Про послушную женщину и тихую гавань

Закрой глаза и слушай тишину:
В ней больше звука, чем в концертном зале.
Закат. Стекает капля по окну.
Часы твои натикались, и встали.
Вера Сергеевна Бутко               
Помотало Серёгу по белу свету. Чего только не насмотрелся в дальних краях. Везде побывал, всего помаленьку познал-отведал – сладкого и порочного, горького и волнующего, соблазнительного, желанного, омерзительного, даже жуткого.
Свободу и самостоятельность он ценил пуще самой жизни. Любовью не однажды поступался, безжалостно извлекая коварные  осколки необъяснимо обволакивающего влечения из израненного настойчивой женской нежностью сердца, чтобы вдохнуть ещё один глоток свежего воздуха свободы где-то там, на пыльных тропинках далёких дорог, хотя знал наверняка – впрок не надышишься.
Одиночество очарованный новыми впечатлениями странник переносил довольно легко. Обеспеченное постоянство, напротив, переживал мучительно, испытывал на одном месте тревогу и беспомощность.
Наверно была у него изначально мечта-идея, желанная цель необъятной величины. Точно была, только вспомнить о ней после стольких дорог, событий и разнообразных впечатлений было непросто, да и нужно ли, когда столько всего произошло, что даже память не справляется с этим многообразием.
Сколько раз случалось с Серёгой такое, когда рассказывая в случайной компании очередную историю, вдруг понимал, что не никак может вспомнить, в его жизни это было, или от кого-то слышал. Всё перемешалось в его многострадальной голове – эмоции, воспоминания, чувства. 
Ни к чему Серёга давно не привязывался, ничего абсолютно не ценил, разве что видавшую виды гитару, особенный, изготовленный за дорогую копейку по фигуре заказной рюкзак, да дневник в кожаном переплёте, который хранил воспоминания, которые необходимо забыть.
Потрёпанные страницы помнили самое-самое, отчего болезненно щемило в грудине и появлялось желание немедленно, прямо сейчас, раз и навсегда завершить земной путь.
Он и сейчас не знал, куда держит курс, ведь его нигде не ждали, да и вряд ли кто вспомнит. Главное – двигаться, твёрдо ступать ногами там, где находишься в данную минуту времени, и ничего не задумывать наперёд, что тоже бывает тем ещё испытанием. Упрямое сознание вновь и вновь против воли создаёт галлюцинации, строит планы, от которых чаще всего бывает лихо, потому что нет, и не может быть в его судьбе определённости, в которой он задыхается. Свобода и только свобода.
Абсурдно-навязчивые мысли то и дело беспорядочно копошились в голове, создавали непрекращающийся раздражающий фон. Нужно постоянно, каждый день, что-то есть, где-то бросить на ночлег бренное тело, кого-то, без разницы кого, время от времени обнять и поцеловать, чтобы не забыть, что всё ещё мужчина, что ничто человеческое тебе не чуждо.
Иногда приходится поступаться жизненными принципами, когда земные соблазны одолевают так настойчиво, что становится тошно. В такие минуты на зазевавшуюся психику наступают абсурдные мысли, предлагающие альтернативу неприкаянной жизни, по принципу бродячих артистов, у которых нет родины, нет мечты, “Мы по всей земле кочуем, на погоду не глядим. Где придётся заночуем, что придется поедим” в виде осёдлой жизни с удобной женщиной, которая не будет ничего требовать, а когда нужно – отпустит.
Серёга не был избалован ничем – ни любовью, ни едой, ни комфортом. Чтобы почувствовать себя счастливым, достаточно самой малости, если не искать смысла жизни, не погружаться в глубинные рассуждения, не философствовать зазря. Тайна жизни непознаваема, это необходимо сознавать на уровне древнейших инстинктов, которые диктуют направление движения, но никуда не торопят. Жизненная энергия должна течь спонтанно, следуя за душой и её порывами, которые изменчивы как погода на берегу океана.
Про фортуну и фатум он знал много, почти всё: азартные игры с судьбой – занятие для безумцев и полных идиотов. Для того чтобы везло всегда и во всём, надо быть незаметным и никогда не жаловаться на судьбу.
