Суицид

СУИЦИД



1


Тени копошились по углам комнаты. Похожие тени – их мрачные сестры – извивались по углам его сознания. Щупальца этих внутренних теней влажно и приторно скользили по миниатюрным пещерам мозга, но прикосновения не были мягкими и плавными. Скорее они напоминали россыпь снующих туда-сюда бритв.
Он сидел, облокотившись на стол. Голова – на ладонях. Тяжелая, распухшая. Громоздким якорем она тянулась ко дну. Казалось, еще немного – и она проломит крышку стола, пол и все остальное, что по глупости окажется под ним. Лишь значительное физическое усилие удерживало ее на весу. Сквозь растопыренные пальцы виднелись глаза, но они были закрыты. Сейчас это являлось своеобразным знаком того, что он больше не в силах смотреть на этот мир.
Физически ему недавно исполнилось семнадцать. На самом же деле – и об этом знал только он один – минула вечность, с тех пор, как ему перевалило за сотню лет. Он устал жить, без какой-либо конкретной, ярко очерченной причины, просто устал, и одно это доказывало, что он уже ветхий и древний, как пыль в заброшенном подземелье. Ему оставалось лишь уйти. Исчезнуть. Покинуть это место, как покидают комнату или дом, чтобы больше не возвращаться. Всего-то ничего.
Но в этом была основная проблема.
Мысли болезненно ощупывали ее, этот ком, вынутый из гнезда диких пчел, но подступиться вплотную было нереально. Эффекта не больше, чем от движения полураздавленной гусеницы. Несмотря на тишину старенького небольшого домика, где еще не так давно жила его бабушка.
Сегодня он снова пришел сюда, который вечер подряд. Почему-то сегодня он не стал зажигать верхний свет, вытащил из кладовки керосиновую лампу, воспользовался ею. Пламя за тусклым, заляпанным какими-то пятнами стеклом оказалось хлипким, неровным. Оно будто нашептывало, что вот-вот ослабнет еще сильнее и умрет. Из-за лампы в комнате и залегли эти шевелящиеся тени. Плотным комком они спрессовались за допотопным комодом, под трельяжем, между шкафом и спинкой низкой односпальной кровати, где и скончалась бабушка. Удлиненным пластом залегли под кроватью, подпирая провисавший матрац. Зыбкой дверью встали на входе в соседнюю комнату. Все это подрагивало в такт колебаниям пламени, неназойливо утверждая, что существует лишь в чьем-то воображении, не больше. И что тени вот-вот сожрут всякую видимость реальных предметов.
Вся мебель, вещи, что оставались в доме, выглядели не более востребованными, чем использованные целлофановые пакеты. Это усугубляло ощущение невыносимой тяжести, некоего окончательного краха, собственного и заодно скорого краха этого мира. Может, поэтому он и шел сюда с тем грузом, что давно иссушил его сердце и мозг?
Дома находились родители, там всюду протянулись сети, не позволявшие и шагу ступить, чтобы это не стало кому-то известно. Здесь же он был, по крайней мере, один. Здесь еще царствовала атмосфера недавней смерти, что было ему на руку. И он приходил сюда, незаметно стянув ключи и возвращая их на прежнее место, когда возвращался домой. Это длилось почти две недели, и неосознанно он догадывался, что выдыхается. Чем дольше он сюда ходит, тем сложнее ему привести в исполнение то, что он давно решил. 
Как доказательство, основное, вызывающе жесткое доказательство, в голове плотной, не желавшей рассасываться опухолью зависло то, что случилось с ним вчера вечером. Менее суток назад.



Мужчина по другую сторону забора, стоявший на собственном огороде, размывался мраком позднего февральского вечера. Подросток видел только, что мужчина пожилой, невысокого роста, в фуфайке.
– У вас не будет какой-нибудь веревки? – он говорил глухо, почти сипел, желая только одного: сдержать слезы, не разреветься.
Просьба мужчину озадачила. Заметив подростка за оградой, хозяин приблизился вплотную к отсыревшим доскам, желая понять, что тот делает в такое время в темноте школьного сада, примыкавшего к его территории. Конечно же, он не верил, что кого-то сюда привели благие намерения. Однако снег, по-особому хрустевший после отступившей дневной оттепели, выдал его. Подросток, прервав свои непонятные манипуляции, обратился к нему первым.
– Что? – старик растерялся.
– Извините, какой-нибудь веревки. Если можно.
Он сжимал в руке ремень. Тонкий ремень из кожзаменителя. Ненадежный ремень. Впрочем, выбегая из дома, он не подумал об этом. Он вообще не думал ни о чем. Мысли, словно брошенные в воду камни, поглотила волна неконтролируемого желания. Желания убить себя. Как можно скорее. Немедленно. Бесспорно, в квартире родителей ему это не позволят. Поэтому он и выбежал, даже не оделся нормально. Просто накинул хлипкую куртку, прямо на майку, в которой ходил по комнате. Ни кофты под низ, ни свитера. Он не думал даже, куда бежит. Ноги сами привели его на территорию родной до тошноты школы, где он учился в выпускном классе. Быть может потому, что ближе деревьев за спортплощадкой не было по-настоящему уединенного места. Вокруг дома, где он живет с родителями, сплошные пятиэтажки, нет-нет, да и пройдет кто-то.
Даже тут его кто-то нашел.
Он не растерялся. По-своему он находился в прострации, порожденной сложностью того, что кажется в пылу истерики простым до безобразия.
Человека трудно вырастить, говорила его учительница по истории. Тяжело рожать, тяжело растить, однако легко убить. Смерть вообще быстрая штука, давала она понять, разворачивая перед учениками панораму очередного катаклизма Прошлого, пожиравшего человеческие жизни ненасытным чудовищем. Сейчас, стоя под черной сеткой сырых ветвей и выглядывая ствол подходящей толщины, он готов был возразить этой зрелой женщине. Нет, убить человека сложно.
Еще сложнее убить самого себя.
То ли инстинкт самосохранения сидит в теле металлическим каркасом, не позволяющим раболепно согнуться перед старухой с косой, то ли смерть на самом деле требует такого же расхода энергии, как и возникновение новой жизни. Правда, энергия эта с противоположным знаком и скомпонована так, что обычным человеческим восприятием этого не заметишь. Усечена во времени. Поэтому человеку, игрушке в руках Чего-то, что он называет Время, смерть кажется чем-то, в общем, несложным.
Пока он лично не подойдет к смерти вплотную. Ближе некуда.
Совсем, как он в эти минуты.
Пока он несся навстречу Судьбе, которую жаждал лично для себя, дорога была гладкой и накатанной вплоть до ухода в Великое Ничто. Голова набухла образами родителей, представлявшихся монстрами, сосущими его жизненное пространство. Он бежал, и в спину его толкала мысль, что они все получат то, чего так хотели. Он уйдет и уже больше никогда не станет мешать кому бы то ни было своим присутствием. Заберите оставшуюся после него пустоту и сожрите, если вам от этого станет легче!
Затем на дороге появились ухабы, ямы, они становились глубже, после чего дорога резко оборвалась. И он ткнулся носом в необходимость угомониться и совершить вполне обыденные действия. Найти дерево, взобраться на него, сделать петлю из того жалкого предмета, что находился у него в руках, вдеть в нее голову. И спрыгнуть вниз.
Все это можно сделать, лишь сосредоточившись на действиях. Не суетясь, осознавая любое движение. Не суетясь, готовить собственную смерть.
Истеричный пыл к этому моменту спал. Февральский воздух уже ощупывал его тело, пробираясь острыми пальцами под куртку. Этот стылый холод внезапно выставил желание умереть чуть ли не в смехотворном виде. Хотелось просто согреться, естественное, неумолимое желание, и на этом фоне суицид показался чем-то нелепым. Однако тяжесть внутри, выдуманная или реальная, кто знает, по-прежнему присутствовала во всем своем снобизме, и она толкала его, толкала и толкала навстречу тому, что он сам для себя видел основной целью.
Он выбрал дерево, потоптался, понимая, что взобраться по скользкой, подмерзшей коре будет нелегко, попытался привязать ремень на нижней ветке, стоя на земле. Жалкий ремешок противился превращению в сногсшибательную, роковую петлю. Время шло. Жажда собственной смерти от этого отнюдь не крепла. Она угасала, как угасает кровь заката на небе. Рассвирепев, он всунул голову в то, что получилось, но при первом же усилии петля развязалась.
Тогда он и услышал осторожные, крадущиеся шаги по ту сторону забора. В любом другом случае он вздрогнул бы, растерялся. Однако сейчас, отчаявшись, замерзая, тускнея, как небо умирающего дня, он лишь автоматически попытался хоть что-то из этого взять. В конце концов, старик был ему никто, чтобы волноваться. Убедится, что его хозяйству ничего не грозит, и пойдет по своим делам. Между ними забор. Высокий, выстоянный в промозглой февральской непогоде, с ходу такой не преодолеешь.
По-видимому, старик не понял, что от него хотел странный подросток, и тот повторил:
– Обычной веревки. Если вам… не жалко.
Он замолк, чувствуя, что уже не в силах говорить. Старик неуверенно пробормотал:       
– Э…э… Нет, верёвки у меня нет. Я… – он запнулся.
Подросток просипел:
– Извините, пожалуйста, – и тут же развернулся, отойдя к дальним деревьям.
Даже здесь, такой мелочью, никто не мог ему помочь.



