будет грызть, что нам как раз и надо… Можно сказать, этот соболь – твой. Большой хитрости тут не надо. Иногда, в местах, где бегает соболёк, специально оставляем таких «брошенных» зайцев, с тем, чтобы, как это повадно ему, тот утащил свою находку в укромное для себя место – в пустоту под вывороченным корнем, в полость, в расщелину россыпи – что окажется вблизи. Там у него будет и стол, и дом, где он и останется, пока.… Насколько вынослив соболь – можно прикинуть: среднему человеку (60 – 70 кг.) понадобилось бы зубами протащить волоком груз весом около центнера на расстояние нескольких сотен метров по пересечённой местности. «Силён бродяга»!
 
      А как-то попался соболь передней лапкой в капкан на хатке, открутил проволоку и ушёл с капканом. «Где-нибудь обессилит, в чаще запутается, а то – завалится в яму…». Ничуть не бывало! Светлого времени не хватило догнать. На другой день следил и бросил – также времени не хватило. Решил, ушёл с концами.… Спустя несколько дней пересёк его «вОлок» далеко, как ни в десяти километрах от того места, где последний раз бросил его следить. Всё так же идёт.… Через неделю опять пересёк его след, уже в обратную сторону, без капкана. Перебитая лапка отмёрзла, капкан отвалился. Хорошо видно, идёт на трёх. А на другой день попадается – и где же – ровно на той хатке, где оторвался прошлый раз! Культя заросла, залубенела. Среднего размера кобЕль. Цветом, правда, не удался. Не очень хорош, но и не совсем уж плох. «Забыл» урок или так изголодался?
 
      На восходе солнца – подвижки воздуха, и потому становится холодней. Хиуз корёжит лицо.

      Вошёл в заснеженный кухтой  портал сивера, под арки берёз, коромыслом загнувшихся под тяжестью налипшего осенью снега, в ольховник, обросший махровой изморозью. С задетых кустов изморозь сыпалась за ворот, таяла на запястьях.… Всё тут заиндевело. Труднопроходимый переплетённый багульник, развалившиеся кусты молодого ольховника с острыми мёрзлыми почками (того и гляди, выколешь глаз) – порой, легче было продраться прямо через куст, нежели между…. Царственные чертоги, дух Арктики.… Дунул – шелестит, шипит воздух – мороз крепок, за сорок. От дыхания на шарфу и на шапке – куржак.

      На деревьях горят, пульсируя, мириады огоньков – это под солнцем от движения воздуха колышется кристаллическая изморозь. Тончайшие пластинки с лёгким шорохом по ольховым кустам ложатся блестящим панцирем на сугробы.
 
      На перевале хребта даже сухие веточки сплошь в чешуйчатой, сверкающей изморози. Тут непросто развести костёр. Сначала разгрёб ногой на стороны снег, растоптал гнилушки от старого пня. Натаскал сухих дров. Достал из кармана фуфайки берестянку. Сейчас, в мороз, огонь наводим знатный – не только что чай сварить, но и согреться хорошенько – а для того предусмотрительно имеем запас дров под рукой. То есть, останавливаемся в таком месте, где рядом достаточно сушняка, трухлявых пней.
 
     Метёлочкой из нескольких ерничИн выловил в закипающей воде собравшуюся в комок лиственничную хвою.

      По склону хребта, после пожаров поросшего мелкой порослевой берёзой и осинником,  обитает пара сохатых. Звери ложатся на вИдком месте; снег подтаивает под ними, и остаётся ледяная форма с отпечатками подогнутых ног. Везде следы кормёжки, бобы навоза…

      Зеленоватая наледь в ключе, покрытая инеем.… Всю зиму будет «соплИвить» аян, нарастёт бугром, растрескается на глубокие щели, которые также со временем зальются грунтовой водой. Сюда наведываются зайцы, по краям откапывают травку-сивОкту. Знать, питательная травка… Зайцы, бывало, отловленные здесь в прежние времена, всегда были матёрые, упитанные.

      Ерники в хребтах другого рода – отдельными кустами. Они короче, толще; развалены вкруговую, под снегом и куржаком. Редкие, отдельные кусты кедрового стланика…

      Часто на глаза попадаются размашистые строчки рябчиков на снегу, но самих как-то не видать.… Так сказать, разминулись во времени и пространстве.

      По ходу, где видны сбежки соболиных следов, приглядываешь выраженные местА – ключик, ложок, край россыпи и т.п., а рядом какой-нибудь застарелый пень, сухостоина, с которой можно сорвать отстающие куски корья. У куста багульника или семейки порослевых берёзок, валёжины, пня и т.п. отгребаем снег рукавицей до лесной подстилки, привязываем на проволоку и настораживаем капкан, дугами к себе.… По обе стороны – устойчиво – две корины на ребро, с боков подгребаем снег. Теперь закладываем приманку – половинка, четвертинка рябчика – чуть подальше пружины, а сам капкан слегка присыпаем берёзовыми листьями, пером. Сверху накрываем кориной – чтобы капкан не завалило возможным снегом. У входа в такую хатку не лишне насорить пером, трухой – привлечь внимание соболя со стороны. Никакой обработке капканы не подвергаю. И только те, в которые попадались раньше, предпочитаю вскипятнуть в котле, с добавлением веточек багульника, будучи «суеверным», что страдания попавшей зверушки каким-то образом останутся на капкане, не знаю, в виде чего.… Решительно сминаем, давим в себе жалость и продолжаем своё неблаговидное дело, а иначе как – иначе надо всё бросать, сидеть дома, варежки вязать...

