вспоминает внучка Максима Горького

Марфа Максимовна Пешкова — внучка великого русского писателя Максима Горького. Ей 94 года. Она одиноко и скромно живёт в Подмосковье, абсолютно открыта для общения, но собеседников почти совсем нет. О жизни семьи — наша беседа.

— Такая длинная жизнь... Не знаю даже, с чего начать...

С деда, конечно. Именем Горького у нас чего только ни названо.  Вам это не странно слышать?  Мимо памятника на Белорусской, например, ходить — не удивительно?

— Я привыкла. А памятник вообще такой огромный, что лица не разглядеть. Это не дедушка, а какая-то каменная глыба.

А настоящий был какой?

— Он любил с нами гулять, со мной и с Дарьей, младшей сестрой.  Мы гуляли, а он рассказывал про своё детство.  Я уже сейчас и не различу, что от него узнала, а что потом в книжке его прочитала.  Это были замечательные прогулки.  Они начались ещё в Сорренто, где мы с Дашей родились. Жили мы там большой семьёй — мама и папа тоже всё время были рядом.  Дом стоял недалеко от моря, было так красиво вокруг, солнечно, тепло, зелено.  Я так до сих пор и не смогла полюбить Москву, душа там осталась — в Италии.  Мы с утра бежали купаться, иногда полдня проводили на пляже.  А вот дедушка всё больше сидел в кабинете.  Беспокоить нельзя.  Наша обязанность была звать его на завтрак и на обед.  Обед подавали в определённое время, опозданий дедушка не любил, поэтому и мы сами должны были быть дома к точному времени.  Мы с Дарьей забегали к нему в кабинет и говорили:  «Обед на столе».  И то же самое утром, когда звали на завтрак.  Я помню, что, увидев нас, он подходил к зеркалу, причёсывался и только после этого выходил.  К нашему приходу он был всегда одет в свой любимый серый костюм.  Ему этот цвет вообще нравился.  И костюм был, видимо, такой удобный, что он всегда в нём ходил и переодевался, если только к нам какие-то почётные гости приезжали. Не спрашивайте только какие, я этого, конечно, не вспомню, а кроме того, нас тогда совершенно эти люди не интересовали.  Нас обычно отзывали и говорили, что у дедушки серьёзные разговоры.  А мы и рады!  У нас своя жизнь и свои игры.  Жизнь резко изменилась в 1933-м году.  Мы переехали в Москву.  Мне было семь лет.  Как раз в школу.

Вам с Дарьей объяснили, с чем связан переезд?

— Сказали, Иосиф Виссарионович Сталин просто пригласил его приехать, потому что дедушка в Италии уже довольно долго находился.  А потом случилось то, чего он так боялся — обратно из Союза его в Италию уже не пустили.  И вообще он уже никуда не мог поехать.  «Зачем вам Сорренто? У нас есть Крым, дадим вам там дачу», — говорили Горькому.  Лучше всего о жизни Горького в СССР сказал Ромен Роллан, когда гостил у нас в те годы на даче:  медведь на золотой цепи.  Так и было.  Я думаю, что дедушка был нужен Сталину в России, заниматься, так сказать, благими делами изнутри.  Ещё все говорили о том, что Сталин вытащил дедушку в Москву из Италии, чтобы тот написал о нём книгу.  Сталин ему присылал материалы.  Архивы, а дедушка не говорил «нет», а просто тянул время.  В итоге так ничего и не написал, просто сразу решил, что писать о Сталине не будет.  Но не вернуться в СССР он не мог, так сложилась тогда ситуация.  И мы все поехали в Москву.  Сорренто остался для меня городом детства, мечтой — долгие годы недостижимой.  Я смогла приехать сюда только через много десятков лет обычной туристкой.  Меня даже на порог нашего дома не пустили.  Там тогда жила какая-то английская семья.  Дом принадлежал им.  Сейчас не знаю, что там, но, если у меня и осталась ещё мечта, так это вернуться в Сорренто.  Просто увидеть всё ещё раз своими глазами.

А вы не помните, после переезда в Москву Горький был подавлен или удручён?  Какая вообще в особняке на Никитской царила атмосфера?

