Агония. Глава 7

    Ханнавальд шёл домой, не чуя под собой ног, целиком поглощённый предстоявшей встречей с Марио. Он мог возвратиться домой и пораньше, но боялся провести тридцать или более минут в обществе этого сошедшего с небес прекрасного творения, боялся поддаться своему обожанию настолько, чтобы окончательно потерять голову и натворить кучу глупостей, которые потом очень долго придётся расхлёбывать. Он решил ограничить второе свидание десятью-пятнадцатью минутами. Это постепенное увеличение дозы вливало в его душу желание пополам со смятением. Одна мысль о встрече пьянила его, то низвергая в пучину, то вознося на небеса. Что-то будет, когда он свидится с ним на самом деле? Ханни не знал, но это незнание лишь увеличивало стремление. Его интересовало всё: слова, которые он услышит, тембр голоса, которым они будут произнесены, то, что Марио будет держать в руках, то, что он будет делать, то, во что он будет одет. Светлое или тёмное, что ему больше подходит? Тьфу, подходит! Ему подходит всё, потому что он Марио. Но самое главное, конечно, — его настроение. КАКИМ он будет? Грустным, радостным, печальным, молчаливым, расстроенным или оживлённым, беспечным, чуть равнодушным или беспокойным? Мало ли каким он может быть! Свену никогда не угадать. И от этого его желание ещё больше. Он в преддверии огромного, неизъяснимо прекрасного мира. Он знает только, что имя этому миру — Марио… И Ханни действительно ждал, что скоро окажется у входа в золотой каньон или одно из семи чудес света встанет перед его глазами. Впрочем, что такое семь чудес света или гора золота по сравнению с… нет, как вообще на земле появилось это создание? Свен не знал, ровным счётом ничего не знал. Ожидание, предвкушение, озарение, явление, вожделение захватывали его поочерёдно и вместе, и он плыл в этих волнах и сливался с ними в одно целое, с восторгом отдававшись их власти. Хмель прошлого сна, нынешнего стремления и предстоявшего свидания взвинчивал его до самозабвения, и где-то в глубине сознания он был благодарен Марио ещё и за то, что, желав его, он не думал или почти не думал о других своих, окончательно несбывшихся, желаниях.

   Хорошо было бы, если бы он был грустным. Свен скажет ему «привет» и будет напряжённо всматриваться в его лицо, стараясь понять, уяснил ли Марио, что и в этой стране есть люди, которые ему симпатизируют, которым он не безразличен. И сознание этого родит что-то, похожее на робкую улыбку. Она крохотными искрами промелькнёт в его глазах, вдохнёт немного краски в эти бледные губы, мелькавшие перед Свеном во сне в бликах метавшегося пламени свечи, детские губы, в которые он впивался поцелуем. Впивался поцелуем и, раздвигав зубы, захватывал язык. Лицо погружалось во мрак, пламя продолжало метаться в волосах, и Свен ограждал эти волосы своими руками, покрывал засосами шею и плечи, а блики света всё вели и вели свою игру, скользили матовыми отблесками по груди и соскам, и он топил их своим телом, и, утверждав свою власть, не желав делить её ни с кем, полураскрытыми губами водил по бархатистой коже, и не было этому конца и края… Но это чистое созерцание, а можно сделать и по-другому. Ханни скажет: «Привет! Всё ещё грустишь?» Пройдёт к холодильнику, вроде бы за бутылкой пива, и на обратном пути потреплет Марио по волосам или по плечу, потом крепко сожмёт руку в кулак, опустит в карман, и та надолго останется с этим прикосновением… Так даже лучше, но короче. Интересно, а эти два варианта совместимы? Если возможно и то, и другое…

