Агония. Глава 6

    Два дня Марио ходил в ореоле гнетущей тоски и отчаяния, ставших его второй сущностью. Он ничего не ел и исхудал до прозрачности. Мать Ханни, приписавшая поначалу его печаль воспоминаниям, вскоре отмела эту мысль. Воспоминания не производят такого опустошения. Именно от Свена Марио пришёл таким. Уж не обидели ли его там неумышленной фразой, случайно сорвавшимся словом, не имевшим в своём зародыше ничего отрицательного, но по какой-то аналогии сильно уязвившим?

   — Да нет же. Вы напрасно беспокоитесь. Ничего не случилось.

   — Но ты так бледен и мрачен…

   — Я не люблю загорать. А мрачноват я с детства.

   — А почему не ешь ничего?

   — Так режим поменялся. Я просто не хочу есть. Аппетита нет. Когда прибьюсь и пройду акклиматизацию, он и восстановится. Вам абсолютно не о чем волноваться. Это же такие пустяки.

   — Если ты так будешь продолжать, действительно не останется никакой причины для беспокойства, раз она и сейчас худеет на глазах. Ну ладно. Мы тебе сегодня полувыходной устроим, после четырёх. Пройдись по городу, погуляй, может, и отвлечёшься.

   — А что, на сегодня уже никаких дел нет?

   — Да нет, всё переделано.

   — Ну спасибо.

   «Нет, он не скажет ничего. Причина наверняка есть. Но он не скажет. Он такой безропотный, беззащитный, безобидный. Ему и в голову не придёт на кого-то жаловаться. Он так покорно всё принимает. Что же всё-таки случилось? Когда он уйдёт, надо позвонить Свену и спросить. Только не сразу, а так, между прочим, к концу разговора. А то он поймёт, почему я звоню, и, если что-то действительно произошло, замкнётся и не скажет. Может, Свен был не в духе и ляпнул нечто не очень лестное, не придав этому никакого значения. Он в последнее время не выходит из своего раздражения, а что ему остаётся после повторного ухода? За что бы он ни хватался, ничего не помогало. Просвета не видно. И тут неприятности», — и мать расстроилась окончательно.

   — Так я пойду?

   — Да-да, конечно. Допоздна не задерживайся, а то мы волноваться будем, да и вставать рано…

   Так. Теперь можно звонить.

   — Алло! Свен, как у тебя дела?

   — Так же.

   — Как ребёнок?

   — По-прежнему. У вас что?

   — Всё в порядке.

   — Помощь Марио ощутима?

   — Да, он так облегчил эти нудные хлопоты. Кстати, что он от вас такой грустный пришёл?

   — Да он уже был такой. Я даже Надин сказал «какой красивый и какой печальный»… Что-то в этом роде.

   — То есть… он таким к вам пришёл?

   — Я не знаю, каким пришёл, потому что сам явился за десять минут до его ухода. В это время он уже был печален, но трудно сказать, сколько именно это продолжалось. А что, он так и продолжает грустить два дня подряд?

   — Да, и не ест практически ничего. Я уж подумала, не обидел ли ты его ненароком. Знаешь, как это бывает: говоришь малозначащие безобидные слова, а по какой-то ассоциации это действует. Но раз ты появился перед самым уходом… А Надин ничего не говорила?

   — Во всяком случае, ничего плохого. Он ей так понравился, она просто очарована была.

   — Возможно, если она явно выразила своё восхищение, это его и омрачило.

   — Я тебя понимаю. Там, где он жил, его красота была востребована. Он приносил кому-то счастье и получал что-то взамен. А здесь он оторван от всего этого и воспринимает комплименты отрицательно. Как насмешку, ты это имела в виду?

   — Да, именно. Мы его отпустили сейчас, может, погуляет, развеется…

   … Марио брёл по городу мрачнее тучи. Джина, Филипп, Ханни, ребёнок. И ведь не забирает бог к себе после всего этого. Что ему ещё от меня нужно? Бедная Джина… Её жизнь тоже кончена. Она узнает рано или поздно… Казино. Не везёт мне в карты — повезёт в любви. Повезло, как же. Он просто притягивает несчастья. Как и Джина. У меня несколько евро. Всё равно на них ничего не купишь. Зайду.