      Когда соболи начинают тропить, то есть, где-то пробегАть по какому-то своему следу по нескольку раз, здесь и ставим капкан под след, который выбрали заранее. Сбоку продавливаем снег рукавицей и аккуратно выгребаем (у меня – «клюшка» из алюминиевой полоски) до лесной подстилки. Затем ножом подрезаем снизу снежный комок, застывший от уплотнения под тяжестью соболя. Лезвием, частыми движениями ножа, «подстрагиваем»  (подрезаем) снег под следом до тех пор (смотрим сверху в лунку), пока не замелькает нож, просвечиваясь через тонкую корочку. Теперь подводим сбоку заряженный капкан, привязанный к пОтаску. Маскировать или нет рукотворный «карьер»  – определённого ответа не имею. Попадались так и этак. Кто-то утверждает, что соболь может заподозрить неладное, особенно в светлое время или при луне и отвернуть в сторону. Потому, если время позволяет, и есть возможность (валёжина, с которой нетрудно снять ком снега и осторожно надвинуть на полость…) предпочитаю всё же скрыть следы своих происков…

      Вот свежий, после порошки, след рыси прямо по моей тропе. Какое-то время рысь шла точно в недоумении: что такое – сама по себе эта тропа, и кто её сотворил.… Но скоро, как бы спохватившись, она круто развернулась на месте (никак ей шибанула в голову догадка, тут что-то нечистое!) и, ступая в свой след, вернулась. А далее – ретировалась неряшливыми прыжками в сторону, в ольховник – не то за зайцем, не то, на всякий каверзный случай, куда подальше от этой непонятной жуткой тропы. Она шла скидками по склону хребта, и, думается, быть того не могло, чтобы не задрала в эту ночь зайца.

      А дальше по ходу обнаружилось, что сюда, оказывается, наведывался целый выводок! Тут надо задаться вопросом, как их ловить, когда наперёд знаешь, что реально твоим трофеем из них может оказаться последняя одна. Они же каннибалы – пожирают успевших ранее попасться в петлю, оставляя после себя валяться на утолованном месте только головы да лапы своей родни.

      И снова рыси шли по моему следу пока не «врубились», что дело это для них всё же неладное. Бросились в сторону, но потом, как наказание какое-то, опять натолкнулись на мой путик и учинили там разор на попавшихся в петли зайцев. Даже ни косточки, ни шерстинки; валялись лишь мёрзлые заячьи желудки.
 
      Там, на перевальчике, у меня уже была насторожена одна петля по одиночному следу. Прокол! И ведь не в первый раз! Знал, что надо прикручивать жёстко, но, скорее всего, руки тогда просто замёрзли.… В то время как плохо закреплённая проволока, проворачиваясь на привязи, ещё не работала на затяжку, зверь, ощутив нечто чуждое на шее, без паники сдал назад и благополучно высвободился – петля лишь слегка затянута эллипсом и немного сдвинута на сторону. К слову, рысьи петли предпочтительно привязывать к берёзке (осинке, листвянке) такой толщины, чтобы оная пружинила при рывке и, естественно, не сломалась бы.… На два - три оборота, и конец закрутить туда и внахлёстку обратно, а поверху намотнуть «усилительную» проволочку, которая у тебя предусмотрительно заложена в кармане фуфайки. Не то при рывке нешуточной силы, конец петли размотается, как на игрушке. «Сила есть – ума не надо!».
 
      Рысь в моих угодьях – гостья редкая. Но, может статься, она так же редкая и в других местах. Кроме того, говоря учёным языком, многое решает наличие кормовой базы, то есть, зайцев. В «пустыне» она не задержится. Рысь – охотник ходовой. Если поставить по её следу петлю, через какое-то время – не скоро, может быть, через месяц, и более, пусть и не всегда, можно стать обладателем трофея. Это говорит о том, что ход у неё замкнутый. И где её носит весь этот месяц, а то и более – можно только воображать. Идёт (или рысИт?), главным образом, гребешками отрогов, сопок, с хребта на хребет. Оно и понятно: видит и слышит сразу на два склона налево и направо, а спуститься, если надо, умеючи… недолго. И умеет она (он) это как кошка (кот). Бесшумно, внезапно, практически не оставляя жертве шансов на спасение.

