Натан

Нет ни единой травинки внизу, над которой не было бы управителя вверху, что охраняет её, толкает её и говорит ей: "Расти!"
Книга Зоар

- Есть семь небес – одно над другим: вилон, занавес, который поднимается и опускается над солнцем, ракиа – место, где прикреплены солнце, месяц и звёзды, шхаким – местонахождение жерновов, размалывающих манну, звуль – вместилище Йерушалойма с Храмом, маон, на котором пребывают те, о которых речь, маком, где находятся источники снега и града, дом росы, дождя и тумана, за которым скрыты двери Пламени, аравот, где обретаются справедливость и честность, там же находятся врата Воскресения и Гилгула. Над всем этим - Царь Царей Царей. Так написал рабби Меир.
Габо Элигулашвили отпил чая из стаканчика армуды, пожевал губами, вытащил сигарету и стал разминать её тёмными от никотина  пальцами.
- Пишите дальше! Все они – малахай а-шарет. Имена многих легко запомнить, Барадиэль —  барад, что есть "град", Галгалиэль —  солнечный круг, так как галгал  это "колесо", Кохавиэль — кохав это "звезда", Метариэль,  матар — "дождь".
- Скажите, ребе, а как это узнали?
- Как узнали? Спросили! Что за дурацкие вопросы, слушай?

***
Зоя выходила замуж неоднократно. Раза три – первого и второго её мужа никто не помнил, больно давно это было. Зоя в молодости была танцовщицей, выступала в народном ансамбле, и там познакомилась с первым мужем. Был он мусульманином, по имени Абдулссейн, солистом ансамбля и красавцем. Никто не умел, так, как он, с разбегу кинуться на колени, и так въехать на сцену с кинжалом в зубах. Был он поджар и мускулист, и походил бы на статую Августа, не обладай он принципиально короткими конечностями, говорили, что именно из-за этих непропорциональных ног его когда-то не приняли в балетную школу. Абдулссейн, правда, упорно считал себя артистом балета, хоть лезгинка, всё-таки, не «танец маленьких лебедей», и, катаясь с гастролями по огромной стране, причастился содомскому греху. Зоя развелась.
Второй муж Зои был русский, как ни удивительно, он выпивал (хоть стереотипы и грех, но сбываются они частенько). Впрочем, пил весело, никогда не впадая в уныние, не говоря уж за домашнее хулиганство. Он был метателем диска, ездил на соревнования, привозил подарки, поэтому Зою его привязанность к выпивке на первых порах не слишком угнетала. Звали его Николаем Николаевичем, а он тоже был атлетом и красавцем, но, на беду, Николай Николаевич был Зое неверен, и она это узнала. Развелась же она, когда дошли слухи, что у мужа в Пензе, куда он ездил на соревнования, появилась дочка.
В последний раз Зоя вышла замуж, когда ей было за сорок, и она стала терять красоту. Третьего мужа, Сашу Трахтмана, мы все знали, он ни спортом, ни танцем не занимался,  был тощий и печальный, и, по виду, годился Зое в сыновья. Трудился он зубным техником. Саша не был женат никогда,  жил с родителями, в полуподвале нашего дома, а потом родители купили ему отдельную квартиру, недалеко, через две улицы – небольшую, однокомнатную, где они с Зоей и поселились. Потом Саша пропал – вышел из дома за хлебом, и поминай, как звали, искали его долго, не нашли, и с того момента Зоя стала носить чёрное.

Родила она, когда ей было пятьдесят, и для всего квартала осталось загадкой, от кого – никто не видел возле неё ни единого мужчины, а после пропажи Саши прошло лет семь, не меньше.
Зоя сразу решила, что родится мальчик, и придумала имя – Натан. Когда в роддом пришёл моэль, чтобы сделать, как положено, обрезание, в дверях появился врач и сказал:
- Нечего обрезать!
- Девочка что ли?
- Не девочка.
- Слушай, что ты темнишь, э! – сказал моэль (Зоин двоюродный брат).
Врач поманил моэля во двор, закурил и сказал:
- Я сам не пойму, такого не видел! Ничего нет, ни женского, ни мужского, только мочеиспускательный канал, слушай!
Моэлю стало нехорошо, он сел на землю, и пришлось накапать ему валерьянки.
Зое выдали справку, где диагноз звучал, словно заклинание; Зоя смогла разобрать только пару слов - «недостаточность» и «выраженное», ещё смутно знакомым (и однозначно нехорошим) ей показалось словечко «гермафродитизм». Ей даже предложили оставить Натана в роддоме, но она сделал вид, что не расслышала.
Натан был удивительно красив – глаза у него были синие, как две фаянсовые пиалы, волосы – не рыжие даже, а именно золотые, только ходить он не научился, так и просидел в коляске всю свою недолгую жизнь. Кроме того, не начал и говорить, вернее, он чётко произносил одно-единственное слово – своё имя, а все остальные слова были неразборчивой кашей из звуков. Родился он крупным. Однажды Зоя попросила меня понести его, и я едва донёс, настолько он был тяжёлый.
У нас с Натаном сложилось подобие дружбы, Зоя несколько раз оставляла его нам, когда уходила по делам, и я пытался с ним поиграть, но игрушки его не интересовали, Натан глядел на меня своими бесподобными синими глазами, и что-то рассказывал, показывая ручонками, но в этом наборе звуков, само собой, не было никакого смысла.