   Рулетка. Красное, чёрное, чёт, нечет. Только чёрное. По удваивающейся ставке. Если заметят, наверное, попрут. Выиграл. Только нечет. Джина родилась в чётный год. Ханни родился в чётный. Нечётный всегда счастливее. Выиграл. Сколько ему лет? Тридцать один, тридцать два. Выиграл. Джина родилась 15 апреля. Проиграл. Ханни родился 9 ноября. Выиграл. Джина-то его любит! Зачем он ставил на пятнадцать? Чёрное, нечет. Проиграл. Чёрное, нечет. Выиграл.

   Через полчаса у него было две тысячи. Хватит. За углом церковь. Надо отдать двести евро. Десять процентов на благотворительность от любого выигрыша. Он не будет больше играть. Но всё равно, отдать надо. А теперь купить мобильник и позвонить Джине. Пусть хоть узнает, что я жив. Но остальное… Как он скажет про остальное? Пока не надо. Это всегда успеется.

   — Джина!

   — Марио, господи, где ты? Что с тобой?

   — Я во Фрайбурге.

   — Как ты туда попал?

   — Чисто идиотски. Отправился куда глаза глядят после того, как узнал, что трансляций не будет. О документах, конечно, не подумал. Мотался по центру. Патрули уже ходили. Нарвался, что-то ляпнул, отбрыкнулся. Вот меня и отправили перевоспитывать.

   — Слава богу, ты жив. Но как тебя оттуда вытащить?

   — Это потом. Что у тебя?

   — Ничего хорошего. До нынешнего момента, понятно.

   — Ну, а кроме меня, если это прояснилось?

   — Так, вшиво.

   — В связи с чем? Джина, не увиливай, ты ещё не знаешь главное. Представляешь, к кому я попал? К предкам Ханни.

   — Ты что! Они тебя не обижают?

   — Нет, даже волнуются, что похудел и побледнел.

   — Сильно?

   — Да нет, терпимо.

   — Ты видел Ханни?

   — Да, он уже построил себе дом, о котором мечтал. И ураган успел чуть подпортить крышу.

   — Кроме крыши, ты ничего интересного в его доме не увидел?

   — Что ты имеешь в виду?

   — Его настроение, например.

   — Джина, я видел всё. Не лукавь. Что тебе известно?

   — Что он всё-таки хотел вернуться. Даже в этом году. И что возвращение не состоялось. Я бы тебе не сказала, но знаю, что по его виду ты это и так определишь.

   — Это не единственная глупость, которую он сотворил.

   — Но все остальные глупости вытекали из этой.

   — Он кретин. На что он рассчитывал? Изрезать тебя и меня на кусочки и засчёт чужой боли вернуться?

   — Но он же этого не знал.

   — Незнание законов не освобождает от ответственности.

   — Ты забываешь, что наряду с нашей болью кто-то получил прямо противоположные эмоции.

   — Которые вскоре отпоются.

   — А кто родился? Мальчик или девочка?

   — Я не знаю. Как Филипп?

   — Так же, как и я, минус известия о Ханни.

   — Ладно, я ему позвоню. Послушай, ты можешь приехать?

   — Подожди, а откуда ты говоришь?

   — С мобильника. У меня выходные часы, зашёл в казино и выиграл. По крайней мере, связь обеспечил. У меня ещё осталось, твой проезд я могу оплатить, если перехватишь у кого-нибудь.

   — Да нет, есть у меня на проезд.

   — А документы?

   — В порядке, это не проблема.

   — Ну тогда приезжай. Ты нужна мне, и тебе самой будет лучше. Ты же засохнешь там в своих страданиях.

   — А вместе мы изревёмся. Ты полагаешь, это лучший выход? Может, сперва Филиппа отправить?

