Байкал. книга 4

Часть 18.
Глава 1. Боги и Богини
        …На площади не было ни одного человека, кто бы не смотрел теперь в чернеющее небо, уже зажегшее звёзды, и кто бы не пытался разглядеть точку, в которую превратился Гор, удаляясь от земли. Гор, сияющий златокрылый Бог, похитивший свою возлюбленную Богиню Хатор. Вдох, вошедший в тысячи грудей на этой площади, при появлении Гора, до сих пор не вышел выдохом. Уже никто не мог разглядеть улетевших Богов, но никто не смел промолвить и слова или хотя бы двинуться с места. Даже фараон. Кроме одного, единственного, кто вышел вперёд и, встав перед фараоном Кратоном, будто прикрывая его собой, своей спиной, за которой легко полоскался плащ, произнёс громким и уверенным голосом:
        – Народ Кемета! – возгласил Мировасор, ибо это был именно он. – Сияющий златокрылый Бог Гор спустился к нам, чтобы восстановить равновесие в мире. Ибо Боги живут с Богами, они лишь ненадолго сходятся с людьми, чтобы возвысить нас до себя!
      Толпа внимала ему, потому что напуганные и поражённые произошедшим люди жаждали объяснения. И Мировасор продолжил:
       – Нам придётся отпустить нашу прекрасную Богиню Хатор, как мы отпустили Гора, бывшего нашим царём краткое время! Прекрасная Хатор придёт к каждому, кто достоин её, как осенила собой нашего фараона.
        Ропот прошёл по толпе, немудрено, вначале оплакивать смерть Богини, потом радоваться её воскрешению и вновь попрощаться, отпуская на Небеса, обратно к сонму Богов…
       – Оставляйте ваши сердце открытыми, и чистыми ваши души, и вы будете благословлены Богиней Любви! Подобно нашему Кратону, что, скрепив своё сердце, отпустил своего сияющего сына Бога Гора и Богиню Хатор! Восславим в веках Бога Гора! Восславим Богиню Хатор! И восславим и преклонимся пред великим царём Кратоном, что велик душой, как истинный Бог! Наш фараон – наш Бог на земле! Восславим Кратона!
        И голос его, поднявшийся выше, к тем самым небесам, совсем уже чёрным, заполненным россыпью звёзд, был подхвачен, вначале слабо и только вспышками то там, то тут, но от вспышек покатились волны, поднимая голоса. И люди, напуганные и растерянные явлением Гора, которого все уже почитали мёртвым, восприняв слова Мировасора, ухватились за них и сердца их пошли за ними.
        То, что сказал всем Мировасор, стало ответом на вопросы, исчез страх, словно улетел вслед за Гором, и воцарилось восхищение величием земного царя, безропотно уступившего божественной воле и отпустившего в Небеса сына и невесту. Конечно, только величайший из людей смог бы поступить так, только лучший из царей может сохранить стойкость и остаться на троне царить во славу народа Кемета…
       Что ж, Мировасор использовал даже произошедшую катастрофу, чтобы поднять дух в народе и, главное, в самом царе, которому есть от чего впасть в отчаяние днесь. Я видел лицо Кратона, не все имели эту возможность, Мировасор закрывал его собой, фараон был поражён в самое сердце, и если бы не Мировасор, я не представляю, что было бы на площади, если бы предвечный тесть царя не вышел со своими словами, спасая Кратона в такой тяжкий момент. Мы, стоящие здесь на громадном крыльце дворца, по правую руку царя так же, как и все прочие потеряли дар речи, и только Мировасор, единственный, даже из предвечных, смог справиться с волнением и теперь, благодаря ему, все несметные тысячи людей здесь кричали:
        – Кратон! Великий Кратон! – излучая восхищение и обожание своему фараону, заполняя ими небо.
        И не чувствовали страха и растерянности, будто все ожидали именно того, что произошло: явления Гора и их с Хатор вознесения к Небесам. Едва ли не ради этого и собрались.
       Я обернулся к Рыбе, собираясь сказать ей, что всё это для нас имеет большее значение, чем для остальных, исключая разве что Кратона. Конечно – теперь нам вовсе некуда деваться в Фивах, ведь если здесь нет Аяи, нам некому служить, и Кратону мы не нужны среди сонма слуг и невольников. И вовремя, я увидел, как Рыба побледнела и качнулась, падая без чувств. Я подхватил её, большущую, тяжёлую, как мужчина, вокруг засуетились невольники, Вералга подошла к нам и, на мгновение наклонившись над Рыбой, приказала:
        – Носилки подайте, ко мне её отнесть, – выпрямилась и посмотрела на меня со словами: – И ты, Дамэ, с женой следуйте за Рыбой. Ослабела сестра наша, помочь надоть. Эрбин так и не явился?.. всё пропустил, провалялся…
       Викол заблестевшими глазами смотрел на неё и спросил, словно решившись:
        – Мне… мне позволишь следовать за вами? – спросил он.
       Вералга, величественно повернула голову, увенчанную короной, изображающей солнечный диск, заключённый меж рогов священных здесь, в Кемете, коров. Она смотрела некоторое время на Викола, который смутился под её строгим взглядом, я не без удовольствия отметил, как покраснели его щёки и даже увлажнились большие, навыкате, глаза.
        – Препятствовать не стану, – сказала Вералга, думаю, она хотела придать своему ответу холодности, но голос выдал её.
        Я ничего не знал об этих двоих, но двух фраз мне хватило, чтобы понять, что между ними существует давняя и какая-то даже болезненная связь. Удивительно было обнаружить, что не только вокруг Аяи кипят нешуточные страсти и вертится любовная карусель…
        – Что это такое? – подал голос Орсег, глядя на спину удаляющегося от нас Мировасора, что уходил с царём, по-прежнему сопровождаемым восторженными криками толпы. – Викол, Вералга? Что это было пред нами?!
        – Почему ты спрашиваешь меня? – мгновенно раздражаясь, спросила Вералга. – Али, по-твоему, я знаю больше, чем видели твои глаза?
        – Потому что я вижу, что выродок Ада напуган и растерян не меньше Кратона. А больше мне спросить некого. Где Арий? И где его брат?! Где твои чёртовы внуки, Вералга?!
        – Прекрати, Орсег! Желаешь, приезжай в мой дом  и спроси у них. Но завтра, теперь уже ночь…
        – Ну, нет, теперь! Ночь… я вам дам, «ночь», ишь ты, «ночь» у них, морочить меня будут! – огрызнулся Орсег, мотнув за спину богатые кудри. – Я не я, если это не они устроили… Её сейчас любой обормот заморочить может, она как младенец! Этот… летун, чтобы он провалился… и второй, тоже, властитель Перехода на Ту сторону… Я не потерплю, чтобы твои байкальцы всё решали! Нет, Вералга, я нынче поеду к тебе! Теперь же!
        – Твоя воля, только перестань так кричать, все слышат тебя, вон, головами вертят, – устало произнесла Вералга.
        «Теперь же», однако, не удалось, запруженный толпой город легче всего было преодолеть пешком, поэтому носилки с Рыбой намного опередили наши колесницы. К дому Вералги мы доехали уже на рассвете. Люди на улицах столицы веселились и праздновали. Не удалась свадьба фараона, но чудо воскрешения Гора и их воссоединение с Богиней Любви так восхитило всех, что люди пели и танцевали всю ночь, тем более что были выкачены приготовленные по случаю свадьбы бочонки с вином и пивом, угощения, сласти, хлеба. Так что народу был праздник….
       Уже в предрассветных сумерках мы в несколько колесниц, подъехали к дому Вералги, я и Арит при хозяйке, Орсега взял в свою колесницу Викол. Сад был тих в этот ранний час, благоухал влажными цветами, не хуже царского. Заспанные слуги открыли нам, впуская в дом, понесли огни в бронзовых лампах, стали зажигать светильники, никто не ждал возвращения хозяйки, ведь на пиру царской свадьбы веселились бы не один день…
        – Где Арий?!.. Где он?! – сразу спросил Орсег.
      Слуги переглядывались, не понимая переполоха и сверкания глаз громадного лохматого богатыря.
        – Я так и знал! Он это! – взревел Орсег. – Мерзавец! И ты, Вералга, станешь утверждать, что ничего не знала о том, что он надумал?! Все за одно!
       Однако Орсег не был здесь незнакомцем, его принимали и называли по имени, принесли подносы, так он опрокинул один, и тот с грохотом полетел по сверкающим белым плитам, которыми был вымощен пол, заливая вином замысловатый узор.
        – Что здесь?! Что за шум и безобразие?!.. Вералга, вы что? – негромко, но весомо произнёс кто-то.
        Мы все обернулись на голос. Это Арий, вполне прибранный, но в простой рубашке без украс, штанах, в простых сандалиях, вошёл в зал со стороны, откуда носили подносы, значит, от помещений слуг, али кухни.
         – Почему вы так шумите?.. И вообще, что явились ни свет, ни заря, мы вас раньше завтра и не ждали… Что с Рыбой приключилось? Совсем без памяти приехала…
        – Арий?! – воскликнул Орсег, опуская плечи, он был изумлён.
        – А ты кого рассчитывал увидеть? Кита с кифарой? – отрывисто ответил Арий, презрительно дёрнув губой. – Что произошло? Что за переполох?
        – Что произошло?! Ты скажи нам! Где Эрбин?! – возопил Орсег, уже избавившись от своего замешательства и опять щетинясь.
        – Эрбин? К вам не поехал?.. Ну, спит, должно, – Арий пожал плечами.
        – А ты почему не поехал!? – продолжал допрашивать Орсег.
      Арий удостоил его взглядом с ног до головы и ответил, фыркнув:
        – А что мне там делать? Праздновать счастье Кратона? У меня уворованное? – уже злясь, ответил Арий. – Всё… не хочу и говорить… Я спать пойду. Рыба тоже спит, я капель дал ей, встанет, здорова будет. А мне уж скоро и из дому, дайте без вашего шума выспаться.
        И направился к лестницам на второй этаж.
        – Где Эрбин?! – повторил Орсег.
        – Я ему не пастух, охота, ищите сами, мне недосуг, – ответил Арий уже со ступеней.
         – Вы слышали?! – обернулся к нам возбуждённые Орсег, едва ли не отправившийся преследовать Ария. – Он не пастух!.. Где покои Эрбина, Вералга?! Это он, стало быть! Больше некому… – Орсег кинулся на лестницу.
         – Да что ты творишь, Орсег?! Наглец… в моём доме!.. – Вералга бросилась за ним, а мы следом.
       Но Орсег уже распахнул двери в покои Эрбина, в передней горнице никого не было, но в почивальне мы побеспокоили красивую белокурую девицу, что вскинулась испуганно с подушек.
        – Где он? И не ночевал?! – закричал Орсег, и, по-моему, уже от зависти, что такая прелестница не в его постели, а в постели Эрбина. – Ну конечно… говорил я!
        Девица вжалась в подушки, до бровей закрываясь покрывалами, и в страхе затрясла головой. Но тут и сам Эрбин, голый совершенно, появился из смежной горницы и воззрился на нас.
         – Это что за вторжение?! Какого ляда вы явились ко мне в такой час?! – воскликнул он, даже не пытаясь прикрыться, так и стоял во всей своей мужественной красоте, не стыдясь ни светлой шерсти, покрывающей и грудь, и живот его довольно густо, ни обнажённого уда.
       Вералга зло сплюнула:
         – Тьфу, срамник! – и почти бегом кинулась вон из Эрбиновых горниц со словами, что донеслись уже из коридора: – Прибить тебя, Орсег! Так бабку опозорить перед внуками…
       Орсег охнул, отступая, Арит прыснула и закрылась ладошкой, убегая за Вералгой, а мы с Виколом переглянувшись, потянулись к лестнице, смущённые до слёз, но пытаясь сохранить достоинство.
        Мы все спустились вниз, Вералги не было здесь, она присоединилась к нам позднее, уже снявши и свою рогатую корону, и переодев платье в богатое, но более свободное, и распустив серебристые волосы, при взгляде на которые, я не мог избавиться от мысли, что они седые, такой мудрой и серьёзной она представлялась мне.
        – Убедился, Орсег? Мои внуки ни при чём, – уже спокойно сказала она, присоединяясь к нам.
        Пока её не было, мы уже угостились и вином и сластями, на свадебном пиру погулять-от не удалось. На Вералгины слова, Орсег лишь мрачно тряхнул кудрявой гривой.
        – Всё равно, дело нечисто здесь, – сказал он. – Гор умер, я сам это видел, я нёс его на руках к дворцу целую версту, в моих руках остывало его тело…
        – Но за Завесой мы не встретили его, однако, – подал голос Викол.
        – Потому что туда нет хода самоубийцам!
        – Или потому, что он, верно, Бог… Или стал Богом, вознесённый к Высшему сонму Силой, что выше людей и нас, предвечных, – невозмутимо произнёс Викол.
        – Его тело выпотрошено бальзамировщиками и он… – упрямо сопротивлялся Орсег.
        – Тело и дух – не одно и тоже, тебе ли не знать.
        – Так на что духу Аяя?! – воскликнул Водяной.
        – Это надо спросить у Гора, – сказала Вералга спокойно и даже холодно. – И не хочу я больше слышать о мёртвом теле Гора. Мы видели то, что видели и я не собираюсь больше разбирать твои подозрения и неверие ни во что. Аяя умерла и я не хотела её возвращения, но вы все решили иначе. И что вышло? Её забрал Гор, потому что среди живых ей не было места. И всё вернулось к равновесию. Мне жаль Аяю, но я считаю…
        – Ты считаешь, мы вотще таскались за Завесу?! – удивлённо проговорил Орсег, залпом осушая уже не первую чашу вина. Ещё напьётся Морской царь…
        – Я сразу молвила, что это глупая и пустая затея. Никто не слушал… ни один, как одержимы все… Что вышло? Вечная выпустила Аяю на сорок дней, чтобы показать нам свою всепобеждающую силу, и то, какой слабой и беспомощной стала та, что олицетворяла собой всё противоположное Смерти. Вечная доказала свою непобедимость… Эрбин предупреждал Ария от доверия Повелительнице загробного мира, он знает Её лучше всех, своей добычи Она не отпускает…
        Я слушал Вералгу и чувствовал, что она говорит всё это и ни капли не верит. Ни одному слову, что произносит. Она усыпляет сознание Орсега, и, возможно, наше, чтобы перестали искать Аяю? Или…
       Я не додумал, Орсег с грохотом опрокинул высокую серебряную стойку с фруктами, она зазвенела по полу, покатились мудрёные местные плоды, к которым я не могу привыкнуть никак.
         – Пьян я совсем, – проговорил Орсег, поднимаясь. – Речами своими ты одурманила меня, Вералга. Чувствую, что льёшь мне в уши хитрое своё зелье, но ответить мне нечем… кроме одного – ложь всё!
        – Ты лёг бы, Орсег, тебе поспать…
        – Спать тут в гнезде вашем… ты – змея, и вон, твой змей напротив. К тому же ещё тут демон… Нет уж… Я восвояси…
        Сказав всё это, он громко рыгнул, простонав, и, пошатываясь, направился к выходу в сад.
         – Там Нил в ста шагах, – невозмутимо пояснила Вералга нам, и поставила на стол свой кубок. – Вот что, гостюшки, солнце ужо встало, думаю, надо всем поспать, хотя до полудня… Вам, Дамэ и Арит отведены горницы на западной стороне дома, вас проводят.
        Она поднялась, встал и Викол. Мы вышли с Арит, и я слышал то, что не мог бы слышать человек, даже предвечный. Вералга сказала Виколу:
        – А тебе… тебе предлагаю в мои покои подняться… не вскую ты приехал днесь.
        – Вералга… Вералга, я…
        – Ну-ну, не сокоти… что напрасно воздух сотрясать, скучал по мне, я вижу… – в её голосе чувствовалась улыбка и звучал он уже совсем иначе, будто оглаживал…
       На том я прислушиваться перестал, оказывается, Викол способен скучать по женщине, а Вералга говорить таким мягким тёплым шёпотом…
 
        Но через сутки я услышал голос Вералги уже совсем иным и раздавался он откуда-то из-за стены. Я быстро догадался, что это из покоев Ария, потому что услышал его голос, отвечающий Вералге.
        – …Я в толк не возьму, что ты мне битый час талдычишь, Вералга, – Арий говорил спокойно и негромко, в то время как Вералга ярилась всё сильнее. Я даже представил, как она размахивает руками и сверкает глазами, возможно даже ходит по горнице взад и вперёд, а он при этом сидит, опустив плечи, слушая её гневные выкрики.
        – Да я ни за что не поверю, что ты смирился с тем, что Аяя стала женой Кратона!
        – Почему смирился? Нет… но всему своё время. Я дождусь… Кратону сколь отпущено, мелочь…
         – Мелочь?! Что ты… лжёшь мне?! – воскликнула она. – Ты станешь мириться с тем, что она делит ложе с другим?
         – Не понимаю, чего ты хочешь... Не могу понять… хочешь, чтобы я немедля ринулся и отобрал Аяю у мужа?! Для чего ты распаляешь во мне злость?!
         – Что ты… дурака валяешь?! – вскричала она, ярясь. – Ты не знаешь до сих пор, что нет никакого мужа! Что… да что я… Как ты ухитил это?!
        – Что сделал?.. Боги… – устало проговорил он. – Вералга, я больше суток не спал, обучал тупиц искусству бальзамирования, после на стройках пылился в разных концах Кемета, дай ты мне хотя бы вымыться, потом опять пытать начнёшь…
       И Вералга, похоже, поняла, что ничего не добьётся от него. Она снизила голос, мне думается, выпрямилась, останавливаясь.
        – Ясно… – тихо сказала она.
       И добавила, будто сквозь зубы:
        – Упрямый вырос, твёрдый, глаза, вон, стальные. Что в голову вбил, да в сердце взял, не выпустишь… – она вздохнула. – Твоё дело, Арик, ты давно не мальчик... Но учти, ты не просто с огнём играешь, по самому краю путь себе проложил. Дал слово Вечной, крепись, а ты обыграть Её думаешь… душой рискуешь, Арий. Подумай, у тебя…
        – На это у меня вечность, Вералга. У меня Печать бессмертия, Ею самой данная.
        – Смерть – не самое страшное, что могут Тёмные силы.
        – Это я знаю лучше тебя.
        – Ты всё о девчонке своей! – снова повысила голос Вералга. – Ничего иного и не видишь и не мыслишь, так? Что тебе в ней? Неужели за тринадцать твои веков ни разу больше ретивое не взыграло?
        – Вералга, я устал, и купальня готова, дозволь ужо… – едва слышно проговорил Арий.
         – Купайся, што ж… а…. – она подошла к дверям.
        И вдруг остановилась и спросила, обернувшись:
         – Эрбин где, Арик?
         – Вералга, ты смеёшься? То, где Аяя, то, где Эрбин… я не видел Эрика дня три. Али больше… я и дома-то не бываю, – ответил Арий.
        Но и, не видя его лица, я почувствовал, что он отлично знает, где Эрбин. И удивился всему этому. Так, стало быть… Ничего не понятно теперь. И было непонятно, а теперь и подавно. Мы говорили о произошедшем с Рыбой и Арит весь прошедший день, Вералга не встречалась с нами вчера, мы трое были предоставлены себе в её обширном доме и в саду. Должно быть, сегодня захочет поговорить. В конце концов, мы у неё тут приживалами…
        – Зачем приживалами, нет, – усмехнулась Вералга на мои слова. Но было это уже седмицы через полторы после происшествия. – Дело для всех найдётся, в праздности вянуть не надоть. Но ты прав в одном, Дамэ, надо вам троим определиться ныне, что делать, и куда взоры обратить. Остаться захотите в Кеми или же вернётесь на родину. Могу предложить вам служить Богине Исиде или же Анпу. Вы хотя и предвечные тож, но введены были в сонм наш не природой вашей, а своеволием одной из нас. Исключая, Дамэ, конечно, он… Впрочем, о твоей природе, Дамэ, я даже рассуждать не стану, опасаясь привлечь сюда внимание твоего Создателя... Так вот, есть о чём поразмыслить… Молодому Анпу на его пути нужны товарищи, нужны верные слуги, у него никого нет теперь с исчезновением Аяи, ради которой он в своё страшное служение ввергся. Даже Эрбин покинул его снова, куда направил стопы, неясно, но не увидим его, думаю, ещё долго, злато всё своё забрал с собой. Но мне служить спокойно и безопасно, мирный культ, не его, Анпу, опасное поприще.
        – Я отвечу за себя, как за всех, – сказал я. – Уважаю тебя, Вералга, и за приют тебе исполать наша, но мне понятнее и больше знаком Анпу, не обессудь. Его я знаю, почитай, триста лет...
        – Да и я некогда от ран лечила, – обрадованная моим выбором, выскочила Рыба.
        – Тебя, Арит, не спрашиваю, муж и жена – плоть одна, душа едина, – сказала Вералга. – Что ж… Выбор одобряю ваш, сегодня скажем о том Арию.
        Арий принял нас и слова Вералги не без удивления.
        – Что, вправду, согласны Богу Смерти служить? Служба трудная, не прогадали? Может, Вералге отдадитесь? – сказал он.
        – За женщиной почитай три сотни лет таскались по миру, участь незавидная, доля тяжкая, уж лучче при мущине, спокойнее и надёжней. Да и жирней, – сказала Рыба.
        На это Арий весело рассмеялся.
        – Что ж, Рыба, в житейской мудрости тебе не откажешь никак, ещё под Каюмом ты мне нравилась своей толковостью. Помнишь ещё те времена?
        – Как же забудешь, Кассианыч…
        Арий снова засмеялся и даже потрепал Рыбу по плечам. Вообще выглядел чрезвычайно довольным и, думается, мы трое к этому не имеем отношения.
        – Арит не знает, что за Каюм такой, да, Арит? Ну, ничего, не тушуйся, привыкнешь. Мы, вишь ты, земляки, так что есть какие места вспомнить. Но… порасскажу о нашем Байкале вам, не порадуетесь…
        Ох, права Вералга, прав Орсег, Арий затеял и провернул то, что мы видели явлением Гора, поразившим весь Кемет. Но как, и где ныне Аяя? Как мне узнать это? В разлуке с ней я начинал слабеть…

       Дамэ… я и думать забыл о тебе, славный ты охранитель Аяи, моей потерянной любви. Не знаю, как я пережил эти дни, что проходят со дня вновь оборвавшейся свадьбы. Я даже не помню, что происходило, кроме Мировасора никого не помню возле себя. Он всё время был рядом, кажется не только днём, но и ночью. Он всё время говорил что-то, не смолкая, всё время отвлекая меня от мыслей о катастрофе, которую я не знаю, как пережить. И только благодаря ему и тому, что он всё время повторял мне, будто вкладывая в мой ум свои слова: «Ты царь, Кратон, тебе не дана жизнь сердцем, скрепи его и вспомни, для чего ты призван на землю…»
       Советники, и приходившие со своими чаяниями и вопросами, которые необходимо было немедля разрешать вельможи, воеводы, союзники, вроде Фарсиана, что явился снова за признанием за Уверсут и её нерождённым ещё ребёнком прав… Я долго смотрел на него и слушал, что он говорит, хотя его слова, влетев в мои уши, поболтавшись в опустевшей странным образом голове, куда-то выскальзывали, не оставляя следов в сознании. Я спросил:
        – Ты… как твоя жена, жива-здорова?
        – Так, царь – ответил Фарсиан, побледнев от неожиданности, потому что до сих пор я не проронил ни звука.
        – Ладно живёте с ней? – спросил я.
        – Гневить Богов не стану, ладно живём, великий фараон.
        – Так ты счастливый человек, Фарсиан… Что же ты, счастливец и баловень Богов, приходишь вынимать остатки души из меня, потерявшего всё, и единственную любовь, и единственного сына, наследника, свет моего сердца? Нет в тебе человеческого ничего?! Только бы взять своё?! Ты куда выше и ближе к царю, а значит, к Богам, чем весь остальной Кеми, но ты, неблагодарный, продолжаешь давить мне ногой на сердце и ядом пропитывать мой ум?! Уйди теперь же, Фарсиан, если не хочешь злого сердца моего испытать на себе!
       Фарсиан отступил, бледнея. Не знаю, что было на моём лице, но на него подействовало, наконец, почувствовав, что мой гнев может стоить ему не только жизни, но и опалы всему его племени, он впредь держал себя со мной очень осторожно, а я от себя его далеко не отпускал, сделав главным воеводой.
       Уверсут постоянно присутствовала при мне, подучил ли её кто-то, или она сама была достаточно умна, но, уже сильно беременная вдова Гора сделалась мне привычной, как привычны становятся старые слуги или хорошо пошитые сандалии. И, глядя на неё, я всё чаще думал, не поступить ли мне, как советовали и не раз многие и разные люди, включая покойника Рифона, взять Уверсут в жёны. Рифон… единственный, кто со мной вместе видел рождение Богини Аяи. Или Хатор?..
       Кто была Аяя? Она была Хатор? Она была той, что вышла из морских волн, чтобы подарить мне то, чего я не знал до неё? Чтобы расцветить мою жизнь, внести в неё ароматы, воздух и свет? Для того и сошла ко мне, отделившись от семьи Богов?
       Кто бы она ни была, но она продолжала быть в моём сердце, в моих снах, шёлком на моих ладонях, ароматом роз, влетающем в мои окна, светом рассветного солнца, которое мы так часто встречали вдвоём. И как часто, просыпаясь, ещё не открыв глаза, я чувствовал её тепло рядом, я протягивал руку, уверенный, что сейчас обниму её, прижму к себе, тонкую и гибкую, податливую на мою ласку, вот она приоткроет губы, впуская мой поцелуй, обовьёт тёплой рукой мою шею, притягивая к себе.… А, сидя над папирусами, разбирая записи писцов, мне казалось, вот я прочту то, чего не понимаю, и она скажет мне, как поняла она, и мы вместе разберёмся, и я приму то решение, что пойдёт на пользу Кеми… А бессонными ночами, выходя под звёзды, я не мог не вспомнить, как она подняла меня однажды туда, к ним, и то, что она говорила мне о хрустальном куполе небес… Я не удержался с нею в небесах, я слишком тяжёл оказался для них, я не мог, как Гор подхватить её в свои руки и на крыльях унести в Небеса, туда, где ей место…
Глава 2. Ночной ветер
        Я замёрз и страшно злился на моего брата и на самого себя тоже, дожидаясь его. Он заставил меня дежурить у проклятого самолёта весь день, с самого полудня, когда должен был начаться брачный обряд. Вначале я страдал тут, в песках, от жары, прячась от палящего солнца под крылом деревянной птицы и чертыхаясь без остановки, но всё же уговаривал себя, что я здесь, потому что брат умолял меня помочь ему, и я привык это делать. Тогда я начинал дремать. Но время тянулось невыносимо долго, и я проголодался, пришлось забраться в корзины, погруженные с собой и добыть пропитания из небольших припасов, я поел и снова осовел. Словом, бездарно проведённый день жизни, благо, что их у меня неисчерпаемый запас. Когда солнце село, я замёрз, потому что не рассчитывал сидеть в пустыне ночью. Да Арик и не предупреждал, что придётся тут ещё и ночь коротать. Поэтому я опять стал злиться и ругать брата про себя и вслух всеми бранными словами, какие знал и развлекался теперь тем, что придумывал теперь их новые формы и сочетания. Вот это надо же, я сын царя Кассиана, предвечный, способный делать то, чего не могут остальные, я сижу тут задницей в песке, потому что мой братец вбил себе в башку очередную блажь.
        С самого начала мне не нравилась эта затея. Это было опасно, а я не хотел, чтобы Арик рисковал – это во-первых. Во-вторых: я не понимал, почему Ар не может подождать, пока Кратон помрёт сам по себе и Аяя освободится естественным образом, дольше ведь ждал. И в третьих: и самых, конечно, главных, я не хотел встречаться с Аяей. Я так радовался своей свободе от неё, свободе от мучительной, болезненной занозы, которой она торчала в моей душе столько лет, всё как-то затянулось, может и плохо, кривым рубцом, но зажило, я перестал вспоминать ту зиму, когда она была рядом со мной, и я таял от любви, растворяясь в ней, как никогда ни до, ни после. Я перестал верить в то, что она убежала не от меня, а от мстительной ревности Арика, что всё время лезло мне в голову вопреки здравому смыслу.
         Я не хотел снова видеть Аяю, чтобы не будить в себе того, что похоронил и хотел забыть, чтобы спокойно и счастливо жить дальше, и страшно злился, что не могу отказать Арику, так и не смог придумать ничего, чтобы разубедить его сделать то, что он затеял. А он упрекал меня прошлым и говорил, что я должен ему за то, что сломал ему жизнь, и всему виной именно я, что я проложил судьбе этот ужасный путь, по которому мы все и пришли сюда, когда исхитил Аяю из его дома… И вот скажите, что он неправ? И я не мог сказать себе этого.
         Поэтому я отсидел себе уже все ноги, зад и спину на этом дурацком песке, дожидаясь…
      
       Сказать, что я испугалась, когда золотоволосый и златокрылый ангел, которого Кратон называл Гором, признавая в нём своего сына, внезапно обхватил меня рукой за талию и взмыл вверх, это ничего не сказать. Я забилась и закричала, надеясь, что Кратон сможет как-то остановить его, или я вырвусь из его рук и улечу, ведь я могу, и вернусь к Кратону. Но мы поднимались всё выше и тот, кто держал меня, крепко обнимая, из его рук не вырваться, сказал негромко в самое ухо:
        – Тише, Аяя не бойся, я не причиню зла…
       Это был голос Ария и пахнул он как Арий, свежим ветром, водой и горькой травой. И теплом, будто печь… откуда мне знать, как пахнет печь? И та, горькая трава, полынь? Я даже слов этих не знаю…
        – Арий?!.. Арий, ты?!.. Ты… зачем?!..
      Я уперлась в его грудь, отодвигаясь, да, это Арий, это именно он, но как тогда то, что я видела только что… хотя я почти не смотрела на этого Гора, так изумило меня то, какое произвело впечатление на всех его появление. Вся площадь, запруженная людьми, повалилась на колени, воздевая руки к нему, живому Богу, следовавшему через расступающуюся толпу, будто залитую золотым сиянием, что он распространял вокруг себя… и сам Кратон выглядел таким изумлённым, что я и не успела разглядеть, что этот ослепительный крылатый ангел – это Арий. Арий! Но тогда совсем непонятно…
        – Арий… Ты что… ты что творишь?! – воскликнула я, теперь изумляясь ещё больше.
       Если до этого я испугалась и не могла понять, для чего я непонятному ангелу, то теперь на миг блеснула надежда, что хотя бы беды со мной не будет… хотя… разве уже не беда?
        – Ты что?!
        – Не бойся.
        – Не бойся?! – сразу разозлилась я, ударив его кулаками в грудь. – Да я не боюсь, дурак! Преступник!.. Что делаешь! Пусти! Пусти, я вернусь! Я вернусь к Кратону… Он мой муж! – я застучала в его твёрдую, но не каменную, какую-то иначе твёрдую грудь, будто на камне растет мягкий и тёплый мох. И откуда мне знать про этот мох на камнях… что же это такое в моей бедной голове?..
        – Он не муж тебе! – сердито сказал Арий. – Он обманщик! Он взял тебя больной и слабой, не спросясь, не дожидаясь...
         – А ты что же?! – перебила я. – Ты лучше делашь?!
        – Я тебя не трону! Не заставлю спать с собой, я хочу...
        – Чего? Чего ты хочешь?!.. Отпусти… верни меня! – опять забилась я.
        – Нет! – сказал он, непреклонно.
        – Дурак! – заплакала я. – Дурак же какой… патлатый!
        Я плакала от бессилья и оттого, что вернуться и правда теперь невозможно. Как я вернусь? Как теперь на эту площадь пред всеми этими людьми? Перед Кратоном… где я была? Кратон – царь, не конюх, он не может взять в жёны сомнительную женщину… Непоправимая безысходность разверзлась передо мной.
          Плача, я бессильно прислонилась лбом к его груди, и он уже мягко прижал меня руками, чтобы ловчее было нести. Мерно двигались громадные крылья за Ариевой спиной, мощными махами унося меня всё дальше от Кратона и от того, что было моей жизнью, маленьким кусочком тверди, за который я цеплялась, не зная больше ничего.
        – Не плачь, Аяя, – Арий ласково погладил меня по голове, с которой свалилась и потерялась где-то корона, теплом  выдохнул мне на волосы. – Всё теперь будет хорошо.
        – Что ж… хорошо-то?.. что… ж?.. Молчи уж… – всхлипывая, прошептала я, уткнувшись в его тёплую грудь уже всем лицом, заливая слезами его рубашку.
        Наконец, Арий спустился на землю, вернее, на песок, я оступилась, когда он отпустил меня, золотые сандалии давно слетели, потому что не имели ремешков, и босая нога подвернулась на мягком песке. Я упала, и Арий протянул мне руку, но я не приняла её, сердясь, ударила его по этой руке.
        Кто-то засмеялся радостно и даже как-то светло.
        – Что, не обрадовалась Аяя твоему появлению, да, Ар?! А я упреждал, – к нам подошёл высокий, как и Арий, ладный человек, светлолицый и совершенно незнакомый.
       Он тоже протянул мне руку со словами:
        – Здравствуй, Аяя, во веки веков!
        – Ну и тебе не хворать, – со вздохом сказала я, и позволила ему помочь мне. Подниматься самой, барахтаясь перед ними в узком платье, и во всём этом тяжеловесном золоте не хотелось.
        Разогнувшись, я огляделась, так и есть, мы в пустыне, темнота, ночь уже свалилась, будто крышкой накрыв всё вокруг, темноту разгоняет только факел, прикреплённый на каком-то странном сооружении, похожем на большую деревянную птицу.
        – Ты кто такой, насмешник? – спросила я незнакомца.
        Он засмеялся снова.
        – Ну здорово, Ар! Ты даже не сказал, куда несёшь? – сказал он, обращаясь к Арию, будто меня вовсе здесь нет, али я безмозглая вовсе, вроде грудного уви в одеяльце. Хотя… многим ли я отлична от младенца?.. И всё-таки не хотелось позволить насмехаться над собой.
        – Будешь шипериться, тресну в нос! – сказала я нахалу, исчерпав остатки терпения с ними двумя.
        – Ого! Ну, ты можешь, мне ведомо, – сказал незнакомец, отступая, но не переставая снисходительно усмехаться. – Я – Эрбин, брат этого остолопа Ария. Он, видишь ли, придумал, что мы с тобой должны улететь из Кемета, и пожить где-нибудь в дали и уединении, пока ты не вернёшь прежние силы, и не вспомнишь саму себя и всех нас.
        Я вздохнула, как они всё решают, всё решили, два человека, одного из которых я вообще не знаю…
        – Что вы делаете… – в отчаянии проговорила я. – С чего взяли власть надо мной и судьбой моей?.. Кратон был мне добрым мужем…
        – Кратон тебе не муж! – воскликнул Арий.
        – Пусть и так, но он был добр ко мне! – воскликнула я, чувствуя, что вот-вот расплачусь снова. – Я училась у Викола…
        – Очень добрый, в постель затащил – всё, что ему надо было! А учить тебя и мы двое сможем, не хуже твоего хладнокрового Викола, – зло выгнув губы, проговорил Арий. И добавил, строго хмурясь. – Незачем теперь рассуждать, назад дороги нет. Вот самолёт, отправляйтесь теперь же, скоро догадаются предвечные, в сугон пустятся, дураков-то нет.
        – Куда нам путь держать? В Вавилон? – спросил Эрбин.
        – Пожалуй. Там Зигалит, там дом твой, семья. Я буду прилетать всякий день, как смогу, в злате нуждаться не будете.
        – Не части с прилётами, поберегись, если до сих пор не изловила тебя Повелительница, не раскрыла твой обман, то до поры, пока не шепнёт кто…
        – Кто шепнёт? Кто Повелительницы Царства мёртвых не убоится? – усмехнулся Арий. – Так что не беспокойся за то слишком.
        Я отошла от них, с лёгкостью рассуждавших о моей судьбе и даже не спрашивающих меня, словно я вещь, которую они украли и решают теперь, как прятать… Слёзы душили меня, город виднелся как свет за горизонтом, состоящим из волн песка. Вот и всё, вот и кончилась моя счастливая и лёгкая жизнь, полная нежности и любви доброго Кратона, знаний, что я получала каждый день, жадно впитывая, как пересушенная солнцем земля. Я никогда не увижу ни самого Кратона, потому что даже вернись я теперь же, вот отпустили меня, ведь и не держат, и я долетела назад, как я предстану пред ним?.. Чистота утеряна и с ней потеряно всё…
        Я заплакала и опять села на песок, ноги не держали меня. На что, вот на что они украли меня?! На дурное не хотели, так зачем? Какую-то невозможную ерунду придумали… Кратона винят в чём-то, но какое дело ему, Арию, до этого? А ещё говорил, что любит, ясными глазами смотрел… Что за любовь, когда покою не даёт? Бессовестный… ох, бессовестный.
        Он подошёл ко мне. Коснуться не посмел, просто остановился рядом и сказал негромко и очень мягко:
         – Яя… ты… Я виноват, конечно, и очень… Ты прости меня, но… Я всё объясню, всё расскажу тебе, но после, ты всё поймёшь… Теперь не время, вам надо лететь.
         – Не время… – прогундосила я. – Что ты…
         Я хотела засыпать его упрёками, но они как-то остановились, застряли во мне, так и не покатились с моего языка, что толку упрекать теперь? Что, он исправил бы что-нибудь? А потому я протянула ему руку, чтобы подняться на ноги, в таком платье можно только несколько шагов сделать с царём об руку и всё, а не босиком по песку таскаться. Я отвернулась, высморкаться, волосы растрепались от полётов, падений, слёз, заплестись надоть, украсы снять… Но они говорили что-то, я упустила в отчаянии своём.
        – Погодите… вы говорили… Лететь? – проговорила я, рассматривая сооружение, похожее на громадную деревянную птицу. – Как полетим? На этом, что ли? Это что, само летает?
        – Само, но с твоей помощью. Полетит сам, но подняться с земли, поймать ветер надо суметь. А дальше поддаться ветру и лететь.
        Я обернулась на Ария, сказавшего это так просто, словно рассказывал, как буквицу кеметскую начертать…
        – Да ты что, Арий?!.. Как же… А лететь куда?.. темень…
        – Карты все, что были у тебя и у меня, там, в самолёте, но я помогу. И по ночному времени на путь направлю вас. Я теперь могутнее, чем был когда-либо…
         – Ну ещё бы, Ангел С…
         – Замолчи! – Арий перебил Эрбина на полуслове.
        Тот пожал плечами:
         – Как скажешь.
         – Что скажешь? – уцепилась я. – Что за тайны? Не молчите теперь, говорите всё!
       Если уж я оказалась с этими двумя людьми, я всё должна понимать, Эрбин посмотрел на Ария, предоставляя ему сказать, Арий видимо смутился и проговорил, хмурясь и пряча глаза:
        – Я… я инде поведаю тебе, Яя. Не теперь.
        – Не теперь… – повторила я, всматриваясь в него, чего он не хочет говорить? Что за секрет у него?.. – Что же… ваша воля… мне не утечь уж…. – сказала я, покоряясь. – Так хотя бы переодеться дайте во что, мущины… не носить мне царских одежд…
        Они переглянулись недоумённо, Эрбин быстро нашёлся:
         – Я…э-э… у меня… ну… моё есть… Что ж ты, Ар, обо всём подумал, а про платье забыл?
       Арий растерянно пожал плечами.
       В том, что было на мне, нечего и думать, забраться в их самолёт, пред ними-то неловко, так оно узко и открыто… Эрбин залез в самолёт и достал мех, из которого вынул аккуратно сложенные рубашки, дал одну мне, потом и штаны. Я взяла одежду, во всё это таких как я двух можно засунуть…
       – Босая, стало быть, буду… Ну… хотя бы не глядите, – сказала я.
       Они отвернулись, но для верности я зашла за самолёт. Снова захотелось плакать, но надо было укрепиться, что толку рыдать теперь, ничего не поправить, надо думать, как быть. Так что я вдохнула глубже, и сначала сняла все украсы, а их было не меньше, чем полпуда, сняла платье, и стала одеваться в Эрбиновы одежды мягкого льна…
        – Ты что ж про одёжу-то не подумал? – негромко сказал я. 
       Арик снова пожал плечами и показал мне кулак, едва я чуть повернул голову.
        – Да не смотрю я! – отмахнулся я, хотя, признаться, подсмотреть хотел. – И не видно, спряталась. А она… вроде ещё похорошела, а?
        – Эр… – зло прошептал Арик.
        – Ну ладно, чего ты, я же не могу не видеть, – усмехнулся я.
        – Смоги.
        Наконец, Аяя вышла из-за самолёта, смешная до невозможности, привязала гашники штанов накрест, и рубашку узлом спереди, она ей почти до колен. Я протянул ей вязанку:
        – Холодно, а наверху ветер, надень, замёрзнешь.
       Она взяла со вздохом, а мне отдала свой свёрток с платьем и золотом, тяжёленький, надо сказать, и надела вязанку через голову, несколько прядок растрепались из косы, в которую она заплела волосы, она пригладила их и посмотрела на нас.
        – Что глядите? Некрасивая стала? Сами виноваты, не хотели на царицу глядеть, глядите на бродяжку, – сказала она, со вздохом оглядывая себя. – Токмо… сандалий али… чего такого нету? А то босиком озябла уже…
        – Есть носки, есть! Но, как и всё остальное, громадные, не обессудь, – сказал я, поспешив отыскать носки в том же мехе, что и остальные мои одежды были увязаны, мне тут навязали из тончайшей шерсти местных коз, Вералга показала невольницам, как вязать носки, сроду они такого дива не видывали, а мне надоело по дому босому ходить, вроде и жарко, а на каменном полу ноги стынут…
       Арик смотрел на неё так, что мне стало не по себе, мне казалось, он хочет её съесть или себе за пазуху спрятать, поэтому, чтобы помешать ему теперь же совершить ещё какую-нибудь глупость, я сказал:
        – Ну, так двинемся? Ночь скоро за половину перейдёт…
        – Да-да… – сказал Арик, выдыхая. – Да. Яй, теперь на небо гляди, изучала звёзды уже?
        Она покачала головой, не изучала. Вот надо же, сколько она мне в своё время об этих самых звёздах рассказывала, чего я нигде не читал, никогда не слышал и не догадывался, настоящий звездочёт. А теперь… не изучала. Арик подошёл ближе, объяснить, и показывал из-за её спины, так, чтобы она видела, а она слушала и переспрашивала, и верно, видит всё, что он там ей говорит, а он объяснял самые азы, что мальчикам в семь лет рассказывают... Н-да, Смерть постаралась обокрасть её, как могла.
         Но, правда, она такая милая, когда вот так смотрит внимательно, и слушает Арика, а он, стоя у неё за спиной, вытянув руку, тычет в небо, но при этом я вижу, как он покраснел от её близости, её макушка щекочет ему подбородок, и его желания я легко могу угадать, и я на его месте хотел бы прижать её теперь же, зарыться в волосы лицом… Ну, началось… чёрт, Ар, какое ты мне испытание такое устроил, неужто некого больше попросить было позаботиться об Аяе?.. Я вдохнул поглубже, и отвернулся.
         Потом он что-то показывал ей на картах, разложив на крыле самолёта в свете факела, который, между прочим, вот-вот прогорит, а другого у нас нет, совсем темно станет…
        – Вы долго ещё? – подал я голос.
      Они обернулись, отвлекаясь от своих карт, и Арик сказал:
        – Ты не бойся, Яй, ты в воздух только поднимись, а дальше само всё пойдёт, едва поймаешь ветер. Даже если с пути собьётесь, по картам найдёте и по звёздам, – закончил Арик. – Завтра нагоню вас, помогу, ежли что… в людных местах не садись, долетите за двое суток, если с отдыхом.
        А я подумал, как она, вот такая, маленькая, потащит и самолёт и меня, здоровенного, и поклажу? Даже Арику, богатырю, было, помнится, непросто. Оказалось, довольно легко. Только вначале Ар немного подтолкнул самолёт, а дальше мы с нею поднялись и, качнувшись несколько раз, словно пробуя силу, она выровнялась, уже не тряся и не вибрируя, ловко вела руль, даже улыбнулась. При свете взошедшей луны я хорошо видел её лицо, и оно удивительным образом стало похоже на Ариково, когда мы вот так взлетали с ним…
        – Когда ты научилась летать? – крикнул я.
       Она лишь пожала плечами:
        – Арий показал, оказалось, я умею…
        – Не тяжело? Один я вдвое против тебя вешу, – спросил я.
        Она засмеялась и посмотрела на меня:
         – Ты… Что ты! Ты мне своей Силой помогаешь, – сказала она.
         – Я? – удивился я. – Как же?
         – Не знаю, – она пожала плечами. – Может, тебе нравится летать. А может, я тебе нравлюсь, но твоя Сила в меня перетекает, я чувствую.
         Мне нравится летать?.. Ну… с ней определённо. Арик, удостоверившись, что Аяя утвердилась в полёте, оставил нас, поворотив назад, в Фивы, и мы летели довольно долго молча, так, что я привычно начал задрёмывать. Только бы она не дремала, не то разобьёмся... Я встрепенулся, посмотрел на неё, нет, и не думает, улыбается всё, подставив лицо ветру, тоненькие прядки ветер выдернул из косы и реют они вдоль его струй. Легко летит, Арик с куда большим напряжением поднимал самолёт…

        Да, я проводил их немного, но, убедившись, что она почувствовала уверенность с самолётом и рулём, повернул назад. Мне ещё надо встретить остальных предвечных и убедить их, что я не имею отношения к похищению Аяи Гором. Что ж, Гор наложил на себя руки, но я сделал его бессмертным. Бедняга, Гор, мне было жаль его, попавшего в жернова судьбы, он как солнечный луч сломался, но, отразившись в нас, предвечных, как зеркалах, усилился и теперь станет светить вечно. Я постараюсь…
        А вот Кратона я не жалел, я с наслаждением наблюдал на другой день его бледное лицо и потухший взгляд, он даже постарел сразу на несколько лет и осунулся. Вот так тебе! За Аяю, за то, что ты её, едва вернувшуюся из объятий Смерти, сделал своей наложницей, не разобравшись, что перед тобой чистый лист, ребёнок… Захватил мою Аяю… вот и страдай теперь. От неё мало счастья всем, как от истинной Любви…
       Вералга, конечно, приступила с допросом, но к этому я как раз был готов, и отбился с лёгкостью. Все их обвинения мне – тьфу. Даже и Мировасора, который имел доказательства, если можно так выразиться, что это я под видом Гора похитил Аяю.
        – Не ожидал я от тебя такого, Анпу, – сказал Мировасор, сам поймал меня в дворцовом саду, когда я уходил от полубольного Кратона, с котором мне было что обсудить каждый день.
        – Ты о чём это, не пойму…
        – Ты отлично знаешь, о чём. За что ты так жестоко поступил с Кратоном? Дал бы смертному прожить остаток жизни счастливым.
        – Аяя не делает смертных счастливыми, разве ты ещё не понял? Как и Хатор.
       Он долго смотрел на меня своими тёмно-серыми непроницаемыми глазами, потом спросил:
        – Хорошо, на Кратона тебе плевать, это я могу понять, в конце концов. Но а сама Аяя? Так ли ей хорошо без него? Она была бы царицей, теперь она… кто? Твоя наложница? Где ты прячешь её? Не боишься мести Вечной?
        Я сдержался, чтобы не сказать ему всё, что я думаю о подобных расспросах, но в конце-концов именно благодаря ему, его идее, мы все вместе и спасли Аяю…
         – Если ты не станешь призывать Её, всем будет лучше, – негромко сказал я. – У Неё очень чуткий слух, Мировасор, мне бояться нечего, у меня Печать Бессмертия, а вот тебе… ты предвечный, но не бессмертный.
        – Ты угрожаешь мне?! – изумился Мировасор.
       Я улыбнулся как можно слаще.
        – Ни в коем случае, Мировасор, но, что-то теряя, мы приобретаем. Кратон потерял сына, но Кеми остался в его руках, он потерял наложницу, но вот-вот возьмёт себе женой свою невестку и получит нового наследника от неё и не одного. Аяя не родила бы ему детей.
        – Откуда тебе знать? – спросил Мировасор, прищуриваясь. Побледнел, всё же испуган. Что ж, Мировасор, пришло время немного сбить с тебя спесь, непонятно с чего ты так уж уверился в своем величии. 
        – Я знаю, – уверенно сказал я.
        Но в действительности я, конечно, не был уверен, но я не думал об этом все две с лишним сотни лет, пока носился в поисках её по свету, и потому ответа на этот вопрос я в себе не нашёл, и перестал думать об этом, тем более что у меня было достаточно забот. Теперь, когда моё сердце не горело ревностью и злостью, я мог спокойно заниматься тем, к чему приступил с таким рвением.
        Под моим началом было уже несколько сотен жрецов, которых я учил особому искусству бальзамирования. Я долго думал, с чего начинать, просто ли научить, в каком порядке и что делать с мёртвым телом, чтобы остановить разложение, или же объяснить суть так, чтобы всякий, кто брался за это дело, понимал, что он делает и что за чем должно следовать. Что происходит с телом после смерти, как влияет окружающий воздух, какой концентрации нужно взять солевой раствор, чтобы тело не брала гниль, чтобы ткани остались эластичными, а не стали ломкими. Как нужно поступать с органами, и прочее. Это искусство я изучил в своих многочисленных и уже давнишних путешествиях, всегда делал записи и сохранил их, к счастью, они хранились у Эрика, потому что после моего возвращения мы долго жили мирно, и я многое отдал ему, потому что он интересовался всем новым. Это было ещё до гибели Байкала, того Байкала – нашей с ним столицы, которую мы после погубили, утопив в Великом Море…
       Стройки по всему Кеми шли быстрыми темпами, и, думаю, через год-другой начнутся уже постоянные обряды в храмах Анпу. Вот только человеческие жертвы я приносить не стану, как бы ни настаивала Повелительница Царства мертвых. Ничего, довольна будет и без этого.
        С присоединением ко мне Дамэ, Рыбы и Арит пришлось подумать о собственном доме. Вералга недоумевала по этому поводу:
        – Для чего тебе отдельный дом, не могу понять? Добро бы ты оженился, а то ведь… Возьми жену, Арик, не след человеку холостым, дурно.
        – Ну, фараон и тот не женится, а ему необходимо, – отшучивался я.
        – Ну… фараон… Он невесту потерял, что ж, из камня, сразу на другой жениться?
        Но что до женщин, то Эрикову наложницу мне пришлось сделать своей ненадолго, когда Орсег носился по дому Вералги в поисках доказательств своих подозрений о похищении Аяи. Потому что когда её, сонную напугали, ворвавшиеся в его почивальню всей дурацкой толпой предвечные, а мне пришлось нагишом предстать пред ними, представ в виде Эрика, ничего иного не осталось, как исполнить до конца его роль и, улегшись в постель с девицей, чьего имени я так и не узнал, предаться любовным играм, что я сделал с полным удовольствием.  Потому что впервые за долгое время моё сердце было умиротворено, я был доволен собой, доволен жизнью и тем, что мне всё удалось, что сороковой день пройден и теперь Аяя и я тоже неуязвимы для Хозяйки Завесы. Конечно, кроме смерти у неё много ухищрений, но жизни Она уже не отберёт. Не знаю, заметила ли моя мимолётная любовница подмену или нет, но грустили по Эрику все рабыни в доме, это я приметил в последовавшие после его отъезда седмицы, пока не переехал сам. Вероятно, мой брат успел приласкать каждую.
Глава 3. Испытание
         До Вавилона мы добрались за сутки с половиной, на закате второго дня в полёте, показались знакомые очертания, и, прежде всего, теряющейся в облаках гигантской башни-зиккурата.
        – Что это? – изумлённо сказала Аяя, глядя на чудовищное сооружение, в котором не было ни красоты, ни смысла.
        – Ох… – выдохнул я. – Придурь местного царя…
        – Звёзды наблюдать станут?
        – Если бы… Хотя, кто знает, может, и будут. Но говорили о том, что царь хочет показать Богам, что он равен им.
        – Зачем? – искренне удивилась Аяя. – Они прогневаются.
        – Мне он кажется похожим на ребёнка, который испытывает шалостями терпение отца.
       Аяя посмотрела на меня и сказала:
        – А тебе не кажется, что все люди похожи на таких детей?
       Я посмотрел на неё, она, теперешняя, притом, что мы мало ещё говорили, в полёте было недосуг, но я заметил, какой странной она стала теперь. В ней будто смешался маленький ребёнок, который не знает ничего из того, что есть в мире сущего и всем привычного, и какой-то удивительной мудрости. Но не приходится удивляться, вообще-то, она живёт-то только сорок второй день и в то же время уже триста лет с лишком…
         А хорошо, что она позабыла прежнее, подумалось мне, будь иначе, полетела бы она со мной, улыбалась бы вот так? Ведь кто я был в прежней её жизни? Проклятый насильник, что дважды разрушил её судьбу… А теперь я синеокий брат её «доброго Ария», ангел-хранитель, и не чужится меня, я даже ей приятен вполне…
       Совсем иное было прежде, даже в ту зиму… Ведь убежала от меня тогда, как из плена, я так любил её, на всё был готов, каждое желание выполнить, только бы ей было хорошо, только бы простила меня и забыла мои прегрешения. Но себя всё равно чувствовал преступником, потому что я и был мерзавцем, пусть за всю жизнь только с ней и поступил ужасно. Но не просто ужасно, чудовищно, как нельзя поступать ни с кем, тем паче с теми, кого любишь.
        А теперь… теперь было именно так, как я мечтал, чтобы всё плохое забылось… Так что я даже порадовался переменам, что обнаружились в Аяе.  А что до красы, то и верно, она будто стала ярче и светлее, словно омылась в студёном ручье. От чистоты, должно и сияет ныне…
        Да, все перемены оказались хороши в ней, больше не ненавидит и не боится меня, но как теперь не начать влюбляться в неё?..
        – Аяя, ты вон ту гору видишь, на неё путь держи, – сказал я, указывая Аяе пригорок, на котором Арий прежде прятал самолёт, когда мы с ним были здесь.
        – На гору?.. – переспросила Аяя. – Это, конешно… прекрасно… как бы только сесть теперь на энту гору… взлететь – это одно, это куда легче, чем теперь… на плоское-то место надо ещё суметь, а на гору… это… н-да… – проговорила она, раздумчиво, самой себе, но потом, будто вспомнила обо мне, и улыбнулась, посмотрев на меня: – Но ты, Эрбин, не бойся, ежли что, я тебе упасть-то не дам, ты не волнуйся.
       О как! упасть она мне не даст… она, что же, сильнее Арика?..
        – Да где мне, не сильнее, конешно, но я же говорила тебе, ты мне очень помогаешь… даже не знаю, как сказать и сравнить с чем… как солнце цветку, али вода – мельнице.
        Если бы Арик мне такое сказал, я бы не удивился, мы всегда были частью друг друга, но она… я всегда прежде только вредил ей… потому и моя любовь к ней была какой-то болючей занозой, как желвь, как болезнь, изводящая бестолковой болью, и стыдно было за себя, и отказаться не мог…
       А теперь… А теперь, я не знаю, что. Я даже не понял ещё, что она такое стала теперь, но совсем иначе всё, когда не отторгает и страшным врагом не почитает меня. Ведь получается, для неё мы впервые встретились. Так может… всё по-иному теперь будет меж нами? Я разволновался от этой мысли.
        Меж тем, мы приблизились к горе, я приготовился к тому, что самолёт, и верно, может упасть в бездну, весь подобрался, мешочки с золотом в руки взял, ежли самолёт провалится в пропасть, так хоть самое нужное добро останется при нас. Самолёт завибрировал, потому что Аяя опустила крылья, как научил её Арик, и ветер стал супротив нам. А я думал, закрыть глаза или лучше всё видеть, чтобы…
       Но пронесшись над горой, она взмыла снова в высь, и стала снова поворачивать нашу птицу.
        – Не бойся, Эрбин, примерюсь токмо… сам подумай, как ниткой в игольное ушко попасть… да ещё и без сноровки... – проговорила она, уже не глядя на меня, оборачиваясь по сторонам, вниз, что она там высматривает, мне невдомёк, но ей-то понятно, сосредоточилась.
       Мы ещё трижды снижались над округлой вершиной, пока она всё же, закусив губу и нахмурившись, приземлила нашу на гору. Встал, наконец, самолёт, прогрохотав немного по мелковатым камням, кочкам и остановился, намного быстрее и резче, чем это делает Арик. Я дёрнулся вперёд, едва не ударившись грудью, и с облегчением выдохнул. А Аяя уже выскочила из самолёта.
        – Ох… ну хоть ноги поразмять… – сказала она, оборачиваясь на меня. – Тоже устал, поди? Вылезай.
         – Да я-то, тоже, а вот ты… цельные сутки, уже больше… не устала?
         – Так лететь-то легко, Эр, не ногами по земле, вона, сколько вёрст… а тут, легли на ветер, и несёт он, будто на руках лёгких.
         Я выбрался тоже. Ох, ноги и верно, затекли, и спина тоже.
        – Ты это всерьёз? – спросил я с изумлением. Арик значит, совсем иначе летает? Или это он со мной, как с гирей шестипудовой, а она…
        – А мне ты как ветер упругий под крылья! Славно, – засмеялась Аяя.
       Но потом огляделась по сторонам.
         – А вот как мы с тобой спускаться-то будем? Я босиком, а тут камни… что ж ты, хотя б каких сандалий запасных не взял?
       Я вздохнул, я рубашку-то, что на ней теперь надета, взял потому что Зигалит её мне шила, и, собираясь в Вавилон, я подумал, ей приятно будет, что я рубашку её сохранил…
        – Ну что ж, ты несла меня, теперь я тебя понесу, – сказал я. – Залезай на закорки, полегче мехи в руки бери, а я те, что тяжелее.
        – Далеко ли идти-то? – спросила Аяя, вскарабкавшись на меня, обхватила мне талию коленями сзади, прижалась, я почувствовал её груди лопатками и упругий живот, бедра тёплые… Ох, Ар, чтоб ты провалился… я же спал с ней, и хоть прошло черт-те сколько лет, но я помню это, будто вчера, никого не помню, а её… А ты меня теперь крепиться заставляешь, не думать о том… Хотя она иная теперь стала, и если иначе ко мне, если я ей ветер под крылья, то и…
       Мне стало горячо в животе… Хорошо хоть к Зигалит идём, есть кем ретивое успокоить и расходившуюся плоть. Хотя она на сносях теперь, надо думать… а то коленки эти ещё, кругленькие, в ладонь помещаются как крепкое яблочко…
       Я вздохнул, подбросил её повыше, взял мешки с золотом, и мы двинулись в путь с пологой горы.
        – Не тяжело? – спросила Аяя, прислонившись к уху, её тёплое дыхание защекотало мне кожу, коса соскользнула вперёд и тоже щекочет. Ещё немного и закружится голова… Ох, только дойти до Зигалит, а там отселим Аяю куда, чтобы только не касаться её, издалека и пусть они с Ариком делают, что хотят…
        – Нет, Яй, не тяжело мне, – хмуро пробормотал я. Что тяжесть на спине да в руках, когда у меня к уду прилило, едва идти могу…
        Но с горы мы спустились споро, Аяя за спиной тоже не стала мне тягостью, даже мешки в руках и то не оттягивали, похоже, что я ей облегчение делал с перелётом, что она теперь для меня, я будто даже сам легче стал. В город мы вошли уже в темноте, ворота как раз за нами закрыли, хорошо успели, иначе…
        – Через стену перелетели бы, подумаешь, делов, – усмехнулась Аяя, когда я сказал ей об этом.
        – Легко с тобой, я смотрю, – сказал я, усмехаясь.
        Наконец, мы дошли до дома Зигалит, я постучал, открыл привратник, вот как, теперь и привратника она завела, что ж, собиралась ещё умет открыть на золото, что я оставил…
        – Госпожа Зигалит уже почивають…
        – Скажи муж вернулся, Эрбин, – сказал я, не собираясь ждать у ворот.
        Тот побледнел, выпучив глаза и посторонился, впуская нас, а сам, заперев за нами, побежал в дом, предваряя. Я не хотел, чтобы Аяя поранила или испачкала ноги, потому решил не спускать её со спины, пока в дому не окажемся.
        Там засветили окна, хотя странно, что Зигалит с закатом спать-то легла, ещё не такое позднее время, но, может быть, встаёт рано? Не хворает ли, забеспокоился я.
        – Поздорова ли госпожа? – спросил я привратника, когда он выскочил снова из дверей и раскрыл их для нас.
        – Дак… а… да! Да, здравствуют! – растерянно произнёс он.
        Мне не понравилась его растерянность и странный испуг, словно Зигалит вовсе не ждёт меня, и… я не стал додумывать, вошёл в отворённые двери. Передняя горница, как и раньше, только ковёр новый на полу и… пахнет здесь… не могу понять, чем. Служанка выбежала, на ходу поправляет платье, не прибранная.
       Я опустил Аяю на пол, тут и вышла Зигалит, в рубашке, только плечи обернула куском светлой шерсти, будто кутаясь, хотя и не холодно вовсе. Обняла меня, но почему прячет лицо от смущения, что здесь? Измена? Не может быть, отродясь мне не изменяли жёны…
        Но тут я заметил, что живота у Зигалит нет, по моим расчетам рожать ей было месяца через два, ну, учитывая двойню, через месяц…
         – Ты что же, опросталась уже? – спросил я, оглядывая её. Может, потому и смущена?
        – Дак я… – она покраснела. – Ски-инула я, Эрбинчик…
       Я обнял её, погладил по спине, думая, что успокаиваю горе.
        – Ничего-ничего, не горюй, всяко быват…
       Но тут она заметила Аяю, в таком странном виде представшую, что даже служанка оглядывалась с интересом.
        – А… это хто же?.. – спросила Зигалит без улыбки.
        Оплошал я, сразу-то не представил, отвлёкся непрошенными мыслями, вот и…
        – Это Аяя, познайтесь. А это – Зигалит, моя жена, – сказал я, отступая и словно впуская Аяю в круг.
        – Хто ж она бу-уит? Ишшо-о одна? – по-прежнему вытягивая губки, проговорила Зигалит. – Жёнка? Младшая, али так, наложница? – нахмурилась моя жена, оглядывая Аяю с придиркой, обошла вокруг даже.
        – Да нет, што ты… Это Ария жена.
        – А-ария? А чёже го-олая, в твоей одёже? И босая… На ру-уках своих сахарных нёс иё? Исхитил у брата-нето?
        – Да на што она мне… что ты, Зигалит?!
        – На што-о?! – Зигалит сверкнула на меня глазами из-за спины Аяи. – Зна-аемо на што эдаки кра-али…
        – Так чего бы я к тебе с нею пришёл-то?
        – Ма-ало ли, мож от нево и укры-ыться, мол, не поду-умает, што вы тута…
        – Нет, Зигалит, завтра сам нагрянет Арий, его и спросишь, – досадливо морщась сказал я. – Может, встретишь, как положено, покормишь, выкупаться дашь?
        Надо же, ещё оправдываться пришлось, подумать только, за всю жизнь никто мне допросов и сморщенных носиков не делал, а ныне… К тому же без вины и обвинила. И даже любиться не хотела вроде, ломалась и вообще стала как студень от полноты и прохладцы. Н-да, не такой я вспоминал мою жену. Неужто на сей раз я с женою ошибся? Не может быть, обиделась, должно… не был столько времени, и явился не с гостинцами, а с девицей в её рубашку одетой, есть от чего обижаться. Но ничего, оттает, хотя я и звался Льдом когда-то, женщин отогревать всегда умел…
      …Мне не понравилась жена Эрика, мне показалось, что она фальшивит и каждым словом, и взглядом, и манерой этой сладенькой и будто бы даже телом, похожим на сдобную ладку, никакой мягкости я в ней не чувствовала, одно хитрое притворство. Дело даже не в том, что она ко мне отнеслась холодно, хотя с чего ей меня бажать, она и к ему, мне кажется, только что с ревностью, и то, больше показной, потому что мешки с золотом о пол звякнули, а слух у неё чуткий… Но… что я понимаю в людях-то? Быть может, ошибаюсь…
        Мне отвели отдельный маленький дом, тут были и ещё пара таких, но они имели выход на улицу и их сдавали постояльцам, а мой стоял посреди сада. На другой день мне принесли одежды, служанка была глазастая, но чёрные глаза её какие-то колючие. Есть тоже принесли сюда, в большой дом не позвали. Но я и не хотела, смотреть на них и думать, что жена обманывает Эрбина, было неприятно. А вот книг Эрбин тоже прислал, не поскупился, целый ворох. Сам прийти не соизволил, должно быть, не хотел сердить Зигалит. Я вышла с одной из них в сад, с тем, где описаны были животные, что живут в дальних полуденных морях, огромные, такие, что можно легко за остров принять их. И рисунки, сделанные чьей-то умелой рукой.
        – Твоей рукой, Аяя, – услышала я за спиной и обернулась.
       Это оказался Орсег, вот неожиданность. Я улыбнулась.
         – Откуда знаешь, о чём я думала? Здрав будь, Орсег.
         – И ты здравствуй, Аяя.
        Он тоже улыбнулся и даже сел рядом, на траву, как сидел я, в простом платье из синего полотна, легко было и по траве, и сидеть, и прилечь, а сам Орсег сегодня тоже был одет в рубашку и брюки, и даже сандалии, не то, что в прошлый раз, когда он приходил совершенно голый, токмо срам прикрыв…
      …Конечно, я оделся, идти по городу голым тут совсем не приветствовалось. Меня тоже поразила чудовищная башня, выросшая за городской стеной, верхушка которой пряталась в облаках, я вошёл через те самые ворота, что открывались к строительству. Кто-то оглядывался на мои мокрые волосы, но в толпе легко затеряться, даже мне, большому, приметному человеку. Да, я нашёл Аяю. Когда перестал яриться в немедленном желании уличить и наказать Ария и его братца с наглой ухмылочкой. Я вернулся в свою стихию, успокоился и просто включил свои чувства. Теперь мне легко было найти Аяю, потому что, растворяясь в ней своей любовью, я и её привязал к себе, словно от неё ко мне была натянута струна и по ней я мог найти её, где бы она ни была. И я нашёл. Больше суток у меня это не получалось, словно она была где-то спрятана, как зачарована, а потом откликнулись воды здешних рек… и вот я здесь. Я не люблю рек и озёр, в них тесно мне, душно, как в темнице, но при необходимости я мог бы довольствоваться и колодцем. Совсем без воды я становлюсь обычным человеком.
        И вот я пришёл в этот дом под видом постояльца, вошёл сюда и без труда отыскал Аяю в саду. Она сидела над свитком, который когда-то написала своей рукой при мне, а сегодня, изумляясь, разглядывала рисунки, что ещё тогда удивляли меня мастерством, что она проявляла, когда делала их красками, что сама разводила водой и маслом. Таких рисунков в своих свитках она наделала сотни, за то время, что путешествовала на корабле Гумира, а я сопровождал её. И вот теперь смотрела на них, словно увидела впервые.
        – Ты опять со мной какими-то загадками молвишь, хорошо ли это? – сказала Аяя, но улыбаться не престала.
        – Не буду, хорошо, – сказал я. – Как же ты бежать-то решилась? Али не знала ничего?
        Она отвернулась, пожав плечами, не хочет говорить, похоже, ну и я не стану её пытать. Они похитили её, эти паршивцы, и что с нею обсуждать теперь их изощрённые подлости. Я решил спросить о другом.
        – Ты хочешь вернуться? – спросил я. – Я могу помочь тебе.
        – Орсег, если бы я могла вернуться, я бы вернулась, – сказала Аяя, немного смущаясь. – Но… теперь уже поздно.
        Поздно… вон до чего дошло… Ах, Эрбин, он здесь, так это он, так тихо сидел и не приближался, вроде, и за Завесу особенно не стремился, сохранял хладнокровие. Вот так самые большие хитрецы и ведут себя. Стало быть, Арий для него её похитил? Это как-то странно, ведь сразу после всего утром Эрбин был ещё у Вералги в доме… или… Это Арий отвёл нам глаза… сам Эрбин говорил об этой способности своего брата. Вот они хитрую штуку придумали…
        Но ничего, теперь проще, тут не дворец, ни Дамэ, никакой вообще охраны нет, эти два наглеца так уверены в себе, что не потрудились  хотя бы следить за ней. Думали, никто не найдёт? Бессильные смертные человечки, конечно, и не найдут, но, кому надо…
         – Ты его любишь? – спросил я.
       Скажет, что любит, пойду, убью его, а не любит, так, может…
       Но Аяя развернулась ко мне и сказала, хмурясь:
         – Что это ты, Орсег? Думаешь, хорошо так-то, ладно? Ты лучше бы интересное что рассказал бы. Вот говоришь, я сама рыб этих чудных нарисовала, так рассказал бы.
        – Я и показать тебе могу. Хочешь? Поплыли сейчас же?
        – Сей же час? – удивилась Аяя. – Нет, теперь не хочу.
       Она сказала так просто, не смущаясь, не хочет и всё, да и почему бы ей хотеть? Устроилась тут с книгой, финики вон у неё в чашке, птички щебечут, мягкая трава и не докучает никто. Ну, кроме меня. Тогда и я решил расслабить спину, лёг на траву. И верно, хорошо, даром, что суша, а чистый рай…
        – Ты помнишь своих родителей, Орсег? – спросила Аяя.
        – Конечно.
        – «Конечно», – вздохнула Аяя, – а я вот своих не помню. Кто были твои?
        – Отец был купец, ходил по морю, маму очень любил, она родила двенадцать детей. Но в живых остался я один, остальные умерли младенцами – рассказал я, вообще-то впервые, никто прежде не расспрашивал меня о детстве или о родителях. – У меня было очень счастливое детство, родители души не чаяли во мне и я долго оставался ребёнком. Но когда умерли, один за другим, пришлось повзрослеть сразу. Мне в ту пору было пятнадцать. Тогда я для себя море и открыл.
        – А как маму звали?
        – Ивалла. Она была очень красивой. Я похож на неё. 
        Аяя засмеялась:
        – Да ты не скромничаешь, я вижу, знаешь, что красивый человек.
        – Что напрасно притворяться, будто я этого не осознаю. Вот ты, по-моему, ещё не поняла, не осознала, что ты чудо красоты.
        Она лишь пожала плечами:
        – Что с того, моей заслуги-то в том нет. А потом… – она посмотрела на меня и добавила негромко: – Я своего лица вовсе не помню. Каждый раз как отражение вижу, заново узнаю. Так что… осознавать особенно нечего. Но это всё… пустое, Орсег. Теперь хотя бы научиться чему. Вот говоришь, это всё, что тут написано да нарисовано, на самом деле есть? И покажешь мне? Может, я и вспомню…
        – Как же ты от своего похитника-то убежишь?
        – А меня никто не держит, но убегать я не собираюсь. Не держат, но и не обижают, чего же мне бежать? И куда? Возвернуться нельзя, а более некуда…
        – Ну, гляди, как скажешь. Коли не обижают, сама и решай, – сказал я, вставая. – Так пойду я, Аяя, пора и честь знать. Днями приду, коли захочешь, поплывём, я тебе что из прежнего, али из нового покажу.
        – На чём поплывём-от? – спросила она тоже, поднимаясь с травы.
      Я засмеялся:
        – Ну считай, что на мне. Обращусь дельфином и прокачу тебя. Люди так и считают, что я обращаюсь в дельфинов да в акул.
        – А ты не можешь? Я уже ничему учусь не удивляться.
        – Не могу. И никто, кого я знаю, не могут. Думаю, россказни об этом – враньё, али досужие сказки.
        …Я увидел их в окно. Мне показала Зигалит. Позвала нарочно:
        – Ты говори-ил, она Арию жена-а, а энто што-о за полюбо-овник?
       Я посмотрел в окно и увидел, что они идут от сада, где был домик Аяи, мимо большого дома к воротам.
        – В траве валялися там, я давно-о гляжу. Распу-утницу какую-то Арий в жёны взял, иде глаза-то бы-ыли? Даром, шо баса ненаглядная, даже мои служанки шепчутся, но…. – Зигалит посмотрела нам меня. – Ты скажи ей, у меня приличный дом, мне потаскух не надо зде-еся.
        – То не полюбовник никакой, – сказал я и вышел, «проводить» Орсега. – Ты что здесь делаешь у нас? – спросил я его, уже проходящего мимо.
       Он остановился, Аяя улыбнулась простодушно:
         – Это Орсег, он…
         – Да мы знакомы отлично, – сказал я, прожигая Орсега взглядом. – И что тебе здесь?
      …Я смотрела на них двоих, удивляясь преображению обоих: Орсег весь будто надулся, выгибая грудь, словно хотел показаться больше, чем есть, Эрбин тоже расправил плечи и поднял подбородок, лицо его сделалось таким злющим, каким-то острым, мягкие губы побледнели, поджались, похоже было, что он зол не на шутку. Почему? Я растерялась...
         – То моего ума дело, – нахально ответил Орсег, вскидывая гривастую голову. Ишь, оделся, голым не пришёл.
         – Ума, али чего иного – мне всё едино, но энто мой дом, а потому сюда не таскайся.
        Вместо ответа Орсег посмотрел на Аяю, растерянно и даже немного испуганно переводящую взгляд с меня на него, впервые при ней, новой, такое спор-от...
         – Это поглядим – сказал Орсег и улыбнулся Аяе. Мерзавец.
        И направился к воротам.
         – Гляди не гляди, тут я в своём праве, – крикнул я ему вслед.
        Орсег обернулся, бледнея от злобы в серый цвет, но глаза засверкали смарагдами. Чтобы не кричать на весь двор, где были и слуги и привратник выглянул, любопытствуя, из своей каморки, он вернулся и, подойдя ближе, почти вплотную проговорил сквозь зубы очень тихо, так, чтобы слышал только я:
        – А Кратон? В своём был праве? Может, мне сообщить царю, что ваш бесподобный Арий отвёл всем глаза и исхитил его невесту? Что с ним тогда сделает царь?.. Хотя интереснее, что сделает Повелительница Завесы, верно? – он прожёг меня глазами. – Так что, кто в своём праве, а кто нет, ещё придётся разобраться… Вон она решит, кто тут в каком праве, – он кивнул на Аяю.
         Я не сказал ничего больше, угрозы увесистые, ничего не скажешь. Как он нашёл нас, вот что самое загадочное и странное… Но Арику я решил ничего не говорить, ему и так всегда ревность не давала жить, не хватало ещё мне заводить его напрасно. Тем более что это и, правда, опасно. Арик спрашивал, кто шепнёт Повелительнице, что он не выполняет своей части договора…
       Я хотел было, вернуться в дом, проследив, что Орсег благополучно выдворился, но Аяя вдруг сказала:
        – Эр, ты… не гони его, он ведь незлой… Он хочет мне помочь.
       Я вздохнул устало, но честное слово, как дитя…
        – Яй… я понимаю, что ты сейчас хуже младенца стала, но чем Орсег тебе может помочь?! Сама-то подумай.
         – Он обещал мне показать морские чудеса. И рассказать. Я в книге читаю, он говорит, я сама написала, а я не помню вовсе, так он…
        Я посмотрел на неё, и показал на шнурочки у лифа, немного распустившиеся, ослабшие узелки так, что открывался очень соблазнительный вид на её груди. Я вижу, Орсег не касался её, по ней теперь всё понять можно, но ведь ясно, что хотел и получит, если она зевать-доверять будет. Незлой… ну, конечно!
         – Чудеса он тебе может статься и покажет, но в обмен на твои.
       Аяя густо покраснела, отворачиваясь, и занялась завязками.
        – Зачем ты… так-то… человек ничего плохого не думал… А вы с Арием обещали учить меня, а сами… Ты вон, вовсе не подходишь цельный день, будто я наказана…
        С этими словами она, шмыгнув носом, направилась к дому. Я же сказал ей вслед:
         – Не обижайся, Яй, и учить будем, первый день здесь, дай отдышаться.
        Я повернул в дом, но на пороге Зигалит сверкала глазами, сложив руки на полной груди, когда я приблизился, она фыркнула и ушла в дом. Ну началось… втравил меня Арик, и сам носа не кажет.
       Но Арик явился к вечеру, ещё до заката. Появился на пороге неожиданно, словно с неба свалился. Хотя чего «словно», с неба и свалился. Он вошел, как ни в чем, ни бывало, с улыбкой даже и с гостинцами как раз. Ну хоть кто-то сообразил. Зигалит радостно засуетилась вокруг него, радуясь его возвращению куда больше, чем моему. Он привёз Зигалит чудесных кеметских украс, зерцало, украшенное самоцветами, вставленными в серебряную раму, кажется, отрез какой-то красивой ткани, и шкуру леопарда, что было очень модно, я видел на очень богатых фиванках такие украсы, на одно плечо вешали такую шкуру, пристёгивая драгоценной брошью. Так что да, Арик угодил моей жене своим приездом. Спросил о бремени, поняв, что что-то не так с этим, посочувствовал, обнимая её полные плечи, сказал, что у такой прекрасной женщины, несомненно, будут ещё дети.
        – Где же Аяя? – наконец, спросил он, не умея скрыть искорки улыбки, выскакивающие из глаз, и губы так и тянулись вширь.
      Я поднялся, маня его за собой из дому.
        – Идём, я провожу тебя.
        – Отдельно поселили? – немного удивлённо спросил Арик, выходя за мной.
        – Зигалит ревнует, – сказал я.
        – И что, есть повод? – Арик пронзил меня взглядом.
        – Да не сверли ты…. – разозлился я, будет ещё глазами сверкать. – Повод, какой к чертям повод, когда… Аяя сама повод. Будто не знашь. Я сказал, что она твоя жена, но Зигалит всё равно зубы крошит.
       Мы подошли к домику Аяи.
        – Мне вовсе кажется, жена не ждала меня, и… что у неё другой, – быстро сказал я.
       Арик посмотрел изумлённо:
        – Ты что, Эр? Ты-то, Эр, сроду не ревновал… Да и от тебя-то, кто гулять будет? Главное, к кому?! – нетерпеливо сказал он, конечно, что ему сейчас обо мне с Зигалит думать-то, когда он вот-вот к Аяе войдёт…
        – Ну и от тебя никто не гулял, – ответил я. – Да и не о ревности я, а… разлука, детей потеряла, ну и… решила со мной уже и…
        – Страдаешь, что ль? – усмехнулся Арик.
        – Да нет, но, знаешь, как-то противно, будто вступил на крепкий мосток, а он возьми, и в труху рассыпься. Всё же семья, дом – это каменное должно быть сооружение, крепкое, иначе смысла нет.
       – Ничего, укрепишь свой дом, – сказал Арик, похлопав меня по плечу. – На то и вернулся.
     Он вбежал бы уже в этот маленький домик, да я всё держу, мешаю и я не уверен, что делаю это не из-за неё...
        – Аяя обижается, что не учим её, – сказал я, прежде чем оставить его на пороге Аяиного дома.
       Арик радостно рассмеялся и тряхнул мехом, что нёс сюда, там мягко что-то грохнуло.
        – Вот я и привёз ей книг. И таких, каких она не читывала ещё.
        – «Не читывала», ей бы с теми, что сама и написала разобраться, голова-от пустая совсем, – усмехнулся я.
         – На то наши и полны знаний, чтобы поделиться, – радостно сказал Арик. – Токмо… о прошлом, обо всём дурном не напоминай ей, идёт? – понизив голос, добавил он, в упор посмотрев на меня.
        – Да что я… враг себе? – удивился я. Ему в этом смысле бояться нечего, последнее, что я сделал бы в этой жизни – это рассказал Аяе, какие беды я причинил ей когда-то.
        Арик направился к небольшой двери. Таким радостным я не видел его уже очень давно. Но что удивляться, он, наконец, получил то, что искал столько лет, всё, что хотел, что было смыслом его жизни, так что, конечно, он счастлив.
        Вернувшись в дом, я застал Зигалит, у окошка, из которого она следила за Аяиным домом.
         – Сказа-ал ему про любо-овничка? – спросила Зигалит.
         – Нет, и ты молчи.
         – Чи-иво эта-а? – Зигалит повела полными плечами, отходя от окна.
         – Он и так… от ревности света не видит, для чего лишнее говорить ему.
         – От ревности, коне-ешно…. – усмехнулась Зигалит. – Я таких хитрых девок зна-аю, они сразу с деся-ятком крутить могут, и все за их подолом бегать продолжа-ают. А они и зла-ата и всего, что душе угодно возьмут, – поводя плечами, значительно проговорила Зигалит.
         И метнула взгляд в меня, в нём, как ни странно с искренним чувством, ревность в ней всё же ещё горит. Так, может, и любви хоть искра осталась, тогда я смогу разжечь её снова?..
        – Ты, гляди, на иё хитрые крючки не попади-ися.
        – Злата тебе, однако, досталось сверх меры, не ей, – сказал я, намекая и на украсы и на золото, что я по приезду ей отдал, и теперь жалел, не подумал припрятать где.
         – Ну-у, так я и досто-ойнее пи-игалицы твоей-нето, – вытянув губки, сказала Зигалит. – Вече-ерять-то с нами будут, али ка-ак?
         – Ты весь день её не звала, так что сама и зови теперь, ты хозяйка.
       Жаль всё же, что детей не будет, как-то неправильно всё в этот раз у меня, неладно. Ох, ошибся я, похоже, с Зигалит. Тогда она мягкой манерой своей заморочила меня, да и в дороге и при болезни где было разобраться?..
       Ничего, надо понять, что вообще тут происходит, кто и что обманывает меня, моё сердце или Зигалит, а тогда и решать, что делать. Если Зигалит негодница, так и Аяе здесь нечего делать, тогда лучше отсюда убраться. Но если ошибаюсь я, и моя жена всего лишь остыла в разлуке, это совсем иное, тогда у меня есть дом и надёжная стена за спиной, и я могу и Арику помочь и… и сам от соблазна удержаться. А Аяя соблазн… Вот стояли мы с Ариком у дверей её дома, и мне казалось, что я сквозь дверь, али из окон чувствую аромат, что она источает, тонкий и лёгкий, как у шипковых роз. Всего лишь садом богатым пахнет здесь, но нет, я себе уже нарисовал Аяю, её голос, улыбку, коленки вчерашние, да слова: «Ты мне как ветер под крылья»… Ох, Арик, страшное испытание ты мне устроил…
Глава 4. Ревность и неистовая радость
        Я обернулась на раскрывшуюся дверь, это Арий, я обрадовалась ему, день выдался такой бестолковый, вначале какая-то опала и холодность от Эрбина, ничем, вроде, и не заслуженная, потом, кажется, Орсег развлёк, пообещал хорошего даже, и вдруг их ругательная стычка с Эрбином мне непонятная и необъяснимая злость между ними. Что они не поделили, почему так ругались, на меня намекали, непонятно. И потом ещё Эрбин на завязки показал, будто я нарочно растрёпой хожу, кого завлекаю… Всё это было обидно, вкупе с бестолково потерянным временем после, потому что среди книг, что оказались в доме, не было цифири, а мне она была необходима, я ещё не продвинулась далеко, ещё не ухватила даже конец нити, что была сутью этой науки, она была где-то совсем рядом, но не далась мне, и теперь, получалось, что я и не вникну?.. От этого мне стало окончательно тоскливо. Вырвали меня из такого славного, такого уютного мира, где было всё, что мне сейчас нужно и оставили в одиночестве…
        Поэтому, когда ввечеру появился Арий, я обрадовалась неожиданному его приезду, признаться, сегодня я уже ничего хорошего не ждала. Я встала навстречу, и обняла бы его, будь мы знакомы короче. Потому что, несмотря на то, что он виновник, что я потеряла весь мой прежний мир, и я должна бы злиться на него, но он улыбался и блестел светлыми глазами так, что у меня потеплело сердце.
        – Арий! Приехал! Как хорошо, как славно! Я уж думала, вовсе вы с Эрбином оставили меня. Привезли и кинули, как преступницу в ссылку… – руки я ему всё же протянула, хотелось, чтобы он меня коснулся. Тепло его ладоней потекло в меня, согревая.
        – Нет-нет, такого не думай, никогда не оставлю тебя. Только и ты уж меня больше не бросай, – горячо сказал Арий, улыбаясь и весь искрясь.
        – Я? – удивилась я.
        – Ты.
       Я немного смутилась его слов и выпустила его ладони, отворачиваясь, говорит так горячо, мне и хорошо и страшно от этого…
        – Угостишься? – спросила я, отходя к столу. – У меня тут вино здешнее есть и финики.
        Арий огляделся. Домик совсем крошечный, после чертогов Кратона особенно, две малюсенькие горницы, вот эта, где стол и лавки, тут я книги на одной из лавок пристроила. А в другой – почивальня. Ставни раскрыты, на свет налетают ночные бабочки и норовят затушить лампы.
        – Скромное жилище, – сказал Арий, усаживаясь за стол. – Как тебе?
        Я пожала плечами:
        – Непривычно.
       Арий засмеялся:
         – Ну, это понятно, из дворца, где в одну горницу весь этот двор с уметами войдёт, ещё и место останется, – сказал он. – Прости за то… А я тебе подарков привёз. Гляди.
       Он стал доставать из небольшого меха свитки и класть на стол. Много, десятка два с половиной.
        – Книги! Ах ты… сокровища… – прошептала я, придерживая своё богатство, чтобы не покатилось со стола.
        Вот это подарки, вот это здорово, вот это спасибо тебе, Арий.
         – А… цифири нету среди них? – спросила я, взглянув на него.
         – Ты цифири хочешь?
         – Да я… Я не доучила ещё… Ты давеча звёзды мне на небе показывал, так я будто старых знакомых увидала, вроде и не помню ничего, а будто знаю. Так и с цифирью. Но они мне будто улыбнулись, мелькнули и пропали…
        – Вон что… не подумал я, так привезу, Яй, завтра же. И объясню, напомню всё. Я знаю, как ты… словом, завтра исправлюсь. А теперь вот тебе развлечение. И Эрику накажу, чтобы давал задания вот из этих. Быстро всё освоишь заново.
       Тут в дверь постучали и заглянула Зигалит.
        – Не ложитесь, хозяйва-а? Идё-ом, повечеряем.
       Мы с Арием посмотрели друг на друга, уходить не хотелось, но и отказывать хозяйке нехорошо. Поэтому мы поднялись и последовали за ней.
        – А чтой-то так сиде-ели? Давно рази жена-аты, што полюбиться не похотели? Али поссо-орилися? Из-за энтого, черноватого? Што Эрбин днём согна-ал? ты, Арик, сердца-от не держи-и, Аяя, женщина краси-ивая, конешна липнуть. А как же? Ты привыкай…
       Я и не подумала в этом смысле об Орсеге, но и будь так, Арий сам сказал, что ничего не ждёт от меня. То, что Эрбин вчера назвал меня женой Ария, так это для простоты, как я поняла, потому и спорить не стала, Зигалит безразлично, кто я, лишь бы не зарилась на её дорогого золотоносного мужа…
       Но Арию упоминание об Орсеге, почему-то не понравилось, он ничего не сказал, но сделался как-то сух и холоден, как зимний ветер, перестал глядеть на меня, искрясь, даже складка меж бровей присохла. Мне было невдомёк, что с ним такое, почему он из оживлённого и весёлого стал вдруг таким. Будто светило солнышко, и закрылось серой тучей.
       Я и сей день не поняла и перестала думать, сразу после вечери Арий улетел, быстро сказав напоследок: «До завтра!», я же отправилась спать, умывшись над медной лоханью, расчесала и переплела волосы в косы, что ж, спать, так спать, жаль, конечно, что нет тут такой лохани, как в покоях у Кратона, чтобы выкупаться, и размякшей, и тёплой лечь в постель рядом с ним… Теперь я совсем одна, и как согреться в этой большой постели, кажущейся сыроватой, хотя, может быть, так и есть, потому что воздух здесь, в Вавилоне влажный, не в пример Кеми. Здесь днём – душно, ночью сырость. И вроде прохлады нет никакой, а я мёрзну.
        За вечерей Эрбин пообещал завтра показать мне город.
        – Покрывало плотнее наденьте, – сказал Арий.
        – Заче-ем эта-а? – деланно удивилась Зигалит, выгибая брови, одна крючочком, другая – кривым крючочком. Даже брови у неё лгут...
        – Чтобы толпа зевак не собралась за ней, – ответил Арий. – Знакомое дело.
        – Па-аду-умаешь, раскрасави-ица, – пожала сдобными плечами Зигалит небрежно и засмеялась. – Может в Кеме-ете вашем, конешна, и не вида-али никаво кра-аше иё, а у нас тута красавиц па-ално!.. Ты уж не забижа-айси, Аяя, и ты, Арии-ик, за жёнку сва-аю, а токмо баю, што есь… Но дело тва-аё, Арик, жена твоя, ты прика-азывай, как хошь, должна исполня-ать. А как же?
       И она довольно заквохтала, смеясь. Эрбину не нравился этот разговор, он немного раздражал Ария, но ни тот, ни другой, ни спорить, ни возражать не стали, похоже, воспринимая слова Зигалит не серьёзнее, чем перебранку голубей на подоконнике.
       И что я сейчас вспомнила этот разговор?.. Стало ещё холоднее… потому что Арий улетел, оставив меня одну на пороге моего домишки. Сколько Зигалит с Эрбином протерпят меня у себя на дворе? Ведь надо им, наверное, платить будет за постой, а где мне брать деньги на то? Откуда люди деньги берут? Вот те, что во дворце, и здешние, служанки, платят им или они за еду и кров работают? А мне как? С Кратоном всё было так ясно, а теперь… ничего не говорят. Ни для чего забрали от Кратона, ни что дальше. Учись… это всё, чего я хочу, ясно, но за тем-то что?.. Но, может, ремеслу какому научусь? Надо… шитью хоть?..
        Я заворочалась, обеспокоено размышляя об этом. Не напрасно я думала, что закончилась моя беззаботная жизнь, когда Арий утащил меня с площади, где я должна была стать царицей Кемета. А что я теперь? Нищая приживалка у щекастой злой тётки, которая прикидывается сдобной булкой, а в тесте у неё плесень, к тому же запечён холодный камень вместо начинки…
       Но зато на рассвете меня разбудил знакомый голос. Я открыла глаза, перекрывая уже душные лучи утреннего солнца, что лились в моё окно, меня негромко звал Орсег.
        – Аяя, ну проснись же, лежебока! – тихо засмеялся он и бросил мне на постель влажный цветок, маленький, с белыми махровенькими лепестками. – Вставай, лепёшку по дороге съешь.
        – Спешим куда? – спросила я, садясь на постели. – Отвернись, не гляди, оденусь… тут вишь-ка и не спрячешься иначе как за кустами…
        Он усмехнулся и отошёл от окна.
        – Токмо поскорее давай собирайся, пока ревнивец твой не проснулся и не застал нас.
       Я вышла уже одетая.
        – Он вовсе не мой. Моих теперя нет… – пояс я завязывала на ходу, потому что концы перепутались и злили меня. – Кратон больше не примет меня, а только он и намеревался меня в жёны взять.
        – Я могу взять, коли пойдёшь, – сказал Орсег, поглядев на меня, приподнявши бровь.
        Я удивилась таким словам.
        – Вот так и возьмёшь? Может я хитрая и лживая, ты ведь не знаешь… Как вы, мужчины, жён-то выбираете, в толк не возьму, – сказала я, думая больше о том, как Эрбин женился на такой противной Зигалит, что ни одного слова искреннего не сказала ещё при мне.
       Орсег засмеялся:
        – Да за твою солнечную красоту и не то ещё можно простить, Аяя!
        – Вот то-то, берёте паршивок ладных… – пробурчала я.
        – Но ты-то не паршивка! – блестя кошачьими глазами сказал Орсег.
        – А я не знаю ещё, Орсег. Ничего не знаю про себя. Всего и живу-то сорок пять дён! – засмеялась и я тоже.
       Меж тем мы вышли уже к реке. Орсег остановился и сказал мне:
        – Теперь слушай, Аяя. Ты можешь под водой быть и дышать, как я. А потому не бойся. Теперь тут нырнём, а потом… ну, словом, поймёшь. Всё поймёшь, только доверься мне…
       И… он крепко стиснул мою руку, и мы с ним разбежались по мосту, к которому он привёл меня, и спрыгнули в воду с самой середины, ухнув в мутную речную воду. Поначалу я задержала дыхание, как положено под водой, но Орсег потянул меня и мы с ним, набрав невероятную скорость, помчались сквозь толщу вод, в одно мгновение оказавшись в прозрачной и голубоватой солёной воде моря. Здесь была необыкновенная красота, богатство красок и форм такое, что замечательные письмена на стенах кеметского дворца, вспомнились теперь как скучные картинки.
        – Ну как? – мысленно спросил Орсег.
        – Чудо! – так же беззвучно только в мыслях ответила я.
        – Это Срединное море. Плывём дальше?
        – Конечно!
        Он обрадовался моему восторгу и потянул меня опять за руку. И мы опять как-то невероятно быстро переместились теперь вовсе на белый песок. Орсег вышел из воды. Он сбросил одежду, потому что она теперь только мешала.
        – Сними платье, – сказал он.
       Я посмотрела на него. Оно, конечно, правильно без одежды, раз уж мы как рыбы, рыбы тряпья не носят, но берег был совершенно пустынный, и двое обнажённых людей… мне это показалось зазорно, ходить нагишом перед ним, ему-то привычно, но не мне. Так и до греха недалеко. А мне совсем не хотелось портить нашу с ним наметившуюся дружбу. Поэтому я лишь покачала головой. А он усмехнулся:
        – Упрямица. Всё равно всю облипло и мне всё видать.
       Я оглядела себя как могла. Облипло, конечно, но чтобы уж всё видать… ничего особенного и не видно.
        – Где мы теперь? – спросила я, отжимая косу.
        – Это далёкий остров. Он так далеко от всех берегов, что тут даже не поселились ещё люди. То есть были некогда, но вымерли одно время, а новые пока не пришли. Вот оставлю тебя здесь, что делать станешь? Останешься моей пленницей.
        Я засмеялась:
         – А я позову дельфина или акулу и отвезут они меня, куда попрошу. Селенге-царице ни в чём отказа нет!   
        Орсег подхватил мой смех.
         – Не боишься, значит меня?
         – А я не знаю, Орсег, бояться тебя али нет. Щас не боюсь, а там посмотрим.
        Похоже, ему понравился мой ответ…
        …Конечно, понравился. И вообще теперешняя она мне нравилась больше. Она стала легче и проще теперь, утратив весь груз, что был навален на её душу прежде. И веселее. А я сам весёлый человек. Потому я наслаждался с ней сегодня. И хорошо, что я для неё новый человек, который никогда не был её любовником, не ругался, не набрасывался душить её.
        Вот странно, она и отвергла меня, буквально вышвырнула от себя, как никто не делал, и даже умерла, а, возродившись, совершенно забыла, кто я есть, казалось бы, ну оставь ты её, и живи, как жил. Нет же, я никак не могу выбросить её из сердца. Богиня Любви? Девчонка…