   Свен был ещё далёк в своих мыслях от близости с Марио, понимая, что сон намного опережает сегодняшний день, но пьяному море по колено. Его ничто не смущало: ни трудность задачи, ни возможные преграды. Наоборот, чем запутаннее, сложнее, опаснее и продолжительнее представлялось ему это восхождение на Эверест, чем неяснее был исход дела, нежелательнее — возможная огласка, тем яростнее и отчаяннее готов был он рубить и сметать все препятствия. Сперва он должен произвести впечатление и расположить к себе Марио. Именно ПРОСТО расположить, пусть это не несёт в себе никакого чувства — ни плотского, ни платонического — только доброжелательность и признательность за небезразличие к своей судьбе. Потом эта доброжелательность сделает для Марио желаннее и приятнее встречи со Свеном, он будет открыт для него, а признательность породит своего рода задолженность. Ведь Ханни как-нибудь намекнёт Марио, что у него в жизни было много огромных неприятностей, что их судьбы в чём-то схожи, а тот попытается в ответ как-то гармонизировать его жизнь, компенсировать недавнее прошлое. За Свена будут и его чистосердечие, и искренность, и нежелание утаивать от Марио все провалы своей биографии, и чувство потерянности, в котором он пребывает. И всё это, накладываясь друг на друга, переведёт доброжелательность, признательность и попытки утешения в гораздо более прочный интерес. Так будет создана основа.

   Иногда Свен прозревал и говорил себе, что он вовсе не любит Марио, что он вовсе не такой, что Марио вовсе не такой, что всё то, что забивает его голову, только в ней и пребывает, а до сердца не достаёт, что он строит замки на песке, которые будут размыты через минуту в отместку за отсутствие настоящего чувства в его душе, что он просто заигрывает, даже не с Марио, а со своей судьбой, пытаясь, пококетничав, увести её и самого себя подальше от действительности. Сон не может жить так долго, его влияние не может быть так глубоко и продолжительно, он неминуемо растворится в забывчивости дня, я просто занимаюсь онанизмом и, кстати, не кончаю, а это ни к чему хорошему не приведёт. Но разве все эти доводы имели какое-то значение, если мысли могли бродить и бродить, слоняться и слоняться, плутать и плутать в заколдованном лесу под названием «беспамятство»? Любовь или её суррогат и возможность её осуществления напрочь избавляли Свена от трёх лет сомнений, бесплодных попыток вернуться, заведомо невыполнимых желаний, заранее обречённых надежд, изначально пагубных стремлений, трёх лет блуждания впотьмах, перемежавшихся пребыванием в психушке и интервью, в которых он говорил, что, возможно, сумеет… И этот отход от злых воспоминаний и постыдного сознания своего малодушия рождал в душе странную зависимость. Зависимость, быстро заполонившую всё существо. Свен боялся не думать о Марио, боялся думать о том, что он его не любит, он был благодарен Марио за то, что он существует, за то, что он ходит по земле, за то, что он, попав в этот город, спасает его, он готов был целовать асфальт, по которому Марио ходил. Взяв трубку телефона для разговора с матерью, выпытывавшей у него, не обидели ли они ненароком Марио, он закончил этот разговор тем, что сам стал выпытывать любую мелочь, имевшую к Марио отношение. Всё это: несколько слов, услышанных от Марио, сон, разговор, сознание зарождавшейся любви, мысли, перешедшие в зацикленность, предстоявшая встреча — помноженное на совершенную до исступленья красоту, рождало многократное исступление в сердце. Свена тянуло, тянуло безудержно, невыносимо…