***
О, вот и вокзал! Идёшь от вокзала, и тебе идти легче, чем всегда, словно попутный ветер помогает тебе, и вот она, Телефонная, и немецкая кирха на месте, и пристройка к ней, когда-то армянская молельня, а потом – детский сад имени 8 марта, куда ты недолго ходил, теперь же нет никакого детского сада,  там – маленький концертный зал. И пальмы Арушановского сквера на месте, толще они не стали, и не особо и выросли.  И цветочный ларёк там же, и даже человек, сидящий на его ступеньках – вылитый прежний продавец, мог бы быть и им, да только полвека прошло, а не бывает так, чтобы люди не менялись. А вот и подвал, где был спортивный клуб, в подвале ныне ресторан, а когда-то там стояли гири и штанги, и пыжились глянцевые культуристы с календарей, напрягая руки и ноги. А вот и подземный переход, за ним – большой бетонный дом, за которым улица длинная, с выщербленными тротуарами и низкими домами, а там, где кончается улица - тот двор, где прошла моя не самая короткая земная жизнь.

***
Дома у нас гостья – тётя Лия. Я не очень люблю, когда она приходит, потому что тётя Лия - воплощённая скука, и самое интересное, что в ней есть – бородавка во лбу, снабжённая волосками, точь-в-точь третий глаз. Тётя Лия ест пирог чайной ложечкой, смотрящейся в её крупных пальцах, как спичка, и рассказывает новости:
- Вчера Йося играл в нарды с Датико, и они подрались. Весь двор разнимал. До плохого дело дошло. Чуть не порезали друг друга!
- Опять? – сказала бабушка, похлопав себя ладонью по щеке.
- Но это всё мелочи. Минина дочка замуж выходит.
- Опять? – снова сказала бабушка, но уже без жестикуляции.
- За что купила, за то и продаю. Но там вот что! - дальше тётя Лия нагнулась к бабушке и зашептала ей на ухо.
- Ты подумай! – сказала бабушка.
- А наш Габо совсем от старости помешался! – продолжила тётя Лия, - Раньше за ним такое не замечали. Вчера выкатила Зоя своего идиотика на улицу, и тут Габо подходит, на корточки присел, а идиотик Зоин  ему своё «буль-буль», а старый хрыч ему в ответ «буль-буль». Час, наверное, так дурили. Умирать надо вовремя!
- Бедняга, слушай.
- Но это ладно. Тут у Владика попугай издох. Ничего лучше не придумал, как принёс попугая дохлого, и даёт Зоину идиотику. А тот его схватил, и голову в рот засунул.
- Фу, гадость! – сказала бабушка.
- Чуть не сожрал! Хорошо, попугайчик живым оказался, стал крыльями бить, едва вытащили! Но ты, Муся, самого главного не знаешь! Ты не знаешь, с кем Эльза опять путается, эта ****ь!
Тут бабушка поглядела меня и сказала:
- А ты что тут сидишь? Марш в свою комнату!

***
Во дворе Натан сидит в коляске, увидел меня, улыбаться стал. Рядом – Зоя сидит, вяжет, увидела меня и говорит:
- Всё растёт и растёт. Кушает хорошо. Наливается силой. Вырастет когда – встанет, пойдёт. Он большой будет, Натан мой. Сильный. На руках меня носить будет. И тебя поднимет – скажет, ты меня носил? Носил! И давай, я тебя поношу - скажет. И понесёт. Когда ты старый будешь, ходить не сможешь!
- Как здоровье, тётя Зоя? – спрашиваю. А она всё о своём, меня не слышит.
- Пелёнки меняю, знаешь, дурно пахнуть должны? А у Натанчика не пахнут! Розами пахнут! Вот, подожди! – сказала Зоя, отложив вязание, вынула из таза тряпки и мне сунула.
- «Господи», - подумал я, и из вежливости изобразил, что принюхался. Впрочем, запах донёсся, был он и впрямь странный, не роз, конечно, но действительно, был он какой-то цветочный.