— Мне кажется, он был доволен и всегда в хорошем настроении.  Его окружили интересные люди, он много работал.  Условия жизни у нас были замечательные, это можно и сейчас увидеть, если прийти в музей Горького.  Советское правительство явно показывало, что ему ничего не жалко для русского классика с мировым именем.

Самое моё яркое впечатление из детства — мраморная лестница и огромная люстра.  Эта лестница всех поражала, её край шёл  такой волной. Мы с Дарьей сначала жили в одной комнате, а потом, когда я пошла в школу, у каждой из нас появилась своя.  Я вставала раньше, она могла ещё поспать.  Нас учили играть на рояле, у каждой были свои планы.  Рядышком, в нашем крыле, была комната, где жила воспитательница-немка — Магда Александровна Гинкен.  Благодаря ей мы с Дарьей хорошо говорили по-немецки.  В моей комнате был очень красивый балкон, который выходил на Никитскую.  Именно на этом балконе я однажды услышала от Светланы Аллилуевой, дочери Сталина, слова, которые перевернули всю мою жизнь.

Светлана была вашей близкой подругой?

— Да, мы учились вместе в школе и сидели за одной партой.

Это была какая-то особая школа?

— Да нет, обычная.  А вот чтобы я подружилась именно со Светланой, тут думаю, у Сталина был свой расчёт.  Ещё до школы, когда Сталин приезжал навестить дедушку, то он всегда привозил с собой дочку и говорил:  идите, играйте!  Явно хотел, чтобы мы стали подружками.  Так что я ещё в школу не ходила, когда впервые её увидела, а дружили мы долго, до самого её отъезда из СССР.

Я даже помню, как мы с ней маленькие сидим на балконе и разговариваем.  Взрослые там своими делами занимаются, а мы долго  так о чём-то говорим, и мне так приятно её слушать.  Светлана мне казалась очень необычной, и я её считала намного умней себя.  Она и в самом деле была очень умная и много читала, очень много уже знала, поэтому мне, естественно, с ней было интересно.  Мы же с Дарьей очень изолированно жили, пока были маленькими, а от Светланы я узнавала массу новых вещей.  А уж в школе о лучшей подруге и мечтать было нельзя.  Я же очень застенчивая и молчаливая.  А Светлана была яркая, смелая, она очень любила, когда её вызывали к доске.  Оттуда она могла долго и громко рассказывать, без запинки и без смущения.  Ей нравилось поражать воображение слушателей.  Светлана вообще хорошо училась, а мне учёба давалась с трудом.  Так что я частенько у неё списывала, она мне не раз подсказывала и выручала в трудных ситуациях.

Она вас приглашала в гости?

— Конечно, она даже присылала за мной машину.  Или мы вместе ехали после школы.  К ним на ближнюю дачу или в Кремль.  Их квартира в Кремле мне совсем не нравилась, особенно удручал вид из окна на внутреннюю площадь.  Да и вообще какая-то казённая обстановка.  Мамы у Светланы уже не было, и в этих унылых комнатах мне особенно становилось жалко её.  На даче было гораздо лучше.  Кстати, вот сейчас вспомнила, как я второй раз к ней на дачу приезжала.  Две маленькие девочки — сидим молчим и не знаем, что друг другу сказать.  Светлана что-то держала в руках и шила.  Я спросила — что ты шьёшь?  Она ответила, что платье для куклы.  Меня удивило, что оно чёрное.  Светлана сказала, что шьёт из маминого платья.  А потом спросила:  ты разве не знаешь, что у меня мама умерла?  И зарыдала.  А у меня папа умер, сказала я и тоже заплакала.

Кстати, о том, как на самом деле умерла её мама, Светлана узнала только во время войны, в Куйбышеве, она там начала учить английский язык, а кто-то ей подсунул американский журнал, в котором была статья об этом.  Мне сама Светлана об этом рассказывала.  В журнале был снимок Надежды Сергеевны в гробу и было написано, что она покончила с собой.  Я спросила, верит ли она в это?  Светлана сказала твёрдое «да», хотя до этого ей говорили, что мама умерла от неудачной операции аппендицита.

А что вы обычно делали на даче?

