Балетный класс

 Дверь в студию оказалась заперта, впервые в жизни.  Вера даже потрясла её. Дверь не поддавалась.
Cтудия Танца была на улице Горького. В детстве казалось, что горько там от тополей во дворах, на сырой детской площадке темнела потрескавшаяся деревянная горка, в подъезде плохо пахло. Часть квартир принадлежала Дому Культуры и там были кружки.  Вера ходила сюда на балет, когда была маленькая: её и ещё пять детей выбрал учитель танцев в садике, и маме сказал, что Вера - лучшая. Но она, одна из пятерых, не прошла. Сказали: нет чувства ритма. И мама долго хлопала по вечерам, пока она прыгала по ковру, стараясь не топать из-за соседей. 
Слава говорит, она тогда не прошла, потому что очень старательная. Надо было слушать музыку, а не учителя.
Экзамен принимали в самом ДК, просторном здании с колоннами, но для занятий там не было свободных помещений и их группу отправили на Горького.  Они ездили с мамой трижды в неделю на двух троллейбусах. Танцевать не разрешалось. «В настоящем балете танцуют только те, кто умеет», - говорила учительница.
Слава говорил, что танцуют только те, кто не боится жить.
Они сидели на полу в Пустыне, и он гладил её ладонь двумя руками, медленно перебирая пальцы. «Пустыней» называли самую большую комнату в квартире на третьем этаже, которую выделил ДК для студии. Пустыню освободили от всего для репетиций. Вторая комната называлась «шумелка», там была барабанная установка и раздевалка. На кухне, сквозь сигаретный дым на белом столе проступала огромная газетная голова из папье-маше, её красили белой гуашью. Это была часть декорации для будущего представления.
Вера рассказывала Славе, как в холодной зале под дребезжание пианино детские тельца часами были привязаны к станку: «И-и раз, и! Я сказала, невысоко, ещё раз, невысоко!  Тянем носок! Спина!И-и…». «Первая позиция, вторая позиция, третья позиция, ру-ки!!!» - учительница куталась в клетчатый платок и была всегда разочарована,- «Что у вас с руками, Лебедева, пальцы! Киселева, локоть! Не руки, а швабры!»
Слава только презрительно морщил нос, хлопал её по плечу тонкой кистью и говорил: «Зато носок вас научили тянуть».
Мама перестала водить Веру после инцидента с юбкой. В начале 90-х трудно было найти нормальную форму, и учительница попросила мам сшить короткие юбки из капроновых лент.
Этого Вера Славе никогда не рассказывала.
Был открытый урок, учительница заставила детей кружиться через залу. Они не привыкли к пространству. Никто из них не мог прокружиться прямо, они второй раз в жизни отошли от станка. У Веры получалось лучше остальных: из-за пышных тугих лент, собранных вокруг талии, она чувствовала себя настоящей балериной, ножка вставала на носок упруго и точно. И учительница приказала Вере снять юбку. Да, да, лучше в трусах. Видны ноги. Слишком пышная, не надо такую на занятия. Стягивая юбку через голову, Вера начала мелко дрожать. Лицо от ушей наливалось горячим, намокла маечка от пота у подмышек. Сквозь слезы темнели в зеркалах родители у входа в залу, держа в руках мокрые пальто. Вера попыталась сложить ровный круг из рук над головой, не чувствуя их, и подняла подбородок… Её сильно увело в сторону. Все засмеялись. 
Мама Веру больше не приводила. Было действительно неудобно ездить через весь город на двух троллейбусах.
Второй раз в это здание Вера попала тоже из-за мамы. Точнее, из-за маминой подруги.
«Посмотри, как она тянет носок!» - Марина, отодвинув сигарету, кивнула. У маминой подруги в Студию ходил сын. Он сказал, что им нужна танцовщица. Склонная преувеличивать все, с ним связанное, подруга маме сказала, что танцовщица нужна очень, а Марина – великолепный педагог.
«Вторая позиция. Плие. Пятая позиция»
Марина действительно была талантливый хореограф, и некоторые говорили, что сам Эйфман спрашивал её совета. Но сейчас Марина стала слишком много пить. Продала свой дом в пригороде, поселилась в Студии, а потом пустилась в путешествие по снам. Делами в Студии заправлял Слава. Вера увидела его впервые на следующий день после проб, в свете редкого осеннего солнца, усиленного зеркалами. Студия была, как всегда, открыта. Она пришла на полчаса раньше и заглянула в проем дверей Пустыни. Он был в черной водолазке и черных трико, только лицо почти белое и бесцветные волосы. Очень высокий и худой, он почти парил на носках босых ног, и вдруг резко прыгнул, пружиня, отставив летящую руку. Мягко, но не как балетные.
- А ты у нас Топтыжка?
Вере стало горячо, лицо запылало. У неё была тонкая талия, но полные круглые щеки, которые легко, как яблоко в августе, краснели. Топтыжка  -  новая балетная постановка Студии и главная роль
В настоящий балет Веру бы сейчас не взяли. Она со стыдом думала об этом с тех пор, как у неё выросла грудь. В 14 лет третий размер. Но студийские как будто не замечали. Слава вообще не любил ничего женского. Он говорил:
- Женщины мешают мне думать… Вернее, не так: быть мыслящим существом.
