Прекрасное это когда не грустно и не весело

Прекрасное — это когда не грустно и не весело
Рассказ

— Розово-лиловые, мои любимые, и небо от них особо синее, как твои глаза, — смотря на облака, прошептала Офелия и лукаво улыбнулась Гамлету. Они прищурились и замерли, очарованные мистической картиной, доверительно-интимно соединив ауры. Офелия, как обычно, начала петь, смотря вверх. Гамлет как мог подпевал, искоса любуясь ею.
— Интересно, кто их делает? — вела Офелия. — И это мои мысли управляют облаками или облака моими мыслями? Ещё не поняла, но вместе нам весело. Они сейчас добрые, не плачут. И ветер не злой, — закончила Офелия и виновато улыбнулась одними. — Надо учиться творчеству у неба, там всё гармонично, а у меня не получается петь в рифму…
— Это даже хорошо, — немного грустно ответил Гамлет, почему-то отвернувшись.
Офелия это заметила и, подсев ещё ближе, продолжила пение:
— На крыше я чувствую себя облачком и понимаю, как интересно они живут. — Она любила наделять всё мистическим смыслом …  Сегодня видела пушистых белых котят и глаза доверчивых детей. — Там целый мир. Прекрасное — это когда не грустно и не весело.
Гамлет сделал вид, что согласен, благородно наклонив голову. Он уже не мог смотреть на облака, которые напоминали ему румяные куриные окорочка и почему-то рыб с огромными губами. Наверное, от голода.
— Я боюсь разучиться чувствовать. Очень боюсь, — неожиданно вздохнув, Офелия потупила взгляд. — В следующей жизни хочу быть облаком. Они свободные. Это волшебное чувство.
Крыша для неё — граница раздела мира на бескрайний синий океан вверху и унылый, пыльный город внизу с нелепой абстракцией крыш до горизонта. Офелия никогда не была в городе и даже во дворе. И ей там было не место, как аквариумной рыбке в океане. С рождения попав в роскошь, обнаружила, что её бесхитростная жертвенная любовь никому не нужна. Она же умела только любить.
Гамлет открыл ей иной мир — показал крышу, небо, облака и двор.
— Смотри, какие они все мелкие и суетливые, — хихикнула Офелия.
Слева по улице спешили прохожие с отрешённо-утомлёнными лицами. Они были чем-то лихорадочно озабочены и брезгливо обходили лужи, в которых загадочной синевой отражалось небо, делая их похожими на вход в портал иного мира. Наверное, люди не знают про порталы, не видят ауру, не слышат музыку города. Копят напряжение внутри себя. Молча. До взрыва.
Около метро все сливались в длинную серую гусеницу, уползающую в подземелье.
Внизу тесно, душно, бессмысленно.
— Да, не грустно и не весело, — повторила Офелия.
— У тебя что-то случилось? — Внимательно смотря на нее, спросил Гамлет.  Офелия, как бы очнувшись, потянулась и кивком показала вниз.
— Смотри, вот мы — позитив, а они кто? Вот в чём вопрос!
— Да, всё непросто, — согласился Гамлет. Он не хотел портить настроение философским спором. Ему хватало разборок с истеричным Диогеном из третьего мусорного бака.
Зато рядом, на покосившейся антенне, от этих мыслей задумчиво переступила лапами флегматичная ворона, как бы молча поддержав тему. Смотрящая. Как же без неё, когда коты тут. Погода сегодня благоприятствовала для службы, и на посту была Фрося, весьма любопытная особа. Благородный угольно-серебристый окрас выдавал её высокое положение в птичьей иерархии. Сидела важно, постоянно клювом поправляя перья.
Вороны — прирождённые шпионы, маскирующиеся под философов, и нередко часами способны, сидя на одном месте, размышлять или подслушивать. При этом голова вороны движется так, как будто она разговаривает сама с собой: наклоняет ее в одну сторону, другую, поднимает клюв к небу и что-то спрашивает, грустно опускает вниз и, придя к какому-то выводу, удовлетворённо нахохливается.