       Все ныне довольны и счастливы, что они для Аяи новые люди, недоволен только один я. Потому что она была моя и теперь, когда забыла и не помнит этого, мне куда труднее прочих. Но… ведь мне и было это обещано, это и должно было стать ценой её возвращения в мир живых. И я согласился её платить, и не ропщу, служу моей Повелительнице, как никто иной не смог бы, потому что за что бы ни брался в моей жизни, я всегда делал это отменно. Но я не смирюсь с разлукой и буду рядом с ней, чем бы меня ни пугали.
        И вот теперь, когда Кратон, такой серьёзный соперник, устранён, когда даже Эрик успокоился и отказался от своих притязаний на Аяю, вдруг опять появляется Орсег, хитрый и коварный древний предвечный, обмануть которого невозможно и мне не удалось, и теперь он подбирается к Аяе снова. Учитывая, какова она теперь во всей своей детской непосредственности и доверчивой открытости, я не могу не опасаться, что ему удасться увлечь её. Тем паче, что ему есть чем.
        Поначалу я не хотел ни ревновать, ни сердиться, даже не стал ничего говорить Аяе, потому что не сомневался, что её вины нет в том, что он нашёл её, предстояло ещё выяснить, как ему это удалось… Но, когда я прилетел на другой день и не застал Аяю с самого утра, я не на шутку взволновался. Я явился с цифирью, со всеми, что нашёл в Кемете книгами об этом, ради чего разослал целую армию невольников и по книжным лавкам, и как пообещал ей, намерившись весь день уделить той самой науке, о которой она скучала, сожалея, что не успела изучить её… и не застал Аяю. И постель была давно холодна, и утренняя трапеза нетронута, значит, или ночью ушла или совсем рано утром, пока все спали. Я прождал до темноты, рискуя всем на свете, и так и не дождался и улетел.
         Вернувшись в Кеми, злой и голодный, первым я встретил Дамэ, который вроде дожидался меня, стараясь не думать сейчас о том, где Аяя и что может происходить с ней, я выслушал Дамэ с его чаяниями. Оказалось, он недоволен, что ему ничего не приходится делать и, хотя пошло всего несколько дней, он желал быть полезным и, по-моему, скучал по Аяе, пусть она не помнила его, и как они были близки прежде, но он отлично себя чувствовал начальником её стажи. Конечно, самым разумным было бы отправить его охранять Аяю, лучше защитника не сыскать, но при нём Арит… Да и как всё это объяснять Зигалит, коль скоро так сложилось, что Аяя живёт с Эриком в их доме. Пусть Эр разберется со своей женой и своей семейной жизнью, тогда будет понятнее как быть дальше. Может быть, тогда и придёт время Дамэ вновь послужить Аяе.
        Дамэ многое рассказал мне о последних двух с половиной столетиях жизни Аяи, и я теперь знал всё, словно был рядом с ними. Думаю, именно благодаря его рассказу, и его уверенности, что Аяя, считая меня погибшим, почти не жила, скитаясь по диким и безлюдным местам, я сдержался, пережил внутри себя вспышку ревности, что заронила Зигалит, рассказав, что Орсег навестил Аяю. Я не рассердился даже на Эрика, который ничего не сказал мне об этом, понимая, что тот поступил разумно. Появление Орсега значило только одно: он не утратил своего вожделеющего интереса к Аяе. Что же до неё, я, как никто понимал, что Орсег для неё теперь не предмет желания, как и все остальные. Потому я так был зол на Кратона, воспользовавшегося детской податливостью нынешней Аяи, её уязвимостью…
       Но… я, конечно, не тот, кто может долго быть снисходительным, и если в первый раз мне не на что было яриться, то во второй раз, когда Аяи не было целый день, а может и дольше, я этого не знаю, потому что я принуждён был вернуться в Кемет к своим обязанностям. Мне даже Эрику было зазорно показаться, чтобы не вызвать его язвительных замечаний, и без того было тошно…
       Я увидел Аяю только через день, она встретила меня, на сей раз дома, вернее, в саду, позади дома, где, расстелив плотное покрывало, она расположилась со свитками, намереваясь, видимо, провести здесь весь день. Увидев меня, она сразу поднялась навстречу, сияя улыбкой.
        – Арий! Как я рада! Я нашла твою книгу с задачками! – радостно выпалила она. – Даже нарешала. Поглядишь?
        Сверкает такой ясной улыбкой, даже сердиться не могу… Конечно, я проверил. И ошибок нашёл изрядно. Но на то она и светлая голова, сообразила всё сразу с полуслова, исправилась, а я нового задания написал на завтра.
        – Ты где же вчерашний день провела? Я прождал тебя до вечера, – сказал я, когда мы закончили с вычислениями.
        И тут она рассказала, где она была, какие замечательные чудеса показывал ей Орсег, и как она, оказывается, может, подобно ему самому, может перемещаться под водой.
        – А Орсег и вовсе может всюду появиться в любой момент! Везде, где вода есть, вообрази, Арюша, чудеса какие! – восторженно рассказывала она, не заметив, впервые снова назвала меня так, как звала некогда в нашем скалистом лесу. Это пробрало меня до костей, даже больше, чем сам рассказ поначалу.    
        Но потом я всё же заставил себя сосредоточиться на том, что она рассказывает об Орсеге и том, что они делали и что видели вместе. И я понял, как он опасен, что он хорошо понял её неистребимую страсть к знаниям и всему новому и неизведанному, и идёт к своей цели снова очень настойчиво, мастерски ведёт свою линию. Что может помешать ему?.. Мне стало страшно. Смогу ли я перешибить его моря и океаны моей цифирью, усовными знаниями, звёздными наблюдениями и тем, что я открыл о времени. Открыл, кстати, вслед за ней, а она теперь не догадывается даже об этом…
       И я занервничал. Это не прежняя Аяя, девушка-подранок, умевшая распознать хитрого проныру от преданного сердца. Теперь она слишком чиста, если чистота может быть чрезмерной, чересчур открыта, даже Кратон, хоть и был он в моих глазах мерзавец и растлитель, но не обидел её, он её любил и относился, как самый заботливый пестун. И я теперь я уже со всей ясностью осознавал, что похитил её у него не потому, что это лучше для неё, ведь лучше той жизни, что она вела до третьего дня, и придумать нельзя, а просто потому, что ревновал до ослепления. И вот ревность подступила ко мне с ещё большей силой.
        – Стало быть, понравилось тебе с Орсегом? – мрачнея, спросил я.
       Но она словно и не замечала моей мрачности, щебетала, улыбаясь:
        – Конечно, Арюшенька, он владеет целым миром, и в том мире чудес такое множество, что и за вечность, наверное, не вызнать! – с восторгом сказала она, снова раня меня прежним именем. Вот та же, что прежде, всё та же, и не та… Ту Орсег от меня не сманил бы, никто бы не сманил, и как я ни бесился в те годы, в глубине души я знал, я был уверен, что она никогда не предаст меня. А эта… теперешняя Аяя… ею ещё надо завладеть, её чувствами и мыслями.
       Вдруг в небе загрохотало, и мы, торопясь, неловко спотыкаясь, стали собирать свитки, они падали, катились в траву, норовили затеряться, а тем временем западали первые капли, тяжёлые, как свинец, тюкая в темя, по плечам, по лицу. Аяя взвизгнула, смеясь, и мы вбежали в дом. Мы оба пахли дождём теперь, только она пахла как розовый шиповник, а я как полынь и нагретый солнцем камень…
       Немного подмокшие, мы заперли двери, потому что поднялся ветер, ставни успели закрыть, но они погромыхивали, стуча о рамы, и впуская шум дождя и гром.
        – Вон как… – проговорил я, ощупывая мокрую рубашку.
        – Промок, Арюшка?
        – Ерунда, главное, книжки спасли.
        – Нет-нет, снимай рубашку, просохни, не то простыть недолго. Вот тут мёд у меня…
       Она сама, оставалась всё в том же мокроватом платье и с намокшими волосами, сейчас они виться возьмутся, всегда эдак, как сырыми оказывались, а потом опять спокойные волны, как высохнут… Она налила мне мёда. Я снял рубашку, действительно, простыть не улыбалось, гундосый и чихающий Бог Анпу, это как-то смехотворно.
        Аяя налила мне в чарку мёда и подала, с удовольствием разглядывая меня:
        – Какой ты, Арюша… гладкий, баский да сбойливый. Постарался Творец над тобою без лени, – улыбнулась она, блестя глазами.
        – Орсег не такой? – не удержался я, глотнув густого мёда, я поставил чарку на стол.
       Забыла наготу мою…
       Боги, до чего это тяжело, я каждую чёрточку её навеки помню, а она меня забыла… вот наказание. Всё забыла, и как любить меня…
       Но Аяя была новой, и собой и не собой, сбросив груз прожитого, всего страшного, что раньше делало её ломкой, закрытой, печальной, с вечной каплей грусти на дне глаз, теперь она стала пронизанной солнцем, свободной и смелой… Она подошла ко мне и сказала, близко глядя в лицо, в глаза, в зрачки до самого дна.
        – Ты… сердишься нонче, ревнуешь? – мягко промолвила она тихим голосом, словно выдохнула. Так спросить может только та, кто отлично чувствует меня, каждый звук моей души.
       Но я не хотел сознаваться.
        – Ещё чего! – невольно фыркнул я. – К этому рыбьему царю ревновать не хватало!
       Я чувствовал тепло её кожи даже на этом расстоянии, что она стояла – в три вершка, даже сквозь мокрое платье.
        – Не ревнуй, Арюшенька…
        И… этого я совсем не ожидал, так могла сделать только теперешняя юная Аяя, свободная от ложного стыда, что вполз в прежнюю сквозь раны и трещины, которыми была покрыта её душа, теперь душа её была цельной, ясной, и она не боялась идти за своими чувствами… Она легонько дёрнула завязки и спустила платье с плеч, обнажая груди, маленькие, но достаточные, чтобы приятно заполнить ладонь, со сладкими розовыми сосками, похожими на маленькие ягодки…
        – Ты же меня для себя похитил, так и бери, что же медлишь, ретивое своё напрасно изводишь?
       Что я должен был сделать, если бы был таким, каким хотел быть, каким хотел себя представлять, каким виделся себе со стороны: мудрым, справедливым, благородным? Зрелым мужем, желающим, чтобы и возлюбленная его созрела для любви, а не бросалась в неё теперь же то ли от истинного желания, то ли от страха и одиночества. Я натянул бы платье обратно на эти блестящие белые плечи и обнял бы её спокойными объятиями, погладил бы по волосам, успокоил, что мне не надо этого, что не оставлю её и без…
        Но я не был ни мудрым, ни зрелым, ни хладнокровным, я неизменно слеп от желания к ней, от любви и жажды обладания и наслаждения, которое оно дарило мне. А потому, чувствуя, как изнутри меня рвется давно сдерживаемый огонь, я протянул руки к прохладным от мокрого платья грудям, соски ткнулись мне в ладони, щекоча… я притянул её к себе, прижимая к своей горящей коже, она тоненькая, груди упруго расплющились о моё тело. Целуя в тёплый и сладкий рот, раскрывшийся мне, я думал, что ослеп, но нет, я вижу её, я вижу, как она прекрасна, как была прежде, даже лучше, омытая этим дождём…
        Она смотрела на меня сквозь густые ресницы, мерцая глазами и в их зрачках желание, она отдаётся мне не из страха, нет, она любит и желает меня теперь. Она всё та же, но она иная. Всё в ней то же, как я помнил все эти сотни лет, но она иная, и желание раскрывает её мне сладким, благоухающим цветком… только любимая пахнет как рай, заполненный цветущими розами… 
       Торопясь, сорвать с себя и с неё мокрые одежды и… мы на ложе, с каким-то жестким покрывалом, но ощущали уже только друг друга. Я не мог ждать, не мог бы долго целовать её, как должен был, наверное, но, увидев искры желания в её глазах, я воспламенился так, что должен был немедля соединиться свои чресла с её, заполнить её собой и заполниться сам, иначе, думаю, я просто умер бы тут же. Она вскрикнула от наслаждения, почти сразу, подаваясь ко мне, краснея и выскальзывая из моих целующих губ и вцепляясь в мои волосы пальцами, и вся горя… От этого я думал я умру теперь же от счастья, и меня понесло вперёд всё сильнее и быстрее, всего несколько мгновений и обоюдных толчков, опережающих сердца  понадобилось, чтобы взорваться уже обоюдным экстазом…  Она такая же, как была всегда, но она и совсем другая, теперь горячая и влажная райская долина, благоухающая от жара своей крови, жара, распалённого мною… Неистово и жадно она любит меня, отдаваясь вся, до дна, не оставляя там, в глубине и тайне ничего ни для кого другого. Кажется, и я закричал вместе с ней, я не знаю, я не слышал, потому что ослеп и оглох на несколько мгновений, но лишь для того чтобы опять прозреть, задышать и … и захотеть снова и снова сливаться, не разъединяясь и на миг отдыха…
        Наверное, стоило почти триста лет ждать того, что я получил теперь. Так долго идти к этой встрече, к тому, что происходило в этом убогом домишке на этом простом ложе. Наконец-то я припал к вожделенному источнику… бесценному источнику, единственному для меня… Может быть, наслаждение было так велико теперь, потому что я так долго ждал и желал его, а может быть, оно было таким с ней всегда, теперь я уже не могу сказать. Но скорее, потому что её желание я теперь чувствовал как своё, и оно не уступало моему… Потому что это была уже новая наша жизнь, где в Аяе не было сухой печали и холода старой боли. На мою страсть она отвечала страстью…
      …Вообще-то это удивило меня саму. Мне нравилось быть с Кратоном, он был нежен, он смотрел на меня как на Богиню, и мне было в удовольствие, отдаваться ему. Но теперь, с Арием… что-то необыкновенное случилось со мной. Словно его любовь, и страсть, которую я чувствовала в нём, воспламенила и во мне то, что ждало именно его огня. Только его огня.  И наслаждение стало наслаждением громадным, больше, чем весь мир, какой я едва успела узнать. Оно куда больше, оно заполняет всё, и стремиться наружу, за пределы меня и всего, что я знаю, заставляя делать то, чего, я, кажется, не умела и не могла, вскрикивать и даже кричать, плакать счастливыми слезами, слепнуть и задыхаться, забывая все ощущения, кроме этого – его, этого соединения с ним, вот он, и его огонь, вожделенный огонь... вот ради чего стоит просыпаться утром, ради его огня…
       Огня… огня… что-то было в этом слове… Арий и… Огонь… огонь… нет, не так… Огнь…
        – Любишь меня хоть каплю? – спросил он, немного осипнув.
       Уже давно отгремел дождь и ветер, мы открыли  ставни, впуская ночной воздух, и пламя от ламп на столе, на окне колебалось от лёгких ветерков, пробегающих по домику от окна к окну. Я погладила его лицо, и отвела длинную прядь волос, влажную от пота, от лица и шеи, за плечо.
        – Чего ж каплю? Цельное море люблю… – тихо смеясь, прошептала я, и он счастливо засмеялся, веря мне, упиваясь моими словами, как и мной самой. Он опрокинулся на спину и прижал меня к своей груди, горячей и скользкой от пота в этой жаре, чтобы была снаружи и внутри нас, а в его груди я услышала радостное, счастливое сердце, бьющееся горячо, полно и ровно...
        …Да, я впервые так полно счастлив и полностью уверен, что она любит меня. Я даже не знал, что я найду, когда искал её по свету…
Глава 5. Вспышка
         – Не бойся, Рыба, тебе Она ничего не сделает днесь.
        – Чё же «не бойся»? – проговорила Рыба, бледнея. – Всё ж-таки не на векошники к твоей тетё идём, а… Ох, Боги… – она обнаружила, что запуталась в поясе и принялась развязывать неправильный узел неверными пальцами.
       Я кивнул служанке, чтобы помогла ей. Это был день, когда я намеревался представить повелительнице моих помощниц. Сегодня же я объявил Вералге, что стану искать для себя жилище отдельно от неё, жить под одной крышей бабушке и внуку – прекрасная мысль, но Исиде и Анпу, Богу смерти – противоестественно. И к тому же, я заметил, между ними с Виколом происходит что-то, чему я мог быть помехой да ещё вместе с Дамэ, Рыбой и Арит. Поэтому я поручил именно Дамэ найти дом для нас всех. Теперь мне он нужен был, в том числе и для того, чтобы никто не знал, и не проследил, где я провожу большую часть времени и все ночи.
       И Рыба и Арит нужны были и для этого – делать то, на что у меня теперь не хватало времени, потому что я проводил его с Аяей. Я поручу им делать то, что они умели – обучать бальзамировщиков, и следить за строительством храмов.
        – Почему меня не берёте с собой? Анпу? – спросил Дамэ, наблюдая за нашими сборами, из угла, где сидел мрачнее тучи. – Неужели они две тебе больше помогут? Тем паче я…
       Я обернулся к нему и взглядом остановил его речи. Не надо, чтобы кто-то, кроме нас с ним знал, что он невидимка для Сил Тьмы. Дамэ понял, осёкся.
        – Придёт и твоё время, а пока займись поисками жилища для нас. Самый лучший дом ищи в Фивах, али в ином городе, не просто дом, дворец. Бог Анпу не может жить скромно, люди должны видеть, что богаче Анпу только Ра и сын его Кратон, – сказал я для всех.
       Но потом подошёл к Дамэ и вывел его в сад и спросил вполголоса, глядя ему в глаза:
        – Послушай, Дамэ, то, что ты мне сказал о твоём Создателе и… Никому не говорил о том больше?
        – Да нет, как-то не пришлось.
        – Вот и молчи, никто знать не должен. Никто, слышишь? Много чего впереди нас ждёт… Между мной и тобой должна быть та тайна, ни жене, ни даже Рыбе – ни слова. Понимаешь?
        Дамэ кивнул, побледнев немного. И Тот, и Другая всесильны, и только Дамэ ускользал от Их вездесущего взгляда и присутствия, что делало его в чём-то сильнее.
       Мы вернулись в дом и застали Вералгу в просторном зале, куда вышли Арит и Рыба, готовые к путешествию за Завесу. Она оглядела нас всех и спросила:
        – Ты… Это куда это вы намерились?
        – Это мои помощники, – сказал я.
        – Помощники? – удивилась Вералга. – Ты что же с ними… К Повелительнице собираешься? Ты их…
        – А ты считаешь, что предвечных я должен себе в кухарки взять?
        – Они не предвечные, – едва ли не презрительно сказала Вералга, упрямо мотнув головой.
        – Даже повелительница признала их таковыми, – возразил я. – И не нам спорить. То, что у них нет Силы как у тебя или у меня… ну, так то временно, возможно.
        – Ну… – Вералга смутилась немного.
       Мне кажется, она теперь ревнует и пожалела, что не оставила их себе подручными, поняла только теперь, что из бесполезных приживал эти трое могут стать лучшими помощниками в многотрудных делах её, как Исиды. Но заносчивость и высокомерие ослепляют, и теперь Вералга жалела о поспешности, с которой отказалась от них. А потому, похоже, решила подпортить мне: 
        – Ну, если они не боятся…
       Она произнесла это для моих спутниц, с расчетом поколебать уверенность в женщинах, усилить страх, которых и так витал тут, то, заскакивая в сердца и головы, то отпуская.
        – Бояться? Чего? – быстро спросила Рыба, бледнея.
        – Всё-таки не богине Плодородия служить собрались… – усмехнулась Вералга.
       Я расхохотался:
        – Вералга, ты полагаешь, Смерть страшнее родов? Я бы сказал – не известно.
      Вералгу немного обескуражил мой ответ и, особенно, смех, разогнавший напряжение, висевшее в воздухе, как ветер разгоняет набежавшие тучи. Она побледнела немного, видимо сердясь, и правилась к дверям в сад, куда и собиралась до того.
        – Что ж… дело ваше, сами выбрали себе господина, не жалуётесь после и назад не проситесь, назад дороги не будет. Ещё мгновение есть, чтобы остановиться.
       Она говорила так, словно уговаривала их быть её помощниками, а они, неблагодарные, отказались. Рыба и Дамэ переглянулись, Дамэ посмотрел на меня и сказал вслух:
        – Спасибо, сиятельная Исида, что ты беспокоишься о нас, но наш господин – Анпу, и мы с ним ничего не боимся.
       Вералга смерила меня взглядом, выгнув губы немного. Надо же, она относилась ко мне совсем иначе недавно, когда полагала слабым и несчастным, всеми оставленным, ввергнутым в рабство к Смерти, тогда она ещё помнила, кем была для меня в детстве. Теперь нет, теперь она начинает чувствовать ревность к моей Силе… А Сила во мне день ото дня только больше, не думаю, что кто-либо из предвечных хотя бы приблизительно обладает теми способностями, что я ныне. Похоже, пришла пора держаться особняком.
       Вералга фыркнула, едва ли не с презрением оглядев нас, и вышла в сад.
        – Не по нраву, похоже, хозяйке, что мы тебя выбрали.
        – Да были мешками с шелудью, а в мешках нужные вещи окажись.
        – Были ненужные, пока другому нужны не оказались, – отозвалась Арит.
       Мне показалось, она говорит не совсем о том, о чём сейчас думали все мы. Но мне было недосуг раздумывать о мыслях Арит. Теперь я ценил время, и мне его не хватало в сутках. Поэтому, оглядев свою свиту, я сказал Дамэ:
        – Нам пора, а ты займись моим поручением, отыщи нам дом.
        – Не-не, дворец! – добавила Рыба с усмешкой, притворяясь капризной бабёнкой, что в её исполнении получилось очень смешно, развеселило нас всех и окончательно смело напряжение, висевшее в воздухе
         – Ладно, будет вам дворец, – сказал Дамэ, и вышел, продолжая смеяться.
        А я посмотрел на моих спутниц, взял обеих женщин за руки и, набрав в грудь воздуха, открыл Завесу.
        – Повелительница! – громко сказал я.
        – Арий? – немедля раздался голос. – Что это явился? Не ладится что? – А это кто с тобой? Подруг привёл? Вместо прежней, сразу две? – Захохотала она. – Это правильно, Аяя-то ныне, только и осталась прежней, что с лица!..
       Она была счастлива тем, что сотворила с ней. Но она не знала, что, возможно, её зло обратилось во благо, такой лёгкой души, как ныне, у Аяи никогда не было раньше. Но… об этом знаю только я.
        – Для чего привёл этих двух предвечных, что вцепились в тебя?
        – Я прошу Тебя, Вечная, позволь мне взять их в подручные? Втроём служить Царице мира мёртвых сподручнее, и большего достичь сможем.
        – Спешишь куда, прекрасный Арий? – опять захохотала она.
        Я стерпел Её издёвку, молча, ожидая, пока Она отхохочется и скажет своё слово, что делать, я сам ввергся Ей в рабство.
        – Ладно, ступайте покамест, я подумаю. Ежли решу взять их, сами поймёте, спрашивать снова не придётся, получите крылья, как у Ария и кое-что ещё. Но за то придётся и служить как никогда и никому не служили. Даже вашей Аяе. Готовы?
        – Да!
        – Да, Вечная!
        – Ну и всё. Всё, убирайтесь! – поспешно сказала Повелительница мёртвых. – Убирайтесь! Мне живого духу не напускайте здесь! Вон-вон!
       Мы вышли вон, но последние слова Повелительницы удивили меня, что, ей нехорошо, когда мы вторгаемся живые среди мёртвых? Я сам не испытывал ничего неприятного, как бывало с Эриком, когда он выходил оттуда, теряя силы. Что этому причина? Почему я сильнее его здесь, за Завесой? Это потому что я ввергся Смерти? Или есть что-то ещё, что не даёт Ей высасывать из меня силу? И могу ли я и это обратить себе на пользу?
       Мои спутницы бледные и даже с испариной, бессильно опустились на скамьи, даже головы едва держали, вот, как высасывает жизнь из всех поход за Завесу.
        – Кажный раз будет эдак, Арий? – слабо проговорила Рыба.
        – Кажный? Вы не будете ходить за Завесу, это моё дело. Вы мои помощницы и служите мне и только через меня – Ей. Я сам туда не хожу, в том нет необходимости, – сказал я.
       – Вот спасибо, успокоил… А то наших силов-от надолго не хватит.
       – Всё, Рыба, отдыхать! – сказал я, радуясь, что дело не затянулось. – Когда сей день вернёшься?
       – Сей день не вернусь, увидимся завтра, – сказал я.
       – И ночи пропадает котору седмицу… – пробормотала Рыба, тяжело поднимаясь.
       – Не нашего ума дело допрашивать нашего повелителя, – сказала Арит. И мне показалось, что она говорит специально для меня. Ты что-то задумала, Арит?..
       Я вознамерился немедля отправиться в Вавилон, где ждала меня Аяя, с решёнными задачками…

       Стало, похоже, налаживаться в моём дому, Арик прилетал к нам почти каждый день, Зигалит видела его и была теперь вполне довольна. Но бывали дни, когда мой брат не появлялся, и тогда я, как и обещал, сам занимался с Аяей. Она оказалась изумительно способной ученицей, удовольствие было учить её. Когда-то я учил своих детей, одни были способнее, другие – глупее, но Аяя действительно схватывала на лету то, чего, кажется, только что не знала. Но я объяснил это для себя просто – она уже знала всё это и теперь только восстанавливала в своей голове те знания, словно смахивала пыль, наброшенную Вечной. И теперь я боялся только, что она смахнёт эту пыль и с моих позорных преступлений. Но наукам я и Арик её учим, а кто сподобится рассказать то, что знаю только я?
        – Ну, давай посмотрю, – сказал я, заметив, что она остановилась.
       Аяя подняла голову, пододвигая мне глиняную дощёчку, на которой она писала углём, стирала и писала снова.
        – Нет, Яй, неверно, посмотри, в сумме вот здесь не получается у тебя шестьдесят три…
       Задача была на три числа, которые между собой должны были по парам суммы в шестьдесят три и шестьдесят два.
        – Ой, точно… Счас! – заблестев глазами, сказала она и потянула табличку к себе, мгновенно решила всё правильно.
       Я смотрел на неё, теперешнюю, и думал, вот удивительная она всё же, всего каких-то три недели прошло, как она сняла корону, она сидит передо мной в весьма неказистом платье, что дала ей Зигалит, волосы перехватила шнурами накрест, занимается чёрт-те чем, пальцы все угле, и ни разу не пожалела, что сняла полпуда золота, в том числе, царскую корону.  Не жалеть, не плакать о дворце, живя теперь в этой лачужке с гремящими ставнями десять шагов в одну сторону, двадцать в другую.
        Как она может не жалеть о потерянном, и быть совершенно счастливой теперь? Из-за Арика? Неужели он успел её влюбить в себя так быстро? Хотя… разве для этого нужно много времени? Меня кольнула зависть, совсем как в юности, когда все девчонки, даже мои, те, что становились моими любовницами надолго или на мало, все до одной расспрашивали меня об Арике.
        Но Аяя не моя девчонка, вот что я должен повторять себе всякий раз, как я замечу, как у неё блестят ресницы, как расширяются и суживаются зрачки, когда в них попадает солнечный свет или набегает тень. Как румянец то вспыхивает, то становится бледнее, он вообще у неё удивительный, словно светит изнутри, словно он не на коже, а в глубине. Или как она закусывает губы, задумываясь, а потом отпускает, и они припухают от этого и краснеют. Или как прядка щекочет её шею и ключицу в вырезе платья. Или как тонкие сиреневатые вены просвечивают на запястьях сквозь тонкую кожу…
       Я отвернулся. Почему ты не похожа больше ни на кого, Аяя?..
        – Ты чиво эта-а, Эрбиничек, такой пришё-ол? Чиво там делал на дворе? Опять с убогой вашей буквицы разбира-ал? – ухмыльнулась Зигалит. – Что-то не ве-ерю я, что она негра-амотная, и вы эту ка-абылу взрослую на па-ару у-учите. И чиво её учи-ить? Тыщи дева-ак не знают ни бу-укв ни ци-ифр и ничо, отме-енные жёны.
        – Но ты-то знаешь и цифры и грамоте разумеешь, ведь так? – усмехнулся.
        – Так я хозя-айка уме-ета, а не ку-укла из сли-ивок. Неудачную жену Арик взял… – покачала Зигалит плечами. – Хотя-я… для чиво, смотря, жена…
      Я не стал спорить, я старался не спорить с ней, мы на всё смотрели различно и только начни говорить, начнём ссориться, а я этого не любил никогда, сов семи жёнами жил в ладу и мире. Назавтра приехал Арик и я, хотя бы мог не видеть Аяю и постараться не думать о ней. Так прошло седмицы три или четыре. Бывало, что в дни, когда Арик не бывал у нас, к Аяе являлся нахал Орсег. Я не видел его ни разу, но видела Зигалит, о чём непременно сообщала Арику. Он мрачнел, бледнел глазами, но не говорил ничего. И Аяе, как я видел, тоже ничего не говорил, потому что я заметил бы, если бы он устроил ей ревнивый разнос. Но нет, Аяя оставалась легка, светла лицом и улыбкой, между ними не было ни облачка… Мой брат, похоже, стал разумнее и терпеливее ныне. Нельзя любить Аяю и думать, что все прочие в мире ослепли и потеряли все чувства, сонм этих вожделеющих мужчин приходится воспринимать как должное.

     …Не знаю, какой там стал Арий, меня ни капли не волновала его ревность, потому что мне хватает моей. Я приходил так часто, что видел его всякий день и не мог из-за него приблизиться к Аяе. И в редкие, очень редкие дни, когда заставал её одну, я мог провести время с нею, пытаясь увлечь своими чудесами, потому что заниматься с нею по книгам или каким-то рисункам, как делал он, я был не способен. Я бывал здесь, в Вавилоне, хотя это для меня было равносильно заточению в каменном мешке без воды. Но всё же с окошком в небо и с воздухом. Воздух и небо – это Аяя. И почему так случилось? Думаю, всё дело в том, что и она предвечная тоже. Равная мне. Всякий человек по-настоящему любит только подобных, только равных себе.
       Я не показывал Аяе то, что она уже видела раньше, потому что не хотел, чтобы она вспомнила, что было между нами с ней раньше. Я хотел, чтобы писалась новая книга, развернуть новый свиток взамен прежнего. Но сегодня книга прервалась на полуслове.
       Мы с Аяей были в этот день на ледовом континенте, на самом полуденном краю земли, если у шара есть край. Здесь снега и льды, и здесь самая чистая вода, какая только может быть. Когда я сказал Аяе, что земля шар, она изумилась, и на несколько мгновений замолчала. Потом взяла в руки ком снега… да, сам снег для неё, рождённой в краю, где снег не сходит по полгода, стал удивительным открытием, она взвизгнула от восторга, увидев его, когда мы оказались здесь на льду.
        – Ух-ты! Где мы, Орсег?! Это что, сахар?! – воскликнула она, побежав по снегу, но поскользнулась, и упала, зарывшись лицом, хохоча. – Ох! Не сахар! Он липнет!.. и мокрый! И холодный!.. Ух ты! До чего красиво, Орсег! Какое-то чудо, а?!.. Это ты накудесил?!
       Я подошёл к ней, не в силах не улыбаться детскому восторгу Аяи, которую я знаю теперь словно двух женщин, и обе они меня восхищают и притягивают. И всё больше с каждым днём, вот о чём думал я, пока Аяя отряхивала снег, и я помогал ей, потом обнял, притягивая к себе. Мою обнажённую кожу жёг тающий снег, а Аяя засмеялась, шутя, вырываясь из моих рук.
        – Ты чтой-то? Орсег, дружочек, ты не балуй, нехорошо! – хохоча, она побежала от меня. – А холодно здесь, а? славно!.. Ох, и славно, Сегуша!.. Воздух от мороза сладкий! И вода сладкая! Что за чудесное место?
       – Это полуденный край земли. Хотя у земли нет краёв, земля как мяч.
       – Мяч?! – Аяя открыла рот и сжала в ладошке снег, потом разжала и посмотрела на получившийся комочек. – Как может быть земля мячом, Орсег? Вся вода бы стекла тогда… И… тогда где этот шар?
       Я пожал плечами, я, действительно, не знаю, где он, этот шар и мы на нём, но в том, что земля имеет именно эту форму, а вовсе не вид плоского блина я знал очень давно, это знала и Вералга, что объездила весь мир и Мировасор и Викол.
        – Может быть, земля заключена в хрустальную сферу небес.
        – В хрустальную сферу?.. – Аяя удивлённо смотрела на меня, белизна окружающего мира подсвечивала её кожу, придавая молочному оттенку какое-то голубоватое сияние, но румянец стал ярче и губы тоже покраснели.
        – Ну да, – сказал я, считая, что моё объяснение вполне разумно и почему бы сущему не быть таковым?..
       Но Аяя вдруг спросила:
        – Ладно, пусть так…. – раздумчиво сказала она. – Но… тогда, где сфера?
        – Что?
        – Где сама сфера? – повторила Аяя, простодушно глядя на меня.
       Вот это вопросик… на него я не отвечу. Я взял из её рук мокрый шарик снега. А Аяя продолжила рассуждать вслух:
        – Надо мне подняться повыше и поглядеть, может, там видно, сквозь этот хрустальный купол, что за ним? Ну, если он хрустальный, выходит, прозрачный? Я читала и в Кемете видела хрусталь, он прозрачный, – сказала Аяя, как ни в чём, ни бывало. – И тебе расскажу тогда. А хочешь, и тебя подниму?
        – Ты – меня?! Да ты меня ни за что не удержишь! Я в три раза тяжелее! – расхохотался я.
        – Кратона удержала, Эрбина, чай ты не тяжелее, – легко сказала Аяя.
        – Поднимала их в воздух? – удивился я. – И как? Не боялись?
        – Кратон испугался ужасно, едва в обморок не упал. А Эрбин – привычный, похоже.
        – Ясно, потому-то они так быстро добрались… – проговорил я, убеждаясь окончательно, как братья-байкальцы так скоро добрались до Кемета и теперь сюда, в Вавилон. – Что, замёрзла?
        – Да, пожалуй, – поёжившись, кивнула Аяя.
        – Ну, так поплыли назад.
       Она радостно кивнула.
        – Ох, да, поплыли, замёрзла и есть хочу, Орсег, прямо целого поросёнка бы съела, как волк! Столько есть стала, скоро, как бочка стану. Тогда тебе со мной плавать будет тяжелее, всплывать буду… – засмеялась она.
        – О еде я как-то не подумал.
        – Да и я не думала, ещё дней пять тому, – улыбнулась она. – Даже не знаю, что и приключилось со мной.
       А вот я, боюсь, знал. И сказал об этом Эрбину. Я довёл Аяю до дома, и нарочно остался у дома Эрбина в ожидании, что он увидит меня и выйдет. Он не заставил себя ждать, выскочил, рубашку натягивая на ходу, что он, голый там сидел?..
        – Ты… Ты опять?.. ах ты, паршивый рыбий огрызок! Да я тебя…
        – Тихо ты, не вопи, праведный Эрбин, – негромко сказал я, для Эрбина челядь – не люди, но я придерживался иного мнения, я знаю, как много могут ничтожные и невидимые рабы, хотя бы, потому что я знаю, как много одна из таких сделала с жизнью Аяи и это только один из примеров, а их на моей памяти было многое множество. Любого делает свита, не только повелителя, всякого. Поэтому я привык говорить тихо там, где могли хотя бы предполагаться другие люди, если это не предназначалось для их ушей. И я продолжил негромко, так, чтобы услышать мог только Эрбин: – Я кое-что узнал, и, думаю, тебе тоже надо знать, как и твоему братцу.
        Я выразительно посмотрел в противные северные голубые глаза Эрбина, чёртов лёд…
         – Похоже, фараон Кемета скоро станет отцом, – сказал я. – Как думаешь, после потери Гора, он обрадуется новому сыну? Сыну Аяи?
        Как я и ожидал, у Эрбина вытянулось лицо, побелел даже, отступая, нервно пригладил упругие русые кудри и обернулся на домик в глубине сада, куда ушла Аяя.
        – Ты… уверен? – пробормотал он. – Ты… С чего это взял?
       Даже забавно, как он растерялся. Есть отчего, конечно. Я сам растерян.
        – Взял? – усмехнулся я. – А ты спроси у Аяи, она вообще знает, что такое месячные?
        – Что?! – нахмурился Эрбин.
        – На вашем с Арием месте я бы вернул Кратону его жену и сына, думаю, он будет счастлив, – сказал я. – Отблагодарит, небось, по-царски. Хотя, что вам по-царски, я слышал, что вы с братцем оба царевичи. Но… хотя бы не казнит Ария.
        – Ария нельзя казнить, – сказал Эрбин.
        – Ах да! – засмеялся я. – Он ведь теперь сам заведует ключами на Тот свет. Ну что ж, тебя можно казнить...
        – Пошёл ты! – рыкнул Эрбин.
        – Что?! Тоже не боишься? Ну-ну… Пока, байкалец! Бывай здрав! И братцу привет передай! Скоро увидимся!
        – Только попробуй! – крикнул мне вслед Эрбин.
       Я не ответил. Увидимся мы с ним или нет, сейчас мне было не так важно. Важно, что Аяя для меня недоступна теперь, по крайней мере, лет на двадцать… Что ж, срок плёвый. Срок просто как чих, но… мне каждый день, не видя её – как столетие. Вот такой получается чих…

       Я летел сегодня в Вавилон после двух дней отсутствия, поэтому нетерпение моё было сильнее обычного, и помеха в виде Эрика, преградившего мне путь у самых дверей Аяиного домика, была более чем досадна.
        – Стой, Ар. Погоди, я понимаю твоё нетерпение, поверь, но не спеши, погоди мгновение, – Эрик говорил как-то чересчур взволнованно, это ему не свойственно, только потому я и остановился.
        – Что-то случилось? – спросил я, обеспокоившись.
        – Случилось, Ар, – сказал Эрик, горя глазами, и лицо у него было, словно ему больно.
        – Да не молчи ты! – совсем уж напугался я напряжения на его лице.
        – Аяя беременная.
        – Что?! Она тебе сказала?! – воскликнул я, не в силах скрыть сияющую улыбку, что тут же заиграла моим лицом, я уже не думал, давно перестал мечтать, что когда-нибудь услышу эти слова.
       Но у Эрика было своё мнение на этот счёт, он был бледен, напуган. Даже голос его будто треснул и осип.
        – Она, Боги… Да она не знает, что это такое. Она… она ещё об этом не читала, Ар! И никто не рассказывал ей! – воскликнул Эрик, при этом, стараясь приглушить голос, из-за чего из его горла вырывался свист.
      Он замахал руками, растопыривая и вытягивая пальцы, я ещё не видел его в таком волнении.
        – Но дело не в этом теперь, Ар! А в том, что нам с этим делать?!
        – А что делать? Ну… что там делают? Зыбку готовить да… пелёнки с рубашонками кроить, – сказал я с лёгким сердцем.
        – Ты дурак?! У нас тут наследник Кемета вскоре родится! – просвистел Эрик.
        – Необязательно, – сказал я.
        – Что, необязательно?! – Эрик отступил, глядя на меня, не поняв. – Думаешь, дочь будет? Ну разница, конечно, велика, но… всё одно, ребёнок Кратона. Это…
        – Не важно дочь или сын, Эр, – я перебил его, ну, правда, я не мог не улыбаться, как он не сообразит? – Я о другом говорю: я не убеждён, что отец – Кратон.
        С Эриком что-то сделалось, он словно увидел перед собой что-то пугающее и отталкивающее вместе.
        – Что?! – Эрик отступил, глядя на меня с изумлением, мгновенно сменившимся возмущением, которое в свою очередь оказалось сметено злостью и чуть ли не отвращением и даже… ненавистью?.. – Ты… Так ты…
       Эрик смерил меня взглядом и, отступив, презрительно сплюнул сквозь зубы мне под ноги, как щербатый подросток.
        – Ну ты и… «Кратон – мерзавец!», «Кратон воспользовался!», «Кратон изнасиловал её!», «Кратон обманул!», твою мать, Ар, скотина! – Эрик смотрел на меня  с таким омерзением, словно застал за поеданием тараканов.
        – Эр… – попытался я, шагнув ему навстречу.
        Но он отшатнулся, будто я заразный.
        – Пошёл бы ты!
        – Эр…
        Но я опоздал, он уже направился к своему дому.
        – Эр! – крикнул я.
        – Повторить, куда тебе идти?! – сдавленно крикнул и Эрик, повернувшись, и одними губами, усиленно артикулируя, произнёс злобное ругательство без звука, но с яростными жестами.
        – Эр, да ты что?!
       Но он больше не оглянулся, и через несколько шагов исчез в своём доме…
      …Я не мог успокоиться. Я не мог даже дышать ровно теперь, когда узнал, что Арик… Арик, который так злился на Кратона, сам сделал точно то же! Хотел он спасти её, дать возможность повзрослеть… Как же! Выкрал, чтобы в свою постель затащить! Всего лишь обычная его ревность! И всё! Только и всего, ничего высокого, в чём он хотел убедить меня! Всё в его всегдашней лживой манере! Всё, как всегда, как все эти бесконечные сотни лет! Мы размотали вторую тысячу лет, а ничего не изменилось, и меняется! Ничто не меняется, и я, как последний дурак, всё время удивляюсь! Всякий раз! Всё время он лжёт мне и держит за дурака! Боги… какое дерьмо мне досталось в братья!..
        – Ты чи-иво это? С чем тепе-ерь-то нелады? – спросила Зигалит, когда я влетел в переднюю горницу, она вышла из кухни, где распоряжалась приготовлением пищи. 
       Я посмотрел на неё, я ничего не могу ей рассказать. Ничего, ни слова. Даже будь она добрая жена, какие были у меня всю жизнь, но такой, какова Зигалит, какой я теперь вижу, я ничего сказать не могу.
        – Что? – переспросил я.
        – Опя-ать мо-олнии мечи-ишь, – Зигалит вытянула губки и капризно посмотрела на меня. Самое время было теперь же приласкать её, но я был так зол, что вышло бы ещё хуже, поэтому я только и мог, что поморгать глазами, пытаясь вникнуть в то, о чём она спрашивает. 
        – А?.. Да… – пробормотал я и пошёл в почивальню, где просто увалился поверх покрывала на ложе. Нет, валяться не след, я стал злиться ещё сильнее. Пойду по городу пройдусь, может быть, увижу что-нибудь, что развлечёт меня, чтобы перестали так чесаться кулаки...
Глава 6. Растерянность, ссоры и отчаяние
       Я не мог понять, с чего Эрик так уж взъелся, в конце концов, не произошло ничего странного, ничего даже особенного, ничего, чего для него не было раньше. Но, похоже, и он воспринимал Аяю как-то по-новому. Но сейчас мне вовсе не хотелось думать об Эрике и его разочаровании или злости, уж не знаю, что именно он чувствовал, но, похоже, целый ураган. Я просто был рад. Потому что даже, если днесь Аяя беременна от Кратона, это значило только одно, она избавилась от необъяснимого бесплодия, во власти которого находилась. Пусть даже она носит дитя Кратона, возможно, я никогда не узнаю, кто именно заронил семя, проросшее в ней, но ребёнок… ребёнок – это жизнь. Поэтому я с необычайным воодушевлением пошёл в сад, где и нашёл Аяю за устроенным для неё столом.
       Аяя, действительно не подозревала ни о чём, она чувствовала в себе странности, но не придавала никакого значения. Интересно, она вообще понимает, откуда берутся дети? Это был вопрос. И второй вопрос – это как сказать ей, что скоро она станет матерью? Вот тут я растерялся. Нормально, когда женщина сообщает о своём положении мужчине, а не наоборот. Ничего не придумав, я решил молчать, надеясь, что для этого мне представится возможность или зайдёт случайный разговор...
       А сегодня мы занялись обычными делами, однако, я всё время отвлекался, всё время вглядывался в неё, надеясь заметить, разглядеть перемены.
        – Ты чего, Арюшка, я тебе в который раз повторяю, а ты всё глядишь и молчишь. Думаешь о чём?
        – О чём?.. да… ни о чём… – растерялся я.
       Аяя улыбнулась и сказала, поднимаясь:
        – Тогда, раз ты такой задумчивый, я тебе покажу кое-что.
       И поманила меня в дом. Я замер, что она хочет показать? Может быть, какие-то перемены в своём теле? Или… два дня назад я ничего такого не заметил. Но разве я разглядывал, Боги? Я наслаждался, я только наслаждался, всякую минуту… Минуту… да-да, надо рассказать ей о том, что я открыл о времени... Сейчас, вникнет в вычисления получше, тогда и объясню своё открытие... Она уже готова и теперь, просто я... я сегодня слишком занят своими мыслями, чтобы толково все рассказать.
       Мы вошли в дом, и Аяя, тронув меня за руку, подвела в угол, где за лавкой обнаружилась большая корзина с кошачьим семейством. Маленькая серая кошка с рыжими полосатыми ушками и белым носом, лежала пушистой подковкой, обнимая свой выводок из четырёх разномастных котят.
        – Смотри, – тихо сказала Аяя, сама как зачарованная глядя на эту пушистую семейку. – Здорово, а?
        Мы присели вместе возле корзинки, кошка повернула голову, навостряя уши, приподняла голову, но увидела Аяю и сразу успокоилась мурча.
        – Вечор окатилась, Зигалит утопить хотела, а я… Может и неправильно, она хозяйка тут, конечно, но… посмотри, как бы мы эту матушку оставили с разбитым сердцем? – сказала Аяя, с нежностью глядя на кошку и её котят. – И потом, кошки, как они могут быть лишними?
       Она посмотрела на меня. Вот и момент сам собой получился…
        – Яй, а ты… хотела бы тоже…
        – Тоже? – она не поняла, о чём я спрашиваю.
        – Хотела бы, ну… как эта кошка… детей? 
        Аяя пожала плечами, подумала и ещё раз пожала, поднимаясь.
        – Не знаю, Арюша… Это же… это же… это замуж надо выйти. Не знаю.
        Дела… Она не знает. Но… как пахнет славно, сладко, дурманно, как серединка розового шипка… и как волосы сегодня сбегают вдоль стана, перевязала только шнурком накрест... Что я сделал? Поговорил с ней? Объяснил, что с ней происходят важные перемены, что всё изменится в скором будущем, но её это не должно пугать, потому что это счастье и я буду рядом?.. Ничего похожего, я ничего не сказал, я потянул за этот шнурок, распуская ей волосы, и проник ладонью под них к её горячей, немного влажной от пота шее. Мы здесь всё время все мокры от пота, но её пот пахнет как нектар и на вкус такой же…
        – Арюшка… – выдохнула она, зрачки расширились от моих прикосновений, поцелуев, от моей близости, ноздри дрогнули, она повернула голову и посмотрела из-под ресниц, губы порозовели. Она теперь всегда так, вся розовеет, размякает и в то же время натягивается звонкой струной, обнимает горячими руками, становясь гибкой и жаркой, горячий живот, груди, губы, шея, и свет меж ресниц, столько тепла… и я пью его полными глотками, пьянея и отрываясь от земли...
        Ребёнок Кратона, ну и что, главное, что она со мной и что она вот так смотрит, обнимает, желает. Желает меня… А если мой? Если мой ребёнок?! Я давно уже не думал о таком, даже забыл, когда в последний раз в мою голову забредала эта мысль – о детях. Когда-то я хотел этого, неотступно с почти болезненным упорством хотел, чтобы Аяя родила мне, но тогда ничего не получалось. Много времени пошло с тех пор… И вот… такое случилось с нами, с нами, не с ней, потому что я не отделяю теперь себя от неё, это счастье её и моё вместе. Я боялся даже подумать, что возможно такое счастье. Но разве я… Разве всёрьёз мне важно, мой ребёнок будет ли нет? Мне нужна она, она со мной, а дети… Этот ребёнок Аяин, значит, он мой.
       Мы лежали рядом, капли пота ручейками стекали с наших тел, увлажняя простыню. Я смотрел на её тело, пытаясь понять, вижу ли я какие-то перемены в нём. Я тронул её живот пальцами, он задрожал, и я приложил ладонь к нему под пупком. А если Эрик ошибается? Вот если ошибается? А если… ничего нет, и я напрасно так разволновался и размечтался до того, что не могу и слова ей сказать о моих мыслях, а она чувствует и спрашивает всё время…
        – Ты что? – спросила Аяя, улыбаясь, и накрыла ладонью мою руку.
        – Я люблю тебя, – сказал я, не в силах сказать то, что готовлю весь день.
       Она засмеялась счастливо, щуря ресницы. Скажу, чуть позже… позже… Понять хочу вначале, верно ли то, что думает Эрик. А завтра расскажу о часах и минутах…
       Мы пробыли вместе опять до утра, на рассвете я улетел ненадолго в Кемет. Там Арит и Рыба, получившие от Повелительницы Тьмы крылья как мои, отлично справлялись со своими обязанностями. Дамэ ещё не выполнил моего поручения, не нашёл нам достойного жилища, и мы оставались в доме у Вералги. Но, надо сказать он старался, рыскал по всему Кемету. Много чего я начал, а теперь все мои начинания должны были продолжать мои помощницы, они старательны, надо отдать им должное, и неутомимы. Но когда без меня не обойтись, например, для создания нового верования, как было с Гором, ради культа которого я сделал то, чего никто бы не смог, и теперь светлый Бог становился одним из любимейших в Кемете, тем более что его поддерживал Кратон. Но моя Повелительница должна была стать главной, и мне для этого придётся много ещё потрудиться. Очень потрудиться. Поэтому, кроме строительства храмов, кроме армии бальзамировщиков, которых учил я и мои помощницы теперь, а их мне пришлось тоже для этого обучить, старались и учили новых последователей.
        Но этого, конечно, мало. Надо являться к людям в чудесном виде крылатого Анпу. И я стал делать это, выбирая смерти тех, что происходили при людях, чтобы явится в сиянии величественной красоты и увести почившего с собой. О, получалось великолепно! Учитывая, что я могу зажигать огонь рукой, и двигать предметы, как мне заблагорассудится, я сумел произвести неизгладимое впечатление во многих домах, и слава об Анпу, Боге Смерти, потекла по Кемету, ширясь и набирая силу, как река, в которую сливаются ручьи. Прошло совсем мало времени, а я уже многое успел. Столько сделать никто бы не мог. В действительности, если бы теперь же я всё оставил, больше ничего не было бы нужно, чтобы величайший и красивейший культ Смерти процветал в веках в этой стране. А может быть, распространился бы и дальше, потому что он уже был силён и таинственно прекрасен, а людей притягивает всё загадочное и прекрасное…

    … – Дамэ, ты видел то же, что и я? – тихонечко спросила Рыба, подойдя со спины ко мне.
       С порога террасы я, как зачарованный смотрел на Ария, который в двадцати шагах вперёд по дорожке разговаривал с бабочкой. Именно так, он держал её на кончиках пальцев, и по его лицу было очевидно, что они переговариваются – Арий и эта маленькая красивая бабочка с коричневыми крылышками и синеватыми глазками на них.
        – Ш-ш-ш… – тихо зашипел я, подняв руку, боясь обнаружить наше присутствие.
        – Он что… как Аяя, может говорить с… – прошептала Рыба.
       Я посмотрел на неё и покачал головой, после чего поманил Рыбу отсюда, мы вышли с Рыбой с другой стороны дома.
        – Не думаю, что он это может. Не думаю, что… Я думаю, совсем иное происходит, Рыбочка, – сказал я, выразительно глядя в её глаза.
       Я не ошибся в моей давней подруге, почти что сестре: Рыба поняла, что я имел в виду. Она радостно просияла и зажала рот ладонью:
        – Думаешь… Ты думаешь… Что он, что это… что она, Аяя, прислала ему привет?!..
        – Тихо!.. Никто не должен знать! Узнают другие, узнают все, узнает Она, Повелительница Тьмы и… Словом, молчать следует, Рыба. Даже намёком, смотри, не выдай тайны этой, сама знаешь, Кого это разозлит и что тогда может быть, твоя Повелительница не шутит.
        Рыба закивала, улыбаясь и, не удержавшись, всё же сказала, сжав мой локоть большой ладонью:
        – Но это… Это хорошо-то, а, Дамэшек?! А я так горевала, что Гор, вдруг сделавшийся Богом, взял на Небеса нашу касаточку. Так надеялась, что объявится, вот и объявилась! И хорошо-то, Дамэшка, что с ним, Арий он…
       – Всё, Рыбочка, молчи! В своё время Арий сам скажет обо всём, знает, как мы скучаем. И как…
       За нашими спинами что-то зашуршало, мы обернулись, но нет, никого не было, показалось, всего боимся, любой тени, переехать надо в отдельный дом.
        – Ты спросил бы его как-ньть? А? Тебе скажет… Хоть узнать, иде она?
        – Он сам скажет, – убеждённо ответил я, уверенный, что расспрашивать Ария не след.
 
        Прошло несколько седмиц, в течение которых я всё сомневался, быть может, Эрик ошибся, когда так уверенно говорил об Аяиной беременности. В самом деле, мы расставались с ней ненадолго, мы проводили вместе целые дни и ночи, я улетал на день-другой и вновь возвращался, чтобы быть вместе. Мы занимались, учить её было легко, потому что она всё знала, лишь вспоминала теперь со мной, все созвездия на небе она вспомнила за одну лишь только ночь, все их мне показала, а на другой день зарисовала на листе папируса, писала на память песни и сказы, мы вспомнили с ней всё, что она знала с детства и узнала теперь в Кемете от Викола, историю Байкала я лишь не спешил пока рассказывать, она сама и её горести были неотъемлемой частью этой истории, а я не хотел, чтобы она вспомнила хоть что-то из того времени, чтобы хоть капля яда из прошлого омрачила её теперешнюю, свободную от горя душу. Она была счастлива каждым новым днём, и незачем возвращать в её душу боль, которая мешала ей, прежней. Я не хотел, чтобы она и Марея вспомнила, не без этого. Кажется, я давно забыл о ревности, но, выходит – нет. Странно, конечно, ревновать к человеку, третий век мёртвому, но в её-то сердце он мог ожить, и я этого боялся. Я хотел, чтобы она оставалась такой, как теперь – свободной и светлой, совсем прозрачной, говорящей: «люблю тебя целое море!»…
        А потому мы упирали больше на цифирь, решала теперь любые задачки, и легко считала в уме, кстати, этого раньше я не помню, похоже ум её стал ещё легче и быстрее теперь или мне казалось так, потому что она двести шестьдесят лет упражнялась без меня, а я теперь только напоминал ей всё. И вскоре я рассказал ей о том, что я теперь знал о времени, о том, как я измерил и разделил его на часы и минуты. Она выслушала внимательно, как всегда, не перебивая и спрашивая то, что хотела уточнить, и в завершении начертила на глиняном черепке что-то, сказав:
        – Щас, погоди, я покажу… а ты скажешь, правильно ли?
       Знаете, что я увидел? Те самые цветочки, что некогда нашёл на её вышивках в доме Эрика под Каюмом, она всё та же, и знания в ней, и чувства, но лишь прикрыты плитой, сквозь которую всё равно светит она, её ум, её душа.
        – Верно, – сказал я, счастливо улыбаясь.
        – Как ты дошёл до этого? Ты такой умный… – вдохновенно произнесла она, качая головой.
       Этого я не мог снести.
        – Нет, Яй. Это ты. Ты придумала, – сказал я. – Ты придумала это очень давно и такие вот цветочки вышила на рубашке. А я увидел и всё окончательно разложил в моей голове, и названия этим частям суток дал. Часы и минуты.
     Она засмеялась, отмахнувшись, не веря мне.
      – Только вот до сих пор не пойму, как ты до шестидесяти-то дошла?
      – Я дошла? Ну ты… придумаешь. Хотя, как… Что тут такого… сердце так стучит, вот что. Как раз шестьдесят раз в твою минуту… – сказала она, словно, доставая откуда-то с дальней полки эту мысль.
      Точно! Ведь именно так и есть! Шестьдесят ударов в минуту, понятно, что в среднем и понятно, что примерно, но… Однако Аяя неожиданно словно напряглась или задумалась, погружаясь куда-то в себя.
        – Знаешь что, Арюшка... Знаешь, еще, что… Я хотела тебя спросить… Ты ведь как лекарь разумеешь… – задумчиво сказала она и посмотрела на меня встревожено. – У меня теперь как-то… всё не так. Не так как было. Теперь сердце у меня бьётся быстрее. Я заметила. И в шее иногда стучит… и ещё мушки перед глазами цветные мелькают, как наклонюсь или разогнусь неожиданно. Я… не больна? Ты ведь понимаешь и в этом? Вот, посчитай, – она взяла мою ладонь и приложила себе между грудей.
        И верно, сердце её стучало немного часто. Она напряжённо смотрела на меня, и не успел я что-либо сказать, хотя не очень знал, что именно мне сказать ей, как она сама сказала:
        – Я знаешь, что думаю… Нет, лучше покажу… хотя чудно это, но…
       И отошла от меня, поманив за собой в дом.
        – Сейчас покажу кое-что, и ты… скажи тогда…
        Она подошла к ложу и легла на спину, разровняв платье на животе, показала мне на бугор вроде большого яблока возвышающийся над лоном.
        – Вот, – она смотрела на меня. – Это у меня… это у меня… ребёнок там, да? Я видела женщин с большими животами, но вначале должны быть маленькие, не сразу ведь большие… Это ребёнок, да?
        Я подсел к ней и тоже погладил плотный бугор на её тёплом животе, моя ладонь накрыла его весь. Ребёнок, теперь сомнений быть не могло, как раз к трём месяцам срок…
         – Ребёнок, верно догадалась.
         Аяя села тогда и испуганно посмотрела на меня.
         – А… откуда? Я ведь не замужем…
         – Яй… – я едва сдержался, чтобы не захохотать. Во-первых: я был счастлив, а во-вторых: это было невообразимо смешно, что человек, изучивший все звёзды на небе и их движение, способный складывать и умножать в уме трёхзначные числа, не знает, откуда берутся дети. – Аяй… ребёнок… ребёнок от меня.
        – Не понимаю.
       Понять и, правда, нелегко, если ты беременна раньше, чем тебе исполнился год… н-да, никто не дал ей повзрослеть. Не дал и я…
        – Дети получаются оттого, что мы любимся с тобой, – сказал я, чувствуя, как горячо зарделось моё лицо и даже шея.
        – Батюшки… Да ты что?! Что у всех так? – она распахнула глаза. – Что для этого любятся? А я думала, женятся, оттого и дети. Вот это да…
       Она села на кровати, растерянно, одёргивая юбку.   
        – Это… Но… я не пойму всё же, как…
        – Для этого и придуманы мужчина и женщина, для того всё в мире, притяжение и любовь, чтобы возрождалась и продолжалась жизнь.
        – Жизнь… все живые существа так? Как мы.
        – Ну… почти – уклончиво сказал я, совсем не хотелось углубляться в подробности размножения земных тварей, на деле одно, а на словах... я не мог говорить с ней об этом. – Но у людей от любви, не по обязанности, как у животных.
       Аяя посмотрела на меня, вставая, и сказала через плечо:
        – Напрасно ты думаешь, что у зверей всё не по любви. И они очень даже любят друг друга. Не все, конечно и просто так некоторые, потому что время весеннее, но… Так мы теперь… Мы… мы…. Как считать, Арюшка, мы теперь… ты мой муж? А свадьбы ведь не было у нас…
       Она подошла к столику, на котором лежали всевозможные гребни и ленты рулончиками, и стала перебирать это всё. Вопрос… Жениться на ней – это самое моё большое желание уже столько лет, что я и не помню, когда я не хотел этого, но как теперь сделать это? Как сделать так, чтобы мы были женаты, перед всем миром, Богами, предвечными, перед людьми, но так, чтобы Вечная не узнала о том? Как я смогу сделать это?
        Я растерялся. Всё что я мог, это подойти к ней, и обнять её плечи, выдыхая на её волосы, чуть-чуть растрепавшиеся на затылке. Но Аяя по-своему, конечно, поняла моё замешательство. Она повела плечами, уклоняясь от моих рук, и голову склонила от губ и дыхания моего. Она обернулась ко мне, отодвигая мои руки.
        – Погоди, Арюшка, ты… Ты не отвечаешь… Ты не хочешь жениться на мне?.. Я… Ты не хочешь, потому что… ты думаешь, я… нечестная? Из-за Кратона? Потому что… потому что я не… не девственница с тобой… была… потому что Кратон…
        Вот это тоже стало откровением, девственница? Выходит, с Той стороны она вышла девственной во всех отношениях?.. Боги… Так Кратон… Теперь мне захотелось его убить. Я не думал, я даже помыслить не мог… Хотя, что я удивляюсь? Прежняя Аяя умерла, на теле возвращённой Аяи не было даже следа от громадной раны, что убила её, как ни от чего не было следов, ни одного шрама, а нельзя сказать, что у неё их было мало когда-то... Потому и забеременела она… Дар и испытание от повелительницы Царства Мёртвых, она ослабила ее, как могла, выпустив в мир прежней, но чистой, беззащитной. И вот она беременна и, скорее всего, от меня, а я не могу жениться на ней! Чудовищно…
        – Яй… жениться на тебе – это… Ты даже вообразить сейчас не можешь, как я этого хочу… Но…
        – Не бывает никакого «но», если ты меня хочешь в жёны! Значит, не хочешь! Значит, не гожусь! – вдруг заплакала она и, оттолкнув меня, выбежала из дома. Я поспешил за ней, но не увидел ни в саду, ни во дворе. Эрик, зато вышел из своего дома и смотрел на меня, хмурясь.
        – Чего ты мечешься-от, паршивец? Лица на тебе нет, случилось чего? – спросил он, подойдя ближе.
       Я со вздохом сказал:
        – Случилось… Аяя поняла, что тяжела. И… думает, что я не хочу на ней жениться.
        Эрик даже замахнулся, белея лицом.
       – Убил бы тебя! Ч-щёрт… что невтерпеж было?.. Господь велик…. – он закатил глаза. – Что теперь делать-то? От Кратона забрал, чтобы самому… Он хоть как честный жениться мог, ты же теперь… тьфу! – он действительно сплюнул на гладкие плиты в их ладном дворе.
       Мне казалось, слюна его зашипит на этих плитах, так он был зол. Однако в следующую минуту смягчился и сказал:
        – Ладно, давай отсюда на сегодня, вали! Я успокою её, уговорю, придумаю что-нибудь про тебя, дурака.
        Ничего не оставалось, как подчиниться. Я отправился восвояси, доверяя брату самое дороге, что у меня было и есть, с твёрдым намерением вернуться через сутки.
        А в Кемете меня ждала новость – было объявлено о свадьбе Кратона и Уверсут. Ей рожать было вот-вот, и свекор решил всё же узаконить права своего внука таким образом. Я не мог осуждать его, но не мог и сочувствовать, потому что я теперь ненавидел его куда больше, узнав, что он… Не хочу даже про себя произносить это!
        Я вошёл под своды дома Вералги со стороны сада и застал Викола, как бывало уже не раз и не два. Они с Вералгой встречались едва ли не чаще чем мы с Аяей теперь. Я считал её своей бабкой, да и Викол был сед, но глаза у него и у неё теперь посверкивали молодыми огоньками и, очевидно, между ними всё было хорошо. Похоже, куда лучше, чем между нами с Аяей. Во всяком случае, жениться Викол мог сколько угодно, ежли бы им вздумалось…
        – О, Анпу! Не видались давно! – воскликнул Викол, радостно.
        – Чего ж давно, пять дён, как виделись, – хмыкнул я, чувствуя досаду оттого, что они, счастливые влюблённые, а я на сегодня – несчастный.
        – Что-то хмур ноне, Арик? Не ладится чего?
        – Да нет… Стесняем мы тебя, Вералга… Ты уж прости, никак не…
        Но тут неожиданное появление Дамэ остановило меня на полуслове.
        – Отыскал я дом для нас, Анпу! – радостно воскликнул он с порога.
        – Далёко ли?
        – На западном берегу Нила, недалеко. Хозяева померли в мор какой-то, давно пустой стоит, но ухоженный, можно хоть завтра перебираться, – радостно сказал он.
        – Поглядеть бы, – сказала Вералга.
       Но я возразил:
        – Ежли Дамэ считает, что можно перебираться, немедля собираться начнём. Где Рыба и Арит?
        – Дак-ить, иде…. – в подражание байкальской манере Рыбы, ответил Дамэ. – Кто знает? Они в разные стороны днесь глядят, не слишком ладят после как… Ну словом, вместе не бывают теперь.
        Словом, не дожидаясь наших женщин, мы приказали собирать вещи с намерением поутру и перебраться на новое место.
        Вералга, однако, вошла ко мне, проводив Викола и притворив за собой дверь, спросила вполголоса:
        – Ты уверен в нём? Как ты… можешь ему верить? он же…
       Я обернулся к ней, сбирать свои книги я не мог доверить никому, потому сам их увязывал широкими лентами и складывал в лари, запоминая порядок.
        – Аяя всецело доверяла ему две с половиной сотни лет, будь он дурной человек…
        – Он вовсе не человек, тебе ли не знать о том!? – совсем зашептала Вералга, оглядываясь на дверь. – И… кто знает, что он при Аяе делал вообще.
       Я положил в ларь очередную кипу свитков и, разогнувшись, сказал Вералге полным голосом:
        – Ты напрасно шепчешь, Вералга, – с удовольствием сказал я, – Чёрт слышит  сквозь стены. И ещё… Аяино имя пачкать не смей словами и подозрениями гадкими.
       Вералга отшатнулась, бледнея.
        – Гляди, Арий, доиграешься.
        – Голому нечего терять, – сказал я.
       Вералга помолчала, и отошла уже, было, к дверям, но обернулась:
        – Где всё же Эрбин? – спросила она уже другим тоном, но, продолжая сверлить меня холодными голубыми глазами.
        – Кто знает? В Вавилоне у него семья осталась, дети должны были народиться, быть может, туда и унесло его.
        – «Быть может»! – досадуя, повторила Вералга – будто, в самом деле, не знаешь этого. Вы в колыбелях разных спать не могли, не разлучались, не то что…
        Махнув рукой на меня, она вышла, поняв, что ничего от меня не добьётся. Я продолжил своё занятие, думая о её словах, надо же, мы с Эриком, не только взрослыми, но и младенцами были зависимы друг от друга. Я только теперь подумал о том, что Вералга единственная из всех людей на земле, кто знает нас с Эриком с малолетства, даже с рождения. Это так удивительно теперь…