Его окликнули.
Он оглянулся на зов. Старик стоял метрах в десяти. Никакого забора между ними не было. Старик возник поблизости, как материализовавшееся привидение.
Чтобы оказаться здесь, не перелезая забор, старику надо было возвратиться к дому, выйти на улицу и обойти свой участок, оказавшись на школьной территории. И по ней пройти еще с сотню метров. Не поленился же.
Подросток не слышал шагов, пока не услышал голос. Он был уверен, что старик ушел, и они уже больше никогда не увидятся в этой реальности. Так или иначе, ему не было дела до этого человека. У него была своя проблема. И ее нужно решать, пока холод не погонит его прочь отсюда, назад к дому, не считаясь с горячими образами в его голове.
Он взобрался на нижнюю ветвь, рискуя соскользнуть. Закрепил ремень, сделал более-менее подходящую петлю. Замер на минуту, глядя вниз и представляя, как будет падать, предварительно всунув голову в петлю. Пальцы онемели от холода. Все сильнее внутри копошилось желание просто пойти спать. Кое-как он осознал, что минуло гораздо больше минуты. Он по-прежнему смотрел вниз, удерживаясь на руках и коленях на замерзшей коре, от холода казавшейся металлической. Нужно решаться. Но для последнего движения вдруг потребовалось титаническое усилие.
В который раз он представил, как все будет выглядеть, когда его не станет. Как будут убиваться и каяться его родители. И все-таки в воображении картина Мира Без Него была нечеткой, расплывчатой. Как он исчезнет, если весь мир останется на прежнем месте?
Обледеневшая кора обжигала пальцы. Казалось, он упирается в толченое стекло. Прыгай же! Но он медлил. Лучше горячая боль в ладонях, нежели прыжок, переходящий в то, после которого уже Ничего Не Будет. Словно неразличимая глазом паутина зависла у него на пути, и полет прервется, еще не начавшись. И она держала его, держала на расстоянии, не прилагая к этому усилий.
Понимая, что это не может продолжаться до бесконечности, и, либо он слезет, либо спрыгнет, одно из двух, он представил смотревших на него одноклассников. Представил неожиданно для самого себя. Они смотрели на него, и он понял, что прыгнет. Не потому, что в нем еще теплилась жажда самоубийства, нет. Ему было стыдно при мысли, что они видят его малодушие. Он вдруг психанул, как час назад, с родителями, всунул голову в петлю и ухнул навстречу белеющему внизу снегу.
Все произошло слишком быстро, он вообще не успел ни о чем подумать. Соскользнув с ветви, он просунул под ремень, стянувший шею, руки. Минуту назад он говорил себе, не делать подобное. Однако в реальности руки действовали, как независимые существа. Плевать они хотели на работу мозга. Они хотели жить, трогать предметы, что-то делать дальше, быть живыми, что бы там не хотел их обладатель. Что бы из этого вышло, он так и не узнал. Ремень оборвался, и подросток услышал хруст, с которым его ступни проломили заледеневшую корку снега. Он снова стоял на земле, на которую уже не рассчитывал ступить. С замерзших ладоней свисали обрывки ремня.
Ему захотелось плакать. Разреветься, дать волю жиже эмоций, что скопилась внутри. И чтобы его кто-то пожалел. Обнял и пожалел. Он был раздавлен, обессилен. Он всего лишь хотел уйти из жизни, умереть.  Другим он не делал ничего плохого. Почему же ему не дают сделать это? 
Волна слабости прошла также внезапно, как и накатила. Он тупо смотрел на ремень, как на кого-то, предавшего его. Истеричная настырность встрепенулась снова, требуя идти до конца. Он оглянулся, посмотрел на ствол дерева, черной колонной пронзавший пространство, подумал, не разогнаться ли, ударившись в него головой?
Это ничего не даст. В последнее мгновение он сбавит скорость, непроизвольно, как просунул под ремень руки, и лишь травмирует себя, но не убьет.
Выхода не было. Он не хотел жить, но и убить себя, был не в силах.
– Эй! – позвал старик.
И подросток осознал его присутствие, как нечто совершенно реальное.
Он повернулся к мужчине, не очень-то контролируя, что делает, зачем и что ему нужно делать. Просто стоял, безликий, серый набор костей, кожи и волос. Все, что воодушевляло это, куда-то испарилось.
– Ты что же это? – подал голос старик.
Он не приближался, оставаясь на расстоянии, наверное, опасался непредсказуемой реакции. Подросток молчал, не выказывая враждебных намерений, и старик рискнул сделать пару шагов.
– Ты что это надумал, а? – старик поколебался и сказал. – Такой ведь молодой.
Теперь их разделяло всего несколько шагов.
Подросток хотел что-то сказать, но слова не выходили. Он лишь ниже опустил голову, чувствуя, что едва держится на ногах. Он превратился в тесто, и сейчас из него кто угодно мог вылепить что угодно.
Старик подступил почти вплотную. Тьма под деревьями позволяла видеть лишь общую форму. Старик не смог бы рассмотреть выражение лица подростка, даже не опусти тот голову. Казалось, он спал стоя.
– Нельзя же так, – пробормотал старик, поколебался, осторожно коснулся плеча подростка своей ладонью.
– Не хочу жить, – просипел тот.
Чуть слышно. Если бы не стылая тишина, старик не разобрал бы слов. Он пригнулся, пытаясь заглянуть мальчишке в лицо.
– Ты это, слышишь, брось. Слышишь? – он слегка сжал ему плечо, бережно и ласково. – Не выдумывай. Глупость это. Ты только жить начал, а уже вот что надумал. Такой молодой!
Старик приобнял его за спину, медленно отводя от злополучного дерева. Подросток не сопротивлялся, двинувшись послушной сомнамбулой. Старик повел его, бормоча жарко и равномерно, словно молился:
– Такой молодой! Я-то думаю, что это он там делает. Вежливый такой, извините, сказал. Думаю, нет, такой плохого не сделает, слишком хорошо к незнакомым людям обращается. А он, смотрите, себе плохое удумал сделать. Зря ты так. Глупость это. Такой молодой. Такой симпатичный.
Несмотря на туман в голове у парня мелькнула вялая мысль, что старик явно льстит. Симпатичный? В такую-то темень разве можно понять, симпатичен ли человек, находящийся рядом?
– Не делай этого. Нельзя так. Иди лучше к матери, прямо сейчас. Завтра полегчает, и думать про это забудешь.
– Нет, не полегчает – прошептал парень, но так тихо, что старик его не услышал. 
– Такой молодой, такой симпатичный. Может, довести тебя к родителям?
Кое-как подросток покачал головой.
– Ну, смотри. Иди сам. Только прямо домой. Обещаешь?
Он вяло кивнул, прежде чем двинуться прочь от деревьев, торчащих из снега будто руки гигантских мертвецов.
– Такой молодой, такой симпатичный, – неслось вслед.



Не полегчало. Как он и говорил старику. Только хуже стало.
Весь день утверждение старика, что он симпатичный, гвоздем проникало в мозг. Будто кто-то невидимый дубасил по шляпке этого гвоздя. Старик не видел его лица, он сказал это ради успокоения, поддержки. Поэтому в его словах присутствовала фальшь. И она ржавчиной разъедала весь эффект. Очень быстро разъедала. 
Он открыл глаза, и тусклый свет керосиновой лампы показался солнцем в зените. Подросток зажмурился, отвернулся. Затем встал, подошёл к трельяжу. Посмотрел в зеркало.
На него уставилось его собственное лицо. Во взгляде – жалость, перемешанная с омерзением. Симпатичный? Если бы не более чем подавленное состояние, он бы снисходительно улыбнулся. Какой же он симпатичный? Кроме того, что на него вряд ли когда-нибудь обращала внимание какая-то девушка, он сам прекрасно видел то, что показывало ему зеркало. Неправильной формы лицо, слишком вытянутое. Глаза чуть навыкате. Прыщи, крупные, вопиюще яркие, на лбу и висках. Конечно, года два назад их было значительно больше, но и того, что осталось, вполне достаточно. Про фигуру и говорить нечего. Жалкая макаронина, которая, в придачу, еще и ссутулится. Ничего мужского. Казалось, он рассматривает чужака, видеть которого ему физически непереносимо.
Впрочем, это уже не имело значения. Много столетий назад он решил, что уйдет из жизни. Он думал об этом спокойно и ровно, как думают о том, какая завтра будет погода. Правда, теперь он осознал, насколько тяжело сделать самый последний шаг. Вчерашний эксцесс с родителями, по сути, не представлял из себя нечто из ряда вон. Обычные придирки, несправедливые обвинения, нежелание оставить его в покое хоть ненадолго. Но он вдруг вспыхнул. Взметнулся пламенем, притворившимся было, что оно погасло окончательно. Не было ли тут подсознательного стремления совершить давно задуманное в состоянии аффекта? Избежать, таким образом, плотного, физически ощутимого страха, замешанного на инстинкте самосохранения? И мешающего перешагнуть роковую черту? Он не знал. Но, так или иначе, попытка не удалась, выпихнув его сознание к удручающе мрачной реальности этого мира: в него тяжело входят и также тяжело выходят.
Что с того, что мать, когда он вернулся, обнимала его и смеялась со слезами на глазах? Извинялась, признавалась в любви, каялась, молила больше не делать так, как он сделал? Ощупывала его, будто хотела убедиться, что назад вернулся не фантом? Даже отец, скупой, немногословный тиран, сдерживался, чтобы не разрыдаться. Что с того? Он все равно не хотел жить. Никакая любовь уже не могла выровнять эту наклонную плоскость, по которой он скользил ниже и ниже. И осознание, что добиться задуманного слишком сложно, лишь ухудшало его состояние, наполняло горячим, стыдливым страхом. Перед ним вырос барьер, за которым – бездна. Только перемахни – исчезнешь навсегда. Но барьер возвышался перед ним непреодолимой горой. И превращал его в потерянный, почти высохший листок, оторвавшийся от жизни, но до сих пор не нашедший дорогу к смерти.
С этим нужно было что-то делать. Срочно. Если он не хотел, чтобы его голова просто взорвалась изнутри, но при этом так и не подарила долгожданную смерть.
Он долго вглядывался в собственное отражение, как будто там, в глубине глаз, надеялся найти ответ, но ответа не было. Не было ответа, когда он вернулся домой. Не притронувшись к еде, хотя в желудке подсасывало, даже не почистив зубы, он улегся в кровать. И, лишь засыпая, он непроизвольно увидел ситуацию с иной стороны, в результате чего самоубийство стало вполне достижимым.
Правда, теперь оно становилось не совсем самоубийством, но суть от этого не менялась. Прежде чем тина сна накрыла его с головой, он уже знал, что ему делать завтра.



