Е. В. Д. Глава 9

Глава 9.

Летом того же года Б.Ш., периодически звонивший, вдруг замолчал. Телефон его был недоступен. Месяца через два после последнего разговора он вышел на связь и пояснил, что уезжал в деревню где-то под Воронежем. Там запершись в домике, он писал очередную повесть.
Этот домик Р.Ш. назвал бункером, в котором он мог спрятаться от внешнего мира. Здесь он собирался и, не разбрасываясь ни на что, трудиться.
Писать – вот, что составляло этот труд. Он проверял каждое написанное им слово. Он тратил уйму времени на то, чтобы создать один лист текста. Ту повесть, благодаря которой мы и познакомились, он не считал достойной с точки зрения мастерства. Я и сам заметил, что первая часть была написана хорошо, потому что в размеренном темпе показывала жизнь мальчика – то, как и нужно описывать жизнь человека: во всех деталях, не умаляя и объясняя внутренне, не забывая о внешнем. Вторая часть уже казалась скомканной, словно писатель старался быстрее завершить начатую им историю, описывая внешние события, позабыв о внутренней линии человека.
Б.Ш. говорил, что писать для него – мучение. Если кто-то ему начинал говорить о радости творчества (а этим «кто-то» был и я), он возражал, говоря, что текст должен быть отточен, отшлифован, а это требует усилий, которые, как правило, даются тяжело.
Запись в дневнике: «О том ли я хотел слышать? Нуждаюсь в ином – постижении смысла. Слово, язык, стиль, отточенность, мастерство, наконец – вторичны. Если чувствуешь, что можешь постичь смысл, то ищешь пути этого поиска. Выражение мыслей, их закрепление, их развитие как развитие наступления войск в западном направлении – один из таких путей. Выражая, начинаешь писать. Вынужденно. Когда главное – поддерживать наступление войск, то не думаешь, как красиво они идут, ровным ли строевым шагом, правильно ли держа оружие. Важна их сила и выносливость. Так и язык, и стиль – они появляются сами. Возникал обидный для Б.Ш. вывод – гоняться за стилем, языком, шлифованием слов, забывая о смысле. Литература ради литературы».

Когда я говорил своему новому знакомому о смысле, то ощущал, что лишь малая часть того, что я понимал внутри себя, выражалась в моих словах.
О первой после летнего отсутствия Б.Ш. встрече мы договорились в сентябре того же года. Выйдя с работы, я позвонил ему и узнал, что он находится на свадьбе и готов встретиться около ресторана, в котором она игралась. Сам ресторан находился в здании старинного особняка 19 века вблизи бывшего Николаевского сквера. Идя к особняку, я был уверен, что Б.Ш. встретит меня около него, и наш разговор начнётся по пути куда-нибудь.
Он встретил меня, как радушный хозяин долгожданного гостя. Уходить он не собирался, а стал уговаривать меня остаться здесь, присоединиться к гостям на свадьбе.
Запись в дневнике: «Б.Ш. уже не в первый раз ставил меня в неловкое положение. Быть на свадьбе – значит знать об этом заранее и иметь при себе нечто, что можно подарить молодожёнам. Мой новый знакомый словно наплевал на эти правила и как будто самого близкого своего друга, так запросто заводил меня к своим родственникам. Неловкость моего положения усиливалась ещё и тем, что я не испытывал того же радушия по отношению к Б.Ш. Вновь и вновь я понимал, что довольно сложно испытывать к человеку дружеские чувства. С Б.Ш. было ещё и третье: мне казалось, что он, как человек стремящийся к постижению смысла, понимал меня таким же, то есть полагал, что нет ничего важнее этого. Как он мог принять в качестве друга, не разобравшись в этом вопросе, не убедившись во мне, как человеке, ищущем смысл?».
Я не мог уйти, сказав, что так нехорошо – зайти на свадьбу без приглашения, подумав, что эти слова могут стать плохими в ответ на радушное приглашение. Согласившись с Б.Ш., я начал думать о том, как под благовидным предлогом покинуть сие торжество.
Первыми, с кем меня познакомил Б.Ш., оказались мужчины, стоявшие около входа в особняк. Среди были и молодые, и люди постарше. Все они так или иначе имели родственные связи с моим спутником.

