Небо. Из работы Милетские постулаты, 1994

Небо — результат, результат огня, воды и земли.Но и результат жизни! Оно должно было быть и оно стало. Небо — направление развития, вместе со всем другим оно сориентировано по отношению к тяжести, и оно само ориентирует все, что есть на Земле.
Это бескрайняя свобода! Это ощущение огромности пространства, ограничиваемое, по сути, только нашими органами чувств. Это легкость перемещения и
взгляда, легкость проникновения  действительно создает иллюзию всеобщей свободы.
Небо несет свет, проносит свет, и свет в небе все и решает: сжимается в темноту — ночь, растворяется в сумерках и играет мгновенными и прозрачными линиями — раздвигающими свободное пространство: рождает день.
Небо выпрямляет нас, и будто бы главное у людей и вовсе не на земле, а где-то выше, к которому и не сразу можно подыскать правильные слова. И будто бы главное у нас, людей, действительно что-то от небесного, от свободного, и, наверное, не случайно самое возвышенное и справедливое среди людей связывается с небом...
Небо рождает веру и поддерживает ее, небо рождает сомнения и тревоги и разрешает их, именно небо весь свет вольный обнимает прекрасной и невидимой границей, где дышится легко, где все живое имеет свой смысл и назначение...
Небо есть само бог, а не просто обитель богов, потому что для людей оно буквально формирует эталоны чистоты, эталоны прекрасного, именно небо «стоит» за нашими высоконравственными поступками. Именно небо «помогает» нам обожествлять и свою жизнь, и жизнь вообще — мир. Именно для нас небо, пронзительно голубое или пасмурное и тревожное осенью, отдаленное зимой или начинающееся от земли летом, всегда есть нечто, подчеркивающее значительность всего, что мы ощущаем, и мы сами были вынуждены  духовно тянуться к этой значительности.
Небо резонировало все наши помыслы, усиливало их: то, что «происходило» в нашем внутреннем мире, будто бы проецировалось на мир внешний — воздушный! Интересно, есть ли какие-нибудь аналоги между небом и тем, что составляло наш внутренний мир? Будто бы небо было постоянным свидетелем и ориентиром жизни; физические его константы неотвратимо «направляли» мысли к идее божества. И различные религиозные учения «лишь» оформляли великую идею возвышения и очищения человека, возвышения над всем земным, над собой, очищения от всего низменного.
Трудная история человечества сходна с постройкой общественного здания, где архитектурные и функциональные особенности его совпадают далеко не во всем, но работать и жить в нем, имея голые стены и плоскую крышу, люди согласиться не могут; ибо душа «небесных нив жилица».

     Голубизна

Из всех состояний дневного неба более всего «ожидаем» мы неба открытого — голубого.
Осенью голубизна неба, действительно, пронзительна, и темная или, точнее, прохладная голубизна начинается тут же, в воздухе, но и все небо остается глубоким, и мы легко просматриваем такую же прохладную голубизну в самом теряющем отдалении. Эта голубизна иногда была словно застывшей («обезвоженной»), с запахом земли и чего-то спелого... Она кружила голову.
Но голубое прохладное пространство неба не казалось однородным, взгляд останавливался всюду и не мог остановиться: само небо «текло» из каждой своей точки, прохладная голубизна стекала в никуда, тебе было необычно, было неуютно, но и ненасытно. Что входило в наши души тогда? Ведь ты воспринимал все небо — целиком, пронзительную чистоту и прохладу — целиком? Какое земное или небесное пронизывало тебя?
Зимняя голубизна являлась бледной, неопределенно низкой; небо над открытой местностью, например, в сущности, имело голубым только границу, до которой взгляд твой «доходил», но в ней, кстати, и терялся. В бледной этой голубизне, морозной, иногда обжигающе-морозной, искажалось ближнее расстояние: заснеженные поляны словно отторгали от себя пространство — мгновенно, и оно «задерживалось» лишь там, где нам оно казалось голубым, и, отторгая холод и расстояния, поляны казались больше, объемнее...
Под бледной и морозной голубизной чувствовалось напряжение времени, напряжение каких-то структур, какого-то движения. Напряжение — противостояния?
Весенняя голубизна над слежавшимся и тающим снегом — рыхлая, влажная, а ранней весной небесная голубизна «схватывается» морозцем, отчего небо представлялось мгновенно-звонким, кристально-чистым, и вдруг, чаще всего к полудню, эта необъятная и прозрачная хрупкость растворялась под солнцем, и небо становилось просто шумным...
Весной голубизна неба, радостно-прозрачная, мечется над темно-белой землей, волнует тебя, провоцируя на безотчетные действия: безотчетные только тебе, ибо ты, как и все остальное живое, результат всей земли, и, стараясь определить свое поведение, ты лишь иногда «дорастаешь» до высшего смысла (и, может быть, вовсе не весной)...
А летом — летом голубое небо просто открыто; голубизна медленна, даже утомительна, голубизна незаметна или ослепительна, и летом видишь ты бездонным небо не благодаря бездонному отдалению, но бездонным казался самый близкий воздушный объем; небо, наконец, раскрывается летом...
А может быть, дело-то все в обычной температуре, в том соотношении тепла и  холода,  которое и  «раскручивает» пространство, раздвигает его или скрадывает?
Пусть и так: но и в этом случае мы «повторяем», всего лишь повторяем великие колебания Мира.