2


Макс сжимал трубку так, что она скрипела.
– Здравствуйте. Егора можно к телефону?
Вялый женский голос сказал: «сейчас», и секунд на десять возникла тишина.
Сердце колотилось, будто он настраивался полоснуть бритвой по венам. Он едва высидел сегодня в школе, дожидаясь, пока тупой, нудный, как обычно, день перевалит за половину. Он мог не пойти вообще, но решил не привлекать к себе лишнего внимания. В самом деле, не смешно ли, человек, собравшийся покончить с собой, идет на уроки? С другой стороны, он понимал, сейчас он тем более не должен дать кому-либо возможности как-то помешать ему. Звонки классной руководительницы, дополнительная назойливость родителей были бы совсем некстати. До обеда он все равно ничего не сделает. Шатаясь в одиночестве по улицам или сидя дома, он лишь растянет эти жалкие серые часы.
Человек, который ему понадобился, появится дома лишь во второй половине дня. Пожалуй, еще никто не был нужен ему настолько.
С Егором они вместе учились до десятого класса. Затем из четырех классов сделали три, и Егор оказался в параллельном. Правда, там он долго не удержался. Начал прогуливать еще с восьмого и остановиться уже не мог. И способности к учебе у него были довольно низкими. Его попросили «уйти по собственному желанию», лишь так он мог избежать скандала и все равно неминуемого выдворения. У него не осталось выбора, и год оказался потерян. Впрочем, это на нем не отразилось, по крайней мере, внешне. На следующий год он поступил в местное ПТУ. И, как слышал недавно Макс, оттуда ему также угрожало выдворение. Из заведения, где не смогли бы учиться разве что дауны!
Назвать их друзьями было нельзя. В средних классах они изредка проводили время вместе. В то время безликие крылья депрессии еще не накрыли своей тенью сознание Макса. Можно назвать их приятелями. Во всяком случае, Егор всегда относился к нему неплохо, даже, если большинство остальных одноклассников с сухим раздражением игнорировали Макса. Может быть потому, что тот без ограничений давал ему списывать? Пожалуй, что так. Егор всегда был неуловимо практичный. Со всеми – панибратские отношения, заболтает, кого хочешь, вечно довольный, точно кот, прикончивший чужую сметану. Если Егор чуял в человеке выгоду, ссориться с ним, портить отношения он, похоже, не умел.
Макс осознал это по-настоящему лишь, когда они уже не учились вместе. Почему-то это не вызвало запоздалой обиды. Наверное, потому, что друзьями они, конечно, не были. Что и облегчало Максу разговор, который он вел в собственном воображении с того момента, как утром открыл глаза.
– Да?
Судя по голосу, Егор улыбался, но сквозь это просвечивала… настороженность? Возможно. Либо мать сказала, кто звонит, либо он сам что-то почувствовал. Интуиция у него была развита, дай Бог.
– Привет. Это Максим.
– Макс! – он почти заорал в трубку. – Здорово, бродяга! Давненько не виделись.
Его радость казалась искренней. Можно подумать, кто-то из них надолго уезжал, и вот, наконец, вернулся. На самом деле они жили в соседних пятиэтажках и за последние полгода не встречались лишь благодаря случайности.
– Да. С начала осени.
– Ну, как ты? – он продолжал держать марку непринужденного веселья. – Любимая школа еще не осточертела?
 – Не знаю… Мне надо с тобой поговорить. Очень важно.
Он с трудом вел разговор и решил, что лучше поскорее перейти к делу. На другом конце провода возникло секундное затишье. Макс не мог видеть приятеля, но почему-то с легкой отчетливостью представил себе, как щеки Егора по-прежнему растягиваются в улыбке, но вот глаза уже не улыбаются. Нет там улыбки, исчезла. Да, эта светловолосая сероглазая бестия что-то унюхала. Так животные чувствуют приближение наводнения или землетрясения.
И все-таки в данном случае Егору вовсе не пришлось демонстрировать чудеса собственной интуиции. Все было достаточно банально.
В конце весны прошлого года Егор, метавшийся в поисках того, кто бы одолжил денег, удачно наткнулся на Макса. У того на тот момент оказалась приличная сумма. Приехал дядька, младший папин брат, человек рассеянный и нежадный, к тому же несемейный, и, заметив хандру своего единственного племянника, не нашел иного способа, как попытаться развеять его денежным подарком. Дядя не без оснований полагал, что подросток оживится, если сможет купить нечто ему необходимое. По себе он помнил, как много хочется в юности, когда сам еще ничегошеньки не зарабатываешь. Дядя приезжал редко, ни разу ко дню рождения Макса или к Новому Году, и по сему сумма оказалась существенной. Пятьсот долларов. Как бы сразу за все предыдущие дни рождения и тому подобное. Для дяди это не было разорением. Будучи нефтяником, он начал когда-то летать в Западную Сибирь, да там и осел.
Для Макса это оказалось настолько нереальным, что он пару недель вообще боялся притрагиваться к подарку и, в конечном итоге, не потратил ни одного доллара. Кроме того, депрессия уже начал свой затяжной штурм, и на этом фоне ни какие материальные блага не могли что-либо изменить. Так уж получилось, что Егор, будто хищник, почуявший кровь, обратился за помощью к Максиму. Тот раньше периодически одалживал ему незначительные суммы. Однако на этот раз Егору понадобились минимум триста долларов. Узнав, что у приятеля аж пятьсот долларов, он впал в эйфорию религиозного фанатика, просящего своего Бога о снисхождении. Он бормотал что-то несуразное, хотя в дальнейшем оказалось, что деньги ему понадобились, чтобы вернуть предыдущий долг. Так или иначе, Максим находился в таком состоянии, что позволил себя с легкостью уговорить. Тем более Егор слезно обещал вернуть деньги в течение месяца. Максимум – через полтора.
Минул месяц. Затем – другой. Минуло лето. Егор деньги не вернул. Несколько раз они сталкивались на улице, и Егор улыбался, отводил взгляд, обещал отдать долг в ближайшее время. Насколько помнил Максим, когда они виделись в последний раз, Егор вообще не заводил речь о деньгах. Просто улыбался, похлопывая Максима по плечу, как самого близкого друга.
Естественно, услышав голос Макса в телефонной трубке спустя столько времени, Егор не мог не вспомнить о том, что их непосредственно связывало.
– Поговорить? – голос звучал вяло, недоверчиво, будто ему предложили экспедицию на Северный полюс, но он тут же заставил себя излучать непринужденность. – Ну, так говори. Я слушаю.
– Не по телефону.
– Да? Я… Может, не сегодня?
– Ты занят?
– Ну… есть малость. Надо кое-что сделать.
Максим вздохнул, но это многолетнее давящее ощущение заставило его настаивать.
– Это очень важно. Надо бы поскорее.
– Ладно, – веселье исчезло из его голоса. – Приходи ко мне.
– Нет, не у тебя. И не у меня. Ты поймешь почему.
Из Егора будто выпустили воздух. Он сдулся, обмяк.
– Хорошо. Где?



Они находились за школьной спортплощадкой, среди деревьев.
– Давай, – Егор поежился. – Выкладывай. Что там у тебя?
Когда-то это были чьи-то частные сады, но школа, разрастаясь, постепенно отобрала территорию, и, если кустарники выкорчевали полностью, например, малину и крыжовник, то плодовые деревья частично уцелели. Поздним летом и осенью здесь можно было неплохо поживиться, что детвора различного возраста и делала. Сейчас, на исходе зимы, деревья были мертвыми, безликими. Их черные скользкие стволы напоминали щупальца рептилий юрского периода, приостановивших собственную жизнь на время холодов.
Именно здесь Максим пытался покончить с собой два дня назад. Всего лишь позавчера. Казалось, минули затяжные недели невыносимой тупой боли внутри, обещавшей исчезнуть, лишь только само тело умрет. Неужели прошло всего два дня? Если так, разве он сможет выдержать еще неделю? Месяц? Полгода?
Договорившись с Егором встретиться в этом месте, Макс пришел сюда первым. Прежде чем появился хмурый приятель, Макс несколько раз бросал взгляд на то дерево, что стало неудавшимся эшафотом.
Любопытно, не появись тот старик, чей двор примыкает к школе, довел бы Макс начатое до конца?
Вряд ли. Несколько минут он боролся с собственным внутренним «я», пытаясь убедить его, что все решила досадная помеха в виде старика, призванного следить за подростками, жаждущими покончить с собой в зимней темноте бывшего фруктового сада. Однако он прекрасно понимал, что обманывает сам себя. Старик вовсе не являлся проблемой, даже вынь он Макса из петли. Рано или поздно он бы ушел домой. Да и мало ли на свете деревьев? Будь он готов к тому, что так хотел, ничто и уж тем более никто не смог бы его остановить. Старик – лишь отговорка для собственной слабости.
Макс прекрасно понимал это. Будь по-другому, он не сидел бы сейчас здесь. И, конечно же, не ждал бы Егора. Обошелся бы без него.
Приятель приветствовал его без особой радости. Он не присел рядом с Максимом на холодную трубу, бывшую тут чем-то вроде скамейки, прошелся из стороны в сторону, засунув руки в карманы джинсов. Он оглядывался по сторонам, как будто ожидал увидеть еще кого-нибудь. Макс без труда «прочел» его состояние.      
Направляясь в относительно уединенное место, Егор, как должник, не без оснований опасался, что рядом с Максом окажется еще кто-нибудь. Постарше, покрупнее. Это казалось маловероятным, но, тем не менее, шанс был. Макс относился к тем, кто стесняется напомнить о долге, кругами ходит, прежде чем задать прямой вопрос. Егор рассчитывал, что тягомотина продлится достаточно долго, чтобы в дальнейшем он как-нибудь все-таки вернул деньги. Однако это длилось уже более полугода, а, как известно, даже у терпения терпеливых имеется предел. Еще какие-то недели назад, вспоминая о пятистах долларах, Егор тешил себя мыслью, что Макс просто-напросто «забудет» про долг, каким бы безумным это не казалось. Макс всегда был чуточку ненормальным. Почему бы ни представить себе нечто подобное? Просто будет молчать до бесконечности, надеясь, что Егор сам принесет деньги в один прекрасный солнечный день.
Как оказалось, Егор поспешил с благими фантазиями. Обнаружив Макса в одиночестве, он слегка успокоился. Но лишь чуть-чуть. Отсутствие нежелательных личностей не означало, что их вообще нет на горизонте. Или что Макс не собирается сам обнаружить таковых в скором времени.
– У меня к тебе дело, – прошептал Максим.
– Да, – Егор кивнул, глядя под ноги. – Я понимаю.
Конечно, ему и в голову не приходило, что речь может пойти о чем-то, не имеющем отношения к долгу. Макс молчал, и он поспешил сказать:
– Ты бы подождал. У меня скоро будут деньги. Я отдам. Очень скоро.
Правда заключалась в том, что в ближайшее время он не смог бы отдать долг и значительно меньший. Осознание этого привносило в голос волнение и мешало уверенности. Именно уверенность в себе могла убедить Макса подождать еще.
– Егор.
Сказано это было таким тоном, что приятель остановился и растерянно посмотрел на Макса. Тот, казалось, сжался прежде, чем произнести следующие слова. Егор непроизвольно оглянулся, будто человек в пределах видимости мог заодно их услышать.
Частные дома отделялись высокими заборами, из окон двое подростков были не видны. С одной стороны за домами возвышались пятиэтажки, но расстояние было приличным, чтобы что-то рассмотреть. Единственное место, откуда их могли наблюдать, это окна торца школы. На втором этаже – кабинет химии, столовая. На первом – окна помещения, где проводились «труды», кабинет директора. Однако расстояние более чем в полсотни метров вряд ли позволит рассмотреть черты их лиц. Если же присесть на трубу, повернувшись к школе спиной, они вообще не привлекут внимания.
– Ты хочешь, чтобы твой долг исчез?
Егор тупо посмотрел на приятеля, улыбнулся, глупо и медленно, не зная, убрать улыбку или улыбнуться еще шире. Снова помрачнел. Снова улыбнулся. На этот раз с явной опаской. Он не любил подвохов, но Макс не очень-то напоминал человека с подобным чувством юмора. Особенно сейчас.
– Я… – слова не давались ему. – Что?
Макс сжался еще заметнее.
– Я говорю, что простил бы тебе весь долг. Но для этого ты должен кое-что сделать.
Егор рывком поднялся с трубы, но прохаживаться туда-сюда просто не решился. Казалось, отойди он в сторону, и Макс передумает, возьмет свои слова обратно. Простил бы долг! У Егора вскружилась голова. При этом он не оторвался от земли – все-таки приятель заикнулся о какой-то услуге. За этим скрывалось что-то нехорошее. Словно красивая, приятно пахнущая коробочка, из которой вот-вот выскочит чертик.
Что это за услуга такая, за которую можно простить пятьсот долларов?
Егор не вчера родился и понимал, что все не так просто. Мгновенная радость поблекла, пауза стала пощипывать нервы. Он вопросительно глянул на приятеля, боясь задать вопрос, точно это плохая примета.
Наконец, Макс просипел:
– Я прощаю тебе долг… если ты… сможешь убить меня.



