Е. В. Д. Глава 10

Глава 10.

Желание моего нового знакомого устроить праздник попыталось найти выход в том же осеннем месяце. Б.Ш. пригласил меня отметить годовщину со дня его рождения в одном из заведений в восточной части города.
В тот вечер меня пригласили поиграть в мини-футбол за команду своего нового офиса. Отбегав, получив свисток от судьи за нарушение правил, не сделав ничего путного для команды, я доказал, что с возрастом умение играть в футбол лучше не становится. Получив порцию шуток по поводу этого умения от язвительного коллеги, я сел в его автомобиль немецкого производства. Он объяснил, что автомобиль принадлежит его брату. Коллега вызвался подвезти меня до учреждения, в которое я был приглашён. Заведение по внешнему виду напоминало кафе грузинской кухни.
В холле я встретил Р.Ш. Он выдал какую-то шутку, как это он любил делать, встречая меня. Он уже позвонил виновнику торжества, известив о своём прибытии. Виновник вскоре вышел из дверей, подошёл к нам, окликнул двоих, стоявших у входа. Познакомив нас с ними, он провёл нас в те же двери, откуда вышел.
За ними нас встретило не кафе. Несколько залов, в которых стояли бильярдные столы. В самом дальнем из залов я заметил около диванчика обычный стол, занятый соками, фруктами, нарезками мяса, колбасы, сырами, бутылками со спиртным. Среди гостей мне повстречались знакомые лица – двоюродные сёстры с мужьями, брат Б.Ш. с молодой женой и другом-крепышом.
Все собрались в этом зале и принялись за поздравительные речи. Б.Ш. решил показать свою оригинальность и, кого-то прервав, объявил, что годовщина его дня рождения случилась в другой день, а сегодня – едим, пьём, общаемся без всякого повода. Гости ответили смехом. Кто-то сказал, что всё равно вручит подарок.
Чем дальше продвигался вечер по своей неизбежной траектории, тем больше гости разбивались между собой на мелкими кучки и растекались по заалам. С кем-то из друзей брата Б.Ш. я играл в бильярд.
Около столика в дальнем зале осталась компания из восьми человек. Тон в этой компании задавал Б.Ш. Обсуждали какую-то проблему, смысл которой мне не удалось удержать в своей голове. Запомнилась только серьёзность этого обсуждения.

В бильярд я играл плохо. Стоя с кием в руке, я вспомнил Р.П. Тот до погружения в религию также обстоятельно подошёл к освоению этого вида спорта. Он смотрел видеоуроки, запоминал стойки мастеров игры: как встать относительно стола, как держать локоть правой руки, как захватить левой рукой кий, и как правильно обхватить последний пальцами. Р.П. таскал меня с собой в бильярдные залы, учил всем тонкостям игры. Немного освоившись, я даже улучшил количество шаров, загоняемых в лузы, но также проигрывая Р.П.
Теперь, по прошествии двух лет с тех событий я попытался вспомнить то, чему учился, и бить по шарам правильно. Успеха эти попытки не возымели, и я проигрывал, ощущая по-детски горечь обиды, вида, однако, не показывая.
Неожиданно партнёр по игре, который, как я знал, не занимался чем-то, связанным с литературой, вставил в наш околоигорный разговор реплику о прочитанном им рассказе, сказав, что по стилю и наполнению он ему не понравился. Добавил, что ему не нравится, когда пишут «прямо из жизни», не утруждая себя проработкой сюжетных линий. Я возразил, сказав, что «из жизни» писать намного труднее, чем сидеть и придумывать эти самые линии. Со мной не согласились.
По возникшей в дальнем зале тишине я понял, что обсуждение серьёзной проблемы завершилось. Краем глаза я заметил, что Б.Ш. начал движение в мою сторону. До этого я видел, что он пил коньяк. Когда Б.Ш. сравнялся рядом со мной, по его разговору стало понятно, что он пьян. Внешне он сильно не изменился, но при внимательном взгляде смена состояния Б.Ш. была очевидна.
Он пригласил меня к фуршетному столу угоститься. Я принялся отнекиваться, ссылаясь на незавершённость партии в бильярд. На лице именинника мелькнула тень обиды. Он хлопнул меня по месту ниже поясницы и потянул за собой. Хлопок поразил меня своей бесцеремонностью. Я разозлился. Может быть, что из дружеских чувств, но я похож на девушку? Б.Ш. услышал меня о том, что зря он так сделал. Он, увидев мою злость, громко (быть может, адресуя и фуршетному столу) сказал, что я и Р.Ш. – его самые близкие друзья, что он любит меня как брата. Я смутился – люди за фуршетным столом смотрели на нас.