      В одном месте по следам видел, как заяц, удирая от рыси, свернул с тропы к зарослям ерника «в надежде» там укрыться. Плохая «идея»! Рысь, срезав угол и, таким образом, решительно сократив дистанцию, в несколько диких прыжков настигла его и одним страшным ударом тяжёлой когтистой лапы прикончила.… По инерции её занесло и, проехав вместе с зайцем в лапах на косогоре, при торможении она взбороздила снег до лесной подстилки, до земли, выбросив на поверхность жёлтые куски слежавшейся лиственничной хвои и сухие сосновые шишки. Эта «чИкаться» не будет: сожрёт в один присест подчистую, вместе с потрохами и, сыто жмурясь, заляжет на дневную лёжку на обзорном месте.
   
      Успешно охотится не только на зайца, но и на быстроногую косулю, чему приводилось быть свидетелем, вернее, иметь случай освидетельствовать факт как таковой, дважды. Обратил внимание, чем это набит желудок, как камень? Разрезал – козья шерсть!

      А однажды более детальное расследование.… По путику осматривал заячьи петли. Поперёк моей тропы, где хожу след в след, снег взборождён, вОлок около метра шириной, просматривается в оба конца, и никаких следов решительно! Что такое? Присмотрелся, в какую сторону. Вверх, в сопку, но пока ещё не на крутизне. Метров через сто вижу, бугорок нагребён – снег вперемешку с берёзовым листом. Местами сквозь снег проглядывает козья шерсть, пнул – закопана коза, талая ещё, головы нет. Вокруг свежие рысьи следы – будто на парашюте сюда спустилась! Всё понятно: тащила козу и волоком замела свои следы. Как и где задавила – посмотрю завтра, а сейчас шустро за волчьими капканами домой, чтобы успеть насторожить их засветло… Время позволяет, но в обрез!

      Через два часа – порядок. Назавтра, против ожидания, оба капканы пусты. Не может быть, чтобы бросила, ушла! Дело состоялось на следующий день. Увидев меня, рысь каким-то змеиным движением, прижимаясь к земле, скользнула под нависающие кустики багульника на всю длину цепи и напряжённо замерла. Дабы не портить шкуру, ствол тозовки решительно, остерегаясь отчаянного обречённого броска, сунул в ощеренную пасть.

      Потом ради интереса обследовал место, откуда начался волок. Бродили две козы, кормились почками багульника… Рысь подобралась вплотную по заячьей тропе и в два - три прыжка повалила козу (та, застигнутая врасплох, или не успела преодолеть инерцию покоя, либо в панике просто натолкнулась на дерево). Протащила вОлоком метров двести, а зачем бы (когда можно было загрести снегом и на месте).... Для меня ответ один: значит, так ей было надо, и – точка! «Ей»… Превосходный крупный кот! Местоимение в женском роде здесь, как, впрочем, это было выше и будет ниже, употребляем обобщённо, к «фамилии», а какого рода физически, фактически в каждом конкретном случае – особой разницы нет. Хотя… есть, в цене шкуры, но об этом будет упомянуто ниже.

      Коль повелось мне говорить о рысях, приведу некоторые отдельные эпизоды, не связанные между собой. «Из дома» ставил петли на зайцев. И вот, повадилась у меня как-то лисица стервятничать на зайцах. «Я тебя кормить не обязался, – заочно объявил я ей решительно и замаскировал «подарок» в виде двух пружинного капкана №2. – «Вор должен сидеть в тюрьме!» Авось, старухе на воротник сгодишься…». Забавно, прежде чем подойти к «готовенькому» зайцу, на подходе, метрах в пяти по кругу, изроет снег, выбросив на поверхность палый ольховый лист (своего рода «устрашение» или же от торжества?).

      Иду по круговому путику уже в обратную сторону. Снял два зайца. Рысь в петле. Чем плохо? Хотя и небольшая, «сеголеток», прекрасный мех. Только лишь из-за размера уйдёт за полцены.

      Капкан на лисицу был привязан к пОтаску. Ага, попалась – пОтаском взрыхлен снег, самой пока не видать! Метров через сорок вижу: рысь! Запутавшись между небольшими листвянками, сидит живая – совсем не то, кого ожидал увидать! Ну и что теперь будем делать? (По петлям ружьё приходится, как ненужную палку таскать.… Стрелять некого, а чтобы поставить петлю или же снять, надо каждый раз снимать, приставлять к дереву – на снег не положишь. Да и цепляется по чащобе, сбивая с веток паданку снега…). Что – что делать: за тозовкой надо домой, вот что! Это километров, по меньшей мере, пять с грузом туда, налегке обратно и пять – со вторым грузом снова до дома. Минимум три часа в три конца. Без остановки на отдых, что, скорее всего, не получится. Успею ли до темноты? Делать нечего, надо попробовать.… А с какой-то подручной палкой «от греха подальше» лучше к ней не подходить….
      Тихонько обхожу сторонкой, подальше. Сидя недвижно, поворотом головы следит взглядом за мной. Не надо её подымать на дыбы – сильным рывком в «состоянии аффекта» может оторваться!