Его лицо будто замерзло, и Егор превратился в восковую фигуру из музея мадам Тюссо. Лишь блеск глаз выдавал прежнее течение жизни.
Он не поверил тому, что услышал. Это напоминало дурную шутку, самую неудачную шутку со времен появления людей на этой земле. Казалось, сейчас Макс рассмеется, подскочит с трубы, похлопает Егора по плечу, попросит извинить его и, не прекращая улыбаться, назовет крайнюю дату, когда он ждет возвращения долга. Возможно, добавит, что у Егора появятся проблемы, если он снова затянет с обещанием. Это выглядело бы куда реальнее, нежели эта скрюченная поза и смысл, что несли в себе эти слова.
Губы Егора растянулись в испуганно-растерянной улыбке.
– Что?
– Если ты пообещаешь убить меня… тебе не надо искать пятьсот долларов.
Пауза. Егор промямлил:
– Убить…тебя?
– Да, – Макс произнес это до ужаса равнодушно.
– Тебя? Э-э… Это такая шутка?
Макс покачал головой.
– Нет, не шутка. Я предлагаю тебе сделку. Тебе негде взять пятьсот долларов? Так? – Макс не знал об этом, не мог быть уверен, он просто хотел, чтобы это оказалось так.
Как под гипнозом Егор покачал головой.
– Вот видишь. Их негде взять. Я прошу то, что будет стоить тебе эту сумму. То, что я прошу, ты вполне можешь сделать, это не деньги найти. Разве нет?
Егор отступил на шаг. Казалось, от приятеля исходил жар костра, и находиться рядом стало невмоготу.
– Ты рехнулся? – он ощупывал фигуру Макса взглядом, как если бы от безумия на теле бывают какие-нибудь следы. – Нет, ты точно рехнулся!   
– Тебя это не должно беспокоить. Ты должен думать о своем долге. Поможешь мне, и у тебя исчезнет эта проблема.
– Что ты мелешь? «Поможешь мне!» Бред какой-то! Убить тебя за пятьсот баксов?!
Он кричал, и Макс, вспомнив почему-то про старика, поднялся с трубы и оборвал тираду приятеля.
– Не бред. Я не хочу жить. Не хочу. Я давно решил. Но у меня не получается наложить на себя руки. И я прошу, чтобы ты мне помог. Ты мой должник. Или отдавай деньги прямо сейчас, или сделай так, чтобы меня не стало. Ты сам потом будешь рад: сэкономил такие деньжищи. Всего-то ничего, прикончить меня. Это не убийство, я ведь сам тебя прошу. Только помоги мне, я прошу, прошу, прошу, прошу! Не за просто так. Пятьсот баксов! Пятьсот! Пятьсот! Пятьсот! Пятьсот!
Он словно вбивал гвозди в голову приятеля. Тот отступил на пару шагов, лицо исказились, плечи поникли, руки, разойдясь в стороны, странно зависли, будто хотели сжать виски, но не могли их достать.
– Хватит. Я понял. Хватит.
Макс тяжело дышал, как человек, совершивший рывок метров на сто. Пришлось опуститься на трубу. Он уронил голову, уставившись в грязный снег. Егор недоверчиво смотрел на него, омерзительная дрожь растекалась по рукам и ногам.
Макс выпрямился, в глаза – ярость и мольба. 
– Ты согласен?



Егор взял себя в руки, чувствуя, что безумие приятеля несет в себе опасность. Макс готов на все. Даже на то, чтобы в случае отказа пойти к кому-нибудь, кто заставит Егора сделать эти злополучные пятьсот долларов из воздуха. Этого нельзя допустить. Лучше согласиться с ним, выиграть хоть немного времени.
– Как я это сделаю?
Егор надеялся, что у Макса истерика, что это скоро пройдет, и что его удастся отговорить от собственных сумасшедших требований. Каким-то чутьем Егор понимал: совершить убийство, пусть и по просьбе самого человека, также нереально, как и обнаружить пять сотенных долларовых бумажек здесь, в растаявшем снегу. Это было выше его понимания, выше воображения. 
И все-таки некая темная сторона его сущности зашевелилась при мысли, что ему не придется искать такую сумму.
Макс смотрел на ступни своих ног, опустив голову.
– Не знаю. Ты сам должен решить. Выбрать что-то. Способов много.
Егор поморщился.
– Ты не подумал, что потом у меня возникнут проблемы, – уцепился он за спасительную мысль. – И мне уже будет до лампочки, должен я кому-то пятьсот монет или нет.
– Какие проблемы? Совесть замучает?
– Меня загребут за убийство! Ты об этом не подумал? Толку, что ты сам меня просил об этом. Даже если расписку напишешь, меня все равно посадят. Даже если напишешь, что шантажировал меня и вынудил сделать это.
Макс глянул на него.
– Это не проблема.
– Это почему?
– Это можно сделать в уединенном месте. В темноте. Без свидетелей тебя не поймают. Знаешь, сколько убийств остаются нераскрытыми? Думаешь, я зря попросил, чтобы ты пришел сюда? Чтобы мы не встречались ни при твоих предках, ни при моих. Никто на тебя не подумает. И сделать так, чтобы никто тебя не видел, тоже можно.
– Ты кому-нибудь говорил, что одолжил мне деньги?
– Нет, никому.
Макс загнал-таки его в тупик. Егор медленно выдохнул, нервными движениями выудил сигарету, закурил.
– Ты согласен? – насел на него Макс.
Егор смотрел на сигарету в дрожащих пальцах.
– Не знаю. Вдруг у меня не получится?
– Ты должен действовать наверняка. Я хочу умереть, а не инвалидом стать.
– Как же сделать, чтобы… наверняка? – Егор совсем потух: безумие приятеля вовсе не желало проходить.
– О, Боже. Море способов. Застрелить, отравить, задушить, ножом порезать…
– Ножом не смогу. Ты что? Рука дрогнет. Я же не профессионал. И душить… – он поморщился, сдерживая проклятия, вспухшие внутри, словно гланды. – Разве что застрелить. Только из чего?
Макс глянул на него.
– Если согласен, можно найти какой-нибудь пистолет. Хотя бы самодельный.
Егор почувствовал тошноту. Они сидят здесь и обсуждают, как один из них убьет другого! Это даже не шизофрения! Какая-то вывернутая наизнанку дурь, что не придет в голову даже в дупель пьяному подонку.
– Макс… Почему я? Я ж тебе… ничего такого не делал. Может, передумаешь? Как твои-то перенесут? Ты о них подумал?
Макс уткнулся взглядом в снег.
– Не твоего ума дело. И я не передумаю. Я только прошу тебя помочь. Если не согласен, верни мне деньги. Я найду какого-нибудь отморозка, заплачу ему. Уверен, тот с радостью согласиться, – он посмотрел на приятеля с непримиримой свирепостью. – Я все равно умру. Почему бы тебе не извлечь из этого своей выгоды?
Егор представил: они идут в темноте какой-нибудь подворотни, он вынимает пистолет, давит на спусковой крючок. И Макс заваливается на подмерзший снег. Картина дрогнула, оплыла, словно в нее плеснули какой-то мутной жидкостью. Воображаемое убийство оставило в душе тошнотворную слизь, как от раздавленного насекомого.
Макс тихо спросил:
– Хочешь, я на колени перед тобой встану?
Егор замотал головой.
– Не надо, не надо…
– Ты поможешь мне? – казалось, Макс вот-вот прыгнет на него и вцепится, чтобы держать, держать до момента собственной смерти.
Егор понял, что ему необходима передышка. На убийство он вряд ли пойдет, но отказываться опасно. И он не мог пообещать приятелю убить его в надежде потянуть время.
– Знаешь, Макс. Я... Мне надо подумать. Давай, ты дашь мне время. Немного. Один день. Завтра я тебе точно скажу. Договорились? Всего один день!
Он почувствовал облегчение, словно речь шла об отсрочке на год. День сейчас и казался ему годом.
– От одного дня ничего не изменится, – сказал Егор.
После продолжительной паузы Макс медленно кивнул.
– Хорошо. Завтра. Позвонишь мне завтра в пять часов.




3


Он выплыл из сна, как выплывают из ледяной воды. Тело промерзло так, что кажется вместо сердца кусок льда. И жизнь теплится вяло, не по-настоящему, готовится впустить мертвенный холод в свое последнее пристанище.
Егор разлепил веки, глянул в окно. Как и в последнее время, день серый, тяжелый, будто камень. Снова слякоть и вязкая каша там, где в гололед на дорогах сыплют соль. Поморщившись, он откинул одеяло. Тело было влажным от холодного пота.
Во сне он бесконечно за кем-то бежал. Он выхватывал странный маленький пистолетик, больше подходивший хрупкой нимфетке, удавку, как заправский сицилиец, но в последний момент тень, которую он преследовал, растворялась в нахлынувшей, как густая краска, тьме. Он оставался ни с чем. И снова бежал, пытаясь успеть к сроку. Ему нужно совершить убийство, иначе нечто подобное грозило ему самому. Он смутно помнил, кого именно должен убить, никак не мог рассмотреть лицо своей будущей жертвы. В конце концов, там же, во сне, он измотался так, что перешел на шаг, с трудом передвигая ноги. Чем медленнее он брел в тщетной, вялой погоне, тем сильнее замерзал. Но ничего не мог с собой поделать.
Избавившись от кошмара, Егор испытал облегчение. По крайней мере, в реальности, откажись он от убийства, самого его не убьют. Кроме того, прежде чем заснуть, он, кажется, нащупал некое решение. Правда, пока у него не было уверенности, что оно станет верным.
Вчера, после разговора с Максом, он сразу пошел домой. Только там он мог рассчитывать, что ему никто не помешает думать, как выпутаться из истории, возникшей благодаря собственной глупости. Шел он не меньше часа. К дому, к которому от школы максимум десять минут ходу. Он так и не смог вспомнить, где пролегала его дорога, почему он возвращался так долго. Кажется, впервые он оказался в тупике. Мертвом тупике. Раньше он всегда видел некий просвет, теперь просвета не было.
Оглушенный свалившимся, он заперся в комнате, уселся в позе лотоса на кровать и просидел минимум три часа, прежде чем что-то забрезжило в голове.
К счастью, родители редко обращали на него внимание, и ему никто не мешал. Когда транс ослаб, Егор стал перебирать варианты спасения. Безликие, тщетные кадры перемежались в сознании с тем, как он стреляет в Макса. Просит повернуться к нему спиной и стреляет. Конечно, глядя ему в глаза, он не сможет нажать на спуск. Не видеть этого не получалось. Избавившись от одной картинки, он тут же получал следующую. Убийство налипало на него, пропитывало, как табачный запах в закупоренном тамбуре электрички. Это могло довести до умопомрачения. Лишь сказав себе, что он не сможет стрелять в человека, Егор избавился от этих видений наяву.
Некое прояснение облегчения не принесло. Он ни в какую не хотел мириться с проблемой долга, но с каждой уходящей минутой он все больше осознавал, что выхода нет.
Когда он смирился с тем, что очень скоро из него будут выбивать долг, мысль испуганным животным, метавшееся в западне, навела его на возможность хотя бы уменьшить размер суммы. Долларов так на триста, например. Если Егор найдет кого-нибудь подходящего, кто решит Максу его проблему, долг автоматически перейдет на этого человека. Только заранее сговориться с Максом о меньшей сумме. Ему-то все равно.
Обдумывая новый вариант, Егор нахмурился: он может оказаться в еще худшей ситуации. Тот, кто пойдет на убийство, пусть даже это особенное убийство, наверняка будет не самым милым и совестливым представителем человечества. Он, возможно, насядет на Егора так, что придумает проценты, и, в конечном итоге, сумма превысит те злополучные пятьсот баксов, от которых тот пытался бежать.
Егор почти отказался от этой идеи, когда память подкинула одного из соседей. Человека со странностями.
Почувствовав дрожь, Егор обратил поток суетливых, горячих мыслей в его сторону.