— Обедали, а потом гуляли.

Вместе со Сталиным?

— Ну, он с нами не гулял, поскольку мы в те годы медленно ещё не умели ходить, всё больше прыгали и лазили.  Или на велосипедах катались. А за обедом, конечно, сидел с нами за одним столом.

И что вы ощущали?

— Ничего такого не ощущала.  Что это Сталин и всё такое... Ну, просто отец Светланы.  У каждого ребёнка есть отец.  Он на меня вообще произвёл хорошее впечатление, много шутил и был явно рад, что Светлана наконец нашла подружку.  Еду приносили на стол и просто ставили. А раскладывали мы уже сами.  Сталин был среднего роста, единственное, что я запомнила, — глаза необыкновенного желтоватого цвета... Хорошо помню день, когда Сталин умер.  Я не плакала, но мне было очень жалко Светлану.  Мы с Серго были на похоронах.  Светлана с Васей сидели у гроба.  Мы подошли, постояли... Кстати, Светлана в школе носила фамилию Сталина, её так и к доске вызывали.

А что за разговор у вас был со Светланой, который так сильно на вас повлиял?

— Ну, это было много позже.  Когда мы уже выросли.  Помню, она мне сказала: «Давай выйдем на балкон, я хочу с тобой поговорить».  И там Светлана мне открыла глаза.  Она мне сказала:  «Ты ведь многого не видишь, многого не знаешь.  А у нас такие страшные вещи происходят».  Она всё это говорила шёпотом, а потом добавила:  «Я бы хотела уехать, только ты, конечно, никому ничего не говори, но если это узнаешь, то ты должна понять почему» . Всё, что она рассказала о том, что делается в верхушке и что происходит в стране, было для меня открытием.  Я ничего такого в самом деле не знала.  Но поверила ей сразу.  Я верила ей всегда, потому что она действительно единственный был мне такой близкий человек, а кроме того, никто из взрослых, конечно, со мной на эти темы не разговаривал.  А она действительно многое знала.  Светлана никогда мне не врала и не была фантазёркой.  Тем более она не  могла нафантазировать такое!  Я была потрясена.

Этот разговор и стал концом дружбы?

— Нет.  Но мы немножко отошли друг от друга.  Я не была согласна с тем, что она делает, и меня это возмущало, как и всех тогда.  Да, я считала, что можно уехать.  Почему нет?  Я вот тоже мечтаю поехать в Сорренто.  Но не с таким настроением, не с такой ненавистью ко всему, что здесь оставалось.  Проклясть своё детство, молодость, абсолютно всё, что было.

А что же стало поводом для разрыва?

— Окончательно мы расстались, когда она уехала.  Но была и ещё одна личная история, омрачившая нашу дружбу.  В нашей школе, классом старше, учился Серго Берия, сын Лаврентия Берии.  Серго был очень красивый, в него было невозможно не влюбиться.  Он многим нравился девочкам, и Светлане, по-моему, тоже.  Но если я из-за своей застенчивости даже и думать не смела ни о каких романах, тем более с Серго, то Светлана не сомневалась, что покорит любого.  Но с Серго у неё вышла осечка.  Мне кажется, он даже, наоборот, относился к ней отрицательно, хотя из вежливости никогда этого не показывал.  Серго был невероятно хорошо воспитан и умён.  Мы с ним, кстати, первый раз увиделись у Светланы в Сочи.  Есть даже письмо Светланы отцу из Сочи, где она пишет: «Ты не приезжай, бассейн ещё не готов... Марфа сидит на дереве и шлёт тебе привет».  Серго — именно тот тип мужчины, который мне очень нравится, но я даже и не рассчитывала на взаимность.  И каково было удивление, когда выяснилось, что он в меня влюблён.

А как это выяснилось? Он сказал о любви?

— А разве нужно обязательно говорить?  Можно так посмотреть, что и говорить не нужно.  Мы чувствовали друг друга.  И всё.   После школы мы поженились.  Родились две девочки и сын.  Сын сейчас живёт на Украине, а дочери — в Москве.  У меня и внуки есть.