      Через два часа осторожно подхожу к месту – рыси нет! Вот так! «На «каждом собрании» говорил тебе: бери в лес тозовку, задавила тебя!.. Так тебе и надо!» Посмотреть хоть, где оторвалась, должно быть, не выдержала проволока.… Там две большие лиственницы одна за другой, в перспективе смыкающиеся в одно целое, и вдруг сбоку из-за ствола на мгновение показывается и исчезает рысья голова.… Ку-ку!
      Вернулся домой в полной темноте, на огни посёлка.

      Однажды залезла рысь в волчий капкан, предназначенный для росомахи. Шёл с тяжёлой котомкой, склонившись вперёд для поддержания центра тяжести через плечи. Памятуя, что где-то здесь капкан на росомаху, поднял голову и оторопел: прямо передо мной, чуть в сторонке от тропы плавно, на глазах, поднялась на ноги крупная рысь. Поспешно сбросил котомку, вскинул тозовку. Вот верно скажу: жалко было эту рысь, жалко! Исхудала – страшно смотреть! Попала в капкан давно, сколько, бедная, мучилась! Да лучше бы не попадала совсем! Тогда даже и следа её там не было…. Прости, Раиса, я не хотел тебе страданий! Это пропастина росомаха виновата!

      Дважды я хватался за ружье, по сути, без реальной причины.… Как-то подхожу к рысьей петле и вижу: что это! – рысь сидит, опершись передними лапами в землю (снег), сидит неподвижно, хотя наверняка слышит скрип снега под моей ногой. Потихоньку, напряжённо подхожу в полном недоумении.… Ба! Да она же мёрзлая! Петля натянута в струну. Толкнул её ногой – упала на бок, сохраняя ту же позу, только на боку. Как это! Почему не осела, не завалилась?..
      Где-то есть фотография: Бобка, я, та рысь – три «друга» в обнимку.… (Надо поискать).

      Другой раз…. Эту петлю не проверял долго. Наверное, больше месяца. Успел даже в город съездить, не припомню, по какой надобности. Уже посещала лёгкая тревога: а вдруг попалась, да росомаха надыбала…. За это время подвалило снегом, едва угадывался собственный след. Приглядываюсь, где след, мало обращая внимания по сторонам. И всё-таки боковым зрением мельком замечаю что-то необычное…. Пригляделся: из-за ствола ветровалины, огромной сосны, за мной наблюдает филин-не филин – да какой там филин! – это же рысь! До того необычная картина, что поначалу растерялся, но ружьё всё-таки изготовил. И тут вспомнил: где-то здесь у меня же петля! Не может быть того, чтобы рысь так наблюдала, тем более, в таком багульнике, да и в любом другом случае тоже… Просто не может, и всё!
      Получилось что: рысь перепрыгнула через ствол, а пОтаск, завёрнутый за осину, остался по эту сторону, и она, таким образом, повесилась; через ствол торчала лишь голова, которая и «наблюдала» за мной.
 
      А это уже из «другой оперы» – ружейная охота, с собаками. С братом пошли из палатки на белковьё, чтобы через километр разойтись каждый по своим маршрутам. Не успели разойтись – загремели собаки. Лаяли зло, азартно, вроде как не на белку.… И точно: на раскидистой (сказать, большой – будет мало) сосне, распластавшись на толстом сукУ, крупная рысь смотрит вниз, на исходящих лаем собак. Не подходя близко (не спрыгнула бы…), шёпотом на счёт «три» выстрелили «залпом». Тут же ободрали, вывернутую шкуру – в рюкзак брату. «Ты в очках – бери собак», – сказал Юрию и выждал, пока он не отойдёт по своему направлению вместе с собаками. Окинув взглядом сопки, наметил путь. И тут справа, на открытом месте, по редким, низкорослым ерникам увидел, собаки гонят кого-то (первым взглядом не понял, кого) под углом в моём направлении. Рысь! Скачет, короткий хвост – палкой кверху, собаки настигают её. Упала на спину, ударила враз обеими передними лапами, но Муслим по инерции перемахнул её выше лап. Рыжка к тому моменту ещё не подоспел. Там рядом отдельная сухостоина с отломившейся верхушкой, рысь вскочила и – к ней. Подтянувшись на передних лапах, упирается задними, перекидывает передние и снова, подтянувшись и упершись задними, перекидывает передние. Взбирается неуклюже, картинно. После выстрела грузно свалилась, и пошла кутерьма (как стрелял, не знаю, почему не наповал?!). Не зацепить бы собаку – изловчился втолкнуть кончик ствола в пасть, ляскали о металл зубы. Насилу отпинал возбуждённых собак (изорвут шкуру!). Захватив за задние лапы, с грузом через плечо – к перелеску, обдирать. Запаленные собаки рядом, побоку, хватают пастью снег. Вдруг с места бросились вперёд. На наклонной лиственнице (падала, но верхушкой зависла на другом дереве) взирает на меня опять же рысь. Понятно, все три – один выводок. Были матка и два щенка, здоровые и упитанные, с блестящим мехом, вытягивающие на средний размер. И шкура крупной матки будет дешевле, чем – её щенка…

