Иван и Зяма

он? Он оставался.
В нем был какой-то магнетизм и необычность для того времени. Всегда выделялся среди всех. Спортивной фигурой, модной прической  волосы всегда стояли ежиком), что говорило о его бойцовском характере, теплой улыбкой, дружеским рукопожатием.  На любом совещании всегда сидел впереди и обязательно в модном галстуке. И смело… смотрел всем в глаза.
Словом, везде был… центровым. Теперь же самое главное: прошли годы.  И сегодня мало, кто вспоминает об Иване Ивановиче Журко. Скажете,почему?
Хотя бы потому, что ни до его редакторства, ни после него, из стен климовичской газеты не выходило столько профессиональных журналистов и редакторов, как при нем…
 Я только назову некоторых из тех, кто начинал у него простыми сотрудниками:
Иван Знаткевич - первый секретарь райкома комсомола, заведующий сектором печати обкома партии, ответственный работник информационных служб Беларуси.
Владимир Дуктов - Председатель Совета Могилевского отделения Союза писателей Беларуси.
Эдуард Вержбицкий - собкор республиканской газеты "Сельская газета".
Татьяна Дзмитрусева - сотрудница республиканской молодежной газеты.
Николай Минченко - главный редактор климовичской газеты "Родная нива".
Николай Глуздов (к сожалению, умер) - заместитель главного редактора газеты "Родная нива".
Именно во время редакторства Ивана Журко поступили и закончили факультет журналистики Белорусского университета Иван Лапо и Раиса Сергеенко.
Воспитанником его себя считаю и я, автор этих строк - журналист, член Союза писателей Израиля Ефим Златкин
Все-все мы начинали у него простыми, рядовыми сотрудниками… Об этом я вспомнил во время своего последнего посещения Климович, и презентации моей книги в городской библиотеке. Ее сотрудники, гордясь писателями-земляками, подготовили красочный стенд с их фотографиями, которые постоянно на виду. И это прекрасно! Но здесь нет еще одной фотографии…
Я, думаю, вы догадались какой? Да- да… На мой взгляд, здесь не хватает фотографии Учителя климовичских журналистов - фотографии Ивана Ивановича Журко! Он ведь на многих из нас оказал огромнейшее влияние! Даже на меня, хотя я не был среди его фаворитов. Даже, когда я был на далеком расстоянии от него.
Когда я был уже в Израиле… Хотите, я вам расскажу…

 Ноябрь 1990 год.
Я ехал в свою страну, которая, как я думал, только и ждала меня… В аэропорту мы  получили не только израильские паспорта, но и деньги. Немного, но получили… Было странно.
Мне до 43 лет никто просто так не давал ни одной копейки. Никогда. Я таких сумм раньше и в руках не держал… А  через пару дней… почти все деньги отдали за съемную квартиру. И было еще счастье, что приехал вместе с родителями. Каждый заплатил свою часть. Что-то у каждого и осталось…
Нет, я ни минуту не жалел, что приехал… Знал, что на первых порах будет трудно. Но, чтобы так? Мои ноги подкашивались от тяжести стальной балки, которую я переносил со своим чернокожим соплеменником....
-Всю жизнь мечтал, - подтрунивал над собой, впервые так физически тяжело работая.
 И когда, я, замурзанный, через полдня работы побежал в столовую, меня подняли за шиворот, мол, тебя еще здесь не оформили. Вот тогда я впервые очень смачно выругался по-русски. А во второй раз, когда, валясь от усталости, голодным сел в небольшой автобусик, из которого меня… выпроводили. Оказалось, меня не внесли и в список для подвозки…
Приехав назавтра на завод, чтобы не потерять работу, я увидел закрытую проходную. Был выходной!
Об этом объявляли всем на иврите, но так могли объявить и о начале третьей мировой войны. Для меня было бы, точно также одинаково…
- Сынок, Израиль строится, - увидев меня, такого потерянного и измученного, - провозгласил мой отец, когда я, наконец, ввалился в дом. А я подумал, что он не из мира сего, сумасшедший. И позвонил по телефону второму не из мира сего, каким считал своего бывшего климовичского редактора - Ивана Ивановича Журко.