   Да, так будет создана основа. Основа для познания. Простого и сложного. Во-первых, Свен узнает, что любит Марио. Какие книги читает, какую музыку слушает, какие фильмы смотрит, как любит бездельничать, каким предметам уделял внимание в школе, к чему был равнодушен. Интересно абсолютно всё: сколько комнат у него в квартире, какой телевизор он смотрел, какие каналы включал, сколько у него друзей, какое у него образование, чем занимался до своего появления здесь, как его угораздило сюда попасть. Но разговор обязательно выведет и на сердечные дела. Как бы дискредитировать всех девчонок, с которыми он встречался? А, может, их и не надо изобличать в скрытности, глупости и вероломстве? Ведь он такой красавец! Можно просто мимоходом заметить: «Ну, о девчонках я не спрашиваю. Всё доступное, как правило, неинтересно. Тем менее, чем более доступно, а при твоей внешности…» Если он всё же будет возражать, надо будет отнестись к этому пренебрежительно. Они, мол, только и ждут, когда ты зазеваешься, а потом вешают тебе на шею и себя, и своё драгоценное брюхо. И попробуй развяжись с этим. Через девять месяцев в доме визжит приплод, и ты должен быть за это благодарен. Потому что когда-то был в таком состоянии, что готов был с отчаяния схватиться за любое, думая, что это тебя отвлечёт. Что стоит уговорить человека, который только и хочет, чтоб его уговорили и утешили, какая разница чем… И суеверие, как всегда, примешивается. Вот изменится в моей жизни что-то в лучшую сторону — это меня поднимет и я полечу. Суеверия и ожидания не сбылись, и полёт улетел, согласно своему корню. Вылетел в трубу, отлетался, улетучился. А ты остался, и перед тобой вечно будет стоять то, что ты считал когда-то своим спасением, и от этого издевательства судьбы деться будет уже некуда. Не отпрыгнешь, не оторвёшься, не взмоешь, не отлетишь. Говоря всё это Марио где-то в будущем, Свен не мог не представить себе, что нынешнее его увлечение — лишь звено в цепи жизни. По истечении — срока ли, силы страсти, ощущения новизны, непознанности — любовь обвалится, распадётся, рассыплется и станет лишь очередной неудавшейся попыткой бегства от себя самого. Но, сознательно закрывая на это глаза, он думал, что растянет это чувство на любой угодный ему срок, что свершение займёт так много времени, будет стоить таких трудов, отведёт его по сроку и по предмету в такие далёкие от его боли дали, что он не будет так мучительно переживать. Суета, суматоха и круговерть захлестнут эту скорбь, он станет старше и мудрее, и цена победы не приведёт к быстрому охлаждению, а заставит дорожить ею, приварит его к себе. Да, он прикипит, он уже не будет влюблён — он полюбит. Сильно, беззаветно, по-настоящему. Так что его страхи напрасны.

   Но, кроме этого простого познания, будет ещё и сложное. Марио может верить в бога и не верить в него. Почему да, если да, и кем он представляет высшую силу? Ад и рай, библия — пассивно ли он воспринимает это и верит, как предписано, или у него свой бог в душе, своя месса, свои молитвы, свой уклад загробной жизни, своя цена, свой способ искупления грехов? Если нет, то почему нет? Он верил и разуверился, или родился атеистом, вольнодумцем, или желание свободы своей воли отмело от него мысли о возможности пребывания над ним более могущественной власти? Есть ли у него своя собственная философия, свой взгляд на жизнь, ориентирована ли его жизнь на прошлое или на будущее? И разве только это? А его характер, его моральные нормы? Он будет узнавать его всё больше и всё больше будет рассказывать о себе самом. Рука об руку со словами пойдут взгляды и прикосновения. Он будет трепать его по плечу — вполне естественно, дружески, обнимет за талию, когда Марио полезет на крышу, — тоже естественно, для страховки, выпьет воду из стакана, оставленного на столе, примкнув губами к отпечатку губ Марио, дёрнет его за уши и расцелует в день рождения. Надо ему что-то подарить, когда же наступит этот день, нужно спросить… И встречи, общение, прикосновения, взгляды из желательных станут необходимыми. И настанет день, в который, поймав Марио на чувстве голода (только достаточно сильном, не вызывающем излишней разборчивости), Ханни прильнёт губами к его устам, и сон осуществится. И он будет плыть в этом море наслаждения. Нет ничего невозможного… Как знать — Марио может оказаться достаточно умным и достаточно добрым для того, чтобы изобрести и предложить Свену модель спасения. Разрабатывая эту модель в натуральную величину, они прорастут друг в друге любовью, болью, надеждой на освобождение, станут единой плотью. Навеки. И умрут в один день. За работой по спасению.