     Мечты

...они мешают нам в работе, жизни, отвлекая от понятных и необходимых направлений, а некоторые мечты, подчинившие себе многих и многих, — опасные, даже трагичные. Уводя людей в тупик, они мешают, заполняя существование стремлением реализовать едва ли не каждую мысль.
Но они и одухотворяют каждый шаг наш, подчиняя мысли и действия наши какой-то возвышенной идее.
Какие мысли наши «вдруг» становятся центром круговращения «остальных» мыслей? Мы даже забываемся в мечтах — действительно высоких или просто «небольших», даже меркантильных. Этот ореол мечтаний вокруг наших реальных поступков нам дан — он естественен; и так же, как наши поступки могут служить и добру и злу, так и мечты наши — или приводят в конечном счете к некоему высшему смыслу, или уводят от него.
Мечты — это почти самопроизвольный поток всего нашего внутреннего мира, далеко не всегда и осознаваемый, но конечно и мечты сознательные, «просчитанные» нашим умом,   — выполняемые! не все наши мечты.
Это проекция того, что живет в нашей душе, проекция на будущее, которому можно следовать, а можно и не следовать. Может быть, это «будущее» рисуется в нашем внутреннем образе, постоянно перестраиваясь. Но, чтобы строить внутренний образ, чтобы мечтать, нужно реальное пространство: именно оно проецирует вовнутрь.
потому — воздушное пространство (небо) и есть «пространство» для последующей проекции…
Мы можем многое мечтать! И так свободны мы в мечтах своих! или так упрямы — до болезненности, до болезни: мера здесь определена не нашими ли взаимоотношениями с другими людьми и природою?
Мечты потому, что мысль вольна, она и разумна и авантюристична, она есть мгновенно устанавливаемая (предлагаемая!) связь между какими-либо событиями. Но как физически один человек не может определить поведение даже одного другого человека, так и мечты наши естественно обретают замкнутость в нашем внутреннем мире. Человек со своими мечтами не вмещается в движение времени, он не существует только в жесткой и единственной действительности, он и в прошлом: мечтает, корректируя уже прошедшие события, он и в будущем: мечтает, переставляя предполагаемые подробности...

     Духовность

Это то, что не подчиняется логике извне и не подчиняется логике «изнутри», ибо духовное надстраивается «на» нашем организме, и пронизывая его и оставляя незнакомым, даже чужим.
Дух наш есть протест, но и согласие, согласие с человеческим, а протест — против растворения в нем. Как бы ни чувствовали мы свою общность, свое непохожее, хотя бы для себя, мы выделяем.
Наша духовность есть постоянное взаимоотношение пространства внутреннего и пространства внешнего: какие преобразователи уравновешивают заведомо неравновеликое и неравноценное? Дух наш так или иначе находит высшие основания и высшие цели и в утвердившихся мыслях (только!), и уже в устоявшихся делах...
Это взаимоотношение, являясь и протестом и согласием одновременно, для нас самих определяется с великим трудом, и чаще необъективно: мы даже не можем сказать о себе — счастливы ли мы или нет, имеет ли наша собственная жизнь смысл для нас самих или нет?
Но духовность это далеко не только протест и согласие, это и связь вообще с человеческим, это то, что объединяет нас друг с другом, объединяет всех людей, причем, какой-то уровень этой связи в «нормальных» взаимоотношениях и не осознается, связь выступает (проявляется) в экстремальных ситуациях или просто провоцируется редкими обстоятельствами.
И — связь с прошлым, — через всегда далекое детство, через свою и чужую память, через всегда ненасытные для взгляда ландшафты, через чувство языка (слова). И восстает в человеке вопреки всякой приспособленности — и к идеям, и к другим людям, и к суровым условиям, то, что не умещается ни в какие схемы... Что это? Ведь это не просто наше таинственное по структуре «Я», которое может и пресмыкаться перед обстоятельствами в буквальном смысле, оправдывая трусливое или иное чересчур расчетливое поведение. Приближаемся ли тогда к своему же духовному? Именно — своему, ибо прекрасные элементы духовности, несомненно, встречаются в самой обыденной и «обывательской» жизни. В самой простой и обычной жизни мы можем найти потрясающие примеры возвышенного отношения к чему или кому-либо.
А духовность иногда вопреки «высоконравственным» поступкам, она непонятна даже для самого человека..., она есть высшая логика вообще человека, есть нечто сходное с поэзией.
Это, действительно, есть какая-то целостность, живая, присутствуемая в поведении человека и не исчерпываемая им; она подчиняет наш внутренний мир, но не охватывает его целиком; духовность может «совпадать» с сознанием, но и «обособляться»: кто скажет, что такое дух наш?
Редко человек исчерпывает в своей жизни свои же возможности — духовные; какая мера «охраняет» это высшее достижение природы — наш внутренний мир, наше сознание, наш дух?
...