      Размер шкуры рысей на приёмке подразделяется на: крупный, средний и мелкий. Крупный – полная цена. Мелкий – половина цены. Средний – середина между крупным и мелким. Но шкуру ещё недавно подсосной матки на приёмке, если возьмут, то неохотно и – за полцены. Тусклый мех, и большие, нажульканые пятна вокруг сосков – «брюхо» практически выбрасывается. Много жизненных сил она отдаёт своим деткам…

      Среди эвенков существует убеждение: если матка - рысь травмирует в схватке собаку, та за рысью больше «не идёт». Не знаю, насколько категорично такое суждение, но мне однажды привелось убедительно в этом удостовериться. НёлгЭк, левая, бурятская сторона Витима. С кобелем Витимкой гонимся по следу, настигаем рысь. След внушительно крупный. Это была матка, поскольку я видел там следы и поменьше. И вот слышу впереди истошный собачий вопль. Устремляюсь вперёд напрямую. Вижу Витимку. Он жалобно тявкает, на него страшно смотреть. Красный, кровавый лоб, спереди на морду свисает шкура. Оказалось: рысь поднырнула под деревину, окончательно не упавшую, и, когда кобель в погоне поднырнул вслед за ней, она, развернувшись, ударила его передними лапами. Тот, ошарашенный подлым ударом, откинулся в сторону и оголённым лбом натолкнулся на куст багульника.

      С содроганием взглядывал на бедного Витимку и отводил глаза, не зная чем ему помочь. Ничего не оставалось, как надеяться, что заживёт «как на собаке». Так в точности потом и вышло. Шкура как-то незаметно подтянулась или новая наросла (теперь уж не помню), покрылась шерстью, но рубец остался, придавая Витимке нахмуренный вид даже тогда, когда он «улыбался», приласканный рукою хозяина.

      А годом спустя мы так же погнались за рысью. Догнали. Но Витимка уже не нападал, а только с лаем сопровождал рысей (был выводок), тогда как здесь необходима стремительная, дерзкая атака, чтобы вынудить их взобраться на дерево. Стало понятно, больше с этим кобелем за рысями ходить – просто не стоит. По соболю и белке он продолжал служить самоотверженно и закончил свои дни печально, по моей непростительной вине.

      Позднее, когда бросил охоту, я самолётом перевёз Витимку с собой в Чару. Как-то подошёл Бакшеев Кешка, мужик, в общем-то, неплохой, но было в нём что-то такое от прохиндея…. Поинтересовался собакой. « Да вот, товарищ по прежним охотам. Скучает по тайге…». Кешка попросил собаку на одну, всего недельную, поездку, и я дал, не особо задумываясь…. Появился недели через две… «Где собака?». «Утопили вездеход в Леприндо. Сами едва успели выскочить….». «Утонул, что ли?». «Но…».

      Большое сомнение в достоверности факта. По мне сдаётся, Кешка выполнял чей-то заказ, а может попросту пропил собаку. Я далёк от оккультных наук, и даже каких-то подозрений и духа не может тут быть, это просто случайные совпадения, но факт остаётся фактом: те, кто когда-то меня обидел, все плохо кончили. И в том числе, как позднее стало известно, Кешка, который обокрал районное отделение Госбанка. Прямо на крыльце, с деньгами, его – то ли от страха, то ли от преждевременного избытка торжества – настиг обширный инфаркт.… Всё это невольно наводит на мысль, что жить в этой жизни надо всё-таки праведно!

      Идти повторно по своему следу едва ли не труднее, чем по целику: снег рыхло осыпается в первый след и так застывает. И во второй раз приходится целенаправленно пробивать ногой эту застывшую насыпь. Зато в третий раз, можно считать, у тебя уже тропа, и только изредка, когда отрываешь взгляд от тропы для обзора по сторонам, зерно уплотнённого под следом снега выбивает ногу из колеи.

      Требуется немалое волевое усилие заставить себя идти.… К физической усталости присовокупляется психологическая – это месить ногами снег.… Месить – часами и часами. А трофеи –  мизерные, либо их вовсе нет. В целом, эта наша тайга, и без того незавидная, после пожаров имеет просто удручающий вид. Одни только дятлы активны, неугомонны.

      Сформировать свой путик так, чтобы иметь какой-то интерес, трудно, а, порой, просто невозможно. Не ходить же, право, в такую даль, пересекая пустоши: ерники, гари, плоскотИны – для того, чтобы посмотреть одну - другую петлю и обескураженно убедиться, что она пуста. На весь хребет, вероятно, одна кабаржина и ходит, да и то, не тяготея к особенностям рельефа – тропа там или ключ какой, гребень отрога или окраина россыпи – а так, что говорится, куда глаза глядят. Добро бы кормилась, а то бродит туда-сюда, как «ушибленная по голове», и не найти, где бы она прошла по одному месту два-три раза. Вот и попробуй её поймай! Когда просматриваешь петли-капканы, желательно, запустить их все в работу, но не будешь же «кидать» где попало – каждой единичке надо обеспечить обоснование вероятностью. Желанный результат может проявиться и сразу, и даже на одну единственную насторожу – это, называется, случай, фарт. А может быть и тогда, когда уже пропадёт всякая надежда.