Она представляла цивилизацию верхов.
На другом конце антенны расположился представитель цивилизации низов — рыжий Пират, бывалый адреналиновый воробей, пузатая наглая мелочь, постоянно достававший всех своей нудной болтовней. Сейчас он внезапно затих, обдумывая услышанное от Офелии.
— Ты какая-то грустная. Скажи, что-то случилось? — в последнее время Гамлет видел, как Офелия угасает.   
— Как раз нет. У меня всё настолько нормально, что нет смысла дальше жить. Мне нужен богатый внутренний мир. Видишь, как у других? — Она показала взглядом на балконы домов, где на ветру нежились редкие души спящих днём. — За душой надо следить. Она же всё впитывает. Иногда хотя бы проветривать, как простыни, чистить её… А мой хозяин стал жестокий и нечуткий. Хочу сделать ему такую же ауру, как вон то облачко… но уже не получится.
— Что с ним?
— Материалист. Про ауру не знает.
— Философ?
— Совсем нет. В банке работает. Там иное ценят. Он даже греется внутри только напитками.
Они переглянулись и замурлыкали в унисон, согревая друг друга.
Солнце уже почти вошло в зенит, и лучи попадали внутрь дворов. Наступил недолгий хрупкий мир — большое солнечное перемирие. Коты нагло грели пузо прямо перед мордами разомлевших собак. Воробьи по-деловому прыгали через хвосты и тех и других, зачищая территорию от еды. Пенсионеры на скамейках вяло провожали взглядами мини-юбки на лабутенах. В звенящем воздухе иногда гуляло эхо случайных звуков.
— Я больше не хочу имитировать кайф, — как-то отрешённо произнесла Офелия. — Он толстокожий. Очень-очень. И ещё в джинсах дома ходит. — Она заплакала. — Самые чёрствые люди — в джинсах. О них бесполезно тереться моей шёлковой шерсткой и даже массировать когтями. Какой смысл жить, если не чувствуешь? Молчания не понимает, ауру не видит. Одеждой закрывает её. Купил игрушку вроде как для меня… робот-пылесос, который сам ползает и рычит, как бешеный пес. Я везде пряталась от него. А хозяин найдёт, посадит на этого зверя и ржёт как конь над моими квадратными шарами.
— Жестоко, — задумчиво и тихо ответил Гамлет. Он тоже не дружил с пылесосом, считая его террористом.
— Приходит домой с порванной в клочья аурой. Злой и жутко уставший. У меня впечатление, что ему платят большие деньги за то, что издеваются над ним. Я всю ночь собираю ауру, чиню её. И опять приходит никакой. Работа постепенно убивает его. — Она задрожала, обиженно и потерянно. — Мне негде жить. У меня красивый и дорогой домик, но он холодный, как могила. Не понимаю … Мне иногда кажется, что пылесос умнее его и больше похож на человека.
Офелия вздрогнула, как бы очнувшись, и опять виновато улыбнулась Гамлету. Он сочувственно смотрел на неё. Его голубые глаза как бы говорили: «Не теряйте веру в доброту и волшебство».
— Ты такой тактичный и чуткий. — Офелия искренне лизнула его раненое ухо и, посмотрев вниз, засмеялась: — Глупые. Живут под крышей и не знают о том, что на крыше. Вам иногда полезно не торопясь смотреть на всё сверху и наслаждаться спокойствием. Побыть наедине с небом и не лаяться, как дворовые собаки.
— Кар-р-р! — аккуратно возмутилась Фрося.
— Не обижай дворян, они хорошо воспитаны улицей, — согласился с Фросей Гамлет. — Не как породистые беспредельщики.
— Извини, я забыла, что ты тоже дворянин.
— До двух лет я жил вон там, — Гамлет показал в дальний угол двора, — рядом с контейнерами и пивным киоском. Там все вежливые.
— Согласна, на улице хамы долго не живут. Скучаешь по той жизни?