Он появился в их доме чуть больше года назад. Где-то после Новогодних праздников. Точнее Егор не знал. В один прекрасный день он стал замечать нового жильца. Редко, но каждый такой случай запоминался.
Никто о нем ничего не знал. По-своему уникальный случай. Ни где работает, ничем занимается. Не ясно даже, как его зовут. Даже бабульки у подъезда, кажется, знавшие все про всех, оказались бессильны. И, значит, ничего не знала мать Егора, некий проводник между своим сыном и сплетницами с улицы. Известно только, что жил он один и что никто к нему не приходил. Во всяком случае, таковых никто не видел.
Обычно Егору было плевать, кто где работает, кто не уживается с женой, кто планирует купить машину. Тем более плевать на тысячи более мелких деталей. Но в случае с новым соседом он иногда ловил себя на мысли, что не против услышать про него хоть что-то. Однако странное дело, соседа практически не обсуждали. Возможно, потому, что обсуждать было нечего. Но, как Егор однажды подумал, мужчина будто укрывался аурой неуловимости и незаметности. Несмотря на необычный вид, он мало привлекал к себе внимание на улице.
Он жил на пятом, последнем этаже. На два этажа выше Егора. Прежние жильцы эмигрировали в Израиль, и некоторое время квартира пустовала. Затем в ней поселился жилистый, среднего роста мужчина, с прямыми широкими плечами, с трудно запоминающимся лицом. Постоянно небритый, но в его щетине отсутствовала неаккуратность. Никогда не улыбался, но его лицо нельзя было назвать хмурым, злым или неприветливым. Казалось, он никого не замечал, игнорируя любые правила приличия, но, когда Егор поздоровался с ним, сосед отозвался и в дальнейшем охотно отвечал на приветствие. Та же противоречивость главенствовала в одежде. Круглый год, за исключением сильного мороза или жары, он ходил в одном и том же темном длинном пальто. Пальто было тонкое, но менялись лишь вещи под ним – от толстых свитеров до обычных летних футболок. Оно не выглядело дорогим, элегантным, но в нем тем более не было ничего от замызганного бомжа, имеющего только что-то одно из верхней одежды.
Егора в первую очередь смущала эта неопределенность в одежде. Казалось, ее обладатель противился тому, чтобы посторонние определили его социальный статус. Даже цвет и материал, из которого сшили пальто, выглядели время от времени по-разному. Неуловимость была стопроцентной, сотканная из противоречий, она перетекала из внешности на одежду, оттуда – на поведение, голос, слова и жесты. Довольно долго Егор никак не мог представить лицо соседа, если не видел его. Оно откладывалось в памяти ужасно медленно. Но, даже отложившись, оно норовило отступить в тень, подкинуть вместо себя что-то другое.
Однажды Егор заговорил о новом жильце с матерью, чего прежде никогда не делал. Он не любил готовность матери к обсуждению всего того, что она узнавала от старушек возле дома. Тем удивительнее было то, что мать сразу перевела разговор на другую тему. От этого попахивало чем-то ирреальным.
Несколько раз, еще весной, когда интерес был особенно горячим, Егор заговаривал о странном мужчине с Максом. Тот видел соседа Егора всего один раз и то издали, и это, наверное, являлось причиной, что он почти не поддерживал разговор на эту тему. Единственное, он как-то сказал, с отстраненным видом, что человека легче определить по действиям.
Сейчас, сидя в своей комнате и рассчитывая найти лазейку из западни, в которую его загнали собственная легкомысленность и депрессия Макса, Егор попытался анализировать утверждение приятеля.
Чему он был свидетелем за год с небольшим, который таинственный сосед прожил рядом? Что Егор видел такого, что можно посчитать за действия, характеризующие данного человека? Несколько случаев, к счастью, набралось. Точнее всего два. Но и здесь присутствовало то же противоречие, скользкое, как рыба, жаждущая вырваться в родную стихию. Более того, пока Егор не сосредоточился на этих фактах, они оставались скрыты, как книги, отложенные в дальний шкаф. И в то же время он помнил, каким был эффект после увиденного. И еще продолжительное время после.
Первым случаем была ситуация с ревевшим мальчиком. Вторым – ситуация с покалеченной собакой. Первый случился в начале мая. Второй – в середине лета. Егор сам не понимал, как это увидел именно он, в то время как никого из бабулек поблизости не оказывалось. Так или иначе, он знал об этом не с чьих-то слов.      
Детвора, которой нынче почему-то развелось не в пример больше, чем во времена младенчества самого Егора, как обычно, играла перед домом. Возраст – от двух до десяти лет. К моменту, когда все случилось, они в основном разбрелись. Остались только пару самых младших. Казалось, сосед с пятого этажа возникал и действовал лишь в тех случаях, когда количество присутствующих сводилось к минимуму. Когда один из малышей заревел, мужчина двигался вдоль подъездов, направляясь к своему. Двигался, как обычно, ни быстро, ни медленно. Как раз из подъезда вышел Егор. Он не заметил, что там произошло, почему мальчик заплакал, наверное, зацепился за бортик песочницы и ударился. Во всяком случае, это не имело значения, детские вопли всегда остаются воплями. 
Сосед Егора поравнялся с детворой в песочнице, остановился. Странно, подумал Егор в последствии, что мужчина вообще заметил такое незначительное действо, как плачущий ребенок. Трое других детей испуганно уставились на странного дядю. Быть может, решили, что взрослый обвинит именно их в этом остром, беспрерывном реве. Они замерли, неподвижные, как тушканчики, выглядывавшие врага в степи.
Мужчина, казалось, убедившись, что смерти и травм нет, пройдет мимо, но неожиданно он шагнул к песочнице. Плачущий ребенок стоял к нему спиной, мужчина обошел его, встав лицом к лицу. Благодаря этому Егор смог рассмотреть выражение лица соседа.
Оно было таким же нейтральным, как всегда. Человек склонил голову, чтобы мальчишка видел его лицо. Несколько долгих секунд взрослый немигающим взглядом изучал ребенка, и даже Егору, не имевшему отношения к происходящему, стало немного не по себе. Ребенок ощутил присутствие постороннего, приподнял голову и, продолжая плакать, посмотрел на дядю. Тот ничего не говорил, не шевелился, просто смотрел без всякого выражения. Определить, что он сейчас сделает, было невозможно. С таким же успехом, как успокоить, потрепать по плечу или улыбнуться, он мог прикрикнуть, даже шлепнуть незадачливого плаксу. Плач мальчика слабел, слабел, пока не иссяк вовсе. Оставалось лишь тонкое хлюпанье, но и оно сходило на нет.
Мужчина заговорил:
– Видишь, можешь не реветь. Если захочешь.
Мальчик вздрогнул, отступил от взрослого на один шажок. Думал ли он, что эти слова – пролог к наказанию? Неизвестно. Он среагировал именно так, и, кто знает, не побежал бы он прочь, если бы не дальнейший поступок мужчины.
Тот незаметным движением извлек из кармана своего пальто… конфету. Судя по цвету этикетки, шоколадную «Маску».
От удивления Егор застыл. Казалось, конфета была готова заранее. И только ждала, чтобы ее достали. В то же время мужчина меньше всего напоминал человека, носившего в карманах конфеты. Меньше всего его пальто выглядело одеждой, где валяется что-то из сладкого.
Мальчик неверяще уставился на предложенное, как будто это был всего лишь фокус. Мужчина сунул ему конфету под нос. Ребенок протянул было руку, отдернул, снова протянул. И снова отдернул. Быть может, вспомнил, что папа и мама запрещали брать конфеты у незнакомых взрослых. Впрочем, ребенок был с этого двора и, значит, должен был знать мужчину.
– Чего ждешь? Бери. Вкусная.
Мальчик осторожно взял конфету, застенчиво изучил ее, снова обратил внимание на мужчину. Тот уже шагал к подъезду. Остальные малыши тоже провожали взглядами странного дядю.
Егор сместился к другому подъезду. Почему-то он не захотел сейчас столкнуться с соседом. Он будто невольно подсмотрел за чем-то и теперь воспротивился тому, чтобы об этом узнали. Его жгла эта противоречивость. С одной стороны – конфета, с другой – отсутствие малейшего намека на улыбку или участие. По крайней мере, внешне.
Как оказалось, первый случай был ничто по сравнению с тем, что он увидел через пару месяцев.
История с собакой покоробила Егора, как плевок в лицо.