      Кабарга.… Как и кабан, услышав шум, уходит и надолго забывает старое место обитания. Не ворачивается не потому, что помнит угрозу, а просто начинает, то есть, продолжает ту же самую, свою бесхитростную жизнь уже на новом месте, забыв про старое. Потому не надо стучать топориком, срубая, например, пОтаск к петле. Лучше для этой цели носить в рюкзаке ножовку.

      ПролаптИла росомаха, неутомимый «лыжник».… Чувство досады. Нежелательное нам существо. Эта пропасть не оставит на путике не только «ни рожек, ни ножек», да что говорить! –  она однажды у одного товарища с табора утащила топор и только потому, что на нАтопорне, в которой был топор – кожаный ремешок! То-то … довелось ей, попировала!

      До того сильная животинка – её никакая петля не держит! Было дело: попалась как-то в петлю, привязанную к по;таску – наверное, с километр исколотила снег, смяла, истолкла багульник и, когда в россыпи конец по;таска запал в расщелину, заломила и всё-таки оторвала петлю.
 
      А, если вышла на твою тропу и разживилась – всё, закрывай путик! Раз поставил на неё волчий капкан. Как уж так получилось – отрубило ей палец дугами... Другой зверь испугался бы, ушёл. Росомаха – нет! Тут же ходит по твоим следам и, как ни в чём не бывало, продолжает своё воровское дело!

      В хребтах иногда вижу глухарей. Как-то иду с грузом, котомка увесистая, но по застывшему «буранному» следу шагается, что по ровной дороге. Вижу, в стороне, не столь далеко, на лиственницах сидят несколько глухарей. Место открытое, не подойдёшь, но моя дорога относительно их под углом, на сближение. Метров, наверное, на сто подошёл – сидят, вытянув головы на длинных шеях, с удивлением наблюдают, как на двух ногах передвигается человек.… Два из них, видать, слабонервные, благоразумно слетели, другие продолжают испытывать судьбу. Снял тозовку, котомку – на снег. Впереди листвянка, недалеко, можно было бы стрелить с упора, но дальше ни шагу – улетят точно! Стрелил «с руки». Слышен шлепок пули по перу, глухарь мешком неловко сваливается, задевая ветки, остальные улетают.

      Мысль такая: подвешу на эту листвянку, что впереди, обратным ходом заберу. (В накладном кармане штанов как раз к месту – заячья петля, не надо будет развязывать котомку...). Положив ружьё на котомку, пошёл за глухарём. Приближаюсь, живой ещё, стоит, вытянув шею, пытается бежать. Там голубичник и редкие, небольшие кустики ерника. Чем ближе к нему, тем он быстрее убегает. Я остановлюсь, и он остановится.… Пожалел, что оставил тозовку на дороге. «Вернуться? Далеко… Ничего, у меня, паря, ноги длиннЕе!». Выломив длинный сук, потеряв терпение, бегу к нему, и он бежит, убегает, помогая себе крыльями, и вдруг – ничего себе! – отрывается от земли и уверенно набирает высоту! Обескураженно останавливаюсь и неотрывно слежу за ним глазами, чтобы заметить место, где упадёт. Ничуть ни бывало! Хоть и пострадал стервец, но оставил - таки меня, что называется, «с носом»!
 
      А вот противоположный по результату случай. К вечеру возвращаюсь с путика к зимовью. Взлетают глухари, рассаживаются на редколесье. Ближе, чем на сто пятьдесят  метров не подпустят, в одного стреляю «на ура». Все улетают, причём, тот, в которого стрелял – немного в другом направлении, в сторону зимовья. «Сто процентов» промазал, и никаких душевных по этому поводу расстройств. На такое расстояние стрелять – чистое хулиганство. Километра два прошёл, спускаюсь с перевальчика к зимовью, мысленно уже затапливаю печку…. Что это чернеет впереди на дороге? Что за лохматина? Вай, это же глухарь! «Откуда дровишки»?! Поднял – тёплый ещё.… От старости или от болезни пропал? Ладно, мясо, перо на капканы сгодится. Глухарь жирный, не должен бы от старости или болезни.… И тут обратил внимание на голову – непонятный след на черепушке, чуть-чуть кожа повреждена. Осенило: касательный след пули! Это, конечно, надо умудриться, чтобы так прицельно попасть, а тому, бедолаге,  угораздить так удачно – для меня – приземлиться в последний свой раз! Приведись ему свалиться в стороне, хотя бы в паре метров от моей тропы в багульник, определённо стал бы счастливой находкой для «другой люди».

