Под парусами

Системный подход к процессу обучения в Мурманском высшем инженерном морском училище был сходен с восхождением по виртуальной лестнице. Каждая ступень знаменовала собой очередное испытание. Переход с курса на курс являлся аналогом перехода на последующий уровень в компьютерной игре. Это движение вверх изобиловало разного рода ловушками и квестами. Угодив в такую ловушку или не справившись с очередным квестом, курсант подлежал отчислению. У кого-то спин электрона вызывал головокружение и сплин. Для другого ряды Фурье стали неприступной фортификацией, одна мысль о которых ввергала в гармонические колебания.

Для меня же строевая рутина стала непреодолимым препятствием к повышенной стипендии, которая полагалась отличникам учёбы. По меткому выражению командира нашей роты: “Ленинский стипендиат — это не только отличник в учёбе, но и отличник в строевой и политической подготовке”. Сказано было на построении роты, посему ржака была общеротная.

В конце первого курса следовала парусная практика. Это была особая ступень в нашем курсантском марше. С самых первых дней в стенах Системы мы обращали внимание на курсантов с голубым парусником на фланке. Этот значок полагался тем, кто прошёл парусную практику. Обладатель такого значка гордился им независимо от количества лычек на левом рукаве. Чего уж там, я горжусь им до сих пор. Да и мои однокашники, давно ставшие капитанами и добившиеся других жизненных высот, также хранят свои значки с особым трепетом.

Чтоб попасть на эту практику, необходимо было сдать экзамены за второй семестр и иметь паспорт моряка.

С оформлением последнего у меня вышла длительная заминка. Эта процедура предусматривала заполнение анкеты, предоставление необходимого списка документов и четырёх фотографий. На этапе проверки данных анкеты возникли сложности. Я указал фамилию лица, являвшегося, в соответствии со свидетельством о рождении, моим отцом — Иоффе. Уже в номерном отделе я узнал, что данный гражданин принадлежит к фамилии известных советских учёных и по роду своей научной деятельности имел доступ к секретной информации в некой области. И при всём этом имел наглость разделять диссидентские взгляды. Моя выездная виза накрывалась медным тазом. Вместо парусной мне светила практика в цеху рыбообработки морозильного траулера.

Инспектором в особом отделе мореходки служила блистательная по своей красоте женщина солидного, как мне тогда казалось, возраста. На самом деле, она была всего примерно вдвое старше меня. С ней мне пришлось вести длительные беседы и переписывать множество бумаг о моих связях с лицом, упомянутым в моей метрике. В очередной раз прибыв в особый отдел, я восхищался изысканностью её нового наряда, идеальными линиями обтягивающей юбочки. Дама, между тем, живо интересовалась моими связями с разведками капиталистических стран, в особенности с Моссадом. Я любовался красотой этой особы и был не прочь прослыть в её глазах агентом Моссад. Но в конце концов, будучи работником опытным, она проницательно выявила у меня отсутствие этих самых связей и оформила выездную визу.

***
Наконец, свершилось! Строем, в пешем порядке, первая и вторая роты судоводителей вышли из ворот КПП №4 и проследовали по улице Шмидта в направлении к железнодорожному вокзалу. Этой дорогой, бывало, мы, также строем, ходили в баню на Комсомольской. Но теперь наш путь лежал в Ригу. Поэтому наша колонна по три промаршировала до железнодорожного вокзала Мурманска. Поездом, с пересадкой в Ленинграде, лежал наш путь.

На перроне в Риге произошёл примечательный случай. Мы, курсанты уже с двумя лычками на левых рукавах бушлатов, с наслаждением вываливали из тесных вагонов. Один из нас, Виталик Емельянов, желая подчеркнуть важность и исключительность момента, бодро продекламировал: "Здгравствуй, Ррига!". Его руки раскрылись в широких объятиях, будто он хотел охватить ими весь город. Патетику момента разрушил оклик старшины роты: "Курсант Емельянов, один наряд вне очереди!"
Витаха, видать, пренебрёг на этот миг возложенной на него обязанностью выгружать чемоданы. Общий смех, не очень обходительный и тактичный по отношению к Виталику, огласил перрон. Эта зарубка в памяти осталась практически у каждого курсанта. Многие до сих пор вспоминают этот случай на наших встречах и с удовольствием проговаривают ту знаменитую фразу.

Следующий памятный момент того дня — воистину королевский вид барка "Седов" на Морском вокзале Риги. Белоснежный корпус, четыре мачты в переплетении такелажа, тусклое сияние медных элементов. Построение на причале вдоль борта парусника, и мы, группа за группой, по трапу взбираемся на борт. До выхода в море три дня. Сразу окунаемся в энергичную жизнь на борту судна.

Мы знакомились с судном. Заступали в наряды: кто на камбуз, кто на трап. Тренировались подниматься на мачты. Но главным предназначением курсантов на борту Учебного парусного судна "Седов" была уборка во всех её проявлениях. Это и уборка палубы сухая и влажная, с использованием голяков и резиновых скребков. Это и наведение порядка во внутренних помещениях. Это и надраивание медяшек шерстяными тряпочками с пастой ГОИ. Леера, нактоуз магнитного компаса, рында и судовой колокол, буквы "SEDOV", барашки, закручивающие иллюминаторы: много чего было из этого жёлтого металла, так быстро тускнеющего от атмосферной влаги.

Вспоминаются короткие часы увольнения на берег. Пошли в Домский собор. Орган. Пожилой маэстро из Германии. Бах. После Баха как не бахнуть? Денег, как и времени. не очень много, поэтому посиделки с бокалом пива не актуальны. Хотелось просто водки. Заходим в питейное заведение. Водки нет, есть джин. Далее следуют реплики различных субъектов нашей компании:
— Почему русский напиток отсутствует, а английский в наличии?
— Не стоит искать во всём национальную подоплёку!
— Цигель, цигель…
— Нет, коктейль не надо, в следующий раз!
— Да, чистый джин, “взболтать (можно), но (главное) не смешивать!”
Впоследствии, не разобравшись, Джеймс Бонд переврёт эту фразу. “Shaken, not stirred”, — скажет он.

Быстрым шагом к морвокзалу, времени в обрез. Казалось, воздух Риги был пропитан запахом можжевельника. По возвращении на борт оказалось, что мы пропитаны этим запахом. Очередной залёт! Одним больше, одним меньше... 

С первого дня курсанты были распределены по кубрикам и по мачтам. Вторая группа попала на первый грот. Наш кубрик располагался в центральной части судна. У каждого был свой судовой номер. Этот номер был расписан по работам, по авралам, по тревогам. Мой был — 166. Из амуниции мы получили кирзачи, ватник, берет и страховочный пояс с карабином. Первым делом пришил недостающие пуговицы на ватник. Пригодится, так как пойдём на север, вокруг Европы, огибая Нордкап.