      Я женился на Уверсут. Это решение я принял не размышляя, просто в один из дней, вставая с постели, которую для меня согрели сразу три красивые наложницы, я понял, что не чувствую ровно ничего, ни тепла, на которое рассчитывал, ни даже похоти. Всё было плоско и мертво во мне, куда мертвее, чем камни, из которых Арий, или как его теперь всё называли, Анпу, строит свои храмы по всему Кеми. Неужели я старик отныне? Так недавно я чувствовал себя полным сил, налитым жизненными соками до самых краёв. Теперь осталось одно, к чему я привык с малолетства – забота о Кеми. Больше я не чувствовал и не мог думать ни о чём. Потому я приказал Уверсут явиться к себе. Она повиновалась беспрекословно и очень быстро, побледнев от страха, торопела она меня или была напугана некими собственными мыслями, но смотрела на меня во все глаза в те мгновения, когда я отводил взгляд, и снова опускала глаза долу, когда я смотрел на неё.
        – Я решил признать права твоего ребёнка на престол, Уверсут, если то будет сын, он станет моим наследником, потому что я женюсь на тебе. Объявляю тебе моё решение, потому что хочу, чтобы твоему отцу ты сама сказала о том. Не волнуйся, принуждать тебя к выполнению нежеланных обязанностей я не стану, ты получишь всё только за то, что некогда стала женой моего сына и скоро станешь матерью моего внука. Или внучки… Теперь ступай.
       Сам не знаю почему, но чудесная смуглая красота Уверсут, нисколько не поблекшая от бремени, ибо она сохраняла стройность, несмотря на живот и даже лёгкость и грацию, днесь раздражала меня, и её тёмно-красные губы, такие большие и полные поцелуев, и маслянистые глаза, и потоки блестящих гладких кос, и всё её бесспорное совершенство почему-то сейчас не радовало и не волновало меня. Отпустив её, я задумался, не совершил ли я ошибку. И мучась, что, возможно бесповоротно навредил себе, и пуще – Кеми, отправился к Мировасору. Вернее к Виколу, но рассчитывая на встречу с Мировасором.
       Я застал его одного. Викол отсутствовал.
        – О, он теперь совсем забросил и науку и богослужения, смерды, приходящие в храм давно не видали верховного жреца Осириса. Бог не должен забывать своих обязанностей. Вон Анпу чудо за чудом творит на землях Кемета, скоро не будет сильнее культа, чем его. Хотя времени пошло всего ничего.
        – Да, Анпу на редкость велик на чудеса, я слышал, – сказал я, угощаясь предложенными сластями – сваренными в меду финиками, чудовищная сладость, но сейчас и она не казалась мне сладкой, я почти не чувствовал вкуса. Я расслабил спину, впервые за много дней позволив себе развалиться на широких лежанках, с мягкими подушками. – Что же Осирис не призовёт своего жреца к порядку?
        Я спросил даже не из любопытства, а лишь поддержать разговор, я почти не слушал, что Мировасор говорил. А он продолжил, словно ждал меня, чтобы поговорить, вероятно, Викол, действительно всё время отсутствовал, что Мировасор стал так разговорчив.
        – Боги видят то, что хотят видеть… А может быть самому Осирису угодно, чтобы Викол ныне… стал влюблённым героем.
        – Викол влюблён? Вот так новости. Я думал он на такие вещи вовсе не способен.
        – Все мы на всё способны, как выясняется, – усмехнулся Мировасор и приказал приготовить нам ужин.
        – Нет, что ты, Мир, я сытно поел нынче… – взялся было отказываться я, но во мне недостало на это сил. Что ж, и ночь, придётся провести со старым другом и тестем. Стану ли я так ватажиться с Фарсианом? Мой сын мог, смогу ли я?..
         Я сказал Мировасору, что намереваюсь жениться на Уверсут. Он удивлённо посмотрел на меня.
        – Что ж, Кратон, ты… Я слышу отголоски отчаяния в твоём голосе.
        Я ничего не ответил, не обсуждать же мне всерьёз то, что я не в отчаянии, я вообще ни в чём, я просто стал прежним, что был до того, как из моря ко мне вышла рождённая белой кипрской пеной, Богиня… Будто не было ничего, будто не было благоухания природы, веяния ветра, брызг морских волн, ароматов цветов, утреннего воздуха, вечернего сада, и губ любимой, блеска её глаз, оживлявшего всё для меня… А теперь, без этого магического ключа, я снова стал прежней закрытой дверью, за которой навеки теперь схоронены несметные сокровища чувств… Нет, ничего этого я не сказал Мировасору.
        – Ты не одобряешь этот союз? – спросил я.
        – Отчего же. Думаю, ты поступаешь верно. Уж коли вы с Гором некогда выбрали этот сброд себе в союзники, правильным будет поддерживать этот союз, и, уж коли приблизили так, что они в спальнях у вас, то сохранить, думаю, будет вернее всего. В конце концов, они, действительно, поддержали Гора в войне против Кесра, возможно я неправ на их счёт.
       И то хорошо, я думал, станет теперь же своробничать и говорить, что я должен был выгнать Фарсиана и его людей прочь из Фив.
        – Опять же, Уверсут – красавица, каких поискать, возможно, она развлечёт тебя, развеет твою грусть и мысли о старости и смерти. У тебя впереди ещё много счастливых дней и славных дел.
        – Возможно, – только и мог произнести я. – Ты сказал, Викол теперь влюблённый мудрец, кто же она, его избранница?
        – Мудрецы влюблёнными не бывают, любовь не для мудрых, а для благословенных… – почему-то грустно сказал Мировасор. Мне показалось или он немного завидует Виколу теперь, с которым они оба были одинокие скряги на чувства, и вот Викол их общие устремления предал и отдался некоей прелестнице…
        – Старая любовь, Кратон, говорят, не уходит…
        – Никакая любовь не уходит, только если она любовь – ответил я.
        – Ты веришь в это?
        – Абсолютно. Странно, что мы говорим с тобой об этом.
        – Странно... Мне так же странно было увидеть тебя влюблённым как мальчик, как теперь Викола. Но ты разочарован и обманут, то же ждёт и Викола, все эти любовные приключения кончаются только этим.
         – Я не знаю, что ждёт Викола, – сказал я, поднимаясь, – но я не считаю, что я обманут и предан. Я всего лишь оказался слабее своего соперника и не смог отстоять мою любовь, а она кричала мне с солнечного диска: Атон!.. Навсегда этот крик запечатан в моём сердце. Так что никто не обманул меня. Я всего лишь человек, что я против Богов? И муж ли я для Богини? Она была со мной миг, и этого достанет, чтобы озарить тьму в беспросветной душе… Прощай Мировасор, поеду домой.
       Мировасор тоже встал.
       – Не уезжай, я танцовщиц позвал, не одному же ими любоваться – совсем уж скука, как наливаться в одиночку… Прости, что зужу и сомневаюсь, от одиночества и не тем ещё становишься…
       Я посмотрел на него, все ныне одиноки, похоже…
Глава 7. Доброта, хитроумие и коварное прельщение
        Я отправил Арика отсюда, чтобы уговорить Аяю не сердится на него, остолопа стоеросового, что умудрился обидеть её. Это же надо было суметь! Вот балбес, неужели не мог быть мягче и предупредительнее с ней, вот уж верно, ум-то мутится у моего брата от страсти, надеюсь, не ревнивую сцену устроил девочке… Она, и верно, казалась мне теперь вовсе ребёнком, потому что она и была пока ребёнком, меньше и слабее, чем когда я впервые увидел её у мельницы её отца, когда она мне брод указывала. И как можно ему, умудрённому веками человеку обижать её, такую? Тем паче теперь, когда она и сама дитя, и под сердцем дитя носит? Злость на брата овладела мной, так и хотелось затрещину ему влепить, хорошо, что унёсся.
       Я заглянул в домик Аяи, хотя старался не делать этого, Зигалит и так бубнила и злилась, что я уделяю внимание и время Аяе, с занятиями, прогулками иногда, в отсутствие Арика. В открытую вела ревнивые речи, не позволяла звать Аяю к столу в наш дом, и всякий раз к месту и не к месту обзывала её, за глаза, конечно, всевозможными нехорошими прозвищами, я неизменно останавливал её, пеняя, что нехорошо так относиться к сироте, но Зигалит лишь злобно шипела:
        – Кака-ая ж она сирота, када целый А-арий у ейных подмё-оток? Во-о-на, тока и мота-ается. Чи-иво к себе-от не забира-ат? На што-о она тута? Да што Арий, ты сам токмо туды и гляди-ишь! Все глазишша скоси-ил. Тока што энтот чернявый перестал таскаться…
       Это верно, Орсег действительно, не являлся с того дня, как сказал мне, что Аяя, вероятно, беременная. Хотя бы он не маячил. Что до меня, то Зигалит ревновала напрасно, никаких похотливых намерений я к Аяе не имел ныне. Мне было жаль её до щемящего чувства в груди, такой беззащитной и слабой она была теперь, а тут ещё материнство свалилось на неё, как справляться? Лучше ей было оставаться при Кратоне, и о ней, и о ребёнке позаботились бы, как положено, а что будет теперь? Всё равно, что… ох, не могу даже представить, что станет творить моя «добрая» Зигалит, когда узнает, что на нашем дворе вскоре дитя появится. Надо бы отселить Аяю от греха, слуг приставить, злата теперь Арик навёз предостаточно, хватит на целый дворец с мамками и няньками. Но… как оставить её без присмотра? Ведь дитя натурально, пока ещё научится…
       Я заглянул в её домик. Тут было славно, я не бывал ещё ни разу, очень простая, даже скудная обстановка, никаких тебе золотых штучек, ни хрусталя или красивой посуды, ни занавесей али богатых ковров, грубая мебель и бельё, но всё прибрано и расставлено аккуратно и только немного примятая постель… тут и было-то две смежные горницы, так что спрятаться негде, Аяи не было.
       Я вышел из дома и увидел её, идущую от пруда, что был устроен в саду.
        – Эрик…. – сказала она, увидев меня. – Что… а… ну… поздоров ли? Как… жёнка? Поздорова Зигалит? Три дни не видала вас… – она говорила приветливо, но бесцветно и грустно, даже не глядя на меня.
         – Да, все здоровы. Но ты, Аяя, ты печалишься, я вижу – сказал я, подходя ближе. – Почему ты грустишь? Обидел кто? Арий?
       И вдруг она заплакала. Боги, я не видел таких слёз ещё ни у кого, она заплакала так горько и так неожиданно, как плачут дети. А она ещё так трогательно спрятала личико в рукав, прижав локоть… Я не сделал бы того, что сделал тут же, поддавшись жалости и тому самому щемлению в груди, я не обнял бы её, если бы хотя бы миг подумал, что нас увидят, что донесут Зигалит, что она станет злиться ещё больше, и что… от этих объятий у меня разольётся проклятые похотливый жар в животе. Я держался на расстоянии всё время, не касался даже её плеча или руки, старался не смотреть ей прямо в глаза, не приближаться, чтобы не почувствовать чудесного аромата… и вот, я обнял её и она прижалась ко мне, доверчиво пряча лицо у меня на груди. Она стала такой маленькой, совсем хрупкой, вся в моих руках. Она не доверяла мне прежде, а теперь верит всецело, не помнит зла… я почувствовал прикосновения её податливого и гибкого тела, живота, грудей, и ещё, как её слёзы мгновенно пропитали рубашку на моей груди… как хотелось сейчас же поднять её лицо и поцеловать эти мокрые опухшие губы…
        Вдохнув поглубже, я поднял лицо к Небу, мысленно умоляя послать мне сил, не поддаваться извечной своей разнузданной похоти. Хотя бы в отношении её. Я знаю, стоит хотя бы намёком показать ей моё вожделение, как всё доверие и даже привязанность, что есть в ней теперь, мгновенно рухнут, а я дорожил ими, это приближало её ко мне больше, чем когда я спал с ней. А ведь я толком не знаю, каково это с ней спать, то, что было некогда не было настоящим, принуждение – не любовь, я не знал её любви, а теперь она меня почти, что любит как близкого человека…
        Я потянул её за домик, туда, где был устроен стол, за которым она занималась, хоть какое-то, но прикрытие, хоть не у всего двора на виду обниматься. И посадил себе на колени, как ребёнка. Она лёгкая и попка упругая, я ощущал её бедром… Потихоньку Аяя отплакалась, и задышала ровнее, выпрямилась, и жирно хлюпая носом, посмотрела на меня, вытирая слёзы с красных щёк, ресницы мокрые...
        – Ох… прости, Эр, совсем какая-то стала, глупая плакса… – она встала и отошла к кустам, высмаркиваться. – Ох и кукомоя, ох и чучело…
        – Расскажи теперь, чем тебя обидел мой братец? – сказал я, когда она, пригладившись немного, села рядом на скамью.
       Она посмотрела на меня, смущаясь немного, опустила глаза со всё ещё мокрыми, похожими на чёрные стрелы ресницами.
        – Я… я беременная, оказалось…
       Оказалось, сама поняла или Арик сказал? Но не поэтому же она так рыдает.
         – Что же плачешь? Страшно? – спросил я, убирая ей за ухо, растрепавшуюся прядь.
         Она кивнула, хлюпнув носом.
         – Я не знала, что это… что дети от того, что… ну… что мы… что любились с Арием…
         Сказав так, она покраснела густо, хоть и была красна от слёз, но теперь и островка белой кожи не осталось, отвернулась даже от смущения. Мне стало смешно и грустно одновременно, так она не знала, как получаются дети?.. что делается…
        – А ты думала, зачем люди любятся? – спросил я.
        – Зачем? Ну как зачем… от любви, а… как ещё? Любишь, кого и желаешь любиться с ним, это же... А как же, для чего ж тогда вот это всё…– удивилась она, взглянув на меня.
        Я засмеялся, и снова обнял её за плечи, притянув к себе.
        – Да так, конечно… Но ты не плачь больше и не бойся ничего. Что дитя будет, не беда, а счастье, и Арий счастлив, может, растерялся, но не сомневайся, что…
          – Да нет, он… он жениться не хочет на мне, а ты говоришь, счастлив… – вздохнула Аяя. – А я теперь… я боюсь, ведь нехорошо, когда ребёнок у безмужней матери, позорно… И… и вообще… я думала, так не быват. Думала, дети, это когда женаты люди… а тут вона как, оказывается…
         Я вздохнул, вот что теперь делать? Говорил этому гаду, оставь её у Кратона, пока не войдёт снова в ум, нет же, понесло воровать её, что стоило погодить?! Дольше ждал, мог бы и потерпеть! Так нет… и член в штанах не удержал. А теперь вот… как ребёнку без отца, тут права Аяя, вовсе плохо.
         – Аяй, ты… я объясню тебе… Арик, он… не потому… И вообще, я знаю, что жениться на тебе он хочет сильнее, чем вообще что-либо в жизни. Ты всё для него, вообще всё, поверь, я знаю, о чём говорю. Но…он… он,  действительно, жениться на тебе не может.
        Она посмотрела на меня, вот такая, лохматая и со следами слёз, в немного растрёпанной одежде, очень простой, едва ли не грубой, она была прекраснее всех женщин на свете, даже прекраснее самой себя в царских золотых одеждах...
        – Как это? почему не может? Он… он, что… он… женатый? – ужасаясь, она выпрямилась, отпрянув.
        – Боги, нет! – воскликнул я. – Нет, что ты… он… Он на службе у Госпожи, которая страхом смерти запретила ему приближаться к тебе, но он не мог быть вдали от тебя, как Она требует. И… но если он женится на тебе… тогда… Она узнает, и быть беде.
        – Нет-нет! Тогда не надо… Арюшка… – испуганно проговорила она. – А я-то… я подумала, что… что не любит меня вовсе…
        – Про то не думай даже. Очень любит, больше жизни. И беспокойство его не о себе самом, а о тебе, тебе угроза, потому и… потому всё так получилось… нехорошо. Любиться не надо было вам, вот что.
        – Так ить… как же, ежли… ну… когда любишь кого, как не любиться? Зачем тогда и любить? – простодушно сказала она, вытирая остатки слёз с ресниц. Вот так: зачем тогда и любить?..
       Она вздохнула, отвернулась, подняв плечи.
        – Это… нехорошо, что он… что… Но как же… я без него-то теперь? Что же делать?..
        – Не волнуйся, он умеет прятаться. И… вообще не бойся, ничего не бойся. И я тебя не брошу, во всём помогу, всё будет хорошо, спокойно носи ребёнка, ближе к родам видно будет, как поступить. Может, уедем куда, скажем, что вдова ты и… никто не станет пальцами тыкать ни в тебя, ни в ребёнка.
        – Уедем? Злата на то надо, а я…
        – О том не переживай, чего иного, а злата с избытком.
        Аяя посмотрела на меня и хмыкнула, качнув головой.
         – С избытком… ишь ты… Так много платит госпожа Арию за службу? Что же за госпожа такая?
        Но говорить о Повелительнице Той стороны я не хотел теперь, чтобы не призвать ненароком, Она всегда слишком ясно слышала меня.
        – Ты не знаешь Её и никогда не узнаешь, и не думай о Ней. Пошли Арику весь, что не держишь сердца, пусть прилетает, – сказал я, потрепав её по руке. – А теперь, поесть тебе надо, идём к нам, уж время обеда.
        Но она замотала головой, и, отказываясь, отмахнулась:
         – Ой, нет! Что ты, твоя-то госпожа тоже не слишком расположена ко мне. Я теперь боюсь, узнает, что я тяжёла, сгонит со двора вовсе. Могла бы, утопила, как кошку… Ты уж… не говори ей пока… ну, пока можно… Ладно?
        Я притянул её на миг и поцеловал в макушку, пахнущую прелестно тёплыми серединками цветов.
        – Не скажу, обещаю. Сейчас пришлю кого, еды тебе принесут.
      …Эрбин ушёл к себе в дом, а ко мне из травы выбежали мои друзья – котята, что росли в той корзинке и теперь бегали по саду, таясь от хозяйки, как и их рыжая маленькая мать. Я села на траву, забавляясь с разномастными малышами, и услышала отсюда, как Зигалит распекает какую-то служанку, ах, нет, приказчицу, что та не взяла денег с постояльцев вперёд, та беспомощно оправдывалась… мне казалось, что слышу мышиный писк против рыка… Да, Зигалит лучше не попадаться под горячую руку…

       Новый дом оказался, действительно, настоящим дворцом. Некогда он принадлежал царю, но он, ещё дед Кратона, отдал его в уплату какого-то долга купцу. Тот не осмелился жить в нём, и стоял дворец, охраняемый и ухоженный, многие годы, в ожидании того, что он сможет продать его опять какому-то царю или храму. Вот и явились мы, конечно, купец, не мог знать, что Дамэ приспешник Анпу, чья слава расходилась по Кемету громадными восхитительными волнами, но платил Дамэ достаточно, чтобы привлечь продавца.
         Вот мы и получили его, этот просторный, светлый дворец, среди обширного сада, с тремя прудами, одной частью сада прилегающий к берегу реки, надо будет лодки завести… слуг понадобится, ой-ёй… Рыба так и сказала.
        – Ох, Анпу, на челяди разорисся…
        – Ничего, Рыба, не волнуйся, Богу не положено тесниться с бабкой в одной дому, – сказала Арит, выразительно взглянув на Рыбу.
        Дамэ, очень довольный, поглядывал на нас, пока мы, раскрыв рты, озирались по сторонам, восхищаясь чудесным зданием. А восторгаться было чем: горницы, коридоры и залы были обширны, украшены расписанными колоннами, и мебель имелась под стать – всё массивное, раззолоченное, инкрустированное рыбьей и слоновой костью, синим стеклом, а кое-где самоцветами и перламутром, стены расписаны богато, как только во дворце фараона, и как будет в новых храмах, нужно было лишь разместиться, да застелить постели бельём. Каждый выбрал себе горницы, предоставив мне, конечно, выбирать первому. Но мне, честно сказать, было безразлично, какое помещение занять, я остался в первой же попавшейся горнице, достаточно просторной, смотрящей на север. Где именно и как разместились мои приближённые, я и вовсе не обратил внимания, только через несколько седмиц я заметил, что и Арит выбрала себе горницу отдельно от Дамэ.
       Теперь я полетел на север, Повелительница сообщила мне, что там возник мор и много людей щедро косит Царица Того света, Она хотела, чтобы я взял там дань с тех, кто захочет получше устроиться в загробном мире, хитро обманывая их, ведь живым невдомёк, что Там все равны, и воздаётся по делам и мыслям, но не по деньгам, уплаченным жрецам и храмам.
        – Зачем это, Царица? Ведь Ты же обманываешь их и как дёшево? Как рыночный балаганщик, – удивился я.
        – Рассуждать станешь? – озлилась Она. – Ступай, исполняй и не смей перечить. Пусть платят, пусть готовятся к смерти заранее. А то любовь покупают, а смерть бесплатно приходит?
        – Любовь купить нельзя, – сказал я. – То, о чём ты говоришь, к любви относится как таракан к орлу в небесах.
        – Ничего, торгуют тараканами энтими по всему свету и не гнушаются. Пускай и за смерть, и за место в загробном мире платят!
       Я был на севере в тот же миг, великолепный дар – вот так перемещаться по всему свету… И что я увидел? В моровой язве полгорода, вторая половина вот-вот заболеет, и вымрут все, что же я, теперь, когда сироты плачут над могилами родителей, а матери и отцы оплакивают детей, стану плату брать за обманное лучшее место на том свете?
        – Эй, ты хто есть здесь? – спросил я крупного светловатого человека, с тоской взиравшего на очередную траурную процессию, двигавшуюся к кладбищу. Там собирались бальзамировать тело, какой-то богач почил.
        – Я? – он разогнулся, оказавшись сразу на полголовы выше меня, здоровенный тип, я немаленького роста, а он и вовсе великан. – Теперь, пожалуй, воевода набольший, – ответил он, проведя рукой по лбу, словно отгоняя морок.
        – Что ж, прежний – помер?
        – Да, вон, несут, бальзамировать станут.
        – Бальзамировать?.. – научил на свою голову… – Нельзя! И прикасаться к трупу – не сметь! Иди, прикажи, все помрут, кто тронет мертвеца! Обернули пелёнами и хороните, и могилу копайте глубже вдвое, чем всегда. Всё, немедля исполняй! И остальным скажи… И ещё… прикажи всем лекарям явиться к строящемуся храму Анпу.
        – Анпу?! – восхищённо побелел воевода. – Ты… ты – Анпу?!
        – Так и есть – сказал я. – Исполняй!
        Меньше часа понадобилось, чтобы собрались местные лекари в будущем храме, чей громадный фундамент, размером с добрую площадь был уже готов совершенно, и теперь строительство остановилось из-за беды с заразой. Я вышел к ним, немного растерянным и даже испуганным, чего они ждали от Бога Смерти? Что я немедля заберу их всех, накрыв чёрными крылами в наказанье за бессилье перед страшной болезнью?
        Но мои крылья были белоснежны и чисты. Таким я и вышел к ним, сияющим Богом.
        – Анпу говорит с вами, а моими устами Богиня Смерти, Царица страны мёртвых, что широко распахнуло ныне свои врата. Смерть не жаждет так много жертв. Я послан помочь вам избежать покамест Её объятий.
        Люди раскрыли рты в изумлении.
        – Ты… Анпу, ты знаешь, как нам спастись?
        Я в который раз пожалел, что я не Эрик, кудесник, способный победить даже моровую язву одним дуновением, но кое-что и я могу всё же.
        – Я помогу вам. Смерть – не зло и не наказание, она ждёт всех в своё время, но не след идти до времени. Слушайте меня, и я научу вас, как поступать, чтобы спасти город от вымирания.
        Я был прекрасен собой и убедителен, так что люди беспрекословно слушали меня и с восторгом исполняли всё, что я велел. Быстро усвоили всё, чему я учил лекарей, что велел городским властям, и простым жителям.
        Они быстро сладили со страхом и растерянностью, и закипела работа. Я рассказал и показал, как и что нужно сделать, чтобы остановить, а после и победить заразу. И воодушевились люди и выполняли всё: отделили больных от здоровых, подрядили всех, кто был способен на уборку и мытьё домов и даже улиц, на сжигание всего, что принадлежало больным, и уже через седмицу здесь умирать стали меньше, а после и вовсе справились с напастью.
        О, как негодовала моя Повелительница! Она рычала и ругалась хуже рыночной торговки, которую объегорила товарка, я терпеливо сносил Её гнев, ожидая, когда же Она выдохнется и умолкнет. Наконец, Повелительница Тьмы замолчала.
         – Позволь сказать, Царица Тьмы?
         – Оправдываться станешь, негодный раб, мерзавец! Червём могильным тебя следовало бы сделать, а не Ангелом Смерти! Паршивый прихвостень Жизни, раб Любви и прислужник людишек, всей этой тщивой ерунды! Как смел ослушаться и вылечить этот проклятый городишко? Моим именем исцелял, это что?! Я за златом послала тебя, а ты что принёс мне?
        – Славу, Повелительница! – не смущаясь, произнёс я. – Честь, восторг и уважение! То, что стоит дороже злата в веках. Ты хотела победить Аяю, стать сильнее Любви, так зачем тогда пугать людей собой? Ты должна быть справедлива. Ты должна стать добра, чтобы люди со счастливыми улыбками шли к тебе, а не с ужасом и отвращением. Ненависть всегда слабее уважения, восторга и любви. Не мешай мне, и уважать тебя станут не меньше, но больше, чем всех прочих Богов. Не бояться, но уважать и чтить в веках, воспевая и воздавая почести не из страха, но по велению сердец, потому что сильнее и справедливее Тебя не будет.
        Тишина повисла вокруг меня, похоже, Ей понравились мои речи.
        – Что ж… – выдохнула Она. – Поглядим, что выйдет из этого…
        Она молчала ещё некоторое время, словно продолжая размышлять над моими словами.
        – А ретивый ты, не ошиблась я в тебе! – Она засмеялась. – Конечно, скорее хочешь к Аяе своей от меня улизнуть, потому и стараешься, но всё, что на пользу мне, мне на пользу. А ей, глупой девке твоей и невдомёк. Я вернула её девственницей назад, Арий, и каково тебе будет узнать, что к твоей Аяе ныне первым войдёшь не ты?! – Смерть захохотала оглушительно.
       Как хорошо, что Она сама сторонится Аяи, словно боится её, теперь под Печатью Бессмертия Аяя недосягаема для Неё, и Она не хочет знать подробностей её существования, после того, как сделала всё для того, чтобы сделать её беззащитной и, как она думает, несчастной. Но у всего есть вторая сторона, Аяина слабость обернулась её же силой, то, что прежде выбивало из Аяиного сердца куски, омертвляя её душу, теперь было забыто, и она стала свободна и потому сильна, куда сильнее, чем раньше. Пусть пока она беззащитна и ещё не осознаёт собственной силы, но придёт время и она ощутит её. Скоро она станет матерью, а это всякую женщину делает Богиней… На душе у меня посветлело.
        Я вернулся в мой дворец, где теперь за те дни, что я отсутствовал, многое переменилось: в саду были высажены свежие цветы, выровняли дорожки и посыпали свежими камешками, в прудах появились красивые рыбки и лотосы, павлины и аисты откуда-то взялись... а дом изнутри заполнился челядью, коврами, леопардовыми шкурами, множеством золотой посуды, зеркал, красивого, тонко вытканного и вышитого белья, скатертей и простыней, а также покрывал, и всюду стояли цветы, сильно пахнущие и такие же резко-красивые.
        – Ишь-ты, как скоро обустроилось всё, – удивился я, восхищённо оглядывая залы.
         – То всё госпожа Арит! – ответила мне главная служанка, что всюду ходила за мной по дому, готовая услышать любое моё пожелание и немедля отправить слуг исполнять его.
        Я обернулся на неё, полноватая, неопределённого возраста, с привлекательным лицом, но немного хитроватыми тёмно-серыми с прозеленью глазками.
        – Как звать тебя? – спросил я.
        – Тапи, господин Анпу. Величайшая честь лицезреть тебя, прекрасный господин, сияющий Бог! – с готовностью ответила Тапи.
        – Ты… распорядительницей здесь? Что ж… Где сама Арит?
        – Здесь, господин, покликать?
        – Да, пусть явится, а ты прикажи покамест купание мне организовать.
       Арит незамедлительно пришла, едва я успел опустить свой усталый и отощавший зад на скамью, усыпанную подушками и съесть пару виноградин. В очень красивом изящном платье из тонкого полотна, едва ли не убруса, с тонкими и скромными украшениям в красноватых волосах, на шее и запястьях, вся она переливалась словно весенними оттенками нежных голубоватых, розоватых, золотистых цветов. Кажется, раньше она выглядела не так, но как? Этого я вовсе не помнил. Улыбнулась, входя, и поклонилась, чуть присев, очень изящно выгнув стан. И вся она, будто похудела или ещё что-то сделала с собой, что кажется тоньше и изящнее, чем прежде.
        – Ты звал, сияющий Анпу?
        – «Сияющий»? – ухмыльнулся я. На лесть падки все, особенно, когда устали и на сердце кошки устроили непристойный концерт.
        – Конечно! Ослепительно сияет твоя красота и твоя Сила. И да будет так во веки веков! – не смутившись моей усмешки, проговорила Арит и склонилась, качнув искусно завитыми богатыми волосами цвета красной меди.
        – Ну, да пусть сияет… Почему ты здесь, Арит? Почему ты не занимаешься храмами на полуденной стороне? Я велел тебе не отлучаться. Я велел научить всех на том конце Кеми великому искусству бальзамирования, целая школа открыта при храме. Почему ты не там, где тебя ждут наши жрецы?
       Она побледнела немного, не ожидала, очевидно, такой отповеди, но поделом, не станет пробовать впредь хитро подольщаться к господину.
        – Так я… Господин Анпу… Я… не могла оставить дом в той пустой заброшенности, как он был, для твоего сияния нужны роскошь и удобство, больше, чем в царском дворце, ибо ты – величайший из Богов Кеми!
        – Величайший из Богов Кеми велит тебе немедля отправляться, куда было сказано и не смей ослушаться боле!
        – Анпу…
        – Не сметь! – оборвал я, понижая голос, чтобы ей стало понятнее, что я не шучу.
       Больше сиропа моя душа не выдержит сегодня…
       Арит убралась с глаз, я же оправился мыться. Оказалось, и ванну для меня добыли из цельного куска самолучшего мрамора, огромную и гладкую, словно атласно выглаженную изнутри и отвели мне не одну горницу, а всё северное крыло. Я погрузился с головой в душистую воду, тут же забыв об Арит и всех хлопотах последних дней. Выспаться теперь, а там подумать, как вымолить Аяино прощение, как объяснить ей, что я не могу сей же час жениться не потому, что не люблю её, а потому что боюсь потерять… Эх, триста бы лет назад она так хотела за меня замуж!..
        Но размышлять долго не пришлось, я заснул мгновенно и без сновидений, столько дней без отдыха взяли своё. Сколько я спал, не знаю, но разбудила меня неизвестно откуда взявшаяся кошка с гладкой шерстью песочного цвета и мелкими крапинам на спинке.
        – Мр-р, Ар-рий, мр-р! Аяя соскучилась и ждёт. Всё понимает и не сер-рдится больше… «Арюшка-Огнюшка, не серчай и ты на мою глупость, прилетай поскорее!»…
        Последние слова был точным посланием из уст Аяи, кошка как запечатанное письмо через тысячи своих собратьев передала его мне Аяиным даже голосом. «Огнюшка», Огнюшкой назвала… Аяя… не всё стёрлось… Но пусть возрождается в тебе только лучшее, что было забыто… с трепетом подумал я и стал собираться в дорогу.
Глава 8. Куры, цыплята и жар
       Арик явился через несколько дней, когда Аяя давно успокоилась и ждала его уже с нетерпением. Я даже стал беспокоиться, что его слишком уж долго нет.
         Надо сказать, я много времени проводил дома, пока Зигалит занималась своими уметами, я развлекал себя тем, что читал книги, или время от времени отправлялся прогуляться по городу, поглазеть на жителей, товары в лавках и цены, взглянуть, как строится башня. Вся эта праздность были мне непривычны, я не любил такой жизни, когда мне приходилось выжидать вдали от байкальских престолов, а теперь наступило безвременье какое-то, Арик нашёл себе дело, я почти жалел, что позволил ему встать вместо меня в услужение Повелительницы Той стороны, он теперь всё время в неких хлопотах, я же не знаю, чем себя занять. Помогать Зигалит в её делах, мне казалось мелким и до безумия скучным, и получалось, что я бездельник и от этого страдаю, не зная, куда применить свои знания и умения. Стать, как Арик всё время намекает, лекарем-кудесником, мне тоже не кажется привлекательным, тем более, слава пойдёт, и тогда уж не выпутаешься из этих бесконечных исцелений. К тому же я не считаю, что надо исцелять чудесным образом всякого, болезнь Боги насылают человеку всегда с некой целью, чтобы одумался, остановился, оглянулся, как живёт, перестал считать себя бессмертным и вспомнил о добре. А ежли появится такой вот всех исцеляющий кудесник? Да меня же Боги первым и накажут… Вот до чего я додумался.
       Всё, чем я мог развлечь себя в отсутствие дел, это обучать Аяю. Это было приятно и отменно развлекало меня, потому что было весело, Аяя любила пошутить, иногда нарочно решив бестолково какое-нибудь задание, чтобы повеселить меня. Вот к примеру, я задал ей задачку, про две сотни кур, три сотни цыплят и зерно. Она взяла и отняла от цыплят кур.
        – Это что такое? – спросил я. – Что за чепуху нарешала?
       А она ну хохотать:
        – Ну как… цыплята у кур стали отнимать зёрнышки, а куры рассердились, и всё цыплячье зерно и склевали!
       Я тоже рассмеялся, подхватывая её весёлый смех.
        – А петухи? А что петухов-то не посчитала? Петухи, что же, не клевали? – хохоча, спросил я.
        – А что их было-то, петухов? Небось, всего три, им и подойти не дали! Сидели себе на заборе, кукарекали!..
        И мы хохотали эдак, пока не начинали болеть животы от смеха. Вот и сегодня так было, даже Зигалит соизволила зайти сюда, хмуря брови, от чего они стали как-то чудно куститься, а щёки топорщиться чёрствыми булками, и проговорила:
        – Што за весе-елье у вас? И-ишь… Арий, вон, яви-ился, застанет вас за хохотом таки-им, што подумает? Ла-адно эта-а, а ты, Эрбии-ин, женатый челове-ек, стыди-ись!
        – Что ж, женатому и посмеяться нельзя? – спросил я, не переставая хохотать.
        Ревности Зигалит я не боюсь, а вот Арика злить мне не хотелось. Потому я поднялся со скамьи, намереваясь выйти и встретить брата, а не сидеть рядом с его драгоценной возлюбленной. Но она сама подскочила первой, услышав, что он здесь, и побежала навстречу.
         – Что говоришь-то, Зигалит? – негромко сказал я жене. – Зачем на дурное намекаешь?
         – Чи-иво и намека-ать, када тебе тут как мё-одом нама-азано. Што она тебе-е? Краше и милее меня-а?
         Я приобнял жену за полные плечи и соврал:
         – Милее тебя, никого во всем свете нет.
         – Во-от, то-то же! – фыркнула Зигалит, капризно сбрасывая мою руку. Вообще говоря, у меня не было ещё такой немилой жены. Впервые я так нехорошо ошибся…
       Мы вышли с Зигалит из-за домика Аяи и увидели их двоих, обнимающимися посреди двора, удивляя челядь.
        – Ишь ты вить, обла-апились… я уж дума-ала, што врёте, што эта-а ево жена, думала, не себе ли ты её придержива-ашь. Наро-ошно им прикры-ывшись, – Зигалит, прищурившись, посмотрела на меня, будто раскрыла мои тайные мысли.
        Я лишь сокрушенно покачал головой. Зигалит взяла за привычку называть Аяю «эта», но сама Аяя не замечала все эти способы унизить и задеть её. И Арику не рассказывала, похоже, что Зигалит не слишком привечает её, или, в самом деле, не замечала, считая её слишком низкой для того, чтобы сердце тратить на обиды. Арик же, уважая в Зигалит мою жену, неизменно привозил ей самые разные подарки, вот и сегодня, оказалось, привёз гостинцев из Кеми, украшений богатых, чтобы задобрить её алчное сердце.
        Позднее, за ужином, Арик рассказал, что Вералга, похоже, скоро замуж за Викола пойдёт.
        – Глядишь, ещё детей народят, – усмехнулся Арик.
        – Да что ты?! – удивился я новостям. – Викол, ледяные уши?! Кто бы мог подумать.
       Вообще мне всегда и Викол-то казался старым, а Вералга, хоть и глядела всегда молодой, все же воспитала меня как бабка, как я мог вообразить теперь, что эти двое вдруг затеяли любовь? Это было страннее, чем, если бы две статуи вдруг влюбились и стали бы танцевать вдвоем… Поэтому я с таким вниманием и недоумением слушал рассказ Арика об их счастливой страсти.
        – Да, у них какая-то древняя любовь и обида, а теперь наша Вералга, похоже, простила его и снова к себе допустила, – сказал Арик, поблагодарив Зигалит за вкусный ужин.
        – Пра-астила? И зря-а, – проговорила Зигалит. – Опя-ать её обманет, ежли раз обману-ул. Верна-а, ми-илый? – она притянула меня за руку.
       Я заметил невольное удивление в Ариковом взгляде, которым он проводил её движение. Аяя и бровью не повела, она при Зигалит вообще мало говорила, словно не хотела лишний раз привлекать её взгляд к себе. Я даже спросил её как-то после об этом. Она сказала, пожав плечами.
        – Твоей жене я нелюба, не знаю, чем и что я ей нехорошего сделала, но это… так.  А потому злыми глазами глядит, словно, об острый лёд режусь всякий раз о её взгляд.
        – Откуда ты про лёд знаешь? Помнишь его? – удивился я.
        – Помню? – удивилась в свою очередь Аяя. – Ну… помню, Орсег показывал, морские льды, вот то льды, не представляешь, синие, голубые, лазоревые, што твои самоцветы! И снег, холодный, хрустящий! А воздух сладкий… Орсег пропал совсем, носа не кажет больше.
        – Он знает, что ты беременна, стало быть, недоступна для него. Он жениться на тебе хотел.
        – Да… теперь не женится, – сказала Аяя. – Но за него бы я не пошла.
        – Отчего же? – спросил я, мне было интересно, что она скажет.
        – Как «отчего»? Замуж по любви надоть, иначе как? Грех иначе.
        Я же говорю, дитя. А её матерью незаконного ребёнка сделали. Ох, вот задачку Арик мне сделал с этим всем… Али просто обмануть всех, сказать, вот он, муж, что не было обряда над ними, кто знает, кроме Богов? Так и придётся сделать… Ничего, время ещё есть.
 
       Да, время ещё было, это верно, Аяя почти не чувствовала бремени, была весела и легка, как и раньше. Между занятия науками, любовными утехами, мы время от времени выходили с ней в город. Я пытался прикрыть её, как делал некогда с Эриком, отводя взгляды, но с Аяей этого у меня не получалось отчего-то. Впрочем, быть может, получалось вообще только с Эриком? Но её мне не удавалось спрятать от глаз встречных людей. А потому я просил её надевать покрывало, прикрывая лицо. Но помогало мало, Аяя двигалась легко, иногда порывисто, никакой томности, чтобы удержать лицо и фигуру под складками покрывала. Да и не понимала она, зачем ей прятаться, когда все женщины вокруг ходили так, не прячась, а потому все останавливались и смотрели нам вслед. Так что она не проходила незамеченной. Сегодня мы пошли посмотреть на строительство башни.
        – Знаешь, говорят, когда закончат, здешний царь станет с Богом напрямую говорить, обходя жрецов и молитвы, – сказала Аяя. – Что думаешь?
         – Думаю, чтобы слышать Бога, не нужны ни жрецы, ни башни, нужно токмо сердце открыть, – сказал я, для всех я шёл рядом с ней полноватой тёткой, отвлекая своими полными ягодицами внимание от Аяи. Но получалось не слишком, всё равно взгляды с моей задницы неизменно соскальзывали на Аяю.
       А она не замечала этого, как не замечала всегда. И слышала и видела только меня. Я бы тоже не замечал, если бы некогда из такого вот зеваки не вырос целый завоеватель Байкала, погубивший не одну тысячу человек, и меня самого, между прочим… 
        – И я так думаю! – радостно воскликнула она. – Вот именно, как ты сказал!
        Я притянул её к себе за руку. Прошло уже несколько седмиц, почти два месяца, как она сказала мне о беременности, как мы говорили и перестали вспоминать о женитьбе, Эрик сказал, что все считают, и будут считать здесь, что она замужем, и ребёнок наш вполне законный. А что, это вполне может удасться, мы приехали в Вавилон мужем и женой для всех… Даже Зигалит не сомневается, что мы женаты. Всё будет хорошо, всё будет как надо, уговаривал я себя. Я боялся, что слух об Аяе дойдёт отсюда до Кратона, и он узнает, что она живёт здесь, что она беременна и возможно его ребёнком… Вавилон не так далёк от Кемета, а слово человеческое катится по земле быстрее ветра…
       Мне хотелось знать, как бы она отнеслась к тому, что ребёнок, которого она носит, это дитя Кратона. Но я не решался спросить её об этом, а что если она по теперешнему простодушию, скажет, что ей безразлично, его или мой? Я не мог не думать об этом, как ни уговаривал себя вначале, что мне безразлично. Нет, я хотел, чтобы ребёнок был именно моим. Мне это казалось знаком начала настоящей новой жизни и для меня и для Аяи. Словно я загадал, что тогда мне удасться уйти от моей госпожи, едва наш с Аяей малыш появится на свет…
       Мы приблизились к башне.
        – Смотри, готова почти… – проговорила Аяя, задирая голову. Ткань покрывала соскользнула с её волос.
        Действительно, верхушка башни терялась в облаках, как они будут взбираться на неё? Это же идти по этим бесконечным ступеням только час… Это строение пугало меня, как что-то чудовищное. Легко понять, почему, я едва не умер здесь, забитый до полусмерти в вонючем тюремном дворе. Мне стало не по себе от этого воспоминания.
        – Вот это да… Сколько они строили её? – спросила Аяя.
       Я пожал плечами. Я не знаю, когда они начали это безумное строительство, когда я сам впервые побывал здесь, работа была в разгаре, а это было… сколько лет? Кто теперь вспомнит?.. 
        – Может, за звёздами наблюдать будут, как думаешь? А что? Там облаков-то над ними нет, небось… – продолжила Аяя, но я заметил, что около нас прислушиваются и, памятуя, чем кончились в прошлый раз разговоры об этой проклятой башне, потянул её уйти.
       Аяя качнулась, опираясь на меня.
        – Ох, голова-то… закружилась, – проговорила она, повисая на моей руке.
        – Идём, сядем где-нибудь, – сказал я, обняв её за талию. Талия её всё ещё остаётся тонкой, но животик уже стал проступать, когда она обнажена, в одежде пока не заметно ничего.
       Мы сели на груде камней, ещё не убранных здесь, хотя площадь вокруг башни уже начали постепенно расчищать. Скоро порядок наведут, и тогда… что будет тогда? Я не мог этого представить. Вот башня, уже готовая, а я по-прежнему не могу представить, как это будет, когда всё будет здесь полностью окончено. Странно…
        – Ну как ты? – спросил я Аяю, она приклонила голову к моему плечу и даже прикрыла глаза.
        – Пошли домой, а? – сказала Аяя. – Что-то я сегодня… не очень… И вообще, возле башни энтой, как-то… не по себе мне…
        Надо же, как и мне, хотя она ничего не знает о моих злоключениях здесь…
        По дороге Аяя немного развеялась, бледность сошла с её щёк, мы постояли на мосту, глядя  Евфрат, быстро несущий свои «сладкие» воды к югу, в морские пределы.
        – Орсег отсюда к тебе приплывал? – спросил я.
        – Да, – кивнула Аяя. – Позабыл уж, поди, давно не появлялся. Эрик говорит, это потому что он знает теперь, что жениться ему на мне нельзя.
        – Я не могу жениться, а он мог бы, не жалеешь, что меня выбрала, а не его?
        – Ничего я не выбирала, Арюшка, – сказала она так, что мои ревнивые червячки тут же все сдохли и испарились. – Просто… люблю тебя, да и всё. Как будто… как будто вот только, так и могло быть. Не пойму про то ничего, когда и как ты мне в сердце проник, почему, но… Странно, нет?
       Она повернулась ко мне, переставая смотреть на воду.
        – Может и странно… – сказал я. – Я и сам так люблю тебя так сильно и так долго, что… не знаю, будто меня нет за пределами этой любви.
       Аяя улыбнулась и протянула мне руку, а потом и вся прижалась ко мне, обнимая:
        – Хорошо, а? как хорошо это, правда?
       Мимо прогромыхала повозка, и нам пришлось посторониться, прижавшись к ограде моста, пропуская её. Дома Аяя всё же сразу ушла в спальню и легла на кровать. И совсем скоро позвала меня.
        – Арюшка…
        – Что ты? Тебе плохо? – обеспокоился я.
        – Нет, – сказала она, улыбаясь, и протянула руку мне. – Иди сюда?..
       Я улыбнулся, прежняя Аяя никогда не звала меня так, хотя я знаю, что любила, но, может быть не так, как теперь?.. Теперь Аяя не стыдилась сама притягивать меня к себе, желая, когда хотела поцеловать, и ни разу ещё я не увидел и не почувствовал, что она не хочет меня или ей досаждает моё вожделение, ни разу. Сколько месяцев прошло с того дня, как мы соединились снова?.. почти пять? Четыре с половиной?..
        И губы её слаще с каждым днём, и руки горячее... День меж тем догорел, уступая место душной ночи, но мы не замечали этого, как не замечали наступления утра, ничего, кроме друг друга. Звёзды заглядывали в окна, влетали ночные ветерки, мотыльки, повертеться у светильников, и стрекот цикад, равномерный и неумолчный.
        – Дай руку, Арюшка, – сказала Аяя, и взяла меня за руку.
        Я протянул её сам к её груди, но она стянула мою ладонь со своего немного потемневшего соска.
         – Погоди… погоди, сейчас… покажу кое-что…
        Она повернулась на спину и положила мою руку себе под пупок над лоном, на уже хорошо заметную выпуклость.
         – Подержи руку… он… он шевелится, ты… ты почувствуешь, – шепотом произнесла она, словно опасалась вспугнуть его, маленького и пока невидимого. – Вот!.. Вот! Чувствуешь?!
        Я не мог сказать, что не чувствую, потому что я не был уверен, что ничего такого не почувствовал, но и сказать точно, что это был некий толчок, я тоже не могу. Однако, видя её сияющее лицо, я не мог сказать, что не почувствовал.
         – Здорово, правда, Огнюшка? Значит и правда там ребёночек у меня…
        Я засмеялся:
        – Ты до сих пор сомневалась? – сказал я, обнимая её, совершенно обнажённую, с завившимися от пота волосами.
        – Да… нет, но… это так… удивительно, ведь, правда? Так удивительно… Эрик сказал, мальчик.
       Я приподнялся, глядя на неё.
        – Эрик? Ты и ему давала потрогать? – спросил я, пугаясь. Она ведь в его доме, что тут происходит, пока меня нет?.. мне стало страшно…
        – Да нет, – легко сказала Аяя. – Что ему трогать, он и так видит. Чего другого не замечает, а такие вещи видит, словно сквозь глядит.
        – Чего другого, это чего? – заинтересовался я.
        – Да… какая разница? Не хочу я говорить, ты ему скажешь, получится, что я изветничаю, нехорошо.
        – Ты о Зигалит что-то знаешь? – я сел.
        – Ничего я не знаю! – Аяя тоже села. – Ничего не знаю, а показалось… Но… Огник, я… она недолюбливает меня, я не люблю её, так что, чего и нет увижу. Так ты не пытай, нет, ничего я не знаю. И Эрику ничего не говори, они…
        – Тебе кажется, они счастливы? – спросил я.
        – Откуда мне такое знать, Огнь? Ежли Эрик женат на ней, стало быть, выбрал и любит её, а нам какое дело? Если она что-то дурное станет обо мне говорить, ты поверишь? Вот и он не должен верить ни в какие мои вымыслы. Противная она, вот и всё…
        – Думаешь, она неверна ему? У неё другой, по-твоему? – не отступал я.
        – Да ты что?! – ахнула Аяя. – Разве можно так думать?! Страсть какая… не знаю я такого, просто она его… но она, наверное, вообще никого не любит. Он такой славный, добрый, а она… он и с ней добрый, ласковый, а она только, когда он глядит, улыбается, а стоит ему отвернуться, у неё стразу другое делается лицо, словно она маску снимает.
         – Почему ты ему не скажешь?
         – Что ты!.. И ты не говори! – испугалась Аяя. – Нехорошо промеж мужа и жены мешаться, они всё одно поладят, а мы врагами станем, не надо, Огник!
         – Ну ладно, как прикажешь, – согласился я.
        Эрик и сам всё преотлично чувствует и понимает, не раз мне говорил, мешаться и верно, не след, сами разберутся. Сейчас меня интересовало совсем другое.
        – Яй, почему ты стала называть меня Огнем? – спросил я, вглядываясь в неё. Мне хотелось увидеть, как она ответит, что будет у неё на лице при этом. Это очень важно, почему она вспомнила моё прежнее имя, о котором ей никто не говорил.
         Аяя пожала плечами и улыбнулась.
        – А я не знаю. Мне только кажется, тебе это имя подходит, Огонёчек. А тебе не по нраву? Так не стану звать…
       Я улыбнулся:
        – Нет-нет! Зови. По нраву. Ещё как по нраву!
       Тогда она приподнялась на коленках, обнимая меня и прошептала горячо прямо на мои губы:
        – Тогда иди сюда, Огонёчек, милый! Ты у меня в самом сердце горишь…
       Я поцеловал её горячо и долго, приклоняя обратно на ложе, утопая в страсти.
        – Скажи ещё, любишь меня? скажи ещё! – нетерпеливо и жадно зашептал я.
        – Люблю! Люблю! Ох… Так люблю!.. – отвечала она почти беззвучно, топя меня… – Волосы у тебя… полынью пахнут… и горьким мёдом…
        Когда мы уснули? Я не знаю, но, проснувшись, я сразу потянулся к ней, скользя ладонями по шёлковой коже, ещё не открыв глаз, я прижал её к себе плотнее, целуя, вдыхая её чудный аромат, я зарылся лицом в её волосы, спутались немного, тонкий шёлк, цепляются за пальцы, как стебельки вьюнков … вот ушко, ложбинка у шеи, я приоткрыл губы, чтобы лучше чувствовать аромат и вкус её кожи… я приподнялся, повернуть её к себе, сжал ладонью грудь, груди у неё немного увеличились теперь, наливаются потихоньку, молоко будет вскоре… она всегда потягивалась, просыпаясь, как кошка и обнимала меня, щурясь от удовольствия и счастья и улыбаясь сладко.
        И сегодня потянулась, но что-то переменилось, она не захотела отвечать на мои ласки, отклоняла мои руки, сдвигая с грудей, не пуская между бёдер, уворачивалась от поцелуев, даже накрыла мои губы ладонью, лишь бы не целовал. Во мне снова эта ненасытность, что овладевала мной во всё время с ней, и теперь я почувствовал себя как прежде, когда я терял от вожделения разум, а она не хотела меня… Наконец, я не выдержал и сел в постели, оставив её. Уже давно рассвело, за окнами был уже дневной, не утренний шум, откуда-то слышались голоса, где-то коротко мыкнула корова, перебрёхивались в отдалении собаки, прокричал какой-то странный петух, что он возвещает, полдень? Всё злило меня сейчас и то, что проспали полдня, и что я не могу не обижаться сердцем на то, что ей вдруг вздумалось не хотеть меня…
        – Что случилось, Яй? – спросил я, обернувшись и чувствуя, что моя нежеланная ею нагота при свете дня делается непристойной и даже оскорбительной, по всему выходит, надо одеться. Что теперь остаётся?.. и восвояси пора, сколько я не был в Кемете, больше суток, не хватились бы…
       – Не знаю, как-то… Мы не повредили ему, как думаешь? Ну… – она посмотрела на меня, какая-то бледная сейчас, и веки опухли, будто плакала.
        – Да… не должны, – немного растерялся я. – Но… если не хочешь, не станем.
       Я поднялся, оглядываясь в поисках одежды, разбросали всё… И вдруг, неожиданно для самого себя, спросил:
        – Яй, а если это сын Кратона? Не мой, а его? Ведь он наследник Кеми тогда…
        – Ты… чего?.. Говоришь-то что?.. Как такое может быть? – удивилась Аяя, и даже села, глядя на меня.
        – Ну… как… Может ведь, – пробормотал я, жалея, что затеял этот разговор. Нехороший разговор. От ревности и затеял. Едва что-то не так, как я хотел, я сразу начинаю ревновать и думать, что она меня не любит…
        – Не может этого быть, как тебе не стыдно!?.. – сказала Аяя. – И не говори больше, что наш сын – наследник Кемета. Где Кемет и где мы с тобой ныне…
       Она поджала губы обиженно, накрываясь покрывалом до подбородка.
        – Яй, он женился, – сказал я, сердясь, что она укрылась, несмотря на жару, не хочет быть обнажённой передо мной, вот и сказал ей о Кратоне, как она теперь будет? Заплачет или взревнует?
        Но случилось более странная вещь.
         – Кто женился? – едва ли не с раздражением спросила она.
         – Как кто? Кратон. Кратон женился на Уверсут.
         – На Уверсут? – Аяя улыбнулась. – Ну… что… она красавица... Слива, полная сладчайшего сока.
        Я засмеялся, очень верно, должно быть Уверсут жаркая любовница, глаза маслом для ламп горят, того гляди жаром окатит любого, кто рядом. И моё ретивое отпустило, не думает она о Кратоне с любовью, коли не ревнует…
       …Но это было не совсем так. В это утро как-то занеможилось мне, потому думать о Кратоне или о том, чтобы любиться, я не могла вовсе, но когда Огник, улетел, чересчур поспешно, обиженный всё же на меня, я не могла не вспоминать его слов о нём. Значит, получается, мы с Кратоном… значит, я не любила его, и он тоже меня не любил? Но это было не так. Совсем не так. Конечно, я не чувствовала к нему того, что теперь к Огню, это даже не было похоже, но я любила Кратона, он был добр и нежен со мной, и смотрел на меня так, словно для него счастье уже это – просто смотреть на меня. И уж ревновать вообще никогда не приходило ему в голову, не то, что Огник, на пустом месте кочку найдёт, даже придумает и об неё споткнётся. Мне с Кратоном было очень хорошо и легко. И теперь, бывало, я даже скучала по нему, оставаясь одна.
        Совсем не то с Арием, милым моим Огнем. Никакой простоты, когда его нет, я только и думаю о нём, только и жду его, прислушиваясь к ветру, приглядываюсь к теням, не спускается ли с небес, мой прекрасный Арий? А когда он рядом, я сгораю от страсти, и мне страшно временами, кажется, он разлюбит меня, за то, что я слишком уж его люблю, и ещё, потому что я такая глупая, ничего не знаю, и говорю одни глупости, как ребёнок, кому такое понравится? Кому нужна возлюбленная, тем более жена, безмозглая и бестолковая? Любому надоест. Вот, хоть и говорит, что любит и всегда будет любить, а улетает ведь… Вем, что надоть ему лететь, а не могу не думать, что улетает, чтобы и не возвращаться к такой глупой.
       Ребёнок Кратона… что удумал… а что если Арий это себе в ум возьмёт и оставит меня? Если станет ему противно быть со мной, потому что был Кратон? Но…
       Я расплакалась. И проревела так долго, что разболелась голова, и нос заложило. И ещё дольше бы проплакала, если бы Эрик не зашёл ко мне в домик.
       – Аяя? Ты чего это? что ты плачешь?.. Боги… что случилось? – всполошился он, спеша подойти.
      Я села, одеться я успела, конечно, и даже причесалась, правда, кое-как, ещё Огник был, надо же было проводить, но теперь, должно быть, совсем растрепалась…
  …Верно, глядела Аяя не очень ладно, коса кривая и распустилась и с конца и у висков сильно, платье скосилось, обернувшись вкось вокруг неё, но сегодня я разглядел живот, вернее, животик, он был ещё маленький, но уже несомненный. Я не видел до сих пор живота. Когда-то я не дал ей родить сына Марея, чтобы её место заняла моя дочь, вот такими мелкими вещами некогда был занят Сил Ветровей. А теперь она носит славного здорового мальчика, сына Арика. Именно его, я это чувствую абсолютно отчётливо. Удивительное дело, в Аяе я лучше всего это чувствую, словно вижу мысленным взором, в своих жёнах так не чувствовал своих собственных детей.
       Она села, хлюпая, но, переставая плакать, с усилием вдыхая, чтобы остановить слёзы, совсем расквасившие её лицо.
        – Ты что плачешь? Арий давно улетел?
        – А… ну… час назад, наверное… а может и больше…. – кое-как переводя дыхание, проговорила Аяя, высмаркиваясь в потиральце.
        – Час?.. Так он о часах и минутах рассказал тебе?
        – Так что… – прогундосила она, пожав плечами, и вытирая лицо, отняла потиральце от лица, – рассказал. Что там… Вот как бы их ход замечать, прибор какой надо придумать, что видеть, как они идут, часы и минуты…
       Охота ей о приборах думать…
        – А плачешь чего? Поссорились опять? – спросил я.
        – Да… Нет, кажется, не поссорились, но он… осерчал, думаю. Видишь, как улетел, не поел даже и к тебе не зашёл.
       – Ну, ко мне… ко мне часто не заходит, – сказал я. – И за что спорили-то?
       Она смутилась почему-то, отвернулась, попыталась пригладить волосы, даже гребень в руки взяла, но и руки не слушались и волосы запутались, как следует, ничего у Аяи с причёской не вышло, она с досадой вздохнула, и села опрев лохматую голову на руку.
       – Да не то, что… Это… ты не спрашивай, про то не говорят… ещё с мущиной…
       Я сам догадался, и опять разозлился на брата, ну каков!? Разобиделся он на беременную, что спать не захотела с ним? Из царского дворца похитил, всего лишил, что она имела и могла бы иметь, обрюхатил, и он же ещё заставляет её рыдать?! Не мерзавец? Боги, да он своей любовью вреда приносит больше, чем иной злобным преследованием!
        – Яй, не плачь, он… Он так любит тебя, себя порой не помнит, как блажной, и творит и говорит иной раз такое, что… – попытался я успокоить её, уговорить надо хоть как-то не рыдать. – Прости его.
       – Да какое там! Я разве… нет, я и не думала обижаться, что ты…. – всхлипнула она. – Тут… тут другое. Он думает, что наш сын может быть не его, а Кратона.
        – Боги… вот дурак-то! У меня бы спросил!.. остолоп! Его это сын, пусть будет уверен, и ты не думай, я знаю точно.
        – Что ты, Эрик! Тебя спросить… я едва сказала, что ты мне сказал, что мальчик будет, он уже бровями заиграл… – вздохнула Аяя.
        – Думаю, если бы он тебя в темнице запер и сам бы охранял, и тогда нашёл к кому ревновать, ко снам, к ветру, что влетал бы к тебе в окна. Гляди, к ребёнку ревновать станет, это точно. У меня и то случается чуть-чуть, я правда не говорю и не показываю, но бывает и взгрустнётся, что твоя милая жена только на маленького и глядит, а тебя уж вроде и нету… а уж этот дурак… Ох, вот, Яй, сколь лет его знаю, а подумать не мог, что он такой ревнивец у нас. Никогда до тебя таким не был. Ты не думай, он… не от злого сердца, а со страху, что ты можешь не любить его. Он искал тебя столько лет, ты и вообразить не можешь, столько лет ждал и… и вот всё сбылось, нашёл, так Кратон затесался…
       Я не хотел рассказывать ей, что два с половиной века мы искали её, потом, напав на след, мчались через половину мира, и всё равно опоздали. Она не знала, что живёт столько лет, не знала, что была мертва, ни Арик, ни я до сих пор не могли этого рассказать, потому что тогда пришлось бы рассказывать слишком много, а, сказав об одном, неизбежно дойти до того, что… Мы с Ариком негласно решили, что ни о чём из прежнего говорить не станем, потому что, либо всё рассказать ей, либо уже молчать. Коли началась у неё новая жизнь, пусть и живёт этой новой жизнью, новой светлой и счастливой, без прежних бед и горя, оставленного за Завесой. Она теперь слишком чиста и простодушна, чтобы взваливать на неё её прежнюю судьбу, от которой она ринулась на клинок…
        – Так что… ты не горюй, Яй, тяжело с такими как он, они хитрить не умеют, притворяться не могут, потому и рубит иногда по больному. Сам нас острие клинка, и тех, кого бажает не щадит. Просто не может, то не вина, беда…
        – Говоришь, искал меня много лет?.. – слабо проговорила Аяя. – Почему?
       Почему? Проговорился-таки… что теперь? Рассказывать, как воевал Байкал с полуденным народом, и мы с Ариком погибли, потому потерялись в веках? А что до того было… Нет, не пойдёт, надо соврать что-то, и попроще…
        – Как почему? Влюбился, места не находил, пока не отыскал, а тут Кратон на тебе женится… вот и пришлось похитить. Ты как мы, Яй, тебе с простыми смертными не очень по дороге. Поверь, я знаю, о чём говорю, они смертны, не как мы, а терять очень тяжело, как после продолжить вечно жить?
        – Как?.. никак, наверное… невозможно… – задумчиво произнесла Аяя, глядя на меня из-под мокрых ресниц.
Глава 9. Грянул гром…
        – Дамэ, где Арит пропадает опять? Не пойму, всё время куда-то девается, как Ария в дому нет.
        – А когда он в дому-то? – нехотя ответил я.
        Меня оскорбляло уже то, что Арит устроила себе отдельные покои, что говорить о том, чтобы обсуждать её, когда и впрямь ведёт себя как-то чересчур независимо теперь, с тех пор, как стала приспешницей Анпу и получила почти неограниченные возможности, почти как были у самого Ария, то есть Анпу. Вот Рыба не гордилась, не изменилась нисколько, Арит же и на неё смотрела свысока, что уж говорить обо мне…
         Рыба, приглушив голос, подошла ко мне ближе, озираясь, было, кого опасаться в этом дворце, уйма слуг, целое войско, и служит оно, похоже, Арит.
        – Ты не очень-то об этом, вестимо, иде Арий быват. Тут что, всё налажено, его вмешательства и вовсе уже необязательно. Конечно, хорошо, когда он чудеса являет, провожая принародно умерших за Завесу, так действует на людей, что теперь о том, уже легенды потекли, как некогда о Горе.
        – О Горе, да… Хорошо получилось то явление его, – заметил я. – Теперь ни в ком сомнений нет, что Гор вознёсся к солнцу.
        – Это да… Но рази не так и есть? Та, что была его возлюбленной, ушла вместе с ним. А с нами теперь Аяя, что любит Ария, – сказала Рыба. – То есть в нашем мире.
        – Мне шикаешь, а сама болтаешь, будто то ботало у коровы.
        – Ботало… где те коровы… А, Дамэшка? – Рыба села недалеко от меня на красивую инкрустированную скамью. Здесь всё неимоверно красиво и богато, временами неуютно становится во всём этом великолепии, я думал, дом наш иначе будет выглядеть, когда нашёл его. Но Арий доверил Арит устройство дома. И вот она, алчущая богатства и почестей устроила здесь жилище достойное не то что царя или Бога, но всех Богов здесь или на Байкале… Вот о Байкале...
        – Арий рассказал мне, что Байкал погиб вовсе, – сказал я.
        – И Эрбин говорил, но я не верю, быть того не может.
        – Может-может, – услышали мы, это Арий, или как теперь мы должны называть его, Анпу, входил в обширную залу, где мы с Рыбой были. – Прежнего на Байкале нет. И сам он теперь иной, всё там не так ныне. Как ушли люди, спасаясь от потопа, так и сгинуло наше прежнее царство.
         Мы обернулись к нему, поднимаясь. Мы сделали это невольно, как бы то ни было, он наш господин и мы уважали его, но не только в этом было дело, он стал Богом, которому поклоняются уже тысячи и станут поклоняться ещё, мы это видели своими глазами по всему Кеми. Культ Смерти необычайно быстро креп здесь и разрастался. За полгода, что прошли с того мига, как нам вернули Аяю, и Арий вверг себя Царице смерти, он успел сделать столько, сколько не смог бы никто иной. И это притом, что мы с Рыбой подозревали, что большую часть времени он отсутствует в Кемете, потому что проводит это время с Аяей. Спросить бы напрямую, да как осмелиться?.. Эта тайна стоит жизни, он сам скажет, когда ему это будет нужно, оставалось только ждать. Мы не могли даже спросить, как она. Впрочем, по счастливому блеску его голубых глаз было очевидно, что у них всё хорошо.
        – Анпу, приветствую! – сказала Рыба, слегка поклонившись. – Три дни не видели тебя.
        – Три? Я не заметил… Всё ладно здесь в Кеми? – рассеянно ответил Арий.
        Рыба выразительно посмотрела на меня, пока тот отвернулся, действительно, «в Кеми», значит, сам был за пределами.
         – Да, господин. Арит вот только запропастилась. Как ты уехал, так не видали её.
        – Арит?.. – рассеянно проговорил Арий, направляясь в сторону лестницы, что вела наверх к его покоям, этот зал был проходной. – Так на полдне, должно быть…
        – На полдне была я, Анпу, твоё тёмное величье, – сказала Рыба.
        – Вот как? – Арий взглянул на Рыбу. – И где же она?
        – Ты не давал ей поручений?
        – Она была на полдне, так я думал, обучала тамошних жрецов.
        – Так и было, господин, но с некоторых пор она оттуда улетела, там управлялась одна я, и… я думал, ты еще, куда её отправил.
        – Нет… – сказал Арий, но было видно, что теперь ему не хотелось размышлять об Арит и о том, где она. – Но… явится, ко мне пришлите, а теперь, есть хочу, время к вечеру, вы не голодны? Может, трапезу разделим?
        В его лице было сытое довольство, как ни странно, но при том, небольшие облачка набегали на безупречную светло-голубую прозрачность его глаз. Что у них там, в раю-то, ссора какая?..
     …Я не знал, что Дамэ так внимательно разглядывает меня, вместо того, чтобы думать о том, где его жена и чем она занята, если не учит жрецов и не следит за постройкой храмов. Но меня это точно не волновало. Куда сильнее меня тревожила какая-то трещинка, через которую я чувствовал холодный сквозняк, трещинка, будто что-то не так, какое-то неясное и вовсе неопределённое чувство, будто за мной слежка, что я чего-то не заметил, что может круто изменить мою жизнь и сильно повредить мне. Или не мне… вот это куда хуже, что я, я справлюсь со всем… Именно это тревожило меня и занимало мысли. Что это? Зигалит? Но её я даже не видел в этот раз. С Аяей мы расстались хорошо, она целовала меня и плакала, объясняя слабостью, просила не улетать.
         – …или с собой возьми? Не могу я без тебя, Огнюшка. Спрячешь там где-нибудь… – говорила она, прижимаясь лбом к моей шее.
        – Яй, тебя не спрячешь, – сказал я, целуя её мокрые ресницы.
        – Но Кратон теперь женился, что я ему?
        – О-о… – знала бы она, что она Кратону. Но я ей этого не скажу, а ну как решит вернуться к нему… – Да и… Разве дело только в Кратоне….
        – А в чём?.. Ах, да, твоя непонятная госпожа… Но… что ей за дело до меня? Или она тебя ревнует? Или ты любовник ей, потому и жениться тебе нельзя?! – чуть не плача проговорила она, сминая в ладошках рубашку на моей груди.
        – Да нет, Яй, я точно ей не любовник, и никто не мог бы быть… Но жениться я не могу только на тебе. Это её месть тебе: и моя ей служба, и то, что мы не должны быть вместе. Она хотела сделать тебя слабой, и добилась своего, тебе приходится учиться всему заново, тому, что ты давно знала… Тебе даже меня пришлось узнавать заново… Я и видеться с тобой не должен… А я… видишь, как я непокорен. И я рискую тобой всяким своим появлением. Но не могу быть вдали… Если только Она заподозрит, если только… страшные беды могут обрушиться на нас. Но больше всего я боюсь за тебя.
        – Почему она мстит мне? За что? Ведь я её даже не знаю…
        – И уже не узнаешь никогда. Яй, только ты… Я скоро прилечу снова, покажусь только и снова к тебе, только, чтобы не хватились там. Чтобы даже не стала подозревать. И… ты не обижайся больше за Кратона и… Я от… страха…
        – Страха? – она сморгнула, заглядывая в самую глубину моих глаз. – Ты боишься? Огнь, чего?
        – Что ты разлюбишь меня…
        – Да ты что… – даже ротик округлила.
       Она стала целовать моё лицо, глаза, щёки, приговаривая:
        – Да ты что… Никогда. Только уж и ты не переставай любить меня… и что сегодня я… Это я так… устала должно чего-то… али от бремени капризы… Прости, не стану боле…
         – Это ты прости. Что от Кратона взял тебя, и… в-общем, прости, что всё так как-то у нас… что разлуки эти… что оставляю тебя в домишке этом, и что Зигалит тут верховодит… я не думал, что она злая такая окажется, даже Эрик не разобрался, а он в женщинах всегда понимал… Всё изменится… Я придумаю что-нибудь…
       Вот такое расставание, ничего особенного, только что немного поссорились перед этим. Но почему зазвенела во мне тревога и даже страх? До сих пор я не чувствовал ничего подобного… словно кто-то следил за нами недобрым взглядом… Повелительница? Но Она расправилась бы тут же и всё, следить не стала бы. Не смертью, убить не может, на нас Печати Бессмертия, Ею же и дарованные, но в Её власти сделать такое, что о смерти станешь умолять… болезни и немочь, безумие, низость, всё это Её орудия пыток для слабых людей – убить душу и заставить умолять о смерти для себя или тех, кто рядом… Нет, это не Она, не всесильная Госпожа моя, Она таится бы не стала…
         И верно, надо что-то придумать. Оставлять Аяю в доме Зигалит не стоит… Как жаль, что Эрик женился на ней… Дамэ послать к Аяе? И пусть охраняет её, как делал все эти годы? Но он демон… какое доверие чёрту?.. что, если он лишь прикидывается, чтобы выдать нас?..
       Я лёг спать пораньше, потому что хотел на рассвете полететь на полдень, проверить, как там обстоят дела, давно не бывал, доверил всё помощницам моим, а они вот, Арит непонятно где… Проверю, хорошо, что мгновенно могу по всему Кемету пронестись, и сразу в Вавилон к Аяе…
       Я начал засыпать, уплывая в страну снов под легчайшим мягким покрывалом. Вот и это тоже, я здесь в громадной спальне, заполненной роскошными вещами, на кровати что размером с весь Аяин домик, лежу на тончайшем белье и на тюфяке из легчайшего пуха, лунный свет играет на золоте, вделанном в мою кровать и на росписи стен, а Аяя на простой койке, узкой для двоих и жёсткой, с тюфяком из грубого, а может и не нового войлока, чистая кошма, и с грубым бельём… Я множество раз намеревался привезти ей тонкого белья, но она лишь руками замахала на меня:
       – Что ты! Зигалит донесут, она со свету сживёт меня. И так… Видишь, домик у меня какой, у собак конура лучше, в их дому горниц сколь хочешь, но Зигалит с собой мне жить не позволила. Это она мстит за то, что Эрик на закорках меня в её дом принёс.
        – На закорках?! – удивился я.
        – А что было делать? Я босая была, самолёт на холме, камни…
        Да… Эрик ещё… но не пытается даже приближаться, как ни хотел прежде, оставил эти намерения, похоже, полностью остыл. Когда в своём дому неладно, в чужие гнёзда заглядывать неохота… Ох, как сложно всё… Куда легче было украсть Аяю, чем теперь устроит всё так, чтобы жить с ней и не бояться.
        На меня что-то надвинулось, словно придавила каменная плита, и я стал задыхаться, не в силах проснуться и сбросить морок…
     … – Жить с НЕЙ?! – прогремело в моей голове, вырывая из сна. – Жить с ней?! Ах ты, негодный раб! Так ты всё же осмелился?!
       Грохот и холод. Завеса распахнута… Толчком меня выбросило из постели, я со сна не сумел сгруппировать тело и больно шарахнулся о каменные плиты пола, сдвинул при падении ковры, опрокинул столик и стул. Плечо хрустнуло…
        – Ты… Проклятый мелкий мерзавец! Хитрый маленький лгун! Обманул! Отвёл глаза! И кому, мне! Как нагло зарвался! Всё же осмелился приблизиться к ней? К этой девке! И живёшь с ней! Ты даже обрюхатил её! Воспользовался моим доверием и взял её!.. Ну берегись теперь!
        – Нет! Нет ничего! – вскричал я в ужасе. – Я не видел Аяю, как…
        – Лгать не смей! – прогремела Она. – Мне известно всё! Мои слуги верны мне, а ты, главный, ты – Бог Анпу, Ангел Смерти, ты обманул меня!
        – Как… как ты узнала?.. – простонал я.
        – Наушники есть у всех, как и те, кто всегда будет завидовать, и ненавидеть твою Любовь! Кого она лишь разочаровывает и оскорбляет! Кого она лишь предаёт! И кто больше не верит в неё! Вам никогда не победить, пока существует безответная страсть, зависть и ненависть, мои орудия, мои,  на двоих с моим хитроумным братом!
       – Вечная… – прокряхтел я, пытаясь подняться, плечо сильно повреждено, боль почти слепит меня, похоже, что-то сломано или сустав выбило или кости раздроблены… но я встал на ноги. – Вечная, я виноват. Но я не мог бы иначе… Я и мёртвый бы шёл за ней!.. Хорошо, что ты всё узнала, я скажу, я не могу существовать без Аяи, развей меня в прах, если…
        – Молчать! Ишь, волю взял!
       Но я и не подумал молчать, единственный шанс спасти Аяю, это попытаться отбиться, уговорить, убедить Её, что я выполнил свою клятву. Я всё выполнил, кроме её диких условий…
       – В Кеми я стал главным из Богов, моя слава, как Бога Смерти сияет ярче, чем слава Ра, что каждый день восходит пред людские очи!.. Никто не сделал бы и не сделает больше, чтобы восславить Тебя! Люди восхищаются Тобой, и теперь начинают собирать деньги, чтобы быть посвящёнными тебе с самого рождения! Захочешь, я сделаю больше, но отпусти меня жить с Аяей! Потому что, если я жив, я не могу не быть с ней!
       – Ма-а-алчать! – взревела Она. – Молчать, я сказала!.. Жить с ней! Чтобы она купалась в счастье?.. Этому не бывать!
        – Вечная, не спеши! – в отчаянии возопил я. – Послушай!.. Такое уж счастье жить со мной? Я ревнив и слеп, я пьяница и похотливая свинья, не терпящая отказов. С Кратоном она была куда счастливее! – я взмолился, надеясь остудить её гнев. – Не трогай Аяю, оставь её, накажи меня! – вскричал я.
        – Поздно одумался! – прогромыхала она под громадными сводами спальни. – Будет так, как я сказала, ты ослушался, и ты будешь наказан!
        Тишина зазвенела в моей голове, пока Смерть размышляла, как именно меня наказать. И вот Она заговорил снова. Пусть весь Её гнев на меня! хочешь, пусть переломает мне хоть все кости, только не трогает Аяю… Боги…
         – Боги ни при чём, – ответила Она, уже не грохоча. – Ты передо мной клялся, передо мной и ответ держать тебе. Так слушай же мою волю!
       И снова смолкла, будто собираясь с силами.
         – Ты не сможешь теперь, как прежде оказываться в любой точке мира в один миг!.. Вся твоя власть будет только здесь, в Кеми, за его пределы ты не сможешь ни вылететь, ни выехать, ни выйти! Ничего, мне хватит великого культа в одной это великой стране… – добавила она.
       И снова примолкла. Но через несколько мгновений решила продолжить свою речь.
        – Больше того, ты не сможешь послать весь этой мерзавке. Даже твой брат не почувствует тебя, как чувствовал всю жизнь с самого зачатия, я разрежу вашу связь! Пусть она живёт и знает, что её Арий предал и бросил её, брюхатую, вдали от дома и друзей, потому что все её друзья теперь при тебе, а при ней лишь лживый Эрбин!.. Пусть она узнает цену твоим словам, как узнала я!
        – Боги, нет! – в безысходном отчаянии и ужасе вскричал я, падая на колени.
        – Боги? Ты сам Бог, Анпу, и ты знал, на что идёшь, когда умолял меня выпустить Аяю за Завесу, всё принял, все мои условия, и предал! Так расплатись же!
       – Убей меня, но не трогай её, пощади!
       – Пощады не будет! Смерть потому непобедима, что беспощадна, – уже без огня проговорила Она.
        И добавила, будто вспомнив:
        – Но и те, кто предал тебя и донёс мне, будут «награждены» по-моему, чтобы не думал никто, что Смерть поощряет предателей. Низких карает даже мой брат худшими наказаниями, хотя сам и подвигает людишек на это. Смерть и вовсе не спускает никому. Ведь я Его старшая сестра, когда появился Он, кого почитают Прародителем Зла, я давно уже царила и если от Него ещё улизнуть можно, то от меня – не уйдёт никто, даже Он меня боится... А потому та, то навела меня на ваш с Аяей след, при людях станет принимать вид шакала. Шакала, терзающего слабых, и привычного к объедкам!
       Кто-то слабо ахнул в темноте, так я не один в моей спальне?..
        – Но теперь, главное, Арий! То, что получит твоя Аяя за то, что ты обманул меня, не прежняя, всесильная и непобедимая, а сегодняшняя, слабая и чистая! Слушай и наслаждайся…
 
        Прошёл день и два, и седмица, но Арика не было. Аяя сказала, что послала ему уже столько весточек, что они должны были одолевать его птичьими голосами, собачьими лаем, всевозможными бабочками, кошками, мышами, но в ответ не было ничего. Ни самого Арика, ни хотя бы какого-то послания от него. Пусть оно шло бы долго, но оно бы пришло… Его не было. Арик оставил нас? Умереть он не мог, я бы знал, плечо мне саднило немного недолгое время, но и то не могло быть причиной его отсутствия, то не рана, тем более для Ара. И первое, куда бы он пришёл лечиться, это был я.
       Аяя выплакала все глаза. Да я сам бы ревел, если бы умел это делать. В который раз я застал её в домике сжавшуюся на кровати. Шёл дождь, осень, здесь затянуло небо, и дожди затяжной тоской накрыли небо. Всё вместе с нами тосковало.
         – Аяя… Ты опять? Малышу вредно столько слёз, – сокрушаясь, сказал я, садясь рядом, но не очень близко, погладил её по плечу.
         – Малышу?.. Да… Да-да… – выдохнула она, и поднялась, садясь. Дрянная кровать скрипнула. Тут теснота, зыбку и ту некуда будет приладить. Надо бы в отдельный дом, но как одну её поселить, даже и со слугами? Не боялся бы за неё, я давно бы это сделал, надо, значит, при ней быть. Но тогда надо оставить Зигалит… не могу сказать, что я не хотел этого, но я никогда прежде не бросал моих жён, и впервые сделать это было не так просто… Так что я не знал, что делать, как мне облегчить жизнь Аяе, но теперь я хотел хотя бы облегчить её сердце. Но как Аяя без мужа станет теперь рожать?.. Нет, Арик вернётся, иначе не может быть. Всё, что угодно может быть, только не то, что он оставит Аяю. Никогда, но особенно теперь. Есть какая-то причина, и она объяснится, когда он всё же явится.
        – Не надо плакать, Яй, пожалуйста, пообещай мне, что не будешь больше…
        – Да-да… Малыш толкается, ему не нравится… – прогундосила Аяя, глядя на свой живот, уже вполне заметный. – Хочешь… потрогай?
        Она посмотрела на меня, и вид у неё такой сейчас жалкий, конечно, я положил ладонь на её живот, и в неё уперлась, а потом толкнулась маленькая кочка – пяточка, должно быть… нет, это коленочка, коленочка, точно.
        – Огнь не хотел, чтобы я позволяла тебе трогать себя, но ты же не меня трогаешь, а своего племянника. Верно? – она улыбнулась, размазывая слёзы.
        – Ну вот так лучше, Яй, – сказал я.
        – Как думаешь, Огнь бросил меня, потому что решил, что это ребёнок Кратона? – опять потухая, произнесла Аяя.
        – Яй, я уверен, что он нас не бросил.
       Но она словно и не слышала.
        – Он думает, я распутная, вот и… Нельзя жениться на распутницах…
        – Боги, Аяя! Никто так не думает!
        – Я должна была быть девственницей, и я была… а… – она опять заплакала.
       Я обнял её голову, притягивая её к себе, нет, это горе не уговорить, она всё время возвращается к тому же, всё время ищет в себе вину и находит. Уже почти месяц прошёл, как Арика нет…
       На днях Зигалит устроила мне разнос.
        – Эта-а брюха-атая! Ты не сказа-ал! почему не ска-аза-ал?
        – Что особенного? – удивился я.
        – От тебя бремя-а, призна-ава-айся?! Призна-ава-айся, Эрбин! Поэтому она и живё-от при нас, от меня-а к ней ша-астаешь? Вида-ала я, всё время ла-апаешь её! Она и ра-да!
        – Да ты что городишь-то?! Как ты можешь так говорить? Она плачет в разлуке с Арием день-деньской! – воскликнул я, возмущённый до глубины сердца. До чего несправедливо! Когда я распутничал, ни одна жена не застала и не обвинила меня, а теперь…
        – Пла-ачет она! Плева-ать мне, дрянна-ая… дрянна-ая потаскуха! Ходишь её, у-учишь! Че-ему учи-ишь? Как подол зади-ирать? Щас же, щас же по-айду и выгоню эту дря-ань! Пу-усть идё-от подол на у-улицу задира-ает! Там её и ме-есто!
        – Не смей, Зигалит!
        – Вот ещё! – она даже перестала растягивать слова от злости, но всё же послушалась и не пошла.
      А через несколько дней и вовсе смягчилась и сказала как-то утром, выглянув в окно:
        – Како-ой сро-ок у это-ай? Скоро-а рожа-ать?
      Я точно не знал, сколько мы тут уже?..
        – Месяца через  три-четыре.
        – Нада-а приданое уж сбира-ать, – сказала Зигалит. – Надо по-ойти по ла-авкам сходить, полотна-а вы-ыбрать. Сшить я по-мо-огу. Умеет она-а шить-то? Или только опроки-идываться мо-ожет?
     Я решил пропустить мимо ушей то, что последние слова и ответил только на первую часть её речи.
        – Зигалит, это будет очень славно, если ты поможешь Аяе. Она совсем одна здесь.
        – Што Арии-ий-та нос не кажет? Нате-ешилси? Броси-ил на нашу ше-ею с ублюдком своим. Или тва-аим? Может, потому и бро-осил? Узнал, што ты к ней ша-астаешь и…
         – Перестань! Арик не бросил Аяю. Что-то случилось там у него, поэтому не приезжает пока. Но её он никогда не бросит.
        – Да-да! Уж броси-ил! То кажный день таска-алси, а теперь второй месяц… Ладно-а… не зли-ися, скажи ей, на рыно-ак завтра по-айдём... Без меня-а-то-от на разберё-отся в наших лавках девка твоя.
        Я обрадовался, что Зигалит всё же смягчилась к Аяе и, хотя и языком метёт похуже грязной метлы, но уже согласна принять её.
        Аяя довольно равнодушно выслушала мои слова, и кивнула только.
        – Хочешь, сейчас сходим по городу, погуляем? Или фруктов купим? Осенние фрукты самые вкусные.
        – Хорошо, – сказала она. – Оденусь только, подождёшь немного?
       Она вышла очень скоро, одетая более чем скромно, Зигалит не позволяла мне даже купить Аяе хорошей одежды.
        – Ещё чиво! Она буде-ет тут щеголиха-ай, а я как гусы-ыня в сара-ае? – возмущалась она на мои предложения сделать это.
        – На куриный сарай её дом похож.
        – Какая хозя-айка, таков и дом! – нагло отрезала Зигалит. – За беспла-атно в хоро-омы её селить, што ли?
        – Как же «за бесплатно»? – возмутился я. – Сколь Арикова золота в твою кладовку перекочевало?
        – То-то, что Ариково, не её! Он шлюху свою броси-ил, да с приплода-ам, а я на улицу не гоню-у, живёть…
         Словом, разговоры с Зигалит у нас не клеились, особенно в отношении Аяи. Но сегодня я решил ослушаться и купить Аяе красивой одежды, хотя бы немного достойной её. Мне надоело подчиняться Зигалит непонятно почему. Я до сих пор не выступал только потому, что бы привычен с жёнами жить в ладу, а за тысячу с лишком лет это очень крепкая стала привычка, а главное, не мог забыть, что когда-то она спасла нас с Ариком, не она, гнили бы наши косточки в вавилонской земле… Но всему приходит завершение. Вот и моё терпение гадкого поведения Зигалит было исчерпано. А потому я повёл Аяю в самую дорогую лавку, торгующую платьями, и мы с ней выбрали несколько. Поначалу она был всё такая же, как давеча, будто мёртвая, но, примеряя платье за платьем, всё же оживилась, чудесная краса её, отражённая в бронзовых зеркалах, радовала её саму.
       Когда мы вышли на улицу, она продолжила оживлённо обсуждать платья, что мы купили, обрадованная, что я с удовольствием участвовал в покупках и помогал выбирать. Мы зашли ещё в несколько лавок, купили красивых лент и шнуров для волос, заколок и гребней. Теперь она сможет убираться почти так, как пристало ей. Ничего, быть может, шитьё вспомнит, так и нашьёт платьев себе, как некогда в домике под Каюмом. По улицам бежали мальчишки, а глашатаи дудели в свои странные трубы, оглушающие всех, и кричали во все стороны:
        – Завтра наш царь Навуходоносор станет говорить с Богом! Собирайтесь люди, завтра в полдень к великой башне великого царя!
       Услыхав их, Аяя опять сникла.
        – Ты что? – удивился я.
        – Не знаю, – сказала она, растерянно пожав плечами. – Но мне не по себе от этой башни. Словно Сатана сподвиг их строить её, чтобы…
        – Ох, Яй, ты про то вслух лучше не говори, за такие слова поплатиться очень легко даже головой. И не посмотрят даже на бремя.
        – Огню она тоже не нравится.
       «Ещё бы!» – подумал я, памятуя, как мы в этом городе едва не погибли с Ариком, именно из-за этой проклятой башни… Но вслух я не стал ничего говорить, потому что слишком много пришлось бы тогда рассказывать, а я не хотел возвращать Аяе память о том прошлом. Пусть его вовсе не будет, пусть идёт по жизни налегке. Потому я промолчал и отвлёк её от разговора об Арике, иначе вся моя затея с сегодняшним развлечением пропадёт зря.
Глава 10. И разверзся ад…
        Зигалит даже зашла ко мне в домик наутро следующего дня, проявляя невиданное доселе добросердечие или всё же нетерпение, не знаю, я не думала о том долго, я была рада, что она перестала смотреть на меня как на врага. И я была уже почти готова. Она как-то странно побледнела, с яблочных щёчек сошёл всегдашний пышный румянец, но лишь на миг, потому что она сразу улыбнулась и сказала:
        – Ишь ты, пла-атье-то у тебя… и заколки какие… зла-атые, поди-и?
        – Эрик вчера купил, хотел печаль развеять… – ответила я.
        – Эри-ик… ну-да, ну-да…. – она пожевала щеками, вытянув губы. – Так што, пойдём?
        А я подумала, уж не напрасно ли я сказала, что Эрик купил мне нарядов? Но для чего было скрывать, она всё равно узнала бы, получилось бы ещё хуже. Думалось, уже ничто не улучшит её отношение ко мне, а вот, поди ты, сама позвала по лавкам. Может быть малыш, который вскоре родиться и примирит нас с ней, поймёт, что я не враг, что ничего не хочу у неё отнять, тем более никого, потому что ревновать Эрика ко мне – это притворяться, он относится ко мне по-братски. Возможно, Зигалит тогда смягчиться, женщина же она… На это только я и рассчитывала в будущем. Заглядывать туда из сегодняшнего дня, где я осталась без Огня, было страшно, но не заглядывать невозможно, вот оно, под сердцем у меня живо стучится. И сегодня что-то особенно, будто чует, что я с тревогой о нём думаю. Не бойся, сыночек, мой любимый, я так тебя люблю, никому в обиду не дам.
       Проходя по двору, мы помаячили Эрику, что вышел проводить нас.
        – Ну, жду приказчиков с тюками, девочки! – улыбаясь, сказал он, уходя в дом.
        – Рано не жди-и, Эричек! – вытянула красные губы Зигалит.
       Неужто ему нравится эта её манера всё время сюсюкать? Но да Бог с ними, значит, нравится. Наверное, она, сдобная и мягкая на вид, представляется ему доброй и сладкой, как славная булочка… Но, может быть, это я ошибаюсь, и она действительно хорошая, просто ревнует мужа. И я ревновала бы, должно быть.
       Жили мы недалеко от торговых рядов, идти придётся недолго.
        – Легко-от но-осишь? – спросила Зигалит, остановившись, чтобы поправить сапожок.
        – Легко?.. – я не поняла, что она имела в виду, что мне легко то ли о моём бремени говорит, то ли о своих сапогах с на удивление толстыми подошвами, мои из тонкой кожи, я такие грубые, как у неё, носить никогда не могла, но Зигалит, должно быть, предпочитает надёжные вещи...
       День сегодня был ясный, после дождей, что лили несколько дней, сегодня на улице было хорошо, потому что даже вчера, когда мы с Эриком ходили покупать мне наряды, было ещё пасмурно. Вдоль улиц поспешали прохожие, стекаясь к башне, все нарядные и возбуждённые. Я не сразу вспомнила, вчера ведь выкликали глашатаи, что царь ныне станет говорить с Богом, поднявшись на башню. Торгуют ли лавки или все стекаются туда?
        – Да торгу-ують, не сумлева-айси! – сказала Зигалит. – Идём здесь, тута пу-уть каро-оче.
       Она свернула в какой-то проулок. Я шла за ней, ведь она выросла в этом городе, конечно, знает здесь каждый камень, каждый закуток…

       Неясная и очень странная тревога завладела мной, едва Аяя и Зигалит вышли со двора. Может быть, надо было послать с ними из челядин кого, вон люди нарядные по улицам широкими лентами, не затолкали бы. Куда они все идут? Ах, да, вчера же кричали по улицам, ныне царь на башню эту их дурацкую полезет… Народу тьма соберётся, точно…
        Не нравится мне это. Как не нравится…
        И что я всполошился, как баба, радоваться должен, что они поладили, наконец, и этой глупой ревности больше не будет. И Аяе развлечение и помощь, всё же женщина, а то всё я со своими науками и бесстыдными мыслями… хорошо, что беременная всё более, всё легче. Хотя бы не думаю каждый миг немедля опрокинуть её на спину, какое-то уважение всё же и трепет, но касаться… я, наверное, руку бы отдал, лишь бы позволить себе коснуться её… Но я знаю, что это опаснее, чем с завязанными глазами по болоту, утону немедля… и так едва держался на краю последней кочки, особенно теперь, когда Арика нет и я почти всё время возле неё, и с науками и с утешительными словами. А она милая, слушает, отвлекается от грусти своей неизбывной, я хорошо действую на неё. Как она говорила, «ветер под крылья»?.. Увезти бы её из этого города дрянного. Но как уедешь, как Арик тогда найдёт? Воровать её у него я не намерен, хватит с меня той бесплодной и тяжкой лихорадки, что сводила с ума столько лет. За эти сотни я привык желать её так, что это стало чем-то, что всегда плавало в моей крови как яд, но привык и обезвреживать его трезвящими мыслями о том, что меня она никогда не любила, а всегда любила его, моего брата. Это было лучшее противоядие, я приучал себя относиться к ней, как к части его. Я не могу не любить её, но попытаюсь хотя бы любить иначе, как брат. Вот такой я теперь был хороший…
         
         – … Так вот, что будет с твоей Аяей, Арий, – голос Смерти вкрадываясь проникал в меня, как холод пронизывает до самых костей, меня сейчас проморозило уже до кишок… – Вот, что будет: Аяя узнает, что такое боль и немощь, я не могу теперь её убить, потому что мои дары назад не возвращаются, Печать Бессмертия въедается навеки. Но она станет так страдать, что станет умолять о смерти! Ни ходить, ни говорить, ни видеть! Я не пощажу ничего, что в ней! И заставлю осознавать и чувствовать! Всё чувствовать, особенно боль!.. А ты будешь знать, что это ты сделал с нею! Ты сделал! Вверг её в ужас, который океаном теперь прольётся на её голову. Ты пожалеешь, что заставил брата вывести её из-за Завесы и что сам умолял отпустить её! Ты обманул меня, узнай, какова на вкус моя месть!
        – Нет! Нет, Вечная!.. – прокричал я, так что у меня разорвалось горло, и я потерял сознание...