В чем-то он был похож на моего отца. Может, такой же самостоятельностью…
- Они хотят, чтобы я стоял перед ними на цырлах? Ха-ха-ха, - смеялся редактор, - показывая взглядом на здание райкома партии.
- Чтобы я опустил голову перед ними? - возникал отец, имея в виду всяких районных бюрократов.
Так вот, измочаленный, я звоню в Белоруссию своему бывшему редактору, который уже на пенсии, чтобы как-то его успокоить… Понимаю, что ему трудно, даже очень трудно оказаться в четырех стенах после многолетней активной работы и жизни. Мол, пришли молодые, пусть они и рулят. А он мне … вдруг начинает читать "Гефсименский сад" Бориса Пастернака:
"Мерцаньем звезд далеких безразлично
Был поворот дороги озарен.
Дорога шла вокруг горы Масличной,
Внизу под нею протекал Кедрон…"
   И дальше - куплет за куплетом.
 Куплет за куплетом…

Я хочу ему сказать, что каждая минута стоит деньги, что вчера жена, заработав гроши, купила на семью одну селедку, и мы не знаем, как ее делить на пять человек, что "корзина" заканчивается, что работы в журналистике не предвидится, что дорога назад закрыта, а впереди мрак и пустота, но прижав трубку к уху, слушаю стихи Пастернака, которые читает мой редактор из Климович…
 Видимо, поняв мое состояние, он сказал, как говорил мне, когда мы с ним вдвоем ездили на журналистские форумы и были уже в не официальной обстановке: "Олежек, ты продержись несколько дней. Только нес-колько дней". (Он знал, что в семье меня называют Аликом, поэтому так по-домашнему и обратился).
- А что будет потом? - хотел я его спросить, но не спросил…
-Продержись, продержись. До моего письма…
 И вот я получаю его письмо.
  Размашистым почерком Иван Иванович пишет: "Шолом Алейхем, Шалом Израиль…".
 И дальше: "О, Иерусалим!
О, город городов мира…
  Начало всех начал…
 Исток трех религий мира…
 Иерусалиму три тысячи лет…
 Лучшие люди эпохи стремились к Гробу Господнему.
Куприн, Бунин, Гоголь…
   И как раньше, начитавшись ночью кого-то из незнакомых нам авторов и знакомя с ними нас, еще будущих журфаковцев, пишет: "Была весна, Иудея тонула в радостном солнечном блеске, вспоминалась "Песнь Песней": Зима уже прошла, цветы показались на земле, время песен настало, голос горлицы слышен, виноградные лозы, расцветая, издают благоухание…
 Но и там, в эти светоносные весенние дни, мне казалось все бесконечно радостным, счастливым…"
  И приписка: "Иван Бунин "Весной в Иудее".
  Я еще не был в Иудее, я еще не был возле Стены Плача и в Храме Гроба Господня в Иерусалиме, я еще не видел красоту Мертвого моря, еще не был на месте Крещения Иисуса Христа, еще не видел чудо чудес - Бахайский Храм в Хайфе, еще не видел ни Средиземное море, ни Красное, ни Тивериадское, ни Эйлат, я еще не был в Назарете, я даже не был в соседнем Тель-Авиве - я еще нигде не был и ничего не видел, кроме своей съемной квартиры, торговцев на рынках, которые, увидев меня и таких же свеженьких, ничего не понимающих в реалиях израильской жизни репатриантов, горланили: "Эй-эй, Горбачев, иди сюда, иди сюда", но я уже знал, что я не пропаду в этом разноцветном, диком, как мне тогда казалось, Востоке…
 Мой дорогой Иван Иванович!
Мой шеф!
Вы знали, как спасти меня!
 И Вы меня спасли!
