Е. В. Д. Глава 11

Глава 11.

Не смотря на тревожные звоночки, я всё ещё верил в спасительность отношений с Б.Ш. и Р.Ш. Но жизнь моя не исчерпывалась отношениями с ними. Другая часть моей жизни напоминала мёртвую зону, в которую я вынужден был заходить каждый день, чтобы зарабатывать деньги. Здесь я находился в отношениях с коллегами по работе и посетителями. Здесь я мог быть только тем, каким требовала быть работа. Функция – вот, чем я являлся для этой работы. От меня нужны были знания – я их давал. Общение с коллегами могло касаться исключительно здоровья и семьи, и, конечно, само собой, рабочих вопросов. Работа есть работа.
Запись в дневнике: «Посмеешь удивиться? Идея пути – разве не идея жизненного пути? Если большая часть твоей жизни – работа, а ты представляешь из себя функцию по предоставлению информации, значит, быть функцией – твой путь. Решил заработать, а стал функцией, да ещё и вруном. В том смысле, что люди на этой работе видят не того, кем ты являешься на самом деле, а человека в костюме, от которого зависит решение тех или иных вопросов. Когда-нибудь эта работа давала повод задуматься о «чистом поле», о душе? Нет, лишь мысли о том, как хочется всё бросить и убежать, но цепь держит сильно, потому что уже хочется и поесть хорошо, и к морю поехать.

А ты когда-нибудь пытался донести до людей то, о чём думаешь? Нет, тебе кажется, что, когда ты говоришь о своём, будь то стихи или мысли, то люди воспринимают это как непонятицу, бред. Но как бы они не воспринимали, эти слова идут изнутри. Что может быть правдивее? Как велика пропасть! Люди – закрытые города, но они учат тебя жить так, как живут они, говорить о том, о чём говорят они. Но их язык остаётся их языком, а твой язык как несказанное слово застряло комом в горле. Язык, который не стал говорить, словно мешок давит на твоё существование. Душа нема – и ты нем».
Б.Ш. по-прежнему продолжал знакомить с заведениями города, как будто проводя спецэкскурсию для меня. В следующий раз мы зашли в ресторан, который находился на пересечении улиц, раньше носивших названия Грузинской и Комиссариатской. Товарищ пояснил, что мы будем присутствовать на встрече писателей, поэтов и одного известного в городе редактора. Такая встреча должна принести мне пользу.
Ресторан находился в доме, который своим внешним напоминал деревенский – такие же окна, только без ставен, те же дощатые стены, та же крыша треугольником. Внутренне убранство было совершенно иным: небольшая барная стойка, один зал с диванчиками, другой – с большим овальным столом, накрытым белой скатертью. Именно за этим столом уже собрались литературные деятели местного разлива. Редактором оказался ответственный за прозу в журнале, где работал Р.Ш. Кроме неё нас встретили молодой человек с тёплыми карими глазами и мягкой улыбкой и девушка с некрасивым лицом. Парнем оказался начинающий писатель, которого привечала редактор. Девушка тоже что-то писала. Как это случалось уже не раз, я стал молчаливым свидетелем начавшейся беседы между ними.
Редактору нравилась проза Б.Ш., о чём она сама сказала. Беседа свелась к обсуждению произведений местных писателей, их встреч с читателями, публикаций. Затронули тему обсуждения написанного. Существующая форма – литературное объединение – не всем нравилась. Тон на его заседаниях задаёт один человек – руководитель. Он жёстко проходится по опусам пришедших людей, не задумываясь о воздействии на таких них, пишущих. Б.Ш. вспомнил, что однажды поругался с этим руководителем.