Знал Серёга эти невесть какие сложные правила, знал, что отступление от них чревато драматическими  последствиями. Но каждый раз загорался новой идеей, чтобы хотя бы в конце жизни достичь просветления, понять, для чего ему нужна свобода, что неизменно приводило к очередной катастрофе, или ввергало в звенящую пустоту полного одиночества, когда даже поговорить, и то было не с кем.
Вот и теперь Серёга бежал, то ли от себя, то ли от неизбежности, не задумываясь, зачем и куда. Бессознательное вело по знакомому маршруту, туда, где всё началось – к отчему дому, от которого остался лишь адрес.
Родители давно переселились на погост, больше никого у него не было, кроме одного человечка, который ему обязан самой жизнью.
Жениться Серёга не успел, но точно знал – у него есть дочь. Фотография девочки, удивительным образом разыскавшая его в тайге на плато Путорана была вложена в заветный дневник в переплёте из кожи кабарги – малюсенького сибирского оленя.
Зачем он оставил эту совершенно бесполезную реликвию, память об предательстве, которое в конечном итоге и изменило всю его жизнь? Рука дрогнула, не смог выбросить. А возможно намеренно приберёг, на случай, если жизнь всё-таки заставит на склоне лет к кому-нибудь прислониться.
Люди сентиментальны, разжалобить их совсем не трудно. Разве посмеет его дочь, если сумеет он доказать своё с ней родство, отказать беспомощному родителю в последнем приюте. Сколько раз за жизнь пользовался он безнаказанно людской добротой, считая способность вызывать безотчётное доверие едва ли не талантом.
Зовут эту девочку Юлька. Забавная такая: с тонюсенькими косичками, озорным взглядом и конопатым носом. Теперь ей должно быть… приблизительно шестнадцать. Взрослая совсем. Интересно, как она выглядит сейчас. Впрочем – какая разница: он никогда не видел её. Дочь, скорее всего ничего не знает о его существовании. Кому придёт в голову рассказать ей всю правду о том, кто таким циничным образом поучаствовал в её судьбе.
Пусть так и останется. Нечего бередить старые раны. Достаточно незаживающих шрамов, что хранятся в окаянном дневнике. Там столько всего – не отмолить.
Серёга с трудом протиснулся в центр вагона, думал, что придётся в толкотне дышать спёртым воздухом, но ему повезло – через несколько остановок освободилась добрая половина вагона. Успел сесть у окна.
Знакомый пейзаж навевал тоску. Непрошеные воспоминания давили на психику. Да, он так и не отыскал совокупности смыслов, не познал сокровенных тайн, не набрался мудрости, хотя старательно заглядывал во все щели скрытого от большинства людей существования пилигримов, к клану которых относил себя.
Вопросов и претензий к судьбе накопил целый ворох, а ответов – ни одного.
Чтобы отвлечься от назойливых переживаний, необходимы новые впечатления. Там, за окном, Серёга знал каждую кочку. Значит, нужно направить внимание на обыденные события, от которых отвык в вечных скитаниях.
Он начал пытливо изучать лица и поведение попутчиков. Каждый персонаж, вон их сколько, все разные, это отдельная судьба. У всех она разная. Многих из них можно разгадать по одежде, по взгляду, по манере держаться. А ведь и здесь, среди осёдлого населения, которое просто обязано быть счастливым, тоже практически нет людей, способных искренне улыбаться.
Переводя взор от одного пассажира к другому, Серёга наткнулся взглядом на девчонку, сидящую в соседнем купе, напротив, в компании таких же, как она, молодых людей. Судя по дате в календаре, скорее всего это были выпускники школы, или уже абитуриенты.
Пять девчонок и один мальчуган, бездарно тренькающий на гитарных струнах что-то романтическое, сентиментально-сопливое. Он бы сыграл куда чувственнее. Эх, сколько девчонок и молодых женщин были очарованы его голосом, скольких он после дружеских посиделок умело утешал. Увы, приласкать, посочувствовать, чтобы добиться желаемого, и действительно совершить по-настоящему добрый поступок, не одно и то же. Кто знает, сколько ещё оставил Серёга после сеансов поглаживания несчастных девчонок, которым пришлось принимать очень непростое решение – рожать или делать аборт.