Одним из них был человек, ещё молодой, с уставшим лицом. Двоюродный брат Б.Ш. Военный врач где-то в Кировской области. Уже хороший знакомый для меня отозвался о своём брате уважительно, сказав, что служба его трудна.
После наш путь, всё-таки, продвинулся в сам особняк. Чувство неловкости от того, что я подходил к праздничным столам ни с чем (хотя бы с припрятанным в пиджак конвертом с деньгами), только усилилось. Тут же я возложил вину за это чувство на спутника – потому что, как не крути, я не шёл к этому зданию как гость.
Всё же, не смотря на свои внутренние решения, я сел за стол как ни в чём не бывало – по сути, по отношению к жениху никем не являясь. Казалось, если что – самого факта того, что меня привёл Б.Ш., будет недостаточно.
За столом, около которого я опустился на стул, сидели двоюродные братья и сёстры Б.Ш. Они с интересом рассматривали меня – кто-то, улыбаясь, кто-то с обыкновенным благодушием в лице. Мой спутник представил меня и им, а также их мужьям и жёнам. Неловкость от этого знакомства только усилилась. Мне показалось, что нужно было сделать что-нибудь эдакое – набрать себе в тарелку всего, что было на столе, громко смеяться, с кем-то из девушек заигрывать, при этом есть и запивать, то есть обрисовать себя человеком толстокожим, даже грубым, которому чужды те внутренние переживания, с которыми я сидел теперь.
Да, именно такой человек должен был наплевать на ту мысль о том, что человек заводит на торжество, сажает в ряд со своими родственниками человека, который стал ему таким же, как эти родственники. Этот человек не заметил бы во всём этом громадного значения или оказанной чести.
Запись в дневнике: «Если Б.Ш. способен на такую широту души, значит в нём есть нечто большее, чем могло ощущаться мной при его словах и поступках. Может быть, тот смысл, который искался мной, вовсе не в том, что виделось как свет? Может быть он в чём-то таком, что окажется более великим, увидится как величие жизни?».
Женился родной брат Б.Ш. Когда я покончил с какой-то закуской, кто-то из родственников за дальним столом стал в микрофон поздравлять молодых. После этого тамада начал очередной конкурс. Ко мне подошёл Б.Ш. и повёл знакомить с братом и его невестой. Поздравляя их, я не мог отделать от мысли, что нахожусь здесь в статусе халявщика.

Когда я вернулся за стол, одна из двоюродных сестёр моего уже хорошего знакомого сказала, что видела меня раньше. Наверняка, по её словам, я участвовал в другом их большом семейном торжестве. На другой сестре Б.Ш. я задержал взгляд, потому что не мог проигнорировать красивые глаза. Она сидела с мужем.
Банкет вскоре закончился. С Б.Ш. и его женой я вышел на улицу. Они о чём-то поговорили, и жена уехала на их общем джипе. Мы же вернулись к особняку, около которого собралась компания: военврач, друг жениха – здоровяк с добродушным лицом, тех двух двоюродных сестёр с мужьями. При их виде воздух тут же приобрёл бодрость осеннего, как и подобало воздуху сентябрьской ночи.
Эта компания решила пойти в ночной клуб. Как выяснилось, муж красивой сестры знал администратора ночного заведения поблизости. Оно находилось слишком близко – уже выйдя к большой улице, мы подошли к дверям, миновав которые, столкнулись с двумя представителями фейс-контроля. Видимо, зная, кто мы, они не обратили на нас никакого внимания. Лестница повела в подвал, заполненный громкой музыкой, дымом сигарет, звоном бокалов, ожидающими чего-то лицами людей у бара, и движениями танцующих. Всё это вернуло меня в ощущение атмосферы чего-то запретного и влекущего к удовольствиям.
Наша компания подошла к барной стойке. Девушки переглядывались между собой. Парни словно о чём-то задумались, уставившись на танцующих людей и барную стойку застывшими глазами.
Вскоре мы перешли на танцпол. Каждый стал показывать те движения, которые казались ему адекватными для играющей ритмичной музыки. Б.Ш. подошёл ко мне и показал кивком головы на крепыша, друга жениха, сказав, что тот вместо танца как будто моется в душе. Действительно, движения парня руками вверх-вниз могли напомнить движения человека, трущего себя  мочалкой. Но, кроме этого смешного движения, друг жениха вызвал во мне воспоминание об одном парне, с которым я учился когда-то давно в другом городе. Того же телосложения мой однокурсник не блистал умом, учился кое-как. Невольно, отсутствие громадного ума я приписывал и этому парню.