***
Адам Израилов получил новое помещение, где стал вести уроки - небольшой зал, со столами и пластиковыми стульями, школьной доской и чем-то подобным кафедре. Сам Адам стал толще, и словно пониже ростом, было видно, что жизнь у него наладилась, по раввинской шляпе, широкополой, как сомбреро,  крупным часам на золотом браслете, и булавке с жемчужиной, вставленной в галстук. Говорить он стал с ивритским акцентом (хотя, как позднее стало понятно, иврита он так и не выучил).
Увидев меня, Адам на какую-то секунду нахмурился, но взял себя в руки и широко улыбнулся, даже привстал, приглашая меня в зал. Обменявшись с ним приветствиями, я занял свободный стул.
- Итак, возвращаемся к нашей теме! Было сказано, что нищий, принятый в доме богатого, делает больше для хозяина, чем тот для нищего! Как это можно истолковать?
Я стал оглядывать помещение, и ни одного знакомого лица не обнаружил. Передо мной сидели две незнакомые старушки ашкеназского облика, справа – огромная, как морж, девушка, с усиками, в чёрном платье, расшитом по вороту стразами (приглядевшись, я заметил, что сидит она сразу на двух стульях), а у стены восседала ещё одна бабушка, та, разув подагрическую ногу, зачем-то вытянула её, и внимательно разглядывала изуродованную шишками стопу.
На стене, прямо над головой Адама, висела карта Израиля, и большой портрет Гейдара Алиева – тот приторно улыбался, повернувшись в три четверти, а из-за края доски торчали два флажка, соединённые вместе – азербайджанский и израильский.
Адам, между тем, продолжал:
- Я хочу заметить, что многие евреи тратили на цдаку гораздо больше, чем могли, превышая то ограничение, что указывалось мудрецами. Это случалось оттого, что они не могли равнодушно смотреть на тяготы ближних!
И, после паузы, показывая на меня:
- А вот и наш брат, который вернулся домой, на родину!
Я ответил:
- История в том, дорогой брат, что я проездом, и у наших тел и душ, как ты помнишь, родины разные!
Адам замялся, но тут же выкрутился:
- Конечно, мы все признаём Эрец Исроэл родиной души! Я знаю, кто учил тебя этому, да будет благословенна его память! Конечно, рав Габо! Он был большим сионистом!
Огромная девушка с усиками повернулась и поглядела на меня с интересом. Тут я и говорю:
- Родиной наших душ являются Тайные земли Всевышнего, которые скрыты от косного разума. Эти земли вечно вращаются вокруг Каменного тюрбана, и земель этих пять – страна Дэвов, страна Птиц,  Рай, Ад и Обратная сторона Луны. На этих землях наши души бесконечно проходят гилгул, направляясь к совершенству.
- Да это сказка! – затараторил Адам, - Это нигде не написано!
- Ну, как же не написано, написано. В книге Ангелов, на их языке!
- Прекрати! Никто из людей его не понимает!
Все уже на меня смотрят, даже бабуся перестала свою ногу разглядывать.
- Можно понять. Время людей течёт справа налево, время ангелов – наоборот, слева направо. Чтобы понимать их язык, нужно знать, что они произносят слова наоборот.
- Какая ерунда! И что, у Всевышнего тоже время наоборот, слева направо?
- Нет, конечно. У Всевышнего время никак не течёт, он выше времени.
Адам Израилов закатил глаза.
- Слушай, это слишком сложно, это же иносказание! Давай, ты завтра приедешь, чаю попьёшь?
Я понял, что Адам меня выпроваживает, встал и вышел, ничего не пообещав.

***
Однажды Зое приснилось, что Натан встал – вставал он из своего кресла долго, медленно, и когда во весь рост выпрямился, то оказалось, что он самый высокий в нашем квартале, выше любого мужчины. Натан прошёлся по двору туда-сюда, и последние, вечерние солнечные лучи, прорвавшиеся в узкий двор, упали на его золотые волосы, и брызгами разлетелись по стенам. Он вышел на улицу, через арку, почти коснувшись её головой, и пошёл по нашей длинной улице, с выщербленными тротуарами и низкими домами, стройный, словно кипарис, так, как царь шествует к своему войску. И фонари зажигались, над ним, и распускались магнолии, там, где он был, и осыпали его акации своими цветами, так, как рисом осыпают женихов, и не было ни единой женщины, что не захотела бы иметь его в мужьях. 
А когда Зоя проснулась, и позвала его, то он не отозвался – он сидел в своей коляске, став снова маленьким, таким маленьким, каким не был даже при рождении, совсем крохотным, и Зое, наконец, стало понятно, что он никогда не вырастет.

гилгул (арам) - перерождение
моэль - человек, специально обученный для выполнения брит-мила