На мостик по трапу поднялся лоцман. Два портовых буксира у борта. Отдали швартовы. Намотали швартовные тросы на вьюшки. Новый, недавно построенный, вантовый мост через Даугаву, морвокзал, вся панорама Риги смещается за корму. Энергичные буксиры сделали своё дело. Один буксирный конец отдали, сбросив его в воду. На буксире недовольны. Второй буксир подставил свою корму прямо под борт. Смайнали его трос не замочив. Дизель постукивает, курсанты на корме провожают взглядами проплывающие берега. Первый выход в море. Кто-то из советчиков предлагает нашему Витахе попрощаться с Ригой, типа: "Прощай, Рига!" Виталик молчит.

Бортовой трап привели в походное положение. Необходимость в вахте на трапе отпала. Для курсантов возникли ходовые вахты. Это наблюдатели на крыльях мостика и вперёдсмотрящий на баке. Вахтенные на мосту поначалу чрезмерно активно вращали оптические пеленгаторы, наводя их на различные объекты. Да и получасовые склянки не сразу удавалось безукоризненно отбить в судовой колокол на баке.

Интересный случай произошёл на первой вахте, когда наша четвёрка заступила на штурвал. На "Седове" штурвальное колесо сдвоенное. Пара курсантов на переднем, пара на заднем. Работать надо слаженно, выполняя команды с мостика. Кроме того, надо постоянно подворачивать то влево, то вправо вслед показаниям компаса, удерживая судно на заданном курсе. Курсант, находящийся спереди слева ближе всего к репитеру гирокомпаса и является старшим в четвёрке. Он задаёт направление и интенсивность вращения штурвала. Конечно, рядом с нами на вахте и штатный рулевой матрос. Старший матрос Михайлов, или Константиныч, используя присущие ему меткие словечки, объяснял, что к чему. Володя Козловский, конечно, был спереди слева, то есть старшим. Он толково внимал доходчивым объяснениям Константиныча. Ещё бы, у Вовки батя — лоцман. Он уже достаточно погонял керченской селёдки и в Чёрном, и в Азовском морях, будучи рулевым на лоцманском катере. Мы неустанно налегали на штурвал то в одну, то в другую сторону при всяком минимальном движении картушки гирокомпаса. Константиныч высоко оценил познания Володи и щедро хвалил его за сметку. Иногда, впрочем, приговаривая: "легчей, легчей, Володимир". По окончании первого часа вахты нелепо прозвучала команда "сменить позиции". Мы, переступив, сместились по часовой стрелке. Теперь следующий курсант занял положение старшего рулевого. Каждый должен был попробовать себя в этой роли, поэтому за четыре часа вахты каждый по часу был в роли старшего рулевого.

Сменившись с вахты, мы прошли на камбуз. Там, уминая сахарные булочки и запивая сладким чаем, каждый из нас отметил, что громадина "Седова" неожиданно легко слушается руля. Нет непреодолимых сложностей в этой вахте. Нужна элементарная внимательность. Хотя, конечно, и тут будет не лишним особый талант или природный дар.

Первые вахты на руле заставили навсегда выкинуть из головы укоренившийся шаблон, что рулевой со штурвалом в руках управляет судном. На самом деле функция рулевых чисто техническая. Задача рулевого одна — держать указанный курс. Нет аналогии с шофёром, который кроме управления автомобилем следит за дорожной ситуацией, исполнением правил дорожного движения и маршрутом автомобиля. У рулевого на судне в руках штурвал, а перед глазами — азимутальный круг компаса. Забудь обо всём, в любую секунду твоей вахты будь на указанном румбе! А судном управляет капитан, штурман. Заступив на руль, отправляешься в свою усечённую реальность. Не важно, что происходит вокруг, какая погода, качка или штиль, открытое море или узкий проход. Задача рулевого — держать курс.
— Курс 316 градусов!
— Есть курс 316 градусов! — картушка вращается.
— На курсе 316!
— Так держать!
— Есть, так держать! — теперь цель — удерживать картушку в этом положении.

Так мы выходили из Рижского залива. Плавмаяк Ирбенский провожал нас изофазными проблесками. По информации капитана дальнего плавания Козловского В. Е. этот самый плавучий маяк в настоящее время продолжает свою службу, теперь в качестве музея в Калининграде.

Ещё стоя у стенки морвокзала в Риге, мы поднимались на мачты и расходились по реям: завязывали и развязывали риф-штерты, держащие паруса на реях в свёрнутом состоянии. Страховочный карабин пристёгивался к лееру, когда поднявшись мы занимали своё рабочее место на перте рея. Моё место, к примеру, было на левом ноке бом-брам-рея первого грота. Бежать далеко, зато парус невелик. Хотя каждый поработал со всеми парусами за время практики. Парусную тему я начал, конечно, потому что уже пришло время для первого парусного аврала.

Короткий-длинный звонок с повторением несколько раз. По судовой трансляции голосом: "Парусный аврал". Миг, и мы на палубе в строю. Замечательные мгновения тишины. Машина стоп. "Марсовые на ванты, паруса отдать!" — команда капитана Перевозчикова разрывает эту тишину. Начинается работа на палубе. По вантам с наветренного борта курсанты поднимаются. Их задача: сначала отдать тонкие сизалевые кончики сезнёвки и вывалить по команде паруса вперёд, чтоб те зависли на гитовых и горденях. Далее “Марсовые с рей долой!” — работы ведутся с палубы. Отдаются гитовы и гордени; шкоты и галсы, наоборот, набиваются. Верхний марса-рей и верхний брам-рей ползут вверх, растягивая соответствующие паруса. Относительно ветра реи разворачиваются брассовыми лебёдками. Поднятие косых парусов стакселей, на первом гроте их два, производится соответствующими фалами. По команде "фал пошёл, трави нирал”, мы, выстроившись ручейком, бегом проносим снасть по диагонали в противоположный угол палубы. Раксы (не путать с чиксами) жужжат, проносясь по стальному штагу — “косяк” расправляясь летит вверх. Таким же манером тянется марса-фал, который поднимает верхний марса-рей (более трёх тонн весит этот элемент рангоута). Фал марса-рея заведён через массивные трёхшкивные дубовые блоки. Бегом никак, впрягаемся шагом. Одновременно в ручеёк должно включиться максимальное количество курсантских сил. Боцман первого грота Михалыч приговаривал: “ходом, мальчики, ходом”. Фал упирается. Делаем: “иии-раз”. Слышится команда "окрысились!", нет, не с мостика. После полутора часов суматохи паруса на своих местах. Парусина мятая, отсыревшая. Ветерок не разделял нашего энтузиазма и эмоционального подъёма, связанного с первой постановкой парусов. Почти полный штиль. Мы плывём?
 