Хорошо, что он про эти случаи ровным счётом ничего не знает. А то, о чём неизвестно, можно считать несуществующим. А ведь были среди девчонок и женщин такие, с кем можно связать судьбу, кто мог вылечить его раненую, скорее даже неизлечимо больную душу. И ведь сигналила интуиция, сколько раз сигналила – присмотрись, эта женщина – твоя судьба.
Не прислушался. Если с каждой, кто под тебя лёг да ноги раздвинул, судьбой делиться – себе ничего не останется.
Ни одна, увы, не задела душевных струн настолько, чтобы возникло желание раствориться, забыть обо всём. Если чувства мешают свободе, значит это не любовь, а так. Плюнь и разотри.
Серёга поморщился. Зачем врать! Случалось, и не раз, когда рвать приходилось по живому, с кровью.
Дурак! Может и жизнь сложилась бы иначе, если бы сумел поверить в любовь.
Мальчишка вполголоса исполнял чувственную балладу, впечатлённые слушательницы млели от восторга, сопереживая вместе с исполнителем.
– Я несла свою беду по весеннему по льду. Подломился лёд, душа оборвалася, – сбиваясь с ритма, вдохновлял подружек на слёзы юнец.
Серёгу нервировали огрехи игры и примитивность вокала, это была его стихия, в которой он чувствовал себя как рыба в воде. Скиталец и не заметил своей жестикуляции, как мимикой и узнаваемыми движениями пальцев исправлял технику игры  самодеятельного исполнителя.
Осознал своё вмешательство в чужое творчество оттого, что встретился взглядом с той, которую несколько минут назад так внимательно разглядывал, даже кое-какие литературные подробности относительно её персоны успел сочинить.
Девчонка была, если честно, так себе – ничего особенного, если бы не лучистые глаза, полные искренних эмоций и озорного, особенного какого-то, щенячьего восторга.
Она выглядела ослепительной, яркой в своём простеньком платьице, несмотря на отсутствие того, что теперь считается красотой. Понятно, что основное достоинство юных дев – молодость и свежесть, но было что-то ещё: необъяснимое, таинственное, что заставило выделить её из толпы.
– Хороша Маша… да не наша, – невольно подумал Серёга и немедленно смутился, хотя никогда не был застенчив, – э-э-эх, где мои семнадцать лет!
Наверно его мысли бегущей строкой читались на лице, иначе, отчего девушка так душевно на него посмотрела, улыбнулась, да как… просто песня.
Внутри зазвучали давно забытые романтические аккорды, что-то приятно заныло в области солнечного сплетения.
– Вот шалунья. Зря она так, первому встречному душу открывает. Обманут ведь, да и я непрочь обмануть! Такая непосредственная, такая искренняя, почти родная. Вот бы в такую на самом деле влюбиться. На всю оставшуюся жизнь
Он тоже улыбнулся, в ответ.
Девушка заметила, зарделась, смущённо закрыла ладонями рот.
Серёга обернулся в поисках того, кому могла предназначаться настолько эмоциональная реакция, но никого достойного внимания не обнаружил. Значит, ему улыбается.
– Лет семнадцать. Как моей дочери, – подумал он мельком, но тело отреагировало совсем не так, не по-отечески, иначе, по-взрослому.
Внимание шалуньи разбудили у Серёги весьма противоречивые эмоции, нечто ностальгическое, до жути желанное, и одновременно бесстыдное, настолько, что кровь мгновенно прилила вниз живота, туда, где дремало до этого момента мужское эго.
Серёга вдруг вспомнил слово любовь.
– Чудак на букву М. Она же ещё ребёнок!
Согласовать мысли и действия никак не получилось. Он ещё и ещё раз улыбнулся в ответ, подмигнул, послал шуточный, как ему казалось, а на самом деле провокационный воздушный поцелуй.
Девчонка изобразила удивление, жестом задала вопрос, – мне?
С этого момента пропал бесследно гул людского присутствия, гитарные переливы, мерный перестук колёс.
Безмолвный диалог продолжился.
Серёга забылся, впал в удивительно гармоничное состояние, в котором ничто, даже возраст, не имело значения. Так ведут себя глухари на весеннем току: поют и красуются в попытке понравиться самой лучшей, самой распрекрасной курочке.
Так и ехал, провалившись в изумлённо счастливое состояние, которое изменило до неузнаваемости мир вокруг.
