Тишина

Муж жене что-то сказал. Она переспросила. Боже, как он на нее поднялся: «Ты что, старухой стала? Со слухом плохо? Или уши не мыла? Вроде всегда чистоплотной была».
Она от ужаса на диван присела. Продолжил: «Внимательна будь к тому, кто рядом. Я рядом. Значит, ко мне».  До слез довел.
Поехал к дочери. В троллейбусе упал на свободное место. Доехали до остановки. Дама, что сидела у окна, попросила пропустить ее к выходу.  Мужчина, конечно, поднялся. Но бросил ей, причем ядовито: «Видела, что я сажусь. Почему не сказала, что выходишь? Надо было меня пустить к окну. Это откуда такая бестолковщина»?
Дама испуганной птицей выскользнула на улицу. Связываться с ним побоялась. А он еще долго ругался, обращаясь к старушке напротив. Но она хлопала глазками и ничего не отвечала. А ему так нужна была поддержка! Сказала бы бабулечка, что да, обмельчали нынче люди. Ровно как обезьяны.  Ничего не понимают. Конечно, женщина могла бы догадаться, что придется мужчину поднять на ноги на остановке! Правы вы, мужчина, правы. Я и сама это вижу.
Идет по улице. Заглянул по дороге в овощной магазин. Хотел купить внучке яблоки и мандарины. Цены оказались запредельными, как ему показалось. Подозвал продавца и задал первый вопрос. Мол, фрукты когда выращены были, в этом году или при Никите Хрущеве? Последовал второй вопрос: а такие высокие цены на товар кто установил? Губернатор? Мэр? Кто установил?
Расшумелся! Кричал, что у них нет совести. Затем оголил руку до локтя и требовал, чтобы они все тут – с места не сходя – жизнь  его выпили. Потому что привыкли – вместо чая чужие соки сосать.
Из магазина ушел  из-за охраны.
Дочь с минуту не открывала дверь. Отскочила, когда он через порог перешагнул. Как не отскочить?  Папа дорогой ругался, будто она до двери десять километров пешком шла. На ответ, что была занята, он ехидно тут же вставил: «Чем это ты в такое время занята? Интересно мне бы узнать».
Внучке было указано, что три книжки на столе лежат без движения вторую неделю. И начал метать молнии. Что она, внучка, тупеет без чтения. А мозги у нее высохнут. Она забудет человеческую речь и будет жить во дворе – на дереве.
Девочка серьезно на него посмотрела. И печально сказала: «Ты сейчас очень на старичка похож. На злого старичка».
Надо же! На старичка! Старею, что ли? Защемило внутри. Сердечко заболело. Мелькнуло в голове: слава Богу, живу еще. Чего не хватает? На старичка! Надо же!
Дочь с внучкой напряженно себя держали. Слово боялись сказать.  Еще сильнее что-то заболело – внутри. Углем зажгло. Сказал, что ему плохо.
Дочь за каплями побежала, внучка на диван уложила. Подушку под голову сунула. И такими глазками посмотрела!  Не выдержал взгляда – и заплакал, не стесняясь. Лежит, как маленький мальчик, мамой наказанный.  Наверное, ему мама что-то не купила. А слезки катятся и катятся.
Дочь рукой голову его приподняла, кружку с каплями – ко рту.
 Отпустило. Полежал и незаметно уснул.  Кругом тихо было:  никто не шумел.
Проснулся. В комнате никого. Полумрак стоит. Тишина. Прислушался – на кухне голоса. Тихонечко заглянул: его девочки дружно пельмешки лепят. Голова к голове. И милые-милые ручки мелькают.
Обе, как по команде, головушки повернули: «Лучше тебе? Правда, лучше»?
По лицу все поняли. И улыбнулись. И он им улыбнулся.