Мы замечательно жили первое время, и Лаврентий Павлович, и Нина Теймуразовна меня обожали.  Мы с Серго много путешествовали.  Просто садились в машину и ехали к морю, он за рулём.  Я вот сейчас, когда вспоминаю свою жизнь, то понимаю, что ничего бы не хотела в ней изменить. Она была разнообразной.  Ведь бывает так, когда каждый день ты знаешь, что будет завтра и что последует в дальнейшем.  У меня всё было иначе. Было много и горя тоже.  Война была, эвакуация в Ташкент, арест Серго... Много всего, конечно.  Но, когда я сейчас вспоминаю, мне даже иногда бывает приятно полежать-повспоминать.

Родителей вы часто вспоминаете?

— Моя мама была в молодости знаменитой московской красавицей, с папой они познакомились на катке на Патриарших прудах.  Он приложил огромные усилия, чтобы завоевать её и убедить поехать за границу.  К моменту знакомства с отцом мама вообще собиралась выходить замуж за другого человека — богатого владельца мануфактуры.  Брак расстроился.  Но ехать за границу, где она до этого ни разу не была, мама не решалась. Тогда мой отец, безумно влюблённый в маму, попросил её приятельницу Лидию Шаляпину, дочь Фёдора Шаляпина, уговорить маму ехать.  «Скажи Наде, что ты тоже едешь с нами.  Будет большая компания, она посмотрит мир, будет интересно».  И мама согласилась.  Кстати, вместе с Лидой мама мечтала играть на сцене Вахтанговского театра, они были знакомы с Рубеном Симоновым и даже собирались поступать к нему в студию.  Поездка с Горькими изменила все планы.  В итоге Лида Шаляпина оказалась в Америке, а мама с папой расписались в Берлине. Сначала они жили в Шварцвальде, потом уехали в Чехословакию и, наконец, оказались в Сорренто.  Там мама увлеклась живописью.  Потом долгие годы мама зарабатывала тем, что писала и продавала картины.  Её темой было окружение Горького.  Как известно, это именно про маму Анна Ахматова  сказала когда-то:  «Одна из ненаписанных трагедий двадцатого столетия — это история под названием «Тимоша».  Маму так  называли дома, а получила она это прозвище от моего деда.  Рассказывали, что однажды она вышла к обеду, сняла шляпу, а под ней гости увидели вместо привычной косы короткую стрижку.  Да и ещё волосы топорщились в разные стороны.  «У нас так кучер ходил», — сказал Горький.  «В самом деле, вылитый Тимоша», — добавил Максим.  В те времена так обращались к извозчикам.

Ощущение, что мама и папа очень любят друг друга, в детстве меня не покидало.  Знаете, как это нужно ребёнку знать, что мама и папа всегда будут вместе?  Я так и думала всегда.  Мама была красавица, и вместе они были очень интересная пара.  А потом что-то случилось.  Я не знаю что, но много лет спустя Настя Пышкало, мамина приятельница, рассказала мне, что в маму, оказывается, был влюблён Ягода и делал всё, чтобы отстранить от неё моего папу.  И, надо сказать, в этом преуспел, союз их стал разрушаться.  Маме Ягода, конечно, совершенно не нравился, но если было так, как Настя рассказывает, то цели он своей достиг — развёл их с отцом, если не формально, то фактически.  И, конечно, помог заболеть, хотя папа действительно простудился, но вот почему он на улице остался — дело тёмное.  Папа приехал от Ягоды, который его всё время звал и напаивал... вышел из машины и направился в парк.  Сел на скамейку и заснул.  Разбудила его нянечка.  Пиджак висел отдельно.  Это было 2 мая. Папа заболел и вскоре умер от двустороннего воспаления лёгких.  Мне очень трудно об этом рассказывать потому, что память, конечно, подводит. Я ходила в школу, когда шёл процесс, во время которого Ягода и Крючков признались в убийстве Горького и моего отца.  Верила ли я в это?  Не знаю.  Сталину Максим, конечно, мешал, так как был единственным, кто связывал дедушку с внешним миром.  Все остальные связи контролировались и фильтровались.