       Мы шли какой-то очень узкой улочкой, едва можно было пройти вдвоём, мне казалось, что стены сейчас сблизятся настолько, что мы просто застрянем, и будет не выйти. От этого мне стало не по себе, к тому же, если это какая-то короткая дорога, то почему, никто не ходит здесь?..
        – Зигалит…
        – Чи-иво?.. – она обернулась…

      …Что-то слишком долго нет ни одного приказчика из лавки. Уже можно было на десяток детей полотна набрать…
        Если все стекаются к башне, то кто сидит сегодня в лавках? И вообще кто-то ещё остался по домам и тем паче, в лавках, если даже наша челядь вся ушла глазеть на эту башню.
       Может, и мои туда же отправились? Сама Аяя не пошла бы, но Зигалит могла уговорить её. Посмотрят, а после пойдут по лавкам. Опять же, если торгуют лавки…
       Что-то было неправильное во всём, что и как происходило этим утром. И люди эти, все идущие к городской стене, за которой высилась громадная башня. В том, что даже двор наш опустел, казалось, даже птицы в саду не чирикали и не щебетали, собаки не брехали, словно и они отправились глядеть, как царь станет говорить с Богом. Но, может быть так и есть? Может быть, поэтому всё так странно.
       Похоже, я просто схожу с ума. Наверное, это потому что я впервые видел Аяю в компании Зигалит…
 
        Я лежал без памяти больше восьми дней. И когда очнулся, то очнулся от боли в плече. Рыба сидела рядом со мной, точнее с моим великолепным ложем на не менее великолепном стуле.
       – Очнулся, касатик, Арий прекрасный… – она улыбнулась обрадовано. – Девятой день лежишь так-то. Кости в плече сломаны, там... кровь в суставе была, я… меня Аяя научила когда-то, я вскрыла, кровь выпустила, высушила, бальзам наложили… промываем. Кости мы сложили, как могли, лубок соорудили тебе… – говорила она быстро и сочувственно. – Ты лежи, встать-то… не сможешь пока, ноги… тож… А это сонное зелье перестало действовать. Я сейчас ещё дам, иначе боль спокою не даст. Станет заживать, тогда и встанешь. Но я потянулся встать, не могу я валяться здесь в своём золотом дворце, когда Аяе грозит такая беда…
        – Куды!? Куды, што ты? – Рыба замахала руками, останавливая меня. – От боли помрёшь, нельзя! Дамэ!
       Откуда-то и Дамэ тут взялся, оказывается, сидел поодаль. Они оба уложили меня на спину, держа силой.
        – Лежи, не надо, Арий…
        – Не вставай, Арий, не пытайся, ноги сломаны тож…
        – Да вы что?! Что несёте-то?! Мне надо мне немедля надо!..
       Я должен встать, я должен встать и нестись к ней, чтобы прикрыть её, собой, своими крыльями закрыть от Смерти и защитить. Пусть во мне вся та боль, что она хочет вылить на неё. Только не на неё…
       Я дёрнулся снова, порываясь встать, но ноги не слушались, и боль от движения в них взорвалась такая, что у меня потемнело в глазах. Я застонал, откидываясь на спину и кусая губы, так что почувствовал вкус и запах крови во рту.
        – Прогневалась, стало быть, Повелительница? – проговорила Рыба. – Узнала про вас с Аяей?..
        – Что?!.. – у меня было темно в глазах, но её слова я расслышал. – Откуда… откуда вы у… узнали?
        – Мы слышали всё, как Она говорила, – сказал Дамэ. – Весь дом гремел сотрясаясь. Мы всё знаем.
       – Арий, ты…. – подхватила Рыба. – Ты не таись от нас, мы были рядом с Аяей два с половиной века, мы стали семьёй за эти годы. Даже ближе… Мы можем помочь теперь. Теперь, когда… Скажи, где она и мы…
        Я провалился в беспамятство… Сколько ещё времени я пролежу вот таким недвижимым? Столько времени, пока смогу лететь? Может быть, и теперь могу?.. Ноги в полёте не нужны?..

       Я решил пойти к башне, поискать Зигалит и Аяю, потому что тревога и даже страх не давала мне покоя. Вот только я поздно спохватился, сразу надо было пойти, как подумал об этом. Как теперь найти их, если туда собрался весь город?..
       Я спешил, расталкивая людей, получая тычки и ругательства в ответ, и смотрел не вверх, как все, а в толпу, в лица. По счастью я выше ростом большинства вавилонян. Много-много людей и все внимают тому, что говорят им восторженными голосами жрецы со ступеней башни, восхваляя и восторгаясь и царём и башей, которая «Открыла нам путь в Небеса!»…
        Я с всё возрастающим страхом оглядывался во все стороны, разыскивая знакомые лица. И вот! Мелькнули румяные щёчки Зигалит, она смеялась, кивая на чьи-то весёлые слова. Но почему я не вижу с ней рядом Аяю?
        Я протиснулся ближе к ней, она стояла почти вплотную к ограждению башни.
        – Зигалит! Зигалит! – прокричал я.
        Но она не слышала, я был слишком далеко. Пришлось ещё активнее работать локтями. Я мог бы конечно, разбросать их всех, применив Силу, но что после? Меня начнут ловить, а после придётся бежать отсюда и оставить Аяю?.. Так что пришлось пробираться, как все люди.
        – Зигалит! – наконец, я был рядом. – Зигалит! Почему ты здесь?!
       Она обернулась и на мгновение, её лицо перекосило удивление или… даже ужас?..
         – Э… Эр… Э-эричек… ты чиво это зде-еся? – удивлённое запинаясь, проговорила она. Она растеряна, точно не рассчитывала, что я могу тут появиться.
        – Почему ты здесь?! Где Аяя?! – воскликнул я.
       Зигалит лишь фыркнула, отворачиваясь снова.
        – Я пасту-ушка што ль при ней? Верну-улася домой, малахольная, говорит, на башню глядеть не па-айду! Вот и верну-улася… А я што-о, мене интере-есно… вона, весь город тута…
        – Ты одну её отпустила?
        – А что она ма-аленькая?! – бледнея от злости, проговорила она. – Па-ашла и па-ашла… Дома ищи, свою ненаглядную! Обыскалси…
       Чёрт возьми, пока выберусь опять из этой толпы… Моё сердце билось всё быстрее, всё ускоряясь, и я побежал домой, едва выбрался из толпы из моря этих жарких, жирных, тощих, потных или промасляных резкими ароматами тел, меж грудей, животов, плеч… их дыханий…
        Но нет… Нет! Дом пуст. Здесь не было даже слуг, даже все постояльцы отправились смотреть на башню, только Аяя не пошла, и домой тоже не вернулась. Вот почему на лице Зигалит мелькнул ужас… этот ужас вполз и в меня. Но она испугалась меня, а я того, что она сделала…

       Я испытала этот ужас, когда Зигалит обернулась ко мне, и, не отвечая на мой вопрос, почему мы идём таким странным путём, остановилась возле какой-то низкой двери, о которую, если не пригнуться, разобьёшь голову. Так и вышло…
       Зигалит ухмыльнулась, оборачиваясь ко мне.
        – Так говоришь, легко носишь? Шлюхи легко носят, да?.. Ш-шлюха! Вползла ко мне в дом!.. Что, Арий бросил тебя, потому что узнал, что ты спуталась с Эрбином? – она перестала даже сюсюкать, и тянуть слова, вся превратившись вдруг в комок злобы.
        – Что?! – я отступила.
        – Што?! Што?! – зарычала Зигалит и вдруг подняла колено и изо всех сил пнула меня ногой в живот своим тяжёлым толстоподмётным сапогом...
       Чудовищная боль разорвала меня, ослепив и оглушив на миг, ноги подогнулись, но она ударила во второй раз, я почувствовала, что лечу спиной куда-то, и по затылку меня ударила… та самая притолока, потому что Зигалит втолкнула меня в ту низкую дверцу. Ударила и оглушила, но я слышала голос Зигалит вполне отчётливо, а вот со зрением что-то приключилось…
        – А ты думала, я стану терпеть тебя дальше? – без тянучки, что вечно висла на её губах и протухшей патоки заговорила Зигалит, нагнувшись ко мне. – Ты думала, я позволю родиться твоему ублюдку, которого ты нагуляла, ещё не знаю от кого и, быть может мой муж отец этому ребёнку! Шастал к тебе кажный день! А уж как глядел! На зарю люди так не глядят… У-у-у! Потаскуха хитрая! Устроила в моём дому свои проклятые случки!
       – Зига…лит… – только и произнесла я, чувствуя, то во мне не остаётся жизни, а я валяюсь на каком-то вонючем настиле, не видя, почти не слыша и чувствуя только ужасную боль, которая вот-вот расколет мне сердце… Как я могла не распознать в Зигалит такого страшного зверя? Как могла поверить ей, с ней пойти?.. я сжалась, обнимая свой живот, пытаясь закрыть его руками…
        – Бейте её, пока не сдохнет! – крикнула кому-то Зигалит, но я не видела никого… я ослепла почему-то… – Изуродуйте, чтобы и узнать никто не мог! А там бросьте в Евфрат.
       Я будто уже слышала это…
       Я собрала все силы, надо сопротивляться, надо…
       Но зачем? Чтобы быть без Ария? Без моего Огня?..
       Но как это зачем!? Как зачем?! Во мне его сын, его часть, моя и его вместе, мы вместе навеки, потому что есть он, наш ребёнок и для него я должна жить и спастись! Спастись, чтобы спасти его! чтобы он родился!.. Арий, Огник, я не предам тебя, не сдамся!
        Меня схватили, я по-прежнему почти не вижу, но чувствую, что меня куда-то тащат, шарят по телу, а в животе смертельная боль и смертельный холод. Я забилась, сбрасывая шарящие руки, похоже, вначале они решили не бить меня, а…
       Я дралась, не видя их лиц, потому что здесь бы какой-то полумрак, или это в глазах у меня темно, я била их, они стали бить меня, задрали подол, хватая колени... И тогда я закричала. Ужас и отчаяние оттого, что кто-то может коснуться меня, придал сил моему голосу. Но не сорвал рук с моего тела. Ударили по лицу, брызнула кровь, из носа или губ, стало заливать глаз…
       Боги! Боги, пусть я не Богиня, но человек, услышьте меня!
       И в следующее мгновение явилось нежданное и изумительное избавление в виде какой-то старухи, которая впустила свет в это помещение, распахнув двери. Но мало этого, в её руках мелькнула лопата. Именно мелькнула, так легко и ловко она подняла большое деревянное орудие. И опустила на спину одному, на голову другому, ребром мотнула по шее третьего. Всего миг и все чудовища, что напали на меня, остались лежать тремя грязными мешками. А я провалилась в черноту…

       Шесть седмиц кряду я пролежал, неспособный сделать ни шагу, и, страдая от бесконечной боли. Ничто боль в моих сломанных костях и разорванных мышцах по сравнению с тем, что происходило с моим сердцем, потому что ко мне являлись Аяины посланцы каждый день. И птички, и бабочки, и кошки, и снова птички, и опять бабочки и даже мыши. Все прибегали с приветом от Аяи, и с просьбой, а потом и мольбой вернуться, или хотя бы дать знать о себе, хоть что-то о себе. Я слышал её голос и слёзы в их приветах… И я согласился бы тысячу раз большую боль терпеть, если не могу умереть, только бы Аяя не плакала теперь, думая, что я её бросил…
       Едва от всякого движения перестал терять сознание, я попытался взлететь. Но не оторвался даже от кровати. Но я не сдался. Я не могу послать ей весь никак, животные не слышат меня, но я полечу, я встану на крыло снова и снова долечу до неё. Пусть не на потусторонних крыльях, подаренных Повелительницей, но доберусь и по-своему, медленнее, но вернее. Я преодолел две с половиной  сотни лет, что помешает мне преодолеть несколько тысяч вёрст? Я уже делал это и не раз!
      Только не отчаивайся, Аяя! Только не верь, что я бросил тебя, только почувствуй, что я стремлюсь к тебе! Только не забывай меня, не переставай меня любить!
       Едва я смог подняться с кровати, я взлетел. И крылья никуда не делись, раскрылись как всегда. И я полетел, я ринулся в Вавилон, чувствуя, как сильно надо спешить. Я нёсся как всегда, но в тысячу раз быстрее, и вдруг я ударился о невидимую преграду и упал, ударившись больным плечом, и потерял сознание от боли…
       Очнувшись, я увидел над собой Арит и Рыбу, они сидели по сторонами кровати. Едва я открыл глаза, они, сияя, заулыбались.
        – Что ж ты… Ещё и ходить толком не можешь, а уж полетел, едва нашли тебя на берегу моря… – мягко проговорила Рыба, улыбаясь мне как ребёнку. – Хорошо, что днесь чуем, иде, ты и нашли сразу, иначе… и до беды недалеко.
        – Все твои дела мы исполняем, не беспокойся, – счастливо улыбнулась Арит.
        – Давай-ка, выпей отвара. По твоим усовникам приготовлен, славный – ласково проворковала Рыба, ну точно как с маленьким…

       Я бросился по улицам искать Аяю. Вернуться на площадь, чтобы заставить Зигалит сказать, куда она дела Аяю, что сделала с ней. Что? И где Аяя… Зигалит знает… Зигалит…
       Я побежал назад к башне, куда всё продолжали течь люди. Но не достиг ещё и ворот города, за которыми и было то самое столпотворение, но саму башню уже было видно, её было почти отовсюду в городе видно, только из нашего сада я не видел этот ужасный колосс...
        Я уже приближался к городским воротам, когда закачалась и задрожала земля, завыла утробным страшным гулом. Я знал этот звук, не раз слышал его на Байкале, когда качалась и тряслась земля, когда раскалывались горы и валились наши города, тонули в Великом Море…
        А теперь, кроме этого, с ясного неба вдруг ударили молнии и ровно в башню. Я услышал гул охваченной ужасом толпы, она волной стала откатываться от башни, которая вдруг начала раскачиваться и крениться. Посыпались камни с верхушки и боков… снизу доверху прошла трещина, за ней другая…
        Боги… нет, то Бог, которого хотел дразнить их царь…
        Сейчас башня обрушиться, и погребёт под собой всех, кто рядом…
        Я бросился назад, прочь от падающего чудовищного строения, люди с воплями ужаса хлынули через ворота обратно в город, толкали и давили друг друга, и все кричали от ужаса. Вой поднялся над землёй к небу.
        Я остановился, если я не найду Зигалит… как найти Аяю в огромном городе, хитросплетении улиц и зданий?.. Громадные камни, осколки рушащейся башни повалились на городскую стену, ломая её и поднимая облака пыли. Через пролом тут же ринулись люди, уже покрытые пылью, многие окровавленные.
       Закачалась верхушка башни, уходившая в самые в небеса, а теперь… ещё немного и она свалится вниз и погребёт сотни людей. Где там Зигалит? Я бросился туда, навстречу обезумевшей толпе, только благодаря нечеловеческой Силе я смог устоять и не оказался затоптанным. Надо найти и спасти Зигалит, тогда она поможет мне найти Аяю… только Зигалит…
      С неба, застилаемого пылью,  полетели ослепительно-белые молнии, и гром оглушительно разорвал воздух, словно человеческих криков, грохота камней и подземного гула было недостаточно. Но теперь с небес летели молнии, одна за другой, и били в людей, в землю, во всё…
      Верхушка башни качнулась, как верхний леваш на стопке, и обрушилась вниз. Когда она грохнулась о землю, земля сотряслась и поднялась такая туча пыли, что не только видеть, но дышать стало невозможно. Усилились молнии, но теперь я не видел их в серо-желтом пыльном мраке, я только слышал их треск, оглушительно, громче человеческих воплей заполняющих пространство.
        – Зигалит! – что есть мочи закричал я. – Зигалит!
        Но задохнулся, потому что мои лёгкие заполнила пыль, и упал. И хорошо, потому что я понял, что только в отчаянии можно было ринуться под рушащиеся осколки башни, в поисках Зигалит. Я не смогу найти её, а камни, большие и меньшие продолжают валиться с раскачивающейся башни, убивая сразу по несколько человек. Надо бежать в город, искать там, и хорошо, что Аяи не было здесь, значит она далеко от проклятой башни…
 
        – Ах ты ж… дурная башня зашаталась!.. От говорили мудрые люди, нельзя с Богом спорить и соревноваться, раздавить как клопов… вот и давит… Да ты лежи, лежи, детка… не подымайся. И голову не подымай, нельзя… – я почувствовала прикосновение холода ко лбу, на животе тоже был холод…
       Голос был незнакомый, но приятный, старушечий, но тёплый и мягкий, как и сухонькая рука, которой она коснулась меня. Я почти не видела, один глаз был замотан повязкой, второй так сильно затёк, что почти не открывался. Но я слышала, что гудит и трясётся земля. И крики людей где-то далеко, слившиеся в неумолчный свистящий гул. А потом грохот сотряс землю, даже что-то упало здесь с полок…
        – Что… там?.. – проговорила я шершавым горлом.
        – Башня упала, – сказала старушка невозмутимо. – Развалилася на куски. Ты лежи, спи, деточка. До нас не докатятся её бесовские осколки. А тебе надо спать.
        – Почему… бесовские?
        – А хто ж, кроме беса мог придумать энту дурость?..

       Пока я лежал лицом в землю и откашливался от пыли, опомнился. Куда в город? Как я найду Аяю в его лабиринте?! Только Зигалит может помочь мне теперь… И не мне бояться камней и молний, я отшвырну их легко, как сор, теперь никто и не увидит, что я не такой как все и бояться мне нечего проявить себя. Всем этим людям не до того…
        Я поднялся и поспешил вперёд, к тому, что было башней, к её руинам. Даже если Зигалит раздавлена, умерла, я верну её из-за Завесы для того, чтобы она ответила мне… И не боюсь я Смерти… Если Она… если Она… сразимся, ничего…
        Со жгучей болью в сердце, понимая, какая страшная беда сейчас с Аяей, а я, тот, кто должен был защищать её и оберегать, о чём и просил меня Арик больше всего, я как раз в самый нужный момент оказался не готов, глух и слеп, и по моей вине…
        Не время, не время теперь страдать, надо спасать её… после казниться стану…
        Я шёл вперёд, отбрасывая и камни, ещё валившиеся с остатков башенных стен, и разгонял пыль вперёд от себя, по ходу сбрасывая камни с тех, кого они придавили, словно вспомнил, что я Сильный и могу это. Да, именно теперь, в этот страшный момент, когда все гибнут вокруг, я мог проявить свою Силу и не бояться быть обвинённым в колдовстве и чёрной магии в этом чужом и недобром городе.
       Многим сотням я помог, пока не отыскал Зигалит, даже пыль начала оседать, и уже видно стало не на три шага вперёд, а на тридцать. Она была жива, но придавлена по ногам продольным отполированным блоком, он размозжил ей ноги и ободрал спину, вся она была в пыли, почти неузнаваема и неотличима от прочих, кто лежал мёртвый вокруг.
       – Зигалит! – я сбросил камень с её ног одним лишь движением мысли. – Зигалит, где Аяя?!
       – Спаси! Спаси меня! – закричала Зигалит, брызгая кровью с губ.
      Она ранена смертельно, и жить ей осталось меньше Арикова часа, а то, что я сбросил камень, ускорит её смерть, из раздавленных ног яд потёк по телу и вскоре убьёт его. Если она не умрёт раньше оттого, что сломанные рёбра повредили лёгкие, и они заполняются кровью.
       – Где Аяя?!
       – Скажу, если спасёшь! Ты можешь, ты – Эрбин, ты можешь всё! – прохрипела Зигалит, захлёбываясь в крови.
       – Я спасу тебя, и ты скажешь, где она! – сказал я.
       – Я… отведу тебя, если… или… сам не найдёшь! – Зигалит схватила меня за рубашку, грязную и пыльную, как и всё вокруг. – Не поймёшь, где это, ты города не знаешь…
      Настоящая дельчиха, стальная хватка, тугой капкан, как ловко она поймала меня и теперь держит…
      Я лишь немного напряг Силу, восстанавливая кости, лёгкие, очищая почки, срослись мгновенно кости и мышцы. Вскоре только грязь, состоящая из пыли и крови, которая натекла из уже несуществующих ран, напоминала, что Зигалит была раздавлена насмерть, как тысячи сегодня.
       Она выдохнула и облегчённо смотрела в небо, не видное за пылью. Потом засмеялась, стрясая пыль с себя. Я поднялся, протянул ей руку.
       – Веди, Зигалит.
       А она продолжила хохотать, насмехаясь надо мной, и не думала даже вставать.
       – Ишь как за потаску-ухой своей стреми-исси!
       – Веди!
       А она всё хохотала.
       – А то што-о! што сделашь? Без моей указки ни улицы не найдёшь той, ни трупа её. А может и труп уж в Евфрате… ежли только потешиться захотели разбойнички, тада мож и не выкинули ещё! За её же, за Ариево же золото, и наняла их! – заходясь, хохотала она. – А как ты хотел? При мне тискаться с тварью этой хитрой, и штобы я сносила это и ублюдка её терпела на дворе у себя?! Штобы кружалом уметы мои прокликали! Ну нет, Эрбин, великий байкалец! Не на ту напал! Думашь, ежли мне с тобой спать сладко, так ты уж и владеешь всем?! Давно вон прогнала бы тебя, кабы не злато, да не руки твои тёплые!
      Не касаясь, я поднял её над землёй, как легко делал с камнями, и готов был швырнуть в оставшиеся от башни обломки, похожие на гнилой зуб.
       – Веди! Иначе сей же час размажжжжу! – просвистел я горлом.
       Толстое лицо Зигалит вытянулось и стало как-то площе под слоем пыли, а глаза выкатились от ужаса, она затрясла головой, с которой посыпалась вездесущая пыль.
        – От… отведу… отведу… отпусти.
        Я опустил её, но не плавно, заставив шмякнуться на задницу. Она поднялась, и с прежним ужасом глядя на меня, поманила за собой.
        – Токмо… токмо… уж убили должно… – проговорила она, дрожа. – Ты… убьёшь тогда?..
        – Веди! – скомандовал я.
        И она поспешила назад в город, а я за ней. Много-много людей ползли, вели друг друга, оборванные и пыльные. Уже кого-то несли на самодельных носилках, лекари откуда-то взялись, стражники, помогали, бежали к тем, кто лежал там, за стеной, раздавленные, оглушённые… А я шёл за ней, моей нынешней женой, и думал, никогда раньше не было рядом со мной такой дурной женщины...
        На полдороге от развалин башни до нашего дома, Зигалит свернула в узкий проулок, а ведь я столько раз пробежал сегодня мимо его.
        – Вона… там…. – она хотела пропустить меня вперёд. – За той калиточной… тока… ежли чё… ежли…
        Но не дал ей уйти, взял за плечо и заставил открыть низенькую дверь. За ней был двор, на каменных плитах кровь… но в стороне валялись трое… трое каких-то бродяг в грязной шелуди. Они были убиты… Неужели Аяя смогла постоять за себя?.. могла ли? Из всего прежнего она летать только и могла…
       Зигалит отшатнулась, увидев трупы. Но мне она больше ни к чему, я отпустил её, а сам прошёл вглубь небольшого дворика. Аяя где-то здесь… где, в каком из этих брошенных помещений? Раньше тут, похоже, был чей-то дом, но давно никто не жил, стены потемнели, осели и покосились, двери или отсутствовали, или криво болтались на петлях. Где тут может быть Аяя? Нигде?..
Глава 11. Ужас
       Я летал теперь лучше, чем ходил, мои ноги ещё неповоротливые и толстые, сильно болели всё время, лишая меня покоя и сил, так что я пристрастился к самым разным обезболивающим снадобьям, боясь вернуться к вину, но они туманили голову тоже и куда пуще вина. Но теперь и в этом было какое-то отдохновение, хотя, похоже, я несусь с горы вниз и всё быстрее.
       Я попробовал преодолеть невидимую границу, выстроенную мне Повелительницей, но она словно прозрачным куполом накрыла Кеми, и я не мог преодолеть его. Я бился в эти невидимые стёкла, как одержимый мотылёк и, разбиваясь, снова бился, надеясь всё же пробить эту преграду, удерживающую меня, и не мог этого сделать, не могли ни мои письма, ни гонцы. Гонцов я послал сразу, одного за другим, но двое умерли, приблизившись к берегу Срединного моря, не успев взойти на корабли, а третий при попытке перейти в Аравию с караваном. Ни мои гонцы, ни послания, что я пытался отправить с караванами и кораблями, что шли в Финикию, а оттуда бы отправились в Вавилон так и не дошли. Я не знал этого наверняка, мне это было обещано, но я не переставал их посылать. Я знал, что не дошли, потому что от Аяя прислала бы весточка сразу, прилетела бы какая-нибудь пичужка… но их не было уже долгое время.
       Я не знал, что с Аяей. Я не знал, что с Эриком и как они живут там. Зато теперь я знал всё, что происходило в Кемете, во дворце Кратона, чем занимается фараон, его новая жена Уверсут, какие интересные книги привезли Виколу, и что Мировасор по-прежнему не собирается возвращаться в Финикию.
        Они, Вералга, Викол и Мировасор приезжали навещать меня во время болезни, вместе с Вералгой, а иногда и втроём с Мировасором. Наверное, целью этих встреч было развлечь меня, отвлечь, никто не упоминал об Аяе и даже об Эрике ни разу. Говорили обо всём, о том, что Уверсут родила здорового сына, который теперь станет наследником кеметского трона, о том, что Кратон, который поначалу брал Уверсут в интересах царства, теперь стал счастливым супругом.
        – Глядишь, на следующий год они и ещё одного наследника соорудят…
        Вералга немного смутилась от этих слов, и поспешила спросить:
        – Как твоё здоровье, Арик? Много ходить, наверное, пока не стоит.
        – И ходил бы, кабы мог, но я… почти не хожу, – сказал я, усмехнувшись, чувствуя себя старым и немощным. – Если бы не болели ноги и, паче, плечо, всё вообще было бы прекрасно.
        Я улыбнулся, но, полагаю, улыбка вышла совсем уж вымученная, потому что в глазах Вералги мелькнула жалость, а Викол отвёл глаза. Только Мировасор, любитель балагурить, предложил:
        – А может пир закатить на четверых, то есть… на семерых?
        – Мои слуги заняты всё время, пока я ни на что не гожусь. Так что пир будет на пятерых. Согласен, Мировасор? – сказал я.
        Пиры стали мы закатывать часто. Приглашали танцовщиц, музыкантов, готовили изысканные кушания в местном, кеметском вкусе, вот тут и вино распахнуло мне объятия после стольких лет разлуки…
        Вералга как-то решилась поговорить со мной, приехала одна и застала меня у пруда, где я, чувствуя себя развалиной, не способной не то что ходить, но хотя бы придумать, как мне выбраться из этого, смертельного во всех смыслах, переплёта, сидел, вытянув всё ещё мало, на что способные ноги на возвышение, и, слушая щебет птиц в кронах деревьев, смотрел, как танцуют аисты по воде. Я не мог теперь даже читать, потому что я не мог не думать об Аяе и о том, что с ней, брошенной мной, всякую минуту. Ведь всё это после того разговора о Кратоне и прочем… И улетел я так, будто сердился… Что она станет думать теперь? Что думал бы я на её месте?.. Я не мог ни на миг отвлечься и не думать обо всём этом… Ни заниматься изысканиями новых знаний или укрепления прежних, сейчас я не был способен ни на что. Если прежняя разлука казнила неизвестностью, то теперешняя ещё и слепила болью моей немощи и, главное, заточения в пределах Кеми, я ничего не мог и не мог придумать, как это победить.
        – Арик… мальчик мой, ты… Я всё знаю, – сказала Вералга, присаживаясь на предложенную скамью.
        – Что ты знаешь, Вералга? – довольно равнодушно спросил я.
        – Что ты… наказан Смертью за непослушание. Это же Она сделала с тобой?
        – Я смог бы перенести и не такое, Вералга…
        – Ведь ты знал, что так будет! – воскликнула она с досадой.
        Я ничего не ответил на это. Вералга хочет сказать, что я виноват сам? Разве я этого не знаю?
        – Что гложет тебя? – спросила она.
        – Бессилье, – сказал я.
        – Надо выдержать испытание. Царица Тьмы отпустит тебя. Отпустит, когда придёт срок. Она пообещала…
        – Вералга, за краткий срок я сделал для Смерти то, чего никто никогда не делал и не сделает, но Она оставила меня пленником и… и не только это, Она устроила мне пытку не только разлукой, но и неизвестностью! Я не уверен, что когда-нибудь Ей придёт на ум всё же смягчиться и отпустить меня.
        – Она не тебе мстит.
        – Я отлично это вем.
        – Хотя виновен ты в неповиновении.
        – И это я вем, Вералга.
        – Ты станешь свободен, как только перестанешь быть для Аяи счастьем. Ты сам сделал себя пленником и сам затянул ошейник теперь на своей шее, потому что не оставил Аяю после возвращения из-за Завесы, а стал для неё…
         – Я не видел Аяю.
         – Можешь не лгать мне. Я знаю всё. Мы все теперь это знаем. Но если бы для Аяи ты был никем, пока строил могущество своей госпожи, если бы она не знала и не любила тебя теперь, ты стал бы свободен очень скоро. И тогда искал бы её и любил, как хотел. Но ты не хотел терпеть, ты не хотел ждать. Ты не мог выдержать Кратона возле неё. Ты проявил себя, как нетерпеливый и непослушный вздорный юноша, а не тысячелетний муж. Ты должен был получить всё и сразу. А шутки с такими, как Царица тьмы, плохи, я предупреждала…
        Я снова ничего не сказал, что говорить, она права, но и я не мог быть иным.
        – Иногда стоит подождать, чтобы получить всё.
        – Я ждал двести семьдесят лет.
       Аисты на пруду взмахнули крылами, вначале один, после второй и затанцевали один вокруг второго.
        – Некоторые ждут тысячи лет, мальчик мой, – сказала Вералга, поднимаясь.
        – Может быть, у некоторых каменные сердца, – холодно ответил я.
        – Не думай, что только ты на земле знаешь, что такое любовь, – тихо сказала Вералга.
        – Я не думаю. Я знаю, что только я…
        Вералга ничего не стала говорить больше, лишь сжала моё здоровое плечо большой ладонью, а после наклонилась и поцеловала в макушку, как делала, когда я был малышом…

        – Эрбин! – вдруг услышал я и обернулся на крик.
        Из одной из дверей, быть может, чуть менее кривой, чем прочие выглядывала маленькая и сухонькая старушка. Откуда она знает моё имя?
       Я поспешил на её зов. Она провела меня через небольшое тёмное помещение, наподобие наших сеней и мы вошли в низенькую горницу с кривым полом. Здесь точно никто не жил, дух в ней, как и во всём этом убогом доме был нежилой, но кровать здесь была и сейчас на этой кривой давно рассохшейся короткой кровати…
       Аяя лежала навзничь, под плечами и головой было приподнято изголовье, подложено что-то вроде подушки, до пояса она была накрыта чем-то, наподобие наших байкальских лоскутных оделял, лицо её уродовали синяки и отёк, полностью закрывший правый глаз.
        – Эрбин, у неё… её сильно ударили по голове и…
        Я бросился к кровати… Да-да, мозг отёк и надулся, и кровь собралась внутри черепа. Она умерла бы уже, если бы… могла. То, что приподняли голову повыше – очень хорошо. Но вот ослепнуть точно может… и ослепла бы, если бы не я. Сейчас… сейчас всё налажу…
       Запястье сломано ещё… рёбра справа… и…
       Я обернулся на старушку.
        – Дитё…
        – Где… ребёнок? – дрогнул я.
        Я могу вернуть к жизни того, кто умер, но не того, кто ещё не родился, я не могу вернуть его в Аяино лоно, не могу сделать так, словно его не начавшаяся жизнь не обрывалась. Чтобы я мог спасти, надо хотя бы родиться…
       Старушенция кивнула на лавку, где завёрнутый в белое плотно… лежал мертвый ребёнок Арика и Аяи. Содрогаясь от ужаса, от непоправимости и чудовищности произошедшего, я отвернул край полотна, то не пелёнка, то саван… ребёночек совсем маленький, в два раза меньше нормального новорожденного ребёнка, бессильно лежат ручки, прижатые к тельцу, кожа тоненькая, как папирус, и остыла, посинела уже… даже ноготочки не появились ещё на тоненьких как былочки пальчиках, полуприкрытые глазки без ресниц… необычайно красивый совершенный мальчик, на малюсенькой головке у него чернел продольный синяк, у него… проломлен череп… Я видел, конечно, мертвых детей, и мои, случалось, умирали, но нерождённых ещё – нет. Тем более он моя кровь, мой племянник. Я коснулся головки, он даже не вполне ещё остыл, но кровь засохла уже на его головке. Как страшно… как жестоко… сколько злобы должно быть, чтобы сделать такое?
        – Её ударили в живот, – сказала старушка. – И не раз. Нарочно так били, чтобы убить ребёнка… Почему Аяя оказалась здесь, Эрбин?
       Я задыхался, меня душила, переполняла боль, убить ребёнка, Зигалит, как надо ненавидеть, чтобы так поступить?.. И кем надо быть, чтобы такое задумать?..
        Я вернулся к кровати, где лежала Аяя.
        – У неё сильное кровотечение, Эрик… – услышал я за спиной.
        – Что? – я обернулся от неожиданности. На меня смотрела Вералга.
        – Так это ты? Ты глаза мне отводишь?
        – Не хочу гневить Смерть. Помоги Аяе. Младенцу уже не помочь…
       Я подул на Аяю, синяки растворились, словно и не было… И вдруг домишко дрогнул.
        – Не сметь! Не сметь помогать ей! Пусть мучается! Пусть полную чашу боли и болезни испьёт! – это Повелительница Тьмы говорила с нами.
       Вералга в ужасе отшатнулась к стене. Но я не боялся. Я Её никогда не боялся.
        – Ну нет! – возразил я. – Ты перешла границы, повелительница Той стороны. Арик виноват, на него и обрушивай свои кулаки, но при чём здесь ребёнок, невинный сын Ария, причём здесь Аяя?
        – Она?! Она – первопричина всего! Что мне был бы Арий, если бы не она?!.. И она будет мучиться, чтобы ему было больнее за его обман и вероломство.
        – Но ты оторвала его от неё, он этого не узнает.
        – Он знает, он всё знает, всё, что я теперь сделаю с ней, что её жизнь теперь заполнится болью, немощью, она не будет ни ходить, не видеть! Её лицо съест короста, её тело изломает паралич. Но ум ей я оставлю светлым, чтобы она понимала, что она теперь, что...
       И вдруг…
        – Нет уж! Дудки! Это Ты, Сестрица перебираешь власти, никто больше не даст Тебе глумиться над Богиней! Гляди-ка, разошлась… – Диавол оказался рядом со мной. – Аяя будет здорова и прекрасна, как должно, какой пришла на землю. И ни в чьей власти отбирать у неё её. Ты и так взяла много.
       Сатана усмехнулся и подмигнул мне:
        – Исцели её, что смотришь, подсказывать надо?
       Много времени не понадобилось, чтобы всё, что сломали и повредили мерзавцы в Аяином теле, исправилось, и Аяя заснула, а не впала в тяжкое предсмертное забытье, как до того.
        – И не вздумай, Сестра, снова насылать на Аяю болезни. Сила Эрбина непобедима против Тебя, потому его Ты и не посмела наказать, боялась остаться в пустом царстве. Помни о его Силе. А ты, Эрбин, не забудь Ей ещё должок, в виде этого ребёнка… – он кивнул на лавку, где лежал мертвый малыш. – На него Она не имела никакого права. Арий отдался Ей, но не его сын и не Аяя. Противу Богов сегодняшнее дело. Противу всего мироустройства. И Ты, сестра, сегодня перешла черту… Припомни Ей это при случае, Эрбин!
       – ТО не я затеяла! То жена его! – странно, как-то слабо, будто испуганно взвизгнула Смерть.
       Но Сатана покивал многозначительно, указывая мне именно на это, похоже, на Её страх и неуверенность, и сказал ещё раз:
        – Припомни этот долг ей! Это очень дорого стоит. И этого Арий ещё не знает… Но кто-нибудь может и сказать ему. Как кто-то шепнул Ей, что Арий и Аяя не разлучены – Сатана сей день явился в человеческом виде и глядел как человек, с Сестрой говорил, сердясь. – Какое тебе дело до них, до этих людишек, кого они любят и с кем живут?! Что ты мешаешься? Что Ты понимаешь в этом?! Ради Любви на смерть идут больше, чем ради денег, а Ты, глупая, завистливая злыдня, воюешь с ней, с Любовью! Чем больше любви, тем дороже стоит жизнь, тем больше готовы платить, чтобы откупиться от смерти…
        – Это ты торгаш-обманщик, я заключаю честные сделки! – взвизгнула Смерть.
        – Честные?! Честные? Убивать нерождённых младенцев, это ты называешь честью? – воскликнул дьявол. Ох и хитёр, на кого, интересно мне рассчитан Твой притворный праведный гнев? Кого Ты хочешь убедить, что тоже возмущён гибелью невинной души? Быть может, кто-то и поверил бы, но я в этом смысле, всегда был зрячим.
        – Хватит! – проверещала Смерть. – Берегитесь, Эрбин!
        Стало тише. Сатана усмехнулся и снова сказал мне:
         – Помни, Эрбин, Она боится тебя.
        И тоже пропал.
        Мы с Вералгой посмотрели друг на друга. Она потянулась распахнуть окна. Действительно, здесь стало невыносимо душно от смрада, что напустили Брат и Сестра, не оставившие нам совсем воздуха для дыхания. Я посмотрел на Аяю. Как я скажу ей, когда она очнётся, что мало было горя разлуки с Ариком, так ещё и…
        – Как ты узнала, что мы здесь, что Аяя и…
        – Смерть устроила такое Арику… весь Кемет трясло, разумеется, поняли, что за свистопляска: землетрясение, пожары… только мы и могли понять, конечно, Она страшно прибила его, переломала кости... А как вас нашла… Арик когда-то говорил, что у тебя семья в Вавилоне… Найти было несложно, вот только… Но помочь я смогла вот только этим… что тебя дождалась. Если бы не проклятая башня, я сразу бы за тобой… А так, неразбериха эта… Может быть, успели бы ребёнка спасти?
        – Нет, – сказал я, качая головой, мне не хотелось произносить этого вслух, то, что я знал с первого взгляда на Аяю. Но ничего не поделаешь, Вералга хотела знать. – Его убили с первого удара. И она… она должна была бы умереть, у неё матка разорвалась...
        – Печать Бессмертия, – выдохнула Вералга.
        Мы оба долго молчали, сидя рядом на кривой и ветхой лавке, угрожающей сломаться под нашими увесистыми задами, поэтому мы старались не шевелиться.
        – Что делать теперь, Вералга? Как она… переживёт это?
        – А ты на что? Ты и помоги. Что теперь делать ещё? В своих бедах Арик виноват сам. А вот Аяя… она стала как залог, совсем позабыли, что она человек.
        – Ты смягчилась к ней, – заметил я с улыбкой.
        – Я никогда не относилась к ней плохо, напротив, – возразила Вералга. – Я не хотела идти за Завесу, потому что знала, что хорошим не кончится. Разве я была неправа?
        – Не думаю, что это конец…
       Вералга посмотрела на меня.
        – Арик плох, – дрогнув голосом, проговорила она.
        – Так и нездоров он?
        – Нездоров. Совсем… калека, – болезненно поморщившись, ответила Вералга.
      Я похолодел, Арик…
        – Как это?! Почему я тогда ничего не чувствую? Как это может быть?
        Вералга пожала плечами.
        – Боюсь, и пить начнёт… уже… А если про это всё узнает, что случилось здесь…
        – Так не говори ему. Ничего не говори… потом когда… когда чуть-чуть отболит, успокоится… скажем. А лучше, Вералга, ты же… ты можешь перемещаться, как и он, без усилий, возьми меня в Кеми, я вылечу его. Я сделаю… для него хоть что-то!
        – А назад? Аяю одну оставишь тут?
        – И назад.
        – Моя Сила, по-твоему, безгранична? – усмехнулась Вералга.
        – Ничья Сила не безгранична, – сказал я. – Но если ты можешь помочь, помоги. Для чего Арику страдать от боли и немощи, для чего он не должен видеть брата? Хотя бы брата?
        – Аяю не просишь отнести к нему?
        – А ты можешь? – обрадовался я. Честное слово, мне было бы легче, потому что теперь я боялся даже думать, что будет дальше и что мне делать с этим, с Аяей после того, что случилось здесь… Арий взял её, пусть бы и теперь развеивал их общее горе.
       Но я обрадовался преждевременно.
        – Нет. Её – нет, – сказала Вералга.
        – Тогда для чего спросила?
        Она усмехнулась:
         – Посмотреть, как переменится твоё лицо от мысли, что они встретятся. Хотела посмотреть, не подличаешь ли, не приготовил ли её для себя.
         – Когда я украл её для себя, никто из вас этого не заметил и не возразил, – сказал я, сердясь.
          – Это верно. Но теперь мы все вместе, все в Кеми, надолго или нет, не знаю… Знаешь, Мировасору пришло в голову соединить всех предвечных в мире и…
         – И стать предводителем над нами, управлять и вмешиваться во всё?! – фыркнул я.
         – Ты ноздри не раздувай, подумай. Иногда надо быть всем вместе, вспомни, как Аяю из-за Завесы вывели.
         – Я вывел бы и без вас.
         – Это теперь ты так уверен, когда Сатана вдруг оказался так откровенен и сказал, что Смерть боится тебя. И когда она жива и почти здорова.
         – Может быть… – я потёр лицо, лавка скрипнула под нами от моего  движения. – Так возьмёшь в Кеми?
         – А Аяя? Здесь будет лежать? Не боишься, что очнётся и… – Вералга посмотрела на маленький свёрток с мертвым ребёнком.
        – Нет, так оставлять нельзя…

        Иногда хорошо быть больным. Иногда приятно расплыться в слабости, оправдываясь болезнью, особенно, когда вокруг заботливые люди с тёплыми руками, но я уже устал от этого. Только раз я был тяжело болен, когда Эрика чуть не убили в Авгалле, но тогда у меня не отняли способность ходить так надолго и боли не мучили меня так сильно. С такими ранами, что нанесла мне Смерть, я не выжил бы, если бы не Её дар – Печать Бессмертья, думаю, потому Смерть и изломала меня так, именно с таким расчетом. Если я без сил и без ног, способных ходить, так, выходит и Эрик… Как они там? Тревога немного разбередила тугую назолу.
       И вдруг Эрик явился перед самыми моими глазами.
       – Эр! – я двинулся, было, встать ему навстречу, но подлые больные ноги предали меня, я снова повалился задом в плетёное из тростника кресло, застонав от боли. Я могу подниматься, но очень тихонько и с поддержкой, не так вскакивать. Куда легче мне летать. Я теперь как стриж, почти без ног.
       Эрик, побледнев немного, поспешил ко мне, помочь опуститься без болезненного толчка.
        – Ты… как оказался здесь?
        – Это Вералга, – сказал Эрик, кивнув в сторону дома.
        Мы были в саду, я теперь почти всё время проводил здесь, не имея сил выходить из дома, я не мог показываться немощным и изуродованным, Анпу прекрасен и всесилен, а стены дома давили мне на голову, на плечи, не давали дышать, словно я в склепе.
         – Вералга… как нашла вас?.. Как Аяя?..
         – Плачет, как... – с нетерпеливым раздражением ответил мой брат.
         – Почему ты… Почему вы все в пыли? – удивился я, оглядывая их с Вералгой, густо покрытых пылью, и то не дорожная пыль.
        Удивительно, но Эрик захохотал:
         – Ох, Ар, не поверишь! Упала треклятая башня вавилонская!
         – Упала? Как это может быть?
         – Может! Поднялся царь к Богу, а тот ему по носу – щ-щёлк! И… пошёл звон по всему Вавилону! Пошатнулась и упала чёртова уродина!.. – смеясь, проговорил Эрик. Но потом добавил невесело: – Много подавило народу, весь город в пыли.
          – Ты потому понеслась туда, Вералга? – спросил я.
          – Не без этого, – повела плечами Вералга.
          – Как узнала, что они там?
          – Ты сказал, что у Эрика там семья. Найти было несложно.
          – Никто… не пострадал? Как Зигалит…
          – Не беспокойся, – немного чрезмерно быстро ответил Эрик.
          – А… Аяя?
          – Письмо ей напиши. Но вначале я вылечу тебя.
        Эрик положил руку мне на плечо, то самое, что невыносимо болело днём и ночью и оно зажгло сильнее. Он поморщился, краснея, всегда так было, когда он забирал мою боль, он впускал её в себя, растворял в своём теле, прежде чем исторгнуть и развеять… Потому, должно, быть и не брался врачевать всех подряд, не так-то легко это ему даётся, а я ещё упрекал его, глупый завистник…
         – Я обвыкся, – не глядя на меня, сказал Эрик, когда я сказал ему об этом. – Ну… вставай-ка. Вставай, обнимемся.
       Я ещё не верил, что могу встать на ноги, я не верил, что не чувствую боли, я так привык к этому за семь седмиц, что не мог заставить себя сразу же встать на ноги. Но Эрик, улыбаясь румяными губами, протянул мне руку.
        – Смелее, что замер в нерешительности? Чай не в первый раз на ноги вставать, ужо болел когдай-то, – засмеялся он.
       Руки у него большие, больше моих, оказывается, я раньше не замечал, и горячие, и мои он держит надёжно и не сомневаясь, что удержит и что я не упаду.
        – Ну, стоишь? – уверенно улыбнулся он. – Не больно?
       Я улыбнулся, полно опираясь на ноги.
        – Нет. Не больно…
        Мы обнялись.
        – Ох и отощал, Ар. На лице-то нос с глазами, ты чего? – он похлопал меня по плечам, и это уже было не больно.
        Я был полностью здоров. Вот только тело это ещё не весь я, внутри меня была труха…
        – Эр…
        – Арик, времени нет, я должен немедля вернуться назад, только ненадолго оставил Аяю, я… Словом, напиши ей что-нибудь, чтобы я передал, чтобы она не думала, что ты…
        – Что писать-то? Быстро… я сроду писем не писал…
        –  Не писал, летун, конечно… – пробормотал Эрик. – А вот пришло мгновение, когда слова надо найти и такие, чтобы долго ей сердце грели. Правду пиши, что ещё? Сразу надо было признаться, Чей ты прислужник, Аяе понятнее было бы всё, а ты… всё отпугнуть от себя боялся? Э-эх…
        Но Эриковы упрёки были сейчас неважны, ничего не стоили, не значили, он ворчал скорее от добродушия и смущения, чем потому что действительно сердился. Я поспешил в дом, ковыляя на отвыкших за почти два месяца от нормальной ходьбы ногах. Не так-то просто оказалось сразу отыскать папирус и писало, чернила, к тому ж, я не касался ни книг, ни записей всё это время. Я недолго думал, что написать, слова сами вылились из меня горячим потоком. Я написал всё так, чтобы она слышала мой голос:
       «Милая, всё, о чём я мечтаю… нет, не мечтаю, думаю, всё время, всё, чем я дышу, это ты! Я не мог сказать тебе, Кто моя госпожа, Кто так поступает со мной, что я не могу быть с тобой, не расставаться и на час. Но я сделаю всё, чтобы вернуться к тебе. Всё, чтобы вырваться, чтобы мы снова были вместе. Всё, что в моих силах и всё, что выше моих сил. Всё, что бы ни пришлось сделать для этого. Запомни, всё! Ничто не остановит меня на пути к тебе. Поверь, я хочу только одного – только тебя. Без тебя у меня ничего нет. Мой мир – это ты, и если ты не рядом, я не живу, я только жду и ищу нашей встречи. Прошу тебя, только помни, всё время помни, что я ни на мгновение не престаю думать о тебе и к тебе стремиться. Только не переставай любить меня, Яя. Только не переставай любить меня! Потому что для меня любить тебя – это то, для чего я живу…»
        Я написал бы ещё много слов о любви, ещё много признаний, но Эрик заглянул в мою почивальню…
      …Конечно, заглянул. Мы с Вералгой похоронили несчастного младенца Аяи на кладбище Вавилона, куда ещё не начали носить трупы, что прибудут сюда со всего города уже завтра, и будут наплывать всё новыми волнами. Сколько ещё человек умрут в ближайшие седмицы, но сей день мы тут были одни, появившись из пылевого тумана, окутавшего город, с нашим драгоценным безжизненным свёртком. Служитель не сразу согласился дать нам место здесь без распоряжения начальника городской стражи и только то, что в городе царил ад и полная неразбериха, заставило его хотя бы говорить с нами, а когда мы сказали, что хороним нерождённое дитя, он смягчился.
        – Девчонка, мальчик? – почему-то спросил он, глянув через плечо, пока открывал нам ворота.
       Я удивился этому вопросу, но ответил:
        – Сын.
        – Чё же случилось?
        – Лиходеи напали, избили жену, едва сама жива, а мальчик вот…
        – Вот потому и башня разрушилась, что страшное злодейство свершилось и не одно, и не два. Бог тоже не всетерпив… А она кто? – он кивнул на Вералгу.
        – Ба… – я едва не сказал по привычке «бабка», что вызвало бы подозрения, потому что Вералга не выглядела старше меня и так мы выглядели престранной парочкой. – Сестра. 
        Вот так мы и простились с мальчиком, который не дожил до своего рождения. Покончив с этим, поспешили в Кемет, к Арику. На сколько можно было оставить Аяю, и не бояться? Ни на сколько, это ясно, но как было не помочь Арику, как было оставить его страдающим калекой? Теперь надо поспешать.
         – Поторопи его, – сказала Вералга, нетерпеливо глядя на дом, куда, ещё неловко ковыляя, ушёл Арик написать письмо Аяе.
       Дом, надо сказать, настоящий дворец, куда больше и богаче Вералгиного, Богини Исиды, больше и значительнее. И сад великолепный, немного одичалый, но от того, пожалуй, ещё более красивый, будто волшебный.
        – Не сказал? – спросила Вералга.
       Я покачал головой.
        – И ты молчи. Он… он сейчас надломлен, пусть немного… пусть окрепнет. И Аяя опомниться немного, сама ему пошлёт весь.
        – Она пошлёт? Сколь идти будет?
        Я усмехнулся:
        – Селенга-царица своих слуг вмиг рассылает по свету. Сама как ты не может, но в каждом городе, в селе, в лесу и в поле у неё союзники, что выполнят любое поручение, что весь принести, что загрызть али защитить кого-то...
        – Вон как. Я думала…
        – Ты думала, Аяя лишь красой владеет? – хмыкнул я.
        Вералга покачала головой.
        – Я так и не узнала её толком, откуда мне было догадаться, что она Селенга-владычица животных. О том я слыхала легенду, что будет-де такой человек, кто со всяким зверьём легко найдёт общий язык, кого они примут за главного над собой и всесильного. И о пришествии сильного, что встанет меж вас с Ариком, знала, и предупреждала вас, не зная даже, что то будет женщина. Но… По-моему, она вас объединяет, не разбивает днесь, так?
        – Так было не всегда.
        – И что случилось?
        Я пожал плечами:
        – Возможно, я стал… другим?.. Не знаю, Вералга.
       Она покачала головой.
        – Смотри, Эрик, сам себя на дыбу не вздевай, как Арик.
       Я не очень понял её последних слов, меня снедала тревога за Аяю, оставленную одной в пустом доме среди разоренного перебаламученного города, надо было поспешить, так и до новой беды недалеко… А потому я поспешил поторопить Арика с его письмом. Я не знал ещё, что я не довезу этого письма…
Глава 12. Пыль и пепел
        И я не знал, что Эрик не привёз Аяе письма от меня, я ждал её ответа, я знал, что он придёт быстро, едва она прочтёт моё послание, тут же явится посланец от неё. Но никто не явился, ни одной мухи не было с приветом от Аяи не то, что птички. Почему? Почему, Аяя?! Я не мог понять, я вновь пытался пробиться сквозь невидимые стены, но вызвал только смех своей Повелительницы. Да, Она веселилась невероятно, хохотом сотрясая Небеса, когда я в который раз ухнулся, рискуя сломать белые крылья, дарованные мне Ею, в море, так и не сумев отлететь от берега.
        – Что, Арий, ждёшь посланий? – сказала Она мне, бредущему из моря мокрым, мне казалось, я похож на глупого петуха, свалившегося в корыто, размокшего и жалкого. – Не жди! Я разгадала вас, теперь ничто не войдёт к тебе в Кемет от неё, как ничто не может выйти от тебя за его пределы! Вы разлучены так надолго, насколько мне покажется достаточным, чтобы проучить тебя, дабы не лгал более, и её, чтобы поняла, что Любовь в мире ничего не значит, что всё ложь и пустословие. Пусть узнает это сама, почувствует и разуверится в своей силе, в Любви навсегда. Так и погибнет Богиня Любви, так и кончится её власть над людьми, когда она сама будет знать свою грошовую цену. 
        – Нет! – возопил я, подлетая в небо, разбрасывая брызги во все стороны, будто надеялся поймать Её, бестелесную и неуязвимую, поймать и раздавить, разбить оземь…
        – Да, Арий, да! Я не думала, что ты сам подашься в мои союзники, всё искала, как же выжечь Аяю дотла. Бросала её в самые страшные испытания, разводила с тобой, толкнула на кинжал Гора, но она всё же выстояла, и ты соединился с нею, возрождая её к жизни. Но теперь ей будет ещё больнее и страшнее. Знай! Любовь погибнет на всей земле, потому что Смерть победит её.
        – Этого никогда не будет, потому что тогда кончится мир, и тебе тоже негде будет царить, – негромко, но убеждённо сказал я.
      Но Смерть лишь хохотала. Но я дождался, пока смолкнет Её издевательский смех, и договорил:
        – Если нет этого мира, то нет, и Твоего. Ничего у тебя не выйдет, Вечная. Ты будешь вечно, но и Любовь тоже. Нет смерти, если нет жизни, а жизни нет без любви. Тьмы нет без Света.
        – Надейся! – радостно возгласила Смерть, продолжая смеяться. – Мы погасим ваш свет! И я сделаю это с твоей помощью.
       Я ничего не сказал Ей, что толку спорить, пусть беснуется. Теперь я, снова обретя здоровье, благодаря Эрику, чувствовал себя способным побороться за себя. Он словно оживил мне и ум, и силы влил в тело, сейчас Эрик – моя ощутимая связь с Аяей, и его появление словно протянуло мою руку к ней, я будто смог её коснуться. И теперь, несмотря на то, что я не могу никак с нею связаться, я всё же немного успокоился, и обрёл возможность размышлять над тем, как мне перехитрить мою Повелительницу. Но впредь надо действовать не так, не так как допрежь, когда я всё сделал сгоряча, не рассуждая и не просчитывая вперёд, рисковал быть пойманным, и меня поймали, пусть в результате предательства, кстати, я до сих пор не знаю, кто меня предал. Нет, теперь надо всё взвесить, и сделать всё по-настоящему, так, чтобы Она не могла достать меня никогда и никак. Ни меня, ни Аяю. Было над чем поразмыслить. Теперь, после того, как Эрик явился и исцелил меня, заверив, то с Аяей всё хорошо, я был спокойнее, Эрик позаботится об Аяе, пока я не смогу приехать, и об Аяе и о нашем сыне. Ужасно, что я не могу увидеть, как он родится, и быть рядом, когда он будет расти, ребёнок, о котором я мечтал так долго, единственный ребёнок, кого я хотел, будет расти без меня, но я приду. Приду, Аяя, ты только дождись… только не разуверься во мне, пусть для тебя время не течёт так же ужасно медленно, как для меня теперь…
       А пока ежедневно я облетал весь Кемет, с новыми силами взявшись за дело. Но теперь моей целью было не возвеличивание Смерти, я понял, что это ничего не решит, всё было лишь лживыми посулами, Она сестра Своего Брата во всём, Он лжёт во всём, но лжёт и Она, как бы не отнекивалась. Она и не думала отпускать меня, что бы ни сделал, обратил бы Небо в прах, и того ей было бы мало, не я ей нужен, ей нужно разрушить Аяю.
        А потому ныне я размышлял совсем об ином, продолжая выполнять то, что пообещал Ей. Теперь я искал, как мне разорвать купол, которым Смерть накрыла Кемет, чтобы удержать меня внутри. Как мне победить Её Силу. А я это могу. Только надо придумать как. Она воздействует на тела, не на души, души она может смутить, терзать, но не погубить. Стало быть, и придумать, как пересилить Её, я должен, имея это в голове: телесность мира.
        Я продолжал посещать все концы Кеми, храмы, что строились и очень споро, благодаря чудесным зодчим, с радостью взявшимся за дело, потому что платили на этих стройках более чем щедро. А щедротам был простой источник – пожертвования тех, кто готовил себе или своим близким лучшее место на том свете. Так что храмы поднимались к небесам, восхищая даже меня, который, кажется, должен быть готов видеть эти чудесные святилища, коли я Бог Анпу. Но и став всесильным Богом Смерти, я остался байкальским царевичем, жадным до впечатлений и открытым для удивительных вещей. И с некоторых пор я заметил вот что: на стенах моих храмов люди рисовали меня с головой шакала, и статуи стали такие возводить. Я спросил одного из строителей, почему?
        – Неужели я кажусь людям эдаким чудовищем?
       Он долго смотрел на меня немного удивлённо, а потом покачал головой и сказал:
        – Нет, белокрылый Анпу. Вовсе нет, и то не чудовища… Но бывают здесь твои помощники или помощницы, у них облик шакалов. Говорят как люди, поступают, как люди, но с виду они звери. Ты не знал, что твои подручные оборачиваются в шакалов?
        – Подручные? Что, не один? – изумился я, зная, что Смерть обещала лишь предательнице такое наказание.
        – Нет. Двое.
       На мой вопрос о том Повелительница лишь рассмеялась:
        – А ты думал, я покажу тебе, кто именно открыл мне глаза на твои подлости? Нет уж, Анпу, догадывайся сам!
       Но зря Смерть думала, что мне придётся долго размышлять над этим. Подручных у меня было всего две, и я точно знал, что Рыба меня не предала бы, тем более Аяю…
       Потому я вызвал к себе в покои Арит и спросил напрямую:
        – Что я узнаю, Арит, ты, оказывается, шпионишь за мной? Ты выдаёшь мои тайны Вечной? Как же ты посмела сделать этакое?
       Я предполагал, что она станет отнекиваться, убеждать меня, что не делала этого, и я, взбесившись, убью её и избавлюсь, таким образом, от предательницы. Но Арит была куда более умной и хитрой, видела, что в этот момент во мне сердца нет, и потому кинулась с рыданиями к моим ногам. Буквально, упала на пол и ну кататься по узорчатым плитам.
        – Прости меня, Арий! Прости, великий и великолепный Анпу! – возопила она.
        Не ожидая этого выпада, этого странного всплеска, я отступил, растерявшись, не желая, чтобы она коснулась моих сандалий. Арит же продолжила восклицать:
        – Прости меня, подлую! Прости, что так повела себя, но я не властна над собой! Я люблю тебя, величайший из предвечных!
        – Что?! – изумился я.
        – Люблю тебя, Анпу!
        – Что ещё… такое?! – с отвращением глядя на неё.
       Я не сомневался, что она лжёт. Причём так нагло, так оглушительно, и даже не стыдится ни мгновения, что удивительно. А она с расчетом каталась по полу, рассыпая красивые медные волосы, выставляя круглый зад и обнажённые плечи.
        – Хочешь, не верь, великий, но это правда! – рыдая, возвестила она.
       Не сомневаюсь, что если бы поднял её сейчас и взглянул в лицо, не обнаружил ни одной слёзы в её глазах.
        – Вон убирайся!
        – Анпу!
        – Вон! – вскричал я.
        – Как не стыдно тебе, замужней, говорить такое! Не ты ли вчера ещё обожала своего мужа? – сказал я. – Или это он, полный демонической силы, настроил тебя так лгать мне?!
        – О, нет! Нет, ни на что не способен этот развенчанный демон, кроме как пресмыкаться! И я думала, что люблю его, пока не увидела тебя! Теперь я поняла, что значит подлинное величие! Что такое настоящая любовь! Не гони, не казни меня, Арий! Оставь последней прислужницей при себе! Без тебя я и дня не проживу!
        – Прочь! – крикнул я. – Убирайся! В покои не смей ко мне входить!
        – Повелитель… – просипела Арит, поворачиваясь, чтобы встать.
        – Не сметь и речей вести лживых! Не уйдёшь немедля, тебя вышвырнут, – с гадливостью произнёс я, мне казалось, что в мои покои вползла змея и её надо немедленно выдворить, иначе она укусит меня и отравит. – Эй, слуги!
         – Не надо, не зови рабов, я уйду сама, всё, как ты велишь, прекраснейший и мудрейший, – поднимаясь, Арит с расчётом порвала узкий подол, обнажив бедро, полноватое колено с ямочками похожее на тесто. Сама она не полна и не худа, но, похоже, вся вот такая, мягковатая... Но это только с виду, напомнил я себе. Человек, творящий такие подлости внутри из холодного камня, мертвее мёртвых.