— Сейчас? — задумался Гамлет.— Как бы это тебе сказать… Нет уже тех оперно-романтических интонаций , как в молодости. Какие концерты мы давали вместе с рыжим Шаляпиным, гастролёром из соседнего двора!
— Я слышала, — хихикнула Офелия, — это было божественно.
— Диоген интересный там. Я тебе рассказывал про него?
— Да, смешной такой!
Диоген принадлежал к интеллектуальной элите двора и известной школе мыслителей. Когда-то хозяева лишили его мужского достоинства, и он стал мудрецом, потерял уважение к хозяину и сбежал жить в бак. Стал учить всех разуму и магии, периодически путая эти понятия. Число кастрированных росло, поэтому паства у него была.
— Помните, что нашу цивилизацию сохранило? — говорил Диоген, печально смотря своими масляными глазами. — Это первая заповедь кота: никогда не позволяйте, чтобы за вас думали другие.
С этим все согласились. Всё-таки двор — среда чуткая, с обострённым стремлением к справедливости.
— Недавно Диоген сообщил, — едва сдерживая смех, продолжил Гамлет, — что люди — это мы, коты. А зазнавшиеся двуногие — вообще тупые и совсем мышей не ловят … Перестали нас слушать, деградируют. Это мы в давние времена на свою голову взяли шефство над обезьянами. Научили их всему, а они отгрызли свой хвост и объявили себя людьми. Стали нас за хвост дёргать, кошками назвали…
— Брешешь! — возмущенно прозвучало с антенны. — Это не выдержала Фрося. Она чуть было не свалилась вперёд, вытянув шею для лучшего подслушивания. И, с трудом удержав равновесие крыльями, ошарашенно огляделась по сторонам и зачем-то добавила: — К-хе, то есть кар-р!
Немного придя в себя, Фрося попыталась сделать вид, что ничего не говорила, невинно моргая глазами, но не выдержала и шуганула клювом заливающегося чирикающим смехом Пирата. Тот очертил два круга над её головой и невозмутимо вернулся на место.
Гамлет всегда подозревал ворон в лицемерии, вероломном проникновении в чужие мысли и умении говорить. Обычно они молчат и только изредка орут: — Каррраул!
— Не вру. Рэксом буду, — поклялся Гамлет, чуть повернувшись к Фросе, и добавил: — Правда, есть промежуточная стадия между человеком и обезьяной — поэт, как мой хозяин.
— Да ну! — подыграла Офелия.
— Век крыши не видать.
— Не перегибай. Ещё не все обезьяны, хотя … Всё равно мы умнее их. Потому что умеем молчать.
— Да, люди не понимают молчания. В нем почти нет лжи, — согласился Гамлет.
И они замолчали.
Фрося переживала свой прокол. Попыталась списать на молодость — мол, ей всего-то восемьдесят лет. Не успокоило. По негласному этикету к вороне на крыше надо обращаться на «вы». Даже взглядом. И мыслями тоже. После некоторых размышлений она пришла к выводу, что дипломатический протокол котами не нарушен. Списала на усыпляющее бдительность солнце. И вспомнила, что она добрая и однозначно не прощает только одно: если её назовут чёрной, даже по глупости. Всё-таки основной цвет у неё седой — мудрости. Так она мудро когда-то решила сама.
— Так у тебя хозяин поэт? Ты раньше говорил, что писатель, — продолжила тему Офелия и вспомнила слова Гамлета о рифме. — Извини, если что не так.
— Да, теперь поэт, — невесело ответил Гамлет.
— Что страшного в этом?
— К нему Муза вернулась.
— Муза Аполлоновна?! — Офелия вздрогнула, и её шерстка тревожно заискрила. — Это такая… страшная, как тёмная туча?
— Она самая, грозовая... свинцовая, с наковальней.
— Ужас! — настороженно съёжилась Офелия. Она боялась грозовых туч с громом и молниями. Несколько раз видела Музу. Когда та появлялась, всё вокруг становилось темнее.