В Студии Танца царила атмосфера свободы и братства, своего круга. При встрече все обнимались и целовались. Пытались целовать и Веру, но она была младше всех на пять лет и дичилась. В перерывах между репетициями они часто трогали друг друга – кто-то делал кому-то массаж, или они лежали друг у друга на коленях и гладили волосы. Вера приходила позже всех после уроков во вторую смену, с улицы, заваленной прелой листвой до тротуара под освещенными окнами первого этажа. Там горело мало фонарей, отсвечивая в лужах и кожаных куртках редких прохожих. Их руководительнице Марине на соседнем дворе выбили все зубы.
Они скинулись, кто сколько мог, на протез. В газете об этом написали статью, и мама спросила: «Что у вас там происходит?» Вера не смогла объяснить. Впервые у неё испортились оценки. Стали появляться тройки и даже двойки. Вера скрывала.
И важно было только то, чтобы приняли её. Как – она бы и сама не смогла объяснить. Их было не больше двадцати. Мало кто был настоящим танцором, и даже не все ходили на балет в детстве. Но они были такие тонкие, легкие, одухотворенные… Они занимались танцами со страстью взрослых людей, и более: они придумывали свой танец. Это-то Вере и было непонятно. Она хорошо умела вставать в балетные позиции, умела ставить ноги на носок и приседать, и круглить руку. А они делали все неправильно. Но двигались свободно и мягко, изменяясь в танце, как воздух от жара. Вместо того, чтобы учить как следует базовые па, они ногами и руками отгородили себя от мира учителей и аттестаций,  от универа и невнятного будущего страны, придумывали себя сами и свободно изменяли сакральные движения балета.
Они ставили сказку про девочку, которая потерялась в лесу.
Сначала Вера танцевала в центре. Слава сам с ней занимался и просил приходить раньше, и оставаться дольше, и гладил её напряженную кисть после очередной пробы, разжимал пальцы и говорил: какая красивая рука! А Вера стеснялась: она знала, что пальцы у неё короткие, от холода на руках цыпки, и говорит он так потому, что у неё не получается. «Не руки, а швабры!!!» - вспоминала она. Но полюбила их сидение на полу больше самих репетиций, больше всего остального, что было в её жизни. Какой она должна была ему казаться смешной! Маленькая, все время красная – то от смущения, то от усердия, с нелепо большой грудью и угловатой фигурой подростка. Она возвращалась домой поздно, ей выделяли провожатого – угрюмого молодого человека в очках, который жил в её части города. Они ехали на последних двух троллейбусах, вставали у заднего окна и смотрели вниз, на уходящий из-под колес мокрый асфальт с прилипшим бурым листом то там, то тут, на начинающийся снег и фары машин – жигули восьмерок или девяток.
К началу зимы постановку изменили. Вера выходила уже ближе к середине представления. И она должна была идти не по-балетному, а просто идти, как потерянный ребенок. Очень много времени репетиции уходило на то, чтобы изобразить лес. То они пытались вырезать сложные многоуровневые конструкции из картона, то вставали вместо кустов сами. Вере нравились они неподвижными, шевелящие руками еле слышно, с вытянутыми белыми шеями. Но Слава говорил, что лес должен двигаться, иначе как зритель поймет, что она, Вера, идёт.
Это был плохой знак – то, что он назвал её по имени, а не Топтыжка.  Прядка светлых волос намокла от пота и прилипла ко лбу, но он все кутался в тонкие рукава свитера, почти бесцветные глаза выпучились и смотрели безумно. Вера думала, что он был бы совершенно, абсолютно некрасив, если бы не был так прекрасен.
Её поставили на третью линию. Это было тем более непонятно, что раньше Слава говорил, что она маленькая, и её надо держать впереди, чтобы её вообще заметили. Вера смотрела на их острые лопатки, взлетающие руки, выступающие позвонки на шее, она пыталась увидеть в зеркалах их лица, и, может быть, поймать взгляд. Но теперь её задачей было ходить от спины к спине, и лишь иногда выглядывать. «Иначе как поймут, что ты заблудилась?» - сердился Слава.
Дверь не поддавалась. Вера все стояла и ждала. Потом опустилась на корточки и прислонилась к двери спиной. Уже прошло время начала репетиции, и прошел час от начала. На улице подтаяло и пошел дождь. Это был типичный зимний выходной с серым небом. Можно было успеть подготовиться к пересдаче по алгебре. Тяжело, по медвежьи, Вера поднялась - как будто и не было всех этих занятий танцами. И медленно пошла по ступенькам вниз. Проходя мимо стоматологии на втором этаже не зажала, как обычно, нос, и почувствовала жуткую медицинскую чистоту, которая просачивалась из-под двери обычной на вид квартиры. Вера бросилась бежать и почти вылетела в открытую дверь, но прямо перед ней был Кондаков – тот, который провожал её на двух троллейбусах. Он открыл незнакомую дверь на первом этаже и проводил её в залу. В ту самую, в которой она кружилась без юбки перед всеми родителями - был, оказывается, вход с другой стороны. Никто не репетировал, все ждали. Все, вся студия в полном составе, стояли полукругом, а посередине Слава кричал в её счастливое лицо:
- Я же сказал, Балетный класс! Где тебя носит?! Мы закончили лес. Твой выход.