        К счастью, Аяя ещё не успела проснуться к моему возвращению. Вернувшись, мы с Вералгой застали её в том же глубоком сне, как была, когда мы исчезли отсюда. Ибо Вералга летать не умела, но перемещаться мгновенно – это её особое свойство, какого не было у других, кроме Орсега и Арика теперь, но Арик ныне был заперт в Кемете, а Орсег, как я понимаю, в местах, где нет вод, реки или озерца хотя бы, оказывается несвободен… Вералга, к слову, принесла меня назад в Вавилон и, убедившись, что с Аяей за это время ничего не случилось, тут же распрощалась. 
       Оглядевшись, я думал, погодить, пока она сама проснётся, и потом уж вернуться домой, или всё же, взять её на руки и отправиться сразу. Какой на удивление длинный день, столько событий, Зигалит, башня со всем ужасом, который наполнил город, трагедия, которая ещё не вполне ещё развернулась, потому что Аяя ещё не знает, что с ней произошло и это ей ещё предстоит пережить, измождённый Арик, которого я, наконец, увидел и, которому так и не смог сказать, что случилось с Аяей и его сыном, смалодушничал, оправдываясь спешкой и беспокойством за Аяю и за него самого. Столько всего, а день ещё не померк, ещё не село солнце...
      Я задремал, наклонившись на стол, как ни держался, чтобы не лечь лицом на стол, который стал смертным одром для моего племянника, но рассвет застал меня именно в таком положении. И Аяя смотрела на меня со своего убого ложа. Она лежала всё в том же положении на высоко задранном изголовье, и, бледная, как никогда, смотрела на меня. Что ж, потеряла много крови, я исцелил её, но вернуть потерянную кровь я не способен, так что она, конечно, очень слаба теперь и…
        – Э-Эрик… – сипло прошептала она, заметив, что я проснулся.
       Я выпрямился, чувствуя, как больно отлежал правую щёку и ухо, шея затекла основательно, еле разогнул, вот свалился-то дрыхнуть…
        – Яя… ты… – я поднялся навстречу, а она, смотрела на меня огромными зрачками и, едва я подошёл, протянула руки и обняла, буквально вцепляясь в меня, обвив мою шею руками.
        – Э-эрик… Эрик… Она… убила… Зигалит… она… моего мальчика… за что, Эрик?.. За что… – зарыдала Аяя, всхлипывая и судорожно задыхаясь, по-прежнему вцепляясь в меня. – Его теперь нет… пусто… как пусто… Эрик…
        – Ш-ш-ш, не надо, Яя, Яя, не говори, не говори… не повторяй, просто поплачь. Поплачь, – прошептал я куда-то на её волосы, обняв её плечи.
       Она и зарыдала, со слезами выпуская из сердца горе, я видел уже такое, у моих жён случались и выкидыши и дети, бывало, умирали, я знаю, что горе надо выпустить, надо дать ему вытечь, не держать в себе, не думать о нём и не повторять всё время вслух или про себя, тогда становится легче… Сама Зигалит недавно пережила это, как же у неё поднялась рука поступить так жестоко с Аяей? Я не мог понять, я не мог представить, я не мог заставить себя представлять, что это Зигалит ударила Аяю ногой в живот, не могло такого быть… Она завлекла её сюда, пусть, но чтобы сама и била… нет, нет-нет, не мог я не заметить, что она такое чудовище… Но я помнил, какие толстые подошвы были у её закрытых сандалий, даже сапог, когда я доставал её из-под завала вчера, и как легко она шла после по обломкам благодаря своей обуви, это я поминутно оступался, рискуя сломать ноги… я не хотел верить, даже думать, но…
       Наконец, Аяя перестала всхлипывать и отпустила меня, садясь на кривой скрипучей кровати, готовой сломаться, спустила ноги вниз.
        – Эрик… а где… где он? Где мой малыш?
        – Схоронили, Яй – сказал я, чувствуя, что провинился этим. Так и скажет теперь…
        – Схоронили… не дали посмотреть… Даже увидеть, запомнить, какой он… какой он был… Арика сын… – опять завыла она.
       Э, нет, люлюкать нельзя больше. Я взял её за плечи и поднял, встряхнув.
        – Ну вот что, – строго сказал я, глядя ей в глаза, снова застилаемые слезами. – Схоронили, да, потому что незачем горе в себе ядовитым кустом взращивать, пережить надоть. Помнить, но не изводить себя воспоминаниями. Всё пройдёт и это пройдёт, Аяя. Надо жить.
       Она моргнула мокрыми ресницами, удивительно, что после стольких слёз, меж опухших век её глаза продолжали оставаться ясными, яркими, покраснели только.
        – Надо жить? – сказала она, шмыгая носом. – Почему?
        Опять задаёт свои смешные и нелепые вопросы, при том заполненные мудрым смыслом. Как ответить на такой вот вопрос, если не погружаться в самые глубины размышлений о загадках бытия и небытия тоже…
        – Потому что надо жить, – сказал я. – И твоя жизнь только ещё начинается, хотя и во второй раз. А без горя не бывает жизни. И счастье не всегда вполне осознаешь, ежли не отведаешь горя.
        – Ты…  не врёшь? – прогундосила она. Я чуть не прыснул…
        Но сдержался, конечно, какой смех теперь… успеем ещё повеселимся. Теперь же надо было возвращаться домой из этих заброшенных трущоб. А потому, поразмыслив, я сказал ей:
        – Знаешь что, Яй, ты останься здесь ненадолго, я схожу домой, посмотрю, что там. Да и… платье принесу тебе, – я кивнул на её измятый и  окровавленный подол.
        – Одну меня хочешь оставить? – сморгнув, спросила Аяя. – Мне страшно здесь.
        – Я скоро. Я очень скоро, не бойся. Пока вот, нож возьми, что ли…
        – Нож… Как я с им… – Аяя взяла большой кинжал из моих рук, задумчиво разглядывая его, повертела в руках, едва не выронив из ножен. – Давай, конечно, но… ох, по-моему, меня скорее им порешат, чем я.
        – Не выдумывай, захочешь, сможешь защититься, – сказал я строже. – Всё, пошёл я. Я скоро, помни. Сиди тут тихонечко, никто сюда не придёт.
        Я отправился к дому, опасаясь после всего, что Зигалит сделала с Аяей, застать целую шайку разбойников, поджидающих меня. Но, напротив, дом был пуст, как много ещё домов, мимо которых я прошёл по знакомым улицам. Беспорядок, смятение, стенания царили в Вавилоне этим утром. Пыль почти осела, солнце уже пробивалось сквозь её пелену вполне отчётливо и освещало погружённый в растерянность и страх город. В самом деле, люди не знали, бояться им гнева Божьего и далее или на том, что уже случилось, всё закончится. Много мёртвых было в городе, даже больше, чем я думал, видя вчерашнюю катастрофу. И ведь ещё не все обломки разобрали. Сколько от ран и переломы умрут… помочь бы, конечно, но здесь не Байкал, меня здесь не знают, за колдуна посчитают, прибьют ещё ни за что. Если только походя, незаметно как-нибудь, как я делал вчера, пока искал Зигалит… Но теперь как это сделать?..
        Калитка в нашем доме болталась на одной петле, сорванная в спешке, похоже, самой хозяйкой. Слуг и невольников я тоже никого не застал, только нескольких постояльцев, напуганных и растерянных, потому что после бегства Зигалит и слуг, они не знали, что им делать. И почему хозяйка сбежала, тоже понять не могли. Увидев меня, один из тех самых постояльцев, поспешил ко мне с вопросом:
        – Господин Эрбин, что такое? Нам тоже спасаться, из города бежать?
       Я взглянул на них, то я могу им сказать? Откуда мне знать, то готовит Бог этому городу ещё?
        – Нет, оставайтесь, – сказал я, поддавшись своим чувствам. – Богомерзкая башня разрушена, значит, не будет больше ничего плохого.
        Обрадованные люди выдохнули, отхлынув от меня, а я поспешил в дом. Что я надеялся найти здесь? Злато? Зигалит, конечно, не оставила ни монеты, но да Бог с ней, утекла и то ладно. Я вышел, в домике Аяи тоже было переворошено, что Зигалит тут искала? Оказалось, она украла Аяины книги, что ж… ума Зигалит было не занимать, если ей Арик привозил украшения, а Аяе книги, значит, книги стоят не меньше… Но сейчас я искал платье для Аяи. После станем размышлять над тем, что делать, как жить и как быть.
        На ночь я не оставил Аяю в её домике, слуг теперь не было, никто не охранял, что в городе теперь, неясно, страже не до охраны обывателей, вытащить бы трупы или живых из-под завалов, дворец сохранить от недовольных жителей, самим придётся озаботиться своей безопасностью. Так что я запер двери на засовы, то же велел сделать и постояльцам. Вечерять пришлось скудно, чёрствыми позавчерашними лепёшками.
        – Как жить-то станем, Яй? Злата нет, Зигалит всё утащила, боюсь, не вернулась бы сюда, разбойников каких наймёт и… Что думашь?
        – То же думаю, Эрик. Наверное, утекать надо из этого города, – сказала Аяя.
       Я посмотрел на неё, утекать… Это самое правильное, конечно, надо обдумать, куда нам уехать, и в ближайшее время. И обдумать, на какие средства.
        – Умет энтот продай кому, найдутся, небось, желающие, – сказала Аяя, устало клоня головку на руку. – Али сам управляй, чай нехудой доход был от него.
       – Да, нехудой, верно, – сказал я, раздумывая о её словах. – Спать ложись, Яй.
       – Спать – это… очень бы хорошо, но, Эрик… вымыться бы, – она взглянула, немного краснея, смущаясь собственных слов.
       – Ох, ты… это я… оплошал, – смутился и я в свою очередь. – Сейчас, будет тебе вымыться.
       Чего проще при моих умениях и силе воды натаскать и нагреть, скоро я уже оставил Аяю наедине с большой лоханью, в которую налито мною было несколько ушатов горячей воды. И самому бы вымыться не мешало, но я могу и позднее…
        – Ты ложись в почивальне, Яй, а я здесь буду, в передней горнице, – сказал я ей. – Бельё возьми вона, в сундуке. В пыли всё днесь.
        – Что ж, весь город в пыли, – проговорила Аяя, вздыхая. – Весь Вавилон накрыло прахом Башни.
       Ночь мне не спалось, я с тревогой вслушивался в то, что происходило на улице, наша было чуть-чуть в стороне от центральной части города, в трёх кварталах от дворца и в семи от рыночной площади. Аяя плохо знала город потому Зигалит и смогла завлечь её в тот проулок… Сердце сдавило снова, когда я вспомнил малюсенького мальчика, прикрытого пелёнкой, ставшей ему саваном… Хорошо, что мы не дали Аяе смотреть на него, я не смогу забыть этого много лет, какого же было бы ей? Плачет, небось? Я встал с жёсткой и узкой кровати, послушать сквозь дверь…
       Но я услышал, не тихие всхлипывания и плач, я услышал стоны. Приоткрыв дверь, увидел, что Аяя склонилась, над столом, где стоял большой таз с водой для умывания. Коса скатилась с плеча…
        – Ты… что? – спросил я от двери, не зная, войти или нет.
       Она обернулась, мотнув волосами, бледная совсем, глаза да брови на лице, даже в губах ни кровинки.
         – Эрик… больно как… живот болит. И… крови много… так должно быть? – слабо проговорила она.
         Я подошёл ближе.
         – Много?
         – Ну… да…
         – Покажи.
         – Да ты што?! – с ужасом отшатнулась она, впрочем, качнувшись, пришлось удержать, чтобы не упала.
       Да, что-то я погорячился с этим. Я приложил ладонь к её животу, убирая боль.
       – Ты ложись, Яй, – сказал я, доставая простыни ещё. – Это… слаба ещё, пусть дверь открыта, ты болеешь, я буду настороже. Если что, зови, ладно?
      Я помог ей лечь в постель и даже укрыл, потому что она зябла от слабости. И тут вспомнил о письме, что вёз ей от Арика, надо же… вот позабыл. Я вернулся к себе, обыскал пыльную рубаху, кучей со всем остальным бельём лежавшую на полу, и достал… я достал горсть серого пепла. В него превратилась записка, что наспех успел написать Арик, маленькая горстка... Так не привёз я привета от него Аяе, не стоит, наверное, и говорить, что видел его и что он был болен, что рвётся к ней. Что это изменит для неё? Она тоже станет рваться к нему, только терзаться бесцельно будет… Пусть переживёт всё это, пусть не думает о нём, как не думает о потерянном ребёнке, пусть всё заживёт, пройдёт в ней. Не стану говорить, напоминать ни об Арике, ни о младенце. Переболеет пусть, когда ещё свидятся, терзаться – пустое дело…
Часть 19
Глава 1. Лучи, мгла и отвращение
       Мой сын уже давно должен был появиться на свет, столько прошло времени. Я не мог считать, если бы стал, точно свихнулся бы, и так был не в себе, неотступно пытаясь придумать способ проникнуть сквозь незримый, но прочный купол Смерти, что Она накинула на Кемет, чтобы удержать меня внутри. А потому я не считал, не ждал, я строил. Я строил новые совершенные по форме и расположению в пространстве строения, посвящённые Смерти и Царству мёртвых. И вскоре именно это безудержное строительство во всех концах большой страны навело меня на путь к решению. Проводя ночи и дни в бдении и размышлениях, складывая и умножая, я вычислил, что если выстроить в определённых местах пирамидальные строения, это позволит мне овладеть силой Земли и разорвать купол Смерти. Я нашёл эти места выхода Силы из земли, как некогда нашёл такое место на Байкале. И не одно, это благодатная земля…
       Почему я решил, что в этих местах надо построить некие особенные сооружения, которые будут собирать и управлять Силой, выходящей здесь из земли? Я не сам догадался до этого. Дамэ, как это ни странно, подсказал мне. Он, не зная чем ещё занять себя, стал увязываться за мной в моих перемещениях по Кеми. Поначалу я был недоволен, но после привык, тем более что он был сметлив, чрезвычайно проглядлив, умён и во всём мне полезен, через некоторое время я чувствовать необходимость в нём. Вот он-то и сказал мне:
        – Анпу, твоя милость, взгляни-ка, ежли собрать свет несколькими стёклами под углом, они сходятся в один луч…
        – Что? В какой ещё луч? – невольно хмурясь, проговорил я. Я по-прежнему не доверял ему, зная, откуда он и кем создан, я опасался быть с ним открыт и откровенен. Он же терпел моё отношение и согласно сопровождал всюду. Я всё думал, он охраняет меня или следит за мной для своего повелителя?
        – Ну в какой… обычный, световой. Аяя показывала некогда, как под лупой, получается, сходятся лучи, так, что даже дерево прожечь можно. Вот вообрази, ежли не небольшой лупой, а огромной собрать лучи, свести вместе… А если не лучи, а волны Силы? Как и почему они лупой-то сходятся?
        – Силы? Что ты знаешь о Силе?
        – Да я ничего не знаю, кроме того, что наблюдал своими глазами за вами с твоим братом и за Аяей некогда.
        – За Аяей? И что же ты видел, наблюдая за Аяей? – я заинтересованно взглянул на него, желая понять, что же такого он заметил.
        – То, как она собрала Силу в руцы и сверзла с небес камни и молнии на вражеско войско. Вот так было. А перед тем вы с Эрбином завалили врагов осколками скал в ущелье. Нешто не помнишь о том?
        – Как не помнить… Но Аяиных геройств я не видал, уж без меня происходили.
        – Стало быть, мне на слово поверь, – сказал Дамэ без тени смущения.
        Хотя, что ему смущаться, он не лгал, и я знал это, не один и не два раза я слышал о том, что сделала Аяя в той битве с полуденцами. Но… теперь нет Байкала, и история его стиралась из памяти тех, кто некогда вышел с наших берегов. Вернее, из памяти их потомков. А те, что были там, и помнили, что видели своими глазами, давно почили…
         – Так вот, вообрази, Арий, если твою Силу, не распыляя, направить, свести в один луч, насколько больше, сокрушительнее она станет!
         – И… как ты это представляешь можно сделать?
         Дамэ пожал плечами:
         – У тебя Сила, Арий, не у меня. Ты большой учёный муж, как я знаю, соображай. Как-то должно быть можно. Если есть такие как вы, проводники этой самой Силы, если есть места на Земле, из которых она выходит потоками, то есть и способы её увеличить, свести в кулак и, как и силой мускулов, ударить так же, как кулаком.
      Я смотрел на него и думал: он, в самом деле, такой сообразительный и желает помочь мне в том, чтобы разрушить капкан, в который поймала и заперла меня Повелительница Той стороны, или это новая хитрость и уловка Сатаны, прельщающего меня посредством Дамэ?
       Как бы то ни было, но подумать о том, что говорит мне вчерашний демон, наверное, стоило. Вот только как это сделать? Как, как он говорит, собрать Силу свою и, соединив с Силой земли, ударить по невидимому куполу, что не выпускает меня и не впускает никого и ничто ко мне от Аяи.
       Не раз и не два и даже не сотню раз я просил Вералгу снова слетать в Вавилон и взглянуть, как там Аяя и Эрик, но она отказывалась:
        – Арик, я люблю вас обоих, и мне жаль, что теперь вы разделены, но это был ваш с Эриком выбор. Я ли не предупреждала тебя, что всё непременно закончится плохо, и ты много раз пожалеешь о своём решении вернуть Аяю в мир живых. Но ты не слушал. И после не слушал и не оставил её… А теперь ты просишь меня рискнуть моей беспредельной жизнью ради того, чтобы передать тебе весточку от Эрика?
        – Ты боишься Смерти?
        – Боюсь, – без смущения ответила Вералга. – На мне нет Печати бессмертия, как на тебе или на Аяе. И то…
        Я вздрогнул:
        – Что, «и то»? – спросил я.
        По вералгиному лицу я понял, что она уже корит себя за то, что проговорилась о чём-то, о чём не думала рассказывать мне. Я мгновенно ухватился за это:
        – Что случилось, Вералга, что ты теперь пытаешься скрыть от меня? не молчи! – меня затрясло, я хотел и её встряхнуть, но сдержался, одумавшись.
         – Да… Ну я… не то что бы… Но… – пролепетала Вералга, теряясь в словах и чувствах. – Одним словом… Впрочем, прошло уже… столько времени… – Вералга посмотрела на меня, и произнесла уже ясно, и не прячась за лишние слова: – Вот что случилось: Аяя потеряла ребёнка. Твой сын погиб, Арий, он не родился...
        – Что? – отшатнулся я, получается, я жил столько лет и не знал ничего, я думал мой сын родился, что Аяя видит его каждый день и думает обо мне, а получается, что... – Ты… давно о том знаешь?
        – Давно. Со дня, как рухнула башня в Вавилоне…
        – Башня… в тот день вы с Эриком… Почему он не сказал?
        – Мы не хотели ещё больше тебя…
        – Что?! Что, меня, Вералга?! Чего вы не хотели? Что скрывали? Тогда или теперь? Что?!
        – Я… и я, и Эрик мы подумали, что сразу говорить тебе, что случилось с Аяей и вашим малышом не след, потому что… Ну… Ты тогда был сильно нездоров и в разлуке с Аяей страдал… А теперь…
        – Теперь?! – изумился я, вскакивая с места, а мы сидели у неё в доме, в открытые в сад двери вошёл, было, павлин, но вспугнутый моим голосом и беспокойной беготнёй по залу, сбежал, потряхивая перьями, как курица. – По-твоему, что-то изменилось теперь?!
        – Теперь ты успокоился, столько времени прошло, время лечит.
       Да, прошло несколько лет, я сам заставил себя не замечать бега времени, а ведь сыну Гора, что родила Уверсут уже семь лет, моему было бы немного меньше, и царица родила Кратону ещё пару дочерей с тех пор… Я не замечал этого, потому что сам себя заставил не следить за временем. Я заставил себя терпеть, ждать, направил все свои силы и мысли на поиск выхода, а выясняется, что меня вылечили эти жалкие семь лет?!
        – Кого это оно лечит, о чём ты говоришь?! – воскликнул я.
        Как она, такая мудрая, такая умница, может быть так слепа?! Или я настолько хорошо научился скрывать ото всех то, что больше всего гнетёт и влечёт меня, что никто теперь даже не способен даже различить страдаю я или наслаждаюсь жизнью?
        – Ну… твоё сердце успокоилось теперь с Арит… Оно и правильно, она рядом, преданна тебе…
        – Я с Арит?! – изумился я, остолбенев. – Ты что, Вералга? Как понимать твои слова?
        Теперь, кажется, Вералга ничего не понимала:
         – То есть как? Все мы видим, что у тебя и Арит… Что вы… Да она не скрывает этого, несмотря на Дамэ. А ты… стыдишься, может быть? Напрасно ты, она…
        – Я ничего не хочу слышать об Арит! – сказал я и теперь только вспомнил, как когда-то Арит кидалась передо мной на пол с криками о своей любви, лживыми, как и её переменчивые глаза, то серые, то зелёные, и как её фальшивая красота, её волосы, что она подкрашивает хной, её талия, которую она перетягивает, и грудь, что подпирает подушечками, выставляя напоказ в вырезах богатых платьев. Всё в ней ложь, она лжёт даже тем, кто рядом со мной, даже Вералге…
        – Арик… я не знала, что… – немного растеряно проговорила моя бабка. – И… ты прости, что я не говорила ничего о сыне Аяи… Её жестоко избили тогда, малыш погиб, если бы не… словом, сама она не осталась бы жива, не будь вашей Печати Бессмертия. Но… почему Арит говорит всем, что ты её обожаешь, что у вас любовная идиллия и счастье, если это не так?
        – Какая глупость… – слабея, проговорил я и снова сел.
        – Арит тебя любит, отчего тебе не приблизить её? Всегда хорошо быть с тем, кто любит тебя.
        – Любит… Арит никого не любит. Всё ложь и подделка.
        – Ну… тебе виднее, – устав от разговора о том, что не слишком заботило её, глухо проговорила Вералга. – Как твои дела?
        Я посмотрел на неё. Дела? Какие у меня могут быть дела? Всё те де дела, дела Ангела Смерти, прекрасного Бога, которому поклоняются все в Кеми, чьего расположения и милости ищут. Вот таковы дела. А ещё глухая беспросветность от несвободы, в которую я заключён здесь. Я впервые в жизни в плену, впервые я позволил кому-то, а вернее чему-то заключить меня в темницу. И я бьюсь в стены моей тюрьмы, но не могу ни пробить их, ни разбиться о них.
        – Мировасор собрался на родину – сказала Вералга. – Ему наскучило в Кеми, наконец.
        Мировасор… Мы все вместе множество раз рассуждали о том, что произошло в Вавилоне, когда разрушилась великая башня. Множество рассуждений было и у Мировасора и у Викола, они спорили, действительно ли это Бог разрушил зиккурат или просто произошло землетрясение, и слишком высокая башня обвалилась.
        – Именно в тот момент, когда царь Междуречья взобрался на неё для того, чтобы поговорить с Богом, – усмехнулась Вералга. – Именно в тот самый момент.
        – Откуда тебе знать, в какой момент произошла катастрофа?! Что царь погиб в тот день, ни о чём не говорит, потому что там же и тогда же умерли ещё тысячи людей! – сказал Викол, а Мировасор привычно поддержал его, воскликнув:
        – Именно! Именно так! Никто из нас там не был возле той башни. Вот поехать и посмотреть, тогда…
       Вералга лишь усмехнулась, больше не споря, а я не вступал в эти разговоры, слушая умствования наших предвечных мудрецов. Но теперь выясняется, что Вералга усмехалась не напрасно, потому что она была там, в Вавилоне в тот самый день, когда разрушилась башня.
        – Когда я вспоминаю тот день, мне кажется, что башня порушилась ещё и потому что убили твоего сына, – вдруг сказала она.
        – Кто это сделал? – бессильно спросил я, мне больно было думать, не то, что говорить. – Кто так поступил с Аяей?
        – Я не знаю, какие-то проходимцы, бродяги… Я почувствовала, что там, в Вавилоне беда, и переместилась туда, чтобы помочь Аяе. Потом и Эрик подоспел.
        – Почему он не уберёг её? – прохрипел я.
       Почему? Почему Эрик не уберёг Аяю, я ему поручил её. Почему он не охранял её, как должен был?
        – Как я поняла, он доверился не тому человеку, – сказала Вералга и добавила: – Они оба… Из-за этого всегда с людьми происходит много бед.
       Я посмотрел на неё, она как-то бледна сегодня и грустна. Я такой её вообще не помню, Вералга всегда уверена, иногда насмешлива, очень спокойна и холодна. А сейчас она похожа на обыкновенную женщину, усталую и озабоченную чем-то.
        – Ты что-то невесела теперь, в последнее время. Что-то случилось у тебя? – спросил я, не слишком надеясь, что она ответит откровенно.
       Вералга вздохнула, покачав головой, то ли соглашаясь, то ли не зная, что сказать. Помолчала, словно размышляя, говорить или нет.
        – Да… не знаю даже, как считать, – наконец, негромко проговорила Вералга. – И как к этому относиться…
       Она снова замолчала на некоторое время, а я терпеливо ждал, решит ли она сказать или нет. Она решилась и сказала негромко:
         – Я беременна, Арик…
        Это было так странно услышать от Вералги, что я изумлённо выпрямился, мне кажется, если бы Мировасор сказал, что он беременный, я удивился бы меньше. Вералга была в моём сознании моей бабкой, и, хотя она была теперь так же молода, как и я или Эрик, но я так привык считать, что…
        – Ты так изумляешься, это даже обидно, – засмеялась Вералга, взглянув на меня. – Что ж я не женщина, по-твоему?
        – Да нет… – пролепетал я. – Вералга, я… не в том смысле…
        – Ладно, не оправдывайся, я понимаю, – Вералга потрепала меня по руке. – Я всю жизнь была твоей бабушкой и вдруг… Но…
        Её взгляд снова потемнел.
        – Это не так важно, и я понимаю, почему ты… что ж, я и сама на твоём месте удивлялась бы так же. И это не имеет значения. Меня это не обижает, – вздохнула Вералга. – Плохо другое, Арик, что Викол, кажется, совсем нет рад этому.
        – Викол?.. А… ну, да… – проговорил я.
        Вералга засмеялась и даже подошла обнять меня, чего не делала годами, она всегда была скупа на проявление чувств.
        – Извини, что… что я так неумело, да и неумно влезла тебе в душу со своими рассуждениями. Я… правда, не думала, что ты всё ещё… словом, извини.
        – Ты ничего не знаешь об Аяе? Об Эрике? Что-нибудь? Если всё так… если нет больше моего ребёнка, что там у них? – спросил я, внутренне сжавшись. Я боялся услышать ответ, я боялся услышать то, что она могла мне сказать.
        – Они в Вавилоне. Эрик взялся за умет Зигалит, а ещё ему пришлось в плохое время после разрушения башни вспомнить о том, что он лекарь и помогать страждущим. Так что они не бедуют, о том не беспокойся.
       Я беспокоился не о том. Совсем не о том теперь… Пусто и холодно стало теперь, когда я знаю, что Аяя может и не помнить меня, потому что даже нашего ребёнка у неё больше нет. Что ей помнить?.. прошло семь лет… Семь лет.
        – Вералга, ты можешь… Ты можешь перенестись к ним? Или их, Аяю или, хотя бы Эрика переместить сюда?
        – А-арик… – с упрёком проговорила Вералга. – Не теперь. Собой рисковать мне и то не хотелось бы, потому что Царица потустороннего царства гневается, не шутя, но мой ребёнок ни в чём не виноват…
        – Да… да-да, прости. Конечно… – спохватился я.
        Но Вералга была особенно добра ко мне сегодня.
        – Ар… я не знала, что… иначе давно написала бы им о… о тебе и обо всём… – проговорила Вералга, полная участия. – Я могу попросить Мировасора проведать их. И передать письмо от тебя. Или сама напишу. Хочешь?
        – Сколько будут идти эти письма… Если бы увидеть их… Но я не могу даже на мизинец выйти за пределы Кеми… – выдохнул я.
        Мне не сиделось, я поднялся на ноги и заходил взад и вперёд. Но вообще, пора возвращаться домой. Но Вералга остановила меня уже на пороге:
        – Арик, не сердись… Не держи сердца, что я теперь же не могу перенести Эрика к тебе сюда. Знай я раньше… Но обещаю, что как только смогу, я перенесу сюда Эрика. Аяю не смогу, не сердись, на то мне дано точное предупреждение. Но твоего брата – да.
       Я посмотрел на неё с благодарностью.
        – Когда родится твой малыш?
        – Дочка будет, – сказала Вералга, мягко улыбнувшись, и от этой улыбки её лицо стало таким нежным, таким красивым, каким я не видел его никогда раньше. – К пролетью.
        – Викол… он… мужчины бывают такими остолопами, ты не думай из-за этого, что он не любит тебя.
        – Я не думаю… всё это уже было в моей жизни, но я так и не вынесла уроков. Так глупо… Но… как ты любишь Аяю и не можешь быть с ней рядом, так и мы с Виколом. Но только… не знаю, любит ли тебя Аяя, но я всегда любила Викола больше, чем он способен даже осознать.
        Я выдохнул. У нас с Вералгой такой разговор был впервые, впервые мы были настолько откровенны друг с другом и впервые не скрывали ни одной мысли. Я посмотрел на Вералгу, наверное, сегодня она перестала быть моей бабкой, наконец, и стала моим близким другом.
        Я вернулся домой уже в ночи, усталым, как никогда, и опустошённым, потому что у меня отняли то, в чём я был уверен до сих пор. А теперь оказывалось, что у меня нет сына, и что Аяя… Аяя… Ты помнишь меня ещё?..
        В моих покоях я застал Арит. Она поправляла цветы в красивых вазах синего стекла, расставленных на столах. Но почему-то мне показалось, что она делает это лишь для вида, что на самом деле она здесь зачем-то другим и даже не для того, чтобы увидеть меня.
        – Арит, – сказал я, входя и оглядываясь по сторонам, – ты, что здесь делаешь? Так поздно…
       Я не думал, глядя на неё, немного растерянную и пытающуюся сейчас быстро сообразить, что бы соврать. Но мне был неважен ответ, важно, что она, готова на всё, чтобы угодить мне, прилепиться и греться в лучах моей славы и величия. Что ж… ты так давно этого хотела…
        Не слушая её слов, не ожидая возражений или протеста, мне было вообще безразлично, что она подумает или почувствует по отношению ко мне после того, что я сделаю. А я просто взял Арит и справил нужду, как делают с самыми низкими шлюхами, не видя лица, не целуя, даже не ложась в постель, не чувствуя ничего, кроме быстрого облегчения и отвращения. Правда, отвращение сейчас я испытывал куда большее к себе, чем к ней.
        – Иди, Арит. Думаю, ты будешь счастлива теперь окончательно, – сказал я, отходя от неё. Кончив, я как-то сразу устал, ослабели ноги, как после рвоты...
        – Анпу… – Арит повернула ко мне своё сияющее лицо, можно было подумать, что между нами произошло что-то прекрасное. Вместо того чтобы возненавидеть меня, рассердиться, потому что невозможно воспринять то, что произошло с приязнью, она изображала радостное воодушевление. На что только не идут люди, чтобы быть ближе к тем, от кого на них может упасть отблеск.
        – Ступай, Арит, – сказал я, едва сдерживаясь, чтобы не сорвать на ней всю свою досаду и недовольство и не выпихнуть отсюда пинками.
        – Как прикажешь, великолепный Анпу! – быстро оправив платье и волосы, Арит вышла из моих покоев, улыбнувшись уже в дверях.
      Появился невольник с подносом, уставленным яствами для меня.
      – Не надо, – с отвращением сказал я, выпроваживая и его.
        Какая еда теперь, мне хотелось удавиться, такое беспредельное одиночество я испытывал сейчас. Никогда доселе я не чувствовал себя так. Я отрезан от моего мира, и ничего не могу сделать, чтобы вырваться из великолепной тюрьмы, в которую вверг сам себя… Ничего не могу…
        – Ты можешь попросить Меня помочь тебе, – услышал я знакомый голос.
        Я сел на постели. Конечно, это Он, сам Сатана сидел здесь на одном из столов и беззаботно покачивал ногой.
       – Поверь, тебе это ничего не будет стоить, я не моя сестра-крохоборка, что за каждую кроху величия, что ты сам создаёшь себе и ей, выпивает колодец твоей крови. Ты восславил её, но ей всё мало, она не насытится никогда…
        Мне очень хотелось ответить ему, что если Она ненасытна, то Он нисколько не уступит своей Сестре в алчности, и связываться не стоило ни с Ней, ни с Ним, как не стоит даже слушать Его. Поэтому я лёг навзничь и закрыл глаза, заставляя себя не слушать ничего из того, что Он может сказать мне. Я хотел увидеть Аяю во сне, её нежное лицо и не думать о том, что она и Эрик могут делать вместе…
      Утром я обнаружил в моей постели Арит и, злясь, выгнал её. Но это не помогло и больше не помогало, она стала теперь постоянно возле меня, везде, где был я, была и Арит. Конечно, я злился, но и конечно, я пользовался этим, ненавидел себя за то, что сплю с женщиной, испытывая отвращение, но продолжал эту жизнь. Хуже стало, когда выяснилось, что Арит беременна и к следующей весне она родила мне сына, здорового мальчика, похожего на неё. Получалось, что я опускался всё ниже, думаю, это было именно то, что хотела Смерть, когда заполучила меня.

       Я же смотрел на нежное Аяино лицо, видное в свете луны, потому что заглянул в её почивальню. Ничего такого, что Арик гнал от своих мыслей, полных ревнивых подозрений между нами не происходило. Мы жили по-прежнему в Вавилоне и стали даже состоятельны, потому что содержать умет оказалось более чем выгодным во времена, когда многие дома и дворы оказались порушены упавшими обломками башни, но, будто этого было мало, я был теперь и лекарем, как всегда хотелось Арику. И мне, как лекарю платили очень щедро, ведь я мог вылечить всё.
       Но именно поэтому становилось опасным оставаться здесь, ведь я не был кудесником и предвечным великим братом для здешних людей и чем замечательнее были мои успехи, чем больше становилось у меня завистников, тем сложнее становилось казаться обыкновенным человеком, который живёт как все. Пришлось даже Аяю объявить пред всеми своей женой, потому что иначе нас побили бы камнями за постыдное сожительство, кому можно было доказать, что мы живём как брат и сестра? Уговаривая её отправиться к жрецам, чтобы пожениться, мне пришлось применить всё своё красноречие, потому что она упорно отказывалась, считая это изменой Арику.
       – Яй, даже Ар понял бы, почему мы женимся. Я не заставляю тебя становиться мне женой по-настоящему, мы лишь притворимся перед всеми. Но обряд свершить надо, мне пеняют со всех сторон…
       Аяя соглашалась со всем, что я говорил, принимая разумность моих речей, но всё же упиралась очень долго, вспоминала Зигалит, которая исчезла с того дня и мы ничего больше не слышали о ней.
        – Я всё равно, что вдовец ныне, Аяя, Зигалит никогда уже не вернётся. А с тобой мы остались в одном доме, я должен или объявить женой тебя или жениться на другой, а тебя тоже выдать замуж. Ты видишь, здесь иначе не прожить. Мы среди людей, не так как на Байкале когда-то могли прятаться по лесам и вообще жить, как хотим.
       Так что уже почти семь лет мы жили как муж и жена, то есть прозывались мужем и женой, но жить продолжали как брат и сестра. Я очень жалел, что не могу сам рассказать обо всём Арику, обо всём, что случилось, повиниться, как не уберёг Аяю и его сына.
       И вот к нам приехал Мировасор. Довольный и весёлый, оглядел дом, обновлённый и расстроенный с давних времён, и умет, ставший одним из самых богатых в городе, и нас с Аяей.
        – Что ж, кому Богиня Смерти, кому – Богиня Любви, – ухмыльнулся он, кивая на Аяю. – Чего ж дитями не обросли за столько лет? Анпу родил сына недавно, в полном счастии купается. Что вы! Он теперь в Кемете самый главный Бог, сияет едва ли не ярче Ра.
       Мировасор как всегда был весел и беззаботен, и лёгкими своими речами вроде порхал мотыльком, а на деле взрезал Аяе жилы своими словами, и я видел, как она едва держится, чтобы немедля не зарыдать, выбежав прочь. Один я знал, что она каждый день заводила со мной разговоры об Арике, мы с ней неделями обсуждали все новости, что присылала нам Вералга в письмах. Но об этом, о том, что Арик, оказывается, так прекрасно живёт без нас, что даже завёл семью и детей, Вералга, почему-то не упоминала. И теперь Аяя, что все эти годы жила, всякий день ожидая вестей от Арика, надеясь, что ему удасться каким-то образом прислать ей любовную весточку, сидела за столом так, словно её проткнули пикой и пригвоздили к спинке кресла. Я думал, что бы мне такое сделать, чтобы прекратить её мучения и позволить ей остаться сейчас одной, чтобы она могла дать волю слезам. После я успокою и уговорю её, ни к чему Мировасору становиться свидетелем её слёз и стенаний.
        – Что ж там, на месте зиккурата ныне? – спросил Мировасор, сам подведя меня к мысли о том, куда его можно увести из дома.
        – Так идём, покажу тебе! – обрадовался я. – Там и ныне зиккурат, только небольшой, не больше иных зданий в городе.
        И мы ушли, по дороге я рассказывал про наше житьё-бытьё, Мировасор про их, оказалось, что и Вералга родила Виколу дочь в прошлом году.
        – Но Викол не любит детей, так что в их райском саду собрались тучи и они всё гуще. Думаю, Викол уехал бы из Кемета, если бы не думал, что это сделает его подлецом в Вералгиных глазах, и в глазах всех нас тоже.
        – Думаю, с Вералгой ему лучше быть честнее, – сказал я.
        Мировасор на это покачал головой и стал вдруг слишком серьёзным, каким обычно не бывал.
        – Он ни в чём не лжёт, и никогда не лгал Вералге, – вдруг сказал Мировасор, хмурясь и не глядя на меня.
        Мы шли по снова многолюдным улицам, Вавилон давно оправился от катастрофы, и даже объяснений разрушению башни нашлось множество самых разных.
        – Он не любит детей, потому что слишком многих похоронил, – сказал Мировасор и голос его немного треснул при том. Мне показалось, он говорит больше о себе, чем о своём друге.
        – И ты похоронил и дочь и внука, и до них многих и многих, это часть проклятия, которым нас отделили когда-то от прочих людей, заставив жить вечно. Нам приходится переживать своих детей поколение за поколением, своих жён, и счастье, если мы находим кого-то близкого среди предвечных.
        – Как ты, да? – усмехнулся Мировасор.
        – Как я, как Арик. Как сам Викол нашёл Вералгу. Что же теперь не рожать детей? Это… не по-божески.
        – Да, так… – кивнул Мировасор, выдыхая. – Мы пытаемся жить как настоящие люди, но получается у нас плохо.
        – Не зна-аю, – с улыбкой сказал я. – Я всегда жил хорошо и с жёнами и с детьми, не оставлял их.
        – Но разве ты любил?
        – Любил всех, – легко сказал я. – Ну, может быть, исключая первую… Но зато после неё я крепко усвоил, что без любви никак нельзя жениться. Поэтому я был счастлив все годы, все свои годы.
       Я не хотел говорить с ним об Аяе, надеясь, что мы обойдём её в нашем разговоре.
        – То не любовь, о чём ты говоришь. Всего лишь тёплая привязанность и приятие, – сказал Мировасор, внимательно разглядывая меня. – А к Аяе ты чувствуешь то же, что и к другим своим жёнам? Аяя не такая как они, она предвечная и… и во всем совсем иная. И… Арий… он ведь сам пошёл в плен к Смерти ради неё. Теперь Арит – это лишь с тоски, я уверен.
        – Арит?! – изумлённо воскликнул я, останавливаясь. – Арик свалялся с Арит?!
        – А я что, тебе не сказал?
        – Она же… вроде замужем была?
        – За Дамэ. Но… похоже, она пренебрегла им ради великолепного Анпу. Женщины нередко делают так. Что Дамэ против Анпу?..
        Мы дошли до зиккурата, Мировасор удивлённо разглядывал его.
        – Мне не нравится, – тихо сказал он, предварительно обернувшись по сторонам. Вот сразу видно, древний мудрец, не то, что мы с Ариком когда-то… – Что они делают с ней теперь?
        – Восхваляют Бога, – усмехнулся я.
        – Очень умно, хоть когда-то сообразили, что не стоит выводить Бога из себя. Много погибло людей тогда? – спросил Мировасор, мы пошли дальше по улице, в сторону дворца.
        – Тогда… Жальник пожирал людей тыщами в день и не мог насытиться. Мясные мухи слетелись в город со всех сторон, и вскоре начался у нас здесь разгул заразы, самых отвратительных болезней от которых умерли ещё столько же, сколько и при разрушении башни. Люди стали недовольны и даже собрались в подобие бунта. Пошли к дворцу. Новый царь вышел к ним, он говорил с ними, они говорили тоже, ни он не хотел слышать и понимать, ни люди не слышали и не слушали своего царя. Волновались долго, несколько недель кряду, костры жгли, безобразничали, лавки крушили, стражники лютовали тож, из дома не выйдешь, нехорошее время… И всё это, энто смешение в головах и душах, пока царь не пообещал и не открыл бесплатное обучение для лекарей, взял на счёт казны все колодцы и выгребные ямы в городе. Разбойников тоже примерно наказали, но разгулу и страже не дали, мудрости хватило… А после стали баять, что из-за обрушения башни люди перестали понимать речь друг друга. Будто смешались языки на этой земле, потому царь не слышал народа, а они не понимали его...
        – Да, я слышал это. До Кеми дошли эти рассказы, – Мировасор покачал головой.
        – Болтать-то легко, делать сложно.
       Мировасор погостил у нас всего несколько дней, засобирался в Финикию.
        – На родине давненько я не был, даже товарища своего Орсега давно не видал.
        – Бывает он здесь, – сказал я.
        – Бывает? – удивился Мировасор.
        – Бывает. Как разрушилась башня, в беспокойстве явился, тож.
        – И ты… не беспокоишься от его появлений? Таким как из-за Аяи я никогда за все вечные века его я не видал! – сказал Мировасор, разглядывая меня опять.
        – А что мне беспокоиться? – хохотнул я. – Добро она бы от нево сон потеряла, а так… вем, таких как Орсег по всему свету тьмущая тьма, Мировасор. Когда твоя жена сама Красота и Любовь, надо быть готовым к тому, что всем охота придёт отобрать её. В Аяе я уверен, а на притязания Орсега мне плевать, то его беда, не наша.
       Мировасор засмеялся:
       – Вот счастливый ты человек! И говоришь-то «наша», только счастливые супруги всегда говорят эдак: «мы» да «наше».
       – Ох, Мировасор, при вечном житии быть ещё и несчастным, это совсем уже невыносимо будет жить-то…
        Аяю я нашёл на женской половине дома, куда входил только днём, чтобы не вводить себя в искушение, а Аяю в смущение. Я старался держаться от неё подальше, чтобы мысли о ней снова не захватили меня, не свели с ума и не ввергли в новый грех. Конечно, теперь, когда Арик, оказывается, вполне счастливо устроился с красавицей Арит, я мог считать себя свободным от обязательств не приближаться к Аяе, но теперь я не мог быть тем, каким был прежде с нею, потому что и она относилась ко мне с полным доверием и даже любовью. Пусть и не с такой, какая желалась мне, но Аяя любила меня. И ближе чем я теперь у неё точно никого не было… А потому, если и взять Аяю женой по-настоящему, то с её полного благоволения, с меня хватит её страха и отвращения, который, она, к счастью теперь позабыла. И вот, проводив Мировасора на покой в своей половине, я отправился к Аяе. Приживалок она не держала, служанки и невольники жили в отдельном доме, так что даже если кто из чади и догадывался, что мы с Аяей вместе не спим, то убедиться в том, особенных возможностей ни у кого не было. После Авгалла и того, как я был легко предан и едва не убит той самой чадью, я навсегда научился всерьёз воспринимать всё, что они могут услышать или увидеть.
       За прошедшие годы Аяя, конечно, перестала быть похожей на неразумного ребёнка, но в душе сохраняла ту же чистоту, доверчивость и открытость. Вобрав в голову множество знаний, чем я озаботился, как лучший на свете воспитатель, ведь она мне спутница и собеседница на долгие времена, так что я озаботился тем, чтобы она была умна и широко образованна, а потому образованием мы продолжали заниматься по-прежнему рьяно.
        Когда я вошёл, она уже не плакала, повернула ко мне красное от высохших уже слёз лицо, и села на ложе, только милые пяточки и тонкие лодыжки мелькнули. Она опустила ножки на пол, я смотрел на маленькие розовые пальчики… Зачем смотреть стал?..
        – Мировасор спать пошёл? – спросила Аяя сипло, приглаживая примятые волосы.
        – Да.
       Я сел возле ложа на большой рогатый стул, он был похож на рога большой коровы или буйвола высокими подлокотниками, потому мне и хотелось звать его «рогатым».
        – Яй, ты… То, что Мировасор говорит об Арике…
       Но она не стала слушать, перебила меня:
        – Нет, Эр, ты защищаешь его. Меня в жёны взял, но как честный, не трогаешь, даже не намекаешь, а Огнь… – Она подняла на меня глаза, ну всё, наполняются слезами… Чёрт, теперь невозможно будет говорить с ней об Арике долгие месяцы…
       – Я защищаю, потому что знаю, он любит тебя. Тебя одну. Ты не должна думать, что он тебя предал, что полюбил другую, это не так…
        Бесполезно, теперь любое упоминание об Арике сопроводит поток слёз. Вот зарыдала, прячась в ладошки. Я обнял её, притянув к себе её голову, ставшую горячей от слёз, заболеет ещё. Сколько болела после того, как потеряла ребёнка… Надо придумать что-то, чтобы успокоить её, чтобы не рвала себе сердце.
        – Яй, я напишу Вералге, спрошу обо всём, она расскажет, как есть, лгать не станет…
      Она зарыдала только горше, потом отодвинулась от меня немного, и, взглянув в лицо, сказала, утирая слёзы с лица:
         – Эрик… ты муж мне, становись уже мужем, как положено, коли так… Коли Огнь так… Ты… К дурным женщинам ходишь за тем, что жена обязана давать. А я… виноватая перед тобой, ты заботишься обо мне, учишь столько лет, и ни разу не потянул на ложе… Орсег-от, не стыдясь, всё время обольщает, несмотря, что замужем я, бесстыдник… А ты… не по нраву я тебе?
       Боги, где скрывалась во мне эта сила, которой я остановил себя и не согласился немедля исполнить супружеский долг, который задолжал более чем за семь лет. Но я слишком хорошо помнил, как вскрикивала она, с мукой глядя на меня, с ненавистью и отвращением, когда я не владел собой. Триста лет прошло, а я помню, сколько боли было подмешано в то наслаждение… Нет, Аяя, твоего отчаяния мне не надо, увидел бы я хоть искру, хоть отблеск того огня, что пылало для Арика в твоей душе, я сбросил бы все свои оковы, но нет ни искры, всё только для него…
       А потому я только снова обнял её тихо и сказал, выдыхая на её макушку:
        – Нет, Яя, милее и любимей тебя для меня нет женщины в свете, и желание моё к тебе больше, чем вся земля. Но скрыто оно подо льдами. Ты не любишь меня, ты любишь его, я не стану насильно протискиваться в твоё сердце и пытаться вытеснить его.
       Она снова зарыдала:
        – Ты… Эрик… ты… прости меня. Ты… добрый… Ты лучше всех…
       Да уж… подумалось мне, я просто сама доброта.
        – Я не всегда был таким… – вздохнул я.
Глава 2. Ссора
        – Орсег! – улыбнулась Аяя, увидев меня. – Поздоров ли?
       Как ни тяжело мне было в этом краю далёком от моря, но я часто заглядывал сюда, появляясь из речных вод, ибо, где вода, там силы мои безграничны. Мировасор не переставал удивляться моей привязанности к Аяе, хотя она не поддавалась ни на какие соблазны и не попадалась ни в один капкан из тех, что я расставил ей, убеждённая, что пока не полюбит меня, не позволит даже поцеловать. Вот что делать с нею такой, новой девственницей? Она оставалась верна этому хитрому Эрбину, что, даже владея ею, отлично развлекался с продажными женщинами, завёл себе даже двух или трёх, чередуя в одном ему понятном порядке. Я, должно быть, просто завидовал ему. Он владел той, что во мне вызывала все желания возможные и невозможные, лучшие и самые низкие чувства, и притом владел легко, не умирая от ревности и не замечая будто даже моего чуть ли не постоянного присутствия. Даже говорил со мною, временами, без раздражения, лишь с высокомерной усмешечкой. Это мне голову туманила ревность и то и дело лезли мысли о том, как прикончить этого нахала.
       Потому я старался не встречаться с ним, брал Аяю с собой путешествовать по морским просторам. Как ни с кем я мог с нею говорить, и только ей одной показать чудеса подводных миров, и она бывала счастлива видеть всё это вновь и вновь, дивиться красотам и небывалым вещам, каких нет на суше, слушала, что я рассказываю ей, задавала вопросы, запоминала всё сходу, что было приятно, потому что с каждым следующим путешествием, она становилась всё более толковой собеседницей и спутницей, которая уже понимала, и где мы находимся и что видим перед глазами. Она вспомнила всё, что узнала о море в прошлом и изрядно пополнила свои знания за последние годы. И вот сегодня я застал её в доме у них одну.
        – Куда это муженёк-то укатил?
        – У него много дел, как и у всех мужчин, – сказала Аяя. – Это наша сестра – токмо дом, да што в дому.
        – Скучновато тебе?
        – Без Эрика-то? Известное дело. Токмо он от дому надолго не отходит, скоро вернётся.
        – Хорошо вы с ним живёте?
        – Ладно, – кивнула она с улыбкой.
        – А что ж детей-то нет, коли так ладно? Али стрелы его без наконечников? Вон у брата и второй ребёнок на подходе, а женился всего ничего…
       Но она не смутилась и сказала:
        – За егонные, Эриковы стрелы ты не переживай, думаю, и твоим показал бы сколь граней на их надоть класть. Не в ём дело вовсе. Бог не даёт, энто дело токмо в божеских руцех… Должно я пустоцвет, – невесело добавила она.
        С этим я не согласился, но спорить не стал, развивать этот разговор вовсе не хотелось, тем более что она даже побледнела, грустнея, а я вовсе не хотел её огорчать. Потому сегодня мы отправились в одно из самых красивых мест на земле, остров, омываемый тёплыми лазурными водами, где скалы отвесно обрывались в воду, а потому из людей никто ещё не жил здесь – лодкам было не пристать, а сами собой люди нигде не заводятся, не плесень. Сюда я ещё не приглашал Аяю.
         – А на берег подняться? – Аяя посмотрела на скалы.
         – Даже я не поднимусь, – сказал я.
       Она лишь непринужденно дёрнула плечиками:
         – Так я помогу тебе. Хочешь? Давай, там вон, гляди, вода с высоты льётся, стало быть, ручей, али река наверху.
        – Как же ты поможешь мне? – удивился я, взирая на высоту саженей в тридцать.
       – Да вот так! – засмеялась она, и несильно прихватив меня за запястья, взлетела из воды, откуда мы смотрели на берега, винтом вкручиваясь в воздух. От нас полетели брызги во се стороны. И поднявшись немного выше берегов, взглянула вниз, подбирая место, и легко приземлилась на траву, так же легко опуская и меня рядом с собой.
        У меня захватило дух от этого быстрого и короткого полёта, я совсем забыл, что она умеет летать, как Арий, а теперь я удивился этому совпадению, кроме них двоих никто из предвечных этого не умел. И сейчас, справляясь с волнением, я опустился на траву и сказал ей об этом.
         – Что странного? Арик посвятил меня когда-то… Должно от этого. Хотя я и не помню посвящения, – сказала она, отвернувшись, словно не хотела, чтобы я видел её лицо, когда она говорила об Арии.
         – Нет, Аяя, Мировасор посвятил меня, но ни мне не передались его умения, ни ему мои, – проговорил я, выравнивая дыхание, полёты вещь для меня непростая, как ни крути...
       Аяя лишь пожала плечами, не желая больше говорить об этом. И для чего я затеял этот разговор, зачем мне видеть, как она грустит и смущается при разговоре об Арии?
        – А Эрбин к Арию тебя вовсе не ревнует, вот как ко мне?
       Аяя удостоила быстрым взглядом, а потом посмотрела на густой лес, зеленевший вдали, гора поднималась из него, тоже сплошь заросшая деревьями.
         – Что же говорить о том? – сказала Аяя. – Арий нашёл любовь, Арит – не просто какая-нибудь женщина, говорят, Арит – предвечная, так что будет он счастлив теперь всю свою бесконечную жизнь.
         – «Говорят»?! – изумился я. – Ты сама и сделала её предвечной, когда спасла от смерти.
       Но упоминание об этом не вызвали в Аяе никакого отклика, должно быть она уже знала, кто такая Арит, но это ничего не меняло. Она лишь ответила холодно:
        – Про то я не помню, а значит, того для меня нет. Я и саму Арит не помню, какова она…
       Но эти слова не могли меня не радовать, не помнит ничего, и славно, ведь и моих проступков не помнит. Но об Арит я всё же решил ей напомнить, мне хотелось понять, если она сбежала с Арием от Кратона когда-то, когда ей он стал безразличен? А потому я сказал:
        – Арит красавица, как красноволосые жрицы Солнца, – сказал я, наблюдая за Аяей.
       Но она лишь вглядывалась в дальнюю гору, взбираться вздумает?..

        – Арик!..
        Я обернулся на этот возглас, не может быть! Этот голос я не слышал семь с лишним лет.
        – Эр, ты?! – я радостно поспешил навстречу моему брату через роскошные заросли цветущих кустов. Их чудесный сладко-горький аромат способен закружить и менее легковесную голову. Я приказал убрать все шипковые розы из этого сада, и даже Вералгу попросил о том же, я не в силах выносить их аромата, он сводил меня с ума, заставляя чувствовать себя безумцем, отыскивающим Аяю за каждым их кустом...
       В этот момент я позабыл, что узнал совсем недавно, что Аяя жена Эрика и женаты они почти со дня падения башни в Вавилоне. Словно с тем разрушением порушилось всё и в моей жизни. Арит рассказала мне о том и даже дополнила:
      – Они очень счастливо и достаточно живут, он буквально в золоте купает её, оно к нему рекой плывёт, он там лекарь знаменитый и уметы у них по всему Двуречью, – смакуя каждое слово, говорила Арит. – Вот они поженились и давно, а ты так и не хочешь сделать меня своей женой. Хорошо ли?
        – Ты жена Дамэ, Арит, – ответил я тогда, превозмогая желание немедля оторвать её голову, но вначале отрезать язык…
       Но сейчас я о том забыл, потому что не мог вмещать в мою душу одновременно и радость оттого, что я вижу брата после стольких лет, и эти веси, что донесла Арит. Потому я кинулся навстречу брату, и мы обнялись. От него свежо пахло воздухом, пропитавшим его одежды налету от Вавилона и жаркой глинистой почвой, непохожей на здешнюю чёрную землю и пески Кеми, ибо его перенесла Вералга мгновенно одним ей известным удивительным способом. Способом неподвластным мне теперь вне Кеми.
        – Эрик… – выдохнул я.
       Мы посмотрели друг на друга, у него ярко сияли синие глаза, и весь он был сейчас будто моложе, чем был всегда, какой-то светлый, кудрявый, румяный, ресницы пушатся в солнечных лучах.
        – Исхудал ты, Ар, опять, – сказал Эрик, и даже коснулся моего лица ладонью.
        – Богу Смерти, как известно, не положено быть цветущим, как сад в пролетье, – усмехнулся я. – Вроде тебя.
        – А што нам, мы не Боги, обыкновенные простецы, – засмеялся Эрик, потрясая меня за плечи. – Как же я рад видеть тебя, чертяка-Ар! Соскучился, ох!
        Мы обнялись сердечно ещё раз, похлопали друг друга по спинам и пошли по аллее, вдоль пахучих белых кустов.
        – Что у вас тут? Как Кратон? Я слышал, вполне счастлив с Уверсут.
        – Да она отличная оказалась царица, прекрасная и приносящая ему приплод каждый год-полтора, – сказал я. – И сам Кратон, упрочил свою державу, в том числе и благодаря мне.
        – Это как же?
        – Сами Боги помогают ему. И сам он теперь Бог. А почив, взойдёт на Небеса. Придётся местечко обеспечить, – усмехнулся я.
        – Ты… оборачиваешься в Богов? – изумился Эрик, даже останавливаясь. – Для чего тебе так уж поддерживать Кратона? Благоволишь ему днесь?
        – Благоволю… Трудно быть Богом, Эр, тебе ли не знать? Пусть и он узнает, – сказал я.
        Искорки заблестели в глазах Эрика, он засмеялся.
        – Вон, каков ты ныне.
        Вдруг неожиданно из кустов на нас выскочила Арит, мы не дошли до ближнего пруда всего несколько саженей. А там у меня были лебеди белые и чёрные, прилетали аисты и даже большие розовые птицы, названия которых я всегда забывал.
       – О, Эрбин! – воскликнула она, будто удивляясь, но я уверен, она нарочно вышла на нас. Хотела показаться Эрику на тот случай, если он не знает ещё…
        – Арит! Как хороша! – засмеялся Эрик, разводя руками. – Поздравляю! Дамэ скоро станет счастливым отцом? И когда ждёте?
        – К осени, как урожаи соберут, – деланно смутилась Арит. – Только…
       Хотелось бы мне посмотреть, как она скажет моему брату, что не живёт со своим мужем, а прижила уже второго ребёнка от меня, как станет врать, увиливать и украшать навозную кучу, чем на деле было то, в чём я барахтался с ней. Но это было бы невыносимо, я не мог и не хотел позволить этого. А потому сказал сам:
         – Это мой ребёнок, Эр.
        Эрик коротко взглянул на меня, и по этому его взгляду я понял, что он знал обо всём, но не хотел верить, он для того и прилетел, чтобы убедиться, заставил Вералгу рискнуть и помочь. Эрик подошёл на пару шагов ближе к Арит, протянул руки и тут же опустил их.
        – Ворованное семя даёт кривые всходы, – негромко произнёс он.
       Я расслышал, но Арит переспросила, не переставая улыбаться с фальшивым смущением.
        – Сын будет, – ответил Эрик.
        – Второй уж, – сказала Арит, накрывая живот ладонями.
        – Что ж… совет да любовь, что сказать ещё, – сказал Эрик. – А что же Дамэ? Отпустил тебя?
        Арит отмахнулась:
        – Дамэ… – фыркнула она высокомерно, пожав плечами. – Он под носом ничего не видит. Али делает видимость такую. Но, знаешь, от славного мужа жёны не уходят.
        – Разные жёны-от бывают, – сказал Эрик. – Моя вот, прежняя, ограбила меня и едва не убила. Так што ж я, дурной, по-твоему, муж? Не достойный?
        Я не знал того, что он сказал, я знал совсем другое о нём и... Мне даже имя ЕЁ больно произнести про себя. За меня это сделала Арит:
        – Это Аяя так поступила с тобой? – воскликнула она, как заказная артистка, вскидывая брови. – Неужто ангельская Аяя способна на такое, в жизни не поверю! Это кто-то оболгал её! Али она доверилась кому-то недоброму и… – выгибая пальцы, рассуждала Арит, взмахивая локтями, как куриными крыльями, и с головой выдавая себя в своей лжи и притворстве.
         – Аяя? – покачал головой Эрик. – Вовсе нет. Я о Зигалит.
        Он посмотрел на меня. Арит не поняла наших взглядов, и, чувствуя, что начала путаться, решила больше не присутствовать, отправилась к дому, вихляясь между кустов. Эрик долго смотрел ей вслед.
        – Ну што… она недурна, я ещё когда заметил. Ноги толстоваты на мой вкус. Но… небось, в любви горяча?
       Я поморщился.
        – Замолчи…
       Эрик посмотрел на меня и спросил, удивляясь:
        – Она противна тебе? На что ты тогда женился?
        – Я на ней не женился! – воскликнул я. – Сунул раз, она и понесла и… Тьфу! Не хочу я говорить ничего!
        – Не хочешь… прекрасно… – сквозь зубы проговорил Эрик. – Ни письма, ни вести, пропал, сказав, Аяе, что беременна от Кратона, и подженился на той, что… Ты знал, что она подвела Аяю под кинжал Гора?
       Будто мне было мало того, что Арит, поддельная позолота, и так мне противна до глубины души? Рассчитывал унизить и оттолкнуть её от себя, чтобы поняла моё отношение, тем, что я сделал тогда, поимев, как хряк свинью, но ей и зловонное дерьмо не грязь, а теперь…
        – Врёшь?..
        – Ну да, только и думал, как бы гаже обмануть тебя, – с издёвкой произнёс Эрик. – Мировасор рассказал мне о том, всё на их глазах было. Арит знала, что Гор и Кратон отёц и сын, и нарочно не сказала этого Аяе, когда они встретили Кратона на Крите. Так что Арит не такая простая женщина, дорогой мой брат, и то, что она оприходовало тебя, тебе же боком выходит.
        Я сел на камни, что обрамляли берег пруда, большие выровненные валуны.
        – Мне боком… Да плевать на меня и на все возможные бока, что развернулись и ещё развернуться ко мне! – рассердился я.
       Я злился на себя из-за Арит, но я устал уже от этого и теперь решил повернуть свою злость на Эрика. Вот и воскликнул в гневе:
       – А как то, что ты женился на Аяе уже семь лет тому? Ты женился на Аяе! Ты… – мне казалось, моя голова сейчас разорвётся, я только теперь вспомнил, что я знаю это и что я ненавижу его и…
        – О да, конечно! Так я и думал, что ты ввернёшь. Но ты хоть выслушай!
        – Выслушать?! Выслушать тебя?! Что ты хочешь рассказать мне? – я поднялся и камень поднял за собой. Сейчас я обрушу его на голову предателя… – Что, едва она потеряла моего сына, как ты…
        – «Моего сына»... – кривляясь, проговорил Эрик. – Всё о себе!
        – Да ты… – я задохнулся, украл у меня Аяю снова и как подло, когда она наивна и чиста, как дитя, когда меня не было рядом, когда я так доверился ему, когда…
        – Что я?! – вызывающе воскликнул Эрик, багровея. – Ну что?! Да, я женился на Аяе, потому что жить под одной крышей и не стать супругами для всего города нельзя! Ты-то так на ней и не женился! Ты спать только с ней мог и… О себе только и думал всегда! Подлая себялюбивая тварь! Поганая похотливая сволочь!
        – Я… – я задохнулся. – Ты же знаешь… Ты знаешь…
        – Что я знаю, трусливый яйцетряс! – скривился Эрик. –  Что ты свою протухшую на трупах Повелительницу боялся?! Что Она сделает тебе? Убить ни Аяю, ни тебя Она не может! Вералга и та решилась помочь мне. А она рискует куда большим! Чего же ты боялся? Что она ноги опять переломает тебе? Так я на то рядом при тебе, чтобы вылечить!.. Нет! Ты предпочёл величие Бога Анпу скромному домику в  Вавилонском умете. Конечно, здесь поклонение, здесь ты ешь и спишь на злате, а что там? Морока и более ничего: Аяя, которую ещё надо было учить всему, что она забыла из-за твоей теперешней жены, как ни называй, суть одна… что оказалась беззащитной и раскрытой любой подлости, что…
        – Что!? Что ты сумел заползти в её постель?!
        – Тьфу! – побледнел Эрик. – Ты всё о том же! Только и думаешь о том! Полезней было бы тебе самому в своей постели разобраться и пореже выпускать жеребца по чужим лужкам скакать, не имел бы ублюдков теперь в чужом гнезде, и со стыда бы не сгорал перед братом и остальными!
       – Ты! Ты обвиняешь меня! Ты взял Аяю! Во второй раз! Я верил тебе, а ты… Ты предал меня! Может, ты и сына моего загубил и меня под гнев Повелительницы подставил, чтобы…
       Громадный валун пролетел чуть-чуть мимо Эриковой головы. И тут же я получил удар в лицо, от которого свалился навзничь, но поднялся, чувствуя, однако, лёгкое головокружение.
        – Ах ты… – прорычал я, вытирая кровь с губ. – Подлая ты душонка! Обещал жениться на Аяе и женился! С-сволочь! И прилетел поглумиться надо мной, чтобы Аяе доложить красочно и смачно, что я с чужой женой сожительствую постыдно! Так, котяра хитрый?! А ты?! Ты? Ты сам…
         – Я?! Да я женился на Аяе, чтобы продолжать её защищать! Но пусть тут же прикончит меня Бог, как чёртов зиккурат, если я коснулся её хоть раз, поцеловал ниже лба…
         – Лжёшь ещё! Проклятый вероломный мерзавец! Как смеешь ты врать мне?! Взять моё и лгать?! – я почти не видел его от ярости и застилающей боли в голове, всё же приложил он меня изрядно. Я взлетел, чтобы ударить его камнем, и сейчас вдруг понял, что теперь я могу убить его и не умереть сам. И я…
       Вдруг что-то оттолкнуло меня, мой валун с плеском, разогнавшим всех птиц, упал в пруд, а я сам завалился в заросли тростника, сбитый как голубь из рогатки. Голос Вералги окатил меня:
        – Не сметь! Так и думала, что вы не договоритесь!..
       Я поднялся, позорно так увалился, весь зад теперь мокрый… А Вералга, сверкая тёмно-серыми очами, произнесла, предупреждая наши возражения:
        – Всё, молчать! Эрик, немедля домой отнесу тебя. А ты остынь, Арик, распоясался, Бог Анпу… – она презрительно дёрнула губами.
        Они пропали в следующее мгновение, чтобы Вералге появиться немного позже снова в моём доме. Она вошла в мои покои, где я возлёг с примочкой на лбу. Оглядев меня, Вералга, кивнула, как мне показалось с удовлетворением.
        – Отменно получил, поделом, капризный дурень! – она села у стола с яствами, но не коснулась и крошки на нём. – Эрик все эти годы в каждом письме умолял меня, отнести к тебе. И просил не говорить о браке с Аяей, хотел объясниться сам. Он…
        – Да он всегда хотел её! – воскликнул я, приподнявшись. – Ещё на Байкале он выкрал её у меня, изнасиловал и держал несколько месяцев! А теперь воспользовался, что она позабыла про то и…
        – Я этого не знала, Арий… – проговорила Вералга и помолчала несколько мгновений, размышляя. – Но он уверяет, что она жена ему только для чужих глаз, что он ни разу… Ведь и детей у них нет.
        – Это ничего не значит, будто ты не знаешь. Я прожил с ней четверть века, и у нас не было детей, – уверенно возразил я.
        – То было до перехода за Завесу. Очевидно, что многое изменилось.
        – Многое, да! Мой брат, вероломный подлец, отнял у меня… – у меня пресёкся голос, потому что я не мог больше говорить о них. Я не могу думать о них, я не могу ничего поделать с тем, что Эрик теперь муж Аяи.
        – Ты ошибаешься. Он даже Аяе не говорил о тебе и Арит, не хотел ранить её, не хотел погубить её любви к тебе и…
        – Не надо, Вералга. Я не могу вырваться отсюда и он, зная это, забрал её. Спроси его сама, что он чувствует к ней. Спроси и пусть ответит от сердца. И тогда ты будешь судить: я дурак и пустой ревнивец, а он верный брат или я ограблен и обманут родным братом. А то, что ты считаешь, он не говорил… говорил-не говорил, он взял её ещё тогда… ещё тогда… сразу…
        Я сел, со злостью срывая бесполезную примочку, спустил ноги на пол. Голова болела невыносимо, и излечить меня было некому…
        – Ты не знаешь всего, Вералга… Аяя… Аяя – моя жизнь, вся моя душа, а по-Эрикову выходит, я променял её на величие Анпу.
        – Ты променял её на величие Смерти, – холодно кивнула Вералга, поднимаясь. Ещё немного и она уйдет.
        – Нет! – я сжал голову руками. – Помоги мне, Вералга…
       Она остановилась, обернувшись.
        – Чем я могу тебе помочь?
        – Помоги мне вырваться из Кеми!
       Вералга смотрела на меня, не понимая, но хотя бы не удалялась к дверям.
        – Отнеси в Вавилон, как относишь Эрика!
        – Да ты в своём уме-то, Арий?! – она побелела, отступая.
       И подняв руку, предупредила мои следующие слова:
        – Замолчи и не проси меня больше о том! Я для него рискнула, но Смерть не глядит за ним, скорее он приглядывает за Смертью. Но ты…  Себя мне не жаль, ты знаешь, я живу столько лет, что некоторые звёзды умерли на небе за это время. Но Викола и мою дочь я убить не хочу прежде времени, её жизнь и так не будет длинна…
        – Вералга…
        – Не надо, Арий, не заставляй меня, мне больно отказывать тебе, – не глядя мне в глаза, сказала Вералга.
        – Ну хотя бы, хотя бы поговори с Эриком, спроси, прав я или лгу о прошлом! А там решишь…
        Она подошла к дверям и уже взялась за ручки.
        – Когда я посвящала вас, провозглашая волю Небес относительно вас, и пророча появление Аяи почти за тысячу лет до её пришествия в этот мир, я и подумать не могла, что мне придётся наблюдать вашу ссору из-за женщины. Что дурацкая петушиная ссора… что это сможет меня тронуть, что вы и меня втянете в эту возню… что…
       Она не стала договаривать, я поспешил к дверям, намереваясь остановить её, упросить всё же, но Вералга не вышла, как положено за дверь, она унеслась отсюда. Куда? В свой дворец Исиды?
        Выйдя за двери, я увидел Дамэ. Он стоял в дальнем конце коридора и смотрел на меня. Слышал весь наш разговор, похоже, и, возможно, разговор с Эриком перед тем. Он всё слышит, если желает прислушаться. Я не знаю, почему я так считаю, но я чувствую, что это именно так. Он ни слова не сказал мне об Арит, от слабости или потому что был рад избавиться от постылой жены? Не пора ли объясниться? Я посмотрел на Дамэ. Он понял мой взгляд и двинулся ко мне, а я вошёл в покои, оставив двери раскрытыми, ожидая, что он войдёт вслед.
       Но получилось иначе, едва вошёл Дамэ, появилась и Арит, словно ей кто-то докладывал обо всём, что происходило в доме.
        – Што это вы тут? Ссору затеваете? – промурлыкала она с удовольствием, но при этом, пытаясь сделать строгий вид, вроде она строгая мамочка и не хочет позволить своим мальчикам вздорить.
       Это двойное притворство так взбесило меня, что я прошипел:
        – Арит, выйди!
        – Ты што это, пресветлый Анпу? – удивлённо набычилась Арит.
        – Выйди вон! – повторил я. – И впредь не смей входить без позволения!
        – Неужто развенчанный демон тебе дороже меня? этот… евнух!
        – Ма-алчать! Вон! И из дома вон, сей же день! – взорвался я.
       Я себе хотел крикнуть то же, но некуда мне было себя выгнать из тюрьмы, что сковала меня как никогда прежде.
        – Ты… как ты… ты – меня?!.. Ты… ты пожалеешь ещё, Арий! – протявкала Арит и, покачиваясь, преувеличенно показывая тягость, в которой находилась из-за меня, вытекла за двери.
       Дамэ посмотрел на меня:
        – Ты… Анпу, ты и в самом деле можешь пожалеть, что обидел её. Она – гиена, ранит исподтишка.
       Я посмотрел на него.
       – Ты говоришь это, потому что она оставила тебя?
       Он слегка улыбнулся, только глазами. И сказал:
        – Когда мы достали её из петли, я умолял Аяю спасти её, Арит была мертва, мертвее камня на этом полу, но Аяя спасла её. Вернула к жизни, и мне кажется теперь, что к нам вернулась уже не Арит. Или я до той поры не разглядел её.
       Я сел и продолжал смотреть на него, всё ещё стоящего далеко от меня, рядом с дверью, потому что ему я садиться не предлагал.
       – Как же ты не разглядел, такой проглядливый?
       Дамэ пожал плечами и сказал:
        – Должно быть, слишком вглядывался в другую сторону.
        – В другую… – повторил я и повёл рукой, приглашая его сесть.
       Дамэ сел, с достоинством держа спину, и смотрел на меня, идеально скроенный нечеловек.
        – Дамэ, я хочу просить тебя о службе.
        Его глаза радостно блеснули, воображаю, как он измаялся в безделье.
        – Но прежде…. – я встал и подошёл к нему, он двинулся было тоже встать, но я остановил его, тронув за плечо. – Прежде я прошу тебя, меня простить за Арит. Я не должен был касаться твоей жены. Я… очень виноват. Сейчас говорю не потому, что ты мне стал нужен, и не потому, что отобрал у тебя эту женщину, но потому что я считаю, что это бесчестно. Я обесчестил и себя и тебя.
        Дамэ побледнел и всё же поднялся. Мы почти одного роста, и его яркие чёрные глаза как раз напротив моих так близко, как не были ещё. И нет тьмы в этих глазах…
        – Арий…
        – Не говори ничего. Мне стыдно, мне стыдно с первого дня и далее будет чуть менее, потому что я сказал всё это тебе. Так не поступают с друзьями, а я прошу тебя быть мне другом. Не слугой, не рабом, но другом.
        – Почему? – удивился Дамэ.
        – Потому что ты, в отличие от меня, человек честный.
        – Я вообще не человек.
       Я пожал плечами:
        – Я вижу перед собой человека. И одного из самых лучших, что встречал. И я хочу просить тебя, поехать к Аяе. И быть с ней рядом. И писать мне о ней. Я никого больше не могу просить. Направляй свои письма Вералге, не мне, иначе они не дойдут, рассыплются в пепел на границе Кеми... Ты… сможешь это?..


  … – Не знаю, может и красавица кому, мне черемные-краснорожие никогда не нравились, – сказала Аяя. – Ну, пойдём-ка на ту гору?
      – Косы-то отожми, потоком вода течёт, – усмехнулся я.
      – А тебе всё бы глазеть.
      – Ты ревнуешь Ария?
       – Ревную, а что ж, – она пожала плечами, не глядя на меня. – Токмо не твоё энто дело, Орсегушка!
        Я засмеялся, вот имечко-то придумала мне, ерундовина, а как приятно...
Глава 3. Бегство
       Вералга едва ли не за шиворот приволокла меня в Вавилон, швырнула на заднем дворе, где никто не мог нас увидеть.
        – Ты для этого хотел увидеться с братом? Чтобы эту дурную драку устроить?
        – Да нет же! – задохнулся я, поднимаясь на ноги. Что же это такое, никто не хочет ни слышать меня, ни понимать!
        – А что? Для чего? Ты ведь знал, что у него не остыло ретивое, для чего стал говорить об Аяе этой вашей?
        – Да потому и стал… Я хотел, чтобы он от меня знал, что… что я честен с ним, что не лгу, что я… что я всё, как он просил меня сделал, и делаю, и Аяя в безопасности, что… – я махнул рукой без надежды быть услышанным.
       Вералга посмотрела на меня испытующе и произнесла:
        – Вообще-то мне вельми безразлична ваша ссора из-за такого глупого повода. Вольно по юности ещё… но теперь…
        – Да нет повода, Вералга! – вскричал я с досадой. – И быть не могло, для чего мне… Я давно выкрал бы её и не торчал бы в этом треклятом Вавилоне… ненавижу, душный тесный город…
        Наша бабка, которая всегда была нам бабкой, не являясь ею на самом деле, покачала головой довольно холодно:
        – Напрасно вы вывели её из-за Завесы.
        – Нет, Вералга! – закричал я, не понимая, как она может так говорить. – Нет и нет!
        Она лишь усмехнулась, как снежная гора, сверкая холодными очами:
        – А говоришь, нет повода. То-то, что есть… Прощай, оставь Ария его судьбе, не береди боле его душу, не толкай к Тьме. А лучше… и Аяю оставь, на что она тебе?
        – Как на что?! Я защищаю её. По его же просьбе.
       Вералга покачала головой:
        – Ну да… я так и подумала.
        Я не успел ничего ответить на издёвку в её голосе, как она пропала, перенеслась назад в Кеми.
        Я отправился в дом, но во дворе меня перехватил управляющий нашего умета с разговором о том, что пора нам повысить цены, потому что по всему Вавилону их повысили, а мы…
        – …а мы будто хуже всех содержатели. Дешёвое люди не ценят, – говорил он, пытаясь на ходу заставить меня думать.
       Я посмотрел на него сверху вниз, потому что так я смотрел на всех и не только и не столько благодаря росту, а потому что я привык так, и сказал:
        – Давай свои расчёты, я взгляну.
        Он обрадовался и, торопливо свернув все свои записки, протянул мне. Войдя в дом, я прошёл на Аяину половину, но её не было здесь. Куда запропала… Не иначе, как Орсег опять явился, подумал я. И сел к столу, разложив перед собой расчёты нашего управляющего. Вообще-то хорошо бы Аяе посмотреть, я не очень люблю всю эту цифирь, а она разбирается сходу. Да и вникать теперь, после встречи с Ариком, вышедшей такой неудачной, не было у меня никаких умственных сил. Так что я вышел, оставив все свитки на Аяином столе, и позвал челядин, чтобы приготовили мне лохань для купания, драки и путешествия через столько вёрст, даже мгновенные, утомляют, да и пылят тоже.
        Пока я плескался, вернулась и Аяя. Мне хотелось сказать Орсегу пару слов на прощание. А потому я вышел во двор, где и застал его.
        – Приветствую, Морской царь.
       Он не ожидал увидеть меня, как всегда полуголый, но все же в длинной рубашке, обычной для их жарких стран, хотя и без штанов, подпоясанной парой кинжалов, он мотнул чёрными волосами, которые русалки ему локон к локону, должно быть, чешут и завивают дни и ночи. Обернулся, усмехаясь не слишком радостно:
        – Привет и тебе, Эрбин Байкальский.
        – Как моря и окияны? – спросил я, усмехаясь тоже.
        – Прекрасно, – ответила Аяя.
        – Может, отведаешь трапезы с нами, Орсег? – сказал я.
        На черта он, конечно, нам сдался, но почему бы и не понаблюдать за ним и Аяей, убедиться, что я прав, что позволяю ему бывать здесь. Что думал Орсег, не знаю, но он остался вечерять. Мы сели в трапезной зале за стол, день за окнами уже догорал, и здесь становилось темновато, внесли светильники, я и Аяя любили много света, по всему дому всегда горело много ламп. На столе поблёскивали золотом кубки, кувшины, на блюдах золотился виноград, горели изнутри густым сладким соком сливы, будто подмигивали, выглядывая друг из-за друга весёлые апельсины, ленивый сыр дремал, покрываясь испариной, а вино, казалось, немного высокомерно взирало сквозь стекло. Были убраны и мясо, и лепёшки, мы уже не ели, Орсег ещё пригублял вино, наши с Аяей кубки стояли почти нетронутыми. Разговор вышел оживлённым, вначале я много болтал, пытаясь отвлечь себя этим от мыслей об Арике, от злости на него, от досады, что вместо разумных речей, вместо совместного решения как нам троим жить дальше, успокоения для меня и для него, получилась дурацкая перебранка и драка, и он ничего не понял и затаил сердце на меня, едва не убил. Поэтому я рассуждал об умете, о том, что в сад привезли новые деревья и посадят завтра и скоро у нас тут будет целая апельсиновая роща.
        – Да, Аяй, там я тебе расчётов навалил целый стол, посмотри.
        Аяя кивнула привычно.
        – А вы где побывали сей день? – спросил я, чувствуя, что все эти житейские мелочи не могут быть интересны Орсегу.
       Аяя, улыбнувшись, стала рассказывать про какой-то остров, на котором они зачем-то полезли в гору, но Орсег упал и поранил колени.
        – Сильно расшибся? – злорадствуя про себя, спросил я. Я мог бы исцелить его в одно мгновение, но разве я стану это делать? Попросил бы, я бы снизошёл, а так – пусть ходит со своими ободранными коленями.
        – Не особенно, – ответил Орсег, чувствуя мои мысли вполне отчётливо.
        – Понравился остров? – спросил я.
        – Нет, – сразу ответила Аяя, – глупая скала посреди океана. Лесу наросло, едва пройти, птицы там в изобилии, какие-то ползучие твари, сама земля как живой ковёр… Ни людей, зверей-то почти нет.
        – Если живые твари есть, тебе, наверное, там не было бы скучно.
        – Да мне нигде не скучно, – Аяя пожала плечами. – В мире столько чудес, даже в самом бессмысленном месте, что скука для меня что-то неизвестное.
        – Молодая ещё! – захохотал Орсег и я невольно засмеялся.
       Аяя покачала головой, сокрушаясь:
       – Ну конечно, расшиперились, наконец, нашли над кем похихикать вместе.
       На это мы захохотали ещё громче и радостнее. А Аяя поднялась выйти.
        – Куда же ты? – спросил я. – Обиделась-нето?
        – Ещё чего, и не думала, но… засиделись, пора и честь знать, время позднее, я спать иду.
       Мы с Орсегом переглянулись, спать намерилась, стало быть, надо расходиться…
       Но Аяя не успела даже к двери подойти, как в окно влетел камень, за ним горящий факел, шум с улицы, нет, со двора, какие-то крики, кто-то завизжал, залаяли собаки, что-то загорелось во дворе, отбрасывая золотой свет внутрь дома. Я схватил и выбросил горящий факел обратно в окно. Мы кинулись к окнам. По двору уже забегали напуганные челядины, невольники и слуги, и наши постояльцы, все кричали, стали раздаваться визги, детский плач, люди бестолково толкались, а между ними, сновали быстрые и ловкие тёмные фигуры, толкали и совали кулаками в лица, по шее, дубинами по плечам и головам, отбирали узлы, что те тащили, а из самого умета тащили уже и сундуки, и узлы. К дому подошли несколько человек, я не сразу понял, почему Аяя отшатнулась, увидев их, с возгласом: «Боги…», но в следующее мгновение всё стало ясно: один из разбойников, более кряжистый и приземистый, чем остальные, сбросил с головы странный капюшон и… оказался Зигалит. Выйдя вперёд, она прокричала:
        – Эрбин! Выходи, и выноси всё злато, иначе побьём и пожжём вас дотла!
        – Как ты посмела явиться сюда?! – крикнул я.
        В ответ я тут же получил несколько стрел и кинжал, вонзившийся в раму. Я обернулся на Аяю, она в страхе отошла от окон, посмотрела сейчас на меня.
       – Не подходи к окнам, Аяя, что бы ни случилось, слышишь… – тихо проговорил я, думая о том, что кого-нибудь из нас ранят, а она подскочит, сама под стрелы подставится.
        Но Зигалит уже кричала снизу:
        – Девку твою я моим молодцам обещала, не жди, что они уйдут, не получив её! Зря покрывало редко надевала, как советовал Арий, глупая-глупая байкалка! Меньше глазели б на тебя, меньше желающих было сию ночь со мной пойти! – она захохотала громко и нагло.
       Я посмотрел на Орсега, и быстро заговорил:
        – Там, на той стороне дома есть проход через кладовые на задний двор и через чёрный выход на…
        Но Орсег решительно мотнул волосами:
        – Нет, твоя жена, тебе и выводить отсюда. Бегите, я отвлеку их.
        – Ты погибнешь, ты плохо знаешь город.
        – Ну, уж как-нибудь получше тебя, – высокомерно усмехнулся он. – К тому же едва я достигну любого ручья, тут и исчезну. Бегите, не трать время, ещё немного и из дома будет не выйти.
       Он повернулся снова к окнам. А потом взглянул на Аяю и добавил:
        – Бегите, Эрбин! Аяя… я вас найду. За меня не беспокойтесь. Не пропаду, обычным людям меня не взять. Бегите, хватит смотреть на меня, терять время…
       Я и не стал терять, дёрнул Аяю к себе, и потянул вниз, через подвал был выход на соседнюю улицу, это было удобно, так приносили дрова, в доме топили редко, может быть, раз двадцать за все годы, что мы жили здесь, и здесь же, за редко используемыми дровами, я хранил золото. Я сложил несколько кошелей в мех, начинать на новом месте, совсем без злата мне не хотелось. Наверху что-то затрещало, падая, Аяя посмотрела наверх.
        – Что это?.. как думаешь? – тихо проговорила она, бледнея.
        – Не волнуйся, Яй, Орсег не пострадает,– сказал я, с досадой замечая, что она, похоже, переживает за него.
        – Оголтелые разбойники…
        – Но и он не беспомощное дитя. Он может постоять за себя. И без тебя ему это сделать будет гораздо легче, – нетерпеливо сказал я.
        – Точно?
        – Идём, Яй… – поторопил я.
        Она посмотрела на меня, протянула руку, и мы побежали рядом через подвал, вот и выход. Я осторожно открыл низкую дверцу на улицу, опасаясь, что Зигалит, которая, конечно, знала об этом втором ходе, могла послать кого-то нас остановить. Но, то ли она позабыла свой прежний дом, то ли не подумала, что мы решим бежать так сразу, а будем сопротивляться, но здесь нас никто не ждал. Впрочем, там, наверху за всех сопротивлялся Орсег.
     …Конечно, сопротивлялся, и довольно успешно, потому что я давно не дрался. В последний раз это было несколько лет назад с Арием, но то совсем иное, драться с предвечным – совсем не то, что с обычными людьми. Я, как и многие предвечные был способен передвигать предметы на расстоянии, швырять их, используя как орудия. Так что, я развернулся в их дворе, без хозяев это было проще, я разбросал, всё, что смог сорвать с места и кинуть, целясь в разбойников, к сожалению, задел, конечно, и нескольких ни в чём не повинных постояльцев, но всерьёз из них, бедолаг, никто не пострадал, а вот сумятицу и ужас в ряды нападавших внести я сумел, что и было мне нужно, чтобы скрыться отсюда.
        Аяя была в безопасности и мне теперь не за что было биться здесь, поэтому я, уже не оглядываясь, бросился через двор в сад. Ручей протекал за садом, задняя граница сада и была берегом этого неглубокого ручья, вполне достаточного для того, чтобы спасти меня. Так что я побежал туда. Несколько десятков шагов, всего несколько мгновений, но всё же один камень из пращи догнал меня, и ударил в плечо, что-то хрустнуло там и… лопатка, похоже, сломалась… Но это уже не помешало мне добежать до берега вожделенного ручья и броситься в воду. Всё, в своей стихии я стал недосягаем и неуязвим для людишек. Однако теперь мне нужна была помощь в излечении. Эрбин вмиг избавил бы от боли и теперь, думаю, не куражился бы, как допрежь за трапезой. Но Эрбин теперь далеко, надеюсь, их с Аяей не достали лиходеи…
       Сам я решил за помощью обратиться к Мировасору, или просто мне хотелось увидеть его, тем более, он вернулся на родину. Поэтому я, не думая больше о Вавилоне и о том, что там осталось и кто, вышел на берег в Сидоне, надеясь на встречу со старым другом. Я нашёл его быстро, позвал с берега, он и пришёл, помог мне.
        – Сильный удар, – сказал Мировасор и поморщился, оглядывая мою спину. – Похоже, тут и из костей сломано что-то… не разбирался никогда в лекарском деле.
        Пришлось послать за лекарем, а пока мы ожидали его, я рассказывал, что привело меня в Сидон в таком состоянии.
        – Так Эрбин и Аяя… ты думаешь, покинули Вавилон? – спросил Мировасор и протянул мне кубок с неразбавленным вином, надеялся немного умерить этим боль.
        – Надеюсь, теперь, да, – сказал я. – Вообрази, это прежняя жена навела на Эрбина целую разбойничью шайку, и даже сама не погнушалась явиться с ними.
        – Злато кончилось, должно, вот и пришла пополнить. Подлые люди, как зараза или плесень, не уничтожишь, только растут и всё заражают вокруг. Напрасно Эрбин спас её из-под обломков башни вавилонской, жизнь этой женщины ещё тогда должна была окончиться, а он её сохранил на что-то… Вот, едва не на погибель себе. Не всех надо спасать…
        – Ежли Бог сподобил спасти, стало быть, то в Его замыслах было, Божьих, не нам рассуждать, – сказал я, уверенный в своих словах.
        – Это ты из-за Аяи так говоришь, из-за того, что мы её вывели из-за Завесы?
        – Мы? – усмехнулся я, качая головой. – Смерть и Сатана устроили ловушку для неё и для нас. Потому что она – Богиня, сильнее сильных… И позволить или не позволить ей выйти из-за Завесы, было, в действительности, не в Их силах, но Они воспользовались обстоятельствами, чтобы заключить выгодную Им сделку.
        – Ты считаешь… – удивился Мировасор, вглядываясь в меня.
        – Я коснулся её тела более чем через сутки после смерти, оно не было мертво и не разлагалось, иначе Эрбин не смог бы вернуть её, и Бог бы не смог, это невозможно. Но её тело, повреждённое, оно не было мертво, оно даже кровоточило, вспомни… Её захватили на тот свет не в её время и не в её очередь, устроили западню для всех нас. И ты, Мир, попался в неё первым. Да все мы… Впрочем, поплатились более всего, всё же Арий и Аяя. Возможно, так и задумывалось изначально.
        Мировасор долго молчал, уже лекарь закончил с моим плечом, создав со своим помощником специальную неподвижную повязку на моё плечо, чтобы трещина срасталась и я не испытывал боли при каждом движении рукой. Ушли лекари, а Мир всё сидел с глубокомысленным видом.
        – Ты думаешь, Они были заодно? Смерть и Сатана? Но… для чего? Лишить Богиню Красоты и Любви силы? Это удалось им, но всё же лишь отчасти и всё равно на время, поэтому… Для чего? Чтобы взять Ария? Но кто мог знать, что Арий отдастся Смерти за Аяю?
        – Не думаю, что они не предполагали этого, – сказал я, взглянув на него, и поморщился от боли в повреждённом плече от неловкого движения. Придётся на время забыть о свободе движений, к которой привык…
        – Получается… – проговорил Мировасор, рассуждая уже сам с собой. – Получается, всё только начинается?.. И что тогда будет?..
        Он опять посмотрел на меня, опять с вопросом, потому что не нашёл ответа внутри себя? Сегодня, вопреки обыкновению Мировасор выглядел немного растерянным и обескураженным. Но и я не знал ответов на все эти вопросы. Я мог лишь пожать плечами. Я не знаю ответа на этот вопрос, я могу только уверенно сказать, что игра, которую затеяли Тёмные силы, лишь началась... и она вовсе не касалась бы меня, думай я меньше об Аяе.