Такого восторга Серёга не испытывал с тех удивительных дней, когда ему, выздоравливающему после ужасной травмы, призналась в любви молоденькая медсестричка, вчерашняя школьница, которой он пел по ночам чувственные баллады. Кстати, “Беду” тоже исполнял не однажды. А уж что она вытворяла в ответ! Вот бы с кем надо было остаться. Теперь уже поздно каяться.
Сбежал, и от неё тоже сбежал, засранец! Испугался непредвиденных последствий. Она ведь ему полностью доверилась, а чем это чревато, он, опытный сердцеед, знал не по наслышке.
Если когда-нибудь ещё случится подобное…
Случится ли… а если это оно и есть, если эта милая девочка и есть судьба… разве так не бывает!
Какие изящные у неё ладони, как восхитительно девочка сложена, как юна, привлекательна, мила!
Сердце вело себя несколько странно для мужчины, у которого  невест было больше, чем пальцев на руках и ногах. Оно трепетало, переполняя невесомостью, как в парной после купания в проруби при скрипучем морозе, когда и дым, и свет от костра направляются прямиком в зенит, к создателю.
Сладкая истома манила незавершённостью. Всё прочее не так сложно додумать, просчитать: песен не хватит, чтобы выразить милой девочке всё то, что он чувствует здесь и сейчас. На руках будет носить. Да что там… всё к её ногам, всё-всё-всё. Даже свободу.
Несколько бесконечных минут Серёгу безбожно корёжило, словно косяк дури выкурил, даже сильнее. Перед глазами пронеслись цветные картинки счастливого до безобразия будущего.
Житейский опыт поможет не делать ошибок. Он так будет любить… так… чертям станет тошно. Каждая тварь завидовать будет!
Девчонка наивно улыбалась. Кто знает, о чём она мечтала, о чём думала.
Серёга бредил, представляя  в ускоренной динамике сцены безоблачного счастья: уже переживал и момент интимной близости, и первый поцелуй, даже признание в любви.
Ещё несколько минут и сердце не выдержало бы такого давления.
Вот и его остановка.
– Чёрт, чёрт, чёрт, – вопило всё его существо, вынужденно поставленное перед непосильным выбором.
Заскрипели колёсные пары, дёрнулся остановленный торможением состав, ёкнуло и упало что-то очень важное внутри.
Серёга засуетился, схватил гитару, торопливо пристроил на спину рюкзак. Отводя в сторону взгляд, начал спешно пробираться сквозь толпу пассажиров к выходу.
Не посмотреть в её сторону не было сил. Сдался.
Девочка привстала, сделала попытку последовать за ним.
Серёга неуверенным жестом остановил её эмоциональный порыв.
 – А я… как же я, – кричал девичий взгляд, на глазах которой наворачивались слёзы, – ведь я тебе поверила!
Мужчина опять, в который уже раз, сбегал в самый ответственный момент. Может, ничего серьёзного и не случилось бы, может это иллюзия больного воображения, но ведь он даже не попробовал.
Выбравшись на перрон, Серёга чувствовал себя так, словно только что избежал удара лезвием ножа, ощущение, которое известно ему не понаслышке: внутренности противно  дрожали, подкашивались ноги, по лицу стекал холодный пот.
– Неужели это я, – недоумевал незадачливый донжуан, – ишь ты, колбасит-то как, словно в самый первый раз! Пригрезилось что-то! Ничего, Серёга, ничего, прорвёмся. Вот Юльку отыщу, предъявлю на неё отцовские права, найду себе тихую послушную женщину, обустрою уютную гавань. Заживём! На работу устроюсь. А жить, жить-то где! Без бабы надёжной и верной никуда. Надо было пичугу эту приголубить. Глядишь и… она ведь сама…
Электричка тронулась. Мимо проплывало окно, сквозь которое на него с недоумением смотрела девушка, которой померещилось, будто встретила судьбу.
– Ну и дура! Какого беса улыбаться первому встречному. Вот и Жанка, тоже дура. Сами соблазняют, на рожон лезут, подставляются, а мы, мужики, переживай потом, расхлёбывай последствия их мерзких пороков. У-у-у, змеюки! Просил я её рожать, осчастливила прям! Найду родительские могилы, поклонюсь и обратно в тайгу подамся, от греха подальше. Таймень да медведь любви спрашивать не будут.