      Вечером, когда бредёшь к зимовью из последних сил, думаешь: всё, хватит! Какая неволюшка тебе таскать котомки, «ломать» хребты, мёрзнуть как собаке! Пусть волк занимается этим! Но добрался ты до избушки, чаю попил, отдохнул и … снова мысленно строишь маршруты. Да что там – уже с вечера подсобирываешься: подбираешь - ладишь петли, капканы, закладываешь в брезентовую сумку приманку и всё это потом выносишь на улицу, на мороз.

      За долгие годы, десятилетия всё тут хожено-перехожено.… В разное время угодья пересечены по самым разным направлениям. Наизусть знаешь каждую сопочку, ключик окрест. И прикидываешь, куда же завтра «бросить кости»? Впрочем, это на нарах планировать грядущий день хорошо: завтра я туда-то пойду, там наверняка обитает кто-то, а потом вот туда и туда, там тоже должно быть не пусто. А окажется.… Не всегда получается так, как планируешь. Чаще – хуже, изредка – лучше, и почти никогда, как ты думал.

      Все пятнадцать часов лежмя – и ничего! Как будто, так и надо. Перелистываешь, бывало, какие-то периоды жизни, картинки прошлого… Блаженство безмятежности, умиротворения; отрешённость от всех сует. Покой, настоянный на тишине. Иногда, казалось бы, ни с того, ни с сего нахлынет грусть по безвозвратно утраченным возможностям, ушедшим временам, но в тайге, как в море, и, как бы ты ни хотел, на берегу сейчас ничего не изменишь.… Остаётся делать дело, которым сейчас ты занят, и делать – насколько можно хорошо.
 
      То ли напился кофе вечером, или виновата была луна, дискомфорт в тесноватом спальнике или заботы предстоящего дня – часа через два тревожного забытья с усилием воли пришлось подниматься, тем более, в скором времени в избушке, судя по побелевшему дверному пробою и искрящимися росписями на оконном стекле, должен воцариться холод. Затопил печку, поставил на подогрев чайник и, стараясь не разломаться – завтра нелёгкий день – снова окунулся в охвостья последних привидевшихся снов.

      Терпеливо, покорно ждёшь рассвета. Мысленно обегАешь свой предстоящий запланированный путик. Насчёт каких-то мест, последовательно по путику, теплится надежда на удачу. Где-то, как водится, будут неожиданности, порой, досадные. Какой-то след новый появится.… Где-то надежды не оправдаются: соболь подойдёт к хатке, но его опередила кукша, залезла, выхолостила капкан. Соболь потопчется и, как визитку оставив какашку, уйдёт восвояси, пренебрегши поганой птицей. Там-то надо, пожалуй, добавить капкан, а там – петлю на струйника. Да не одну. Надо крУгом обогнуть ту россыпь и опетлевАть, где можно. Теперь, когда тропу натоптал, можно и продлить путик до того-то ключа….

      Казалось бы, мелочёвка, сугубо бытовая рутина, но без того никак не обойтись. Вот, скажем, на фуфайке когда-то оторвалась пуговица, и ты временно заменил её какой-то вязочкой вместо того, чтобы ту самую пуговицу пришить, или же где-то в зимовье тебе надо там-то забить гвоздик, чтобы что-то подвесить.… Если ты этого не сделаешь сейчас же – можешь считать, что охот сезон закончится, и ты этого так и не сделаешь. Например, если не подрежешь – сразу же – сломанный ноготь, ты вспомнишь о нём только тогда, когда им за что-то зацепишься, но в этот раз не будет под рукой ни надфиля, ни бруска, да и времени на то также не будет, потому что ты в цейтноте для следующего безотлагательного дела.
 
      Решил немного подпилить сухих дров – уплати тем, что будешь весь в саже (горельник), к тому же порвёшь рукавицу, а починить нечем – забыл иголку на другом зимовье, когда собирался – спешил. Взялся подколоть дров потоньше, чтобы ночью, околев под фуфайкой, растапливать печку с меньшими нервными издержками – плати тем, что посадишь аж две занозы, которые будут беспокоить и раздражать тебя. Решил сэкономить что-то в продуктах – потеряешь больше, а именно: устанешь раньше расчётного времени и не доберёшь засветло, что задумывал.… Сваришь много – выбросишь. Сваришь мало – пожалеешь, так как варить «по - новой» нет времени. А, чтобы сделать нужный переход, подзарядиться надо покрепче. Не доложил полешко в печку – не дождёшься… Котёл (вода) будет пыхтеть, но никак не кипеть, перекинул – проклянешь всё, потому как баня выживает, а открытая дверь тебе подарит простуду. Чуть отвернулся – уплывёт.… Вот так. Такая идиллия. Тут лампу надо заправить засветло, почистить стекло - тряпка оказалась замасленная.… А там и дров не хватает времени подпилить. Стол завален – опрокинул банку с вареньем, залил, всё прилипает, и вымыть невозможно – нет свободных котлов, чтобы натаять снег. Так что всё надо, по мере возможности, делать в своё время или заблаговременно…
 
      А с дровами у меня скудно, и я размышляю, ради экономии,… не двинуть ли мне завтра домой – после того, как сниму там с юга Балбака две петли на зайцев и две кулемки. Луна почти полная, зайцев мало. А на белку охота, можно сказать, отпадает, то есть, не оправдывает себя: больше того спалишь дров, переведёшь продуктов, да и плечи – таскать котомки – и без того болят. С пудовой понягой кровообращение между лопаток нарушается, и постепенно накапливается боль. Единственно оправданным, чем ещё можно заняться – это попилить двуручкой дрова, и об этом надо будет завтра… посмотреть. Дома, между тем, тоже назревают безотлагательные дела.
 