Многие стесняются слова “плывём”, часто даже морские люди. Между тем, и плавание, и ход — равноправные понятия и термины навигацкой науки. Первый измеряется в милях, второй — в узлах. Они завязаны крепко между собой временем, подобно тому, как завязана сила тока с напряжением через сопротивление проводника. Уж извините меня, господа мореманы, но я буду использовать слово “плавание” и все производные от него. Не знаю, к примеру, как назвать то состояние парусника, когда паруса и подняты, и поставлены, но штиль или что-то вроде того. Глядишь, какой-то парус вдруг и надуется. А обсервация показывает перемещение влекомого течением судна вбок и слегка назад. Не ход же это, хотя “на ходу”, ибо не стоим на якоре, не ошвартованы к берегу и не стоим на мели. Значит плывём.

Выглянуло балтийское солнышко, посвежело. Паруса подсохли, разгладились и окрепли. Подбрасопка. С галфвинда в бакштаг того же галса. По четыре крепыша на каждую брассовую лебёдку. И ещё по четыре им на смену. Эта лебёдка — интенсивный тренажёр, надо меняться. Галсовым и шкотовым не зевать! Результат на лицо: стоячая вода за бортом приобрела вид потока.

Этот поток впредь будет иметь для нас большое значение. Более того, его скорость имела прямую корреляцию с уровнем нашего эмоционального состояния. Я попытаюсь привести шкалу эмоций: стоячая вода — апатия, депрессия, грусть. До 10 узлов — оптимизм, заинтересованность, улыбки. Свыше — энтузиазм, веселье, эйфория. Кроме такого романтического подхода к воде, бегущей назад, можно выделить бытовой, утилитарный подход. Чтоб не стирать робы, тельняшки, многие из нас, привязав загрязнившийся предмет одежды, попросту выбрасывали его за борт. Проследив, как исправно брюки сами по себе прыгают по волнам, уходили. Через час-другой вытаскивали уже чистую вещь или обрывок верёвки. Треска брала наживку или воспитательный жест боцмана, который всегда с ножом — вот в чём вопрос!

Замок Гамлета, Кронборг, загадочный Эльсинор. Туман. Гудки тифоном. Мы следуем проливом Эресунн. Машина мерно стучит. Курсанты повисли на леерах левого борта. Ждём, всматриваемся в туман. Неясное очертание. Он? Может не он? Так и осталось загадкой!

Воды Датского королевства сделали ещё одну незабываемую зарубку на древе моей памяти. “Седов” ненадолго лёг в дрейф. К корме подошёл грузовой катер шипчандлера, который доставил на наш борт заказанный по радио скоропорт. На корме лежали аккуратные сетки с мытым картофелем, картонные коробки с молочкой, бананы и яблоки в аккуратной упаковке, была жвачка, бекон в прозрачных вакуумных пакетах (мясные прожилки на виду), копчёная колбаса, ящик спиртного “для представительских целей”... Всё это вызвало культурный шок и когнитивный сдвиг в наших головах. Посильнее вштырило, чем рюмка джина. Больше всего запомнился фруктовый йогурт в красочных стаканчиках. А было время, прилежно изучали материалы майского Пленума ЦК партии 1982 года. Если кто не помнит, на нём была провозглашена Продовольственная программа. А тут, мытая картошка!

Понятное дело, курсантов с кормы настоятельно удалили. Как бы чего не вышло. Впрочем, продукты надо переместить в продовольственную кладовую. Начпрод для этой цели попросил выделить четырёх курсантов. Больше не надо, ему за четырьмя-то не уследить. Я оказался в этой команде бездельников. Разделились на пары. Одна пара на палубе, другая в кладовой. Начпрод — рижанин, пройдоха, партийный. Он окинул взглядом нашу шатию и моментально, безошибочно определил пару, которая представляла для него наибольший риск. Это были я и Димон Будников. “За ними нужен глаз да глаз”, — подумал латыш. Вслух же произнёс: “Была бы щель, а клоп найдётся”. Поэтому мы катали квадратное и носили круглое под его неусыпным надзором на палубе. Вторая пара работала внизу в провизионке, они выпадали из зоны внимания начпрода. Ух, натрескались же они бананов! Но быстрая карма настигла их. До сих пор помнит мой товарищ из той пары, как они бегали в гальюн после того случая!

***
Пролив Каттегат тоже проходили на механическом ходу. Но только высунулись за Скаген, резко прозвучал сигнал парусного аврала. Воды Скагеррака пахли Северным морем, и этот запах сильно отличался от Балтийского. Двое вахтенных на мосту непрерывно замеряли скорость ветра. Чашки анемометра, насаженного на бамбуковое удилище, бешено крутились. Один запускал и останавливал анемометр, другой с секундомером давал старт.

— За какую веррёвочку дёрргать? — вопрошал тот, который повыше, — Ск;ки, ск;ки?

Догадались? Конечно, оранжевый капюшон скрывал Виталика Емельянова. Поменялись приборами. Результаты замеров сильно разняться. Который докладывать капитану?...

А наша братия уже на палубе. Построились по правому борту. Палубная команда первого грота здесь прямо перед мостиком, как на ладони. Тем не менее боцман отчеканил в жестяной рупор: “Первый грот построен!” Точно такие доклады уже прозвучали с фока и второго грота. Капитан уверенно отдаёт так быстро ставшие нам привычными команды.

В настоящем повествовании, кроме упомянутых “плавать” и “ходить”, не обойтись без других морских терминов. Их будет много. Однако я не ставлю своей целью описание и объяснение характеристик и особенностей парусника. Не замахиваюсь и на историческое исследование славного пути барка. Фокус моего повествования — это миг, когда парусник встретился с нами, курсантами, летом 1984 года. Меня интересуют впечатления, мысли, дух этой встречи. Потому, если какое слово станет непонятным, всё объяснит поисковик.

Ноковые в бессловесном докладе один за другим вытягивают руку. Это означает: сезни отданы. Команда капитана: “Паруса — отдать!” Хлюп! Особенно знатно хлюпнул грот, вылив изрядное количество дождевой воды на палубу. “Ну кто так укладывает паруса?” — резонный вопрос с мостика боцману Михалычу. Кому-то на палубе не повезло. Душ принял, а не разделся. Петруха (Саша Жданов из Николаева) выливает воду из сапога!

Ещё не все марсовые спустились, а шкотовые и галсовые старательно надраивали свои снасти. Гитовы и гордени распущены, каждый конец сам по себе травится, накинутый на соответствующий нагель. Пара человек, однако, контролировали этот процесс и, если что, помогали.

Фал брамселя заартачился. Обычно достаточно покорная снасть встала, и ни в какую. Верхний брамсель наверху бушует. Два десятка пар ног упёрты в палубу. Мощно, на выдохе: “Раз, и-раз” — уконтропупили. Та же история с брам-стень-стакселем. Парус бил то в одну, то в другую сторону.