Запись в дневнике: «Упиваешься общением? Ищешь точки соприкосновения с другим человеком? Радуешься возникшему взаимопониманию? Нельзя отделать от мысли о причине такого общения. Причина – в твоём насущном интересе. Что для тебя литература? Поприще, на котором возможно показать себя во весь рост, во всю силищу.
Ты неповторим? Ты ищешь тот самый путь, который как будто чуешь носом, осязаешь мочкой уха. Понять и связать воедино. Но зачем? Жизнь пошла по другому пути, на котором понимание не нужно. Общайся и развлекайся. Ты – функция. Ах, литература – с тобой мысли выплывают за границы, созданные глупостью и недалёкостью людей. Выплывают будто сами собой, словно вода постоянно ищет слабые места в трубах. Воду не остановить, она всегда в движении.
Вечный поиск. Путь, свет, литература – это способ. Люди – хранители, если сумели сохранить способ. Только эти люди способны дать знание, за что мои мысли зацепятся и поплывут дальше, подчиняясь вечному движению.
Но есть и тело, которое хочет есть, пить, спать и ничего не делать, а если и хочет – то только под хорошее настроение, и то, что это настроение создаёт. Тело смертно, и я боюсь за него. Голод, болезни – я лечусь, хоронюсь, но я и поддаюсь желаниям тела и становлюсь рабом его устремлений. Я связываюсь с образованием, работой, деньгами, и мои мысли подчиняются, и я перестаю самостоятельно мыслить. Лишь литература держит связь с потоком, в котором я смогу отдаться вечному движению.
А что если заниматься литературой и получать за это деньги? Научись писать, стань мастером, или хотя бы как Б.Ш. Но что в наше время литература? Если удачно сложилось, то автор детектива имеет постоянный заказ.
Я спросил у Р.Ш.: мои стихи хороши? Он напечатал. Значит, я могу писать. Значит, я смогу стать мастером. Я буду писать и писать…
Но стихи мои нехороши. Три из них, максимум, исключение. Для дебюта – в самый раз. Чтобы стать мастером, надо трудиться и трудиться. Да и труда может не хватить, если нет таланта. Настоящего таланта.

Многое в моих стихах не нравилось и Б.Ш., и Р.Ш. Доработать? Но у меня нет времени, потому что быть функцией – значит, уставать. Поэтому я жду. Общаясь с новыми товарищами, жду. Слушаю, а не говорю. Некоторые реплики не в счёт.
Ещё мне казалось, что повесть, которую я писал три года, станет билетом на поезд, пассажиры которого – писатели. Да и как не стать одним из них, если мне знаком свет – источник, ощущая который, постигнешь истину. Но люди, прочитав роман, в недоумении опускали глаза.
Надежда всё же не терялась. Общение с Р.Ш. и Б.Ш. тешило меня тем, что редактор известного журнала и писатель видят во мне человека пишущего.
Но говорил я себе ещё раньше, лет 13 назад, что я гений? Говорил. Даже больше – ставил себя на одну планку с Пушкиным, Блоком. Но где теперь моя поэзия? В трёх стихах в провинциальном журнале. Понимаю ли я свет, явившийся словно видение? Нет.
Ещё я ощущал груз непонимания того, о чём говорили и что делали люди. Для себя я находил очевидным то, что не нужно их понимать. Людей я хотел понимать так же, как понимал себя, не давая готовых оценок и не влезая в стереотипы. Но отвергая очевидное, я всё же делал попытки понимать их. После каждой новой попытки я увязал в паутине их интересов, как будто ждущих отклика моего сердца. В мою голову сгружали очередные коробки знаний, которых ждала незавидная судьба – пылиться, не находя применения».
Такие же коробки я получил на посиделках, организованных Б.Ш. на своей даче. Этим летом он не покинул город, дабы уединиться в деревенском доме. Теперь он обитал в садовом массиве. Маленький земельный участок, на котором расположился домик. Оказавшись на этой даче, я зашёл в этот домик, поднялся на второй этаж и обнаружил тахту и столик.
А вечером Б.Ш. сидел на старом кресле у костра и разглагольствовал о литературе. Он проявлял свою эрудированность, в которой мог дать сто очков вперёд Р.Ш. В сравнении с Б.Ш. по части знаний о литературе я был школьником.

На тех же посиделках я увидел того молодого писателя из ресторана. Думалось, однако, что до писателя ему ещё писать и писать. Теперь же выяснилось, что он занимался боксом. Для Б.Ш. это качество стало важнее других. Парень не блистал ни умом, ни красноречием. Судя по его круглому лицу и мягким глазам в нём могли быть доброта, отзывчивость, великодушие, но и эти качества в боксёре не проявлялись. Да и был ли он боксёром? В реальном бою я же его не видел.
Следующая встреча состоялась уже в городе, и Р.Ш. почему-то решил разбавить наш мужской состав девушкой, которую он представил как сотрудника редакции. Её молодость рядом с возрастом Р.Ш. могла смутить. Но последний был женат и по своим моральным принципам жене изменить не мог. По глазам девушки, к тому же, я заметил, что она относится к Р.Ш. с симпатией. Да и как иначе, если она пошла на встречу с незнакомыми людьми?
Мне было жаль, что она некрасива. Р.Ш. озвучил, что её главное достижение – три тысячи прочитанных книг. Она очень быстро читала.
- Запоминаете ли Вы прочитанное? – спросил я, не удержавшись.
- В целом, да – прозвучал ответ.
Наверное, она пришла на эту встречу как человек, способный поддержать разговор о любой известной книге. Но она сидела, молча, не выказывая желание разворачивать жаркие дискуссии.
Запись в дневнике: «Я как будто сижу в кустах, когда разговариваю с людьми. Возможно, мне есть, что сказать. Важное. Но я присматриваюсь к людям, словно подглядывая за ними из кустов. Слушаю собеседников, примериваюсь – вот, он сказал об этом, а стоит ли с ним говорить на эту тему?
Но кусты по прошествии времени стали высоки, и я забыл о том, что могу что-то сказать. Двойное дно! К чему стихи? Говорить в них об одном, а в общении с людьми темы стихов не затрагивать. Я уверен в том, что люди меня не поймут. Так и получалось: как правило, я молчал, иногда даже чувствуя себя неживым».
Эта девушка присутствовала и на следующих посиделках, которые состоялись на даче Б.Ш. В этот раз мы купили замаринованные куриные крылышки, которые планировалось пожарить на углях.