Смутно ощущая, как затекла спина, но не меняя позу, Егор по-прежнему барахтался в прошлом. Он вспомнил, что позже та собака даже приснилась ему. В коротком влажном кошмаре. Который оказался быстро забыт.
Напротив их дома находился детский сад. Чуть в стороне, напротив соседнего дома – гаражи. Безликая, мрачная череда гаражей, затесавшихся в жилой квартал из пятиэтажек, как кишечная палочка в чей-то желудок. Между гаражами и детсадом был проход, узкий, две машины не могли разминуться. Иногда, если так было ближе, Егор пользовался этой дорогой. Сосед с пятого этажа, насколько Егор помнил, ходил исключительно по асфальтированной дорожке вдоль домов. В тот день он почему-то оказался там, между гаражей.
Стояла полуденная жара, и, возможно, поэтому людей почти не было. Хотя бы в этом случае отсутствие всегдашних сплетниц выглядело вполне естественным.
Егор направлялся к одному приятелю. Тот жил в доме по другую сторону гаражей, и, конечно же, не было смысла наматывать лишние метры. Как позже проанализировал Егор, он услышал тонкий, пронзительный визг собаки прежде, чем увидел соседа. Звук заглушали гаражи, Егор был погружен в собственные мысли, кроме того, узнал он соседа не сразу из-за редкого случая смены одежды. Традиционного пальто не было. Мужчина был в темно-синих брюках и серой, дымчатой рубашке. И в черных солнцезащитных очках.
Наверное, еще одной причиной, почему Егор не сразу обратил внимание на этот жуткий вой, было его постепенное нарастание. Бедное животное, которому, скорее всего, отдавило задние лапы автомобилем, прибежало, насколько позволяло перемещаться такая чудовищная травма, от дороги. Здесь его судьба и свела с человеком в серой рубахе.
Сначала Егор осознал, что визжит именно собака, затем, что мужчина, идущий навстречу – его сосед. После чего подросток увидел само животное. В проходе между гаражами и территорией детсада находился еще один человек. Мальчик лет семи, сын молодой пары, что жила в соседнем подъезде. Он возник внезапно, как и выскочивший в поле зрения пес. Спрыгнул с одного из гаражей. Наверное, развлекался, бегая по крышам, но, услышав вой, испугался и посчитал за лучшее оказаться на земле. Егор сам так поступал в детстве. Благо, что приходилось бегать по этим же гаражам. Мальчик рванулся в направлении, выбранном без всякой логики. В направлении мужчины, как обычно, заметном не более чем одно из деревьев во дворе. Увидев мужчину, мальчик остановился. То ли испугался его, то ли вой, ставший особенно громким, заставил его ноги ослабнуть.
Собачонка выскочила из глубины гаражей через узенький проход. Зацепила сетчатую ограду территории детсада, завертелась на одном месте в нескольких метрах от мальчика. Жуткое зрелище. Бедная псина скулила, и этому звуку, казалось, не будет конца. Животное, наверное, раненое не смертельно, могло агонизировать не один час. Егор поморщился, но отступить, чтобы не видеть этого, почему-то не смог.
Мальчишка замер, оглушенный, побледневший, вжался в стену гаража, расширенными глазами созерцал метавшееся животное. Лицо исказил такой силы испуг, что он не видел ни мужчины, ни подростка, выглядывавшего из-за дальнего гаража.
Сосед приближался к мальчику и раненому псу так, словно ничего не происходило. Он даже не ускорил шаг. Хотя, быть может, его равнодушие стало следствием солнцезащитных очков, скрывавших выражение лица. Не в силах смотреть на собаку, Егор зажмурился. Когда он открыл глаза, сосед поравнялся с мальчиком. И резко, внезапно прыгнул к животному. Наступил ногой на здоровую лапу, чтобы собака не вырвалась, присел и коротким движением свернул животному шею.
Это произошло ирреально быстро.
Вой оборвался, и наступившая тишина была такой же острой как игла. Быть может, поэтому Егор уловил слова мужчины несмотря на то, что между ними было метров двадцать.
– Он бы все равно умер. Только мучился бы.
Мужчина обращался к ребенку, ставшему свидетелем этой сцены. Тот вряд ли вообще дышал. Только хлопал глазами. Единственное, что он сумел, это кивнуть, когда мужчина глянул на него.
Егор отпрянул, прежде чем сосед заметил его присутствие. Он не стал выяснять, что последует дальше. Оставит ли сосед животное лежащим возле ограды, забросит ли на крышу или решит закопать. Быстро-быстро он пошел вдоль гаражей, чтобы обойти их с другой стороны. Шел, а перед глазами стоял пес, которому свернули шею. И мальчик.
Это всего лишь ребенок. Как ему объяснить, что такой поступок был вынужден? Но Егор не представлял, как вообще в этой ситуации можно поступить иначе. Прогнать сначала мальчика? Схватить пса, унести его в другое место? И можно ли было оставить собаке жизнь?
В тот день Егор так и не дошел до своего приятеля. После увиденного он вряд ли смог бы с кем-то нормально разговаривать.         



Чувствуя усталость, он сидел в беседке перед домом, откуда мог видеть свой подъезд. Иногда, чтобы размяться, вставал, прохаживался вдоль домов, по-прежнему не выпуская подъезд из вида.
Соседа не было дома, Егор проверил. Значит, он в любой момент мог возвратиться.
Вчера подросток так разволновался, что ночью почти не спал. Как ни странно, на следующий день он не был сонным, лишь вялость постепенно разливалась по суставам. Вчера, детально разложив воспоминание в уме, препарировав его, как диковинное насекомое, Егор пришел к выводу, что сосед – тот, кто ему нужен. И, значит, Максу. Именно случай с собакой утвердил его в этом мнении.
В действиях соседа с пятого этажа просматривалась некая суровая необходимость. Даже присутствие маленького мальчика не остановило его. Егор снова и снова прокручивал увиденное перед внутренним зрением, и все детали были четкими, реальными, будто это случилось вчера, а не полгода назад.
Вчера он попытался убедиться в правильности своего решения. Заставил себя. Егор вышел из квартиры, поднялся на пятый этаж, замер, прислушиваясь. Из двух соседних квартир доносились звуки: телевизор, редкие смутные реплики хозяев. Из квартиры странного жильца не доносилось ничего. Может, он спит? Все-таки уже не ранний вечер. Если завтра рано вставать, мог и лечь. Поколебавшись, Егор приник ухом к самой двери. Это ничего не изменило – он по-прежнему не слышал ни единого звука.   
Егор спустился вниз, вышел из подъезда. Осторожно, будто за ним могли следить из нужной ему квартиры, отошел метров на десять, глянул на окна. Так и есть. Сосед не спит. На кухне слабый, тусклый свет.
Подросток снова поднялся на пятый этаж. На этот раз сердце заколотилось, противясь тому, что могло произойти. Только сейчас Егор осознал: ему по-настоящему страшно. Когда он поднимался в первый раз, по большому счету, он лукавил перед собой. Его рука потянулась к звонку… и опустилась.
Он сглотнул, таращась на дверь. Хорошо хоть глазка нет. Егор набрал воздуха, потянулся рукой к тускло-оранжевой кнопке звонка. И снова рука опустилась сама собой. Не получится. Только не сегодня, по крайней мере.
Сзади возник фантом Макса, и этот фантом, недовольный, сказал, что Егор боится. Егор запротестовал. Дело не в этом. Вдруг, пока он поднимался на пятый этаж, сосед потушил свет и улегся под одеяло? Нехорошо вытягивать человека из постели.
Фантом запустил картинку-ответ. Какая ко всем чертям постель? Твой сосед, скорее, киллер какой-нибудь. Он, наверное, как тот из криминальной драмы «Леон» Люка Бессона, спит, сидя. Просто тушит свет, но в постель не ложится. И не раздевается.
Тем более его лучше не тревожить, подумал Егор. Лучше уж завтра. В дневное время, когда сосед наверняка бодрствует. Завтра времени – завались. Созвониться они с Максом договорились аж в пять вечера. Нечего на ночь глядя людям голову морочить. Особенно, если чего-то важного от них хочешь.
Фантом Макса, похоже, не имея больше чего сказать, исчез.
На завтра Егор не пошел в училище. К черту! Тут дела поважнее. Все равно, чует его задница, его скоро попрут оттуда, из этого дурно пахнущего заведения. Ужасно скоро.      
Он не спеша поел, повозился для вида в комнате. Мать спросила, почему он не торопится. Равнодушно спросила. Наверное, не волновалась даже при мысли, что ее сынуля жаждет гульнуть лишний разок. Егор вздохнул, используя то, что оставлял на крайний случай: сказал, что нет первой пары. Приготовился назвать предмет, если последуют дальнейшие расспросы. Их не последовало. Наконец, родители ушли на работу, и он остался один. Понимая, что рано заявляться к соседу тоже некрасиво, рухнул на кровать и провалялся в полудреме еще пару часов.
Заснуть, конечно, не заснул. Все прокручивал в голове, как он звонит в дверь, заговаривает с соседом. Внутренне измотавшись, поднялся, прошел в ванную, пустил холодную воду. Долго ополаскивал лицо, до судороги в руках. Угораздило же его связаться с таким, как Макс. Еще хуже, чем с занудным Михой, который обычно летит требовать долг еще прежде, чем вышел срок. Но кто знал? Что сейчас рассуждать?
Егор оделся, вышел из квартиры. На площадке застыл, прислушиваясь, словно рассчитывал услышать происходящее в квартире на пятом этаже. Осознал, что рискует не позвонить в квартиру соседа и сегодня, несмотря на отсутствие достойной отговорки, если простоит так хотя бы еще с минуту. Вздохнув, как перед прыжком в воду, бегом поднялся на пятый этаж, с ходу вдавил кнопку звонка.
Легкая мелодичная трель. Егор почувствовал, как сердце вознамерилось сломать ему, по меньшей мере, парочку ребер. Дурак, завопил внутренний голос, идиот! Хочешь убить себя? Пусть лучше из тебя выбивают долг! Егор попятился. Мелькнула запоздалая мысль, броситься вниз, прежде чем откроется дверь.
Дверь не открылась.
Облегчение окутало тело невидимым обволакивающим дымом. Несмотря на то, что позже ему все равно придется звонить в эту квартиру, сейчас он обрадовался, что соседа дома не оказалось. Он еще раз коснулся кнопки, теперь даже с непринужденной легкостью. Не выжидая паузы после второго звонка, пошел вниз.
     Он рассчитывал, что где-то не позже полудня его взгляд обнаружит неприметного мужчину в темном длинном пальто, шагающего к своему подъезду. Время шло, его все не было. Егор проголодался, но пойти домой, перекусить не решился. После придется убеждаться, что сосед не вернулся за это время. Только ни это. Егор решил остановить его на улице. Стоять на безлюдной площадке и ждать, пока откроется дверь, он не выдержит. Несмотря на голод, Егор продолжал караулить странного соседа. Даже в ближайший магазин отбежать, за шоколадкой или печеньем, он не мог – потеряет из вида подступы к подъезду.
Подавляя мысли, что сосед куда-нибудь уехал на несколько дней, Егор время от времени поглядывал на часы. В один из таких моментов, когда стемнело, он обнаружил, что уже двадцать минут шестого. Проклятье! Егор знал, каким дотошным был Макс в отношении времени. Что если он с дуру поднял панику, решив, что Егор нарочно не позвонил?
Он подскочил со скамейки, хотел побежать домой к Максу, но спохватился. Нельзя, чтобы родители Макса видели Егора! После того, как все кончится, разговора со следователем не избежать.
Едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, Егор поспешил домой.