Чувств Б.Ш. я не разделял. После такого признания я, конечно, подошёл к фуршетному столу и постоял, что называется, «для приличия». После – вернулся к бильярдному столу.
Запись в дневнике: «Редко, но я выслушиваю признания в свой адрес. Какой я хороший – в ответ ничего не скажешь, потому что, сказав тоже самое, оскорбишь чувства говорящего неискренним ответом, а молчание – словно знак принятия лести в свой адрес. Такие признания всегда неожиданны, и всегда ничего не испытываешь в ответ. Казалось бы – испытывать подобные чувства так прекрасно! Но принимая молчанием их, словно ставишь каменную стену».
Б.Ш. как будто был духом действа, развернувшегося в этом заведении. Мне казалось, что он осуществляет некий замысел, с интересом наблюдая живьём то, что обычно приходится придумывать, барабаня пальцами по клавиатуре ноутбука.
В других залах также играли в бильярд, как будто здесь проходил слёт любителей этой игры. Проходя мимо столов, я не слышал разговоров на литературные темы. Р.Ш. с кем-то незнакомым говорил о переходе известного игрока из клуба в клуб в зарубежном футболе.
Он на этой вечеринке был совсем не тем, кого я видел в редакции журнала. Выходка Б.Ш. в очередной раз показывала, каков я в большой компании. Я не рвался знакомиться с новыми людьми, заводить новые связи. Не сиял общительностью и душевностью, улыбаясь и шутя. Возможно, Б.Ш. видел моё поведение и поэтому попытался вовлечь меня в общий разговор в дальнем зале. Получив странный отказ, он сам поступил странно.
Запись в дневнике: «В очередной раз я убеждался внутри себя, что не стремлюсь общаться с людьми. Попадая в те места, где приходится находиться рядом с незнакомыми людьми, я смотрю на них, подмечаю на их лицах скуку, грусть, а в них самих – суетливость. Потом начинаю невольно слышать их разговоры и убеждаюсь, что нет желания поддерживать такие разговоры. Как и тот фильм о мальчике-инвалиде, всякий человек остаётся посторонним, не затрагивая мои мысли и чувства.

Но бывает, что жизнь приводит меня к другим примерам: иногда я вынужден общаться с кем-либо, и вдруг у меня появляются обаяние, улыбки, шутки, и человек, с которым я общаюсь, уже смотрит на меня иначе и сам начинает разговоры со мной. Эти примеры, однако, меня не учат: с каждым новым человеком я веду себя так, как если бы прихожу в незнакомый город – город, внушающий недоверие, и поэтому дающий повод ожидать от него неприятный сюрприз. Как будто такой возможный сюрприз сдерживает меня на пути к знакомству с новым человеком».
Действо, которое шло во всех залах благодаря изначальному приглашению Б.Ш., походило на заседание какого-то загородного клуба. За фуршетным столом развернулась дискуссия по современной общественной жизни. Среди компании за этим столом была и красивая сестра Б.Ш.
После того, как она с мужем и многие другие гости покинули заведение, Б.Ш. выдвинул идею закончить торжество в караоке-баре. Встав между мной и Р.Ш., захватив нас руками, он снова стал изливаться в чувствах, сказав, что мы – его самые близкие друзья.
В караоке обнаружилось ещё одно пристрастие Б.Ш.: он любил с хрипотцой петь одну песню Высоцкого. Песни этого артиста не нравились мне, за исключением «раз, ещё раз». Песня, которую исполнял именинник, напоминала песни жанра «шансон»
Я тоже пытался петь, но мой голос утопал в многоголосье Б.Ш. и его друга. Песня группы «Кино», хорошо спетая, как я думал, вместе с Р.П., здесь такого же эффекта не возымела.
После этого праздника я не видел Б.Ш. больше месяца. Увидев его, я узнал, что он крутится, зарабатывает деньги. Ещё он рассказал, что ищет того, кто за деньги поможет в решении вопроса, но с нарушением закона. Нечистоплотность нового знакомого оставила во мне неприятный осадок.
Запись в дневнике: «Чем дальше, тем непонятнее становятся отношения. То, чего я жду, нет. Даже хуже – человек предстаёт в нелицеприятном свете».
Холодным ноябрьским днём я шёл с Б.Ш. в кафе, где нас ожидал человек, о котором Б.Ш. сказал, что это писатель. Он был на сентябрьском собрании – но я его там не видел. Б.Ш. нравилось в этом человеке его бесшабашное поведение. Этот писатель и сочинял рассказы, и участвовал в акциях «ультра-правых», обвязав лицо тряпкой.