   — Он же не поймёт, он абсолютно равнодушен к Ханни. И Надин у него не уведёт, он же не извращенец, в отличие от некоторых. Ну давай, приезжай, хоть дом его увидишь.

   — Мне не нравится содержимое. А он счастлив?

   — Не сказал бы. Все по времени. На сколько тебе хватило Уимблдона?

   — Я уже не помню. Хорошо, скажи твой номер, я позвоню, когда достану билет.

   — Наконец-то дождался. Пиши.

   — Только не вздумай признаваться ему в любви. Ни словом, ни взглядом. Он должен выйти на это первый. Мы что-нибудь придумаем, не отчаивайся. В конце концов, мне было тридцать три, когда я переориентировалась.

   — А ты сама?

   — Мне ничего не надо, кроме видеокамеры.

   — Ты прежняя. Всё в порядке.

   Разговор с Джиной вдохнул в Марио искру жизни. То не была ещё надежда — лишь призрак возможности разворота и присутствия близкой души. Марио забыл спросить, откуда Джина узнала. Наверное, сказали по «EuroSport». Второе невозвращение. Она приедет. Ничего не изменится, но она фантазёрка. Она что-нибудь придумает, он будет её слушать. Он уйдёт в её иллюзии, ему сейчас так легко поддаться вымыслу. Это будет бегство в никуда, он знает, но дело не в пункте назначения. Он должен убежать хоть в никуда, только бы подальше от действительности. Заранее отрешённый от реальности, Марио брёл в своё никуда, ничего не соображая, пока не наткнулся на дверь какого-то бара. Зайти, не зайти?

   — Извините, мы не обслуживаем сегодня. Бар арендован.

   — До которого часу?

   — До закрытия. В таких случаях мы работаем не по графику.

   — Ааа… А где ближайший бар?

   — Поверните налево и дойдите до перекрёстка. Через дорогу старинный фонарь под неоновой вывеской. Вы увидите.

   — Спасибо.

   Марио пошёл в указанном направлении, скорее машинально, чем осознанно. Он не думал о том, нужен ли ему этот или какой-нибудь другой бар. Полотно тротуара стелилось перед ним — он и шагал. Остановился лишь на минуту, чтобы закурить. Порыв ветра разметал его волосы. Отрешённость, наложенная на уходившую печаль, удесятерила его красоту. Он щёлкнул зажигалкой. Отблески огонька заметались на ослепительно белой коже. К бордюру медленно сворачивала такая же белая шикарная машина.

   — О, боже! Остановись!

   Выходя из машины и подходя к Марио, Вилле не успел ничего придумать. Он вообще не мог соображать: красота Марио вымела из его головы все мысли, которые там гнездились. Весь он превратился в одно-единственное чувство стремления к этому совершенству и поэтому сказал первое, что пришло ему в голову:

   — У тебя не будет лишней сигареты?

   Марио равнодушно протянул пачку, не смотря на обладателя голоса. Равнодушно поднёс зажигалку и пошёл своей дорогой. Вилле шествовал рядом с ним.

   — Я видел тебя отходившим от двери бара, в котором ты, вероятно, намеревался посидеть. Если хочешь, я тебя проведу. Я виноват в том, что ты ничего не добился от обслуги. Это я со своей компанией арендовал на сегодня сиё заведение.

   — Вам не стоит беспокоиться. Мне всё равно где сидеть.

   — Но я в долгу перед тобой, хотя бы за сигарету.

   — Я был бы счастлив, если бы остальные были бы должны мне столько же.

   — Ты забываешь о том, что я испытал, когда увидел тебя. Это явление ничем не исчисляется.

   — Значит, гроша ломаного не стоит.

   — Значит, бесценно. Если тебе всё равно где сидеть, я бы мог предложить тебе место получше и поспокойнее, чем тот или иной бар, мне самому не хочется сейчас принимать участие в тривиальной пирушке. Пойдём ко мне в гости.