Если в то смутное время оказались не у дел Вы, то меня вообще бы заставили молчать в тряпочку, к чему я никогда бы не смог привыкнуть…
И я понял: хуже не будет!
 Не будет!
 Что должен благодарить судьбу, время, Горбачева, что открылись границы.
И, как сказала одна из сотрудниц нашей газеты: "А может, и хорошо, что ты еврей. Теперь сможешь… уехать."
Письмо моего редактора из Климович обладало такой магией и силой, что после него мне было уже все равно!
 Я знал: нужно будет, я взойду на гору!
Нужно будет, я опущусь на дно моря. 
Тем более, что рядом жил и находился такой же неугомонный, неутомимый и такой же сильный духом человек - мой отец Давид Златкин!
 Но одно дело, отец - родной человек!
Другое, получать духовную подпитку из далекой, заснеженной Беларуси.
 От человека, который сам нуждается в такой же моральной и духовной помощи…
 И еще как нуждается…
 А позже было еще одно письмо.
В день 50-летия.
  Прошли годы…
Сейчас, я уже более спокойно перечитываю его, стараясь уловить в нем связь между Израилем и Беларусью, между евреями и белорусами.
 Хорошо понимая, что Иван Иванович Журко, об этом просто не мог не написать…
 По стилю и содержанию письма хорошо видно, что даже не расстоянии он восхищен Иерусалимом:
"О, времена! О, люди, жившие в них и на этой святой земле!
 Сколько вас стремилось к Божественному Свету.
 Славен тот, кого судьба привела в эти святые места на святой земле!
 Пусть будут святыми и новые цивилизации, которые свяжут с этой библейской страной!
 Великая, святая княжна моей родной Белоруссии Ефрасинья Полоцкая свои последние шаги сделала к Гробу Господнему, там и отошла на свой покой.
 Услышав в телефонной трубке твой знакомый голос, я даже не мог поверить, что это ты, что это ты звонишь мне из этого святого города…
Много лет тому назад, приняв должность редактора, я поинтересовался, кто трудился в коллективе до меня.
 И полетела телеграмма приветствия незнакомому солдату от нового руководителя. Все это время я чтил и грудью отстаивал тех, за кого был в ответе.
И думаю, что рано или поздно, но каждый поймет все благородное, что для него делает другой человек.
Уважаемый Ефим Давыдович!
 Мой дорогой Ефимушка – Олежка - Алик!
 Как я рад, что могу хотя бы заочно, но искренне тебя обнять в твои золотые дни. Дни твоего полстолетия!
 Пожелать тебе на святой земле всех земных благ в твоей (уже мудрой) жизни!
  Вот я вижу за праздничным столом твою прекрасную супругу Анну Львовну - человека очень обаятельного и мудрого, от которого всегда исходят солнечные лучи.
 За роялем вижу сидит Евгения. Это  уже не та маленькая Женечка, что барабанила по клавишам пианино в моем кабинете.
 А рядом, с правой стороны, сидит твой сын Игорь в смокинге и под бабочкой.
Пляшут на кругу продолжатели твоего рода - внуки и внучки, которых я уже не знаю…
Помнишь, мой дорогой, как я своей рукой все хотел написать о роде Златкиных? Но это было возможно?
 И слава отцу твоему, и  матери, что родили и вырастили таких сыновей!
Твоим родителям – от меня большой привет и поклон…
 Большое видится на расстоянии.
 Больше двух десятков я с тобой шел вместе рядом - это почти треть жизни, а взрослой и того больше. А что запомнилось?
 Думаешь, труд, будни?
 Скорее всего, как мы были однокурсниками на журналистских курсах, журналистских Пленумах.
Помнишь, как, отведя тебя в сторону на моем шумном 50-летии, показывая на веселую братию, я сказал: "На празднике много людей, а в последний день за гробом пойдут только дети".
Чувствую, сейчас чувствую, что так оно и будет…"

Вчитываюсь в мудрые, житейские строки белоруса Ивана Журко.
Неординарные люди всегда отличаются от других.