Вахта на руле энергично вращала штурвал. Теперь понятно, что это за педаль торчит из палубы. Это тормоз. Он утихомиривает ожившие штуртросы. Волны, ударяясь в перо руля, дают о себе знать. Оказалось, лёгкая передача вращательного момента со штурвала на румпель имеет обратную связь. Минчанин Майзик однажды зазевался и пребольно получил штурвалом по челюсти. Да и не только он. Поэтому, читатель, при всём моём уважении, не висни на штурвале и не зевай — тормоза не помогут!

Бом-брамсели, кажись, не ставили. Без них корпус барка накренился и, напрягая фордуны, рванул вперёд. Витаха на мостике радостно поглядывал на двузначные показатели лага.

Тот североатлантический циклон, раскрутивший свою рулетку над Лабрадором, щедро поливал нас дождём и гонял галсами по Северному морю ещё несколько дней. Все эти дни парусные авралы следовали друг за другом. Днём и ночью. Приборки отошли на второй план. Даже обед, долженствовавший быть по распорядку, при необходимости уступал своё священное время.

Раз шторм, значит качка. Многие из нашей братии здесь, в Северном море, впервые столкнулись с морской болезнью. Как ни выйдешь на палубу, тут и там кто-то висит на леере, как бы изучает что-то внимательно. Нет, не там вдалеке, как обычно. Здесь, прямо рядом с бортом. Неужто русалка? И зелёные по замыслу Создателя ватервейсы поменяли свой цвет.

Полдник. Почему-то именно полдник наиболее правильно отражал специфику кухни УПС “Седов”. Нет, в самом деле, если я возьмусь описывать завтрак, обед или ужин, читателю сложно будет понять, где мы находимся. Обычная столовая на заводе, в учебном заведении, в больнице — где угодно. Позвольте именно полдник Вашему вниманию.

Грибок вытяжной вентиляции камбуза, выходящий на палубу недалеко от первого грота, источал запахи кухни и недвусмысленно извещал: на полдник будут оладьи. Такие жирные, кое-где пережаренные, разного размера, с похрустывающей на зубах корочкой. Обычно эти оладьи пользовались заслуженным вниманием курсантов. Но не в этот раз. За столами было много свободных мест. Тазик с оладьями, повинуясь закону гравитации, упёрся в специальный бортик с краю стола. Крен был изрядный, полный бейдевинд того требовал. За нашим столом восседал повеселевший Вовка Козловский и безраздельно доминировал. “Что за чёрт! Неужто сегодня голодная кутья; а он ест оладушки, оладушки скоромные! Что я в самом деле за дурак: стою тут и греха набираюсь?! Назад!” пронеслось в моей голове. Захотелось мне выбежать вон, перекрестившись! Но встряхнулся, отбросил предрассудки и твёрдым шагом проследовал внутрь. А ведь наверняка что-то подобное терзало разум наших товарищей, и уходили они второпях на рандеву с русалками.

Подсев к столу, рассмотрел я, что к оладушкам, в соответствии с меню, утверждённым капитаном, шла кадушка с повидлом. В прямом и переносном смысле: кроме фигурального “шла”, она буквально шла (а может плыла?), то есть попросту двигалась. Мысли мои и глаза невольно устремились на эти кушанья. “Посмотрим, — говорил я сам себе, — как будет есть Вовка оладушки. Хлебать, верно не захочет. Да и по седовской традиции оладушек сперва надобно тавотом намазать, иначе говоря, повидлом”. Только что я успел это подумать, Вова разинул рот, поглядел на оладушек…

Да, да казалось мне, что оладушки сами собой, обмазавшись тавотом летели в рот Володи Козловского, а он их усердно пережёвывал да, проглатывал. А чтоб ни говорили, будто я это всё придумал, постараюсь припомнить, кто там ещё был. Верно, за фоковым столом сидели силачи: Андрей Замотаев (попросту Зам) да Генка Палуцкас. У Гены было необычное прозвище — Гена, потому как имя его Гинтарас. Не просто так сидели ребята. Меж ними что-то вроде состязания наметилось: кто больше оладушков съест. Действие происходило в тишине, спонтанно, не договариваясь то есть заранее. Хотя они подмигивали друг другу. Но это, видать, было разрешено правилами.

***
Проснувшись каким-то утром по команде подъём с грустью осознали, что нынешней ночью парусного аврала не было. Крена не было. Какого, спрашивается, дьявола вчера мы ложились, перебросив подушку на сторону ног? Прозвучала обыденная команда “Палубу скатить и пролопатить”. Как, куда скатить палубу? Пролопатить? В самом деле? Академические словари бессильны в толковании этого слова. Для нас это означало, что тот задорный циклон, который несколько дней поливал палубу водами небесными и волновал воды морские, отвалил на восток. Теперь мы будем поливать палубу из шланга, драить её голяками. Опять поливать и выстраиваясь во фронт, гнать воду в ватервейсы специальными лопатками, то есть лопатить. А после тереть пастой ГОИ нактоуз, рынду, леера, “голову боцмана”, он же кнехт, и далее по списку. Железные по своей сути, литые кнехты “Седова” одеты в декоративные ермолки из медьсодержащего сплава.

Несколько меланхоличным предстало перед нами Норвежское море. Но на тот далёкий 1984 год оно представляло для барка “Седов” передовой рубеж в покорении полярных морей. Летом предыдущего 1983 года “Седов” достиг Фарерских островов и заходил в порт Торсхавн. Ещё годом ранее был рейс в район центральной восточной Атлантики с заходом в марокканский порт Танжер. И участие в регате The Cutty Sark Tall Ships Races - 92, в её этапе Лиссабон-Саутгемптон. Эту информацию мы знали от наших предшественников — курсантов более старших курсов. Наш рейс в Архару (специально привожу этот редкий топоним, потому как никогда ни ранее, ни после он мне не встречался) должен был быть наиболее высокоширотным для парусника на тот момент. Каждый день приносил рекорд восхождения к полюсу. Это я пишу, чтоб передать дух открытий, который витал между рей барка. Дух сопричастности к личности Георгия Яковлевича Седова и его делу.

Обязательно упомяну, что барк “Седов” всегда вызывал интерес со стороны  милитаризованных формирований капиталистических стран, в первую очередь натовцев. Это мы почувствовали сразу, покинув воды, контролируемые странами Варшавского договора. Часто в небольшом отдалении нас сопровождал корабль военно-морских сил ФРГ, Швеции или Норвегии. Военные вертолёты и самолёты время от времени проносились в волнующей близости от клотиков винджаммера. Орионы гулом своих пропеллеров нарушали тишину над морской гладью. Даже самолёт АВАКС с поганкой на фюзеляже однажды предстал нашему удивлённому взору. Будем думать, что виной тому была их тяга к прекрасному.

Светлое время суток сначала удлинялось, потом не прекращалось. По привязке к Лофотенам солнце светило круглый день. Маршрут нашего плавания проходил в значительном удалении от норвежских берегов, многократно далее 12 миль. Вероятно, чтоб радиолокационная станция “Наяда” обеспечивала надёжные обсервации на 64-мильной шкале, но не ближе.