       Я выглянул наружу из небольшой дверцы, ведущей из нашего подвала на улицу, но никто подозрительный тут не топтался, хотя и такой не остановил бы нас теперь, я бы расшвырял их уже без сомнения, терять здесь было уже нечего, надо было спасаться, не рассуждая. Но здесь, в проулке, никого не было, даже случайных прохожих. А поэтому я дёрнул Аяю за руку и мы с ней выскочили на улицу и далее побежали.
       Признаться, я был рад уехать из этого города. Много лет я хотел покинуть его, он мне не нравился с самого начала, с самого первого дня, как мы ещё с Арием прилетели сюда, но странною волею судеб мы задержались в нём на долгие-долгие семь с лишним лет. И вот, наконец, мы покинем его, поэтому я теперь испытывал возбуждённую радость. Но радость моя ещё не была полной, потому что мы пока ещё не взобрались на гору, где некогда оставили самолёт, который принёс нас сюда с Аяей несколько лет назад.
        Но… мы не поднимались на этот холм все эти годы, что там стало с нашей деревянной птицей? Странно, в голову не пришло ни разу проверить. Арик наверняка сделал бы это. Тем более после того, что творилось здесь в день разрушения башни. И… Да, мы нашли самолёт, вернее, то, что от него осталось. На него упали деревья, и под ним образовалась трещина, в которую он провалился частично. Сухой климат не дал сгнить дереву, а вот цел ли он и возможно ли на нём снова совершать полёты, мы не знали. Пришлось поднять деревья и сам самолёт вывезти на ровную площадку, на которой мы садились.
        – Не сгнил, – сказала Аяя, оглядывая нашу небесную ладью. – Почему мы не проверяли, как он тут?
        – Я не думал, что он ещё понадобится нам.
        Аяя кивнула:
        – Ни ты не думал, ни я. Черт знает, о чем думали… Ну что, попробуем? А попробую поднять его в воздух, если он управляем, то… улетим сегодня, а нет…
        – На корабль сядем, не переживай, – сказал я.
        – Мы… уедем из Вавилона, Эрик… – проговорила она немного потеряно и посмотрела на меня.
        – Да, наконец-то… – выдохнул я.
        Аяя подняла голову и сказала:
        – Теперь Арий не будет знать, где мы… Мы потеряемся.
       Я подошёл ближе и сказал, потрепав её по плечам:
        – Нет, Яй, не потеряемся, я напишу Вералге, едва мы осядем где-то, она передаст Арику, он будет знать, где мы.
        – Да? – она посмотрела на меня.
        – Конечно, – сказал я.
        – Если он ещё хочет знать, где мы, – тихо сказала она, проводя рукой по крылу самолёта, посеревшему от времени.
       Я посмотрел на неё внимательнее.
        – А ты хочешь, чтобы он знал, где мы?
       Она не ожидала моего вопроса, выпрямилась, глядя на меня, словно всем своим видом вопрошая: «Что такое?», но не сказала ничего. Словно одного её взгляда должно было достать для того, чтобы я понимал, насколько мой вопрос странен. И всё же, всё же не ответила сразу, а ответила немного погодя, уже не глядя на меня, и даже вся будто сломавшись, вот что она сказала:
        – Не знаю, Эр… Теперь… не знаю. Арик женился. У него дети от неё…
        – Ох, Яй, дети… тебе ли не знать, что дети это лишь…
        – Мне?.. – она вспыхнула, опять выпрямляясь. – А я не знаю, Эрик, что такое дети! Именно этого я вообще не знаю и не представляю.
        – Не надо, Яй… – поморщился я, отходя от самолёта, потому что она легко заскочила в него, теперь поднимет его в воздух, надо освободить ей место для разгона. – Не знаю, Эрик, но… я понимаю так, если у людей рождаются дети, значит между ними важные крепкие связи. Вот так я думаю…
        Что было делать? Разубеждать её? Как? Арик вскоре заимеет от Арит второго сына, и ладно бы на том остановился. И Арит не простая женщина, Арит предвечная, она может быть рядом с ним всегда, так, как он хотел этого с Аяей…
        Не говоря более ни слова, она разогналась и подняла самолёт в воздух, а я отошёл, глядя на него, прикрыв глаза от солнца. Полёт вышел недолгим, самолёт завибрировал, не поддаваясь управлению, накренился, как-то неловко согнулось одно крыло, а потом… с треском он стал разваливаться прямо в воздухе. Аяе пришлось бросить его свалиться со склона, и, перелетев несколько саженей по воздуху, опуститься около меня.
         – Не улетели мы с тобой, Эр.
         – Так уплывём – сказал я, улыбнувшись.
         – Зигалит не пошлёт за нами погоню, искать, как думаешь?
         Я усмехнулся, кивнул вниз, на город:
         – Смотри, видишь дым, это наш умет горит. Думаю, Орсег постарался сделать так, что им там теперь не до погони.
         Аяя улыбнулась.
         – Орсег… он добрый друг.
         Хотелось возразить ей, но зачем? Её теперешняя чистота и Орсега отодвинула на изрядное расстояние, за столько времени он не посмел приступить к ней. Вначале Арик, а после и моя близость не позволили ему этого. Надежд на это не оставил, конечно, но пусть отыщет нас теперь...
        Мы уплыли на корабле, что шёл вниз по течению к морю, огибая Аравию, далее корабль пойдёт в Кеми, торгуя финиками по пути. Пойти с ними, дойти до Кеми, доказать Арику, что его глупая ревность беспочвенна и даже оскорбительна. Но… в Кемете ещё жив и царствует Кратон, а спрятать Аяю даже в самом далёком от Фив городе не удасться…  И всё же я молвил о том Аяе:
       – Хочешь, Яй, пойдём до Кеми к Арику?
        Она вздрогнула и обернулась на меня, дёрнув плечом, словно её огрели плетью.
        – Он женился на Арит… а тут я появлюсь… Что это будет? Для чего? Чтобы он сказал мне, убирайся, постылая? Услышать это от него… Нет, Эр, давай уедем куда-нибудь подальше. Подальше от Кеми, там Кратон… а я так с ним поступила… И Арик… Теперь, когда он любит другую, я могу только мешать ему. Да и… – она вздохнула. – Противно это, навязываться-то. Ведь… хотел бы Ар, не верил бы в то, что наш сын был от Кратона, вернулся бы. Давно бы вернулся…
       – Поверь, Яй, не мог он! – горячо воскликнул я, защищая брата. Что тот уверил самого себя, что я забрал её себе, что она вот тоже считает, что он разлюбил её, и ни переубедить, ни доказать не могу ни тому, ни другой.
       Но надо это мне, доказывать? Вдруг остановил я самого себя. Что я, в самом деле, взялся метаться меж ними? И Аяя права, хотел бы Арик, уже вырвался бы из объятий своей Повелительницы. Но ныне он в таком дворце да при таком могуществе, как ещё ни разу в жизни, так что… не всем мы готовы жертвовать даже ради дорогой сердцу возлюбленной.
       Будто подтверждая мои мысли, Аяя покачала головой и, отвернувшись, выглянула из-за занавеси, что отделяла отведённый нам угол на палубе, где неширокий топчан должен будет служить нам ложем, убогое помещение, но нам не до роскоши теперь, убраться из проклятого города, это всё, чего я хотел днесь. Я тоже поднялся с топчана, на который присел было, и тоже выглянул наружу. Мне показалось, корабль двинулся, отходя от пристани, я хотел убедиться в этом. Верно, корабль отходил от берега и двигался всё быстрее. Мерно плескали вёсла по спокойной речной воде, ещё немного, мы пройдём мимо города, и он навсегда останется в прошлом…
Глава 4. Течение лет и разное служение
      От Дамэ пришло письмо только через три месяца, в котором он писал, что в Вавилоне нет Эрика и Аяи, больше того, умет, о котором я говорил ему, оказывается, сгорел, и теперь… «На том месте новый хозяин строится, жена у него, но ни об Эрбине, ни об Аяе они ничего не слышали…» – писал Дамэ. Как это может быть?.. Во мне тут же возникло подозрение, что демон лжёт, что не нашёл Аяю… я верил и не верил ему, никак не мог забыть, кто он и что, ведь давно мог бы сделать своим гонцом, но не сделал именно потому, что не доверял.
       Вералга ничем не могла мне помочь, она ничего не знала об Эрике, от него давно не было писем. Что случилось и когда? Сразу после того, как мы тут встретились с Эриком и я… Боги, как же глупо! Неужели я потерял связь с братом и с Аяей?..
        – Вералга, помоги мне, найди их! – взмолился я, не выдержав непонятной неизвестности.
       Я приехал к ней утром и мешал теперь одеваться к тому, чтобы выйти в её храм, где ожидали её жрецы. Её маленькая двухлетняя дочь Кора вбежала в горницу, звонко хохоча, и обежала вокруг матери. Вералга присела, склоняясь, при том её всегдашняя величественность, сейчас усиленная платьем и украсами, даже короной Исиды с заключённым в неё диском солнца и коровьими рогами, стала будто полнее и значительнее. Она присела, не боясь смять узкое платье, чего никогда не делала Арит, держась всегда на расстоянии от детей, словно всё время боялась, что они запачкают или помнут её одежды, Вералга обняла свою девочку, светловолосую с большими голубыми глазами, как у отца, и даже зажмурилась от удовольствия. Кора же быстро обняла великолепную мать за шею хорошенькими ручками с ямочками у локотков, и, не стесняясь, расцеловала с причмокиванием. Вералга выпустила её, когда подоспели мамки, что следили за малышкой, а та беспечно хохоча, уже выбежала прочь на террасу.
        – Ох, госпожа, простите! Такая непоседа! Не уследили.
        – Следите лучше, ножку подвернёт али нос расшибёт, все шкуры спущу с вас, – строго ответила Вералга, опять становясь холодной и прямой как обелиск. – Где Варис?
       Варис звали старшую няню её дочки.
        – Она подвернула ногу, госпожа, лекарь пришёл... Потому Коре и удалось вырваться, – попытались оправдываться служанки, но Вералга сделала нетерпеливое движение, жестом затыкая им рты.
        – Как лекарь уйдёт, велите Варис ко мне явиться.
       Девки поспешили прочь. А Вералга сказала себе под нос, размышляя вслух.
        – Разогнать всех надо, у семи нянек… Одну Варис оставить… – но вспомнила обо мне и спросила: – Чего пожаловал, Арик? А… ну да, ты сказал… Знаешь, могла бы помочь, помогла и то без желания, но теперь и не могу, вот что… я не знаю, где Эрик.
        – Вералга, зачем ты лжёшь? – просипел я.
        – И не думала…
        Вералга даже не взглянула на меня, изучая себя в зеркале, всё ли ладно. Но потом всё же решила одарить взглядом, повернулась, покачивая серьгами.
       – Я не лгу, Арик. Я правда не знаю, где они. Писем от Эрика нет уже давно.
        Я поднялся.
        – Но ты ведь нашла его в прошлый раз.
        – Я знала, где искать, днесь не знаю, – сказала Вералга уже совсем мягким голосом.
       Мне показалось даже, что у неё едва ли не виноватый вид.
        – Ар… Я… не знаю, чем помочь тебе. Но… быть может, и не надо искать их? Ты живёшь своей жизнью, пусть и они живут своей, – тихо проговорила она.
       – Это не моя жизнь, Вералга, – сказал я. – Это вовсе не жизнь…
      Она смотрела на меня, уже не холодно, как вначале. Теперь они почти не виделись с Виколом, я ни разу не встретил его у неё за последние полтора года, однажды даже спросил об этом, но она не удостоила меня ответом. Теперь же я спросил вдруг, сам не задумываясь об этом. Вералга смутилась немного и, промедлив несколько мгновений, ответила:
       – Вем, нельзя иметь всё.
       – Можно, – уверенно ответил я. И я знаю, о чём говорю…

       На деле даже я не мог найти Аяю и Эрбина. Или они сгинули, или были где-то вдали от воды, от морей и даже больших рек, потому что по ручьям я, конечно, отыскать, может, и смог бы, но это как мельчайшую вышивку разбирать по стежкам, и не свою. Поэтому, когда, выздоровев, я захотел увидеть Аяю снова, я не сумел её найти. Я теперь чувствовал её, и легко находил. Конечно, в Вавилоне найти было мудрено, всё же Двуречье посреди пустыни, но большие водные артерии всё же навели меня на путь. А теперь? Где теперь была Аяя, я не знал. И это впервые с того времени, как я узнал её. Беспокоило это меня? Немного. Я привык знать, где она, нередко бывало, что я приходил взглянуть на неё тайно, не показываясь. Но теперь ни тайно, ни открыто не удавалось.
       Почему это беспокоило меня, ясно, это же почему-то сильно беспокоило и Мировасора. Я вначале не мог понять, что причиной этому беспокойству, пока сам Мир не сказал как-то:
        – Не нравится мне, что предвечные опять расползаются по миру.
       Я рассмеялся, прозвучало так, будто он говорит о каких-то паразитах. Но Мировасор спокойно кивнул:
         – Не знаю, как насчёт паразитов, но… мы ведь не люди.
         Эти слова показались мне ещё занятнее, и я, всегда полагавший себя человеком и никем иным, пусть странным, от того несчастным и даже обездоленным, с чем приходилось мириться, но всё же человеком, не Богом, не демоном, человеком, потому я спросил:
        – Мы не люди? А кто же, по-твоему?
        – Ну… нет, люди, конечно, но… Мы отличаемся, мы отличны во всём, не стареем, не умираем, мы можем то, чего не могут люди.
         – Но люди нередко могут то, чего не можем мы, – возразил я, вспоминая хотя бы кеметских зодчих.
        На это моё возражение, мой друг усмехнулся:
         – Скажу тебе больше, Орсег, таких строителей я видел в разных концах света. И везде они строят идеально, изумляющее совершенно и не на века, а на тысячелетия, на веки вечные, ибо их здания даже не колеблет земля, содрогаясь. Есть и другие чудеса в этом мире, созданные людьми или Богом, и мы не лучшее, что пришло в него. Вот скажи, Орсег, много хорошего происходит от нас? Вспомни. Что принёс ты, я, Викол, Вералга, или другие? Твоя Аяя хотя бы, через неё пришло нашествие на Байкал, погибли тысячи… А Кеми… а Гор? В его гибели она виновна напрямую, что бы ты или остальные ни думали. По-моему, пришло время оберегать мир от нас.
        – Ты не прав, – неожиданно для себя вспыхнул я. – Не через Аяю пришло зло. Это ты из-за Гора так обозлился… конечно, твой внук, я могу понять. Но Она…
        – Что? Сама доброта? – усмехнулся Мировасор, предвосхищая мои слова. – Ну да, это несомненно. В мелочах, к мелким людишкам, легко быть доброй к тем, кто слабее и ниже тебя, как все добры к животным.
         – Не все, – мигом возразил я.
       Но Мировасор этого возражения даже не заметил и продолжил свою речь, весьма сегодня необычную во всех отношениях.
        – Но из-за неё разразилась буря, этого ты не можешь отрицать. И в Вавилоне… ты уверен, что она не имеет ко всем известной катастрофе отношения?
        – Аяя? Да ты что… – задохнулся я. – Все знают, что в вавилонской катастрофе виновен их царь со своей неуёмной гордыней.
        – Мы не были там и не знаем. Лишь передаём чужие слова, но ты же знаешь, что на деле всё всегда не так, как говорят и считают все.
        – На деле?.. Само собой… Как никто не знает, что Гор, твой внук, покоится в долине Смерти, а не парит Богом под небесами на Золотых крыльях. Кто помог тебе создать его культ?
       На что Мировасор лишь усмехнулся, как всегда высокомерно и отстранённо, как всегда холодно, даже со мной, другом детства, он всегда был таким.
        – Ладно, считай так, тебе лишь бы не трогали её, Аяино имя. Но… это не важно, – бесстрастно сказал он на мои вздохи относительно Аяи, не возражая, хотя думал, я это вижу, иначе. – Но остальные? Ты устраиваешь бури на морях, в которых гибнут корабли… Об Эрбине и Арии я вообще не говорю. Мы опасны для людей. Мы все. И мне кажется, нас нужно отделить, объединить и управлять, завести законы для предвечных. Порой мы ведём себя так, что из-за нас погибают люди. Порой тысячи.
        – Управлять?! Ну и ну! Ты замахнулся! – захохотал я. – Ты хочешь стать главным среди нас? Почему ты замахиваешься на это?
        – А кто ещё станет верховным предвечным? Кто ещё спокоен и рассудителен, кто уверен и холоден, не подвержен гневу и страстям? Больше некому стать главным, Орсег, согласись.
        Но я не был согласен, уверен, что и прочие не согласятся. Не могу даже представить Вералгу, или Эрбина, тем паче Ария, что станут подчиняться кому-то. Как бы рассудителен и спокоен этот кто-то ни был, каким бы мудрецом себя ни полагал, как ни желал бы блага для предвечных или для всех людей.
        – Никто и не должен становиться главным, – сказал я. – Мы с тобой живём тысячи лет, никто не управлял нами и...
        – И к чему это приводит?! Хорошо это? – Мировасор тяжёлым взглядом смотрел на меня, раньше я не замечал у него такого взгляда. – Мир надо защищать от нас, а может статься, может прийти время, что и нас придётся защищать от мира. До сих пор мы были сильнее, но, кто знает, какие времена впереди… Просто не хочешь задуматься, а ты…
        – Никто не станет подчиняться и слушаться!
        – Пока, возможно… Но придёт время, и все поймут, что так правильно, так надо, так лучше для всех, – со странной для него убеждённостью, даже со страстью проговорил Мировасор.
       Я покачал головой и сказал:
        – Надеюсь, я никогда не увижу это твоё «лучше для всех», – я хотел, чтобы он закончил говорить, потому что он начал злить меня, а ссориться с ним не хотелось.
        – Ты напрасно, Орсег… Но… придёт время, ты поймёшь, что я прав, – негромко проговорил Мировасор.
        – А что Викол думает об этом? – спросил я, мне не верилось, что Викол думает, как и Мировасор.
        – То же, что и ты. Но вы поймёте, что прав я. Вы все это поймёте, и хорошо бы не было поздно. И тогда…
        – Что тогда? Наступит век всеобщего благоденствия отдельного для людей, отдельного для предвечных? – засмеялся я. – Ты говоришь, как безумец.
        – Время покажет.
        – Как всегда…

       Время шло, для кого-то незаметно, для меня же каждый день, каждая седмица, каждый месяц растягивались, словно удлинялись вдесятеро, вытягивая из меня силы, саму жизнь. Дамэ в своём письме спрашивал меня, куда теперь подаваться и где искать Аяю и Эрика. Что я мог посоветовать, если он даже следов их в Вавилоне не нашёл, даже самолёт, вернее его обломки остались на горе, значит, они не улетели, ушли обычным для всех людей путём, тогда почему никто не мог сказать, куда? Через полтора года Дамэ написал, что нашёл капитана галеры, что увезла их из Вавилона, оказалось, Дамэ вызнал в Вавилоне всех моряков, всех, кто водил караваны через пустыни во все стороны, всех просеял словно через сито, с каждым поговорил, и вот, наконец, доискался, а точнее, дождался того, кто помнил Эрика и Аяю. Галера вернулась из плавания в Вавилон только теперь…
        – Конечно, я помню, – сказал капитан Дамэ. – Таких я редко видал, а можт и никада. Она как сам свет зари на корабль вошла, матросы, кто увидать успел, так и норовил в том месте палубы оказаться, гонять надоело, хоть она и не выходила почти из-за загородки ихней. Насилу дождался, пока сойдут, боялся, бунт какой случиться. А сошли в первом же порту…
       Туда отправился и Дамэ, искать следы. А у меня появилась надежда, что он найдёт их. Конечно, их не оказалось в первом городишке, и во втором и даже в третьем, но везде находились люди, которые видели их. И я словно шёл вместе с Дамэ. Я снова шёл за Аяей, но теперь я искал их обоих с Эриком. Почему он не писал Вералге всё это время?
       Сам же я, оставаясь в Кеми, который я старался не ненавидеть, начал осуществлять свой замысел прорвать купол, наброшенный здесь на меня. Я  нашёл все места Силы. Потому что сам я теперь был сильнее, чем прежде, то я и чувствовал их намного яснее, и летал, почти мгновенно перемещаясь с места на место. А потому теперь я нашёл их все, что были в Кеми. Странно это или нет, но места эти сложились в определённый рисунок на земле, несколько созвездий, словно они отразились на земле. Почему именно так? На этот вопрос я бы поискал ответа, если бы не думал сейчас о другом.
        И на местах этих, своеобразных звёздах, начали возводить постройки и не простые, а как некогда подсказал Дамэ, такие, что сложат, соединят потоки силы в единый луч, али меч, как ни назови, но он разорвёт купол Смерти, натянутый надо мной. Надо было лишь рассчитать высоту и угол, под которым надо поставить стены, чтобы лучи сошлись, и, соединяясь, раскрыли мне выход. В каждом месте выхода Силы, её интенсивность отличалась, каждое было словно даже окрашено по своему, где-то горячее, где-то холоднее, как родники, бьющие из земли, все до одного, отличаются друг от друга, так и Сила во всех этих местах выходила по-разному, и мне предстояло объединить и соединить её, сложить вместе эти волны.
        Думая об этом, вычисляя, и размышляя, я не спал ночей, засыпал все свои покои папирусами с чертежами и расчётами. Рыба ворчала, заходя ко мне, называла одержимым, и была, без сомнения права, я именно одержим. И мне страшно не хватало Аяи даже в этом, как раньше было, когда я упирался в тупик в своих размышлениях, она словно приоткрывала мне дверь, куда надо было идти, потому что я отклонился от пути и потому заплутал, к тому же с расчётами у неё всегда дела обстояли лучше.
        – Что ж ты… Анпу, из покоев днями не выходишь, чадь не впускаешь, хоть прибрать, – сказала Рыба, в который заставая меня на рассвете среди полного беспорядка.
       Я поднял голову от стола, заваленного свитками и листами.
         – Рыба…
         – Рыба-Рыба, а ты думал, хто? Всех из дому разогнал. Я да дети, хто тут ишшо будет?
           Она подошла ближе, разглядывая листы, схемы и столбцы цифр, навороченные друг на друга, перечёркнутые, снова навороченные. Тронула даже стопки.
         – Ишь… наворотил сколько… – проговорила она с придыханием, повторяя слова, что я сказал себе в уме. Али я уже вслух говорю и не чую? Ох, верно, в голове туман густой, как только от многодневных пьянств бывает, поспать надо, не выспаться, так хотя бы поспать…
        – Это… што ж такое буит? – спросила Рыба. – Храмы какие-то чудные у тебя… стены, а помещения иде? Статуи? Не пойму ничего…
        – Какие Смерти статуи, Рыба? Кто Её видел? Кто видел, нам не говорит. Мы с тобой Ей служим, Эрик с ней близок всю жизнь, а тож в лицо не видел. Для нас она просто есть. Так что статуи там только наши с тобой могут быть.
        – Ну, может ишшо, Арит.
        На это я ничего не сказал, лишь отвернулся.
        – Вот молчишь, мать сыновей своих из дому прогнал, э-эх...
         Я посмотрел на Рыбу, надеясь, что она замолчит. Рыба поняла по-своему.
         – От то-то, ниче вокруг не видишь, – сказала Рыба. – Дамэ куда-то отправил. Куда? К Аяе? Хоть скажи мне, иде она?
         – Арит спроси, шпионку подлую, она всё про всех знает.
         – Арит… Повелительница прогнала её. Ты прогнал, и наша Повелительница тут же сделала тож.
         – Вот как? – довольно равнодушно спросил я.
       Арит уходила из этого дома очень уверенная, высоко держа голову. Даже попыталась угрожать мне напоследок, сказав что-то вроде «Пожалеешь, Анпу. Повелительница благоволит мне и… тебе не поздоровится за то, как ты со мной поступаешь». Я лишь отмахнулся тогда. Прошёл уже год и за это время я впервые слышу что-то об Арит. Что плохого мне может сделать Повелительница? Что может быть ещё хуже того, что сейчас со мной? Напугать меня было сложно.  И не Арит могла сделать это, пугается тот, кому есть что терять. А я уже был из бесстрашных. Теперь меня могли бояться, потому что даже у Смерти нет надо мной власти.
        – И где теперь Арит? – спросил я.
        – Так… иде… во дворце обретается. Из Богинь погнали, даже таких, какой она была, в виде шакала. Так что пытается теперь пронырнуть в наложницы Кратона. Не может теперь без сильных мира сего существовать, вот как разобрало нашу Арит. К детям не приехала за год ни разу. Знаешь, как сказала мне, когда я напомнила ей? «Что мне эти ублюдки? Пути к вершинам так и не открыли, зря мучилась родами»… Так что… гордиться нечем. Не слишком хорошую женщину ты выбрал матерью для своих детей, Анпу.
        – Рыба, детей Ария на земле много тысяч, от самых разных матерей, и все матери были хорошие женщины. Ещё больше таких, кого я и не помню, одна ночь и всё... А что до Арит, я её не выбирал.
        – Ежли она родила от тебя, стало быть, выбрал.
        Я не стал спорить, и она права и я, не о чем говорить, обсуждать Арит я не хотел. Я не хотел больше ни думать о ней, ни её помнить. Хотя мои рыжеватые сыновья напоминали мне её каждый день. Надо мне отправить их куда-нибудь на хорошее воспитание из дома. Жаль, никаких родственников у меня нет. С Вералгой надо поговорить о том, она хорошо понимает в детях и о том, как их воспитывать. Рыба не стала спорить с этим, бездетная сама, она никогда не занималась детьми, поэтому тоже была бы рада возложить на кого-нибудь более умного и опытного заботы о моих сыновьях, которых жалела, называя сиротками, пока я не слышал.
       Но всё это после, теперь я намеревался вернуться к тому, что сейчас составляло мою жизнь.
       – Ладно-ладно, ухожу, – сказала Рыба. – Вижу, что только и думаешь, как бы отправить меня вон. Оставайся со своими чудными рисунками и цифрами, я тебе токмо мешаю, как всегда мешала Аяе… – она не договорила и осеклась, спохватываясь, быстро взглянув на меня, и поторопилась выйти вон.
        А я ещё долго сидел, не в силах шевельнуться. Только сейчас я почувствовал, до чего устал, я совершенно без сил после нашего разговора, вот так, просидев за своими записями всю ночь, я чувствовал себя вполне бодрым и способным работать весь день, но стоило Рыбе упомянуть имя Аяи, как силы вытекли из меня, как из сломанного ковша. Да, я сломан, я не целый человек, как был прежде.
        А чтобы мне стать прежним, я должен вернуть в мою жизнь ту, что делала меня настоящим, живым, прежним. Просто мной. Теперь же я был Анпу и не очень хотел даже представлять, кто это на деле…
         На это я тратил теперь всё моё время. Для всех эти мои постройки, новой странной формы, назывались храмами, а то, что выстроены будут не так как привычно, так что не позволено Богу Смерти?
       Никто, даже Кратон не интересовался этим, золота ныне мне хватало, так что даже фараону не приходилось давать его мне. Но он платил и платил щедро, тоже, как и все прочие, боясь Смерти, и, будто выкупая себе то ли ещё годы жизни, то ли лучшее место на том свете. Все они, теперешние кеметцы делали это.
        Сам Кратон не вспоминал больше Аяю, счастливо женатый, он стал спокоен и даже благостен и хотел теперь только одного – дожить до того времени, пока его наследник станет достаточно взрослым, чтобы можно было оставить ему трон. Но мне хотелось поговорить об Аяе, хотя бы с ним… А потому я заводил с ним речи о ней. Кратон бледнел и грустнел от этого, сразу становясь старше и слабее. Он словно оборачивался и смотрел назад. Один раз он спросил:
        – Ты… как ты думаешь, она… Аяя, она… умерла? – у него дрогнул кадык.
        Не столько вопрос удивил меня, сколько бледность, что покрыла на мгновение не только его щёки и лоб, но даже глаза, он словно полинял.
        – Как же Богиня может умереть, Кратон, ты, что же говоришь? Вознеслась с Гором в Горние пределы, это все знают.
        Он даже с места поднялся, глядя на меня.
         – Ты ведь… ты сам Бог, Анпу, ты видишь её? Встречаешь там… где все Боги?
        Я покачал головой:
         – Нет, Кратон. Я, где Смерть, а Аяя – сама жизнь. Так что, нет, мне не позволено. Я просто знаю.
        Он продолжил смотреть на меня, не стесняясь своего взгляда, открывшего мне неожиданно и пустоту, оставшуюся в его сердце и тоску, и боль потери. И я перестал ненавидеть его в это мгновение, я забыл свою ревность и всё, чего я не мог простить ему. Мне стало его жаль. Ведь тем, что я сделал несколько лет назад, когда похитил у него Аяю, я остановил в нём течение жизни, перекрыл его, как перекрывают воздух, когда душат. Я мог бы не делать этого, позволить ему быть счастливым с Аяей, просто дождаться окончания его жизни, недолгой, человеческой, теперь я словно наказан и за то, что я сделал с ним. Своим одиночеством и ожиданием, своим теперешним отчаянием и новой ревностью.
        – Прости меня, Кратон, – сказал я, неожиданно для себя.
       Он моргнул удивлённо, от неожиданности, отступил даже.
       – Простить? За что?
       – За то… Что не могу ничего тебе рассказать о ней, о Хатор… – нашёлся я.
        Мне стало легче и тяжелее после этого странного разговора. Больше я не мучил Кратона речами об Аяе. И не заблуждался более о том, как он счастлив. Более того, я много думал о себе после этого, о том, что я совершил над ним злодейство и совершил бы его снова, потому что невозможно представить, что я оставил бы ему Аяю более чем на те сорок дней, что не мог вырвать из его объятий. Ни капли сомнений на этот счёт я не испытывал. Мне его жаль, но как я мог не совершить над ним своего преступления, и остаться самим собой? Получалось, что никак, что я лиходей и мерзавец, поделом наказанный свыше… Только бы Нечистый не услышал моих мыслей, на этом Он и ловит нас…
        Но эти мысли, возвращаясь, мучили меня снова и снова, как я ни гнал их. Вот и сейчас, я смотрел, как чудо-строители укладывают очередной блок, и он ложится так, словно эти два куска камня, отрезанные с разных склонов горы, становятся, словно одним целым, сливаются, как два куска масла.
        – Высота должна быть в триста локтей?
       Я обернулся, один из чудо-зодчих, старший среди здешних, Агори, улыбаясь одними тёмными как оливы глазами.
        – Двести семьдесят шесть с половиной.
        – Почему? – спросил он и тут же испуганно отступил, бледнея, и опустил глаза. – Анпу, я не оспариваю, но почему именно такая высота?
        – Потому что на этой высоте в этом месте волны Силы сойдутся вместе, если вы сделаете правильный угол наклона слонов, – ответил я.
        – Волны Силы? – растерялся Агори.
        – Не вникай, – сказал я, покачав головой, я не смогу разъяснить ему всех расчётов, даже, если бы захотел, я сам их делал слишком долго и тщательно, всё проверял и пересчитывал. – Я же не пытаюсь понять, как ты, едва задержав дыхание, цельны горы с места на место переносишь, даже руки не поднимая.
       Агори блеснул взглядом на мгновение, глаза у него большие, выразительные, а личико и вообще сам маленький, щуплый, похож на подростка, если бы голову не брил наголо, просвечивала бы плешь среди рыжеватых слабых волос. Этот его мгновенный взгляд выдал его силу, которую он прячет ото всех, скрывает, и вот только теперь она внезапно проскочила, как лучик, сквозь плотные облака сквозь плотные занавеси, что он навесил на себя для всех. Надо присмотреться к нему, что ещё он скрывает и почему? Почему, вот, что интересно…
      Но сейчас мне было недосуг о том думать, я переместился отсюда, из центральной части моего будущего сооружения, состоящего из семи пирамид, здесь они должны были встать три в ряд, одна большая, и две меньше, посмотреть на остальные. Как я ни старался, вернее строители, конечно, но всё возводилось очень медленно, порой мне вообще казалось, что не двигается. Наверное, нет мучительнее пытки, чем ждать. Сначала я гнался, теперь я ждал, пока смогу вырваться на волю и снова погнаться, потому что ещё предстоит отыскать Аяю и Эрика, ведь по-прежнему никто не знал, куда они запропали. И Вералга по-прежнему молчала. Её я не мог разгадать, действительно она не знает или обманывает меня, Вералгу разгадать не так просто как всех прочих. И я не знал, что должно случиться страшное происшествие, чтобы я понял, что та, кого я привык считать своей бабкой, самой хитроумной из известных мне предвечных, не лжёт мне.
        Но сей ветреный день я был у Викола, хотя, кажется, что мне нечего с ним делать, я не слишком любил его общество, но сам он, в отсутствие Мировасора, видимо, заскучал, и зазывал меня к себе довольно часто. Мне у него в гостях было скучно, вести беседы с ним не хотелось, потому что он смотрел на мир и на своё место в нём совсем иначе, а спорить я тем паче не хотел, в этом не было смысла, мы оба остались бы при своём. Но сегодня мы просто вкушали яства и смотрели на танцовщиц, соблазнительно трясших перед нами мягкими, жирненькими животами и боками, белыми, как сливки, бёдрами, то и дело выскальзывающими в разрезах юбок, колыхали грудями, как сладкими волнами радости… не нырнуть ли в эти волны? С тех пор как я прогнал Арит не только из моей жизни, но даже из дворца, я стал свободен хотя бы от этого, от её удушающего присутствия, но ныне приходилось искать себе вот таких мимолётных удовольствий. Впрочем, к этому у меня существовала многолетняя, вековая даже привычка.
        – Я видел новое строительство в Гизе, ты развернулся не на шутку, – сказал Викол.
        – Богу Смерти претит скромность, – усмехнулся я.
        – Ну да… теперь все только и думают о смерти, готовятся к ней с самого рождения. Ты думаешь, это правильно?
        – Нет. Но в тебе днесь говорит зависть, Викол, что никто не несёт столько злата Себеку или Осирису, как Анпу. Так?
        – Так, – не стал спорить Викол. – Но тебе я вовсе не завидую. Надо мной повелителей нет, а над тобой такая, что хуже любой сварливой жены. Постарела и опостылела, но избавиться никак не можешь.
        – Тебе виднее, – засмеялся я. – Я никогда не хотел избавиться от своих жён, даже сварливых и старых, терпения хватало. А едва кончалось, я для них «умирал» и дело с концом.
        – А теперь?
        – А теперь я не жена-ат! – радостно засмеялся я. 
        На это Викол усмехнулся в свою очередь:
         – Так ли?
        Я не сказал ничего, но эти слова мне попали в сердце, и я позднее не раз и не два вспоминал их. Но не сей день и даже не ближайшие месяцы. Но всё это позднее, а сегодня нас с Виколом прервал неожиданный приезд гонца от Вералги…
Глава 5. Время не идёт назад
       Они правы, все, кто не мог найти нас. Я не думал, что все так уж всполошатся, инно послал бы весь Вералге. Но я просто шёл, уводя за собой Аяю в поисках хорошего, удобного и безопасного места, лучше большого города, и при том богатого, где люди сыты и не злы, где можно было осесть и тогда уж написать письмо в Кемет. И оказалось не таким простым делом найти такое место. Прежде, когда мы путешествовали с Ариком, и то не было просто, но мы не искали места для жизни, мы просто шли, мимо проходя города, а теперь требовалось совсем иное. С корабля, который увёз нас из Вавилона, мы с Аяей сошли в ближайшем порту, не было никакого смысла плыть куда-то на юг, к неизвестным берегам. Так что мы сошли и, пробыв несколько седмиц в небольшом удушающее жарком и пыльном городишке, который не спасала от жары и пыли даже близость моря, ничего общего с жарким, но хотя бы зелёным Вавилоном. Мы присоединились к каравану, и дошли до Суз.
        Но и в Сузах мы пробыли лишь полгода, хозяин дома, который сдал нам его, прельстившись Аяиной красотой, вздумал, потеряв разум, пытаться выкупить у меня мою жену, и нам ничего не осталось, как двинуться дальше из этого города, не дожидаясь развития событий. Но напрасно я думал, что в новых местах будет как-то иначе. Везде, стоило людям разглядеть Аяю, как всё повторялось, вокруг начиналась суета, лишнее движение, ссоры между супругами и драки между юношами. От богатеев, а то и от правителей городов на меня начинали сыпаться самые заманчивые предложения, а за ними угрозы, потому что я отвергал их все. Так что приходилось снова подниматься и двигаться далее.
       К сожалению, ныне у меня не было достаточно золота, чтобы отгородиться от мира и оградить Аяю от него, поэтому оставалось одно – бежать. Бежать всё время. Когда Арик решил отобрать у фараона Кемета его невесту, он не подумал, как скрываться с ней. Пока он не бросил нас, и злата было вдоволь, никто не смел даже подойти к Аяе. После я сам имел золота зело, и дом у нас был надёжный, но теперь, ограбленные и бездомные, мы были обнажены и брошены на пыльную дорогу, где нас гнал ветер, смешанный с пылью, где готова была укусить и облаять каждая шелудивая собака.
        Аяя оказалась неприхотлива, послушна и некапризна, даже весела, что оказывалось особенно, кстати, когда я падал духом, хорошо было посмеяться вечерами, над дневными происшествиями, и просто над обычными делами, а ещё мы много-много говорили обо всём. Прежде я был занят делами, и виделись мы в течение дня совсем немного, но теперь мы всё время проводили вдвоём и говорили много, спорили, и мне было интересно всё, что она говорит, всё, что думает, а ей был интересен я. Если бы было иначе, боюсь, я не выдержал бы нескончаемых скитаний и лишений, которым мы всё время подвергались, и продал бы её какому-нибудь царьку. Но не такую Аяю. Без неё мне стала бы плоска и неинтересна моя жизнь, скучна и суха, как старая доска, а с Аяей превращалась каждый день в цветущий сад, большой, необычный и замысловато устроенный. Кому же мог отдать такое сокровище? Даже не будь Арика за моей спиной, и то я не захотел бы расстаться с ней теперь. Настолько когда-то всё во мне протестовало против Арикова желания похитить её и заставить меня стать её охранителем, настолько теперь я не представлял своей жизни без неё.
       Аяя всё время делала записки, и даже рисунки, когда я расспрашивал о них, охотно показывала, рассказывала и даже зачитывала, и меня не переставало удивлять её неистребимое стремление к новым знаниям. Я и сам был любознательным человеком, но такой неуёмной жаждой познания, как она, обладал ещё только один человек из всех, кого я знал, это мой брат, только его ничто не могло заставить ничего не видеть и ничем не интересоваться. И это ещё больше сближало её в моём сознании с Ариком. И понять, почему они так тянулись друг к другу, мне теперь становилось всё легче.
       Единственное, что сердило и неизменно раздражало меня это то, что она  считала себя виноватой в наших несчастьях. И я стыдился своей злости на неё, потому что получалось, на неё я злился больше безмозглых и досужих елоз, что липли к ней со всех сторон, не давая покоя. Да, Аяе место или во дворце, или где-то вовсе вдали от людей. Однажды я сказал ей это. Седьмой месяц мы жили в Бактрии, и я уже в третий, или в пятый раз должен был стоять пред здешним правителем, одетым в богатое многослойное платье, расшитое златом, скрывающее его слабое жирное тело и объяснять, почему я не могу подарить ему свою жену, в обмен на дворец, полный злата и услужливой челяди. Я потерял уже терпение и знал, что ещё немного, ещё капля, и я вспомню, что я царевич Байкала, а не несчастный бездомный… как удержался? Об Аяе вспомнил, потому и удержался, сам вырвусь от стражи, ежли ловкость проявлю, а она как?
       Аяя знала о гадких предложениях. Я ничего не рассказывал, но она знала и без этих разговоров, ведь ей несли дары: наряды, штуки тканей самолучшего качества, ларцы, полные украс, и даже золотых монет. Я наблюдал, как она отправляла их обратно. Знаете, что она сказала, открыв шкатулку с монетами? Забавно, как она, взяв перстами одну монетку, поднесла её ближе к глазам, повернула, рассматривая, и сказала, непринуждённо усмехнувшись:
        – А чеканят у вас похуже, чем в Согдиане. Рисунок нечёткий, ц-ц-ц… не любите своего царя, не любите… Да и контур у монет кривой… так и передай, когда вертать станешь, – и бросила монетку с небрежением назад в ларчик, та приземлилась с приятным мягким звяканием.
        Эх, как привычен моему уху это чудесный звук, этот чудесный звон, как легко и как много я всегда зарабатывал злата на Байкале, теперь у меня не получалось эдак. Будь я один, и то не вышло бы, ведь даже в Вавилоне, не явись Зигалит со своими разбойниками, мне всё равно было недолго быть самым лучшим лекарем Вавилона, настоящим кудесником. Едва моя слава начала расти и шириться, едва самые богатые жители громадного Вавилона, уверились в моём лекарском могуществе, и стали обращаться только ко мне с каждой царапиной и укусами любимых собак, тем паче с серьёзными ранами или болезнями.
        И едва только я утвердился, едва успокоился, ещё немного я мог бы стать придворным лекарем, как кое-кто, кому я спас детей и жён, тихо сообщили мне, что главный царский лекарь приготовил донос на меня начальнику царской стражи, что я чёрный колдун и хитрый сатанинский проныра, нацелившийся на царя. Он ждал только, чтобы кто-то из власть предержащих или из их семей всерьёз захворает, и призовут меня и тогда… Что должно было случиться «тогда», как ставший для нас поистине злым город Вавилон отомстил бы, я так узнать не успел, к счастью, да и не очень-то это меня пугало, я уверен, что отлично выпутался бы. Но не пришлось. Пришлось утекать раньше. И вот, остановиться дондеже так и не удавалось…
       Я вспомнил об этом теперь, когда ларцы понесли обратно, я провожал их взглядом из окна с большим удовольствием, что не ошибся в ней, ни на миг в Аяе не возникло сомнения, не взять ли злата.
        – Гляди, споткнётся на камнях, рассыплет все. Вот сбегутся-то! – засмеялся я.
        Аяя подошла ко мне, взглянула тоже.
         – Да что ты! Они вона, идут-не дышат, коли споткнуться, небось, в воздух сами подлетят, собирать, – сказала она, усмехаясь.
        И добавила, помолчав немного уже совсем иным голосом:
        – Однако… уезжать пора опять, а, Эр?
        Я обернулся и тоже выдохнул:
        – Да, Яй, похоже, так.
       Аяя села на убогое ложе, к слову, мне и вовсе приходилось спать на полу. Она сжалась немного, обнимая себя за локти, будто ей холодно. Здесь и верно, было прохладнее, чем везде. То ли высокогорье способствовало, то ли менялось что-то в природе, но здесь, при ясном небе было не так жарко, даже не слишком тепло. Мне это нравилось, хоть немного похоже на привычную мне погоду на моей родине, а вот Аяе окромя жары нечего было вспоминать…
        – Не жалеешь, что приходится тебе со мной по миру тащиться, что нигде приюта нет? Ты необыкновенный кудесник, где бы ни осел, везде счастлив был бы. А я… как метка нехорошая на тебе… – она подняла и ножки на ложе, накрыв их юбкой, обняла теперь себя за коленки, сжимаясь совсем. Вот как продать её, хоть и царю, такую прикосновенную, маленькую сейчас, и такую… мою?
        Я засмеялся, потрепал её по плечу.
        – Так… може и жалел бы, да куда я без тебя? И без тебя в тыщу раз тоскливее пришлось бы.
        – Но проще…
        – Разве я ищу проще? Проще мне никогда не надо было.
        – А чего тебе надо было? – она смотрела на меня своими большими блестящими очами, без капли притворства. – Расскажи о себе, Эрик, а то мы с тобой уж девятый год женаты, людям врём, мужем да женой представляемся, а я толком о тебе ничего не знаю. Вот, например, чего ты ищешь? Вот чего мы вместе ищем?
        Я сел с ней рядом.
        – Чего я ищу? Или хочу… да я теперь и сам не знаю, Яй, – сказал я. – Вот пока на Байкале жил, знал, чего хочу. Ты ведь о Байкале читала?
        – Читала, и Арик рассказывал, и ты рассказывал немало, – сказала Аяя. – Но ты сам о себе никогда не молвил. Поведай.
        Поведай, вот что я поведаю? Каким паршивцем я оказываюсь весь свой век, уж четырнадцатый по счёту? Лгать не стану, но и всего, что было рассказывать, открывать все мои преступления, тем более не за чем.
        – Значит, знаешь кое-что, хоть и не помнишь ни черта… – пробормотал я. – Так вот, слыхала тогда о нас с Ариком, как о великих байкальцах… И всегда я, Аяя, хотел быть царём байкальским. Вот как родился царевичем, так и хотел тона больше всего. И всё потому, что не один я был наследник, а вместе с Ариком… Но… царём я так и не стал, как и он, впрочем. Но Ар и не стремился, что меня тоже злило и возбуждало мою зависть. Вот такой я всегда был ревнивый брат, поганый человек… Царём мне стать не удалось, верно, однако, править всё же я сподобился… и я… не знаю, наверное, увлёкся, слишком упивался властью, которая, наконец, досталась мне, и… и всё порушилось. Сам Байкал восстал против этого, против меня, против того, что я взял власть, я не должен был… И водой переполнился и затопил моё царство. Погиб Байкал, наше Великое Море убило его…
         Я вздохнул, вот уж сколько лет, а больно о том вспоминать, и впредь, сколь ни проживу я, больно будет думать о том.
         – Зато Кемет расцвёл, приняв наш народ… Но всё это ты, конечно, знаешь. Всё это произошло уже без меня, потому что погнали меня мои же потомки, ещё до Кеми не успели добраться, а уже погнали… Погнали… Вообрази! Меня, кудесника Сингайла, одного из предвечных, одного из великих братьев, великого Эрбина и прочее… прогнали и забыли. Ты можешь представить в своей головке, в своём сердце, что это значило для меня? Больше меня не было героя на Байкале. Я да Арик, выше только Боги... Но кончился Байкал, и померкла моя слава. Навеки, Яй! Меня уже не почитали легендарным героем-спасителем, всё было позабыто и растеряно по дороге. Новое поколение взросло вдали от байкальских берегов, и вдали от сказов, что сделались небылыми сказками, а не героической былью, и не легендами, что росли вместе с каждым, входя в головы и в сердца, впитываясь в кровь. Нет, теперь я был тем, кто всё время был при троне и только помехой, плотиной, преградившей течение реки времени и поколений. И меня надо было устранить, чтобы течение возобновилось и река ожила. Ты знаешь, мне даже не обидно, просто это стало моим концом, как и байкальского великого царства. Хотя иногда мне кажется, что само моё появление на свет и стало началом конца Байкала. То есть не моё только, наше с Ариком. Мы как смертельная болезнь, исподволь, медленно, но неотвратимо разрушили нашу родину…
        – Это не так! – горячо воскликнула Аяя, прерывая меня, даже обернулась, выпрямившись. – Я не понимаю… в толк не возьму, для чего ты так говоришь! Ни ты, ни Арик не зло! И вы столько хорошего сделали для Байкала, зачем теперь ты выдумываешь это? Зачем под слепоту и неблагодарность своих потомков подводишь такую странную и страшную почву?! Зачем уверяешь себя, что ты вредная плесень, гнилая болезнь Байкала? Это не так и никогда не было так!..
        – Потому что я видел глаза царя Рикора и бывших с ним, когда они пришли выдворить меня, и я побрёл в одиночестве назад. Мне некуда было идти, и я вернулся на родину. Вернулся, а Байкал… наш Байкал больше не возродился…
       Я потёр лоб кулаками, не хотелось теперь же вспоминать, что осталось на Байкале, что мы видали с Ариком там перед тем, как улетели спешно. Не время теперь о том думать. Я не хотел, чтобы она уговаривала меня и говорила, что я хороший, чтобы убеждала меня. Днесь она от меня видит только хорошее и не помнит ничего из того, что было раньше, вот и не замечает моей скверны. Поэтому я сказал:
        – Так вот, радость моя, Аяя, больше всего я хотел бы вернуться на Байкал. И… конечно, чтобы всё стало по-прежнему, и я, и Арик, и… и ты… Но… – я посмотрел на неё. – Время не идёт назад.
         – Время не идёт назад, а мы можем. Давай вернёмся, Эр? – просто сказала Аяя, тоже повернувшись ко мне. – Что мы по миру катимся, будто корней нет? У меня нет, это ясно, у меня и половины памяти нет, а то всей, ни семьи не помню, ни матери с отцом, ни родины, ничего из той, байкальской жизни… я только знаю, что я с Байкала, но ничего не помню и не чувствую при этом… тоже тяжело, знаешь ли… знать, но не помнить и не чувствовать. Всё, что я помню и чувствую – это Кемет, Арик и ты, Эр… Но ты-то… что ж маешься? Идём назад, на Байкал. Всё ж родина.
        – Родина? Да днесь там ничего нет… только море и голые скалы. Даже лес и тот потоп весь под наступившим Байкалом, – сказал я.
       Сказал с полной убеждённостью, но её слова проникли в самую глубину моего сердца и там завибрировали, задрожали, будто тут же пустили ростки в моих мыслях и в сердце.
      Вернуться на Байкал… вернуться…
       – Ты, правда… хотела бы поехать на Байкал? Яя…
       – А что мы по чужим землям бродим? Добро бы мы нашли где-то рай земной, а так, безродные сироты, нигде нам приюта нет. И не будет, потому что ты свою родину помнишь и любишь. Так что же нам бродить, неприкаянным по чужим землям? Поедем на Байкал? Пусть ничего прежнего там уже нет, но мы там родились, Эр. Пусть ничего, но земля наша, наше небо, наше море. И всё же лучше, чем как безродные по чужим землям слоняться, все равно нигде дома найти не можем.
        – Там снег и холод, Яй… – растеряно проговорил я, ещё не веря, что мы, в самом деле, можем отправиться туда. Сам я ни разу не предлагал ехать на Байкал, но всё время об этом думал, не в силах забыть свою несчастную родину.
        На мои слова Аяя лишь засмеялась:
        – Ну вот и посмотрю! – она отмахнулась и толкнула меня плечом. – Так решили?
        – Далеко-о… – засмеялся и я.
        – Так мы уже столько времени куда-то едем и едем, и всё чужие лица, злые пыльные города… В Вавилоне беда была, потом пришла вторая, что в других будет, попробуй мы остаться. Что со мной будет, мне всё равно, но ты… я не хочу даже думать, что что-то может случиться с тобой из-за меня.
       Я обнял её за плечи легонько и тут же отпустил, момент близости становился опасным.
       – «Из-за меня», эх, ты! – усмехнулся я.
       Всё же мне её лучше не трогать, каждое прикосновение, даже лёгкое, даже вот такая её близость будоражит меня. Настолько, что я думал потом о ней, о её плечах несколько дней, об аромате её волос, коснувшемся меня… во сне даже увидел… Лучше не трогать и помнить об этом, чаще вспоминать о том, что я творил во власти вожделения к ней…