   Так, разыгрывая на все лады свою предстоявшую встречу с Марио, Свен оказался в двух десятках метров от собственных ворот. И тут маленькая фигурка, отделившаяся от припаркованной напротив двери его дома машины, предстала перед его глазами. Он с трудом разобрал вопрос, который ему задали; он был так далёк от всего мирского, что не сразу сообразил, где он находится и чего хочет женщина лет тридцати, красивая и миниатюрная, но настолько худая, что напоминает ему собственную комплекцию трёхлетней давности. То было его первым ощущением; следующим стало неудовольствие: он парил в облаках, а его скидывает на землю до сих пор неуспокоившаяся поклонница и что-то требует. О чём она спросила? Ах, ну да, о чём же ещё его могут спрашивать!..

   — Простите, вы Свен Ханнавальд? Вы не могли бы дать мне свой автограф?

   — Я не раздаю автографы. Я на пенсии.

   — Извините за беспокойство.

   Она отошла к машине и, прислонившись к дверце, закурила. Чёрт бы побрал их всех. Вот так они лезли в его жизнь вечно и довели. И даже сейчас не могут отстать и не дают покоя. Он был полон думами о Марио, взвалил было на него заботу о своём благополучии, поднимался к высотам его царственной красоты, а тут его спускают на землю и задают всё тот же дурацкий вопрос. Мало ли он автографов роздал за свою жизнь! Так нет же! Кому-то не хватило! Так они и будут припираться чёрт знает откуда и влезать в то, к чему он уже не имеет никакого отношения. Вдобавок расстраивать напоминанием о том, что он так упорно хотел выкинуть из своей памяти. Ведь она не местная: городок небольшой, её лицо успело бы примелькаться, а он его не помнит. Ей надо было приехать и удостовериться в том, что он жив, и, конечно, в голову не пришла мысль о том, что, требуя у него автограф как свидетельство его существования, она просто-напросто сводит его на тот свет. Чёрт бы их всех побрал!

   — Кстати, что вы тут делаете?

   — Я не распространяю информацию. Я в отпуску, — ответствовала женщина, скользя рассеянным взглядом по стене обители Свена.

   Ханни посмотрел на неё более внимательным и более недружелюбным, чем прежде, взглядом, толкнул плечом дверь и вошёл во двор. Они ещё дерзят.

   — Ты что сердитый? — спросила Надин.

   — Поклонницы, чёрт их дери. Пристают с автографами, на календарь бы посмотрели сначала.

   — Это нормально. Тебя помнят и любят.

   — Я бы предпочёл, чтобы меня никто не любил и все забыли. Марио дома? — конец первой фразы Свен поскорей смазал, он вовсе не нуждался в патоке возражений своему «никто не любил», но избежать их не сумел.

   — Во-первых, «никто не любил» — этого не будет никогда. У тебя есть два человека, которые тебя любят. Это я и твой ребёнок. Во-вторых, тебя помнят и будут помнить. Это и выражение симпатии, и дань твоим заслугам и таланту. Конечно, иногда это хлопотно и обременительно, но часто и приятно. Ты в центре внимания; симпатичные девушки…

   — Та, которая пасётся рядом, тоща до невозможности. Ей бы дома посидеть недели две и постараться немного обрасти мясом, а не таскать свой скелет по неведомым краям в поисках вчерашнего дня, — Свен был раздражён, его планы рушились, Надин шла за ним по пятам и лишала возможности побыть с Марио наедине. Какие бы жирные точки он ни ставил, у этих женщин всегда найдётся продолжение. Наверное, Марио слышал его ворчание. Что в этом хорошего? Ничего, он всё обратит себе на пользу. А вот и он. Наконец-то, господи…

   — Привет, Марио! Как дела?

