3. Не проси обратного

Мы жили на одной улице. Наискосок. Перебежать дорогу и все. Мы вместе. Я и подруга раннего детства. Тоже Галька. Ровесница. Черноглазая, черноволосая, как жучок, и глаза пуговки.
Дружили мы хорошо и долго. Потерялись уже во взрослом возрасте, она переезжала с места на место, то Казахстан, то Украина. Переписка как-то иссякла, оборвалась, потерялись адреса, хотя я не оставляю надежды найти свою давнюю подругу.
А тогда, пятилетние, мы были не разлей вода. Целыми днями вместе, и проказы общие на двоих. Как-то натерли губы красным горьким перцем в надежде, что они станут такими красивыми, как у Галькиной тети Веры. Не помогало никакое смывание. Операция была проделана тайно, и признаться взрослым мы не смели, неотложную помощь оказывали себе сами. Горели не только губы, но и я зык, первым делом, когда начало жечь, мы, конечно, облизали губы. Разинув рты, мы, две пятилетние дурочки, носились по улице, остужая огонь.
Галькин отец, Валентин Горбунов, воевал и погиб в сорок четвертом. И тетя Надя, милая красавица, с двумя дочерьми (была еще старшая - Лиля) поселилась к своим родителям, Ивану и Марии Щепко. Галькина бабушка стала и моей на всю жизнь. Бабуся. Мы звали ее только так.
Жили они в избушке, ушедшей глубоко в землю, так, что входить нужно было, опускаясь вниз. Маленькие оконца на уровне земли, низкие потолки, хотя внутри было достаточно просторно, всей и мебели-то – две кровати да стол.
Дед Щепко, мастер на все руки, в первую очередь славился по плотницкому делу. Но только в пятьдесят втором году они отважатся на скудные средства начать строить новый насыпной дом на той же усадьбе, на углу огорода. А старая избушка стоит до сих пор.
Непрочность человеческой жизни и ее конечность на земле рано открылись нам, детям войны. Бесконечные похоронки, материнские и вдовьи слезы. Да и в тылу люди мерли, как мухи. Мы с подругой побывали на всех похоронах в нашем околотке. Не понимая, в чем причина, мы чувствовали себя желанными гостями на всех поминках. Нам первым давали по блину и кормили незамысловатым поминальным угощением военных лет. По христианской традиции люди верили, что ребенок на похоронах – это ангел, молящийся об усопшем. А нам было страшно, интересно и вкусно.
Разговаривали две старухи (нам тогда все люди старше сорока казались старыми), а я услышала и впитала, как губка. Себе и Гальке на беду, на горе. Страшную тайну. Что будто бы, если хочешь, чтобы что-то было или не было, нужно просить обратного. Древнее языческое поверье достигло моих ушей и стало навязчивой идеей. Нужно обмануть судьбу или кого-то, кто ею управляет. Судьба не дает того, чего ты ждешь. Наври, скажи, ах, мне этого вовсе и не надо, я хочу совсем другого, того, чего на самом деле не хочу. Такая игра с судьбой. Не доводят игры до добра. Если бы это знать тогда.
Я поделилась тайной с Галькой. По пустякам обманывать не хотелось. Больше всего на свете мы боялись потерять наших мам. Мы уже на стольких похоронах побывали, а вдруг и наши мамы… Этого допустить было нельзя. Моя мама часто болела, и мне снились страшные сны. Один из них я запомнила на всю жизнь. Бескрайнее поле, дорога убегает в далекую даль, за горизонт. На дороге я и мама, и больше никого. Странный сумеречный свет, солнца нет, хотя на небе ни облачка. Мама разжимает мои судорожно сжатые пальцы, освобождает свою руку и уходит, оглядываясь, жестом запрещая мне следовать за ней. Да я и шагнуть не смею, просто умираю от горя, видя, как она бросает меня одну.
Горькая обида на маму не оставляла меня несколько дней, перевешивая радость того, что она, реальная, здесь, со мной. Прижимаясь к ней, я понимала временность этих прикосновений, ведь могла же она оставить меня там, во сне. Это было непосильно для детского сердца. И я облекла свой страх в жестокую формулу: пусть умрет моя мама, хоть бы мама умерла. И научила этому Гальку. Теплым июльским днем после обильного долгожданного дождя мы топали по лужам и целый день заклинали:
- Пусть умрет моя мама, пусть умрет моя мама, - счастливо уверенные, что теперь-то уж точно они никогда не умрут.
А через два дня умерла тридцатилетняя красавица, вдова Валентина Горбунова, Надежда, мама моей подруги. Она работала бухгалтером и поехала на поезде в Омск с отчетом. Дорогой открылось легочное кровотечение из каверны в легком, о которой она и не подозревала. Кровотечение было столь массивным, что на станцииее сняли с поезда уже мертвую.
Маленьким детским сердцем я поняла всю тяжесть вины, свалившейся на меня. Это я беду наколдовала. Значит, нас услышали и все исполнили, но не наоборот. А так, как мы просили. Бедная Галька, он тоже считала, что убила свою маму.
А моя? Что же я наделала, и как с этим жить, ожидая, что не сегодня, завтра… Как я, хоронясь то в огороде, то под навесом, рыдая от отчаянья, раскаянно просила сохранить, оставить мою маму…
На похоронах тети Нади я пряталась по углам, стараясь не попадаться на глаза ни бабусе, ни Лиле, ни Гальке. Хотя никто не знал о нашей страшной тайне. Галька смотрела на меня угрюмо непрощающе, но я все-таки подошла к тете Наде.
Она лежала в светлом платье с восковым венчиком на лбу. По высокому бледному холодному лбу ползла букашка. К этому мраморному лбу я и припала горящими губами с безысходно виноватым сердцем. Запах. Сладкий, навязчивый, неуместный запах дешевого одеколона. Я от него задохнулась. Долгие годы он будет преследовать меня, неожиданно возникая в каком-нибудь людном месте. И сразу же перед глазами тетя Надя, светлая холодная, и мошка на лбу.
Что-то давно не являлся мне этот запах, неужели тает чувство вины?
Наше с Галькой отдаление, возникшее после смерти тети Нади, прошло через несколько дней. Общая вина соединила нас еще прочнее. Теперь моя подруга была круглая сирота. Мы никогда не ссорились, но однажды подрались. Жестоко, не по детски. Смерть тети Нади все еще стояла между нами. Папа, возвращаясь с работы, застал нас вцепившимися друг другу в волосы мертвой хваткой. Наказание оказалось выше наших сил. Не играть вместе до вечера.
Папа еще обедал, а мы обе уже стояли перед ним с повинными головами, с обещанием больше никогда…
Мы не дрались больше, да и не ссорились, иногда отдалялись друг от друга, а потом сближались. И никогда, никогда больше не просили того, чего не желали…