Он оказался немногословным. Подумалось, что из-за моего присутствия. Возможно, он видел мне «законопослушного гражданина», то есть человека не из своего круга. На встречу пришла и его девушка – учительница итальянского языка. Какая редкость! – отреагировал на этот факт мой мозг, добавив о том, что это необычная пара – писатель а-ля Лимонов и учительница непопулярного европейского языка не в столичном городе.
Б.Ш. продолжал меня знакомить с другими своими знакомыми. В том же месяце он привёл меня в кафе и оставил наедине с врачом и его девушкой. Парень отметил, что мой широкий галстук говорит о том, что я – депутат. Девушка оставила о себе впечатление интеллектуалки. Она говорила о кино, философии, делясь выводами, которые выглядели как сделанные с хорошим умственным напряжением. Она же их озвучила тоном человека, сделавшего эти выводы с лёгкостью.
Б.Ш., по своим разговорам выглядевший человеком просвещённым в области значимых литературных произведений, дал мне почитать «знаковый» роман – «Сто лет одиночества». Интересное название сулило нечто оригинальное. Но по прочтении осталось только нечто. В этом романе излагалась история нескольких поколений – конечно, удивительно это сделать в короткой форме. Роман всё же не был толстым. В этой истории часто описывались половые органы, да и сама она не поднялась до планки, только после которой начинается настоящая литература.
На очередной с Б.Ш. и Р.Ш. встрече я поделился с ними своим мнением об этом романе. Особенно я возмутился сценой – по сути, сказкой, что не вязалось с самим романом. В этой сцене кровь убитого сына потекла ручьём от места убийства через территорию всей деревни и перешла за порог дома, в котором находилась мама. Иносказательность в этой сцене и не возникала, потому что весь роман строился только на событиях, описанных как реальные. Фантастичность этих событий даже не допускалась.
Б.Ш. в ответ на мои слова усмехнулся. Р.Ш. промолчал, как он это любил делать в подобных ситуациях. Чуть погодя первый товарищ сказал о том, чтобы я поостерёгся высказывать такое мнение перед кем-либо, потому что легко буду записан в дилетанты как человек, не смыслящий в очевидном.
Вскоре Р.Ш. предложил встретить наступающий год вместе с ним. Он оставался без жены и детей, которые уже уехали к её родителям и вернутся только после новогодних каникул. Мои планы на предстоящий праздник были другие, а именно провести его вместе с родителями.