Запись в дневнике: «Не в первый раз я сравнивал незнакомого человека с тем, кого знал хорошо. Я как будто видел тот же образ, приходя потом к мысли о том, что этот новый человек по темпераменту похож на того, кого он мне напоминал. Одногруппник при отсутствии огромного ума был ещё и простоват, силён, даже грубоват до, как мне казалось, неприятных вещей. Внутри себя, при повторном взгляде на танцующего друга жениха, я приклеил на него образ одногруппника. Приклеив, однако, я понимал, что это разные люди, и внешнее сходство не даёт схожести в темпераментах».
Широта Б.Ш. заключалась, быть может, не только в том, что он общался с большим кругом людей, чему мог позавидовать любой, кому интересно общение с себе подобными, но и в том, что он стремился переводить свои отношения в праздник. Так и теперь, почувствовав, что торжества в особняке недостаточно, он повёл компанию родственников, заодно и меня, в ночной клуб. Но праздника, ожидаемого им, не случилось. Это ощущение праздника было мне близко, потому что я сам готов был отдаться веселью, прекрасно понимая, что так обрету новое состояние.
Праздник теперь, как минимум для мужской половины нашей сымпровизированной компании, заключался в том, чтобы кутнуть, «отжечь по полной». Девушки по взгляду на них не были даже близки к этой мысли.
Запись в дневнике: «Нельзя прожить жизнь, не столкнувшись ни с одним человеком. У каждого свой ход мыслей. Общаясь с другими, человек может не задумываться о своей неповторимости: каков он сам, в качестве кого он чувствует себя. Если и приходит мысль об этом, то мимолётно, то есть так, что он серьёзно не задумывается о себе самом. А если он и думал, то пару раз за всю жизнь и больше никогда.
Неповторимость каждого человека очевидна. Доказывать обратное – всё равно, что отрицать существование солнца. Однако, жизнь каждого имеет свои обороты, и в ком-то эти обороты убивают стремление задумываться о своей неповторимости, доказать её в противовес мнению других.
Так и я: подчинился ходу мыслей и стал стремиться понять себя. Неповторимость лишь теперь обозначена мной как одно из следствий такого стремления. Главное всё же – понять себя. На этом пути я встретил влияние людей. Постоянное воздействие – потому что нельзя прожить, не столкнувшись ни разу. Вскоре становится понятным, что путь понимания начинается лишь с положения, равному чистому листу, нулю, самой первой точки своей жизни. Мысленно эта точка превращается в чистое поле, и всё, что приходит на это поле встречается вопросом «зачем?». Этот же вопрос коснулся и отношений с людьми. Ответом стало: многие из этих отношений не нужны.