"Мой отец, оставляя, меня в десятилетнем возрасте, наставлял: Не бойся дружить с умной нацией. И я свято всю жизнь исполняю его наказ. В Белорусском университете даже упрекали: "Журко, а почему у тебя лучшие друзья Пильман и Бейлин? Вроде, а сам, ты не того"?
 Мудрость отца заключалась в том, что иной русский может в такое болото пьянки и чего-то другого завести, что не выберешься. Никто из евреев меня никогда не предавал в жизни. Поэтому и с тобой я всегда был откровенен…

Читаю дальше письмо и все больше удивляюсь его простоте и открытости.

" Человек живет в пространстве таких же, как он сам. Полных семь лет мы жили на улице Пролетарской. Прошли плечо в плечо (вырастили - наших четверо детей и трое их) с семьей Штерн. Это была бедная еврейская семья.
Только я им всегда говорил: "Ваша фамилия Штерн в переводе с идиш - Звезда".
  Все трудности пройдут - и ваша Звезда взойдет".
Оказался прав.
Вся семья Штерн сегодня в Израиле.
А я хочу за  тысячи километров со своей Михайловной (его жена) передать им самый искренний и сердечный привет, пожелания всяческих благ, как самым родным и дорогим людям!
Я знаю, что Хана-Анечка прослезится, прочитав эти слова.
Она такая умная и обаятельная женщина!
 А моя любимица Сонечка, какой высокий человек?
  Эстрадная певица Лизочка, на концерты которой мы ходили всем двором, ваша дочь!
 Вы все-наши!
И мы вас любим всегда!
… Вот мы переехали на новую квартиру.
 Забегает на минутку посмотреть на нее Зямочка.
А ему самый лучший прием, как лучшему соседу!
Разве можно забыть, как жили рядом - вместе…

Завеял как-то зимой колодец.
Я несу воду, снег по колено и шучу Михайловне: "Вот была бы рядом Анечка… А помнишь, когда мы оба заболели, как она нам через порог воду ведро за ведром передавала. Помнишь?"
 Смеется, как не помнить: "Это только Хана могла нам через сугроб тащить воду в дом".
А с Гришей, сын Ханы и ее мужа Зямы, как резали дрова? Я, редактор газеты, член бюро райкома партии, а он пацаненок. А валяем друг друга в снегу, бросаемся снежками. Разогрелись?
 А теперь - дрова на "козлы", и начинается работа.
 Режем, колем дрова для квартиры Журко, для квартиры Штерн.
Ты же помнишь, я с ними жил через стенку?
  Мы купили телевизор, а у соседей нет.
 Стучу  в стенку: "Зя-ма, Ха-на…"
- Что случилось, что? - с акцентом польского еврея вбегает в комнату Зяма.
-Гагарин погиб, - такое сообщение.
 Оба переживаем, охаем, вздыхаем, понимая, что все не совсем просто…
 А начинаются футбольные баталии - Зяму приглашать не нужно.
 Всех футболистов знал, безошибочно определял, кто победит в начавшемся поединке.
- Зяма, давай я тебя возьму на работу футбольным комментатором, - обращаюсь к нему.
 - Нет, никогда!
- Почему?
- У меня не хватит денег кормить твою семью.
- Объясни?
- У тебя уже работает один еврей - Ефим Златкин. Возьмешь Зяму Штерна - самого уволят.
 Хохочем, хлопаем друг друга по плечу, а тут Михайловна уже ставит на стол чашки.
Зяма стучит в стенку: "Хана, Хана, я купил сегодня печенье. Тащи в хату Ивановича…".
 А еще у моей Михайловны вечная дружба с БасейЛазаревной (обе работали в библиотеке). Нет почти дня, чтобы они одна другой не позвонили.
А когда муж Баси – Володя (белорус по национальности) попадает в больницу, Михайловна идет к ней ночевать, чтобы не оставалась одна.
  Мы жили все одной семьей - нас никогда не разделяла национальность.