      Что может ответить охотник - промысловик тому, кто вполне резонно и обоснованно станет доказывать, что чай надо пить только свежезаваренным, что застоявшийся чай оставляет осадок на печени подобно тому, который остаётся на стенках фаянсовой кружки, что талый снег, используемый на чай, не без «подарков» из атмосферы? В лучшем случае, охотник хмыкнет и промолчит, но чай этот у него будет всё-таки на снеговой воде и будет неоднократно подогреваться, а иногда и простоит сколько-то суток в котле в замороженном состоянии и впоследствии не будет выплеснут.

      По обе стороны солнца проглядывались размытые куски тусклой радуги (атмосферное явление гало или «солнце в рукавицах», как говаривал отец). Небо было как бы ясное и в то же время не чистое, в какой-то разряжённой мгле; проблёскивая, сыпалась мелкая изморозь – один из тех стылых паршивых дней в погоде, когда в тайгу – себе в наказание.… Потому что потерять хотя бы один день в зимовье просто немыслимо.
      Едва заметно порошит мелким, как соль, снегом – в тёплую погоду была бы морось. Сопки скрыты, а отдалённый лес как в разряжённом тумане.
 
      Снег перемежился, проявились дали, на гольцах – меловые отложения.

      Без оглядки на календарь понятно, что уже не декабрь, когда всё мрачнеет и суровеет, а – самый конец января (если ясно), и света заметно прибавило. А то, ветерок затевает лёгкие прогулки по кронам сосен, и солнце теперь ходит много выше. После обеда уже носил рукавицы в руках. Хоть и не было ветреных дней, много паданки с ольховника – насыпью, с деревьев же – пробоями в снежный покров.

      Зародится в вершинах ветер, пройдётся гулом вечности и унесётся в неведомое, и вослед вздохнёшь глубоко-глубоко….
 
      Трепещет на ветру берёзовая шкурка. Порослевые, семейками, берёзки рассыпали, как гречку, пригоршнями, свои серёжки. Снег испещрён двойными сосновыми иголками, сухими ветками, обросшими губчатым лишайником.
      В феврале световой день прибыл дивно.
 
      Иногда по путику, на холостом ходу, задавался праздными вопросами.… Например, когда, начиная от сегодняшнего дня, от сей минуты, произойдёт полная смена  человечества, вплоть до последнего человека? Когда, интересно (так ли уж интересно!), на какую дату, в которую минуту, секунду  упадёт тот нависший на краю скалы камень (а ведь сбудется в неизвестное, но абсолютно точное время!)? Когда упало семечко этой огромной лиственницы (что было тоже в абсолютно точное время)? Кто и когда спилил какое-то дерево (свидетельство – дряхлый пень)? И т.д. и тому подобная чушь. А то навяжется какая-то песенка, от которой трудно отбиться.… Всё это признаки утомления психики, духовного запустения. Надо иметь солидный запас психологической устойчивости, терпения, настойчивости в таком деле, как промысловая охота.

      Холостые переходы до мест охоты утомительны. Утомительны зимние вечера и ночи. Если с осени был в компании с собакой, то зимой – неделями в компании с самим собой. Но это твой выбор, и в наших условиях при наших возможностях выбранное дело тогда чего-то стоило. Впрочем, в зимнее время, это уже стало своеобразным образом жизни. И к тому же, если в оправдание, как говорится, было «нам не привыкать».

      К весне человек уставал. После обеда тянуло на сон. Задрёмывал на часок, благостно погружаясь в дремотное забытьё... Приснилось: из-за кулис появился старший брат, молодой, вызывающе красивый. Откинув голову назад, захохотал. С лихим присвистом от подтянутых губ пустился вприсядку и, таким плясом, не останавливаясь, скрылся по другую сторону кулис…. Приснился отец. Почему-то припомнились его слова: «Жизнь – копейка…». Пришли раздумья… Папа, мама, братя-Коля, братя-Володя, Поля, Маня, Юра.… Простите! Какой же был неладный в своё время! Непросто отбиться от саднящей досады, грустных мыслей, а, если отобьёшься, то – не бесследно.… Так не останься же неладным до конца дней своих, которых не так уж и много!
      Если такие мысли приходят на охоте, значит, приходят оправданно, на благотворной основе.