Мать посмотрела на него.
– Тебе звонили.
– Кто? – Егор поспешил к телефону.
– Он не представился. Уже три раза звонил.
Конечно же, Макс! Больше некому! Какой еще ненормальный позвонит три раза за полчаса?
Набирая номер Макса, Егор проклинал приятеля, моля, чтобы тот не вздумал, идти за помощью к кому-нибудь другому. Господи, почему не подождать полчасика?
Короткие гудки. Несколько раз Егор нервными движениями набирал номер, но было по-прежнему занято. Снова звонит мне?
Егор положил трубку, ожидая звонка. Звонка не было. Он набрал номер. Пошли длинные гудки. Женский голос – мать Макса – сказал «да».
– Макса позовите, пожалуйста, – Егор забыл даже поздороваться.
Пауза.
– Он только что вышел.
– Куда, не скажите?
– Вообще-то не знаю. Извините, кто его спрашивает? Ему что-нибудь передать…
Егор сумбурно извинился, бросил трубку.
И несколько раз пронзил воздух ударом кулака. Перед глазами стоял Макс, но удары почему-то не принесли ему вреда.
– Кретин! – сообщил Егор фантому приятеля.
Он бросился к двери, вернулся. Снова подался к двери, не зная, что делать, ждать ли звонка или самому бежать на поиски болвана, который мог все испортить.
В очередной раз он повернулся к двери, когда в квартиру позвонили. Егор открыл дверь. На пороге стоял Макс. Бледный, осунувшийся. Да, по-видимому, прошедшая ночка и последние часы неплохо его измотали. Они без слов смотрели друг на друга, и тот, и другой в некотором удивлении. И тот, и другой, открывая или звоня в дверь, не ожидали увидеть друг друга.
– Кто там, Егор? – раздался из глубины квартиры голос матери.
– Это ко мне!
Егор ступил за порог, отталкивая приятеля, чтобы закрыть дверь за собой.
– Ты дома? – у Макса дрожали руки.
– Зачем пришел сюда?
– Ты должен был позвонить в пять. Ты не позвонил.
– Я опоздал немного. Какого черта ты пришел? – Егор едва сдерживался. – Сам говорил, нас не должны видеть вместе. Иначе как я… потом выкручусь?
Макс молчал, тяжело дыша, как астматик. Он смутился.
– Я думал…
Егор не дал ему закончить, развернул, подталкивая, заставил спуститься на один этаж. 
– Подумаешь, позвонил в пять двадцать, – прошептал Егор. – Я не машина. Я как раз решаю нашу общую проблему, и ты мне только мешаешь.
– Так ты согласен? Мы договорились, что в пять часов ты мне скажешь. Одного дня достаточно!
– Не здесь. Давай ты пойдешь в школу, и я приду следом…
– Нет! Или ты говоришь здесь, или с тобой все ясно.
Наверное, Макс не поверил, что приятель сможет пойти на убийство. Даже ради пятисот долларов. Он придвинулся к Егору.
– Не могу я больше. Не могу ждать.
Егор почувствовал тошноту. Сейчас пройдет кто-нибудь из соседей, запомнит, что они вместе шептались на лестничной площадке. И что прикажете делать? Надеяться, что следователь, которому дадут дело о самоубийстве Макса, не пронюхает о последних случаях общения клиента со своими приятелями?
– Я нашел того, кто поможет нам, – тихо сказал Егор. – Он…
– Так ты сам ничего не сделаешь? – у Макса в глазах появилось что-то, испугавшее Егора.
– Постой, постой, Макс. Я предлагаю тебе надежный вариант. Только давай обсудим это завтра. Завтра все будет готово. Ну… Не завтра, сегодня. Только не здесь.
– Я никуда не уйду. Мне нужен конкретный ответ. Сейчас. Не завтра и не послезавтра. Ты понял?
Егор закрыл глаза, медленно вдохнул, выдохнул. Набрал полные легкие воздуха. Только не закричать на него, тем более не двинуть ему по физиономии, просто толкнуть, чтобы он слетел по ступенькам. Сдержаться. Иначе этот ненормальный обязательно выкинет какой-нибудь фокус, после которого Егор еще долго будет расхлебывать свои старые грехи. Сдержаться! Сейчас важнее не то, чтобы не уронить собственное достоинство в глазах этого истерички, важнее другое.
Егор открыл глаза, постарался говорить медленно, спокойно:
– Выйдем из подъезда. Здесь нас могут подслушать.
Он сделал пару шагов, спустился на пару ступенек. Максу развернулся, направляясь следом.
И остановился, напоровшись на спину приятеля.
Кто-то поднимался по лестнице. Это был сосед с пятого этажа




4


Егор испугался, что закричит. У него возникло такое желание. Мощное и в то же время естественное, как желание отдернуть руку, слишком близко поднесенную к огню.
Мужчина появился внезапно, совершенно беззвучно, словно он являлся котом, не человеком. Егор не слышал, чтобы внизу, всего лишь на два этажа ниже, хлопнула входная дверь подъезда. Как не слышал шагов, что непременно случается в тишине подъезда, если кто-то поднимается по лестнице. Казалось, шаги мужчины материализовались в какие-то звуки лишь, когда Егор заметил знакомое пальто. Прежде их просто не существовало. Или они существовали в иной реальности. Сосед, зловещий, как демон с громадной плетью, что преследует заблудших, потерявшихся на тропе жизни овечек, скользил над ступеньками тенью, безликой и трудно уловимой.
Можно было подумать, он знал, что они оба собрались здесь. Казалось, он специально ждал под подъездом подходящего момента, чтобы войти в него.
Он смотрел себе под ноги. Даже, если он знал о присутствии кого-то выше по лестнице, голову поднять он не спешил. Благодаря этому у Егора оказалось время справиться с собой. Ему не пришлось ничего говорить Максу, тот, похоже, понял, что несколько минут назад речь шла именно об этом человеке. Егор повернулся, будто в намерении исчезнуть из поля зрения соседа, избежать с ним встречи, избежать неизбежного. Однако Макс застыл, преграждая путь, и это все решило. Они остановились, как беглые рабы, смирившиеся с новым поворотом судьбы, фатальным и жестоким. Остановились и ждали собственной участи.
Мужчина достиг лестничной площадки второго этажа. Его голова начала плавный поворот, позволявший увидеть тех, кто находился между вторым и третьим этажами. К счастью, на улице давно воцарился мрак, в самом подъезде были слабые лампочки. Тусклый, жалкий свет не позволял рассмотреть выражение лица на все сто. Это придало Егору сил. Сейчас его лицо вряд ли могло явить постороннему взору его реальное внутреннее состояние.
– Здрасте, – промямлил он, прежде чем мужчина на них посмотрел.
Последовал ровный, негромкий ответ:
– Добрый вечер.
Сосед глянул на Егора, скользнул взглядом по Максу. Снова уставился под ноги. Пока он проходил мимо, они не дышали, будто курившие дети, которых застукали родители. Боясь смотреть ему вслед, они все же смотрели, зная, что не смогут быстро отвести глаза, если мужчина, поднимаясь на третий этаж, снова одарит их своим вниманием. Но он не посмотрел на них.
Когда наверху раздался звук закрывшейся двери, Егор перевел дыхание.
– Черт…
Он вспотел как после пробежки
– Ну? – Макс посмотрел на него.
– Это он, – прошептал Егор.
– И что? Ты уже говорил ему?
Егор поморщился, покачал головой.
– Еще нет. Его дома весь день не было. Я потому и опоздал позвонить, что поджидал его у подъезда.
– Еще не говорил? Ты же сказал, что нашел человека.
– Да, сказал. Это он. Тот, кто нам нужен.
– Вдруг он не согласится? Ты же ничего не говорил ему!
– Согласится, не беспокойся. Я видел, как он свернул шею…
– Иди к нему сейчас. И поговори.
– Вообще-то я хотел остановить его на улице. Неудобно как-то прямо в квартиру. Может, он уже разделся, в ванну полез?
– Иди сейчас, – Макса трясло.
Егор вздохнул. Он чувствовал: приятель не отвяжется, понимал, что нет смысла тянуть, но уж очень не хотелось идти на пятый этаж сегодня, в эти минуты. Ужасно не хотелось. То, как ему не хотелось пару лет назад идти к зубному врачу, когда зуб предательски заныл среди ночи, было ничем в сравнении с теперешней ситуацией.
– Я никуда не уйду, – Макс разглядывал приятеля. – Пока ты… или вы не скажите мне что-то определенное.
Егор позволил себе последнюю попытку:
– Так и будешь здесь стоять? Вдруг разговор затянется?
– Я подожду.
– Хоть из подъезда выйди. Мало ли кто тебя здесь увидит.



Он поднимал и опускал руку раз восемь. Предплечье заныло, как от нового тяжелого упражнения. Указательный палец правой руки, казалось, вот-вот должен был нажать кнопку звонка, но в самый последний момент тускло-оранжевый кругляшек удалялся, игнорируя физические законы.
Если бы ни страх, реальный вязкий страх, заставлявший поры тела обильно исторгать пот, собственные действия могли вызвать смех. Егор увидел себя со стороны, как он стоит и, словно юный «наци», выбрасывает руку перед собой на пустой площадке пятого этажа. Подросток понимал, иного варианта нет. Если только сейчас он не придумает нечто сногсшибательное. Пятьсот долларов взять неоткуда, тот, кому он их должен, стоит внизу, у подъезда, и ждет ответа. Тот, кто может помочь, находится там, за дверью. Если только Егор жестоко не ошибается. Что, конечно же, вполне вероятно.
Молча проклиная всех и вся, он сделал шаг вплотную к двери, протянул руку в очередной раз. Он должен был нажать на кнопку и все-таки не нажал. Дверь открылась. Бесшумно.
На него смотрели глаза соседа из полумрака прихожей. Егор хотел попятиться, однако ноги не подчинились. Он прилип к зашарканному полу, прямой, как оловянный солдатик. Рот полуоткрыт, глаза выпучены. 
– Ты что-то хотел? – негромко спросил сосед.
Егор что-то прокряхтел, понял, что некоторое время вряд ли сможет что-то сказать, и просто кивнул. Каким образом мужчина определил, что кто-то стоит под дверью? Глазок отсутствует. Услышать Егора нереально – он подошел так, как раньше не смог бы подкрасться босиком. Он чует по запаху?
– Надо поговорить?
Егор снова кивнул. Вяло, словно засыпал стоя.
Сосед шагнул назад, вглубь прихожей, распахивая дверь шире.
– Заходи.
Безвольно, как по команде, Егор вошел в квартиру. Где не думал побывать вообще. По крайней мере, пока тут живет этот странный тип.
Мужчина повернулся к нему спиной, шагнул в комнату. Это спокойное восприятие его нежданного прихода привело Егора в чувство. Достаточно, чтобы снять грязные ботинки и пройти следом за хозяином.
– Извините, что побеспокоил вас. Что так поздно.
– Еще не поздно, приятель. Чай? Кофе?
– А? – не понял Егор.
– Пить что-нибудь будешь? Может, сок? Томатный.
Егору пришла дурацкая мысль, что сосед подсыплет ему что-нибудь, и, когда он все выложит, распрекрасно вырубится прямо в кресле. Сейчас, в эту минуту, он напоминал подростку наемного убийцу. Который всегда обязательно заметает следы. Он исполнит просьбу Макса, дождется, когда Егор отдаст ему долг уже мертвого приятеля. После чего прикончит самого Егора. Очень даже просто.
Егора передернуло.
– Нет, спасибо. Я… недавно ужинал.
Мужчина пожал плечами – мол, дело твое – и уставился в ковер между босых ступней.
Он не разглядывал своего гостя, и это сыграло решающую роль: Егор, подумавший было, что еще не поздно извинится и слинять, понял, что все-таки расскажет, зачем пожаловал.
Парень осмелел, даже окинул беглым взглядом обстановку квартиры. Ничего примечательного. Обстановка аскета. Она также ускользала от каких бы то ни было определений. Все очень строго, только самое необходимое. Диван-кровать, кресло, узкий шкаф для одежды, торшер, журнальный столик, проигрыватель на нем. Маленький телевизор «Сони». Мебель отнюдь не дешевка или старая развалюха, но дорогой ее не назовешь.
Сосед бросил на гостя короткий взгляд, снова уставился в пол, будто там был некий рисунок, видимый только ему.
– Говори.
Егор осознал, что пауза затянулась.
– Я… Мы это… – бессвязные мысли не спешили превращаться в осмысленные предложения. – Мы подумали…
Растерявшись, он глянул на мужчину. Тот не поторопил подростка.
– Не могли бы вы нам помочь? – вырвалось у Егора.
Мужчина посмотрел на него.
– Помочь? – казалось, он не понимал смысл этого слова. – В чем заключается помощь? И кому «нам»?
Егор с трудом продолжал:
– Нам. Мне и моему приятелю. Мы… Он… не хочет больше жить. Не хочет совсем. Давно решил покончить жизнь самоубийством. Но… боится. Ну, это… сделать последний шаг. И он попросил меня, чтобы я ему помог. Но я… не могу. Но он требует. Я ему денег должен. И он говорит, что простил бы мне долг, если я… помогу ему. Сделаю что-нибудь. Но я… всё равно не могу. Боюсь. Не то, что меня поймают, нет. Просто… как представлю все это… Не могу.
Егор запнулся. Ему показалось, что сосед рассмеется, нехорошо, презрительно рассмеется и скажет гостю, чтобы тот валил куда подальше со своими дурацкими, нервнобольными фантазиями. Валил, если не хочет, чтобы сосед сходил к его родителям и рассказал, чем там занимается их сынок. Или просто не накостылял по шее.
Мужчина не рассмеялся. Более того, он слушал с серьезным видом.
– Поподробнее. Что требуется именно от меня?