 Для меня самое главное было, чтобы человек был ЧЕЛОВЕКОМ!
 Уже в свои полсотни я согласен был бы уйти, если бы мне дали 70-90 рублей пенсии и какое-то занятие, чтобы быть среди людей.
  На последнем утверждении в обкоме партии мне записали в характеристику, что я уже способен принимать свои субъективные решения (без их мнения).
 Это уже было последнее в их определении…
 Самое главное - это простая человеческая жизнь.
 Что такое величие?
 Чушь…
 Должность?
 Работа?
 Она оказалась абсурдом, иллюзией.
 Хотя и не последней.
 Богатство?
Прах…
А что остается?
Простота и ответственность пребывания во времени.
В общении с людьми.
 Мы сколько томов жизни людей с тобой исписали?
Словно, сами эти жизни с ними и прожили...
  Как жить?
Просто работать, как животное…
 А что оставим после себя?
 Какую Сагу?
 Сколько дневниковых записей у каждого, ежедневных записей?
  А фототека?
 Если Всевышний отведет мне еще годы - я написал бы "Сагу" – о семье, времени, жизни…
 Но боюсь, что его не хватит…
  Ты знаешь, я на пенсии.
 Каждый день дорог.
Уходит, уходит старая гвардия.
 Ушел мой и твой друг - могилевский журналист Аркадий Кандрусевич.
Помнишь, как мы на его квартире спорили до хрипоты о литературе, читали стихи?
… Коротко время пребывания человека на белом свете.
 Тогда жизнь была бы нормальной, если бы в 40 лет человек мог возможность подумать, что "оглобли уже повернуты с базара".
А мне бы еще хотелось  повторить путь моей святой землячки Ефросиньи в Иерусалим.
 Как бы хотелось…
  Ну вот и расписался - четырех страниц мало, ибо от всего сердца.
Обнимаю в два обхвата, большой привет всем.
 Твой Иван Журко.
 И отдельно, приписка.
 Дорогой Ефимушка!
 Ты не можешь не приехать на встречу с Родиной!
 Теперь ты можешь ехать прямо ко мне (у меня ведь есть полная комната - автономная для гостей).
 Летом у нас рай! Все утопает в зелени. Так что располагайте нашим приглашением и возможностями".

Я приехал в Климовичи....
Приехал в дом Ивана Ивановича Журко, но намного позже и… опоздал.
- Я слышала о вас, тесть много рассказывал. И фамилия Златкин нам очень знакома, - встретила меня на пороге дома, миловидная женщина.
Постояли, попечалились, я передал угощение из Иерусалима для Михайловны и всей семьи.
А на этот раз услышал, что и она  ушла из жизни…
 Еще раньше погиб в дорожной аварии один из сыновей Ивана Ивановича.
Скорбный, скорбный дом стоит на улице Колхозная.
Дом Журко… 
Все, что достигли мы, его питомцы - писатели всех мастей, журналисты больших газет, редактора –это его заслуга!
 Его!
Иван Иванович брал зеленых желторотиков из сел - Канаховки, Михалина, Звенчатки, Барсуков, Асмолавич и делал из них профессиональных журналистов.
Мало того, своей философией жизни и белорусской народной мудростью, он обогащал нас…
По значимости в моей жизни, влиянию на нее, со своим отцом Давидом Златкиным я могу поставить рядом только одного человека.
Это белорус - Иван Иванович Журко!
Он был для меня, словно второй отец…
И я храню память о нем…
Храню его письма, в которых он мнеоткрыл свое видение Иерусалима.
 Открыл за тысячи километров свой взгляд на Иерусалим и человеческий мир…
 За прошедшие годы я исходил, изъездил страну, открыв ее его для себя, написав о ней много путевых очерков.
Но первым мне открыл Иерусалим и весь Израиль, мой Учитель и мой Редактор - Иван Иванович Журко.
А я вас всех живущих в Белоруссии, в Климовичах прошу об одном: восстановите его добрую память!
Больше ему ничего уже не нужно…