Когда мы были в самой северной точке нашего путешествия — в точке экстремума, в той самой точке, когда производная функции равна нулю (по утверждению профессора Бориса Аркадьевича Вульфовича) — аккурат напротив Нордкапа, курсанты оккупировали правый борт парусника. Всегда изучавшие взглядом диковинные берега, мы были трижды внимательны и наблюдательны в тот день. Что-либо достойное упоминания на этих страницах не обнаружили. Однако Норвежское море всё-таки преподнесло нам сюрприз в виде встречи с дружной семейкой китов. По судовой трансляции голос вахтенного штурмана объявил, что с левого борта в удалении не более кабельтова можно наблюдать, как резвятся киты. Удивлённые и заинтригованные мы выскакивали на палубу и разглядывали серое полотно воды от борта до горизонта. В самом деле, на незначительном расстоянии от борта плавали морские гиганты. Они время от времени пускали столб пара, ныряли, а мы угадывали место, где они вынырнут в следующий раз. Кто-то наводил фотоаппарат “Смена” и щёлкал. Через несколько месяцев, проявив плёнку, недоумевал, что за странная экспозиция на кадре.

Время судовых работ было под завязку заполнено разноплановой деятельностью по приведению внешнего вида парусника к максимуму эстетического восприятия. Покраска корпуса, судовых надстроек, деталей рангоута велась перманентно. Околотив старую краску, зачистив железными щётками и обезжирив уайт-спиритом, приговорённый участок поверхности живописно замазывали суриком. Эта работа выявляла таланты среди нас. Кисть в руке способна разбудить и обнажить изобразительные дарования, но я имею в виду комический талант. Вспомнился творческий всплеск, который вызвала кисть в руке и стенка рубки у Виталика Емельянова. Вся окружающая обстановка, декорации напомнили корабельного художника Ипполита Матвеевича Воробьянинова (бывшего уездного предводителя дворянства). Как здорово Витаха умел изображать комичных персонажей из фильмов! Веселье и смех наш не описать. Да и работа тоже была сделана, сурик был щедро набросан на эту переборку. Манто из шанхайского барса Эллочки Щукиной выглядело “мрачно” в сравнении с этой стенкой, которая при обратном сравнении смотрелась “знаменито”. На заключительном этапе малярных работ всё должно было быть закатано в белую эмаль. Похожей процедуре подвергались также все деревянные детали и изделия парусника: сначала тотальная циклёвка, потом покрытие лаком.

Практические навыки, необходимые морякам, которые затруднительно освоить в учебных классах, мы постепенно и методично отрабатывали на борту барка. Боролись за живучесть, заводили пластырь, ставили цементный ящик, практиковались в изготовлении лёгости, метали выброску, плели шлюпочные кранцы, облачались в костюм химической защиты, играли тревоги по защите от оружия массового поражения и по оставлению судна, завязывали булинь одной рукой, сплесневали стальные концы и делали на них огоны. Солнце не сажали на горизонт, но секстан в руках держали, пеленговали разные объекты, учились использовать метеорологические приборы: недельный анероидный барограф, психрометрический гигрометр и тот самый анемометр чашечный.

***
А за бортом студёные воды Баренцева моря. К сожалению, моё повествование не может обойтись без знакомства с помполитом Нашениеком. В судовой роли он значился первым помощником капитана. Символично и гротескно, что этот субтильный латыш отвечал за дело воспитания коммунистической морали у членов экипажа. Специалистов этой национальности было совсем немного на борту. Типичная ситуация для судов ВРПО “Запрыба” в то время. Обязанности помполита в море минимальны: вывесить факсимильную бассейновую газету, организовать политинформацию, комсомольское, партийное собрание, просмотр кинофильма. В море он был незаметен, другое дело при заходе судна в порт.

Я любил показывать фильмы своим товарищам. 16-миллиметровая “Украина” была мне знакома. Заправив плёнку в лентопротяжный механизм и накрутив её конец на приёмную бобину, плавно поворачивал выключатель по часовой стрелке. Кинопроектор громко стрекотал. Я настраивал фокус. В общем-то всё — нехитрое волшебство. Сами фильмы меня мало интересовали. Так, поставив очередной шедевр рижской киностудии на латышском языке, “Purva bridejs” (Это был он), вышел из кинобудки. Курсанты потянулись вон из кинозала, мало кто мог досидеть до конца сеанса. К Баренцеву морю фильмы на русском языке закончились, остались на латышском.  Paldies Нашениеку, который заказывал ленты в фильмотеке.

На траверзе Кольского залива “Седов” оторвался от берегов. Родные скалы проплыли в значительном удалении. В сознании будущих капитанов формировалась пароходоцентрическая картина мира. Мы на борту неподвижны, в центре мироздания.
Вода, берега, скалы и города плывут, движутся, вращаются вокруг нас.

Наш путь лежал в Архангельск на празднование 400-летия города, которое выпадало на последнее воскресенье июня. Покраска корпуса шла полным ходом. Мы, стоя на беседках, без устали при помощи валиков, насаженных на длинные древки, наносили на борта белую эмаль. Работа шла очень споро. Вскоре парусник избавился от бурых пятен сурика и приобрёл свой традиционный белоснежно-элегантный вид. Как всегда, работа чередовалась с уборками и с практическими занятиями. Вспоминается тренировка на вёсельно-парусной шлюпке. В тетрадке к тому времени уже был нарисован ял с пронумерованными бугелем и слаблинем, флюгаркой и кренгельсами. Всего не меньше пятидесяти наименований. Вроде по этой теме даже зачёт был. В Тюва-Губе мы практиковались в гребле на ялах, но никогда не ходили на шлюпке под парусом.

И вот выдалась возможность. УПС “Седов” в дрейфе в водах Белого моря, беседки с энергичными малярами свешивались по бортам. Я попал в команду, которой предстоит выполнить следующие упражнения со шлюпкой: спуск шлюпки на воду, отход от борта барка на вёслах, постановка паруса и отработка приёмов маневрирования под парусом. Далее, следующая группа курсантов принимала у нас эстафету. Ялик на борту “Седова” был один, остальные — штатные спасательные шлюпки. Мы, шестеро курсантов под руководством старшего матроса Михайлова, бодро приступили к спуску шлюпки. Немного приподняв её на талях, стали разворачивать архаичные поворотные шлюпбалки в направлении за борт. При этом сама шлюпка за борт никак не выходила. Разворачиваем носовую шлюпбалку, нос шлюпки выглядывает наружу, корма упирается в кормовую шлюпбалку. Пробуем в обратном порядке — та же история. Ребус какой-то.