— Что поделать, поэты и писатели музу не выбирают. А моему немощному именно вот таких размеров и нужна.
— Ты её боишься?
Гамлет, взглянув ещё раз в сторону мусорных баков, горестно усмехнулся:
— Мне бояться нельзя. Мои мысли сбываются. Я против страхов бьюсь насмерть.
— Какой ты сильный! — Офелия кокетливо-томно наклонила голову. — Как принц из сказки. А я — принцесса и слишком люблю ласку. Ой, я сказала почти в рифму! — И она не на шутку обрадовалась, запев. — Мррр. А ещё я лучше всех имитирую кайф. Как твоего гения зовут?
— Сейчас он — Ант Он.
— Кто? — удивлённо переспросила Офелия.
— Он такой псевдоним себе взял. А раньше был просто Антон.
— И как вы там в рифме и с Музой?

***
Когда Антон оказался никому не нужен, возникла Муза и легко заполнила всё вокруг— шумом, делом и телом. Она стала третьим измерением для его плоского пространства, «суприма» — так она назвала мир Антона. По её словам, союз двух противоположных начал создаёт ощущение объёма, усиливает вкус и сочность существования.
— Ты у меня не мужик, а метафора, — многозначительно сказала Муза, подавая яичницу из двух яиц и сосиску на завтрак после первой ночи.
— Загадка? — попытался отшутиться Антон.
— Скорее казус. Маленький, — усмехнулась она и на следующий день подарила широкие штаны со словами: «Душе мужика нужен простор и воздух» — при этом его любимые дутики брезгливо порвала пополам.
Муза была из категории «редкая красавица» и умела властвовать. Чаще одними глазами. Обычно знают, что муза — богиня и отрицать её божественность опасно. Тупым же Аполлоновна намекала, что её выгнали не только с неба, но и из ада. Действовало. Местные мужики звали её «дуче», боялись и уважали больше участкового.
И при этом она не была религиозна. Её любимый аргумент — «если кто-то создал человека, то это женщина, а не мужик».
— А что, если Бог — женщина? — размышляла вслух она, величественно положив свой первый волевой подбородок на мягкий второй. — Все вы, мужики, будете гореть в аду за своё желание доминировать.
Антон слушал богиню спокойно, признав главным смыслом жизни битву пороков и добродетелей. То, что били только его, переносил стоически, покинув плоть и наблюдая со стороны, из-за шкафа. Так он привык жить вне тела и даже прятаться в кота. Во время экзекуции ненавидел себя, свою смиренную беспомощность…
Периодически Муза требовала от него ответ на вопрос: «Ты меня любишь?» Он согласно кивал, но при этом вспоминал слова Ландау: «Когда собака привыкает к человеку, говорят, что она его любит».
В общем, они друг друга любили.
И тут грянул гром.
Антон был в запое, жёг написанное и заснул, оставив последний листок на столе. А там:
 «В зал вошла Муза. Наложницы рыдали вокруг камина, смотря на то, как Дон бросает листки романа в огонь.
— Ты что делаешь, придурок?! — Муза вырвала из рук потерявшего рассудок Дона роман.
— Критики запретили мне писать про Жуана, — мрачно прошептал Дон, обречённо смотря на пламя».
— Ну как тебе? — чуя неладное, спросил несчастный.
Муза, хищно принюхиваясь, зловеще тихо произнесла:
— Ты жёг рукописи?
— Они никому не…
Звонкий удар сковородки удалил всё лишнее из его головы.
— Идиот, смени просто Жуан на Бон и пиши дальше!
— Бон-н-н…— пропел Антон, качаясь в такт звону в голове. — Хорошо звучит. Да, сковорода — это сила! И исправляет, как могила… Похоже, я стал поэтом, в рифму говорю… срам то какой!
Муза, брезгливо фыркнув, уплыла.
***
— Вот так. А я сейчас пытаюсь помочь бедняге вернуть разум и найти смысл жизни, но он ничего не ищет.