Если я маму очень хорошо запомнила, то папу хуже помню, потому что он был или с гостями занят, встречал их, кого-то привозил, увозил, или вёл какие-то разговоры.  Ну, он всегда был при деле как бы.  А мама учила меня живописи, много со мной времени проводила, особенно потом, когда я стала взрослее . Я от неё много чего узнала, но обещала никому не говорить.

Об отце мама не любила говорить.  Я думаю, что это была её боль.  Повторяла:  «Потеряли мы Италию, нашу любовь и друг друга».  Папу похоронила на Новодевичьем кладбище, а дедушка без Максима прожил всего два года, да и эти годы были уже просто физическим существованием.  Как мы хотели, чтобы его похоронили рядом с сыном.  Но Сталин сказал «нет», только Кремлёвская стена!

Памятник моему отцу на Новодевичьем кладбище сделала Мухина, но идея принадлежит самому Горькому.  За папиной головой — огромная глыба, которая как будто прижимает его к земле.  Этой глыбой Горький считал себя.  Если бы не требование, чтобы сын всегда следовал тенью за Горьким, папа мог бы реализовать себя иначе, он был талантливым, умным, интересным...

Я очень часто вспоминаю нашу жизнь с дедушкой.  Не только в Италии, но и на даче в Горках.  Хотя это даже дачей не назовёшь — дом с колоннами и двумя флигелями.  В одном были кухня и три комнаты тех, кто обслуживал.  И в другом находился бильярдный  стол и комната для гостей, если они захотят остаться переночевать.  А в центральной части, на втором этаже, справа была наша детская, а слева — дедушкины две комнаты.

Тогда все почему-то любили собирать грибы.  И дедушка любил.  Но обычно к тому времени, когда он выходил из дома, все грибы уже были собраны.  И мы с Дарьей придумали такую штуку — заранее собирали грибы рано утром и потом, зная, что дедушка вот-вот соберётся пойти за грибами, мы быстренько их рассаживали по ходу его обычного следования.  А потом выходили вместе с ним и так, между прочим, говорили:  «Вот, надо бы туда вот посмотреть.  Надо бы сюда посмотреть».  Понятно, что дедушка наш обман быстро понял — грибы-то неглубоко сидели, — но виду не подавал.  Радовался вместе с нами богатому урожаю.  А скорей всего — просто нашей радости.

А из того, что он написал, вы что больше всего любите?

— Я любила, конечно, его рассказы, самое интересное было читать ранние, которые и его характер выявляли, и становилось ясно, кто его окружал.

«В семье никогда не было культа еды.  Ну и спорт.  Вот и весь секрет моего долголетия». (М. Пешкова)

Отношение к Горькому в нашей стране поменялось уже трижды.  Сначала его превозносили и включали в школьную программу, потом заклеймили как большевистского писателя.  Сегодня опять заговорили о его великом литературном даровании.  А вы что думаете?

— Считаю его хорошим человеком в первую очередь, потому что очень много делал добра. Надо сказать, что многие люди в отчаянном положении обращались к нему за помощью, видели в нём последнюю надежду.  И он старался их спасти от ареста, от каких-то крупных неприятностей, по его распоряжению им чего-то давали или отправляли за границу.

А ведь и бабушку вашу многие называли «святым человеком».

— Мы её звали бабунчик.   Бабушка-бабунчик.  Трудно мне о ней рассказывать, она жила своей жизнью.  Екатерина Павловна жила отдельно, у неё была своя квартира.  И, может быть, вы знаете, что с ней жил мальчик, которого звали Давид Клышко.  Он был брошенный.  У него, правда, брат был ещё, Миша, но тот уже заканчивал школу.  А этот остался совсем один.  И бабушка взяла его к себе, и он жил в отдельной комнате.  Бабушка моя очень многих спасла, очень.  Она всегда пыталась сделать всё, что от неё зависело.

Оглядываясь назад, вы могли бы назвать себя счастливым человеком?

— Конечно могу.  Счастливая, потому что в моей жизни всё что угодно могло произойти.  И я таких людей повидала... Как никто другой.  Уникальных людей.  А сегодня у меня дети и внуки.  Самое главное.  И природа вокруг.  Так что живу очень даже прекрасно. 

Видите, как у меня здесь симпатично?

Лариса Максимова