Хозяин дачи вновь вальяжно расположился на кресле. В отсвете огня его лицо выглядело важным. Девушка явно не обладала талантом вывести общий разговор на головокружительные темы. Но Р.Ш. за каким-то лешим таскал её за собой! Разговор кружился вокруг общих тем и в один момент полностью растворился в ночном воздухе. Р.Ш., может быть, почувствовав этот момент, предложил начать игру. Она заключалась в том, чтобы произносить загадочные фразы, последняя из которых звучала вопросительно. После игрокам следовало найти ответ на вопрос, используя слова из всех, кроме вопросительной, фраз. Отгадывали все, но быстрее всех правильный ответ находил я. Б.Ш. не сказал, что я умён, а объяснил мой успех тем, что моя работа связана с приёмом посетителей, и именно этот опыт помог в игре.
Б.Ш. как будто задевал сам факт того, что я выигрывал. Прошлой осенью, в ноябре похожее отношение я испытал, когда вместе с ним играл в боулинг. В тот холодный вечер Б.Ш. настоял на встрече. Мы приехали на его машине в ресторан, который расположился в восточной части города. Поначалу выигрывал я, и он смотрел на новые страйки, не роняя ни слова. Но потом падение всех кеглей от одного шара стало чаще случаться у него, и теперь я видел эмоциональное выражение радости от победы, словно мы присутствовали на этапе чемпионата страны.
Запись в дневнике: «Связь, на которую я надеялся, не установилась между нами. Какие усилия следует приложить для появления её, я не знал. Ни Р.Ш., ни Б.Ш., как мне казалось, если и думали об этом, то теперь оставили всякую мысль».
Вскоре мне довелось ещё раз присутствовать на собрании людей, имевших отношение к литературе. Р.Ш., как и два года назад, пригласил меня в редакцию своего журнала – в ряд помещений, расположившихся на первом и втором этажах жилой многоэтажки в районе бывшей Козьей слободы.
За большим столом в одном из этих помещений я увидел того самого редактора по прозе, привечавшую молодого боксёра, незнакомого мужчину – как сказал мне Р.Ш., поэта-переводчика (товарищ сказал мне, что собственные стихи этого поэта были слабы, а переводы стали удачными, потому что схватывали суть произведения и сделаны были профессионально). Ещё я заметил молодого человека, своей внешностью напомнившего мне друга И. О нём сказали, что он талантливый поэт, пишущий на татарском языке. Были ещё люди, но их моя память решила не удерживать.

Такая редкость в наши дни – талантливый человек связывает свою судьбу с литературой не на русском языке. Только за это я готов был его уважать. Нельзя отдавать на растерзание и погибель свой язык и свою культуру. Жаль, что родной язык не принял меня в своё пространство.
Неожиданно течение разговора стало чуть волнистым благодаря спору между редактором по прозе и татарским поэтом. Они обсуждали одно очень большое произведение, и парень доказывал, что автор не смог написать его на «одном дыхании», что начало он выдал хорошее, а потом более-менее приличные куски стали перемежаться с плохими, а концовка вовсе стала вымученной. Редактор не соглашалась, напоминая, что такие произведения писать не каждому под силу, а в данном случае автор справился с задачей.
Внешне этот поэт действительно напоминал моего друга из университета – светлые волосы, зелёные глаза, мягкий тембр голоса. Но послушав его, я всё больше убеждался в обманчивости первого впечатления. В нём выказывалось высокомерие. Возможно, он мнил себя талантливым литератором в национальной культуре, а потому мог презрительно относиться к представителям нашей нации, не владеющим родным языком.
Возвращаться домой мне пришлось с ним, и он высказал сожаление по поводу моего незнания родного языка.
В сентябре я планировал поехать на Крит. Б.Ш. радостно воскликнул, узнав об этом. Скорее всего в шутку он предложил мне взять с собой жену и сына. Вновь поразившись его доверию ко мне, я не удержался от вопроса, а не боится ли он отправлять со мной их. Б.Ш. удивился в ответ.
- Что ты имеешь в виду? – спросил он, но осознав, что ничего хорошего, он спокойно продолжил: - нет, не боюсь, потому что доверяю тебе, но если что – не посмотрю на то, кто ты есть.
Запись в дневнике: «Я уверен, что каждый человек наполняет своим содержанием важные понятия в жизни – дружба, смелость, честь. Но всё же у этих категорий есть общие черты, одинаковый для любого человека в любой ситуации, иначе бы этих понятий не было вовсе. Окончательную форму каждая из этих категорий для каждого человека приобретает свою, потому что только с людьми эти понятия живы.
По-своему мной воспринималась дружба. Друг – это тот человек, который как бриллиант среди других камней выделяется среди остальных людей. Это человек, к которому испытываешь особое доверие. Человек, понимающий главное в тебе. Человек, не способный на предательство.