       Да, я преследовал Аяю и Эрбина, именно преследовал, я шёл по следам, но я всё время отставал, всё время терял след, приходилось возвращаться и снова выискивать, куда же они уехали снова. Снова и снова… Наверное, будь я человеком, я бы уже давно выдохся и сдался, отступил бы, я даже потерял счёт времени, как в своё время, когда мы слонялись по миру с Аяей и Рыбой. Но тогда можно было считать по вёснам, к примеру, теперь же я шёл по местам, где не отличишь ни лета от зимы, ни весны от осени. И в Кемете ничего не знали о беглецах.
        Рыба писала, что Арий рвёт и мечет временами, а в остальное время как одержимый строит целый строй пирамид в разных концах Кеми, которые должны будут разорвать путы, которыми его удерживает Смерть. Но я не думаю, что всё может оказаться так просто – сломать Силой сопротивление Смерти над Кеми. Она вездесуща и правит всем миром, как убежать от неё? Только я вот и сумел потому, что я не человек, потому что я между мирами, как тень, я не виден. А вот Арий яркий ангел, ему не уйти и не спрятаться от своей Повелительницы. Даже с Печатью Бессмертия. Но… быть может, я не знаю чего-то, я не могу проникнуть в мысли великого Ария, Бога Анпу, так что всей глубины его замысла мне не понять. А я должен был выполнить для него поручение, которого, между прочим, ждал несколько лет, с тех пор как он сам утратил эту возможность – путешествовать между Вавилоном и Кеми. Арий не доверял мне до последнего, пока я не остался единственным, кто мог помочь ему хоть чем-нибудь.
        Я должен был быть зол на него за то, что он отнял у меня жену, так опозорил и унизил, даже не заметив, и не из похоти, Боги, если бы из похоти, нет, движимый единственно отвращением. К себе, к беде, настигшей его, и к той же Арит. Я сам был во власти этой воды в отношении её, я хотел её простить после спасения Аяи, я всеми силами старался открыть сердце, но либо сердца во мне, не человеке, не было, либо я плохо старался, но… когда Арит отказалась от меня, мне стоило труда не показывать своей радости. Вот так. Арий, сам того не подозревая, избавил меня от жены, от которой я сам не смог бы освободиться. Вот так бывает: беда и бесчестье оборачиваются неожиданной удачей.
       Так что я с лёгким сердцем покинул Кемет, не чувствуя себя должным никому, кроме Ария, которому пообещал отыскать Аяю. Легко исполнять поручение, если оно тебе по душе и во всём совпадает с твоими собственными желаниями. Так я и шёл теперь по стирающимся следам Аяи и Эрбина. Это было нелегко, они старались не быть заметными в каждом городе, куда приезжали. Но это удавалось им с трудом, потому что и он и она были слишком приметны во всех отношениях. А потому я находил все места, где они были. Но я всё время опаздывал, нигде они не задерживались дольше, чем на несколько месяцев. Я приходил в город, и пока выискивал их в нём, оказывалось, что они уехали уже несколько месяцев назад. Вот так я и отставал. Я нападал на ложный след не раз, приходилось возвращаться, снова кружить и искать, опять находить и спешить за ними. Да, это было нелегко. Это было так нелегко, что я бы сдался, будь у меня в жизни хоть что-то, кроме этого, кроме этих людей. О них я думал всё время, размышлял, взвешивал. Хранил глубоко в сердце мою любовь к Аяе.
       А по Рыбе я просто очень скучал…
Глава 6. Чёрный день и проблески
        И я скучала по Дамэ. Что тут скажешь, мы с ним сроднились за столько лет, как брат и сестра. И теперь он отправился, даже не знаю куда, Арит давно изгнана, но ещё раньше я исторгла её из своего сердца и за последние годы не только не говорила с ней, но и взглядом не одаривала. Арий, то есть Бог Анпу, нравился мне всегда и горячим нравом, и преданной любовью к Аяе, о которой он не говорил со мной никогда, но мне достаточно было видеть, как он, словно одержимый, строит что-то, что, как я понимаю, должно освободить его из-под спуда нашей Повелительницы. Она расспрашивала меня всё время о нём. Каждый раз, как призывала. Вот как сей день.
        – Что там Анпу? Что молчишь, Рыба? Или тебе мало быть шакалом в глазах всякого? Может, хочешь не только называться, но и стать рыбой? – угрожающе прогремела Она.
        – Рази же я молчу, Вечная? Всё, как есь молвлю. Строит новые храмы, как и допрежь, вовсю старается во славу нашей Вечной Повелительницы, – проговорила я, думая, склониться почтительно или остаться так.
       Она засмеялась.
        – Да, Анпу не обманул, в отличие от своего подлого братца, создал мне культ, какого не бывало ещё на земле, какого нет даже у Бога Солнца, не то, что у какой-то там глупой Любви. А, верно, Рыба?
       И пока я согласно кивала, Она закатилась счастливым смехом, даже не подумаешь, что и Вечные могут веселиться будто люди.
        – Но-но, не сравнивай меня с собой и тем более с этими мелкими червями! – огрызнулась Вечная.
        А я ответила, сама не знаю, почему, набравшись отчаянной храбрости.
        – Но только люди, мелкие черви, как Ты считаешь, и делают Тебя Богиней, окромя людей никто даже не осознает Тебя. Для животных Тебя нет. Животные или живы или мертвы, но о тебе они не думают. Только люди имеют страх, который называют смертным.
        Произнеся это всё, я испугалась, не размажет ли Она меня немедля? Но нет, Она словно бы задумалась, а потом произнесла, шипя:
         – Ну да, да, ты права, глупая Рыба… а вот Любовь ведома даже зверям или бестолковым птицам… даже цветы поворачивают лица к солнцу, любя его… хм… Любовь вездесуща и… низка. Низка, запомни! Смерть – венец всему! Всему сущему!
         – Повелительница, Вечная! Ежли Анпу исполнил всё, что пообещал, почему Тебе не отпустить его, не мучить боле? Не освободить? В благодарность…
         – Молчать! – возопила Она. – Подсказывать мне будешь, дрянь? Не суйся в дела и замыслы Вечных! Если ты сообразила стать приспешницей Анпу, это не делает тебя равной даже ему, не то, что нам!.. И какое тебе дело до него, о себе озаботься, – последние слова прозвучали уже холоднее и спокойнее.
        После я размышляла над Её словами, что Она хотела сказать этим: «замыслы Вечных»? Какие замыслы у Неё относительно Ария? Или Их, Вечных, это чьи, Её и… кого ещё? С кем Она затеяла игру против предвечных или против Ария? Я запуталась, перебирая всех возможных союзников нашей Повелительницы. И неужели Вечные станут сговариваться против человека, даже и предвечного? Ведь мы слишком мелки для Них...
       Но раздумывала я недолго, вернувшись домой, я отвлеклась на ребятишек, сыновей Ария. Кроме меня никто особенно не интересовался их жизнью, Арит и в бытность в доме была очень холодна с мальчиками, не как положено матери. Хорошо, если в седмицу раз зайдёт на их половину или у мамок поинтересуется, как они.
        Арий вёл себя по отношению к детям, как обычно ведут отцы в больших домах, спрашивал за утренней трапезой, поздоровы ли, и как вели себя. Для них были найдены и наняты лучшие учителя и наставники, призванные научить их грамоте, борьбе, владению оружием, верховой езде, словом, обычным для мальчиков умениям. Так что он был не хуже прочих, а вот Арит удивила меня, она так хотела стать матерью, и когда её желание сбылось, забыла о детях, едва выпустила из своего чрева. Это было мне так странно, неправильно и, главное неожиданно, что будь наша с ней дружба прежней, я непременно поговорила бы с ней, но не теперь. Сама Арит теперь перебралась в царский дворец и пыталась протиснуться в наложницы фараона. Притом, что Кратон помнил её, ей сделать это было проще, чем любой другой женщине в Кеми. Ещё с прежних времён Арит была вхожа во дворец, думаю только благодаря памяти Кратона об Аяе, он и допустил Арит в свой ближний круг. Не удивлюсь, если она и в почивальню царскую переселится, Арит не стареет в отличие от остальных вокруг… Но что мне Арит теперь?
         Но и от ребят меня отвлёк на этот раз сам Арий. Он вошёл в покои своих детей, проведать. Увидев меня, улыбнулся приветливо, черты смягчились, когда он посмотрел на ребят, складка между бровей разгладилась, разошлись брови, он сразу помолодел, из высушенного полуживого Бога Анпу, он снова превратился в Ария, которого я когда-то видела и знала. Дети, даже от Арит смягчили его сердце, говорю же, Арий хороший, даже отец он хороший… странно, что я так говорю себе, будто пытаюсь убедить, но мне незачем утверждаться в этом, потому что я и так в этом уверена. Он мне нравился ещё со времён, когда я впервые встретилась с ним и Эрбином на Байкале.
        – Утро доброе, Рыба, милая! Давно ты здесь? – спросил Арий.
        – Вернулась от Повелительницы, сил нет сей день куда-то двинуться. После Неё у меня сил ни на что не остаётся больше суток…
        – Да не оправдывайся, что ты? Разве я о том? – добродушно сощурился Арий, протягивая руку к головке старшего сына, возившегося на полу с вырезанными из дерева солдатиками, а младший в это время тоже подошёл к отцу, прижался к его ноге, ревниво отводя его руку от головки брата.
       Привязаны к отцу мальчишки, подумалось мне. А о матери ничего и не знают, должно быть. Ох, и мать… Арий, к слову, изгнав её, приказал, чтобы её к нему не пускали, но к детям всегда, егда пожелает. Однако Арит не пожелала ни разу. Вот такие бывают матери. А Аяя, я слышала, ребёночка скинула и до сих пор другого не родила, хотя за Эрбином замужем уже столько лет… Вот где справедливость Богов?.. Али они для Аяи особые испытания приготовили? Как жаль, что не могу помочь ей, хотя бы рядом быть, как допрежь. Только она не помнит о том времени и меня не помнит… То тяжёлые были времена, но мы пережили, Прошли их вместе, а теперь и вовсе безвременье какое-то. Только и ждём, чтобы нас отпустили из плена. Жизни не замечаем, лет не считаем… вот сколько их прошло? Думаю, даже Арий не помнит, сколько.
        – Как храмы в Гизе? – спросила я.
        – Строятся, – сказал Арий, не взглянув на меня.
        – Они странные, – сказала я, вглядываясь в него.
        Эти храмы и, правда, были странные, не похожие ни на какие другие, вообще ни на что, ни формой, ни особенностями строения. И ещё страннее было то, что Арий сам, именно он, придумал и форму и места, где их построить. Никакого порядка в этом я не могла уловить, моих знаний не хватало, чтобы вникнуть в это, или не хватало проглядливости, что была в Арии, или в Аяе. Никто из предвечных не мог объяснить того, почему Арий так строит свои храмы. Я подозревала, что это не храмы вовсе, в них не было коридоров и статуй, вообще почти не было помещений. И все они были однотипны, различались только размерами. Даже строители-кудесники удивлялись этим странным и особенным строениям. Я говорила со многими из них, и все как один молвили, что ничего подобного ранее не строили и не видели.
        – Это особенное что-то, твоя предвечность.
        – Такого больше нет нигде. Я много, где побывал, видел…
        – Я думаю, все они не отдельные, они все вместе для чего-то задуманы. Какая-то система…
        – Какое-то чудо задумал предвечный Анпу…
        – Да, Анпу кудесник. Такой, как ни один из наших Богов. Всесильный…
       Это и я понимала, но я думаю, не просто чудо, а что-то такое, что освободит его, а значит и меня. Но о своих догадках я не говорила, старалась даже не думать, чтобы Она не прочла мои мысли и не остановила Ария. Я хотела его освобождения не меньше, чем он сам…
       Сейчас, глядя, как он возится с детьми, я снова подумала об этом и снова остановила эти мысли. И будто эхом на мои мысленные усилия в покои вошёл челядин и промолвил, склонившись перед нами:
         – Господин, там от госпожи Вералги прислали, она немедля просит вас приехать.
        Арий посмотрел на меня, поднимаясь с пола, куда уселся было поиграть с ребятами. И я поняла по его взгляду, что он зовёт меня с собой. Мы отправились вместе, то есть мы мгновенно переместились в дом Вералги, уж если она зовёт немедля, то мы и явились без приличествующих церемоний, на что ещё, в самом деле, нужны эти способности к мгновенному перемещению в пространстве, если не для этого?..
       Такой, как днесь я никогда ещё не видела прекрасную Вералгу. Она, высокая, всегда очень прямая, словно у неё не хребет, а металлический стрежень внутри, теперь сделалась беспокойной, взлохмаченной и какой-то жалкой, бледные руки её тряслись, а взгляд поблек и метался. Даже её одежда сегодня не струилась идеальными гладкими складками, а как-то словно скомкалась, и тело не казалось таким стройным и красивым, а стало каким-то неказистым, вся фигура её вдруг показалась мне похожей на куриную: длинные руки и шея с маленькой головкой, голенастые ноги и какое-то круглое и короткое, толстоватое туловище.
        – Арик!.. Великий Анпу! – она кинулась к Арию, заламывая руки. – Помоги, помоги мне! Кора…
        Я увидела, как Арий побледнел, Корой звали дочку Вералги и Викола, которого, к слову, не было здесь, может быть, он был ещё в пути, ведь мгновенно перемещаться в пределах Кеми могли только мы.
         – Что?.. – в страхе выдохнул Арий.
         – Она… Варис не углядела… мерзавка… не углядела, Арик… И Кора, она… она упала, упала с качелей… упала и… Арик, она… я не знаю… Посмотри, прошу тебя, она не дышит!.. кажется, сломана шея.
        Арий в ужасе покачал головой, отступая и бледнея в зелёный цвет.
        – Кора… умерла? – проговорил он без голоса.
        – Да. Да… но ты же можешь… Ты же можешь её вернуть. Ты же великий Бог Анпу! Ты сам Ангел Смерти! Ты управляешь Ею!
        Слушая Вералгу, я понимала, как плохо она понимает, в чём состоит служение Ария. Он не только не управляет смертями, он раб куда больше, чем любой из невольников. Ах, Вералга… Как больно тебе будет понять, что твои надежды рухнут сей же час и как страшно Арию произнести, что он бессилен помочь. У меня сжалось сердце, не в силах смотреть, как горе убьёт мать, я отвернулась.
        – Вералга… – проговорил Арий. – Вералга, я не владею смертями. Я не… я всего лишь раб у моей Госпожи, всего лишь ничтожный и бессильный раб…
       Я почувствовала взгляд Вералги, которым она пронзила меня. Я лишь пробормотала в ответ:
        – Мы не обладаем властью над Тем миром, Вералга. Ни ключами от Врат, ни ветром над Завесой.
        – Да как это может быть?! – вскричала она в ужасе. – Арик, ты же… Ты – Ангел Смерти!
        – Да, меня называют по-разному, и Богом, и Ангелом, но ты же знаешь, что я ни то и ни другое… Ты-то это знаешь, Вералга! – срывающимся голосом проговорил Арий. И бессильно добавил: – Я не могу ничего.
        – Так умоли! Умоли Её! Вечная любит тебя, Она тебе не откажет! Она…
        – Любит меня? – ахнул Анпу. – Ты вдумайся в то, что говоришь, Вералга! Она превратила меня в привратника Царства мертвых, в скребок, которым скоблят грязь с подмёток у входа в Её Царство. Я ничто, я куда ниже, чем был когда-либо! Я даже не свободен…
        Вералга повалилась на колени, громыхнув суставами об пол.
        – Арик! Умоли Её! – взвыла она, воздевая руки горе.
       Арий взглянул на меня и протянул мне руку, мы вместе вошли за Завесу. Но Повелительница даже не сразу ответила нам двоим.
        – Для чего вы здесь в неурочный час? Я не звала, а без зова вы не смеете являться! Прочь! – услышали мы после нескольких бесконечных мгновений ожидания, пока Она не удостоила нас внимания.
        – Повелительница, выслушай!
        – Прочь!
        – Верни Кору, дочь Вералги! Верни девочку!
        – Прочь!
        – Повелительница, верни девочку!
        – Нет! Вералга поплатилась за непослушание! Никто не смеет перечить мне и не слушаться! А Вералга ослушалась! Она думала обмануть меня, и хотя я изгнала низкую тварь Арит так же, как и ты, она была полезна во многом... – нам показалась, что Она усмехается, довольная привычным предательством Арит. – И Вералга знала, что ей придётся заплатить! Она знала, что это значит, всё знала наперёд! И Викол знал, оттого и оставил её, не желая привязываться к дочке… все вы скупы на душевную теплоту теперь, когда ваша Богиня Любви повержена. В мире стало холоднее и чище без неё!..
        Мы с Анпу переглянулись.
         – А теперь прочь! – крикнула Смерть.
        Я потеряла равновесие, падая на одно колено, когда мы вернулись. Арий, наклонился, помогая мне подняться, и усадил на скамью. У него самого руки были вполне тверды и теплы, у меня же тряслись, и в груди так же трепыхалась слабость. Всё же он значительно сильнее меня, подумала я, откидываясь на спину, у меня было темно в глазах… я даже слышала, будто сквозь толстую шапку, какие нашивала зимой на нашем Байкале…
        – Вералга, прости меня, но я бессилен. Я бессилен тебе помочь… – едва не плача, проговорил Арий.
        – Не говори! Не говори это!.. Викол!
       Наконец, я открыла глаза. Действительно, вошёл Викол, и тут же бросился к Вералге, поднимая её с колен.
        – Что… что здесь? Кора?.. – проговорил Викол, едва дыша. – Кора умерла?
        – Да… мерзавка Варис… не уследила… наша девочка… Вико-о-ол… – и Вералга зарыдала, утыкаясь в грудь Викола.
        Он кое-как поднял её и усадил на скамью, сел рядом, продолжая обнимать, а Вералга рыдала, сотрясаясь всем телом и цепляясь за его одежду. Он гладил её плечи, будто она сама была ребёнком, и в этот момент я увидела, как они нежно привязаны друг к другу, никогда доселе мне не доводилось наблюдать проявлений чувств у этих людей, таких сдержанных, едва ли не холодных.
        – Викол… Арий не хочет помочь, не хочет вернуть нам Кору!.. Заставь! Заставь его! – всхлипывая, бормотала Вералга.
        – Вералга… не надо… – тихо сказал Викол, продолжая обнимать её. – Никто не отказал бы, если бы мог тебе помочь. Арий паче остальных... Только Эрбин может наравне говорить с Повелительницей Тьмы, ты же знаешь. Только один Эрбин...
        – А если… – Вералга выпрямилась, слезы и сопли были размазаны по её раскисшему лицу. – А если нам… если собрать предвечных и заставить Её?
        – Без Эрбина мы ничего не можем.
        – Эрбин… – повторила Вералга и встала, не вытирая слёз. – Конечно, Эрбин…
       И вдруг она пропала, словно ввернувшись в воздух. Мы молча посмотрели друг на друга. Викол, выдохнул, откидываясь на подушки. Арий обернулся по сторонам и подошёл к столу, привычно уставленную сластями, фруктами и винами. Он налил вина в кубок, не дожидаясь пока это сделает невольник, и выпил залпом, не разбавляя водой, словно испытывал жажду. Но, может быть, так и было? Я слабела от приближения к Смерти, а он, возможно, иссыхал, откуда мне знать…
       – Ты… видел Кору? – спросил Викол неожиданно.
       Арий остановился посередине глотка, будто его настигла стрела, даже спина его дрогнула. Он поставил кубок на стол, металл звякнул о каменную столешницу.
        – Для чего ты спрашиваешь, Викол? – сказал Арий, не поворачиваясь к нему.
       Викол вздохнул, прикрыв лицо ладонью.
        – Не знаю… не знаю… – горько произнёс он. – Я знал… всегда знал, что Кора… И Вералга знала. Но я надеялся… что ошибаюсь. Мы оба надеялись с Вералгой. Так страшно знать наперёд судьбу того, кого… кого… У нас уже был ребёнок с Вералгой. Много тысяч лет тому. Он прожил длинную хорошую жизнь, так рассказала Вералга, она была с ним рядом, я же не видел даже его рождения… мы тогда расстались, Вералга захотела так. А теперь… как теперь?
        – Не расставайся с теми, кого любишь, – сказал Арий, так и не повернувшись. – Даже, если не можешь остаться, даже, если надо уйти или тебя гонят, останься, иначе не будет ничего горше этой разлуки…
       Он ещё налил вина и снова выпил, а потом сказал:
        – Мне очень жаль, Викол, что я не могу помочь в вашем горе.
        – Не надо… это судьба, а от неё не уйти.
        – Мы не знаем своих судеб и в этом наше счастье, – сказал Арий.
        – Я бы назвал это иначе – спасение, – вторил Викол.
        Далее в зале повисло молчание, похожее на серую тучу, не несущую дождя, но холод и тоску. Я, не выдержав, вышла вон, невольник у двери, поклонившись, сказал:
      – Я провожу вас к маленькой госпоже.
       Я не собиралась идти туда, даже не думала об этом, для чего мне лицезреть несчастную девочку, если я не могу вернуть её к жизни? Но, сама не понимаю, почему, я кивнула и последовала за ним. Роскошные покои Коры, они были как сказочный дворец во дворце, множество красивых вещей, всевозможных игрушек, цветов, здесь были и киски, священные животные, призванные охранять малышку от сил Тьмы. Но Тьма как всегда, оказалась сильнее…
         На ложе, отделанном златом, на затканном золотыми нитями покрывале, вытянувшись, лежала маленькая девочка, казавшаяся ещё меньше, потому что всё вокруг было чересчур большим и великолепным, слишком для маленькой девочки, которая жила здесь. Вералга знала, что её дочь умрёт, быть может, поэтому и окружила её такой несусветной роскошью, какой обычно не устраивают даже царским детям. Знала… Как это страшно, должно быть. Мне никогда не узнать этого, потому что у меня никогда не было детей, не думаю, что могли бы быть, никогда не представляла себя матерью, даже в детстве я не играла в это, моя семья была так ужасна, что я никогда не мечтала создать свою. Дамэ и Аяя стали моей семьёй. Где они теперь оба? Теперь я привязалась к Арию, как к брату… а Аяя… Быть может, Вералга теперь же отыщет Эрбина, а с ним и Аяю?..
      У меня радостно тукнуло сердце, но тут же и остановилось, потому что я перестала оглядываться по сторонам и увидела маленькую Кору. Я много раз видела её и теперь… теперь это вовсе была не она, не хорошенькая малышка с лёгкими кудряшками и блестящими серыми глазами, перетяжками на ручках и на белой шейке. Передо мной лежала даже не оболочка, потому что она лишь напоминала Кору, это была не она. Сама Кора ушла и уже очень далеко. Я научилась отлично разбираться в этом. И сейчас же я вспомнила Аяю мёртвой…
        Да, от Коры ничего не осталось на этом свете. А вот Аяя, когда умерла, была всё той же. То не было лишь тело. Она была с нами, её не пустили за Завесу! Вот оно что… Аяя вовсе не умирала! То есть в нормальном человеческом смысле. Она оставалась меж миров, потому не остывала и кровоточила, потому не менялась, она не была мертва… Замысел… какой всё же замысел у Смерти в отношении Аяи? Хотя что «какой»? она отлично всё объяснила ещё тогда. Не в одну Аяю он был направлен. А быть может и вовсе не в неё. В кого же? В кого из нас? В Ария?..
       Бедняжка Кора, её век был так короток, она не успела даже вдохнуть, как наступила ночь…
      Я решила выйти в сад, не возвращаться в зал, где сидели два мудрейших и древнейших человека, в каждом из них сейчас было слишком много боли, настолько, что весь воздух пропитался ею и стал невыносим для меня. Слишком много на сегодня горя и смерти, я исчерпала силы, пора коснуться жизни, солнца, тепла, травы, хотя бы воды в пруду. Погожу возвращаться в дом, ежли Вералга знает, где Эрбин, скоро и вернётся, тогда, верно, и я могу понадобиться, а пока в дом не вернусь…
      Но Вералги не было до заката, а после… Мы все знали, что после того как Солнце уходит с неба, не стоит отодвигать Завесу даже предвечным…
      …Я ждал Вералгу с нетерпением совсем иного рода. Я не показывал виду, потому что с некоторых пор привык, что за мной всё время соглядают, а потому я приучил себя скрывать свои чувства от всех, не разбирая, даже оставаясь наедине с самим собой. Вот как я боялся, что кто-либо проникнет в мои замыслы и разрушит их. Я не смог бы продолжить жить, утратив мою надежду на освобождение…
        Потому я заставил себя думать о чём угодно, кроме одного, что я скоро увижу Эрика, а значит… я узнаю, как Аяя. Как Аяя… что с ней, где она, чем живёт… Боги, каким счастьем было бы узнать, хотя бы, что этим утром она увидела при пробуждении, сад, горы, реки, степь, или просто стену соседнего дома… что она надела, пробудившись, какой вкус был у воды, которой она умывалась, какой хлеб был у неё на столе… узнать это уже было бы счастьем… Не надо, не думать, не думать о ней, иначе я не вынесу и начну метаться, как взбесившийся от ран зверь.
       Но шли часы. И чем больше проходило времени, тем меньше во мне оставалось надежды, что Вералга вернётся с Эриком. В самом деле, если бы она знала, где он, разве пришлось бы ей столько времени его искать. А уж когда солнце скатилось к горизонту, последние проблески надежды погасли с последними его лучами. И я уверился, наконец, что Вералга не знает, где Эрик…
     Она вернулась уже к полуночи. Упала на пол в середине залы. Викол бросился к ней, и поспешил ему помочь, хотя в этом не было необходимости, просто я не мог оставаться на своём месте. Вералга была взлохмачена, бледна, на лице пыль, по которой проделали дорожки слёзы. Этих дорожек было много, они, как и слои пыли, наслаивались одна на другую. Она бормотала что-то вроде: «Не нашла… я не нашла его… я не знаю, где он… не знаю, где он… Всё кончено, без Эрика всё кончено, Вик…»
       Она зарыдала, не в силах встать на ноги, я помог Виколу поднять её, и мы довели её до скамьи, усадили на подушки. Но сидеть она не могла, повалилась Виколу на грудь, продолжая стенать, её глаза уже были сухи и воспалены. Как говорят, выплакала все слёзы? На сегодня Вералга выплакала все свои слёзы.
        Оставив Вералгу с Виколом, я вышел из зала и приказал невольникам приготовить купальню госпоже, и успокоительное питье.
        – И найдите Рыбу.
        – Чего искать, тута я, – услышал я за спиной её голос.
        Я обернулся, Рыба как раз входила из сада. В её одеждах, волосах, словно ещё гулял ветерок, что залетал сюда из сада, тот, что колыхал кроны деревьев и высокий папирус на краю прудов, где она провела день. По моему взгляду она поняла, что хороших весей нет, и что придётся нам убраться отсюда ни с чем, потому лишь опустила голову обречённо и устало кивнула. Эх, Рыба, одна ты и осталась моей близкой подругой днесь…
        Но нехорошо было уйти немедля, я вернулся в зал, однако Вералги и Викола уже не было здесь, невольник, склоняясь, сообщил, что они поднялись в покои госпожи. Ну и хорошо, подумалось мне, пусть побудут вдвоём…
      Но было нехорошо. Всё оказалось очень и очень нехорошо. К утру Викол прислал за мной, умоляя приехать, потому что Вералге плохо. Я, конечно, мгновенно явился. Вералге и впрямь было плохо, она металась в лихорадке, не узнавая никого.
        – Это нервная горячка, – сказал я Виколу, внимательно осмотрев Вералгу. Я опасался какого-нибудь яда или болезни, но, к счастью, их не обнаружилось, а с тем, что приключилось, хоть и трудно, но можно справиться. Так я и сказал Виколу.
       – Что надо делать? – спросил Викол, растерянный, бледный и слабый, как никогда. Вот за него я испугался, я таким его не видел. Ни на нём, ни на Вералге Печати Бессмертия нет, и они могут умереть.
       – Вот, что, Викол. Я приготовлю снадобье для тебя, тебе надо выспаться и набраться сил. Вам всё равно пришлось бы потерять Кору. Пусть бы даже прошло много лет, и Кора прожила бы длинную счастливую жизнь, разве вы не потеряли бы её всё равно?
        Ему нечего было мне ответить, хотя он мог бы сказать и то, что то была бы жизнь и пусть для них самих это недолгий миг, но они всё это время наблюдали бы за своей дочерью, родились бы внуки и правнуки и так далее в вечность. Теперь же не было этой ниточки в вечность, навеки связывающей их двоих, она была оборвана, как оборвалась та, что связала, было нас с Аяей… Он мог бы возразить, но несчастный, лишённый способности рассуждать и размышлять человек, который, казалось бы, должен был много чего увидеть и испытать за свою жизнь, который, как я считал, давно остыл сердцем али же вовсе не горел никогда, лишь кивнул обессилено и послушно, соглашаясь на всё. Он нуждался в моей помощи, потому что оказался сейчас один наедине с горем, без своей сильной подруги, впавшей в спасительное забытьё.
        Когда я выходил из покоев Вералги оба спали, рядом на ложе. Я приказал невольницам сидеть караульно возле них и давать лечебное питьё, едва пробудятся, держать так не меньше трёх дней.
        – А как же… – спросил меня один из невольников, и я догадался, что он говорит о мертвой малышке в соседних покоях.
        – Ангел смерти позаботится обо всём. Ждите.
        Понадобилось не более двух часов, чтобы мы с Рыбой, явились сюда при всём великолепии служителей Смерти. Я – сияющий и с белоснежными громадными крыльями, Рыба – в образе шакала, как было велено самой Смертью. Великолепная магическая самка шакала необычной траурной чёрной масти с золотым ошейником вошла в ворота поместья Вералги, на которых висели траурные знаки. Она, не спеша, оглядела всех, побледневших и замерших в страхе челядин и прошествовала в дом, стуча жёсткими лапами по гладким камням пола в наступившей тишине. И села на верхней площадке крыльца, ожидая прибытия Анпу, открывающего врата Смерти. Всё это во славу Её, потому что и я, и Рыба знали, что Кора давно уже за Завесой, и никто не открывает Завесу, она отодвигается сама, когда приходит время для каждого из нас. Поэтому мы исполняли величественный и великолепный ритуал, как делали и в других местах.
        И вот я спустился с неба, сияющим, в белых одеждах и крыльях, браслеты на запястьях моих и плечах, на моих лодыжках, сверкали под солнцем, от белизны моей кожи и одежд исходил такой свет, что казалось, я весь свечусь. Изумлённые и поражённые люди смотрели на нас, не смея не то что шевельнуться, но даже вдохнуть. Я же вплыл в дом, не касаясь земли, и вернулся через краткое время с телом погибшего ребёнка на руках. Это было странно чувствовать холодное окоченение ребёнка, которого видел бегающим и смеющимся. Тысячи трупов я держал вот эдак, но не чувствовал никакого страха или замирания в сердце, как теперь. Я едва справился с собой, чтобы не дрожал голос, когда я промолвил людям, смотревшим на меня:
         – Все приходят в этот мир и уходят из него в час определённый судьбой, не рано и не поздно, но в своё время. Пришлите в храм Анпу злато, припасённое на этот случай, жрецы позаботятся о теле маленькой Коры.
        С этими словами на устах я взлетел в небо, а Рыба сорвалась с места и побежала к храму Анпу… там она проследит за тем, как жрецы и их многочисленные помощники бережно и аккуратно бальзамируют маленькое тело, после чего поместят в богато украшенный саркофаг, который начали готовить, егда погибла девочка. Пока будут готовить тело, закончат и гроб. А после тёплая земля Кеми примет её. К этому времени, надеюсь, Вералга и Викол хоть немного справятся со своим горем и смогут, поддерживая друг друга, продолжить жить. Ведь впереди у них вечность…
Глава 7. Алчность, кровь, и опасность
        Мы двигались с Эриком на северо-восток, не встречая городов уже не год и даже не два. Мы двигались очень медленно, вначале всё шло быстрее, пока наш путь лежал на большом торговом пути, который называли Шёлковым, потому что везли по нему шёлк из огромной восточной страны, где жили желтолицые и очень узкоглазые люди с волосами, похожими на густую чёрную смолу. С востока шли караваны на запад и с запада на восток, в оба конца везли туго набитые мехи с тканями, серебром и златом, драгоценными каменьями, мехами, и всевозможными диковинами. Но в этих богатых караванах нам не было места, бродягам, которыми мы были, не были рады ни погонщики, ни купцы. Соглашались взять нас в сёдла или в повозки только в обмен на меня, то есть на мою благосклонность.
        – Как тебе тяжело-то приходится, Эр, – сказала я как-то раз после уже сотого такого отказа, когда мы продолжили свой путь пешком, а впереди пылил очередной караван, не взявший нас.
        – Ну, тебе-от, поди, не легче, – усмехнувшись, сказал он. – На меня хотя бы никто не пялится сальными глазками.
        – «Сальными»… вот гадость… – сморщилась я, так сказал верно, именно, что сальные, прогорклого какого-то сала. Сало… да ещё прогорклое, откуда я это знаю? До сих пор не видела я никакого сала…
        – А хочешь…. – начал Эрик и осёкся, будто споткнулся о мой взгляд.
        – Что?
        – Я добуду тебе золота. То есть и себе, конечно, тоже... До того всё это надоело… так надоело, просто до смерти. Сыну байкальского царя гнить в нищете тоже не пристало, как и тебе, Богине Красоты и Любви. Так что не думай, следующий караван поможет нам.
        – Как? – удивилась я.
        – Пока не знаю – он отвернулся. – Я должен продумать всё до мелочей. Хорошо, что мы так долго и так тщательно изучали все эти проклятые караваны, я теперь очень хорошо представляю, как они устроены и что делать, чтобы…
        – Чтобы… Что «чтобы»?
        – Незачем тебе знать. Главное, что нам не придётся больше быть нищими бродягами.
        – Ты… – забеспокоилась я, вглядываясь в его лицо. – Ты не злодейство ли ты задумал какое?
        – Да ты что? Нет, конечно! – сказал Эрик.
        Были уже сумерки, и я не могла, как следует разглядеть его лица, чтобы понять лжёт он или нет, по голосу я почувствовала, что лжёт, но в это я не хотела верить, верить, что он затевает что-то дурное, что я уверила себя в том, что мне померещилось. Но, когда через пару дней вдали мы увидели пыль, поднимаемую очередным караваном, Эрик весь вытянулся, как хищник, почуявший добычу, и я вспомнила свои сомнения.
        – Аяй, вона, гляди-кось, небольшой холмик? Сухостоем порос, – проговорил он, продолжая, вытянувшись, наблюдать за приближающимся облаком пыли из которого вот-вот вынырнут кони и верблюды. – Беги туда, схоронись за ним и сиди ти-ихо, пока я не приду. Может быть, до самой темноты придётся, но носа не показывай. Поняла?
        – Да ты что?! Что удумал-то? Я тебя не брошу…
        – Не бросаешь ты меня, а помогаешь. Сейчас помогаешь нам обоим. Не надо, чтобы тебя видели, даже собаки не должны тебя учуять, поэтому…
        – Эрик… я не пойду, ты натворишь бед, я боюсь…
        – Иди! – рявкнул он и толкнул меня так, что я упала в песок. Не ударилась, конечно, но вышло обидно, тем паче я ткнулась в песок лицом, пришлось отплёвываться из косы песок вытряхивать.
         Не оборачиваясь на него, потому что захотелось плакать, и я не хотела, чтобы он видел мои глупые слёзы, я пошла к дурацкому холмику, на который он мне указал. Я зашла за него и села здесь. Это было скучно, вот так сидеть без дела, поэтому я достала свиток, один из тех, своих записей, что я вела всё время, пока мы ехали от самого Вавилона. Было очень жаль тех книг, что остались в Вавилоне и теперь пропали, думается, сгорели… Что ж, перечитаю то, что написала. Этим я и занялась, нашла несколько ошибок, жаль, что теперь писало и чернила не использовать, чтобы исправить, сажу развести нечем, да и приложить свиток не на что, чтобы опереться и писать. Надо бы придумать какой-нибудь ящик или иное приспособление, чтобы можно было писать и в дороге, вот достать, свиток развернуть, и чернила поставить, и писало положить...
         Хотя, что и писать сей день? Много-много дней, да что дней, месяцев, мы бредём по этому треклятому караванному пути и ничего интересного, кроме жирных разноцветных караванов длинными вереницами идущих навстречу друг другу. Вскоре начало клонить в сон и всё больше, и я задремала, уткнувшись затылком в песок. Так было мягко и спине и затылку, поэтому я, незаметно проспала весь день, и замёрзла к вечеру, потому что и днём не было особенной жары, а к ночи и вовсе стало холодно, я достала плащи и укрылась, укутавшись, как могла, я не могла развести огонь, потому что Эрик сказал, что меня не должны заметить, так что, какой уж там костёр… Я съела остаток лепёшки, запивая водой, но теперь не уснуть, выспалась за день… Эрик-Эрик, только бы с тобой ничего не случилось… без тебя я совсем пропаду… подумала я, оглядывая уже опостылевшие окрестности, представлявшие собой волны серо-желтых дюн, кое-где поросших невзрачными колючками. Но и они уже почти скрылись в наступающей тьме. Сейчас скорпионы и прочие твари начнут выползать наружу, без огня совсем уж становилось невыносимо. Может быть, разжечь костёр всё же?.. если совсем стемнеет, а Эрика всё не будет, разожгу.
        Но я пришёл раньше и разжёг костёр сам. Так долго я не появлялся только потому, что потерял проклятый холм, за который отправил Аяю ждать. А из-за того, что я настаивал, что ей надо быть незаметной, она и костра не посмела разжечь. Вот я и метался, чуть ли не с самого полудня, отыскивая тот самый холмик, слившийся с остальными. Ведь я продвинулся с караваном, немного на восток, а вот насколько я не мог сказать. Зачем я заставил Аяю, быть незаметной, кони прошли мимо неё, и никто бы уже её не увидел, тем более дымка от костра, поднимающегося над одной из дюн…
       Когда Аяя всё же послушалась и убралась, я улёгся поперёк дороги, притворившись раненым и надеясь, что меня не затопчут и остановятся, чтобы помочь. К счастью, на жаре караван шёл медленно, и меня заметили издали. Подошли, постояли, глядя, жив ли, пощупали и, убедившись, взяли в повозку. Здесь, глядя сквозь ресницы, я увидел, что со мной только какой-то тощий плосколицый в пыльном халате, у него бегали глазки то ли от страха, то ли потому что он был настолько ничтожным человечком, что даже при мне, беспамятном, чувствовал себя неуютно. Что ж, я ему помог, ткнул незаметно под дых, он, задыхаясь, упал лицом в мешки и свёртки, наваленные здесь, тут я и придавил его, оканчивая его никчёмную жизнь. А потому аккуратно выглянул наружу, жаль, что я не могу, как Арик отводить людям глаза и принимать любой облик, он мог бы стать лучшим вором на земле… Поэтому мне пришлось одеться в противный халат покойника, натянуть его вонючий тюрбан на сальном тюбетее, чтобы стать незаметным среди здешних. После этого я выбрался из повозки и медленно, как и другие погонщики, пошёл между лошадей и верблюдов. Так я приглядывал, где везут золото, где, в какой повозке или в каком мехе, притороченном к седлу. На это мне понадобилось не слишком много времени, чтобы понять. Приметив лошадь с серыми боками, к седлу которой с двух сторон были приторочены ларцы и небольшие тяжёленькие мешочки, позвякивающие при каждом шаге коня.
       Что я сделал? Я вспомнил одну из проказ царевича Марея, которую он нередко устраивал над всеми, кто приезжал во дворец к его отцу. Я подрезал подпругу у седла, пользуясь медленным ходом. Всадник, дремавший в седле, повалился кулём на бок и, оглушённый, не сразу понял, что произошло, завозился, путаясь в стременах, а я уже был таков с ларцом и парой мешков, нырнул назад в повозку и затаился. Поняв, что переполоха нет, я выждал ещё некоторое время. Потом пересыпал украсы из ларца в несколько лоскутов, что оторвал здесь от штуки полотна, и увязал узелками наподобие кошелей и запрятал за пазуху, туда же и мешки, под халатом не видно, просто вроде я толстяк...
        Теперь надо было незаметно выбраться и убежать. Что я и проделал, украв по дороге несколько лепёшек и шмат солонины из повозки, и даже бурдюк с каким-то пойлом, может статься, и с вином, а нет и вода неплоха посреди пустыни.
         Но едва я нырнул за дюну, как в караване начался зашебуршились, кто-то заглянул в повозку, проверить, как я, и нашли её пустой, если не считать полуголый труп, приглядывавшего за мной помощника лекаря. Вот и забегали, начали выкрикивать, ругаться, тут и ларец пустой обнаружился, но я был уже далеко, я бежал за дюнами быстро, как только мог бежать по песку обратно, где оставил Аяю.
       И вот теперь я не мог признать ни одного холма. Тут я вспомнил, как толкнул её, как она упала, и даже не оглянулась, и не упрекнула, что я так груб… Боги, только бы найти её. Давно умолкли переполошённые мной торговцы, я отбежал уже изрядно от каравана. Начал гаснуть день, я стал кричать на всю проклятую пустыню, призывая Аяю откликнуться. Было совсем темно, когда, заглянув за очередной невзрачный холмик, я увидел её. Я не сразу понял, что это за ком здесь притулился у склона высокой дюны, почти холма, поросшего жёсткими колючками, но, поняв, бросился к ней, радостно хватая в объятия…
         – Яйка… Эх ты!.. Эх ты! – тряся её, повторял я, сам не знаю почему, эти глупые слова.
        И вот теперь мы сидели, глядя на огонь нашего костра, на котором мы грели лепешки и заворачивали в них солонину, запивая вином.
       – Яй, завтра али опосля пристанем к каравану, купим лошадей, али верблюдов пару и поедем… Боги, как люди нормальные поедем, не как последние оборванцы, – проговорил я, совершенно пьяный, то ли от вина, то ли от почти забытой сытости. Оба мы согрелись от огня и еды, меня грели и золото, что я чувствовал рядом, и грело больше всего остального. Давно надо было…
        – На что мы купим лошадей, Эр? – спросила Аяя. – Ты денег добыл? Как? Врачевал кого?
        Боги, какое счастье, что она сама подсказала мне ответы. Я побоялся, что сознайся я ей в разбойстве, отказалась бы ещё со мной знаться. А потому я не сказал, конечно, правды, хорошо, что не спросила напрямик, тут же поняла бы, что лгу… Ох, как тяжело с ней… Легко, будто по воздуху лечу, потому что быть с ней рядом – как дышать, но и тяжело, потому что всё чувствует и знает, не солжёшь. Я посмотрел на неё, как я привык к её чудесному лицу, волосам, косой стекающим сейчас к земле, мы полуразвалясь сидели на плащах, расстеленных на песке.
        – Конечно, врачевал, как ещё, – подтвердил я, довольный собой и тем, что не пришлось врать, она сама себе всё за меня нарисовала. – А теперь спать давай, уж ночь-полночь, засиделись мы.
        – Это верно… заждалась тебя, полдня проспала, думала всю ночь не усну, а наелись, осовела совсем, – засмеялась она, милая, ох и милая... Нет, надо спать, хватит глядеть на неё, так и до греха недалеко и так сердце ёкает, как встречаю её взгляд… всё время ёкает.
        Наутро мы договорились, что я выйду к первому же каравану, куплю у них лошадей, новую одежду, а уже к следующему мы присоединимся вдвоём.
        – Купи для меня какое-нибудь старушечье одеяние и покрывало.
        Я посмотрел на неё, что ж, права, что тут скажешь, она права, давно надо было укрыться от посторонних взглядов, как давно советовал Арик, и в мальчишку бы переодеть, но это мельком можно не понять, а если много дней рядом, как в караване ехать, то кого обманешь?
        Уже через несколько дней мы, покачиваясь в сёдлах, с большим удобством ехали на восток. И таким приятным образом нам удалось продвинуться достаточно далеко на нашем пути, насколько было возможно, насколько нам было по дороге. Но пришло время поворачивать на север. До Байкала было уже недалеко, ну, конечно, относительно того пути, который мы проделали. И всю дорогу мы были сыты и в тепле. Конечно, не обходилось без неприятностей, особенно в начале, пока все погонщики и купцы в караване не привыкли к нашему присутствию, и не перестали всё время оказываться возле Аяиного верблюда, и мне приходилось быть на чеку всякое мгновение. Но вскоре привыкли, чему очень способствовало покрывало. Поняв, что главное сокровище, что было у меня, не продаётся, несколько поуспокоились.
        Но надо было уже отсоединиться от караванного пути и поворачивать на север, но туда ныне никто не ездил, и начиналась зима, которую надо было переждать где-нибудь в спокойном месте. Мы и остались в небольшом городке, а наш караван продолжил свой путь на восток. А здесь вскоре наступила неожиданно суровая и снежная зима.
        Я старался очень бережливо расходовать наши запасы золота, мне вовсе не хотелось становиться разбойником, не слишком мне нравилась роль вора и душегуба, к тому же я опасался, что Аяя догадается, как я добыл это, и не хотел даже воображать, как она поведёт себя со мной, со своими радужными и светлыми взглядами на жизнь и на людей. Сейчас я – спаситель, благородный и светлый герой, и я не хотел разрушать это её мнение обо мне.
        Поэтому мы сняли очень скромное жилище, ели очень скромную пищу и одевались тоже без роскоши. Но дома я просил её иногда надевать чудесные украсы, что похитил в том караване. Она распускала или убирала волосы в замысловатые причёски, надевала изящные шёлковые платья, что я не удержался и купил для неё, желая любоваться её красотой хотя бы иногда. И я любовался. И наслаждался своим любованием. Хотя бы мои глаза радовались теперь. Ох, Арик, какую тяжкую роль ты отвёл мне! Как хитро и тонко поступил, взяв с меня слово беречь её. Я скован этим обязательством, как никогда и ничем не был никогда связан…
         Я отправился к градоначальнику и попросил разрешения заняться врачеванием. Был призван придворный лекарь по имени Горнариф, которого считали едва ли не всесильным врачевателем. Он-то и должен был проверить мои знания и способности. Я, признаться, не ожидал этого, даже странно, что не подумал. Когда я жил на Байкале и был всесильным Сингайлом, великим Эрбином, никому в голову не приходило недоверчиво проверять меня. Но здесь я никому не известный человек, с внешностью, не внушающей доверия и расположения, среди смуглых и чернявых местных жителей я выделялся и светло-русыми волосами и глазами, далёкими от здешней черноты, но я хотя бы загорел, а вот Аяя оставалась на удивление белокожей, несмотря на всё солнце, что сопровождало нас, зато цветом волос почти не отличалась от здешних.
         И вот меня, подозрительного чужеземца, взялся придирчиво расспрашивать и разглядывать старикашка, который только с виду казался старым, на деле ещё очень крепкий и сухощавый человек с длинной и тонкой седой бородой, за которой он, похоже, ухаживал весьма тщиво… странно, что я думал сейчас об этом, а вовсе не о том, о чём он расспрашивал меня. Дело в том, что я не понимал ни слова из того, что он говорил, вообще ничего... Вот тут преуспел бы Арик с его удивительными знаниями, даже Аяя, изучившая множество усовников, рассказала бы лучше, как отличить грудную жабу от простуды. Я ничего этого не знал, я не знал этих их невозможных названий, потому что я вообще не был лекарем в обычном смысле слова. Я врачевал иначе, и разбирался в немочах тоже совсем не по тем признакам, какие положено было проверять учёным лекарям. Я просто видел и управлял. Причём я видел не глазами, даже не умом, не знаю, чем и как, просто мне достаточно было взглянуть на человека, чтобы знать, как помочь ему. Именно так, а не что с ним и как это называется. Поэтому толково ответить ни на один вопрос этого хитрого седобородого умника я не смог. Тот торжествующе ухмыльнулся.
        – Самозванец ты, чужеземец, и нахальный шарлатан, – торжествуя, сказал он, задирая свою холёную, но тощую бородёшку, вот у меня растёт борода так борода, до глаз и вниз до пупа, ежли позволить... – Ты не лекарь.
        Он сел в высокое кресло, очевидно, чувствуя себя моим повелителем.
        – Зачем ты хотел податься в лекари? Надеялся обмануть царского лекаря Горнарифа? Но как бы ты стал врачевать, ежли ничего в лекарском деле не понимаешь?
        Но я был бы не я, если бы не поставил на место этого зазнайку. Поэтому я приосанился и произнёс тоже не без усмешки:
         – Ну… что же, царский лекарь Горнариф, быть может, я и не лекарь, но… теперь сердце не будет душить тебя ночами, и не будут болеть твои старые суставы, особенно спина, и даже выпрямятся скрюченные пальцы. Да, ещё язва на голени, что мучает тебя уже не один год, и с которой ты ничего не мог сделать, несмотря на всё своё искусство… её уже нет, можешь взглянуть.
       Горнариф отшатнулся, бледнея. У него выпрямилась спина, почти как у молодого человека. Он поднял к глазам руки и повертел ими, хотя и тощими, узловатыми пальцами, но вполне ровными теперь, задрал полу длинного своего одеяния, взглянуть на голень, от язвы не осталось и следа, даже пятна.
        – Ч… чёрная магия… – проговорил он, вставая со своего кресла.
       Я засмеялся:
        – Никакой магии, достойный Горнариф. Просто я могу излечить любую болезнь. Я не знаю их названий, никогда не назвал бы ни одного признака, но я могу вылечить любого человека и от любой болезни.
        Он нахмурился, подошёл ближе и вгляделся в меня.
         – Т-ты демон? Ифрит… – тихо и испуганно проговорил он.
         – Нет, – сказал я.
         – Тогда… как ты это делаешь? Как это может быть в твоей власти? Признайся, Эрбин.
        – Я не знаю, и это самый честный ответ. Я не знаю, как. Я просто это могу.
        Он оглянулся по сторонам, хотя в не слишком большом, но очень богато украшенном помещении, злато здесь даже на стенах, что говорить о посуде, мебели, кстати молвить, у них вообще тут немного, сидят на коврах и подушках, низкие и широкие столы, как и везде уставляют яствами и напитками, только у царя имеются кресла, наверное, чтобы приподниматься над всеми да вот здесь у Горнарифа тоже имелось. Но это в богатых домах. В бедных лачугах вовсе только грубо сплетённые циновки и лавки, которые являются частью стен глинобитных домов, в которых они живут. Крыши плоские, и словно придуманы нарочно для того, чтобы в них собиралась дождевая вода. На деле, дождей тут очень мало, и вода, что течёт в мелких реках и имеется в стоячих озёрах, едва ли не на вес золота, потому что озёра и ещё более редкие пруды все на землях царя, и это ещё ничего, он всё же делится со своим народом, а вот знать и богатые купцы продают её за серебро. По городу ходят водоносы и продают воду. Так что здесь, кроме нескольких ковров самой искусной работы, подушек и стола с медовыми лепёшками и финиками на серебряных подносах, ничего и никого больше не было, оглядываться было не за чем. И это навело меня на мысль, что здесь принято шпионить за всеми и за каждым, и все к этому привычны.
        – Вот что, чужеземец Эрбин. Я… – он снова обернулся, – пожалуй, я не стану препятствовать тебе, врачуй в нижнем городе, так и быть. Но… – он понизил голос. – У меня есть дочь, единственный ребёнок, её мать умерла при родах, я не смог её спасти, а вот девочка… она с рождения не очень здорова, так и не научилась ходить, всё может, голова светлая, и добрая девочка такая… а вот ходить не может. Ты бы… мог… помочь?
        – Да, – сказал я, не задумываясь, не было ничего, чего я не мог бы уврачевать.
       Он снова отступил, хмурясь, то ли не зная верить мне или нет, то ли боясь поверить.
        – Тогда… завтра пришлю за тобой. Где ты живёшь?
        – Через три улицы от рыночной площади, над рекой вашей дом, на высоком берегу. Ворота окованы медью.
        – Знаю этот дом.
       Я рассказал Аяе о странном разговоре и о Горнарифе, она слушала со вниманием, как всегда, и спросила в конце:
       – Эрик, почему ты никогда усовников не читаешь, знал бы…
       – А на что мне эти знания? Меня оттого, что там написано с души воротит, раны, язвы, кровь, гной… – я даже почувствовал дурноту, и, поморщившись, добавил: – и всё, хватит о болестях… Дашь поснедать что?
       Аяя довольно кивнула и направилась в кухню. Я мог бы, конечно, дом полный челяди для нас взять, но тогда лишние глаза и уши следили бы за нами, слухи бы распускали, что мы муж и жена, а вместе не спим, подозрения бы нехорошие начались, а нам всего-то и надо было несколько месяцев тут побыть, а после путь наш лежал на север, к Байкалу, к следующей зиме, глядишь и доберемся, а то раньше, коли повезёт с погодами. Надо письмо отправить Арику, то есть Вералге, она и Арику сообщит, что мы живы-здоровы и куда направляемся. Конечно, отсюда, из таких далей, покуда письмо дойдёт, мы уже на Байкале будем. Но теперь не важно, важно, что мы не без цели бредём, а на Байкале-то дом, хоть и погибло всё, всё одно земля своя и Море, хоть и прогнало нас, а своё, наше, Великое Море. И Арику всё проще…
        Ох, как тяжело, Ар, что я должен всё время быть с Аяей и не смею даже подумать о ней. Ар, сам отлично устроился, с Арит утешился в разлуке, даже детей народил, а я живу рядом с родником, а напиться не смею... только и остаётся, что останавливать себя всякое мгновение, будто в цепях живу столько лет.
       Вот и сейчас, я посмотрел на неё, накрывающую мне на стол простую, но обильную пищу, тут и холодное мясо, и лепёшки из местной славной муки и крупяные, странные, но вкусные, вино в кубок наливает и воды, руки ловко снуют, двигаются легко, словно порхают, волосы выбились из причёски, несколькими тонкими прядками обрамляют лицо, по шее, коса заплетена свободно, конец распустился, сейчас накроет на стол и сядет заплести. Обычно так делает всегда, закончит какое дело и за косу, кончик вертит или заплетает, потом пальчики меж прядей вставляет, крутит, раздумывает. О чём? Когда рассказывает, а когда и нет. О-ох, и глядеть-то на неё радость…
       Так назавтра, после того, как я вернулся от Горнарифа, она вот так же села и, выслушав мой рассказ о дочке Горнарифа, некрасивой крупной девушке со скрюченными с рождения ногами, вышивавшей красивые узоры шёлком и бисером всевозможных цветов. Она улыбнулась, увидев отца, зубы у неё тоже были странно кривые: с одной стороны длиннее, с другой будто короче. Но, увидев меня, она смутилась, будто съёживаясь вся, стесняясь и своей некрасивости и ещё больше того, что не может немедля встать и уйти, укрывшись от меня.
        – Мне оставить вас? – спросил Горнариф, после того как представил нас друг другу и объяснил дочери для чего я пришёл.
        – Нет, – сказал я. – Тебе незачем уходить, никаких тайных обрядов не последует. Твоя дочь уже здорова.
       Сказав это, я подошёл ближе к несчастной девушке, которая сейчас смотрела на меня, ничего не понимая и даже не с надеждой, потому что она не имела её никогда, никогда не мечтала встать на ноги, потому что не знала, каково это.
        – Не бойся. Это не страшно, поверь, – сказал я и протянул ей руки, улыбаясь.
        Девушка скосила зеленоватые глаза на отца, он кивнул, нервно стискивая ладони. Тогда она вложила свои руки в мои ладони, а я легонько потянул её вверх.
        – Поднимайся. Встань на ноги, они у тебя здоровы как у всех людей, – сказал я, глядя ей в глаза. – Ну, смелее…
        Конечно, девушка встала, ноги её выпрямились, разом обрели устойчивость и силу, а когда она сделала несколько шагов, то и ловкость. Она прошла, поддерживаемая мной несколько шагов в один конец горницы, а потом я отпустил её, и она уже сама, неуверенно, но без моей помощи, прошла в другой. Описывать восторги её и её отца не имеет смысла, они такие, как бывали у всех после подобных исцелений, как были бы у любого человека, они восклицали, обнимались, плакали, возносили мне хвалы, в общем, всё как всегда и всё как у всех. А после, когда мы вышли из горниц его дочери, Горнариф сказал, восторженно сверкая глазами:
        – Ты получишь, что было обещано. Помогай страждущим. И… спасибо тебе. Огромное тебе спасибо, чужеземец, я этого не забуду…
   … – Боюсь и верно, не забудет, – сказала Аяя, выслушав меня.
        Мы сидели за трапезой, она слушала меня, до сих пор не перебивая.
        – Боишься? – рассмеялся я.
       Но она кивнула, вовсе не улыбаясь, даже хмурясь.
        – Именно… Вот этот Горнариф очнётся от своей долгожданной радости, он задумается о тебе. И вспомнит, как всё было и поймёт, что там, где ты, нет места обычным лекарям. Обыкновенным, как он.
        – Не понимаю.
        – А ты подумай, Эр. Едва только кто-то узнает, как исцелилась его дочь, едва слух дойдёт до царя, могуществу Горнарифа здесь придёт конец. Кому станет нужен он со всеми своими знаниями и умениями, если есть человек, способный исцелять, не тратя времени, не заставляя пить горьких лекарств, не… да даже не касаясь.
        Надо же… какая глупость, я даже не подумал об этом. И почему я не поделился с Аяей своим замыслом, сделаться лекарем здесь? Ведь даже в Вавилоне, где я прожил не один год, я врачевал с большой осторожностью, опасаясь таких вот завистников, и всё думал, долго бы ещё продлилось наше там благоденствие? Много раз подумывал об отъезде, и не явись Зигалит со своей бандой, мы все равно, думаю, вскоре уехали бы.
        Так что Аяя права, надо было сидеть тихо, даже тихонько, проживать имеющееся злато, на всю зиму не то что богатой, но безбедной жизни вполне хватило бы. Так нет, бездеятельность показалась мне тоскливой, едва ли не губительной. Аяино влияние… Вот и потащился устраивать себе место, как лекарю… Я даже есть перестал, обдумывая, что же делать дале.
        – А ничего не будем делать, – сказала Аяя, заметив, что я огорчённо задумался. – Авось, позабудет Горнариф о тебе и кудесах твоих. Ты, главное боле не изумляй людей, как днесь, глядишь, и забудется, глядишь, зиму переживём здеся, а там и двинемся на север, как предполагали. Не стремись боле проявлять себя, поостерегись, авось, хватит нам злата до весны дожить, а там дале поедем, благо лошади есть. А пока потише будем…
       Я чувствовал себя ужасно глупо, до того глупо, что и сказать нельзя, поди ж ты, придумал в лекари подаваться в месте неизвестном и чужом… Вот Арик-то прав, высокомерие прикончит нас…
        – Да… напрасно высунулся. До чего же глупо вышло, а? Как глупо… Надо было посидеть спокойно, никто нас и не заметил бы. Алчность проклятая подвела, хотел злата раздобыть поболе.
       Аяя только улыбнулась, качая головой, взялась убирать со стола. Вот чудо-то из чудес, ей на троне Небесном место, а она со стола, как простая кухарка убирает. Сам не знаю, почему, я взял её за руку, останавливая.
        – Ты что? – улыбнулась Аяя, взглянув на меня.
       Я мгновенно смешался, как мальчик, отродясь со мной такого не было. Но, к счастью, Аяя не придала значения и больше не разглядывала меня.
         – А принарядись для меня, прекрасная Аяя? Порадуй сердце великого глупого Эрбина?  Надень платья и украсы, порадуй глаз...
Глава 8. Агори
       Изумительное сооружение высилось перед моими глазами. Восхитительное и необыкновенное в своём совершенстве и красоте. В своей выверенной правильности, то, что станут называть безупречной гармонией. Я смотрел на эту пирамиду, самую большую из всех, что строились по моему замыслу в Кеми. Она, самая большая и совершенная была готова первой, как ни странно, но именно её закончили раньше других. Но проверить, как она работает, я не мог пока не были готовы все остальные. Я вообще ничего не мог проверить, испытать, всё придётся делать один раз, и от того, насколько правильно я всё задумал и рассчитал, от того, насколько тщательно я смог сохранить тайну, зависит всё. Моя свобода – сейчас всё для меня. Только это стало моей целью. Только это теперь моя жизнь – освободиться. А потому никто не должен даже отдалённо догадываться, для чего я строю все эти восхитительные сооружения. Для чего в них сделаны замысловатые коридоры и камеры, для чего вокруг возводятся небольшие каналы, которые будут заполнены водой…
        И стоять они будут вечно. Вечно, потому что по моему поистине великому замыслу построены великими зодчими, настоящими кудесниками, свершающими свои чудеса всякий день на моих глазах. Это вечные храмы. Я так и сказал моей Повелительнице.
        – Сколько бы ни прошло веков, Вечная, но эти храмы будут стоять неколебимо, и люди будут вечно поклоняться тебе.
         – Так ли? Поглядим…
         Но я уже не верил, что Она отпустит меня, даже я прослужу в её славу ещё сто веков, если построю храмы, прославляющие Её по всему свету, Она не выпустит меня, потому что я не нужен ей, ей нужна боль Аяи, её слабость, её изнурение и муки… Её муки, иссушающие ей душу. Я всего лишь инструмент.
        Аяя стала женой Эрика… Я зол, я свирепею от ревности и злости, но я верю ему, верю, что он не брал её женой, только назвал, я помню его глаза, когда он сказал мне об этом. Но теперь во мне всё сильнее становилось чувство, что время течёт слишком быстро, и я опаздываю, что я не успею, что ещё немного и может произойти что-то непоправимое, что я должен освободиться как можно скорее, как можно скорее…
       И я спешил. Я спешил всё больше, потому что моя тревога день ото дня становилась сильнее, я чувствовал, что опаздываю, ещё немного, и я опоздаю… Я носился по всему Кеми, не зная покоя, я почти не спал, а если забывался ненадолго то тревожным сном, со сновидениями, которых не мог после вспомнить. Я подгонял всех строителей, не сомневаюсь, что они начинают потихоньку ненавидеть меня за это, но не выскажут и даже взглядом не покажут из страха перед Анпу, Ангелом Смерти. Рыба попыталась как-то спросить меня, чего я так «колгочу», употребив именно это слово, с ласковым беспокойством и даже с некоторой нежностью глядя на меня.
        – Чего вдруг стал так спешить, что за странное нетерпение, с лица, вона, совсем спал, – говорила Рыба, озабоченно разглядывая меня.               
        Она меня любит, как брата, похоже, а вернее, как младшего брата. Напоминаю я ей его или просто она хотела кого-то любить, но в разлуке с Аяей, перенесла своё отношение к ней на меня. Хорошо, что у меня есть Рыба… И хорошо, что она даже не догадывается пока, чем вызвана моя всё убыстряющаяся спешка и нетерпение. Но она чувствовала и допытывалась:
        – Не молчи, Арий, расскажи, что за неспокой такой на сердце? – блестя глазами, вопрошала Рыба. – Знаешь чего? За Аяю? Не таись от мене. Тебе-от ведомо, как я скучаю по ей, как...
        – Я ничего не знаю, Рыба, уж не один год ничего не знаю о ней, – сказал я, перебивая её.
        Неужели не понимает, что я не могу говорить об Аяе. Даже имя её не могу произнести, даже про себя. Не могу, чтобы не испытывать боли, что сводит мне душу, перебивает дыхание и парализует волю, потому что я полон только рядом с Аяей, один я без сил и без мыслей, вовсе не я. И ничего, кроме нетерпения, смешанного с тревогой теперь я испытывать не могу. И как она не понимает? Такая добрая, чувствительная?..
        Да, Рыба чувствовала, что происходит что-то, что-то придвинулось, чувствовала, но не догадывалась.
        Агори догадывался. Простодушно он признался мне в этом. Так и сказал, подойдя вот теперь, когда я смотрел на эту чудесную сияющую совершенством пирамиду, которую заканчивали обкладывать полированными плитами белоснежного камня, когда закончат, она будет ослепительно сиять на фоне безоблачного кеметского неба, отражая солнечные лучи и поражая своим совершенством.
        – Анпу, великий, что за систему ты задумал? На что она призвана? – спросил Агори, глядя, так же как и я, на наше с ним совместное совершенное творение. – Я вот всё думал-думал, я чувствую, что-то есть, что-то… какая-то общая задумка, какой-то смысл, которого я не могу ухватить… Знаешь как… вяжет вот женщина… ну что, хоть носки… а вдруг спустилась петля из-под спиц, и всё-о, не получается вещь-то…
       – Вещь?.. Что ты обираешь, Агори? – я обернулся на него, а он, теребя редкую щетинку на подбородке, которую брил весьма нерегулярно, и она вырастала сероватыми кустиками в отличие цветом от рыжеватых волос на голове.
       Он будто очнулся от моего вопроса и посмотрел на меня, глаза заблестели, и он сказал:
        – Открой мне твой замысел, Анпу! Скажи, что это за система? Что это будет? К чему призвана?
       Я подумал, что если обнаружу удивление или вообще обнаружу, что от его слов у меня замерло сердце, то всё может раскрыться, и мой замысел провалится.
         – Система? Ты о нашем прекрасном храме? – сказал я, улыбаясь, чтобы придать своему голосу лёгкость.
         – Обо всех наших храмах. Обо всех… О наших храмах, что имеют вот этот вид пирамид, этих удивительных сооружений, способных… Знаешь, Анпу, я был так удивлён, так озадачен этой странной формой, которую ты приказал придать храмам Богини, что я проверил… Я не мог успокоиться, понимаешь Анпу?.. я направлял на них свет, тепло, потому что я понял, что… видишь ли, Анпу, они…
         Я обернулся и увидел, что он опять, как заворожённый, говорит сам с собой, даже бормочет, действительно озадаченный, приведённый всеми этими моими пирамидами в сильнейшее замешательство и почти одержимый разгадать тайну, которую он разглядел там, где не способны были увидеть менее прозорливые.
        – И что получилось у тебя, Агори? – спросил я.
        – Да мало что… – так же рассеяно продолжил Агори, он даже смотрел куда-то, словно в глубины своих заплутавших мыслей. – Они усиливаются, верно, как если воды налить в воронку, она вытекает через отверстие, закрутившись волчком и… скорым потоком. Но…
        – Неужели ты думаешь, Агори, что если ты разгадаешь загадку, которой нет, то тебе станет легче жить? – спросил я, раздумывая, прикончить его немедля или подослать убийц, чтобы он своими многоумными размышлениями, своими догадками не погубил моего замысла.
        Но он странным образом нравился мне, этот маленький и хилый человечек, невзрачный и при этом такой живой, словно на единицу его тела таланта строителя и силы мысли приходилось столько, сколько отмерено человек на сто, а то и на тысячу. Однако даже это не остановило бы меня теперь, теперь мне было безразлично всё, кроме одного – я должен вырваться. Я стал одержим свободой. Поэтому я задумался лишь на мгновение, и в следующее уже протянул было руку, чтобы сдавить его горло, как меня остановил его вдруг оживший, загоревшийся взгляд.
        Он взглянул на меня снизу вверх и произнёс негромко, впрочем, вокруг нас никого не было, и никто не мог услышать нас:
        – Не спеши, великий Ангел Смерти, не убивай меня, я тебе пригожусь.
       Это было так неожиданно, и так смело, что я рассмеялся.
        – Ты знаешь, Агори, на моей родине, которую я не видел много лет и, возможно, больше не увижу, такими словами говорят всевозможные зайцы-волчицы в сказках, напрашиваясь в помощники царевичам. Но чем ты мне можешь пригодиться? Кроме того, что ты уже делаешь.
        – Я проверю на модели, всё ли действует так, как ты задумываешь. Я сделаю это при тебе.
        Его зеленовато-карие глаза возбуждённо, почти восторженно блестели, потому ли, что поймали солнечные лучи, или потому что он сам сейчас горел изнутри.
        – Не спеши, Анпу… – проговорил он. – Я, как и ты, как твой брат, и как кое-кто ещё, я – предвечный, живу не так, чтобы давно, примерно триста лет, четвёртую сотню разменял, знаю, что иные из наших живут уже по многу не сотен, но тысяч лет…
         Я не мог поверить ему. Он предвечный и он здесь, в Кеми, почему же Мировасор не знал о нём? Мировасор, который будто бусы на нить, собирает предвечных по всему миру.
        – Я не ведаю, о чём ты говоришь, Агори, – сказал я, отворачиваясь.
        – Мировасор так и сказал.
        – Мировасор? Кто это?
        – Ты знаешь, Арий. И он сказал, что ты станешь отказываться, что не захочешь, чтобы я даже узнал твоё имя, как и все предвечные. Вы все храните свою главную тайну, так же и я.
        – И что же тогда ты открылся мне? – засмеялся я. – Не боисся?
        – Боюсь, – тут же согласился Агори, – потому и открылся. Не убивай меня, возьми лучше в свои приближённые, поверь, пользы от меня больше, чем от любого человечка. Я из зодчих и их мастерством овладел как никто. Я ведь полезен тебе, Арий?
        – Полезен… вот и держись зодчих, Агори. Мне не нужны друзья и не нужны помощники. А ежли ты ещё раз произнесёшь моё имя, я прикончу тебя, – негромко сказал я, не оборачиваясь.
        – Повинуюсь, Анпу, – склонился Агори. – Но… если ты передумаешь, если всё же захочешь испытать то, что ты строишь, захочешь показать это кому-то, покажи мне, потому что я знаю, ты великий учёный. Я долго наблюдал за тобой, замысел твой велик, и я не могу спокойно жить, потому что хочу и никак не могу постичь его…
        – Произнесёшь ещё одно слово, Агори, я перестану размышлять, оставить ли тебя жить. Пожалей вечность, что обещана тебе, – прошипел я, продолжая не смотреть на него.
       С этими словами, я направился прочь. Я страшно злился на непрошеное вмешательство этой мелкой блохи. Но я знал, блошиный укус может убить и слона... И спустя год и несколько месяцев, когда все пирамиды были почти готовы, я снова вспомнил о нём, мудро не показывавшемся мне на глаза всё это время. Я вызнал, где он обретается, и отправился к нему. Оказалось, что живёт он достаточно скромно, не в лачуге, конечно, но после моего дворца мне любой обыкновенный дом казался крошечным и бедным. Он оказался женат и детишек у него был полон сад, они бегали там, играя, пока его жена, беременная очередным малышом, улыбаясь, сидела там же, держа на коленях рукоделие и присматривая за ними и многочисленными няньками, следившими за детьми. Рай, да и только. И что ему неймётся чужие секреты разгадывать?
         Впрочем, его любознайство мне может оказаться полезно. Я знал, что я должен свести свою Силу с силами земли и Неба, но, кроме того, влить и силу воды, Силу реки, Нила. Я придумал, как это сделать, но надо было испытать. И, если у Агори есть модели моих пирамид, хоть одна, то мы сможем проверить, сработает ли Сила, которой я не владею, но действие которой я видел и хочу попытаться использовать, оседлать, как резвого скакуна. Все снадобья, назначенные для этого, я привёз с собой. И всё же я не решился ещё полностью, настроив себя вначале оценить Агори ещё раз своим внутренним чутьём и только после этого решить окончательно.
       И увидев теперь то, чего совсем не ожидал, я открыл Агори для себя совсем иным, не полубезумным одержимым учёным, хитрым шпионом и тем, кто пытался выгадать для себя, замутняя мои воды. Но нет, он может и смешной чудак, упорный учёный, но он не мрачный хитрый обитатель щелей и нор, он светлый хороший человек, у которого счастливая жена и дети. И именно это заставило меня несколько часов спустя, после того как меня здесь угостили, познакомили со всеми чадами и домочадцами, а выяснилось, что в небольшом доме живут не только жена и дети Агори, но и его вдовая сестра с четырьмя детьми, его тёща и тётка жены, старая дева, – все одной семьёй, дружной али нет, мне неведомо, но шумной и весёлой. Так что тут почти цельная деревня помещалась в небольшом доме и саду.
        Но у самого Агори при этом был отдельным дом, точнее сказать маленькая лачужка в глубине сада, где он и уединялся для своих научных изысканий, здесь делал записи, размышлял и под страхом порки запрещал убираться здесь. Сюда не смел являться никто, даже его обожаемые дети, более того, даже его жена, которая, как я понял, управляла всей его жизнью за пределами этого домишки с худой крышей, через которую внутрь заглядывало сюда небо.
        – Дождей не боишься? – спросил я, кивая на прореху в кровле.
        – Нет, вода тогда собирается в специальную бочку, – радостно сообщил Агори, кивнув на ту самую бочку, стоящую тут же, но она была закрыта, а на крышке располагалась скамейка с широким удобным сиденьем. – Но зато я могу наблюдать за звездами хоть каждую ночь.
         Он похлопал свою скамейку с удовольствием.
        – Ох… Великий Анпу, столько чудес в небесах…
        – Любишь наблюдать звёзды? – улыбнулся я. – Напомни, я пришлю тебе книг о звёздном небе. А ежли надумаю, то позову к себе и покажу и особо ценные и дорогие с рисунками созвездий. Есть у тебя такие?
        – Есть всего две… Я недавно увлёкся звёздами, еще ничего не знаю. Как-то пришёл сюда ночью, глянул: ба… звезд-то! И переливаются, мигают, словно зовут, а?
        – Поговорим в другой раз о звёздах, Агори, – сказал я нетерпеливо. – Показывай, что ты тут настроил, покамест думал.
        – Да-да! – обрадовано воскликнул Агори. – Это у меня здесь…
       Мы подошли к обширному грубо сколоченному столу, больше похожему на верстак, некогда у меня был такой в моём доме в скалистом лесу под Авгаллом, ни дома, ни леса, ни тем паче Авгалла давно нет... У меня похолодело в груди. Не стоит думать об этом сейчас. Не стоит вообще об этом думать, пока я не вырвусь отсюда, вот тогда и подумаю… Ведь я неспроста пришёл сей день к Агори. Не только потому, что все пирамиды почти готовы, ещё несколько седмиц и всё… но и потому что накануне пришло письмо от Эрика, он писал, что они направляются на Байкал. На Байкал! Безумие, достойное кажется, их обоих. Похоже, не нашлось больше места для байкальских предвечных, если их понесло снова на погибшую родину…
         А Агори, тем временем, сбросил со своего стола-верстака пыльное покрывалось из какого-то редна, и моему взору представилось представленное в подробностях изображение всех выстроенных в Кеми пирамид. Пирамиды были каменные и в точности такие, как на самом деле.
        – Внутри всё точно так, как ты придумал, со всеми лестницами, переходиками, со всеми камерами. Всё, как у тебя, – сказал Агори и не без гордости взглянул на меня.
         – Уверен в точности? – спросил я в сомнениях.
         – Да, Анпу! Я вымерял и углы подъёмов коридоров, и высоту потолков… даже ступеней столько, сколько в каждой из лестниц, даже количество камешков, что составляют…
       – Отлично! – я прервал его восторженный лепет, потому что он начинал походить на речь умалишённого. – Я рад, что ты такой внимательный человек, это поможет проверить правильность моих расчётов. Прикажи принести сюда склянки, что я привёз с собой.
       Агори закивал и бросился вон, исполнять, он весь дрожал от возбуждения. Я бы тоже дрожал, если бы мог позволить себе показать своё волнение. А потому я несколько раз глубоко вздохнул, чтобы унять сердцебиение.
        Наконец, всё было готово. Я заполнил центральные камеры пирамид порошком из смеси нескольких солей, я сделал это через те отверстия, которые Агори внимательно скопировал с пирамид. А потом мы влили воду в те неширокие каналы, что были предусмотрены для того, чтобы река тоже вошла в наши пирамиды и смешавшись внутри с солями…
         – Ну… посмотрим, что получится?..
         О… посмотреть было на что! Получилось очень удачно. Настолько, что в крыше домишки моего помощника пробило ещё одну дыру… Произошло это так: соли, смешавшись внутри пирамид с водой, закипели и пирамиды нагрелись, раскаляясь, а за этим, меж пирамид побежали ниточки света, густого, словно жидкого, и все слились в большую, вырвавшись из её вершины ослепительно холодным белым светом, и ударило в потолок. Ну… и проделало в нём вышеозначенную дыру, которая осталась зиять, дымясь. Нас же обоих отбросило от стола, словно ударив в грудь, и теперь мы поднимались, глядя друг на друга, возбуждённые и радостные оттого, что нас не убило этим белым светом. У Агори встали дыбом его жидкие волосёнки.
         – Ух ты!.. Ух ты, вот это да, Анпу! – восторженно застрекотал Агори, поднявшись и потирая ушибленный зад.
       Весь встрепанный и от этого ещё более смешной и нелепый, он крутился, то оправляя рубаху, сползшую с одного плеча и порванную там, то оправляя её на заду, то на коленях, штаны они тут носили редко. Потом обернулся и взглянул на меня:
        – А… у… ты… у тебя-то, Анпу… – проговорил он, указывая на меня, – волосы…
        Я поднял руку к волосам, действительно, верхние пряди, что не были перетянуты шнурком, поднялись, я провёл рукой по голове, приглаживая их, снимая остатки той самой необычайной силы, действие которой мы только что испытали. Тут же, как по команде, мы услышали крики со двора, к домику бежали со всех сторон.
        – Выйди, Агори, успокой своих, – сказал я.
        – Да-да… верно… переполошились все. Я сейчас… – заторопился он.
       Но путь был преграждён упавшими скамейками, плошками, склянками, свитками и прочим, что населяло и захламляло внутренность этого строения.
        – Как же это ты придумал?!.. Как ты обнаружил-то её, силу эту? Вот это да… – бормотал он, пробираясь к выходу.
        Наконец он добрался до дверей, и я услышал, как он успокоительно заговорил с женой и остальными, кто прибежал на шум. Он говорил спокойным голосом, мне казалось, я даже представлял его лицо при этом, наверняка улыбается, хлопая глазами, как ни в чём, ни бывало.
         – Не беспокойтесь, не волнуйтесь, всё хорошо! – сказал он. – Всё нормально! Большой кувшин разбился, вот и грохот… Всё-всё! Ступайте! Не мешайте мне.
         Он вернулся, всё в том же радостном возбуждении карабкаясь через осколки и поваленные лавки, спотыкаясь и взмахивая руками.
         – Ох, Анпу, ты великий! Великий ты кудесник! Эдакую силу обуздал!
         – Ещё не обуздал, Агори, только задумал. А ты не говори никому, ибо ты предвечный, а нам пристало хранить наши тайны и от людей, и от Вечных. Сумеешь промолчать?
      Агори усмехнулся кивая:
        – А что же остаётся мне? Иначе ты ж меня прикончишь, неохота такую долгую-то жизнь так быстро закончить.
       Я похлопал его по плечу:
        – Вот и хорошо, что ты понимаешь. Сломай всё, все эти игрушечные пирамиды, всё, что настроил, не жалей, нельзя оставлять теперь. Да, и не думай больше о них, найдутся такие, кто мысли твои прочтёт. Понял?
       – Понял, – кивнул Агори и улыбнулся. – Спасибо, великий Анпу! Я…
      Я обернулся:
       – Забудь всё, что сегодня было, не вспоминай и не думай, иначе я тебя убью, не хочу этого, но исполню, коли ослушаешься.
       Агори улыбнулся ещё радостнее и закивал:
        – Да-да, как скажешь!
       С этим я взмахнул рукой, восстанавливая прежний сомнительный порядок в его домишке, и отправился восвояси, размышляя, не совершаю ли я ошибку, оставляя его жить? Не пожалею ли после сотню раз?.. Или вернее один раз, но горше этих сожалений у меня ничего не будет. Но мне не хотелось никого убивать, тем более Агори. Я видел слишком много смертей ежедневно, что мне стало это претить. Я теперь ценил и любил жизнь и все её проявления ещё сильнее, чем когда-либо прежде.
       А потому я, войдя домой, зашёл к мальчишкам. Они играли деревянными раскрашенными кубиками, и встретили меня, радостно бросившись ко мне. Наперебой рассказывали мне, что они строят, ссорились, перебивая друг друга. Я долго пробыл с ними, поучаствовал в строительстве, возвёл им мост из прутиков. Но вошёл их учитель борьбы вместе с няней, и я отправился к себе. В коридорах, по которым сегодня гулял зимний сухой и смешанный с песком пустынь ветер, я повстречал Рыбу.
        – Думаю, приказать занавеси на двери повесить, а, Арий? Всё меньше будет песку задувать? – сказала она. – Надоел до чего…
        – Надоел… это верно. Послушай, Рыба… возможно большие перемены грядут вскорости, так ты… Если что, детей оставь Вералге и двигайся на Байкал, Аяя там.
        – Что… – её большие бесцветные глаза округлились, вылезая из орбит и делая её ещё больше похожей на рыбу.
        – Ш-ш-ш! Молчи! – прошептал я, придвигаясь к ней. – Ты всё услышала? Запомни, но не думай, иначе Она прочтёт твои мысли…
      Рыба закивала, не зная, то ли плакать, то ли смеяться, зажав себе рот ладонью большой и белой как тесто для кундулупцев. Эх, кундулупцы… никто на Байкале уже не умеет их лепить…
Глава 9. Чудеса и клятвы
        Прошло более двух месяцев, мы прожили их вполне спокойно, никто не трогал нас, видимо Аяя всё оказалась неправа насчёт Горнарифа, вовсе он не собирался из зависти портить мне жизнь. Но по её совету я не пытался врачевать. Тем временем почти закончилась зима. Живя здесь, мы каждый день слышали, что зима необыкновенно холодная, что с каждым годом зимы становятся всё холоднее и чего ждать, если и дальше так пойдёт?
        – Чего? Снега, – засмеялся я.
        На меня обернулись, оглядев меня с удивлённым недовольством, мол, нахал вмешивается в разговор, но что с него взять, с чужеземца? Мы были на рынке, долго прохаживались мимо прилавков, в намерении купить мяса, но ещё не дошли в ту часть, а теперь были у зеленщиков, где пахло кинзой и укропом. Аромат вызывал аппетит, но трава была уже жесткая, только в похлёбку, да в уху годилась. И сами зеленщики заговорили снова:
        – Снега? Что такое «снега»?
        – Пойдёт, так узнаете, – ответил я, попробуй, объясни, что такое снег людям, которые никогда его не видели. И я пошёл с рынка, уводя Аяю, надёжно укрытую плотным покрывалом.
        – Зря ты, Эр, – тихо сказала она.
        – Да знаю, что зря… – с досадой проговорил я, хмурясь, действительно, зачем встрял в разговор? И так на меня здесь смотрели как на странного и неприятного, даже опасного чужака, лучше было промолчать...
       Но по дороге домой, а путь был недолгий, город, в общем, небольшой, никакого сравнения с Фивами или, тем паче Вавилоном. С погибшим Авгаллом я даже не хочу его сравнивать, даже вспоминать… хоть и идём мы на Байкал, от прежнего Байкала ничего не осталось, кроме воспоминаний и то, только в моей душе, Аяя его не помнит. И это, хвала Богам, её воспоминания о прежних временах не позволили бы мне вот так, запросто вести её за руку… Так вот, по дороге до дома я ввязался в кое-что куда худшее, чем никчёмный разговор.
        Мы были уже в четырёх кварталах от нашей улицы, как вдруг мы услышали какой-то визг и прямо нам под ноги, едва не сбивая с ног, из каких-то ворот на улицу выскочила простоволосая женщина. Глаза выкачены, едва не безумны, на лице и на шее кровь, платье порвано на плече, туфли-шлёпанцы свалились с пяток, она неслась босая. За ней нёсся красный и взлохмаченный пузан, потрясая кулаками, меж пальцев которых свисали длинные черные пряди, очевидно, вырванные из кос жены. Женщина вопила не зря, в мгновение ока муж догнал её и, сбив с ног, принялся колотить с остервенением, ударял ногой в живот, женщина страшно закричала, он занёс ногу снова, но… был отброшен к глухому забору, за которым был их двор и дом с садом. Мужчина тут же поднялся, намереваясь продолжить избиение, но снова был отброшен невидимой, но ощутимой силой и даже прижат к забору. Я подошёл к нему, пока Аяя наклонилась над женщиной нехорошо скрючившейся в пыли у забора. Начали стекаться люди со всех сторон, выходили их соседних домов подивиться происходящим. Муж, у которого обнажилось из-под рубахи брюхо, поросшее чёрным волосом, рвался продолжать, страшно вращая выкаченными глазами, изрыгая подножные ругательства и слюну с красных кривых губ.
        – Молчать! – прорычал я, приблизившись вплотную, от него воняло кислым потом и вином, он был настолько мерзок, что мне не хотелось касаться его шеи под жёсткой чёрной бородой, от гадливости передёргивало каждый миг, поэтому я просто держал его Силой.
       А со всех сторон нас уже обступили и громко или вполголоса обсуждали происходящее.
        – Кажись, кончилася…
        – Кончилася, точно!.. Во, страсть…
        – Чё деется…
        – Так праильно, неча гулять-шляться!
        – А ты видал?
        – Чё мне видать? Шорники говорили.
        – Болтать все горазды, а теперя смертоубийство.
        – Ниче, шкура крепче будет.
       Но тихий Аяин голос среди галдящих людей, прозвучал испуганно:
         – Эрик… – выдохнула она, испуганно, оборачиваясь на меня. И я по тону её тихого голоса понял, что дело совсем плохо.
         – Придушу, мразь! – прошипел я мужу в его мерзкое жирное лицо и ещё больше вдавил в забор. И поспешил к женщине.
        Ещё не видя лица избитой женщины, ещё не дойдя двух или трёх шагов, я понял, что она мертва и ребёнок, что она уже девять недель носила под сердцем, тоже был мертв в ней… Женщине я помогу, а вот дитя вернуть не удасться, нерождённого не спасти. Я склонился над женщиной, Аяя стояла рядом, надёжно укрытая своим покрывалом от взглядом собравшихся зевак. Я взял голову женщины в ладони, изо рта обильно вытекала кровь, уже густея и останавливаясь, впрочем, потому что остановилось сердце, лицо её было сильно разбито, окровавлено и в пыли, поэтому нельзя было даже понять, красиво оно или нет, даже возраст сходу не поймёшь… В следующее за моим прикосновением мгновение, она задышала, а потом и сломанные кости срослись, раны пропали, остались только синяки да грязь. Открыв глаза, она увидела меня и вмиг испуганно сжалась, садясь и оборачиваясь по сторонам. А муж уже спешил к нам, меж расступившихся зевак, шепчущихся:
         – Спас…
         – Спас, гляди-ка…
         – Спас, уж не дышала…
         – Как же спас, ежли не дышала?..
         – Хто знат, как… А мёртвая была, ты ж видел…
         – Мож не помирала?..
         – Это хто такой-от?
         – Это полюбовник и есть?
         – Да ты чё, он, вона, со своей женой. Мимо шли, проходящие какие-то…
        Я поднялся во весь рост и преградил красному разъярённому мужу путь.
         – Или ты остановишься и никогда пальцем не тронешь свою жену, ни словом недобрым не заденешь, либо сей же час умрёшь, – негромко сказал я, глядя прямо в его мутные коричневые глаза.
       Убить этого никчёмного злодея было бы самым лучшим, но не теперь, на людях, стража уже бежала к нам, я видел их, гремящих ножнами по кованным поясам в конце улицы. Невидимая сила толкнула мерзотника в грудь, и он остановился, наконец, выкатив свои тупые глаза.
        – Услышал меня? Помни! Едва только шевельнётся в тебе мысль обругать жену, как ты обезножишь, едва зачешется кулак, ослепнешь, а замахнёшься – умрёшь на месте!
       Люди смотрели на нас в изумлении, включая спасённую женщину, ещё дрожащую, но поднявшуюся уже на ноги. Я посмотрел на Аяю и, хотя я не видел её глаз сквозь покрывало, но почувствовал, что она поняла меня, я протянул ей руку, и мы пошли прочь меж расступившейся толпы. Надо было завернуть за угол и бежать, чтобы стражники нас не догнали и не стали дознаваться, кто мы есть и что тут было…
        Аяя крепко держалась за мою руку.
        – Эрик… Эрик… вот беда-то, ведь решат, колдуны мы… Видели, что она умерла, а ты не то што спас, а исцелил вмиг…
        – Что ж делать было?
        – Да ничего иного, конечно, и не сделашь…
        Мы благополучно дошли до дома, никто за нами не гнался, никто не пришёл до ночи стучать в наши ворота, и мы думали, что всё тем и обошлось и происшествие прошло незамеченным.
       Но мы ошиблись. Уже на другой день едва не на рассвете к нашим воротам потянулись люди. Первыми принесли больного ребёночка, месяцев шести от роду, он задыхался от воспалённых лёгких и кончился бы до конца сегодняшних суток, но я помог ему, и родители унесли его здоровым. Потом привели слепую девочку пяти лет, потом подростка со сломанной в суставе рукой, он отощал и иссох от боли и воспаления, что мучили его много седмиц, потом… Словом, поток людей к нашим воротам не иссякал несколько дней, звали и домой к тем, кто не мог дойти, спасать от болезней, но по большей части от смертей. Потом поток страждущих стал понемногу иссякать, похоже, я помог всем нуждавшимся в городе.
        – Теперь из окрестностей потянутся, – сказала Аяя, когда после того как каждое утро, просыпаясь, мы заставали у двери кого-нибудь с одним и тем же на всех жалостливо-просительным взглядом, оказалось, что на улице никого нет.
        – Да… похоже, так, – вздохнул я, выглянув на улицу из-за её спины. – Но и здесь появятся, болезни всегда были и будут.
        – Утомился? Много Силы на это тратишь? – спросила Аяя, заинтересованно.
        – Нет. Силы немного. Когда со Смертью общаться приходится, особенно спускаться к Ней – да, это высасывает силы. А просто исцеления – нет, это несложно. Но болезней и всего этого… гниения я не выношу… потому и не хочу быть врачевателем.
        – Великий дар, – сказала Аяя.
        – Возможно. Но меня он никогда не радовал, и ты теперь можешь понять, почему.
        Аяя кивнула, усмехнувшись:
         – Верно… Со стороны, или со слов может показаться, что это счастье – вот так легко и просто врачевать, но видеть и чувствовать всех этих несчастных… Я сочувствую тебе.
       – Не надо, – несколько смутился я.
       Первый и единственный человек, кто понял, каково это, оказаться на моём месте и спасать всех этих людей, пропускать через себя их страдания, чувствовать их боль, удушье, ломоту, тошноту, слабость – всё, что сопровождает болезни и раны. Насколько это тяжело и… отвратительно знаю только я. За все долгие века моей жизни, я не встретил ни одного человека, кто, как Аяя сейчас, проник бы в самую суть главного моего дара. Это дар, верно, но этот мой дар сродни нашему бессмертию, благословение вместе с проклятием, и чего больше неясно…
        – Думаю, любой дар таков, сколько благословения, столько и тягости, – сказала Аяя.
        – Что ты хочешь сказать, «любой»? – спросил я.
        – Любой. Возьми, например… – её горло дрогнуло, она отвернулась, чтобы договорить, отвернулась так, чтобы я не видел её лица. – Возьми любовь, это… громадное, ни с чем не сравнимое счастье, но и столько же боли и мук…
       Да, любовь… Я посмотрел на её лицо, видное мне сейчас в профиль, тонкий и изящный, какого нет больше ни у кого, и никогда не будет прекраснее, вот и моя любовь и сил придаёт мне, и отнимает их столько же, заставляя бороться с похотью. И я даже не знаю теперь к кому моя любовь сильнее, к Аяе или к Арику, ради любви к которому я каждый день душил свою любовь к ней, а ради любви к ней, душил своё естество. Так что, да – мука, иначе не скажешь…
        Но едва мы отошли от окон, довольные, что нас никто не тревожит сей день, как в ворота застучали, даже заколотили, до того требовательный и нетерпеливый то был стук. Мы переглянулись с Аяей, она потянулась к своему покрывалу, я пошёл отпирать…
   …Пошёл – верно, но не вернулся. И я, обеспокоено выглянув из окна, увидела, что его уводят стражники. Я, завернувшись в покрывало, что стало уже привычкой, и очень полезной, бросилась к воротам, выбежала, крича:
        – Куда вы ведёте его? За что? За что?! 
        Стражники обернулись, обернулся и Эрик, но они толкнули его в лопатки, вывернув руки.
        – Аяя, не волнуйся! – Эрик только и успел выкрикнуть. – Не волнуйся, я… как-нибудь… Ты только…
        Но его грубо оборвали, толкая вперёд:
        – Молчи, колдун! Молчи, не то сей миг приказано зарубить!
        Они переглянулись меж собой, один спросил старшего:
         – А с ней что делать? Тож колдовка?
         – О женщине приказаний не было?
         – Пусть остаётся, раз не приказано ничего, – отмахнулся старший.
        Я увидела, как у Эрика расслабилась спина, когда прозвучали эти слова, думаю, он раздумал драться с ними, услышав их. Его увезли в крытой повозке, а я осталась стоять, дрожа и плача в отчаянии. Я так растерялась, что приросла к пыльным камням кривоватой улицы, на которой мы жили. Деревьев не было, их вообще у них тут мало, только в богатых домах есть сады, жёлтую пыль ветер нёс вдоль заборов и стен, по сухой твёрдой земле. Стало очень холодно, дул жёсткий ветер, пронизывая до костей, с севера наползали черно-синие тучи, заволакивая небо.
        – Што плакать теперь?
        – Не надо было колдовать!
      Я обернулась, услыхав голоса, эти слова вывели меня из оцепенения.
       – Колдовать?! – воскликнула я, возмущённая и оскорблённая за Эрика до глубины души. Оказывается, вокруг меня собрались несколько человек. – Как не стыдно, как не совестно вам?! Как поворачиваются ваши языки!? – я повернулась, оглядывая их, но придерживая покрывало, ещё тщательнее скрывая своё лицо от них, этих подлых собак, обступавших меня. – Он спасал вас и спас немало, многим облегчил страдания, которые изнуряли и терзали ваши тела. Но… я вижу, ваши души никто не очистит от чёрной злобы и скверны!
       Они молчали несколько мгновений, раскрыв рты, и я прошла меж них к своим воротам. Они заговорили и зашумели только после того, как я вошла к себе во двор, обзывая наглой шлюхой, пособницей колдуна и чёрной ведьмой. Но, поругав так, всё же разошлись. Однако именно это сподвигло мои мысли к работе, к тому, что надо не ждать, а самой освободить Эрика. Иначе и его казнят, и вот эти «чудесные» люди, что радовались его пленению, пожалуй, придут, чтобы сжечь наш дом и убить меня.
       И долго ждать нельзя, надо действовать немедля. У меня есть единственное оружие, и им я и воспользуюсь. В Кеми меня называли Богиней, поклонялись вполне серьёзно, а люди везде одинаковы, значит, надо явиться всесильной Богиней и здесь.
       Я достала из небольшого ларя украсы, что некогда Эрик подарил мне…
       На приготовления ушёл весь день, в течение которого над этим городом, никогда прежде не ведавшем холодов, сгустился в ледяном воздухе и пошёл снег…
      …Этот самый снег, что сначала лёгкими хлопьями закружился в воздухе, а потом повалил всё гуще, я увидел в крошечное зарешеченное окошко, как снег всё сгущался, ветер усиливался, и, наконец, началась настоящая метель. Такого я не видел уже много лет, как я соскучился по этому, по зиме, по снегу… Похоже, Байкал посылает мне привет и просит, не сдаваться и надеяться и, главное, бороться.
       Бороться… Но как? Я не понимаю даже, что они затевают, что хотят сделать со мной. Если казнить, то прилюдно?.. Мне стало не по себе, но, похоже, что именно так. Главное, чтобы не тронули Аяю, а я как-нибудь вырвусь. Я сделал бы это не раздумывая, ещё, когда стражники явились за мной, не дал бы им скручивать мне руки и тащить в повозку, если бы не Аяя, разбросал бы их и был таков. Но я не мог бросить Аяю, сам бы улизнул, а она как? Да и сам… Среди пустынных степей, где стоял этот город далеко бы я один утёк, без тёплой одежды, без коня? А в городе мне укрыться негде, вмиг нашли бы, с моей белёсой личиной, я был как одинокое дерево на холме, всем виден и отовсюду. А потому я не поддался мгновенному желанию сопротивляться, подчинился и пошёл за ними.
       Вот только, что теперь делать, выбраться отсюда не так-то просто, из этого каменного мешка. А вот… если казнить поведут, вот тут и сбежать?.. Я справлюсь со стражниками, я убегу, но как дать знать Аяе, чтобы ждала с лошадьми за воротами города? И почему я не умею летать как Арик?!..
   …Зато я умею. Именно этим я и решила воспользоваться для спасения Эрика. Я надела все чудесные украсы, что Эрик принёс из того каравана, они были хороши, не настолько, насколько убор Богини Хатор, в котором я шла с Кратоном на площадь в Фивах, чтобы стать его женой и царицей, но и здесь не Кеми, пыльный холодный городишко, достанет и этого сияния здешнему царю.
       Я расчесала и красиво распустила волосы, надела и лучшее платье алого шёлка, шитое золотыми орнаментами, золотые туфельки без задников, как носили здешние красавицы, сплошь расшитые золотом и каменьями по сафьяну, оглядела себя в зеркале. Теперь я была готова. На улице вертела и подвывала метель, сухая и злая как ведьма, и это, пожалуй, в помощь мне, чудеса на сегодня только начинались…
       Это верно. Никто из здешних никогда раньше не видел снега. Но никто раньше из здешних не видел и такой красоты, что явилась царю. Я не раз слышала, как меня называли прекрасной, и видела глаза тех, кто смотрел на меня, но я и сама имею глаза, и я видела себя в зеркале не раз, я сознаю свою красоту, и её воздействие на людей. А потому я и явилась Богиней Красоты и Любви к царю этих мест. Я влетела к нему в окно, распахнув его, снежный вихрь сопровождал меня как плащ…
        Надо сказать, это было даже весело, отправиться воздухом к царскому дворцу. Он был не слишком велик, этот дворец, и даже приблизительно не так роскошен, как тот, что стоял в центре Вавилона, или фиванский, памятный не только множеством переходов, коридоров, лестниц и помещений, но и грандиозными размерами. Здесь было всего два этажа, располагался он посреди сада, сегодня засыпанного снегом и казавшегося от этого зачарованным и необычайно, даже величественно красивым, думаю, он не бывает прекраснее даже в цвету, так богато засыпал и заморозил обильные ветви сегодняшний снегопад. Цветы погибнут, возможно, после сегодняшней морозной атаки, но сейчас, заиндевевшие и звенящие, они были прекраснее любой выдумки и сказки.
        Да, царский дворец здесь совсем небольшой, но всё же здешнее жилище царей значительно больше и красивее всех зданий в этом городе. Найти в этом дворце царя было несложной задачей, заглядывая в окна это легко. Поэтому я быстро отыскала, где он. Всё в этот день способствовало тому, что произойдёт некое чудо. Я и явилась этим чудом, предварённая метелью, влетая через окно в большой зал, где восседал царь в окружении своих советников. Что они обсуждали перед моим появлением, вероятно, то самое необычайное бедствие, что накрыло их город белой пеленой, но я этого никогда не узнаю, а сами они это тут же позабыли, увидев сияющую нечеловеческой красотой Богиню, парящую перед ними в завихрениях снежинок, развевающихся шелков и блестящих тёмных волос. Серьги покачивались, как и подвески короны, сверкая золотом и самоцветами.
       – Здравствуй, царственный муж, – произнесла я, негромко, в наступившей тишине меня хорошо было слышно, зависнув в воздухе.
       Все присутствующие остолбенели, отшатываясь в изумлённом восхищении, как и сам царь, поднявшийся с трона. Это внушило мне уверенности, и я продолжила:
       – Богиня Красоты и Любви говорит с тобой, царь, склонись и слушай.
      Я обвела взглядом зал, оценивая росписи на стенах, мебель и присутствующих. Всё довольно скудно, как и всё остальное в этом городе, сухо, скучно и однообразно. И я произнесла, обращаясь к остальным с презрением и едва ли не отвращением:
       – Вы же, презренные рабы, как смеете взирать на меня, раззявив зловонные рты?! На колени!
        Они повалились на колени все, даже сам царь, я же продолжала парить над уровнем пола на высоте половину сажени.
        – Ты видишь, что происходит? Во власти какой стихии оказался твой город и твой народ? Снег и хлад пришли в твой город. Ты знаешь, что это?
        – Что? Что, прекраснейшая пери? – задыхаясь, произнёс царь.
        – Это наказание. Это наказание за холодность и равнодушие к твоему народу, за несправедливую слепоту законов и продажность судей и стражи. И ежли ты станешь упорствовать в своём высокомерном равнодушии и злобе, глад обрушится на тебя! А за голодом придёт мор и разорение! В ничто обратиться твой город, стоящий посреди степей.
        Я облетела зал кругом и остановилась перед царём, а ветер продолжал завывать, подпевая мне и вносить в зал всё новые вихри снежинок.
        – Ты не спросишь, что стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Богов?
        Дрожа, царь сложил молитвенно руки и простонал:
        – За что? За что, прекраснейшая?
        – Злоба губит тебя, царь лишь Добро и Любовь может спасти!
        – Д-добро и Любовь?.. Но… как?
        – Не спрашивай, как! Спроси, что сделать, чтобы спастись! – сказала я, медленно перелетая вокруг зала. – Спроси меня!
        – Что делать? Что делать, прекраснейшая из Богинь? – взмолился царь, чуть не плача. Воображаю, до чего ему страшно от моей безупречной красоты. Непривычно внушать ужас… и неприятно, всё это представление пора заканчивать, ведь пока я собиралась, день почти прошёл, уже стемнело, что там с Эриком? А если его пытают? Если его уже убили... 
        – Сегодня ты приказал пленить кудесника Эрбина, проявив отвратительное и злое своеволие. Прикажи привести его сюда немедля! Я хочу увидеть его.
         – Кудесника?.. Ах… да, Горнариф… Горнариф говорил мне, что… в нижнем городе объявился бесстыдный шарлатан, нещадно обирающий простодушных… Я приказал… я немедля… Его приведут сюда немедля…
       Царь поднялся с колен и метнул взгляд на начальника стражи. Тот, подскочил с колен и, в страхе кивнув, бросился к дверям, оборачиваясь на меня, весь белый от страха. Ждать пришлось недолго, но пришлось, и всё это время, я страшно боялась, что опоздала, что с Эриком случилось что-нибудь, что его били, что могли пытать… Но не стоит думать об этом сейчас, иначе по моему лицу станет заметно, что я никакая не Богиня, а обыкновенная женщина.
        – Прекраснейшая… – меж тем проговорил царь, решившись спросить. – А… что это? Что это сегодня сыплется с небес?
       Все прочие продолжали стоять на коленях меж тем.
       – Что это? – усмехнулась я, подлетая к окну.
       Мне легко летать, хотя я давно не практиковалась, но я люблю летать, это наполняет меня воздухом и лёгкостью. Я протянула руку, подставляя под снежинки. Они тут же растаяли, и я показала влажную ладонь царю.
        – Это дождь. Но он замёрз потому, что Зло порождает холод. Ты и твои вельможи должны стать добрее. Твои законы должны стать мягче, твои люди – раскрыть сердца. Вы должны помогать друг другу, а не топить и карать. Кудесник, которого ты бросил в темницу, лечил людей, избавил от страданий несколько сотен всего за несколько дней, а ты поверил лживому завистнику Горнарифу, и наказал доброго кудесника без вины, даже не подумав усомнится. Нельзя карать, не разбирая. Нельзя жить с закрытыми глазами. Рассмотри свод своих законов, собери самых больших мудрецов и пусть они создадут новый свод, пусть он будет справедлив и запретит карать, не разбирая. Подумай, справедлив ли ты? Вспомни, что ты отец этому городу, а поступаешь как временщик. Ты должен заботиться не только о сборе податей, но и о бедных и несчастных, о сиротах и вдовах, о больных и погорельцах. Совершая добрые дела, ты искупаешь грехи свои и своих предков. Твоя душа и твоё сердце очистятся от скверны, и после этого наполнятся добром и любовью. И вот тогда тебя полюбит не только твой город и твой народ, но и твоя царица…
       Услышав мои последние слова, царь вздрогнул и побледнел. Что ж, рада, что я попала в цель. Произнося всё это, я продолжала перелетать по залу, ни разу не спустившись на пол. Когда же приведут Эрика?..
     …На улице было очень холодно, снег уже покрыл все поверхности ковром изрядной толщины, не меньше двух вершков, а то и трёх. Воздух был свежий и сладкий от мороза, я вдохнул полной грудью, закрыв от удовольствия глаза. Была уже почти ночь, зачем меня вывели из темницы сейчас? Или намерены казнить теперь же? Если да, то чего ради тянуть время…
        Я остановился, подставив лицо снегу. Странно, но ни страха, ни вообще каких-либо мыслей не было во мне. Я простоял бы так ещё долго, но меня тут же толкнули в спину, поторапливая. Что ж, пока я не знаю, что с Аяей, я буду подчиняться. Ох, если бы знать, что она в безопасности, если бы знать, что она сбежала, я бы уже освободился и не позволил бы никому так грубо толкать себя в спину… Надо быть начеку и не дать убить себя неожиданно.
        Но меня привезли во дворец, впрочем, я не сразу понял, что это дворец, я ведь в нём ни разу не был, я догадался по богатым лестницами и коврам, а также по слишком длинным коридорам, которых не могло быть больше нигде в этом городе. Меня ввели через чёрный ход, тихо открывая замки и засовы по условному стуку, и теперь вели узкими коридорами и лестницами, пока… богато украшенная дверь передо мной не открылась, и я не оказался в обширном и богатом зале, где несколько человек, словно молясь, стояли на коленях. Была здесь и та, кому они молились – Богиня. Она парила над полом, посверкивая златом и самоцветами украс, струясь шелками одежд и волос на ветру, влетающем в распахнутое окно вместе с ветром. Она сияла своей необычайной, неправдоподобной красотой, красотой, которая так хорошо знакома мне, которую я знаю столько лет, которую я столько лет бажаю. Богиня Красоты и Любви, Аяя, байкальское чудо, моя любовь и моя мука.   
        – Вот он! – произнесла парящая Богиня, сверкнув улыбкой, сверкнули и глаза, и поистине это стоило очень дорого, очень дорого, такой взгляд и такая радость Аяи из-за меня.
       Она медленно подплыла ко мне, по-прежнему, не касаясь пола.
        – Вот он, кудесник, спасающий жизни! Кудесник, не оцененный в твоём городе твоим народом, потому что твой народ тёмен и подл, оттого, что таков его царь.
       Она обвела взглядом зал и обратилась к тому, кто, очевидно, был царём здесь.
        – Твой город недостоин его, потому я забираю кудесника от вас. Но если ты выполнишь всё, что я сказала, если вы очистите свои души, иные кудесники придут к вам, чтобы защищать и спасать вас. Запомни это царь! А теперь поклянись, что выполнишь всё, что я наказала тебе!
        – Клянусь… – зачарованно проговорил царь. – Клянусь, прекраснейшая из Богинь!
        – То-то! Не забывай – Боги видят всё.
        С этими словами Богиня немного спустилась немного ниже и протянула мне руки, и я вложил в них свои, и тогда она подняла меня тоже.
       – Не бойся, кудесник, я забираю тебя к Богам, мы не обидим тебя.
       Не торопясь, мы подлетели к окну и так же плавно переместились за него на волю, Аяя крепко держала меня за руку горячей ладонью.
       – Ещё немного, Эр… Ты только не бойся, я тебя удержу, – тихо проговорила она, и мы поднялись выше, где всё гуще кружилась снежная буря. – Тут не так чтобы далеко, сейчас через городскую стену перемахнём, а там в нескольких верстах наши кони.
       – Ты… всё приготовила?! – радостно удивился я.
       – А что же было делать, ежли тебя никто тут за Бога принимать не захотел? Пришлось вспомнить, что я сама Богиня, – улыбнулась Аяя. – Вот только холодно, чёрт возьми, ужасно…
       Она даже передёрнулась. Ещё бы не холодно, настоящая зима, вон, как пуржит, лишь бы не занесло дороги, не то, увязнем…
       Завидев коней, привязанных у небольшой хилой рощицы, Аяя спустилась. Но она приземлилась ловко и легко, я же споткнулся и кубарем полетел, взрыхляя снег. А Аяя торопливо доставала тёплую одежду из мехов, и куталась, вся трясясь. Я поднялся, отряхиваясь, и засмеялся, до того забавно она выглядела сейчас, вот тебе и Богиня, трясётся как мокрый котёнок на холоде. Я подошел к ней, мне тоже было холодно, конечно, но я не трясся как она, от радостного возбуждения, что владело мной из-за спасения.
        – Ты спасла меня, – сказал я, растирая её плечи, кое-как укутанные одеждой.
        – Ц-ц-ц… А ка-ак… ц-ц… ещё? Я ц-ц-ц… без тебя… ц-ц-ц… ни-ик-куда…
        – Одеться, как следует надо, – засмеялся я. – Ты холодов не знаешь, вернее, не помнишь, а я знаю, давай помогу.
       Я одел её во всё, что было взято из одежды, потому что настоящих шуб и тулупов у нас, конечно, не было, потом сам оделся тоже. Огонь бы разжечь, да надо убираться отсюда поскорее и подальше, а там… будет видно.
       Поэтому мы поскакали, согреваясь сами и согревая наших коней, что застоялись, ожидая нас. На рассвете мы сделали привал, я разжёг костер, благо здесь были редкие сухие деревья, кусты, из еды у нас с собой было несколько лепёшек, холодное мясо, та самая жёсткая зелень и фляга с водой. Так что поели мы вполне сытно и легли спать у костра, укрывшись двумя плащами и покрывалами.
       – Нам нужны шубы, – сказала Аяя, задрёмывая и обнимая при этом мою руку, которой я её прижимал к себе для тепла.
       – Нужны… И для подстилок и для палатки тож нужны шкуры. Да где ж их взять?
       – Попросим… посплю только чуток… – сонно пробормотала Аяя, затихая.
       Проснувшись, мы сели снова поесть, подбросив ещё хвороста в огонь, мы сожгли в своём костре почти все деревца, что были вблизи.
        – Что ж, теперь надо поохотиться? – сказала Аяя, утираясь после того, как отпила несколько глотков из фляги и передала её мне.
       – Поохотиться? И где тут звери? – изумился я, принимая флягу из её рук.
       – Везде есть звери, надо только позвать, – сказала Аяя, улыбаясь.
      Она поднялась, оглядываясь по сторонам.
        – Лук соорудить надо. Я убивать не могу, тебе придётся за меня. А я… прощения попрошу.
      Я смотрел на неё с удивлением.
       – Ну что ты так изумляешься, Эрик? Я же Селенга-царица, забыл?..
Глава 10. Потрясение и явление Атона
       Ну вот и всё. Всё готово. Дрожь нетерпения пробегала под моей кожей, мои мышцы вибрировали и пели, как струны кифар или гуслей. Нетерпеливая радость охватывала меня, когда я облетал сегодня все построенные пирамиды. Всё было готово: и сами пирамиды, и каналы, по которым нильская вода заполнит их внутренние камеры, и соли, для смешения с водой и пробуждения силы, которая вкупе с моей, с силой земли, вскроет и разорвёт купол Смерти, которым она накрыла Кеми, чтобы удержать меня.
       Готово всё, но я хотел, чтобы соединение сил был наибольшим из возможных, то есть, чтобы и звёзды и Солнце были в помощь мне, а для этого надо было подождать десять суток, настанет Летний Солнцеворот. Я потерял счёт годам, а эти несколько дней растянулись на столетия.
       Я приехал к Вералге, мне хотелось увидеть её перед тем, как я навсегда улечу отсюда. К счастью, сегодня я не застал здесь Викола. Сама Вералга исхудала, и была тиха и печальна после смерти малышки Коры. Даже Богиня Исида почти не являлась ни жрецам, ни тем паче людям. Мы мало встречались тоже. Только в эти последние несколько дней у меня появилось время и желание посетить её. Мои сыновья и при жизни Коры были здесь желанными гостями, дети часто играли вместе, устраивая самые разные затеи, а после страшной трагедии стали ещё более желанными гостями, немного развеивая тоску Вералги. Несчастная мать пыталась забыть свою потерю, позволяя бегать по своему дому и саду двум моим сорванцам. Я рад этому и уверен, что она позаботится о них, когда я вырвусь отсюда.
        – Позабочусь? – рассеянно проговорила Вералга. – Конечно, но что за странная просьба?
      Она посмотрела на меня. А потом спросила:
        – Мать-то так и не появляется?
       Я не ответил, честно сказать, я вовсе позабыл, что у моих сыновей была когда-то мать. Их мать? Кто это? хотелось спросить мне, но я опомнился вовремя. Тем более что Вералга сама продолжила говорить:
        – Видела тут Арит, приезжали в храм Исиды на праздник, вместе с Кратоном, и прочими наложницами, он, похоже, приблизил её не на шутку, но царица зубы в злобе крошит.
        – Нескучно там, похоже, во дворце. Кратон уж немолод, а страсти кипят, – довольно равнодушно сказал я, я давно перестал испытывать ревность к Кратону, с тех пор, как я стал его счастливым соперником, я почти не ненавидел его. А за то, что Арит благодаря ему, полностью забыла обо мне, я и вовсе был ему благодарен.
        – Потому и кипят, пытаются успеть, пока он в силах и власти, на случай, что он умрёт, а они всё там же останутся. Наследник-то совсем ещё дитя. И царица боится, что её отстранят, и наложницы, что облепили его словно мухи труп. Как это ни грустно… Надеюсь, я не права.
       Вералга, как и все мы, предвечные, не слишком жалели и сочувствовали обычным людям, многие и многие поколения которых сменились перед нашими глазами. Когда я выходил от Вералги, не спеша, я шёл как все люди, словно вспомнив, что я тоже человек. Колесница, ветер в лицо, это приятно, вот так пронестись вдоль улиц, чувствуя их запах и пыль, ощущая толчки дороги, ложащейся под колёса, и ветер, бьющий в грудь. Проводя годы в полётах и мгновенных перемещениях, я совсем позабыл, что это такое – передвигаться нормальным способом, как все люди. Неужели я скоро смогу вспомнить, что это такое – жить?
       Долгожданный день настал, я взял Агори в помощь себе, я пронёс его с собой через весь Кеми, к каждой построенной пирамиде, до полуночи мы должны были облететь их все, ведь сегодня не только день Летнего Солнцеворота, день самого сильного солнца, но и день, когда три планеты выстроились в ряд за Луной, которая была ныне полной, а это усилит даже прилив в море, тем паче прилив всех сил, выходящих из Земли. Агори в ужасе зажмуривался, когда я брал его за руку, чтобы переместиться в новое место, облетая наши пирамиды. И когда же мы уже оказывались возле каждой из них, он несколько мгновений не мог заставить себя открыть глаза, и унять бешено скачущее сердце. Когда в третий или четвёртый раз он снова так же трясся, я сказал:
        – Агори, перестань бояться, ничего с тобой не случиться, ты же предвечный, понимаешь.
        – Я… па-а-онимаю... – дрожа, проговорил он, вдыхая, как рыба, выброшенная на берег, и всё ещё не решаясь открыть глаза.
        Но, отдышавшись, бледно улыбнулся и добавил:
        – Я понимаю, но… это так страшно, Анпу… будто помираю каждый раз, как мы подхватываемся с места.
       Я лишь похлопал его по плечу, приободряя.
        – Потерпи, Агори.
        – И как ты летаешь каждый день, с ума сойти можно…
        – Это не полёты, Агори. Полёт – это свобода, радость и наслаждение, почти как то, что даёт физическая любовь. А эти наши с тобой сегодняшние скачки – необходимость спешки и не более. Мы не летаем. Но, возможно, егда-нибудь я покажу тебе настоящий полёт. Тогда поймёшь, о чём я. Но я могу летать, а ты, зато, строишь так, как я и вообразить не могу.
        – Можешь. Пирамиды энти ты придумал не я, и никто из нас, зодчих.
        – Я придумал, но вы сделали. Что были бы мои замыслы без вас? – я улыбнулся ему и подмигнул.
        Наконец, мы облетели все пирамиды, всё проверили, а после по очереди открыли заслонки, сделанные с расчётом, чтобы во всех точках, в каждой пирамиде, всё произошло одновременно, вода пошла в каналы, и, поднимаясь по коридорам в камеры, вступила в реакцию с солями, помещёнными там. До полуночи оставалось несколько минут, всего несколько минут, и тогда… и тогда Сила, Земли, Неба, моя и та, которой названия ещё не было дано, но которая была не только ощутима, но велика и страшна, все эти силы, соединяясь, освободят меня из моего тяжкого плена. Подумав об этом, я сильнее задрожал от нетерпения, волнения и страха, что мне может не удасться. Но я тут же успокоился – мне нечего терять, так что и бояться мне нечего...
       Я оставил Агори на земле у самой большой пирамиды. Всё заработает, пробегая в мгновение ока от одной пирамиды к другой, когда заполнится большая пирамида, она разогреется и… Вот тут и произойдёт то, что я так тщательно и так долго готовил. А сам я поднялся над вершиной главной пирамиды. Сейчас, здесь, на вершине большой пирамиды, а я стоял на её острие, чувствуя ночной ветер всей кожей, я мог чувствовать себя властителем стихий, потому что в эти мгновения я им и был, но мне было не до честолюбивой радости. Я был взволнован так, как никогда доселе. Наверное, намереваясь покончить с жизнью, я волновался бы куда меньше. Потому что я не хотел умереть, я хотел жить, а это сложнее.
       Агори помаячил снизу, что вода заполнила канал вокруг пирамиды, а значит остаётся всего несколько мигов…
      Моё сердце вздрогнуло, замирая, и помчалось вскачь, я сорвал шнурок с волос, чтобы их подхватил не только ветер, но и та сила, что подняла их во время испытания у Агори. А вслед за ними вырвусь на свободу и я. Воздух заполнил меня, я стал лёгок, ещё немного и стану невесом, а потом Сила потоком заполнит меня и вынесет в небо…