Слышу, Константиныч негромко, как бы сам с собой, рассуждает: “А вот если мы возьмём да гротом её выдернем”. Стало интересно, придвинулся поближе, слушаю. Константиныч уже уверенно толкует. Берём грота-рей, брасопим, чтоб его нок был над шлюпкой, топенантами наклоняем к горизонту, вяжем к нему шлюпку. Так топенантами и брасами, используя рей в качестве грузового крана, выносим шлюпку за борт и опускаем на водную гладь. Это, конечно, в двух словах, у Константиныча было всё значительно интереснее. Фантастика? Шутка? Но смелость мысли, и продуманность восхищала. А почему бы и нет? Так, воодушевившись рассказом Константиныча, с новыми силами возвратились к шлюпке и выпихнули её за борт. Далее, уже как по маслу, спустили на воду, отсоединили шлюп-тали, загрузились в неё по очереди, используя шторм-трап. Ну и по плану тренировки… Вне всякого сомнения, старшим в том ялике с нами был кто-то из офицерского состава. Но запомнился Александр Константинович Михайлов: бывал он в ударе!

Яркое впечатление оставил парусный аврал перед самым заходом в Архангельск. Это мероприятие снималось на киноленту. С катера на борт поднялся кинооператор. День как раз выдался ветреным. Мы, курсанты, облачились в новые непромокаемые костюмы иностранного производства. Эти костюмы, лёгкие, удобные, ярко-красного цвета, нам выдали накануне. Короткий-длинный сигнал судовым звонком — буква “А” азбукой Морзе. Быстрое построение на палубе. Стремительный подъём: ноги на балясины, руками за ванты. Марсовая площадка, салинговая, бом-брам-рей. Оглушительный звук двигателя вертолёта, зависшего, как казалось, на расстоянии вытянутой руки. На борту вертолёта ещё один кинооператор. Далее по отлаженной схеме дружная работа со снастями. Размеренный шаг барка переходит в резвый аллюр. Двинская губа обладает сравнительно небольшой акваторией. Которой хватало барку “Седов” только для спринтерских дистанций, поэтому парусный аврал продолжается — поворот оверштаг. Рукоятку брассовой лебёдки на троих. Короткая пробежка другим галсом. И снова вверх. Паруса с рей долой. Тщательно свернули бом-брамсель, притянули парус тугими рифовыми узлами, кончики под штерты. Спустились на этаж ниже, надо помочь товарищам, которые укладывают марсель и грот. Площадь нижних парусов ведь значительно больше, а, следовательно, и хлопот с ними больше. Вот и закончился парусный аврал. Как раз время полдника. Жаль, не удалось после увидеть отснятый киноматериал. Неужто я всё испортил, помахав рукой кинооператору в вертолёте?

***
Так, в ежедневных хлопотах, незаметно близился кульминационный момент нашей практики. День нашего захода на юбилей Архангельска. Решено было при следовании по Северной Двине опробовать построение курсантов на реях. Да, этот традиционный нынче элемент парусных регат и фестивалей тоже когда-то был новеллой. Форма построения представляла собой пирамиду. На бом-брам-рее четыре курсанта, на верхнем брамселе — шесть, на верхнем марселе — восемь, на фоке — десять. Так первые три мачты. Как было на бизани, не вспомню. Стояли не на пертах, а на парусине сложенных на реях парусов. Поэтому за спиной был заранее натянут страховочный канат, за который следовало держаться, а кто мог дотянуться, мог схватиться за топенант. Заранее было оговорено, по сигналу судового тифона “все вдруг” машут рукой. Сам тифон закреплён в районе салинга на фок-мачте. Наверняка, у фоковых память хранит более яркие впечатления от звука этого судового гудка.

Дальнейшие события: швартовка учебного судна “Седов” на Красной пристани, недалеко от свеже отремонтированной шхуны “Запад”, торжественные мероприятия по случаю празднования 400-летнего юбилея города, выступления артистов и т.д. и т.п. в моём переложении не представляют никакой уникальности. Зрителями, без всякого преувеличения, было всё население Архангельска. Потому упускаю их.

Увольнение в город (использую единственное число) запомнилось не самим собой, но подготовкой к этому мероприятию. Списки групп вывешивались заранее помполитом Нашениеком. Мне посчастливилось один раз найти свою фамилию в этих списках. На белую фланку нашивали круглую эмблему “Седова”, отпаривали утюгом форменные брюки, на фуражки натягивали белые чехлы. Потом построение на палубе для осмотра внешнего вида перед увольнением. Косноязычный инструктаж Нашениека с длинным перечислением, чего делать нельзя. В конце обязательная процедура подтягивания носков. Как это делать, помполит показывал самолично. Он ставил на баночку свою ногу в чёрных сандалиях и высоко натягивал эластичный чёрный носок. Честно признаюсь, у меня этот жест не удавалось выполнить столь помпезно. Форменные хромовые ботинки скрывали большую часть мешковатого хлопчатобумажного носка, который не тянулся так, как эластичный.

Дни открытых дверей позволяли подняться на борт любому желающему. Мы проводили экскурсии по палубам парусника, рассказывали о парусном вооружении, об истории барка. После такой экскурсии ко мне подошёл пожилой архангелогородец. Познакомились. Оказалось, что этот мужчина, двадцатью годами ранее был курсантом на “Седове”. Он пришёл к нам подготовившись, с фотографиями тех лет. Рассказывал о себе, своих друзьях. О той своей парусной практике и о том, как впоследствии сложилась жизнь. Мы прошли на ют и вместе наблюдали мерное течение Двинских вод. Будет это банальностью или нет, но аналогия с безвозвратным течением времени напрашивается сама собой. Мне думалось о диссонансе, в который вступали мои мысли, нацеленные вперёд, с его воспоминаниями, обращёнными назад. Мысль о различиях между поколениями возникает у меня и сейчас.

Воспоминания о днях открытых дверей, или открытого трапа, требуют ввести в повествование фигуру ещё одного нашего воспитателя — Мозгового. Синекура Мозгового прикрывалась важной должностью помощника капитана по учёбе. Возникнув перед нами ненадолго вначале рейса, он отобрал 30 курсантов, которым предстояло стать экскурсоводами. Вручил листок с текстом экскурсии по "Крузенштерну". Поручил написать что-то схожее применительно к "Седову". Исчез, погрязнув в важных помпоучских делах.

У Остапа Бендера в конторе "Рога и копыта" был превосходный дырокол. У Мозгового, для той же самой цели был "Парус мира". Этот кусок парусины со словами "Sail of Peace" (or pretty the same), был установлен рядом с трапом на Красной пристани. Трудящиеся Архангельска оставляли на нём свои подписи "за антиимпериалистическую солидарность, мир и дружбу". Помпоуч организовывал эту акцию. Никому было невдомёк, что года не пройдёт, и придёт благовест Михаил со своим "новым мышлением". Суть мышления Горбачёва будет в плодотворном сотрудничестве с нашими западными друзьями, отнюдь не в противостоянии. Потому разрядка, разоружение и т.п. Мозговой свернёт "Парус мира" в трубочку и засунет его в свою... кладовку.