Потом я узнал, что Р.Ш. получил приглашение от Б.Ш. справить новый год у него в квартире. Веселье ожидалось с участием разношёрстной компании. Р.Ш. я отказал сразу же после озвученного предложения и заметил, что в нём не промелькнуло и тени обиды на мои слова. В этом он отличался от меня.
Запись в дневнике: «Ещё неприятная черта – обидчивость. Ты просишь человека помочь. Обращаешься с надеждой на то, что он не откажет. А он отказывает. Ты тут же обижаешься. Детское. Но обида, как мне кажется, выражает отношение человека к тому человеку, на которого он обижается. Если для кого-то другой человек близок, то он на него обидится сразу, а если – чужой, то и тени обиды не возникнет».
Уже в феврале нового года Б.Ш. доказал в очередной раз знание заведений нашего города – при чём, заведений каких-то особенных. Очередным местом встречи нашей троицы стал холл новой гостиницы в центре. Названием этого отеля была фамилия известного оперного певца.
Холлом, однако, это пространство назвать не поворачивался язык. Широкие столики, мягкие полу-кресла, с которых, если они располагались у ограждения, открывался вид на первый этаж. А ещё официанты, снующие между столиками. Не холл, а настоящий ресторан.
К одному из них, когда тот пришёл принимать заказ, Б.Ш. выражением глаз и тембром голоса обратился так, что уже заранее чувствовался вкус будущего блюда. Товарищ заказал филе селёдки с отварным молодым картофелем и графином водки. Поддавшись ощущению радости от будущего вкуса, я заказал только селёдку и картофель. Р.Ш. заказал пельмени в глиняном горшочке.
Разговор почему-то не заладился. Б,Ш. решил меня «подколоть». Я огрызнулся в ответ. Р.Ш. рассказал историю о скрытой гомосексуальности. Не понимая причины этого рассказа, я спросил у товарища напрямую о причинах такого рассказа. В ответ он сказал о том, что это встречается сплошь и рядом, поэтому как можно этого не замечать?
В моей памяти остались слова Р.Ш. о том, что у меня доброе сердце. После этих слов подумалось, что это одна из причин для него относиться ко мне, как к приятелю. Слова эти приводили и к тому, что, если у меня такое сердце, то и поступать я должен как добрый человек.

Р.Ш. внешне был тихим человеком, но некоторые его слова вылетали как отголоски внутренней бури, которая царила в нём. Он отрицательно относился к гомосексуалистам, как и я, считавший акты гомосексуализма грехами такими же убийство, чревоугодие, алчность, гнев, зависть и множество других, влекущих  к тому, что человек перестаёт быть человеком. Р.Ш. однажды с чувством негодования говорил о слабости нации, которая не может противостоять таким поползновениям. Если у этой нации есть агрессивные представители, не избегающие применения силы в отношении чужеродных элементов, то этой нации, как минимум, не погибнуть.
Наши разговоры, не смотря на небольшое непонимание, велись и на тему литературы, о чём бы я только и говорил. Б.Ш. говорил о великом фактурном материале у человека, чья работа связана с приёмом населения. Б.Ш. рассказал о ситуации, в которой оказалась одна гражданка, пришедшая на такой приём. Она жила в частном доме и вступила в конфликт с соседями по земельному участку. Конфликт случился из-за водопровода, который заходил в её дом, а начинался с большой сети «Водоканала» на улице. Врезку в уличный водопровод гражданка сделала за свой счёт. Соседи не стали долго думать и протянули водопровод к себе от трубы этой гражданки. Её этот факт возмутил, и она предложила им оплатить часть её расходов на врезку, раз они этой врезкой воспользовались. Соседи же возразили, сказав, что это врезка – часть уличного водопровода, который ей не принадлежит. Люди так и жили, ругаясь по поводу трубы, даже не думая о примирении.
Б.Ш. говорил о том, что эта история как зеркало отношений между людьми в частном секторе. Поскольку эту историю рассказал ему я, то он поинтересовался, нужна ли она мне. В ответ я сказал, что дарю ему её.
А уже на следующей встрече он выпросил от нас дать обещание о том, что мы не будем использовать в своих произведениях его истории и идеи. Я возразил, сказав, что тот, кто пишет, может использовать истории других людей, в том числе, и писателей, изложив эти истории по-своему. Что касается идей, они могут быть использованы, если писатель, которые эти идеи излагал, станет героем повествования. Б.Ш. такое возражение не понравилось – это я понял по его застывшему взгляду.

