Когда не знали Окея

          Старик убрал назём в стайке, положив сено скоту, плотно закрыл двери, для надёжности подперев колом, чтобы не выстудило. На улице мело, дул сиверко, мороз крепчал. Войдя в избу, снял уличные пимы.
- Хиус во дворе,- громко сказал он, разматывая онучи.
Умывшись из чугунного рукомойника, надел домашние катанки и заглянул в куть, вкусно пахло рыбой. Это старуха готовила ерундопель. Стоял лёгкий полумрак, по стенам гуляли тени, в свете керосиновой лампы.

          Пройдя в горницу, достал жирандоль и зажёг свечи, тёплый уют окутал комнату. Погревшись возле русской печи, подошёл к окошку, утеплённому второй рамой, посмотрел в него, было не видно ни зги. Мороз разрисовал стёкла плотным белым узором. Старик любил свой дом потому, что с женой повезло, была ряхой, не хухря какая-то. В молодости – первая красавица в селе! Уста, ланиты, как калиновый куст! Опять же блюла себя, была вежей.

Ещё к Покрову, она дресвой выскоблила пол, белевший меж половиков, вытканных ею. Ничего не фуряет, всё у неё идёт в дело. Скопила денег и купила в лавке новую скатерть из китайской камки. Иногда сам подходил к столешнице и разглядывал чудный рисунок на шёлковой ткани. Кровать тоже всегда нарядная: покрывало из аксалита, а околодник сама вязала. Хотя они, по местным меркам жили небогато, с ними охотно ведались богатые односельчане, уважали за порядок в избе и на подворье.
- Однако зима расфуфырилась нончи, сивер лютует, тын ломает,- вслух произнёс он.

          Жена позвала его вечерять.
- Слышишь, как сиверко базлает, громче нашего козлодёра в церкви?
- Окстись, какой бы не был голос у дьяка, главное, что его Господь слышит,- урезонила старуха.
- Ладно, не фуфырься,- примирительно сказал муж, скажи лучше, зачем к тебе Нюрка приходила давеча?
- Бузу просить, у них закончилась. Корове лизать нечего, она копызырится, да новости деревенские забубенила. Достала из загнетки чугунок со штями с квашеной капустой.
- Ешь касатик,- подала ему миску,- ничего, что вечор варила, на другой день они ещё вкуснее.
Когда тот доел, подала ерундопель. Глядя на него, радовалась, что ест с аппетитом. Кормить мужа было в радость. Он был шибко баский, хвальный, гораздый и хозяин рачительный - всей деревне на зависть! Подвинула ендову с взваром. Заметив, что лёд на пимах подтаял, обмела их голиком, и поставила сушить поближе к печке.
 
Окончив трапезу, он повернулся к киоту и, сложив персты, перекрестился на образа.
- Приготовь полушку, завтра пойду оказывать помощь голи, их хозяин сгинул прошлой зимой. Спытал, забедовали они, хлеба не имут, не сдюжут. Понеже зазорно не порадеть, когда нужду терпят.
-Вестимо,- кивнула она в знак согласия.
- Да надо поглядеть в амбаре, есть ли у нас лишитьё в закромах, отсыпать им.

          Помолчали. Мудрая женщина редко спорила и даже втайне гордилась, что муж достался жалостливый. Взяв квашню и весёлку, занялась опарой, чтобы на другой день напечь шанежек. После, прикрепив кудельку овечьей шерсти к прялке, потянула нить, такую же бесконечную, как её мысли.

           Утро встретило стариков морозом, который усилился, воробушки спрятались под застреху на повети. Ярко светило неласковое солнце. Управившись по хозяйству и позавтракав, собрался идти. На санки положил мучки, да крупы, но тут вышла супруга:
- Почему мохнашки не взял? Руки обморозишь в варежках, занедужишь ещё,- попеняла она.

Тем временем кот взобрался на верею, любуясь белой порошей, покрывшей землю.
Набрав беремя дров с поленницы, женщина позвала своего пушистого друга:
- Иди домой дурашка, чай тебе не май месяц.
Кот, опережая её, бросился в сени.
- Повезло мне, добрая она. Окромя того, завсегда накормит,- думал мурлыка, глядя сквозь устьеце русской печи.

          Супруг вернулся немного грустный от увиденного у голи, но довольный собой.
- Подсобил маленько. Ежели все так сделают, так ничего, дотянут до весны,- промолвил он.
- Ладно, не воскрылись зело. Сделал во славу Божью, дай Бог давать, не дай Бог просить. Поешь, только испекла,- сказала она, подвигая к нему шаньги и медовый взвар.
Сама продолжила гоношиться, надо было готовить обед, ужин и завтрак, пока печь топится. Пряжила лук в масле, достав ухватом чугунок с затиркой, сдобрила её луком. В глубине печи булькали шти, а в загнетке пеклась картошка и два яйца.

          Протерев клеёнку на столе отымалкой, направилась в переднюю и села за прялку. Мужчина дивился, она никогда не сидела без дела, завсегда находила себе заделье, если даже присела отдохнуть.
Помолчали. Он глядел на матицу в потолке, в неё был забит большой крюк, для зыбки, где качали детей, потом внуков. Когда те подрастали, всей гурьбой спали на полатях, которые соорудил под потолком, от печки до наружной стены.
Старуха наблюдала за ним краем глаза и, не выдержав, спросила:
- Чего ты нюни распустил? Ужель соскучился по ребячьему крику? Радуйся, что у всех детей свои крыши над головой, зыбки и полати. Не кручинься всуе.
- Да я так, вспомнил, вроде даве было,- тихо ответил он.

          Короткий зимний день уже уступал время ночи, он пошёл кормить, поить скотину, почистить у них.
-Собаке соломки добавь в будку, да вот миску с тёплой едой возьми,- подала она.
Сама снова занялась квашнёй, чтобы завтра испечь житник из ржаной и ячменной муки.
- Ну и погода! Поблазнило, что анчутки тризну по ком – то справляют,- посмеялся шутник, входя в избу.
-Полно тебе. Не вспоминай их к ночи, помой руки и к столу иди,- с улыбкой ответила хозяйка.

          Маятник часов всё пел и пел свою незамысловатую песню. Давно уже прочитаны молитвы: поблагодарила за прошедший день, за здравие и упокой сродников, и попросила Спасителя благословить на ночь грядущую. Сняв  волосник с головы, стала готовиться ко сну.
 
          Так за нехитрыми крестьянскими делами, шли дни своим чередом, густо приправленные счастьем, навек поселившимся у них. А может быть, счастье так прочно обосновалось тут потому, что прежде сюда вошли любовь, доброта и взаимоуважение?