   Марио был бы озадачен, если бы его мозги не занимали абсолютно другие мысли. По отрывкам долетевших до него фраз он понял, что Джина приехала, мало того, она у порога дома, где он сейчас сидит. Он должен видеть её как можно скорее. «Тоща до невозможности»… Марио не видел Джину недели две. Она и до этого была худенькая. Но как она страдала без него и без Ханни, если стала худой «до невозможности», и это заявляет сам Свен, который никогда полнотой не отличался! Он называет её «скелетом» и говорит прочие гадости, не зная, что «скелетом» она стала из-за него! Он должен её видеть, видеть как можно скорее…

   — Добрый день. Спасибо, хорошо.

   Свен тщетно искал на лице Марио выражение грусти. Марио испытывал дискомфорт, это было ясно, но печали в его взгляде не было, наоборот, напряжённое ожидание: он куда-то порывался, его не устраивало создавшееся положение. Значит, вопрос «всё ещё грустишь?» отпадает. Тогда… Тогда…

   — Вот посмотри на себя, — с этими словами Свен указательным и средним пальцами правой руки прикоснулся к тому месту слева, где подбородок Марио переходил в шею, и чуть приподнял его лицо, — на свою внешность. Красавец, икона! Куча женщин прыгала вокруг тебя, пытавшись добиться твоего внимания. Неужели они тебе не надоели? Неужели тебя может интересовать ещё одна, занимающаяся тем же?

   — Всё индивидуально, — Марио подался назад, и пальцы Свена повисли в воздухе. — Я бы с бо’льшим участием отнёсся к той из прыгающих, про которую знал бы, что, безрезультатно прыгая рядом со мной, вечером она может с гораздо более весомым результатом прыгнуть с двенадцатого этажа… или под поезд.

   — Но их тысячи. Это нельзя определить.

   — Очень трудно, но теоретически достижимо. Во всяком случае, надо исключить тех, кто находится в первых рядах или слишком близко, — это свидетельствует только о степени ловкости и ширине плеч, а широкие плечи…

   — Что?

   — Достоинство теннисиста или пловца, но не женщины. Скорее всего, тут должно сработать биополе. Или интуиция.

   — Какое биополе? Какая интуиция? Кто конкретно хоть когда-нибудь этим занимался?

   — Тогда начните с длины шеи и формы рук. А потом, если вам предоставляется возможность персонального подхода, можно задействовать немного фантазии и вообразить, что худая до невозможности женщина воспроизводит ваши собственные пропорции 2003 года и, прыгая вокруг вас, пусть и не в буквальном смысле, возрождает ваши деяния трёхлетней давности… пусть только в сознании.

   Всё разлетелось, не начавшись. Свен-то хотел рассказывать Марио свои печальные истории, растянув их на многие часы, но Марио в этом вовсе не нуждался! Он и без Свена Свена знает! Откуда? Ведь он приехал из страны, где этот вид спорта совсем не культивировался, как и любой другой зимний. Он же с юга. Он так спокойно говорит о прошлом Ханни, его занимают совсем другие мысли. Он куда-то торопится, ему нет до Свена никакого дела, скорее, жалко не дождавшихся его поклонниц… Откуда он знает?

   — Что ты говоришь? — Ханни спросил об этом упавшим голосом. Он думал забыть в мыслях о Марио превратности судьбы, но и Марио, и судьба неумолимо вывели его на слишком знакомые опостылевшие тропы…

   — Что я всё сделал, — поднявшись, Марио торопливо убирал всё по местам, не слушая, что говорит ему Надин, только безразлично поддакивая. Скороговоркой пробормотал пару дежурных фраз и чуть ли не бегом бросился из дому. Куда же он мчится? И на Свена нашло озарение. Он опрометью, едва ли не быстрее Марио, кинулся на второй этаж к окну, выходившему на улицу. Скорости стремительно росли по всем направлениям. Так и есть! Женщина, лениво подошедшая к Ханни три минуты назад, теперь бежала по направлению к двери, до которой и был какой-то десяток метров.