Идеи Б.Ш., по правде говоря, не закреплялись во мне. Даже в ту встречу, на которой не было Р.Ш., он излагал идею о Боге в ответ на мой вопрос о смысле жизни. Послушав его, я повернул голову в сторону дверей, за которым шла какая-то вечеринка. Среди вновь прибывшей компании, севшей у этих дверей, я заметил известного кинорежиссёра. Не поверив своим глазам, я вгляделся ещё раз и убедился: это он – человек, который снял «День полнолуния» и «Палата №6». Товарищу, который продолжал говорить, я сказал об этом человеке. Наш разговор продолжился, но я уже потерял к нему интерес, потому что попытался услышать то, о чём говорит режиссёр со своими знакомыми или друзьями. Такое отношение к беседе с Б.Ш. могло смахивать на неуважение к нему. Я уже не слышал его слова. Разговор, который временами переходил в спор и напоминал кисель, в котором вязнет всё, чего он касался, теперь и вовсе не был разговором.
Запись в дневнике: «Этот режиссёр словно подтвердил существование жизни, в которой можно быть талантливым и знаменитым. Мне хотелось услышать, прикоснуться к такой жизни. Настолько это моё желание не поддавалось контролю, что я так беспардонно отнёсся к Б.Ш.
Потом уже, поняв, что слов этого режиссёра не услышать, я вдруг ощутил, что и мы с Б.Ш. – известные писатели, то есть те, которых цитируют в самых жарких спорах, и спорят, в том числе, о жизни каждого из нас, из-под рук которых уже вышли произведения, отобразившие смысл жизни целого поколения людей и таившие в себе путь для ищущих ответы на вечные вопросы, и этот режиссёр – ровня, и нам ничего не стоит подойти к нему и познакомиться, и эта встреча непременно будет упомянута биографами каждого из нас, что, может быть, эта встреча станет фактом истории литературы и кино.
Это ощущение не отменяло понимания того, что история жизни режиссёра, уже случившаяся, стоит на одной планке, а история жизни моей и Б.Ш. на другой, потому что в нашей истории жизни ещё заключалась возможность, которая могла и не воплотиться. Думал ли так Б.Ш.?».
Мой товарищ не проявил обиды по поводу моего ухода из разговора. Он как будто притих, и как будто тоже пытался услышать то, о чём говорили режиссёр и его знакомые или друзья. Разговор их прервался неожиданно. Двери, у которых они сидели, открылись, и из банкетного зала вывалились мужчина и женщина. По дрожанию воздуха вокруг них стало понятно, что они пьяны. Женщина вскрикнула, заметив режиссёра, повернувшего на окрик лицо, занятое большей частью затемнёнными очками. Она назвала его по имени-отчеству, подошла к его компании ещё ближе и стала говорить о его фильмах. Они ей очень нравятся – таков был смысл её оценок этих фильмов. После она попросила сфотографироваться вместе с ним на память.

Б.Ш. при виде сцены с участием дамы выдал усмешку, а потом – потемневший взгляд. Его пылкость, которая была с ним в начале разговора, исчезла, а вместо неё внутри него воцарилось непривычное для него молчание.
Запись в дневнике: «Теперь я чувствую, что Б.Ш. изменил отношение ко мне. Может быть, я был для него надеждой на обретение правильного пути, на который он никак не мог выйти в своём творчестве и о котором втайне мечтал. Все наши разговоры свелись к тому, что ничего, что могло помочь в обретении пути, он не видел. Поэтому он стал опасаться, что озвученные им идеи, плод его мучительных размышлений, украдёт тот, в ком он, возможно, ошибается. Возможно, он проходил через это – встречать и общаться с людьми, доверяя которым, приходишь к разочарованию. Чем дороже человек – тем больнее осознавать ошибку.
Все эти рассуждения описывали и моё состояние. Только Б.Ш. был для меня дорог тем, что я смогу, наконец, выйти к дороге, ведущей к «чистому полю» - тому положению, когда во мне, в свою очередь, начнётся понимание того, что происходит со мной и того, что мне нужно делать, конечно, в чём я не сомневался, того, что касается литературы.
Чиркнув как будто спичкой по моей душе, Б.Ш., как правило, касался вещей, её не касавшихся».


Рецензии