Чувствуя особое отношение Б.Ш. к себе, я хотел ответить ему взаимностью. Конечно, я понимал, что всё то, что вкладывал в понятие «дружба», как идеальное не могло случиться в жизни. Жизнь усреднённо смотрит на то, что у нас внутри. Она как большой город, в котором практически невозможно найти своего человека.
Б.Ш. по своим качествам мог вызвать отторжение, но его увлечённость литературой компенсировала недостатки, потому что вселяла надежду на то, что поиск истины постепенно своей целебной творческой силой будет больше давать жить хорошим качествам Б.Ш. Например, мне нравилась в нём честность, радушие, верность правде, твёрдость, но отстраняла трусость перед обстоятельствами жизни, лживость в зависимости от человека, желание любым способом заработать денег, принижение литературы перед теми же обстоятельствами. Его доверие ко мне, радушие приближали, давая забывать о том, что могло отдалить друг от друга».
Обращаясь к нему как к другу, я попросил его докинуть меня до аэропорта, а потом встретить после прилёта из Греции. Он согласился.
Вернулся я в день рождения товарища. Этот день не вылетал из моей головы ещё и потому, что совпадал с днём рождения двоюродной сестры, с которой я рос в детстве.
В Б.Ш. чувствовалась лёгкая грусть, когда я сел в его автомобиль. Поздравив его с праздником, я предложил угостить его ужином в одном кафе, где готовили изумительный плов. Он согласился. В кафе он заметил, что я хорошо загорел. Потом стал говорить, что дела его пока не идут в гору (что-то не получается с магазином двоюродного брата). Уже подъехав к моему дому, забирая чемодан из багажника, я вручил ему гостинец – металлическую банку с оливковым маслом. Радости в лице Б.Ш. не наблюдалось.
Чувствуя теплоту к Б.Ш, я с радостью согласился встретиться, пообщаться в его квартире. Жена и сын надолго уехали к тёще, потому что в углу потолка обнаружилась плесень.

Разговор как никогда задался. Б.Ш. стал мягче, не вступая в спор, не вспоминая о бытовых проблемах. Говорили о литературе, о её сути. Душа моя откликалась, и внутри поселялось радостное чувство, вызывая на моём лице улыбку. Литература, действительно, хороша – подумал я, потому что теперь казалось, что до истины подать рукой. Стоит мыслить как писатель, и то, что казалось невозможным, свершится.
Мне казалось, что в глазах Б.Ш. появился свет. Именно такого человека я готов был назвать другом. Именно этот момент отменял всё то, что он говорил обидного о литературе – что она не стоит ничего, если в семье нечего кушать. Семья всегда будет важнее литературы. Теперь он должен был понять, что это крайний выбор. Бог прокормит всегда, а талант может пропасть.
Б.Ш. решил проводить меня до такси. Мы вышли во двор, в котором уже было приятно холодно. Заодно товарищ решил проверить свою машину, и наша дорога прошла мимо неё.
Когда мы вернулись к подъезду, к которому ожидалось прибытие такси, Б.Ш. сказал, что сегодня как будто погрелся у костра. Внутренне я чувствовал то же, а с губ слетело: да, поговорили хорошо. Через некоторое время с нами поравнялся мужик, которого Б.Ш. знал. Мужик стал рассказывать о рыбалке, а конкретнее – о рыбах, которых довелось поймать. А ещё – о бане, в которой стоит необычная печка.
Через две недели Б.Ш. позвонил по телефону и сказал, что в данный момент времени играет в интернет-казино, и ему срочно нужны взаймы деньги. Я одолжил ему две тысячи рублей. Похоже, этот человек не меняется.