   — Джина! — заорал Марио и кинулся ей навстречу. Через мгновение они держали друг друга в объятиях. Было что-то судорожное в их движениях, словно они никак не могли сообразить, в какой последовательности им действовать, и хватались за всё: схлёст рук Марио на талии Джины, та виснет на сцеплённых руках у него на шее, Марио размыкает руки и сжимает в них родное лицо, потом снова перебрасывает их за спину и купает в волосах, ниспадающих ниже пояса, Джина тоже треплет Марио по волосам, он поднимает её на руки и, закинув голову, разворачивается на месте, скользя по окну, у которого стоит Свен, абсолютно счастливым и ничего не видящим взглядом, он опускает её на землю, но тут же снова поднимает, та закидывает ноги за его бёдра и прижимается губами к щеке, он снова опускает её и чуть отодвигает, чтобы получше рассмотреть, за время всех этих манипуляций майка Джины задирается чуть ли не на грудь, Марио держит в руках её талию, пальцы едва ли не смыкаются.

   — О, боже! Сколько?

   — Пятьдесят шесть, но это не имеет никакого значения. Самое главное — мы вместе. Теперь всё в порядке, — и Джина, чтобы отвлечь Марио, достала свой мобильник и включила «Quasi» Умберто Тоцци.

   — Quasi, quasi, quasi ci sei! — заорал Марио.

   — Vedi, vedi, vedi la giu’*! — смеялась в ответ Джина.

   * Намеренное искажение текста. В оригинале: «Vedi, vedi, vedi laggiu’».

   — La su*! — и Марио снова поднимал её на руках, скоро они целиком перешли на итальянский.

   * То же. В оригинале: «Lassu’».

   — Hai sentito il disco nuovo dei «HIM»?

   — Certo. E tu?

   — Solo due: «Wings Of A Butterfly» e «Killing The Loneliness». Come sta Ville? Bene, davvero?

   — Insieme a te, — опомнившись, они сели в машину, продолжая перекидываться непонятными для Свена словами, и вскоре скрылись за поворотом.

   В сердце Ханни один за другим втыкали ножи, пока Надин, разворачиваясь, не задела его плечом.

   — Ты сердился совсем напрасно. Всё обошлось. Она вовсе не за тобой охотилась.

   Обрывки мыслей носились в голове Ханни. Её зовут Джина. Марио её любит. Почему вот ТАК всё происходит именно со мной? Неужели другие люди могут строить планы, и эти планы могут им удаваться? Он её оскорбил. Но он же не знал, что она ни в чём не виновата. Она, конечно, расскажет Марио обо всём, и вместо расположения, о котором Свен мечтал, он получит недоверие и замкнутость. Надо извиниться перед ним. И за свои слова, и за своё поведение. А если Марио не нужны его извинения, вообще ничего не нужно от него? Ведь он ждал эту женщину, и теперь они вместе. Почему они говорили по-итальянски? Или они эмигранты? Джина, Марио — итальянские имена. Они переехали в ту страну. Почему-то. А теперь судьба занесла Марио сюда, и Джина отправилась за ним.

   — Ты не помнишь, что я про неё сказал?

   — Что-то в смысле «очень худа».

   — Да, но в каких именно выражениях?

   — Да разве я помню? Что ты себе в голову это забрал? Ведь инцидент исчерпан.

   — Инцидент не исчерпан. Многое остаётся неясным. Например, ты заметила, что в их объятиях не было ничего чувственного? Они более походили на родственные. Они не целовались взасос, только обнимали друг друга. Они могут быть родственниками? Он Марио, она Джина. Итальянские имена в неитальянской стране. Может, это семья, они когда-то переехали по каким-то причинам. Может, она ему сестра, кузина? Они чем-то похожи?