— Наверное, боится его.
— Он всего боится. А теперь ещё и поэт. Так что в процессе глубокой личностной трансформации. Я же во всей красе познаю от него классиков: «Поэт — такой человек, который умеет красиво быть несчастным».
— И зачем ты его в своё время прилапал?
— От милосердия, Офелия. Я всё терпел. Ждал, когда заснёт, чтобы лечить. Днём сплю, ночью работаю. Душу чиню, от плохих снов охраняю.
— А он что, не понимает?
— Ещё когда был писателем, мало что понимал, не мог даже попасть в унитаз… постоянно мой лоток заливал. А я ему в тапки мстил.
— Святое дело! — фыркнула Офелия.
— А теперь он — поэт. И это катастрофа!
— По-моему, ты преувеличиваешь. Что может быть хуже мокрого лотка?! Хотя я слышала, что поэты и философы дрессировке не поддаются. — Офелия медленно повернула ухо в сторону Фроси, искоса посмотрев. Фрося вопросительно наклонила голову вбок: мол, зачем хамишь философу?
— Сначала всё было прекрасно, — продолжил Гамлет. — Он не любил работать, мало писал, много думал и в это время чесал меня за ухом, гладил… мр-р-р, кайф.
— Мне тоже не нравятся трудоголики, — согласилась Офелия. — Они что есть, что нет. Бездельники, наверное, лучше.
— Как сказать. Ты же знаешь, что вечного кайфа не бывает. Когда не идёт рифма, он жутко нудный, но это терпимо. Потом неизбежно наступает запой — расплата мыслителей за избыточные знания… Мир материален и наказывает идеалистов. Это он сначала решил, что только поэт. На второй неделе запоя решил, что он — Бог… — Гамлет горестно замолчал.
— И что?
— Потом пришёл настоящий Бог и лишил нас пространства.
— Квартиру отнял?
— Да. Потом пропал и вискас.
Гамлет неожиданно посмотрела на Фросю. Та понимающе опустила голову.
— Странные они хищники, — задумчиво произнёс Гамлет. — Не понимаю, что заставляет его отдавать мне последнюю еду? Он же сам голодный.
— Они не хищники — жертвы, — ответила ворона.
— Ужас! — вздохнула Офелия. — И что он делает?
— Ничего. Стихи пишет.
— Хорошие?
— Плохие. Но я ему намуркиваю во сне, а он потом вспоминает и записывает. Только всю мою мяодичность портит. Вот что у него последний раз получилось:
У меня есть место имение
Соответствующего измерения.
На чужое поэтому мнение
Я имею всегда склонения.
Все вы— жалкие междометия
И по сути — четвёртый род.
Я счастливейший в этом столетии —
У меня есть коробка «Норд».

— В коробке живёте?
— Да, двуспальной, от холодильника.
— Это же ад!
— Да не скажу. Я слышал, в аду отопление есть, процедуры… — и задумчиво добавил: — Он решил изменить мир, и мир изменил его…
***
Антон очнулся. Рядом на столе сидел Гамлет и лениво перекатывал лапой ручку. Антон испуганно осмотрел свою комнату и, по привычке артистично заикаясь, спросил:
— А где коробка?
— Норд? — насмешливо спросила Муза из-за спины. — Выбросила.
Она читала текст на мониторе. На экране было:
«— Это же ад!
— Да не скажу. В аду отопление есть, процедуры… и задумчиво добавил: — Он решил изменить мир, и мир изменил его…»
— На конкурс рассказ? — грозно спросила Муза.
Антон был в шоке. Он ничего не писал. Но решил согласиться.
— Да.
— Отправляй, сойдёт. Только вставь эпиграф: «Человек культурен настолько, насколько способен понять кошку».
Антон покорно напечатал, приписав в скобках: «Муза Аполлоновна» — и увидел удивлённые глаза Гамлета. Подумал и заменил «кошку» на «кота». И, к своему ужасу, услышал от Гамлета:
— Это Бернард Шоу, идиот!