Он вышел из квартиры через пятнадцать минут. Из квартиры, чья обстановка была такой же ускользающей от внимательного взгляда, как и ее хозяин. Сосед молча затворил за ним дверь. Егор медленно спустился на площадку между четвертым и пятым этажами. Остановился. Он был слегка оглушен. То ли тем, что все получилось, как нельзя лучше, оглушен неожиданностью. То ли тем, что смысл сказанного доходил до него невероятно медленно, спустя минуты. Он еще переваривал отдельные фразы, как будто по-прежнему находился в этой странной квартире. Он еще помнил вкус той секунды, ее обжигающую сладкую горечь, когда сосед спросил, что должен сделать он. Вкус был терпким, и он на момент лишил Егора дара речи.
Дальше все пошло на автомате. Егор выложил подноготную собственного скользкого положения. Выложил все о состоянии Макса, заверил, что приятель неминуемо сведет счеты с жизнью. Выразил опасение, что у друга остается шанс не убить себя, но покалечить. Очень существенный шанс, если учесть, что от самоубийства его до сих пор удерживал именно страх боли, что сопровождает уход в мир иной. Признался, что они рассчитывают только на хозяина этой квартиры, других вариантов у них попросту нет.
Под конец Егор поразил сам себя, продемонстрировав меткое сравнение с эвтаназией. Если человек неизлечимо болен, и ему помогают уйти из жизни, это не может быть злом. Конечно, Максу далеко до неизлечимо больного, однако, если уж он все-таки сделает подобное, почему бы ему не помочь? Во избежание того, что может оказаться хуже смерти?
Пока он говорил, мужчина по-прежнему смотрел в пол. Это было очень кстати. Прямой взгляд, возможно, не позволил бы Егору говорить на одном дыхании. Казалось, сосед это тонко чувствовал.
Был, правда, один неприятный момент, некое балансирование на краю обрыва. Так показалось Егору. Молчавший сосед воспользовался короткой паузой и неожиданно спросил:
– Я так понимаю, вы что-то предлагаете мне за эту услугу?
Егор боязливо кивнул.
– Его долг переводится на вас. Теперь я буду должен пятьсот долларов вам.
То, что он собирался снизить долг сотни на две минимум, Егор напрочь забыл. Глядя на соседа, он подумал, что хорошо уже просто избавиться от проблемы. Сколько же он там будет должен, дело другое.
– Пятьсот?
Сосед как будто пробовал слово на вкус. В этом сквозило нечто похожее на то, как если бы Егор обещал ему за убийство Макса свой альбом с марками или камни любопытной формы. Что-нибудь с изюминкой, но не представляющее материальной ценности. Не то, что предлагают за дорогостоящую, эксклюзивную работу.
Возникло ощущение, что мужчина презрительно ухмыльнется и, если не пожелает Егору удачи в поисках другого человека, просто укажет свою цену. Например, тысячу или две. И Егор, кроме собственного долга, окажется должен еще энную сумму. И, конечно же, не сможет отказаться. Встать, извиниться и уйти.
Сосед не ухмыльнулся. Не посетовал на несолидность суммы. Вообще не выказал недовольства или скептицизма. Вместо этого он спросил:
– Макс – тот, кто стоял с тобой на лестничной площадке?
– Да.
– Надеюсь, ты понимаешь, я должен увидеть его и поговорить с ним лично?
Егор закивал.
– Я, конечно, верю, что он скажет то же самое, что и ты. Дело в другом. С моей стороны будут свои условия. Если, конечно, вы хотите, чтобы я вам помог.
Егор вздрогнул, но осознание того, что сосед согласен, оказалось сильнее странного холодка, вызванного его последними словами.
– Мне… его позвать? – Егор с трудом произнес слова.
Мужчина немного подумал:
– Не сегодня. Если вас устроит, завтра, в это же время. Придете ко мне вдвоем, – он глянул на крохотный будильник на журнальном столике. – Например, в восемь часов. Только… пусть никто не видит, как вы подойдете к двери моей квартиры.
Егор стоял на площадке, не в силах спуститься вниз, хотя понимал, что Макс наверняка извелся, ожидая его. Был шанс, что приятель не выдержит и совершит какую-нибудь оплошность. Несмотря на это, Егор медлил. В голове вращалась фраза по поводу «своих условий». Как оса, залетевшая в комнату и вынуждавшая напрягаться.
Наконец, Егор вышел к подъезду. Макса не было, и сердце совершило немыслимый кульбит. В следующую секунду Макс возник из темноты, как утопленник всплыл из водной пучины.
– Ну, что?
– Он согласен. Но сначала хочет переговорить с тобой лично. Завтра, в восемь вечера.



Макс кое-как удерживал телефонную трубку. Она норовила выскочить из влажной ладони. Подросток помог себе плечом и подбородком.
Наконец, Егор снял трубку.
– Ну, что? Я выхожу, – прошептал Макс.
– Давай, – голос приятеля дрожал.
– Мы вместе зайдем?
– Я буду ждать тебя у глазка. Как только увижу, выйду. Пойду первым. Ты поднимайся следом, только помедленнее, на расстоянии. На всякий случай.
– Хорошо, – Макс положил трубку.
Он осмотрелся, задерживая взгляд на каждой вещи, хотя понимал, что, скорее всего, вернется назад. Вряд ли сосед Егора исполнит свое обещание уже сегодня. Не все так просто. Не в своей же квартире! Сначала они обговорят детали, лишь тогда Макс узнает точную дату собственной смерти. Долгожданной смерти. Измотавшей его, как бестолковая женщина, в которую он по глупости влюбился.
Да, он измотан. Чертовски измотан. Он не спал нормально уже несколько ночей. Именно в таком состоянии у людей начинаются галлюцинации, реальность и нереальность переплетаются, чтобы окончательно сбить мозги с толку. Впрочем, ему осталось немного. Самую малость потерпеть.
Ночью он несколько раз замирал при мысли, что Егор обманул его, чтобы выиграть время. Или не так понял своего странного соседа. Или мужчина заявит ему, что передумал. Или, того хуже, начнет отговаривать его от самоубийства, приводя кучу бестолковых доводов. Только ни это! К счастью, эти пронзающие мозг мысли, острые и холодные, как иглы, сменялись ощущением смрадного тепла близкого небытия. Оно ослабляло боль и страх, его убаюкивающие прикосновения напоминали руки матери, качающей собственное дитя. У Макса оставалось лишь прежнее болезненное нетерпение.
На этот раз в школу он не пошел. Родителям сказал, что плохо себя чувствует, болит голова. По-видимому, у него был слишком мрачный вид, и ни отец, ни мать не попытались, как обычно, уличить его во лжи. Только предложили вызвать врача или дать таблетки. Макс отказался, сказал, что попробует задремать, и все пройдет само. Они не настаивали на своем и ушли на работу, оставив его одного.
День прошел так, словно Макс брел в полузабытьи сквозь плотный белесый туман. Какие-то смутные образы, оставлявшие блеклые, быстро растворявшиеся следы. Подросток пытался заснуть, ждать до вечера столько времени и думать, думать, думать, превращалось в настоящую пытку. Однако нормальный сон не шел, как и ночью. Вместо этого он проваливался на считанные минуты под влажный горячий пол, что ограничивал реальность, затем снова выкарабкивался на поверхность. Этот дурман не имел времени, и, хотя бы это было плюсом, он закончился, когда родители вернулись домой.
Макс сел на кровати, посмотрел на часы, желая, чтобы часовая стрелка двигалась быстрее. Мать заглянула в его комнату, поинтересовалась самочувствием. Макс пробурчал, что ему уже лучше, но он хочет побыть один. Больше его никто не тревожил. Может, они что-то чувствовали, поэтому впервые за последние месяцы не лезли к нему в душу?
Как и все на этом свете, пытка временем подошла к концу. Макс решил, что пора звонить Егору. Они явятся чуть раньше восьми, но в их случае вряд ли кто-то упрекнет его в непунктуальности.
Он почти бежал до нужного подъезда. Но внутрь зашел так, точно его гулкие шаги могли привести к катастрофе. Поднимался Макс медленно, крадучись. Он опасался, что Егор не услышит его, и придется звонить в дверь. Приятель был начеку. Макс появился на площадке между вторым и третьим этажами, сделал лишь один шаг, и Егор выскользнул из квартиры, беззвучно прикрыл дверь. Их глаза встретились. Егор помрачнел, глянул наверх, тихо двинулся на пятый этаж.
На верхней площадке он заколебался, но так и не решился звонить, пока к нему не присоединился Макс. Когда тихое дыхание приятеля послышалось у лица Егора, он осторожно вдавил кнопку звонка.
Звук показался слишком громким им обоим. Оба сжались, задержали дыхание. Трель звонка оборвалась, будто тишина по ту сторону двери откусила ее своими клешнями. Двое подростков ждали, пауза показалась им слишком длинной для того, чтобы кому-то подойти и открыть двери. Егор решил, что соседа нет дома, испытал облегчение при мысли, что Макс, так настроившийся, после подобного казуса перехочет накладывать на себя руки. И все закончится замечательно.
Дверь отворилась, и сосед молча сделал приглашающий жест.


Конец ознакомительного фрагмента


Полный текст, продажи:
 
http://andronum.com/avtory/kolosov-igor/
https://www.litres.ru/igor-kolosov-10384461/