   — Не сказала бы. Она на тридцать сантиметров ниже его. У родственников должны быть более схожие пропорции.

   — Это лишь рост, он ни о чём не говорит. Всё-таки они схожи. Каштановые волосы, карие глаза, белая кожа, крупные черты лица… Подумай же! У женщин должна быть развита интуиция. Что она тебе говорит?

   — Моя интуиция ничего не говорит, когда речь идёт о делах, не имеющих ко мне никакого отношения.

   — Они могут быть братом и сестрой, возможно, двоюродными. Или Джина ему тётка. Сколько ей может быть лет? Она вроде бы немного старше. Тридцать? Плюс-минус два-три? Или они любовники? Так бросились друг к другу…

   — Не виделись давно — вот и бросились.

   Свен рассеянно водил вилкой по салату. Марио изменил ему. Хотя ничего и не обещал. Всё кончилось, не начавшись. Кроме того, он своим дурацким поведением оттолкнул женщину, которая была близка Марио, которая была ему важна! Кто знает, как после этого Марио будет к нему относиться? Вдруг вообще ничего не будет, кроме «здравствуй-прощай»… Нет, он должен изменить ситуацию, он должен её развернуть. Если бы он знал…

   — Нет, не может быть. Они похожи. Девушка не бросилась бы за парнем сломя голову. Хотя за таким красавцем бросилась бы любая… Кто же они на самом деле?

   — У тебя больше занятий нет, как копаться в поведении посторонних людей, которые имеют к тебе только то отношение, что один из них работает на твоих родителей? У тебя больше нет других забот? Выбрал себе забаву — кто они на самом деле. У тебя есть я, у тебя есть ребёнок, а ты зациклился на чужеземной паре, — раздражение Надин угрожающе прогрессировало.

   — Отстань от меня и с собой, и со своим ребёнком! Я это слышу уже два месяца! Ребёнок, ребёнок. Что я, по-твоему, всю жизнь должен быть на седьмом небе из-за этого ребёнка? Ребёнок, эка невидаль. Тысячи женщин хотели бы и могли иметь от меня ребёнка и сделали бы это с радостью! У тебя было просто достаточно ловкости, чтобы пролезть ближе, и достаточно широкие плечи, чтобы оттолкнуть остальных! Я поддался на твои уговоры и посулы! Много мне это принесло, а связало чёрт знает на сколько! Это не я, а ты должна быть благодарна — случаю, который был тогда слеп, моменту, который ты очень удачно выбрала, и мне, которому некуда было приткнуться.

   — Тысячи женщин! Четыре года назад этих тысяч было четыре, а в прошлом месяце набралось только две, кстати, и мужчин, и женщин вместе. Устрой себе ещё одно неудавшееся возвращение и посчитай, сколько людей придёт тебя провожать в следующем году! Два с половиной человека хоть наберётся?

   — Стерва!

   — Псих!

   Свен прошёл в спальню и, хлопнув дверью, кинулся в постель. Господи! Куда его прибило! Как он мог быть так слеп! Кто же они? Неужели любовники? Тогда Марио навсегда для него потерян? Нет, он ещё так молод. Это может прийти с возрастом. Он полюбит и Джину, если надо будет. Да, кстати, может, он имел в виду именно Джину, когда говорил про двенадцатый этаж и повторение комплекции? Тогда и она его… Нет, это просто лирическое отступление, это не она. Он всё сделает. Надо только дождаться следующего свидания. Он попросит прощения, Марио добрый, он поймёт, раз уж знает про всё, что Свен не волен в этих беспричинных вспышках раздражения, он должен простить. Только бы дождаться следующей встречи. Надо удалить Надин. Он должен поговорить с Марио наедине. Он должен убедить его в том, что не… В чём же он должен его убедить? Только бы свидеться. Ещё, и ещё, и ещё… Я же люблю его. Я не могу без него. Господи, когда же он увидит Марио?