Во время нашей недолгой стоянки в Архангельске борт парусника посетила актриса Александра Яковлева. К тому времени она была известна своими ролями в десятке фильмов, первый из которых, наверно, “Экипаж”. Её героини в кино — спортсменки, комсомолки, просто красавицы. С фотографий в журналах она смотрелась ошеломляющей пышноволосой блондинкой. Мы её увидели с короткой стрижкой, возможно, это был типаж её героини в фильме “Танцплощадка”, который выйдет на экраны чуть позже. Конечно, вживую она была, без преувеличения, просто  сногсшибательна! Визит актрисы начался с осмотра барка. Двух экскурсоводов вызвали на палубу. Помпоуч Мозговой в строгом приказном порядке поручил им провести экскурсию для Александры Евгеньевны и её спутника и через столько-то минут проводить актрису в актовый зал. Будет встреча с курсантами.

— Игорь…, Женя..., — представились мы.

— Саша, — также просто представилась она в ответ.

— Александра, — многозначительно уточнил её спутник.

Наша экскурсия началась. Мы легонько крутанули колесо штурвала, актриса азартно попробовала тоже. “Рында... 1921 год... Магдалена Виннен”.

“Грот... до клотика 63,5 метра”. Восхищённый, но со смешинкой вопрос Тамары из к/ф "Экипаж" — самой красивой стюардессы СССР:

— Не страшно?

Наш бравый ответ знаете наперёд.

— Осторожно трап!, — со шкафута протягиваем руки, чтоб помочь. Алёнушка из "Чародеев" не против. “1945 год, по репарации... 4192 квадратных метров парусов.” Трап со шкафута на бак. Галантные жесты с нашей стороны, и Диана Литл, звезда кабаре с бульвара Капуцинов, опять с удовольствием вкладывает свои ручки в наши протянутые руки. "Якорь адмиралтейского типа, весит три тонны..."

Судовой колокол. Вахтенный, отбивающий склянки, с немым вопросом на его ошалелом лице: "Это наяву или во сне?" Невинное желание актрисы, с искоркой смеха в её глазах:

— А можно ударить в колокол?

— Вам, конечно можно, — вахтенный не смог отказать красавице.

Время истекает. Переглядываюсь с Игорем — надо проводить нашу спутницу в актовый зал.

Красота и обаяние кинодивы мгновенно наэлектризовали зал — все были очарованы ею. После недолгого выступления актрисы, на сцену вышли наши музыканты: Андрей, Станислав, Геннадий, Валерий и Артур. Звучали хиты того времени: “Шторм, волна за волной”, “Чудо-остров”.

Cm G# H Шторм - волна за волной Cm G# G Стон и паруса вой Fm G Но! Приказ есть дойти Fm G Нет другого пути
Было непродолжительное время прямого непосредственного общения Александры Яковлевой с нашей курсантской компанией. Мы вокруг актрисы. "С чего начать?" — вопрос непростой как с нашей, так и с её стороны. Заминка. Вдруг кто-то представился, типа "Я Вася из Бердянска". Все засмеялись, и возникла, как бы, игра. Один за другим курсанты стали выкрикивать: "Я из Волгограда", "А я из Оренбурга", "Я из Харькова". Александра реагировала экспрессивно. Вставляла замечания: "С Волги", "Знаю, знаю", "Была там".

Я попытался тоже включиться в эту игру. Но постоянно кто-нибудь опережал меня. Такое явление часто наблюдалось в курсантской среде. (Прошло почти сорок лет, а ситуация на наших встречах всё та же.) Актриса заметила это и, наконец, не выдержав, сама спросила меня: "Откуда ты?" Я обратил внимание, что чем более отдалённый и неизвестный населённый пункт звучал, тем более бурная реакция была у нашей гостьи. В голове был ответ: "Я с Нахапетовки, шо пид Житомиром!" Но струсил, и обыкновенно сказал, что из Москвы. А Александра засмеялась и сказала: "Я думала, в столице живут более бойкие ребята!".

Курсанты прибывали, толпились. Мы, находящиеся рядом, оберегали гостью от случайных толчков. Однако, случалось так, что сами в толчее прикасались к актрисе. Такой случай с моей стороны сопровождался виноватым взглядом в её глаза. Вдруг неожиданно Александра доверительно призналась, что накануне был её день рождения. Со всех сторон посыпались поздравления.

Однако гостья уже давно хотела уходить. Но возникла новая идея — взять у актрисы автограф. Подходили с открытками и просили подписать на память. Александра подписывала. Мне её автограф был ни к чему. Всё и так в моей памяти. О чём и свидетельствует, излишне детальное, настоящее описание.

***
Архангельск мы покидали в первых числах июля. Опять наша система мироздания получила импульс к вращению. Теперь уже в обратную сторону. Двинулась назад высотная доминанта на набережной, остров Соломбала поплыл вдоль правого борта. Вскоре только воды Белого моря окружали парусник. Нам предстоял путь от Северной Двины до её западной сестры. Но ещё нам предстоял неведомый и волнующий заход в Копенгаген, подготовка к которому началась заранее. Увеличилось количество политинформаций. “Хопенхаген — город контрастов”, — услышали мы известный афоризм из “Брильянтовой руки” в исполнении Нашениека.

Однажды кто-то из курсантов возмутился произволом в составлении списков увольняющихся в Архангельске. В самом деле, “идёшь в увал с совершенно незнакомыми людьми!” Помполит выслушал и неожиданно согласился. Он предложил нам заранее написать списки увольняемых на берег в Копенгагене. Мы расположились за столом, пристёгнутым цепочкой к полу в центре кубрика. И, необстрелянные, с жаром готовили такие списки из пяти фамилий. Потом эти списки отдали Нашениеку. Излишним будет написать, что впоследствии он никого не поставил в группу так, как мы просили?

Каждый день плавания приносил разные эмоции. Обратный путь проходил подобно пути туда, только теперь мы двигались вдоль побережья Скандинавии на юг, а Гольфстрим коварно воровал несколько миль нашего плавания ежедневно. Кто-то из нас обратил своё внимание на норвежского китобоя. К его правому борту “просвещённые” европейцы подтянули растерзанную тушу кита. Настоящий Моби Дик. Кровавый след простирался на несколько кабельтов. Так или иначе, это воспоминание тоже упало в копилку эмоций и там нашло своё место.