   — Я не то, за что вы меня принимаете. Вы ошиблись в определении.

   — Я не ошибся. Я просто не могу вот так расстаться с тобой, лишь проводив тебя взглядом. Подари мне хотя бы полчаса своего времени. Всё будет так, как ты захочешь. Я не притронусь к тебе и пальцем, если ты не пожелаешь.

   — Вы же видите, я неадекватен и могу испортить настроение любому своим унынием.

   — Это рождает бешеную страсть изгнать тоску из твоих глаз.

   — Вы же их не видели…

   Тут Марио в первый раз поднял глаза на своего неожиданного обожателя. Что-то давно и до боли знакомое шевельнулось в его душе.

   — Как тебя зовут?

   — Марио.

   — А меня…

   — Я знаю.

   — Вот видишь, мы знакомы заочно, пусть наполовину.

   — И вы решили воспроизвести в натуре последний видеоклип, забыв о похоронах сердец, которые состоялись три года назад…

   — Что же мне делать, если любовь — это пламя, которое нельзя приручить?

   — Наверное, похоронить меня заживо… любовью.

   — И что тогда будет?

   — I’ll be what I am — solitary man…

   — Но я не хочу. Поедем. Охота тебе стоять на этом противном ветру?.. Я повторюсь: всё будет так, как ты захочешь…

   Какая разница, что делать, если я давно ничего не хочу. Он зовёт. Поеду. Отомщу тому гаду, хоть это ему и безразлично…

   — У меня времени только до половины десятого…

   И он ехал в его шикарной машине, и сидел в его шикарной квартире, и долго рассказывал о том, как сюда попал и кого встретил. Вилле слушал и советовал сохранять равнодушие и невозмутимость, как, наверное, советовала бы Джина.

   — Показывай ему, что тебя не интересуют его слова. Он сочтёт их бледными и станет вспоминать другие. Он будет ловить твой взгляд, чтобы определить впечатление, — отворачивайся, вяло зевая. Ты заставишь его встать и развернуться к тебе. Убегай от него — он кинется за тобой вдогонку, сначала не соображая зачем, просто повинуясь инстинкту охотника. Он разогреется — вылей на него ведро воды. Ему станет холодно — он будет искать тепла именно у тебя, потому что именно от тебя он испытал холод. Уходи от него в свою жизнь, которая будет для него закрыта, чтобы он сбился с ног в поисках ключа. Опрокидывай его ожидания, иди наперекор его помыслам, являйся для него вечной загадкой, разрушай его надежды. Сперва поселись в его голове, чтобы она всегда была занята тобой. Мысли — коварные создания, они невесомы, их нельзя взять и выкинуть, особенно когда руки ничем не заняты.

   — У них нет массы покоя.

   — Он будет выбивать мысли о своём уходе другими — и тут запутается окончательно, а когда поймёт, что это уже не мысли, а чувства, то будет поздно. И его голова, и его сердце будут принадлежать тебе — и он будет счастлив, если у тебя появится желание ими позабавиться.

   Бутылка вина, болтовня Вилле и невольное недельное целомудрие сделали своё дело. Марио веселел, следив за коварными созданиями, и желал того, кто сидел с ним рядом, всё больше и больше. Его небесные глаза и изгиб этих губ… Какая у тебя потрясающая фигура. Дай мне взглянуть на твою татуировку. Я никогда не видел её вблизи. Ты уже меня раздел? Тем лучше, мы сейчас сравняемся… Ого, какое монументальное ложе…

   — Я буду играть на твоей стороне. Я уже ненавижу твоего Ханни за то, что он заставил страдать такое чудо.

   — Прежде сыграй мне на гитаре. «In Joy And Sorrow».

   — О.К.

   — А ещё прежде в постели. «Gone With The Sin».

   — Играем вместе.

   — Come together.

   «Ему просто надо было развеяться. Познакомился с какой-нибудь симпатяшкой — и прошла тоска», — думала мать Ханни, увидев преобразившегося Марио, и почти что не ошибалась…