Ещё чуть погодя стало понятно, что и с этого чистого поля начать путь понимания нельзя, потому что я всего лишь представил этот поле. На самом деле я его не достиг. Но само движение к этому полю потребовало отказа от других дел, других интересов – но и этого я не сделал. Возможно, об этом именно так я не узнал, потому что не прошёл первый уровень отказа, потребовался бы отказ от многого, что есть во мне – желаний, привязанностей, идей.
Так я пришёл к ощущению, что проигрываю в войне за свою неповторимость. Не сумев отказаться, я всё же не оставил попыток дать очередной бой и выйти к чистому полю. Эти бои мне удавалось давать только с помощью литературы.
Неповторимость – это не признак человека, понятный каждому постороннему. В ней заключён сам человек, тот, кем он является на самом деле, тот, кем он ощутит себя, придя на чистое поле. Поняв же, кто он есть на самом деле, наконец увидит цель своей жизни во всей своей ясности.
Для меня же эта цель теперь – в очертаниях, обрисованных религией.
Двигаясь к этому чистому полю или, думая, что двигаюсь к нему, я смотрел на отношения с людьми с позиции этого движения: они становились второстепенными. Как и многое другое – желания, сама жизнь в обществе. Отношения с людьми не ценились – они были неинтересны. Они существовали на периферии моей жизни – в области работы, которая стала своеобразной мусоркой – в ней скопилось всё неглавное. Такое положение закладывало основу для несчастья в моей жизни. Я общался с людьми, поддавался их очарованию, и уже сам разделялся на периферийного и того, кто идёт к чистому полю. Так я подводил себя к состоянию, похожему на лицемерие. По этой причине я чурался отношений ещё больше.
Второстепенность отношений усиливалась ещё и тем, что к чистому полю возможно было прийти очищенным от всего – от влияния людей, которое не продвигает на этом пути. Также, приходя к мысли о важности этих отношений, я говорил себе, что как ты можешь вступать в эти отношения, не став тем, кто ты есть на самом деле, то есть не достигнув чистого поля, то есть не поняв себя, то есть держась хода мыслей, который сложился в моей жизни?

Литература же, как способ пойти по этому пути, привела к Б.Ш. Думалось, что у Б.Ш. есть то, что поможет в этом пути. Поэтому я внимательно слушал его и относился к его поведению. Отношения с ним становились в число редких, не относящихся к второстепенным.
Однако, теперь он учил меня другому – щедрости и радости от отношений с людьми, пониманию важности того, кого ты посчитал другом».
После клуба наша компания разбилась: сёстры с мужьями разъехались по домам, а я, Б.Ш., военврач и крепыш-друг жениха направились в другой клуб.
Заведение оказалось закрытым. Мы спустились к улице, когда носившей название Большой Проломной. Б.Ш., раньше говоривший мне, что знает все злачные места в городе, повёл нашу новую компанию к одному из них на этой улице. Дойдя до нужного места, мы поняли, что этого заведения уже больше не существует.
Мы столпились у проезжей части. Б.Ш. заявил о том, что ему нужна женщина. Я увидел эту потребность в его глазах. Он напомнил человека, доведённого до крайности в своей нужде – до такой степени, что возникало искреннее непонимание: почему этого человека довели до такой нужды? Б.Ш обмолвился о том, что можно найти проститутку. Но все, включая и меня, отозвались на это предложение молчанием. Для себя я уже давно определил, что эта категория женщин – для тех, кто не может добиться расположения дам. Остальные же выглядели уставшими: военврач показался мне таковым ещё у особняка.
Стало понятно, что праздник кончился. Праздник, который, может быть, с позиции Б.Ш. и не начинался. Люди лишь могли стать его причиной, и усилия одного Б.Ш. не могли привести к нему. Может быть, люди и хотели его, но не могли его сотворить.
Вызвали такси. Б.Ш. попросил меня пустить друга жениха в квартиру, где я жил, потому что в посёлок, где проживал этот друг, транспорт уже не ходил, а такси стоило слишком дорого.