Поднят красно-белый флаг “Hotel”, что означает “у меня на борту лоцман”. УПС “Седов” заходил и швартовался в порту Копенгагена при помощи двух маленьких, аккуратненьких, юрких буксиров. Удивительно, что порт, специализированное предприятие, представлял собой общественное пространство Копенгагена. Это означало, что любой гражданин мог свободно подойти к борту “Седова”. Обширная площадка на берегу вмиг стала местом общего праздника или фестиваля горожан. Этот фестиваль, конечно, имел морскую направленность. Люди приезжали на собственных автомобилях сюда семьями или компаниями и окунались в атмосферу торжества. Был раскинут шатёр с баром, была сцена, на которой выступали артисты. Торговали сувенирами. На “Седове” было установлено время открытых дверей. Задолго до начала этого времени формировалась длинная очередь из желающих подняться на борт. Огромное количество людей проходило по трапам и палубам барка “Седов”. Они фотографировались с нами на фоне снастей, мачт, рядом со штурвалом. Мы чувствовали, что та система мироздания, о которой я уже писал, когда мы в центре — единственно правильная.

Борт “Седова” в частном порядке посетил художник Бидструп. Он подошёл к трапу и долго не подымался, изучая информационный стенд, оформленный на куске парусины. День клонился к вечеру, время открытых дверей закончилось. Его ссутуленная фигура выражала нерешительность или раздумие. Однако его ждали. Информация о его визите была известна заранее. Осталась фотография, на которой курсант Шура Алейнер подаёт журнал для отзывов гостей барка Херлуфу Бидструпу, чтоб тот сделал там памятную надпись.

Сейчас ловлю себя на мысли: было бы хорошо, если бы моё повествование воспринималось читателем в жанре иронических рисунков, карикатур и комиксов Бидструпа. И обязательно вызывало бы улыбку.

Был день увольнения на берег. В памяти размыта наша прогулка по городу. Зато ярко: педантичная организация, исполнение требований надуманных инструкций, которых я никогда не видел, но инструктаж по которым подписал, атмосфера недоверия и подозрений. Группы убывающих в город спускались по трапу на берег. Быстрыми шагами пересекали бурлящую фестивалем площадь, уже изученную вдоль и поперёк визуально с борта судна. Там за поворотом был неведомый мир: сказочная русалочка расположилась на валуне у берега моря, разноцветные фасады средневековых домиков выстроились вдоль канала, пряничные ворота парка развлечений Тиволи, динамичный современный европейский город…

Учебный барк “Седов” вновь в пути, режет форштевнем балтийские воды.

Наше плавание под парусами близилось к своему завершению. Мне кажется важным не упустить факт того, что от преподавательского состава мореходки вместе с нами, курсантами, на борту “Седова” был молодой преподаватель, аспирант МВИМУ Соловьёв Андрей Аркадьевич. Примечательно, что все эти годы он трудился в стенах мореходки, учил курсантов, позже студентов. Как говорит нынешний директор института “Морская академия” Мурманского государственного технологического университета Сергей Дмитриевич Березенко, он и сейчас в строю. А наш сокурсник Серёжа Березенко был в том рейсе на втором гроте, если мне не изменяет память. Я от всего сердца желаю этим людям плодотворных усилий на ниве педагогики.

Мыс Колка идеальным острым углом вонзается в Рижский залив.
— Курс 136 градусов!
— Есть, курс 136!

Перезвон склянок между рындой и судовым колоколом. Следующим утром: Даугава, швартовка на морском вокзале Риги. И ставшее традиционным, а потом, по прошествии лет, легендарным: “Здгравствуй, Ррига! Я вегрнулся!” из уст всеобщего любимца Емельянова Виталия.

***
Совершенно невозможно упустить историю написания этого рассказа. Первым читателем, критиком и где-то соавтором стал Владимир Козловский. Посредством Вотсапа мы находились на связи и снова вместе переживали подробностии того похода. Он — капитан на балкере-шестидесятитысячнике “Oslo Eagle”. Я — на даче в Подмосковье. Володя, прочитав очередной эпизод, подбадривал: “...вот прям в атмосферу окунулся… Спасибо, Жека!!! И это… аппетит приходит во время еды!!! Не ленись, брат, давай ещё!!!”

Тем временем, его балкер миновал Суэцкий канал, Сингапур. Длительная погрузка с барж у побережья Вьетнама. Володя присылает волшебные виды, окружающие его — скалы, поросшие зеленью, встают прямо из морских вод.

Володя пишет и пишет мне, вспоминая особо запомнившиеся ему моменты той жизни. Ассонансами мне представляются и его, и мои воспоминания о “Седове”. Удивительным образом те и другие воспоминания входят в резонанс друг с другом и усилившись находят свои словесные воплощения. “Это я тебе мысли накидываю, провоцирую на воспоминания!”, — пишет он мне.

Я стараюсь не упустить даже мелочь из наших воспоминаний. Вплетаю эпизод за эпизодом в канву рассказа. В кинематографе после премьеры иногда используют приём: показывают нарезку из отснятого, но не вошедшего в фильм. Ниже с той же целью приведу фрагмент нашей переписки.

...вспоминаю процедуру увольнения. Стол на палубе. Ставишь сумку для осмотра Нашениеком. Комиссия пару человек партийных тут же… Стоит это описывать? 11:47

Да… я помню, что все с пакетами возвращались… пакеты к осмотру, американские флаги на джинсах монтана срезать. Я купил супер-перрис… без флагов… вельветы… красивыеее!!! 11:49

У меня тоже были вельветы. 11:50

Вкратце — можно. Не лень же было. Потом даже собрание комсомольское было, кого-то чихвостили за флаг. 11:50

Наши партийные могут обидеться. 11:50

Ты же правду пишешь. Ну, уж процедура возврата с увала, с записью в журнал и предоставлением пакетов к осмотру — точно! 11:52

Противная тема, но именно это осталось в памяти. 11:53

И инструктаж перед увалом! Мы — на переднем фронте идеологической борьбы, а если что — закроем визу… хе хе 11:54

Под подпись... 11:55

И методичка: Правила поведения советского моряка за границей. 11:56

Хреново, что по большому счёту, кроме этого и писать нечего.
А об этом — нет желания. 11:59

Витю Мельникова блоком гитова на верхнем брамселе… уже отстёгнутого, когда штормило… за шкварник — и к рею… он уже практически у мачты был. 12:03

По морде, разумеется... 12:04

Спасибо, вспоминается. 12:04

Жека, а МОП??? Это ж целая глава… и душ, по колено, из-за забитых шпигатов 12:07

Это надо, чтоб “18+” было. 12:08

Ладно, Вов, ещё подумаю. 12:32

Нашу б переписку вставить… 12:33

Ну, ты как нить обыграть можешь, дескать, по прошествии 40 лет… находясь в разных концах земли… 12:34

Я о том же... 12:35

Я за любой кипеж, кроме голодовки! 12:35

Ты после Вьетнама куда? 12:36

Гонконг бункероваться и, через открытый космос, в Сальвадор. 12:36

Будь на стрёме, как мы говорили. 12:38

Всегда на стрёме!!! 12:38

Всё, конец связи. Пока. 12:39

Приведённый фрагмент переписки был задокументирован мной лично. Прошу приобщить его, как вещдок к написанному мною рассказу. 

21 августа 2021 года.