    …Мне не спалось. Сам не знаю, почему, возможно от усталости, я не мог найти сегодня себе покоя, не мог ни лежать, ни спать, ни отключиться. И ведь и мыслей мучительных, кажется, не было, а я просто страшно устал. С утра я с моим набольшим воеводой Фарсианом объехал войско, с тех пор как я сделал своего тестя главным воеводой, я мог быть спокоен за войско, все полки, каждый сотник, каждый вой был дисциплинированы, каждый подчинялся своему командиру мгновенно и беспрекословно, моя армия стала идеально здоровым, тренированным и отлаженным организмом, готовым и способным победить любого врага, как сильный человек побеждает болезнь.
        Подати собирались вовремя и вполне, в злате недостатка не было, Нил разливался не низко и не сверх желаемого и необходимого, а потому урожаи год от года были превосходные, словом, всё замечательно хорошо ладилось, я уверен, мало найдётся властителей во всём мире, кто может так сказать. Но у меня – да, злата и довольства было немало. Поэтому я решил открыть приюты для бездомных и больницы, о которых мне много раз твердил Анпу, хотя на первый взгляд странно было Богу Смерти заботиться о здоровье людей, но вскоре я понял, что он, как владетель жизни и смерти, озабочен и тем и другим. Он так и говорил мне:
        – Я не люблю напрасных страданий, Кратон, если человек должен умереть, он умрёт, но пусть уйдёт достойно, для чего ему напрасно мучиться немочью, если можно помочь ему выздороветь?
        И именно он самолично подготовил и научил несколько десятков лекарей по всему Кеми, а те в свою очередь учили новых. Всё это он делал вместе со своей верной помощницей Рыбой, великолепной чёрной самкой шакала скачущей по Кемету, но эта прекрасная жрица в золотом ошейнике не пугала никого, лишь вызывала восхищение и поклонение. И я уважал Рыбу, преданную помощницу и великую труженицу, кажется, она вообще не знала отдыха.
        А вот Арит оставила их. Она теперь обреталась при мне. Всякий день я видел её во дворце в самых лучших нарядах. Поначалу она вилась вокруг Уверсут, но царица очень любила капризничать, обожала устраивать мне ревнивые сцены, наказывая за наложниц, отказами и молчанием на пять дней. А без наложниц я обходиться не мог, знойная красота и нрав Уверсут так утомляли меня, что я должен был отдыхать в объятиях весёлых и послушных женщин. А потому получался неприятный замкнутый круг.
       Так вот Арит изо всех сил старалась привлечь моё внимание и расположение. Я не стал проявлять упорство и приблизил её. Но она оказалась довольно скучной, слишком старательной, и соития с ней мне казались странной гимнастикой. Хотя и очень красивой, она умела красиво одеваться и подбирать украшения к каждой причёске и наряду, мне даже, кажется, задавала моду среди других женщин. Но, похоже, это был её единственный талант.
       Она была неглупа, немало знала из того, что интересовало меня, и понимала, о чём я говорю, знала и устройство Кеметского государства, и историю Кеми, помнила даже всех Богов, не путала их, и могла прочесть наши надписи. Поэтому она легко составила удачное соперничество с несколькими другими молодыми женщинами, одна из которых чудесно танцевала, другая знала множество весёлых историй и умела их смешно рассказывать, третья знала, напротив, страшные истории. Была ещё одна, настоящая акробатка любовной науки, я себе казался опытным любовником, да и немолодым уже, но эта гибкая мастерица удивляла и меня.
        Так сегодня у меня в покоях гостила как раз Арит. Я давно не приглашал её, а сей день за вечерней трапезой, на которой уже привычно присутствовало много самых разных людей, в том числе множество красивых женщин, я заметил Арит, которая засмеялась как-то чересчур громко, и я вспомнил, что давно не звал её. Вот и позвал…
         Да, именно так, она оказалась в моих покоях, я спросил её, как её дети и пока она очень подробно рассказывала о своих мальчиках, я слушал, хотя у меня было чувство, что она говорит не о детях, или не о своих детях, так странно заученно этот рассказ звучал. Кроме наследника, которому я был дедом, остальные наши с Уверсут дети снова были девочки. У меня не было больше сыновей, кроме Гора, так хотелось побольше мальчишек... И я сказал Арит:
        – Ты привела бы своих сыновей во дворец, почему их никогда не бывает здесь?
       Мне кажется, она растерялась немного от этих моих слов. Тогда я решил приободрить её, развеяв её смущение, и добавил:
        – Приводи, я буду очень рад их видеть.
        – А… а-да, х… х-хорошо, – странным голосом проговорила Арит и взялась немного навязчиво обнимать и целовать меня.
        Надо сказать, с тех пор, как со мной больше не было Аяи, радость физической любви несколько притупилась. Из этого я понял только одно: для настоящего наслаждения, нужно очень немного – настоящие чувства. Но это могло быть теперь всего лишь моей слабостью, стариковской блажью. Именно стариковской, я чувствовал себя стариком, даже потерял счёт годам.
       Сегодня был канун Летнего Солнцеворота, завтра будут обычные ежегодные празднования, праздник Ра, Бога Солнца, Бога, к которому Гор унёс Аяю или Хатор… Вернее не к нему, а в его Небесное царство, где пребывают они все. Хатор… или, правильнее, Аяя, как твоё имя на самом деле, я не знаю. Но ты была мой единственный живой свет, единственное, что вело, влекло меня по-настоящему. И что я утратил навсегда, и свет, и тепло, потерял, как потерял Гора… И всё, что мне осталось ныне, это бледная и пресная замена – Арит и прочие.
         Я обнял её, красноволосую Арит, притягивая к себе, почти полночь, надо бы и спать, кажется. И вдруг, дворец или землю под ним встряхнуло, отталкивая нас с Арит друг от друга и…

      …Накануне Летнего Солнцеворота, который я всегда отмечала, памятуя Байкал, где это был один из главных праздников, но и здесь, в Кеми, как и по всей земле, где живут люди, праздновали дни Солнца, я вернулась домой пораньше, намереваясь лечь спать, чтобы встать на рассвете. В этот день положено встречать и воспевать Солнце. Я всю жизнь так делала, где бы ни находилась, сделаю так и завтра. Я проведала ребятишек, но они уже спали, что не странно, было уже поздно, справилась у невольников об Арии, но его не было, тоже обычное дело, неугомонный, он носился по всему Кеми, бывало, что я не видела его по многу дней, но как раз накануне мы вместе трапезничали утром. Он стал бледен и худ в последнее время, от худобы ввалились глаза, и горели теперь в глубине глазниц яркими стальными огнями, и нос вытянулся, вообще Арий теперь был не так красив, как обычно, как всегда допрежь, измождён и даже измучен, я даже попеняла ему на это:
        – Что-то загонял себя, Анпу, совсем на себя не похож.
       Он не сразу и ответил, погружённый в свои мысли, словно не сразу услышал меня. Если бы и вовсе ничего не ответил, я бы не удивилась, такое бывало очень часто, куда более странно было то, что он ответил и ответил очень приветливо улыбнувшись, ласково даже:
        – Ничего, Рыбочка, скоро отдохну, надо думать.
        – Да, я слышала, пирамиды почти достроены. Ты нарочно вот так их одновременно закончил? И все на местах звезд они стоят. Я вначале думала, показалось мне, ан-нет, созвездия будто выложены на земле Кеми. Не летай я ноне, как ты, так никогда не поняла бы. Но не зря, видать, Аяя с нами с Дамэшкой, время-то тратила, научила кой чему.
       Арий лишь кивнул, опуская глаза:
        – Не зря, выходит.
        – Красиво ты энто придумал, Ей нравится. Она и подсказала?
        – Она? – он холодно сверкнул глазами, уже без тени улыбки. – Она не подсказывает ничего, Рыба, ты должна была бы привыкнуть. Она ничего не даёт, Она только берёт, только отбирает.
        Он произнёс это обычным тоном, каким говорил о нашей Повелительнице: глухим и сиплым от ненависти, и я взглянула на него с укоризной, надеясь образумить, ну что, в самом деле, бесноваться всякий раз, когда упоминаем Её, приходится терпеть и ждать времени, когда оно придёт и Она отпустит нас.
        – Она отпустит?! – захохотал Арий на это. – Она никогда не отпустит, тебе ли не знать, что от Неё пути назад нет.
         И в его лице и в смехе было столько отчаяния, что я испугалась за него. Когда люди так смеются, они потеряли всё, все надежды и всю веру, они ничего уже не ждут и ни во что не верят. Не будь на нём Печати Бессмертия, я бы не усомнилась сейчас, что он собирается наложить на себя руки. Но для Ария это не выход…
        – Не надо, Анпу… всё разрешится, – слабо проговорила я, чувствуя себя недалёкой и бессильной помочь ему.
        – Конечно, разрешится, – улыбнулся Арий и опять как-то странно, уверенно, что ли, после его слов и чувства безысходности, это было ещё непонятнее и даже страшнее. – Иначе и быть не может. И запомни, Рыба, Аяя на Байкале. Как вырвешься сама езжай туда. Там наша родина, всех нас… Только там мы у себя дома, хотя весь мир открыт для предвечных. Ты помни об этом.
        – Я и не забывала.
        – Вот и хорошо, – он потрепал меня по руке тёплой ладонью и улыбнулся мягко и молодо, а глаза засветили светло-голубым, как байкальская вода на мелководье.
        А сейчас я вспомнила вроде и некстати эти его слова, и то утро, и это воспоминание взволновало меня, мне не спалось, хотя надо уснуть, встать я собираюсь очень рано, и, если буду сейчас вертеться и не спать, то мне это не удасться, просплю весь рассвет. И всё же… Почему он так говорил, словно прощался… Но что прощаться? Я никуда от него не денусь, а ему никуда не деться из Кеми, пока сама Смерть не отпустит его. А Повелительница играет грязно, тут он прав, он сделал всё, что пообещал, чтобы расплатиться за освобождение Аяи, но Она и не думает отпустить его. Да, Арий в капкане, но я никогда не видела человека настолько не способного к смирению и покорности, как он. Именно это, похоже, меня сейчас взволновало и не давало уснуть. Натворит ещё чего…
       Удивляюся на саму себя, я всегда была толстошкурой медведихой и никогда не потеряла бы сон хоть от чего-нибудь, а сегодня – вот, поди ж ты. Я снова повернулась на бок. Начали мешать руки и ноги, потом подушка стала душить.
        Не выдержав, я встала, и подошла к окнам, мои покои, как и все, выходили окнами в сад, но благодаря тому, что были в углу дворца, то два из моих окон смотрели на правый берег реки, он был виден поверх верхушек деревьев. И там была видна верхушка главной большой пирамиды. Две другие значительно ниже и от них лишь белые отблески вокруг, а вот от главной свет исходил столбом и бил прямо в небо. В густо-чёрно-синее небо. И столб этого света был ярким, едва ли не ослепительным, за день белые стены словно накапливали в себе свет, а после испускали его, вот как сейчас. Но обычно пирамида светила во все стороны, а не отвесно в высь, как теперь. Почему?..
       Я пригляделась и увидела… У меня замерло сердце, что это?! вернее, кто… То есть ясно, кто… Только он, Анпу, сверкающий и светящий как настоящее ночное светило, сам парил над вершиной пирамиды, широко раскрыв крыла, и свет этот, изумляющий и прекрасный, исходил от него. Да-да, именно от него, он словно вбирал тот, что исходил от верхушки пирамиды и, многократно усилив его, светил сам.
       Но и это оказалось не всё, мне показалось, пирамида начала вращаться, али это мы все вместе завертелись волчком вокруг Анпу, ставшим осью для всего мира. Или это у меня так закружилась голова, что я качнулась и…

     …И мне не спалось в эту летнюю ночь, вернее, нам с Вералгой. Сию ночь она позволила мне остаться у себя, это вовсе не значило, что она простила меня и больше не злится. Нет, она не простила мне ни холодности к нашей дочери, ни того, что та всё же умерла, хотя моей вины в том не было, было лишь моё предчувствие, предсказание, я знал это ещё до её рождения. Я очень редко, но мог испытывать такие просветления, как послания из будущего, не хотелось видеть и знать, но они приходили ко мне и всегда сбывались. Я знал наперед всё, что случится с Корой, знала и Вералга, мы ничего не могли изменить, я мог только отстраниться, чтобы не привязываться к обречённому ребёнку, проявив слабость, конечно… Но я не был таким сильным, как Вералга…
        Нет, Вералга не из тех, кто быстро прощает, с прошлого раза мне пришлось ждать несколько тысяч лет. И сегодня она не простила, просто ей было одиноко и холодно на душе, поэтому она и позволила остаться, скрасить её одиночество и тоску.
       И мы провели хороший вечер, наблюдая за темнеющим под покрывалом ночи небом, а после отправились спать. Вот тут-то нас и разбудило землетрясение, а после странная дрожь земли, уже не слишком похожая на настоящее землетрясение.
        – Викол, земля будто вот-вот треснет… – тихо-тихо проговорила Вералга, словно опасалась, что её услышат.
        – Может и треснуть, уж бывало, – сказал я. – И не раз.
       Мы посмотрели друг на друга, и поднялись одеваться, поняв друг друга без слов. Мы с ней познакомились некогда на земле, которую вот эдак трясло в седмицу восемь раз, потому мы очень хорошо знали, что это такое. И мы вышли из дома, сообщая невольникам, выводить всех из дома в сад, где было безопасно, подальше от дома, на случай, если он рухнет.
        – К Арику надо послать, чтобы тоже из дома вышли, детей вывели! – крикнула Вералга.
        – Арий сам с умом, сообразит, небось, – сказал я, меня временами раздражало, что она всё заботится о них, этих братьях, словно они по сию пору её внуки. Должно быть, я просто ревновал её. – Всем Фивам сообщить надо, чтобы из домов выбегали, не ждали, когда крыши на головы упадут.
       – Сам-то Арик сообразит, токмо, ежли дома он, – ответила Вералга хмурясь.
       – И где же ему быть…
       – Где?.. Так… А вон, где…. – Вералга побелела, выпрямляясь, и вдруг вытянула руку по направлению к западному берегу, и показала на странную светящуюся пирамиду. Причём она светилась не как обычно, во все стороны, а только вверх…

   …Звёзды побледнели, а воздух сгустился вокруг меня, заискрился, замерцал, загорелся всеми цветами радуги, побежал искрами, оседая, как иней этими огнями на всех поверхностях, на моей одежде, на непрошено раскрывшихся крыльях. Запахло грозой… И тут я увидел, как от двух пирамид, что стояли рядом, побежали, словно ручьи огоньков, стекаясь к большой пирамиде, собираясь у её подножия, обходя и вливаясь внутрь. И такие же светящиеся ручьи текли со всех сторон, с высоты это было видно, со всех сторон Кеми, где стояли построенные мной пирамиды… С небес созвездия могли сейчас увидеть свои отражения…
        Когда эта сила, что я открыл и заставил работать, заполнит пирамиду, все силы, что я призвал, что заставил служить себе, что только предвечному под силу открыть, только учёному-предвечному понять, как они работают и…
   
     …Боги… дворец качнуло, словно на качелях, качнулись занавеси, многопудовое, отделанное золотом ложе, съехало в сторону. Остальная мебель повалилась, зазвенели блюда, разбилось стекло… я тут же забыл об Арит, оставив её, бросился к окну, она последовала за мной, но порезала босые ступни, наступив на осколки, и это остановило её. Поэтому к окнам подоспел я один. Я увидел внизу, как люди выбегают из домов, заполняя улицы, но это не было самым интересным: на западном берегу светилась странным непередаваемым светом огромная недавно построенная пирамида.
        Все эти пирамиды и раньше наводили мне мысли о том, что это очень странные сооружения, очень странные храмы Анпу, Бога Смерти. Конечно, он единственный из Богов, с кем я был знаком так коротко, если не считать Гора и Аяи, Анпу тот, с кем я был долго и близко знаком, ибо Аяя, или Хатор, как всем угодно, была со мной совсем недолгое время, а Гор сделался Богом только после гибели, словно в награду. Анпу же был рядом уже много лет. И при всей необычности и силе культа, которому он служит, который возводит и даже насаждает по всему Кемету, эти пирамиды не похожи ни на один из храмов во всём Кеми. Они не похожи вообще ни на что. Я хотел много вопросов задать Анпу об этих храмах. Почему такая странная форма? Почему там почти нет внутренних помещений, те, что есть, на удивление тесны и странны тож, потому что не имеют ни колонн, ни высоченных потолков, и расписанных или украшенных скульптурами и барельефами стен, как во всех прочих храмах. Но я расспрашивал Анпу об этом скорее из сиюминутного любопытства, чем из искреннего и глубокого интереса. И только сейчас, глядя на это свечение в небе над пирамидой, я впервые по-настоящему задался вопросом, почему и для чего Анпу построил все эти удивительные сооружения?
      Земля меж тем задрожала мелко, словно слишком быстро мчащаяся колесница, как дрожит напряжённая до предела тетива, словно земля готовилась испустить некую стрелу…

    …Боги, Анпу… Арий, что ты затеял? Что ты творишь? Ты же сгоришь... Сгоришь, что я-то одна тут без тебя делать стану, Дамэ ушёл, ты…

    …Арик…
     – Вералга! Это Арий там?.. Что он…

     …Анпу… всесильный Бог, ты решил вознестись в Небеса, вслед за остальными Богами, устал от грешной земли?.. Ежли так, возьми меня с собой!
       Я сорвался с места, как был в одной лёгкой белоснежной рубашке на голое тело, босой, я бросился прочь из почивальни, своих покоев, по бесконечным коридорам и лестницам вон из дворца, только и услышав вслед:
        – Кратон! Куда ты, великий царь!?.. – это был голос Арит. Но я не видел и не знал, что она кинулась к окнам и увидела там то же, что увидел я, и пробормотала в бессильном ужасе:
       – Анпу… Арий, проклятый… Да что ж это делается… Ты што затеял, подлец… Ах ты… Повелительницу обмануть надумал?..

    …Я с восторгом и ужасом смотрел на Анпу, или, как я тайно разузнал, Ария, байкальского прародителя местных царей, чью историю я знал не хуже своей собственной, потому что этот род, как и все байкальцы, притекли сюда, в Кеми некогда при моей уже жизни. Притекли и влились в эту благословенную землю, смешавшись со здешним народом. Но цари сохраняли относительно чистую кровь, сохраняли до сих пор синие очи и светлые волосы. Правда следующий царь, сын царицы Уверсут уже черноволос и темнокож, как она… А меня восхищали и Кратон, и его сын Гор своей светлой солнечной красотой. Впрочем, Гор вознёсся ныне и присоединился к прочим Богам, унёс с собой и Хатор. Да, Хатор я видел всего раз или два и то издали, однажды, когда она приезжала на строительство вот этой самой пирамиды, у подножия которой я сейчас стою, тогда только расчищали площадку. И после, когда она вознеслась к заходящему Солнцу, в объятиях Гора, ставшего лучезарным златокрылым Богом. И чудо красоты этой доброй Богини мне не забыть никогда, как и всякому, кто хотя бы раз увидел её. И, хотя и было грустно, и даже щемило сердце и наворачивались слёзы, мы даже поплакали с женой после, когда Хатор улетела с земли, я тогда подумал, и жена согласилась со мной, что Богиням место среди Богов, не среди людей…
         Да, я стою у самого подножия пирамиды, хотя стоило бы, наверное, отойти подальше, сила, что мы попробовали испытать в моём домишке, едва не развалила его, так там не было и стотысячной толики того, что собрал тут Арий в свой кулак. А то и миллионной доли… Так что может сжечь всякого, кто окажется вблизи. Как горят уже птицы, оказавшиеся поблизости, превращаясь в живые факелы, подобно тому, как мотыльки сгорают в племени светильников. Но те попадают в огонь, здесь огня нет, здесь страшная концентрация Силы…
        Да, Арий… Я упрямо называл его так, хотя и про себя, Арием, как назвали его при рождении на его Байкале много сотен лет тому. Пусть он Анпу для всех, я, знающий историю Байкала, не могу не испытывать перед ним, великим байкальским братом, едва ли не священный трепет. Я знаю, что они с Эрбином спасли свой Байкал от нашествия злой орды, несшей гибель всему Байкалу. Я знаю, что с Эрбином они всегда не разлей вода.
        Вот только здесь в Кеми я этого Эрбина вовсе не видел, а Мировасор сказал мне секретно, что он ушёл из Кеми и, вероятнее всего, обратно на Байкал. И что это за чудное место такое, мне теперь, после сближения с Арием, до смерти захотелось увидеть его, хотя я и слышал, что древнее царство там погибло... И всё же, там, видимо, благословенная земля. И Великое Море.
        Задумавшись, я перестал смотреть вверх, потому что здесь внизу смотреть было не на что, ручьи Силы стеклись со всех пирамид, Нильская вода, заполнила канал вокруг пирамиды и заполняет её саму… там, внутри, сейчас начнётся то, что… Я не знаю, что будет и что хочет сделать Арий, при помощи всех этих сил, поэтому я, сознавая всю опасность, продолжал оставаться здесь, рискуя быть сожжённым, но я должен увидеть, я должен понять, что тут затеял великий байкалец. Поэтому я отошёл подальше и от стен пирамиды, и от видимых мне светящихся рек Силы, и от воды и, прижав к себе руки, стоял, не шевелясь, и глядя на всё происходящее, чувствуя себя причастным свидетелем чуда. Хорошо, что вокруг пирамид стража, и не пускают досужих зевак, сколь народу могло бы погибнуть, став жертвами своего любопытства.
       Я посмотрел наверх, на Ария, он расправил крылья, как Анпу, вокруг него самого, по его телу, по крыльям побежали искорки. Что он хочет получить? Что будет? Он унесётся к звёздам? Но разве он и так этого не может? Мне иногда кажется, что он вообще может всё…
      Вот сейчас в пирамиде начнётся реакция, и…
      И вдруг я увидел скачущего на всех парах к пирамидам… фараона. Он в белоснежной рубашке, бледный и словно одержимый, остановил коня и спешился у кордона стражи, но они, конечно, пропустили его. Боги! И почему цари на земле сильнее разума?..
       – Кратон! Остановись! – закричал я, преграждая ему путь.
       – Прочь! – вскричал Кратон, спеша.
       – Остановись, опасно!
       – Прочь! Пусть отнесёт меня к Аяе! – прогремел Кратон, преодолевая голосом гул земли, сотрясавшейся от сил, разбуженных ныне и переполнявших её теперь. – Я знаю, я знаю, он несётся к ней! Он всем пожертвовал, чтобы вывести её из Царства Мёртвых… и теперь… только бы увидеть её…
        Ах вот, оно как… Вот, что тут происходит. Вот как Арий стал Анпу… Никто доселе не рассказывал мне этого. Я не мог даже помыслить, что Анпу, что Арий… Вот, почему он ненавидит это своё поприще, он не властитель судеб, уводящий людей за Завесу, он пленник Царства теней… И выходит, что он… Боги, так он… он затеял это… Арий всё это затеял из-за любви?! Сам Анпу одержим любовью?!.. 
        Вот настоящее потрясение. Куда больше, куда сильнее, чем то, что я наблюдаю своими глазами в виде схождения вместе всех сил природы нынешней ночью. Арий – влюблённый человек. Не могущественный учёный, не Бог, стремящийся стать сильнее всех прочих, подчинив себе все тайны и силы вселенной, но влюблённый, рвущийся на волю к своей возлюбленной?.. Я ожидал, чего угодно, но не этого открытия. Я онемел и остолбенел на несколько мгновений, и Кратон тем временем почти достиг того места, где был я, отсюда тридцать шагов до пирамиды, а…
         – Кратон! Стой, ты погибнешь! – завопил я, кидаясь вперёд, преграждая путь царю.
        Я не знаю, что будет с Арием, он всё же предвечный с Печатью Бессмертия, но Кратон умрёт и всё. Поэтому я и попытался остановить его, неразумного, ослеплённого горем потерь, от верной гибели. Но… куда мне, Кратон вдвое выше меня и десять раз сильнее. Он отшвырнул меня, даже не напрягая руки, я лишь смог зацепиться за его рубашку, порвал её, обнажив красивое мужественное тело царя, покрытое царственными татуировками…

         – Боги… Викол, кто это там? Смотри!
        – Как кто? Это Арий.
        – Да не над вершиной, я… Вон! У подножия, мчится на коне во весь опор… Смотри… его пропустила стража. Это… Вик, это Кратон!
        – Кратон!? Для чего он ринулся туда? И что делает Арий? Ты понимаешь?
        Вералга вся белая как смерть, повернулась ко мне:
        – Понимаю… Надо остановить Кратона, он обезумел.
        – Ты думаешь…
        – Он хочет уцепиться за ним. Никто не забыл ту ночь, когда Эрик вывел Аяю из-за Завесы и что Арий отдал за это… И Кратон это знает.
       Я покачал головой, я не верю, что…
        – Неужели ты думаешь, что Кратон по сию пору об Аяе не забыл? Столько лет прошло…
        – Сколько? – сверкнула злой усмешкой Вералга.
        А в следующие несколько мгновений, она сосредоточилась, становясь сухой и строгой, вся собравшись.
        – Оставайся здесь, Вик. С места не сходи, не вздумай приближаться к пирамидам, гляди, там, вблизи птицы сгорают на лету... – она указала на мелкие вспышки то и дело возникающие неподалёку от пирамид.
        А потом обернулась вокруг. Мы были на левом берегу Нила, на высокой набережной, недалеко от дворца, куда она перенесла нас двоих из своего дома.
       – Смотри, что делается, весь Кеми перемешался… Надо Мировасора сюда сей же час и… Остановить Кратона, иначе править Кеми будет Уверсут ближайшие годы…
        И пропала. Они с Мировасором появились возле меня снова только спустя несколько длиннющих мгновений. Тем временем…
       Мировасор был едва одет, видимо, спросонья, впрочем, не выделяясь на общем фоне, вокруг все Фивы бегали полуодетыми в смятении и ужасе. Ночь обратилась в день. Стало будто бы даже светло как днём.
       – Вон они, Мир…. – Вералга дёрнула Мировасора за плечо, хотя он и так смотрел куда надо. Все смотрели туда на становящееся нестерпимым свечение пирамиды.
       – Боги… что творит Арий?! Я думал, ты обезумела, но… Чего он хочет?..
       – Он… – воскликнула Вералга, желая объяснить, но ей не пришлось…
      … в следующее мгновение уже по-настоящему нестерпимый свет вырвался из верхушки пирамиды, сотрясая землю так, что мы все попадали, не удержавшись на ногах, Нил выплеснулся из берегов, смывая лодки, мелкие пристаньки и лавки торговцев рыбой, оставленные на ночь. Звёзды в чёрном небе моргнули, и само небо стало из чёрного зеленоватым, словно полиняло. А Арий… он весь стал светом… Боги…

   … Боги… Крылья Ария охватило пламя, его одежду и волосы, поднявшиеся вверх, превращая его в живой ослепительный факел. Но он не дрогнул, не вскрикнул, сияя в белом, нестерпимо ярком и горячем пламени. И по-прежнему простирая и крылья и руки свои, отдавшись Силе.
       Кратон же, увидев его в огне, закричал, пытаясь преодолеть голосом гул мощного пламени, порождённого Силами всех стихий.
      – Арий! Арии-и-ий!.. Возьми и меня!
      Абсолютно голый и прекрасный в своём безумии, Кратон кинулся к пирамиде, намереваясь подняться в тщетной попытке ухватиться за концы этого самого пламени, принимая его за концы крыльев Бога, я же кинулся за ним, думая напрыгнуть сзади, повалить и остановить, не дать сгореть…
        Но я не успел… не смог…
         – Кратон! ...Атон!.. Атон! – в отчаянии возопил я, громче гула, упав лицом в песок…
       В это мгновение из-за горизонта показался диск солнца, вбирая в себя пепел, и тень, оставшуюся от Кратона, ставшего Атоном отныне.
       – Атон! Атон! – неслось со всех сторон…
        Но царь превратился в ослепительно прекрасный диск солнца. Так и станут называть его здесь – Атон, Солнечный Свет…
Часть 20.
Глава 1. Великое Море
        Если кто-то из наблюдавших все происходящее, а много их было или нет, я не знаю, думал, что я, как Бог Анпу не испытывал боли, когда загорелся, этот человек очень сильно ошибается. Я чувствовал всё то же, что любой другой, кого вдруг подожгли, причём не обычным, а нестерпимо жарким пламенем. Признаться, я не ожидал такого ужаса. То есть я понимал, что могу пострадать, я даже предполагал, что буду чувствовать боль, ведь никогда свобода не даётся легко, особенно, если сам перед тем вверг себя в рабство. Но и такого страшного огня и боли я не ожидал. В последний миг перед этим я понял, что мне не избежать, когда увидел, как сгорают птицы вокруг меня, попадая в область воздействия сошедшихся вместе стихий. Тут-то я и почувствовал запах палёных перьев и не сразу понял, что это мои собственные крылья и мои волосы занялись в огне, а одежда уже сгорела, оставив меня обнаженным. Впрочем, ненадолго, потому что, спустя мгновение я весь был объят и одет огнём…
       И теперь я почувствовал и адскую боль, потому что до сего мига, охваченный своим радостным возбуждением, я не чувствовал ничего, кроме свободы и власти. Но Она не получит от меня ни криков ужаса и боли, ни мольбы о пощаде, пусть сожжёт меня в пепел, пусть от меня не останется ничего, но я не буду больше Её рабом!
        Закусив губы, и чувствуя кровь ко рту, что перебило немного запах горящей плоти, моей собственной плоти, я вдыхал всей грудью уже не воздух, а пламя, оно лилось внутрь. Что ж, Ты можешь выжечь меня изнутри и снаружи, но Ты не вернёшь меня!..
       Я вырвался ввысь, выше неба, выше всех высот, каких достигал, где кончался воздух, и начиналась тьма и холод, я вырвался на свободу!
       Я вырвался и лежал теперь на чём-то мягком, даже нежно-мягком, похожем на пыль, или на очень мелкий песок, не чувствуя ни ног, ни рук, ничего не видя, не ощущая телом ничего, кроме жгущей боли. Но жара уже не было, пламя погасло. Оно сожгло меня и погасло.
        – Так ты освободился, хитроумный Арий? – услышал я. – Да… тебе это удалось. Ты перехитрил меня, такого я не ожидала. Я недооценила силу знаний. Силу твоего изощрённого ума. Признаю, ты слишком умён и слишком силён… В рабах такого держать опасно, ежли ты затеешь вдруг вредить мне, а не служить. Так что ты свободен. Но…
       Она нарочно сделала остановку в своей речи, чтобы я прочувствовал всё, что Она намерилась сказать мне дальше. Поэтому я вдохнул сожженными лёгкими, нестерпимо больно было и дышать, и впускать воздух в сожженную глотку и нос.
        – Ты хотел быть с твоей возлюбленной? С этой тварью, с Аяей, что назвалась Богиней и узурпировала власть над всеми, даже над Богами?.. С низкой властительницей похоти и сластолюбия, что вводит людей в грех, не сравнимый мерзостями более ни с чем? Такую Богиню ты хочешь? Так будь с ней! Будь с ней…
        Она опять замолчала. И снова заставила ждать своих следующих слов, страдая от боли.
        – Ты свободен отныне. И на тебе Печать Бессмертия, как и на ней. Я не могу вас взять, вы свободны от меня…
        Она опять замолчала, и когда продолжила в голосе уже была радостная, удовлетворённая усмешка, словно Она добилась того, чего хотела:
         – Но ты поползёшь к ней таким: у тебя нет теперь ни ног, ни рук, ни глаз, чтобы любоваться ею, ни голоса, чтобы произнести её имя или, хотя бы, позвать её. Ты теперь подобен червю, ты бессилен, ты слеп. Но ум твой светел и ты будешь осознавать весь ужас того, что с тобой… А потому, хотя ты не служишь больше мне, ты не мой раб, но ты весь в моей власти!
        – Нет! – вскричал я, превозмогая великое море боли, которое топило меня…
 
       Я так и лежал лицом в песке, я не хотел видеть, что сталось с Арием, запах горящей плоти которого, я чувствовал до сих пор. Я не хочу видеть ни сожженным белых крыльев, ни прекрасного тела искорёженного огнём, ни лица… Я хочу, чтобы он навсегда остался для меня прекрасным Богом, великолепным байкальцем Арием.
        – Агори, поднимайся, – это быль голос Мировасора, некогда введшего меня в сонм предвечных и просивший держаться до времени подальше, того, кого я всегда считал и считаю своим наставником и учителем, научившим жить мою бесконечную жизнь и не утрачивать радость. Правду сказать, пока получалось у меня плохо, я был слишком подвижный и живой, чтобы жить так долго, сколько мне было приготовлено. Я слишком сильно увлекался своими мыслями, слишком влюблялся и радостно наслаждался любовным счастьем, что делало меня несчастным впоследствии, когда приходило время навеки проститься с моими дорогими жёнами, особенно тяжело было в первый раз, я горевал почти сто лет после. Но успокаивало, хотя и немного только одно – мои жёны не слишком любили меня, принимали мою любовь, но и только. Иначе, думаю, я не смог бы пережить ни одну потерю. Так что в чём-то я был богаче Мировасора.
        Но куда беднее Ария, в котором, очевидно, жила обоюдная любовь, только ради такой любви люди идут на смерть. Он хотел попасть туда, куда Гор унёс его возлюбленную Аяю? Или Богиню Хатор, как все её здесь называют? Как бросился Кратон. Но где это место, куда унеслись Гор и Хатор? Об этом я спросил Мировасора сразу после произошедшего, когда весь Кемет переполнился этими восторженными воспоминании того, как златокрылый Гор подхватил и унёс её в закатное небо. Но Мировасор лишь загадочно улыбнулся и сказал:
        – Этого не дано знать таким как мы. Людям. Даже предвечным. Потому что несмотря ни на что, мы всё же не ровня Богам, мы смертны, Они – вечны. Мы когда-то родились и когда-то умрём, они были всегда и всегда будут.
        – Но ведь Богов делают Богами люди, то есть Боги есть, пока есть люди?
      На это Мировасор лишь засмеялся:
        – Ты как шкодливой щенок, рискуешь навредить самому себе. Гляди! Не прогневи Богов такими словами. Даже думать такого не смей. Обещай мне.
       Я пообещал, конечно.
       И вот теперь он поднял меня с песка, а я, закрывая лицо ладонями, чтобы не видеть труп Ария, лежащий где-нибудь поблизости, трясясь, поднялся.
        – Я не успел спасти Кратона… – проговорил я, всхлипывая.
        – Не успел.
        – Кто это? Мир, кто он? Что ты возишься с ним? – услышал я чей-то голос. Женский, это… Вералга, должно быть, Богиня Исида. Мировасор рассказывал и о ней, и о них с Виколом, готовя меня к тому, что я когда-нибудь войду в их круг. Но мне не хотелось входить в него вот так, на место Ария.
        – Вместо Ария?! – изумилась Вералга. – Ишь, куда занёсся! Место Ария не может занять никто! Запомни, глупый и мелкий человечек.
        – Не стоит, Вералга преуменьшать заслуг и умений нашего собрата. Он моложе всех, но не моложе Аяи, например. Они родились в один год и даже в один день, в один час, если переложить время на Байкале, на то, что было в тот же день здесь, в Кеми. Агори – сын Кемета.
        – Только Аяя позабыла все прожитые сотни лет, так что может считаться совсем юной, – вставил Викол.
        – Она и так вечно юная Богиня, ей ни к чему ваши скидки, – фыркнула Вералга.
        Я взялся чихать, попавший мне в нос песок, щекотал нещадно. Это было унизительно вот так расчихаться перед всеми этими предвечными, великолепными, высокими и красивыми людьми. Я и так мелкий и неказистый, а тут ещё весь лохматый и растрёпанный, в песке и с дурацким чиханием.
        – Едемте ко мне, нечего тут стоять, люди начали собираться, – недовольно произнесла Вералга. Мне даже думается, что она сморщилась с отвращением.
        – За Рыбой надо послать.
        – Послали уже.
        – И за Арит.
        – За Арит?! – изумилась Вералга. – С чего это?
        – Она всё же была женой Ария, – негромко сказал Викол.
        – Она никогда не была его женой! – горячо возмутилась Вералга. – Она была дрянной шлюхой, и ею же осталась. Я видеть её не желаю, она изменила и Дамэ, своему мужу и после, Арию, отцу своих сыновей, бросив их. А если тебе хочется увидеть эту… женщину, отправляйся во дворец, где отыщешь её среди уже бесхозных наложниц.
        – Она предвечная всё же… – робко пробормотал Викол.
        – Мне плевать, кем вы её считаете. В моём доме и духу этой паршивой овцы не будет! Даже имени её не смейте произносить при мне. Аяя без разбору одаривала вечностью кого попало…
       Вона как, а я и не знал… надо будет Мировасора о том расспросить…
       Пока они спорили, я всё же осторожно обернулся, недоумевая, почему никто из них не озабочен покойником Арием, ведь если Кратон просто исчез, сгорев дотла, войдя в круг Силы, и все это видели, то Арий пылал факелом, и это тоже все видели, но что-то от него должно было остаться? Где это… что-то, где всё? Где его тело?
         – А где… Анпу? То есть…. Ну… тело… Ария? То есть Анпу? – тихо спросил я, оглядывая их, этих великих предвечных, чьи имена я знаю уже не одну сотню лет, но вот так близко вижу в первый раз.
       Мы по-прежнему все стояли у подножия большой пирамиды. Уже полностью рассвело, и на светло-жёлтом песке вчера идеально ровном, теперь взрыхлённом ногами Кратона, а потом вот этих всех, предвечных, подоспевших сюда, когда всё уже было кончено, и когда погасли, иссякнув, мощные потоки сил всех стихий, открытые в этом месте вратами в Небеса. Арием открытые. Поодаль теснились люди, сдерживаемые стражниками, целые толпы хотели увидеть Богов, собравшихся здесь. Теперь не было светящихся потоков Силы, но были… несколько обуглившихся почерневших перьев и даже довольно много. Очень больших перьев. Это не птичьи, это его, Ария…
       Предвечные посмотрели на меня, переглянулись между собой.
        – Мы этого не знаем, – ответил за всех Мировасор.
        Похоже, именно он намерен взять на себя временную роль управления Кеми, и Фивами, в частности, в момент, когда фараон взошёл к Небесам, уносясь за Завесу.
        Не тратя лишних слов, мы направились к колеснице и все уехали отсюда. Путь вроде и не дальний, но мне казалось, мы ехали до дома Вералги целую вечность. И только войдя в зал большого красивого дома в первом этаже, куда выходили коридоры и лестницы, я едва имел силы, чтобы добраться до скамей, и с наслаждением устроиться на подушках больших и пухлых. Как хорошо, Боги, как я устал… 
        – Он, что же… Арий… как Кратон? – проговорил я.
       Вералга, приказавшая невольникам, в беспокойстве снующих меж нами, с яствами и напитками, которыми они уставили столы удалиться, покачала головой.
        – Кратон – человек, ставший Богом ныне, превратившись в Атона, – сказала она. Только сейчас я заметил, что она не прибрана, наверное, как вскочила ночью с постели, так и принеслись они к пирамиде с Виколом. Серебристые волосы распушились и распустились из плотно заплетённых кос и мотались вокруг её стройного и высокого стана, она и меня выше, должно быть, на голову.
       – Хатор, уносясь в Небеса, позвала его как Атона. Атоном он и ушёл за ней ныне. А что касается Ария…
        – Никто из нас не видел, чтобы он умер, – закончил за Мировасора Викол, почувствовав, что тот просто не знает, что мне отвечать.
        – Но ведь это… – я кивнул на сожженные перья, что взял с собой, словно в доказательство, что они не привиделись мне, и теперь продолжал держать в руках. – Это – его...
        Все обернулись посмотреть на эти самые перья.
        – Мы все видели, как он вспыхнул… И как он горел и не вскрикнул при этом… выходит, он не чувствовал огня?.. Но… если даже эти перья не сгорели без следа, только опалены, значит, и сам Арий должен где-то быть. В конце концов, его Повелительница сама Царица Того света, быть может, оставила для него открытой заднюю дверь.
        – Опалены, но они были белоснежными, а теперь…черны.
        – Они закопчены, Агори.
        Как бы ни так, никакой копоти на них нет, как не было дыма и копоти от огня, что охватил Ария.
        Мы все посмотрели друг на друга опять, нам всем очень хотелось верить в то, что Арий где-то есть, что он не сгорел дотла, не исчез в сиянии восходящего солнца, как Атон. Но здесь тоже было огромное различие: когда взошло солнце, Арий ещё горел, вращаясь над пирамидой, сливаясь вместе со своим огнём постепенно со светом неба… а потом внезапно всё пропало и свечение над пирамидой, и все эти потоки Силы, текущие меж пирамид, и сам Арий, продолжавший пылать, как нестерпимо яркий факел.
        – На нём Печать Бессмертия, он не может умереть, – убеждённо сказала Рыба, очень высокая, даже большая женщина, действительно похожая на какую-то глубоководную рыбу, такой бледной и некрасивой она была. Она была одета с каким-то странным скромным изяществом, делавшим её не женственную и не мужественную внешность очень приятной, располагающей, сразу становилось понятно, что она сильна чем-то иным, не той силой, что имелась в других женщинах, но та самая, присущая её полу сила в ней приобрела особенное эхо, как умноженная многажды мать, хотя она никогда не была ни женой, ни матерью… Да, все предвечные чем-то необычны… За нею-то и посылали, и она прибыла в дом Вералги едва не раньше нас всех.
         – Не может умереть… так что он сделал этой ночью, как не самосожжение?
         – Он освободился.
         – Нельзя освободиться от Смерти, убив себя.
         – Он не может умереть, Печать Бессмертия даётся навеки, – твёрдо сказала Рыба.
         – Любой дар можно забрать назад.
         – Только не Печать Бессмертия. Тем более что дана она не по любви, а из страха.
        – Какие глупости ты говоришь! «Из страха»! Чего может бояться Вечная?!
        Рыба лишь упрямо покачала головой, опустив голову.
         – Не мели чепухи, глупая Рыба! – рассердилась Вералга. – Что дано, всегда можно забрать. Жизнь, красоту, здоровье. Любой дар, на то он и даётся, чтобы можно было отобрать!
         – Только не этот. Не знаю, как и у кого принято, но этот дар забрать назад нельзя. Повелительница тысячу раз пожалела, что жаловала его Арию и Аяе.
         – Жаловала… Но отобрала.
        Рыба снова покачала головой, горестно направляя вперёд лоб:
         – Вы не понимаете, – негромко и горестно сказала она. – Вы все, кто не был вхож в Её царство. Вы не осознаёте даже Её силы, потому что вы не видели Её. Вы спускались к ней, ведомые Эрбином. Вот он понимает.
        Она сделала особенный упор на слово «он». И даже голову подняла, смелея перед ними всеми, спорившими с ней. И увидев, что все слушают её и не перебивают больше, продолжила:
         – Скажу больше, я думаю, Эрбин… Думаю, Эрбин каким-то странным образом имеет власть над Ней. Только он из всех. Поэтому Она и не взяла его, не сделала своим Ангелом. И, может быть, поэтому даровала Печати Бессмертия Аяе и Арию, откупаясь от Эрбина. От его силы против Неё…
        Все посмотрели на Рыбу. Они знали тут что-то, о чём я только слышал от Мировасора и то вскользь, что-то об этой Аяе-Хатор, о том, как они все спускались за Завесу… Но из рассказа Мировасора я почти ничего не понял, мне кажется, он сам не очень понимал, рассказывал как-то путано, что тогда происходило, хотя сам признал, что очень интересовался, признал, что хотел посмотреть как Там, своими глазами увидеть, хотя и рискнув. «Жажда исследователя вела меня Туда...», – говорил он мне. И для этого всех и подбил отправиться за Завесу. А в результате, почти всё, что там было, он позабыл, словно его опоили…
         – Эрбин бы нам помог теперь, – негромко сказал Мировасор.
         –  Да, только Эрик всегда знает, что и как с Ариком, – добавила Вералга.
         – В последние годы Повелительница разорвала их вечную связь, – тихо проговорила Рыба, снова опуская голову.
        – Вот оно как… Но ведь Эрик…
        – Он на Байкале, – тихо и мрачно сказала Рыба.
        – Опять ваш Байкал. Вот центр притяжения, словно пуп земли! – почему-то сердясь, проговорила Вералга.
        – Это так и есть, там огромная сила.
        – Эрбин ведь теперь женат на Аяе, – сказал Викол, перебивая Мировасора, который словно намеревался сказать что-то ещё о Байкале
        – И уже не один год.
        – Поэтому Арий и погиб. Покончил с собой, нашёл всё же способ избавиться от дара…
        – Арий не погиб! – горячо воскликнула Рыба, и я не смог понять, чего больше в её голосе убеждённости или отчаяния…
        У меня разболелась голова от их спора и от всех этих предвечных говоривших почти одновременно и бесконечно снующих по этому светлому и красивому бело-золотому залу в доме Вералги. Только во дворце у Ария я видел помещения просторнее и красивее… Я потерял сознание. Но… не умер…

       Мы пришли на Байкал накануне Летнего Солнцеворота, одного из главных праздников, что некогда мы все праздновали здесь. Впрочем, дни Солнца отмечают повсюду. И что мы увидели, когда гладь Великого Моря, наконец, предстала пред нами? Повторюсь, это был день Летнего Солнцеворота. Верхушка лета. Всё вокруг, сверкало белизной снежной целины. И само наше Море, хотя и не было засыпано снегом, по обыкновению, его с поверхности льда сдували ветры, и Море светилось сквозь хрустальный лёд тёмно-синим самоцветом. Самым большим во вселенной. И лёд этот был усеян привычными трещинами. Лёд трескался, как и прежде, как тысячу лет назад, и ещё до меня…
       Но теперь, в середине лета, здесь царила зима. Очень солнечная, но студёная… хотя сейчас на солнышке и пригревало, а ночью, примораживало, от чего снег взялся жёстким настом, и ехать было куда сподручнее, мы давно сменили лошадей на сани и собачью упряжку, скоро привезшую нас сюда, на этот, южный берег нашего Нового Моря, ибо некогда здесь были уже дальние полуденные земли, откуда когда-то пришли орды, что едва не погубили Байкал. Я посмотрел на Аяю, она не помнит того нашествия… Ничего не помнит о том. Чаша Смерти, ущелье, где мы с Ариком похоронили почти всё вражеское войско, как раз выглядывало бы здесь из-под воды своим южным концом, если я правильно узнаю отдалённые горы вокруг, тоже засыпанные снегом. Да, именно здесь был тот самый «вход», через который вошла мгла полуденного нашествия, чтобы навеки там и остаться… Но оно, это ущелье, тоже было погребено под многосаженным слоем снега. Как и память о том, что было здесь несколько веков назад, ведь даже Аяя, утратила память о том…
        – Как же так, Эрик? Тут лето так и не наступило? – сказала Аяя, оглядываясь во все стороны, когда я сказал ей, что мы достигли цели, к которой шли столько лет, и вот, последних месяцев, по снегам, через тайгу, и снежные пустыни.
         – Похоже, лето не приходит сюда не первый год, – сказал я, помолчав.
         Мы продолжали смотреть на бескрайние просторы снега и льда, простиравшиеся перед нами. И мне представлялось, сам не знаю, почему, что мы застанем здесь всё, как было при нас, как было некогда – цветущее царство, много красивых городов, сильных ясноглазых людей. Нет городов, и я это знал, а потомки тех людей живут теперь далеко отсюда…
        – Что будем делать? – проговорила Аяя немного потеряно. Конечно, когда любая цель покорилась, всегда чувствуешь некоторое опустошение, мол, что теперь? К чему стремиться? А здесь тем более. Мы вернулись домой, но дом пуст и засыпан снегом.
        Я помолчал некоторое время.
        – У нас с тобой, Яй, два пути: остаться здесь, объехать весь Байкал вокруг, в поисках людей, не найдём, станем первыми здесь... Или повернуть назад…
        – Нет! – быстро сказала Аяя, мотнув головой.
        – Значит, решили, – обрадовался я. – Я тоже вертаться не хочу. Нажился на чужбине, с души воротит. Как мы тут будем, не знаю, Яй… Но… – я посмотрел на неё, – дома мы.
       Она взглянула на меня и улыбнулась, светя глазами. В них попал солнечный лучик, и они заиграли тёплыми искорками, какие светят из лесных озёр осенью, когда их дно устилает коричневая листва, придавая и воде тот же оттенок...
        За эти долгие месяцы путешествия по снегу и холоду, мы привыкли и научились жить в нём. И надо сказать, оказалось это не хуже, чем в пустыне. И даже намного легче. Теперь нам не угрожало умереть от жажды, и от голода, или быть укушенными бестолковыми бекаразинами, что, не разобравшись, могли оказаться возле Селенги-царицы. Ни отравиться тухлой водой, или подхватить заразу, изнуряющую поносами и лихорадкой. Конечно, я всё это успешно исцелял, даже себя, но всё же, хоть и недолго, страдать доводилось.
        А в холоде все было куда чище, светлее. Но, конечно, холод это тоже особая вещь. Я хорошо помнил, что это такое, а вот Аяе пришлось учиться заново, и одеваться, и спать, и даже, простите, до ветру бегать. Но и эта школа была пройдена. Теперь у нас был даже домик на полозьях, то есть мы везли в санях складной дом из плотных оленьих, лосиных и конских шкур. Мы подглядели его устройство у одного из кочевых народов. Они гостеприимно встретили нас, и научили тоже многим премудростям жизни в холоде и на снегу. Оказалось, они спустились на юг с дальнего-дальнего Севера, намного дальше Байкала, где лето не показывалось уже несколько лет. И вот теперь, похоже, и нам предстояло узнать, что значит, жить вовсе без лета.
        Интересно, цел ли тот дом, что мы несколько лет назад построили с Ариком? Как давно это было, а ведь совсем на деле-то недавно. Одиннадцать… нет, двенадцать лет прошло. Если местные жители, что обретались здесь тогда, нерадивые пьяницы, не добрались до него, то целый он. Славный дом, добротный, сам я один никогда такой не построил бы, ничего я не умею. Подучился, конечно, в пути кое-каким полезным навыкам, но как Арик, конечно, не умею всё делать. Вот к тому дому и пойдём по берегу. А там видно будет, может, людей встретим…
       И всё же день этот во всём стал особенным. Нами обоими владело сегодня удивительное облегчение. Мы поставили нашу палатку, расположили на ровной площадке, впрочем, благодаря снегу, тут всё было ровным, скалы скрывались под толщей льда. Я боялся представить, что станет с Морем, когда все эти снега начнут таять. Вот уж точно будет – Великое Море. Но пока этим, что называется, даже и не пахло, солнце было летнее, но по всему остальному – зима… И к ночи подморозило изрядно.
       На закате солнце скрылось в мглистые тучи, предвещавшие снег или даже метель. Но ветра пока не было, я вышел из палатки, где очаг уже хорошо нагрел помещение, а Аяя разложила на бранке нашу вечерю: ломти зажаренного на костре оленьего мяса, грибы мы находили в векшиных похоронках, Аяя жарила и варила их в оленьем или лосином молоке. Не удивляйтесь, Селенга-царица могла добыть ещё и не то. Например, мёд у диких пчёл, что не утратили надежду дождаться когда-нибудь лета, а уж в мясе, яйцах и молоке, у нас недостатка не было. Вот крупы взять было неоткуда, как и хлеба. И от этого мы отощали немного.
        И вот теперь, когда всё уже было готово к тому, чтобы оттрапезничать и лечь спать, предчувствуя ночную вьюгу. Аяя вышла на волю, а я зачем-то тоже пошёл за ней. Почему мне захотелось выйти от горящего посередине палатки очага, я не знаю, но я вышел, даже не натягивая шубы или малахая, как был в одной рубашке, на мороз, вдохнуть воздуха. Байкальского воздуха, а слаще его нет на свете. Я даже не думал, что так соскучился… А ведь совсем поздно уже, летнее время-то, это зимой на закате ещё рано, а теперь скоро и полночь…
        – И верно, Эр, совсем ночь, я с хлопотами этими, упустила как-то… – с улыбкой проговорила Аяя.
        Действительно, пока ставили дом, пока я за хворостом и дровами ходил, а до леса далеко, хоть на лыжах и споро, но летать-то, как некоторые, я не умею. А пока Аяя-Селенга к зверям обращалась с речами своими, я их не слышу, но предполагаю, что она как-то говорит со зверьём и они дают нам всё, чтобы мы не умерли с голоду и от холода. Весь день так и прошёл, хотя и длинный, летний. А теперь она стояла здесь, словно ожидала меня, глядя на лёд, в котором как в зеркале отразились бы звёзды, но небо начинала заволакивать мгла, в которой утонуло солнце, и растворились звёзды.
        – А лёгко как, а, Эр? – выдохнула Аяя.
         Она именно так и сказала «лёгко», именно так и было, не то что легко, а как она произнесла: больше и воздуха, и простора – «лёгко»…
        И добавила:
        – Будто и воздух тут иной. Не такой, как везде…
        – Что ж «будто»?.. Иной и есть… – сказал я и посмотрел на неё.
        Она обернулась с улыбкой на розовых, будто лепестки, немного блестящих губах... Сладких, слаще мёда… И чего я жду? Чего ещё я жду?!
       И не стал я больше ждать, столько лет я держал себя и ждал, что всё во мне отомрёт и засохнет. Теперь же, здесь, под байкальским бездонным небом я… я отпустил себя. Я больше не стал заставлять себя быть кем-то иным, я дома и то, что моё, как Байкал, должно быть моим до конца. А потому я притянул Аяю к себе, глядя в её лицо, в её глаза, и если бы в этих глазах, хотя бы в самой глубине, хотя бы в самом тёмном и тайном закутке этих глубин, в их тёмных и тёплых омутах, если бы там бы мелькнуло смятение, страх, отвращение, даже их тень, я отпустил бы её теперь же. Если бы там была хоть тень нежелания, я бы отступил. Но нет, нет! Не было этого. Там тепло, там свет и желание, там мёд был разлит для меня. Дикий, сладко-горький, пьянящий мёд…
        Я рванул ворот её лисьей шубы, наглухо закрытый у шеи, обнажая, забираясь к её коже, и прижал рот к её губам... Наконец-то… наконец, я могу не только дышать полной грудью, но и жить полной жизнью. Наконец-то я целую её, Аяю, ту, кто само это слово «желание», а ещё «любовь», «вожделение», «страсть», «наслаждение», «счастье», «жизнь»… За один этот поцелуй, я отдал бы всю предыдущую жизнь. Не последующую, потому что я хочу жить с нею, с Аяей… вот так целовать её, пьянея от аромата и вкуса её губ, от того, как она вся подалась ко мне, прижимаясь, кажущаяся слишком маленькой в этой пухлой шубе. Долой шубу, долой всё! Всё, что есть между нами! Все преграды, все помехи, даже воздух не хочу впустить меж нас, она и я, кожа к коже…
        Я приподнял её от земли, вернее с плотного наста, в который мы даже не проваливались ногами, и внёс в палатку, продолжая целовать. Внутри тепло, но и снаружи я не чувствовал никакого холода, так разогрелась, разгорелась моя кровь.
        Всё прочь, нет больше одежд… вот она, такая, какой я не знал её. Тысячу раз видел, но не знал. Потому что и той зимой, что я держал её при себе, она не была такой. Она подчинялась насилию, позволяла, потому что не было иного для неё тогда, но она не принимала меня, не брала меня, не желала и не любила. Только терпела… и жалела немного. И всего-то. Теперь же… Теперь великое море любви открылось мне, приняло в свои воды, потопило и вознесло в неведомые до сих пор выси. Вот такой Аяя оказалась настоящей, вот такой, с искрящимся взглядом, жаркой и мягкой, принимающей до дна, отдающейся до капли и выпивающей меня как кубок вина досуха, не оставляя ничего на дне, пьянея и шалея от радости быть со мной. И я чувствовал это каждой клеткой своего тела, каждой частицей моей души, из чего бы она ни состояла. Ничего не осталось во мне, чего я не хотел бы отдать Аяе, чего бы я уже не отдал и чего не отдам ещё. Бери меня всего, Аяя, ничего не оставляй мне самому, мне ничего не нужно…
       Сладость от соития может быть разной, это знают все, но от полного слияния она такова, что ослепляет, оглушает, вырывает из времени, поднимает над землёй… да что земля? Перестало существовать всё, и земля и небо, только она и я. Я и она… и море огня и желания, и море наслаждения, которое хочешь продолжать и продолжать раскачивать, раскачивая весь мир, в котором существуешь, потому что нет больше мира, только я и она…
        – Яй, я хочу сказать, я должен… Давно надо было, да…
        Я повернулся на спину, огонь, возле которого мы лежали, грел и освещал помещение превосходно, дым исправно уходил в отверстие в крыше, а метель свирепствовала снаружи, вначале потрясала наш дом, только с виду хрупкий, но он очень надёжный. А теперь, когда нас изрядно присыпало снегом, уже не чувствовалось ветра, мы только слышали его. И всё нам было нипочём, потому что даже еды и дров нам вдосталь, мы припасли на несколько дней, сложив у входа.
        – Сказать? Что? – она повернулась ко мне. В оранжевом свете огня её тонкая кожа казалась золотой. – Что любишь меня? Я тебя тоже люблю…
        – Это я говорил… и ты говорила. Так всё же… Любишь? – дрогнул я, едва не сбившись. Может, не говорить? Быть может… зачем я всё открою о себе, а если её вывернет от отвращения после этого. Эх, раньше надо было…
       – А как я люблю тебя, Аяя! Но я… я всё же скажу... Вот именно поэтому и должен… Я очень дурной, злой человек. Я много зла причинил тебе. Ты не помнишь… это облегчает всё и всё… делает вроде и ненастоящим.
      – Не настоящим? Чего же ненастоящего во мне?! – она села, взяла мою ладонь и приложила к себе, прижав между грудей…
       Я тоже сел, отнимая ладонь. Я боюсь услышать, как дрогнет и остановится её сердце. 
         – Ты настоящая, а вот я…
         – Не понимаю…
        – Сейчас поймёшь… Ты ничего не помнишь, но я… Ты была замужем когда-то за здешним царевичем, я… украл тебя у твоего мужа. Я изнасиловал тебя, и… позволил сделать то же моим рабам… не хотел этого, но всё равно виновен. А после я… через много лет я нашёл тебя и снова украл…
        Она вдруг засмеялась.
        – Что, так шибко хотел, что только украдом и брал всё время? Невтерпёж, поди, было! – она прыснула, зажимая рот рукой, повалилась мне на грудь. Я, немного растерянный, обнял её голову, волосы влажные немного на затылке, как и вся она, тёплая, влажная чуть-чуть. Но она, смеясь, отодвинулась немного и проговорила, сквозь смех:
        – Потому так долго терпел на этот раз, держался? – смеялась она, вздрагивая грудями. – Ох не могу, Эрик, насмешил!..
       Она долго смеялась, то, взглядывая на меня, то, снова умолкая, пока не успокоилась немного. И сказала:
          – Не помню я ничего, никакого зла от тебя. Не помню, а стало быть, и не было его. И ты забудь, что отравленным клинком на теле носить? Прошлое пусть остаётся в прошлом… – она больше не смеялась, улыбалась только, но глаза смеялись и готовы были снова брызнуть смехом, переполненные им как ягоды соком. – Вот и весь мой сказ тебе на твои глупые воспоминания... Спать тогда, што ли, давай, коли в какую-то даль времени тебя понесло, значит, сёдняшнее не радует.
       Я смотрел на неё. Вот так вам, я мучился, что лгу, что скрытничаю и не говорю, как обидел её и не раз, что был злым гением её жизни, я вообще мучился этим, а оказывается, надо оставить прошлое в прошлом. Мне стало вдруг так легко и так весело. Я улыбнулся…
     …Верно, улыбнулся, сначала мягкие губы его чуть тронула улыбка, словно не решаясь завладеть, но вошла в глаза, они зажглись весёлыми искорками, сощурились ресницы. Он будто маленький сейчас, вот такой большой, даже мохнатый человек сейчас глядел маленьким мальчиком, что рассказывает маме о шалости, за которую боялся получить нагоняй. Эх, Эрик!.. смешной, я и, правда, не могу даже думать и представлять то, о чём ты говоришь сейчас, насилие, ещё какие-то страсти поминает… Ты, такой близкий, такой мой, ты – сама нежность, горячность, самая чистая страсть, добрые руки, тёплые губы, сладкие... и свет в глазах. Ты сама жизнь, как же я могу поверить, что ты когда-то причинил мне зло?.. Значит, умысла ты не имел, а мы все бываем слепы и оттого грубы, ломаем то, что рядом, не замечая, не думая. За что прощать, Эрик, если я не знаю в тебе зла? И как мне не любить тебя, если от тебя я чувствовала только добро и любовь. Они всегда лились на меня тёплым потоком. Все эти годы, а их прошло немало.
       И с первого дня, как вместе сели в самолёт, и легко было поднимать его с тобой. Ты думаешь, это я тебя несла тогда? Нет, Эр, ты придавал мне сил. И после, когда Арик… когда так… когда он бросил меня. Обвинил, что не его дитя и бросил… о-ох…
        Мне стало больно при воспоминании об этом, потому что я все эти годы заставляла себя не думать, не вспоминать Ария. Все эти годы я заставляю забыть, не думать об этом. Неизбывная боль тут же зазвенела во мне вначале надорванной струной, словно просыпаясь, а после и завыла ответом на эти воспоминания, жгучая, давно и глубоко потаённая… самая страшная рана, какая есть в моей душе.
         Ох, Арик… как же мне больно… как же больно! Ты подумать даже не можешь, даже вообразить, до чего мне больно… Если бы мог это почувствовать, не поступил бы так со мной… Арик… я была одна, ты вырвал меня из жизни, в которую я едва вошла, ещё не оглядевшись, ты внушил мне любовь, которая раскрылась во мне огромным жарким цветком, неожиданным даже для меня самой, это чувство поглотило меня всю, потому что я поверила тебе, теплу, которое ты как солнце излил на меня, как солнце ты светил мне. Никого и никто не любил так, как я люблю тебя, Арик…
        Потому мне так больно, все эти годы невыносимо больно думать о тебе, о том, как ты окатил меня морозом, который я в природе-то увидела только в последние месяцы…
       Я не могу отпустить тебя, Ар, не могу забыть, и не могу отпустить и забыть обиду, которой ты перешиб мне сердце, так что я едва могла дышать. Я гоню и пытаюсь забыть мою боль, но она, как бескрылая птица остаётся возле меня, и она всё время рядом со мной и у неё жёсткий клюв… Я закрыла и похоронила в глубине своей души даже твоё имя… Потому что, если бы ты любил меня хотя бы отражением той любви, что жила во мне, ты никогда не смог бы так поступить со мной… Арий, Огнь… как страшно было остаться без тебя, а после и без нашего сына. А ты не пришёл, не появился, уверил себя, что я неверна тебе? Или тебе просто было безразлично, что со мной? Эрик хотел, чтобы я не думала так, чтобы верила, что Арий не оставил меня, но не мог явиться, что он пленник. Но я понимаю, что это лишь из доброй дружбы и любви к брату. А ещё потому, что ему было жаль меня…
       Ты, Эр, ты – мой добрый друг, мой защитник и хранитель, ты не оставил, ты не бросил меня, всё время был рядом, был самым добрым мужем и ничего не просил за это… Эх, Эрик, милый, как ты мог думать, что я могу не любить тебя, какое-то старое зло вспоминаешь… Зачем? Будем жить сейчас. Если ты любишь меня, а я вижу, чувствую, что да, что любишь, так и я люблю тебя. Как же тебя не полюбить? Не так как Ария, без боли…
        – Правда? – он привстал на коленях, подаваясь ко мне. – Правда, любишь меня?
        – Очень люблю, – улыбнулась я.
        – Вот хорошо-то, Яй… – смеясь, он обнял меня, опрокидывая на спину. И целуя, прошептал на мои губы: – Ох, и хорошо, Аяйка… ничего лучше не может теперь быть…
Глава 2. Предвечные
        Я очнулся в просторной горнице, пронизанной солнцем, льющимся из окон, солнечные лучи отражались от стен, выкрашенных золотой краской и расписанных красивыми картинами. Я знаю, такие рисуют на сырой штукатурке, пока она не успела просохнуть, так краски вечно выглядят ярко и завораживающе. Как эти… Здесь были изображены сцены охоты на уток какого-то Бога… ах, да, Осириса… любопытно, как он смотрит на присутствие рядом с Исидой жреца Себека? Ехидно подумал я. Впрочем, мне Вералга понравилась, я видел, что у неё болит душа об Арии. Только у неё и у Рыбы ещё… Что ж, две женщины, обе с нежностью относятся к великому Анпу.
       Я встал, был давно день, это я сутки проспал, выходит. Но выяснилось, что трое, не одни.
       – Ты много сил потерял, вот и свалился в такое тяжкое забытьё – улыбаясь, сказала прекрасная Вералга, когда я спустился вниз, и в смущении встретил её, сегодня прибранную, хотя и была она в домашнем платье, почти без украшений, с просто, но красиво уложенными волосами.
        – Не смущайся. Омовение приготовили тебе, освежился? – она одобрительно оглядела мою свежую рубашку, признаться, таких дорогих, украшенных золотой вышивкой, я никогда не носил прежде. – Теперь можно и подкрепиться, верно?
        Она дала знак невольнику, и он отправился распоряжаться.
        – Скоро приедут остальные. Сей день соберутся ко мне вечерять. Твою жену предупредили, что ты занят, там всё спокойно.
       Я сел на подушки, боясь развалиться, как положено, я не мог не чувствовать себя скованно наедине с этой великолепной женщиной. Вот вроде и говорит просто и смотрит даже тепло и платье на её фигуре то здесь, то там заломится, облекая не вполне идеальные бока. Я знаю, о чём говорю, я строитель, формы и пропорции я могу оценить в одно мгновение, и заметить даже пятую часть дюйма несовершенства. Но Вералга останется подавляюще великолепной, даже, если покроется салом от макушки до пяток, есть в ней эта царственная самоуверенность, быть может, потому что она всю свою многотысячелетнюю жизнь привыкла принимать восхищение и поклонение, а может быть потому, что внешность не слишком волновала её. Но именно её величественность и отодвигала от неё меня, и я не мог даже дышать полной грудью вблизи неё. Когда тут были другие вчера, точнее, третьего дня, мне было легче. Потому ли, или потому, что тогда я был так опустошён и напуган всем произошедшим на моих глазах, что меня не слишком поражали все эти предвечные слетевшиеся на место гибели Кратона и Ария. Но вот погиб ли он? Когда я снова робко задал этот вопрос, Вералга, немного побледнев посмотрела на меня.
        – Почему ты вопрошаешь о том?
       Я набрал в грудь воздуха и промолвил:
        – Быть может, потому что никто не может мне сказать.
        – Ты был ближе всех в тот миг, ты скажи мне, – хмурясь, проговорила Вералга. – Что видел ты?
        – Что и все. Пламя, охватившего его. Я чувствовал даже запах горящих крыльев и его плоти…
        Вералга побледнела, услышав это, и выпрямилась.
        – Всё, не говори больше ничего… Я ничего больше не хочу слышать, – сказав так, она поднялась и вышла из зала в сад.
       А я остался один, но теперь мне стало легче, я смог спокойно выпить разбавленного вина, и закусить сладкой лепёшкой из славной белой муки. Однако пока я угощался, в дом, и в этот зал стремительно вошёл большой черноволосый человек.
        – О… ты хто ещё? – спросил он густым рычащим голосом и я сразу понял, что это Орсег. Мировасор много раз рассказывал мне о своём друге, с которым они близки с детства и который предводителем морских и иных водных стихий на земле. Вот так входит Бог морей, мотнув чёрные кудри за спину, спрашивает попросту, хто я есть. Я, едва не поперхнувшись, проговорил с полным ртом:
        – Я – Агори.
        – Что? – нахмурился Орсег. – Ах, да… Мир говорил о тебе... Приветствую, Агори. Освоился уже, я вижу у Вералги здесь?
         Сам он чувствовал себя здесь вполне вольготно, сел широко раскинув руки и расставив колени, кивнул невольнику налить вина, но выпил немного. Очевидно, он здесь гость частый, и невольники его знают, и сам он не озирается, как у себя ведёт.
         – Где хозяйка? – спросил он.
         – Мне кажется… – тихо начал я и добавил, ещё снизив голос и наклонившись вперёд. – Мне кажется, она плачет…
        – Плачет? – слегка удивился Орсег, но тут же сообразил и добавил: – Об Арии? Ясно плачет, он ей – внук, вырастила обоих с братом.
        Я этого не знал, признаться. Почти всех их, я смотрю, связывают давние и довольно запутанные отношения.
        – Только беднягу Кратона никто не жалеет, – проговорил Орсег и отставил кубок с вином.
        – Его называют днесь Атоном, Богом Солнца, солнечного света.
        – Да, я слышал… Но это не отменяет его несчастной судьбы, как человека. Ты не находишь?
        – У Ария тоже несчастная судьба.
        – Арий свою выбрал сам, предвечный человек свободный, куда свободнее обычного смертного! – дёрнув ноздрями, сказал Орсег. И чего это он так злится? Мне кажется, или, в самом деле, он выглядит довольным? Похоже, он рад, что Ария больше нет?.. странно.
        Но раздумывать об этих странностях и разглядывать повелителя морей мне долго не пришлось, вскоре в Вералгин дом явились остальные предвечные, рассказывая, как много пришлось сей день вслед за вчерашним, трудиться в храмах на благо Кеми, который остался ныне без царя, как много пришлось увещевать народ, успокаивать и объяснять, что их фараон ныне – Бог Атон, и физическая его оболочка теперь не столь важна, как то, что дух его должен быть сохранён и воспет во веки. А править временно будет…
        – Неужели Уверсут? – усмехнулась Вералга.
        – К счастью, нет. Наследнику почти двенадцать лет, ближайший год, пока он входит в государственные дела, ему будет помогать его дед Фарсиан, – сказал Викол.
       А Мировасор покачал головой:
        – Вот я словно бы предчувствовал это, так мне не нравился тот союз Гора и Фарсиана! Теперь Кеми правит вчерашний мятежник и разбойник. Куда это годится? – горячась, закончил он.
        – Лучше разбойник, чем ни на что не способный слабак или равнодушный распутник, – вставила Вералга.
        – Не думаю, что нас должны волновать эти мелочи, – заметил Викол.
        – Мелочи?! Фараон Кеми – мелочь?! – прорычал Мировасор, сверкая глазами из глубины глазниц. Таким возбуждённым он бывает редко.
        – Что ты яришься, Мир? Твой правнук скоро наденет двойную корону Кемета, неужели этого мало? Кровь Кратона и, главное, Гора в его жилах… А что до фараонов… сколь мы их с тобой видели на нашем веку, Мировас? Целую вереницу и ещё увидим столько же, – засмеялся Орсег. Он вообще был веселее всех ныне.
        Мировасор лишь покраснел шеей, но не сказал более ни слова. Трапеза продолжилась, тем более что внесли очередную перемену блюд – жареных лебедей. Разговор потёк в обход Кеми и всего, что вызывало ссоры и споры в рядах предвечных. За окнами вечерело, догорел день, а на площадке террасы, где мы сидели, зажгли ещё несколько факелов, чтобы осветить пространство.
        – Думается, надо сообщить Аяе и Эрбину об Арии, – сказал Мировасор.
       Я увидел, что Вералга побледнела, а Викол сжал её руку.
        – Успеется – сказал он.
        – Я знаю, где ныне Аяя и Эрбин, – сказал Орсег.
        – Мы все это знаем, – проговорила Вералга, не поднимая головы. – Но не думаю, что надо спешить сообщать такую весь им обоим. Пусть поживут не зная, что он умер…
         – Он не умер, – повторила Рыба то, что говорила даве.
         – То, что ты не хочешь в это верить, не делает это истиной, Рыба, – не торопясь, произнёс Мировасор.
         – То, что кто-то не имеет веры, не отменяет ни существования Богов, ни их силы! – краснея до корней своих бесцветных волос, негромко, но твёрдо проговорила Рыба, держа обе руки на бранке сжатыми в кулаки.
       На это Мировасор лишь снисходительно завёл глаза и покачал головой, показывая всем, что не стоит обращать внимания на глупости, что произносила Рыба. Но Вералга точно так не считала, хотя не произнесла ни слова, но посмотрела на Рыбу так, что я понял, она хочет верить в то, что Рыба права и убеждение её основано на знании, а не на фанатичной преданности Арию и Анпу. Вералга только хотела верить, а Рыба, я видел, была убеждена в том, что утверждала. И мне хотелось верить Рыбе, а не остальным. Почему? Потому, что при Арии, как ни с кем иным, мне было интересно и живо. Когда ты обречён жить вечно, очень дорого и редко встретить человека, который вызывает в тебе такой живой интерес, такое восхищение и столько вопросов, на которые так и не успел ответить. Но… если только он жив…
         – Я не могу пробиться к Аяе и Эрбину, – сказал между тем Орсег. – Байкал замёрз, толстенный слой льда там, я не могу там вынырнуть… Вообще эти внутренние озёра… хотя все и называют его Великим Морем, это чёртово озеро! Оно, без сомнения прекрасно, но не теперь, когда превратилось в почти сплошную льдину…
        – Теперь?! Теперь же лето! – изумлённо воскликнул Викол.
        – Именно! Там вообще ныне полно снега и льда, вообще та часть суши покрылась льдами. Реки так вовсе замёрзли, а с севера надвинулись ледники, Северный океан стал, подобен Байкалу, его сплошь покрыл лёд. А вы не почувствовали, что погоды в целом стали намного холоднее в последние годы? Это потому что на севере теперь круглый год зима.
        – Почему? – проговорила Вералга.
        А Викол пожал плечами, посмотрев на Мировасора. А тот отозвался с всегдашней ухмылочкой, которую терял очень редко.
        – Учёный, озабоченный природой сгорел третьего дня. А та, кто ещё хоть что-то понимала в этом, тоже в таких далях, что не спросишь. Да и знания её сильно поблекли с тех пор, как она побывала за Завесой…
        – Достаточно лет прошло с тех дней, когда Аяя была здесь и стала подобна ребёнку, которому только что взяли учителя – сказал Викол. – Не думаю, что с тех пор её ум так и остался свободен и пуст.
        – Ну… – засмеялся Мировасор. – В этом тебе можно верить!
        А Вералга нахмурилась, увидев, как подмигивает Мировасор Виколу.
        – Для тех, кто, может быть, не знает, Викол был учителем Аяи ещё в её детстве и считает её своей самой выдающейся ученицей. Кроме красоты в ней, оказывается несметно ума!
        – Ишь ты, выдающейся! – дрогнула ноздрями Вералга. – А мне ты не рассказывал ничего.
        Орсег захохотал, глядя на них, а мне стало неловко, сцены ревности всегда смущали меня, тем паче я даже не знал ту, о ком они все сейчас говорят, даже видел сильно издалека.
        И вот тут-то нас всех прервали и не кто-нибудь, а очень красивая женщина с замысловато уложенными тёмно-красными волосами, в удивительных украшениях и платье цвета смарагдов, неожиданно появившаяся на террасе.
        – Арит?! Как ты посмела прийти в мой дом?! – Вералга поднялась из-за стола, пока остальные с интересом наблюдали за ними.
        – Вералга! Будь милосердна, ты ведь сама мать! Мне не дают видеться с детьми! Меня не пускают в дом! – воскликнула красноволосая Арит, в свете факелов и кожа её поблескивала красноватыми лучиками.
        – Лжёшь! – неожиданно воскликнула Рыба. – Ты явилась сегодня впервые за четыре года! Потому что решила, что теперь тебе позволят снова жить во дворце Ария! Тебе вовсе нет дела до детей!
        – Как нет дела, я их мать!
        – Она мать, – заметил Мировасор, оборачиваясь на Рыбу.
        – Она к ним даже не вошла! – в отчаянии воскликнула Рыба.
        – Ты из зависти! – воскликнула Арит, поддержанная Мировасором. – Из зависти и из дома изгнала меня! Анпу напела всякого обо мне! Она нарочно! Нарочно! Влюблена в него как кошка с их байкальских ещё времён! Она хотела на моё место! Всегда хотела на место его жены!
        – Ты жена Дамэ!
        – Не напоминай мне этого чёрта! – завопила Арит неприятным высоким визгом. – Вы не знали? Он демон! Настоящий демон, вовсе не человек! Аяя нарочно держала его при себе, нарочно всё время приманивала, чтобы не потерять связь с Тёмным князем! Она о-очень хитра! Умеет пользоваться благами всех властителей. Любых, даже тёмных сил. Не гнушаясь…
        – Не говори лишнего, Арит, это стыдно, – очень тихо проговорил Орсег, подходя к ней.
       Увидев его, Арит немного смутилась и замолчала. Орсег же обошёл вокруг Арит.
         – Вералга, ты позволишь предвечной занять место среди нас. Уж если судьба сделала её предвечной, нам придётся её терпеть.
        – Вовсе не обязательно, любой из нас может свернуть ей шею и дух вон из поганки! – сказала Вералга.
        – Любой? – Орсег обернулся на неё, сверкнув глазами. – Так сделай это!
        Вералга немного смешалась под его взглядом.
        – Легко говорить «любому»: сверни ей шею. А ты сделай это сама и живи дальше свою вечность, ни на миг не забывая, что когда-то убил женщину просто потому, что тебе она казалась «поганкой», – сказал Орсег.
       Он помолчал некоторое время, в саду повисла тишина, прерываемая только стрекотом цикад. А потом он немного склонился к Арит и, тронув её за плечи, сказал:
         – Садись к столу, Арит. И ни слова более, ни об Аяе, ни о Дамэ, не вынуждай меня сожалеть, что я не последовал совету Вералги.
        Арит, обрадованная его приветом, обернулась с улыбкой и, торжествуя, прошла за стол, вихляясь своими аппетитными бёдрами и грудями, свободно колышущимися под тонкой тканью платья яркого цвета, раскачивая серьгами, запутавшимися в красноватых локонах у шеи. Мне вдруг показалось, что все мы одна семья, вот явилась тётушка, которую все ненавидят и презирают, но ничего не поделаешь, она ведь тоже родственница…
        Мировасор расхохотался, когда я через несколько дней упомянул об этом.
        – А что? Ты прав, не стану спорить, очень похоже…
       А потом он посмотрел на меня и сказал:
        – Я смотрю, ты очень грустишь в последнее время. Неужели ты успел так привязаться к Арию?
      Я пожал плечами, не знаю. Я не знал, что ответить Мировасору, кто через все эти столетия оставался моим наставником и другом. Но как ему сказать, что Арий своей горящей яркой душой казался мне живее всех их, всех вместе. И то, что он сделал, что он… Я не знаю, что он сделал. Я так и не понял этого до сих пор. И я, как и Рыба не хочу верить в то, что он таким образом просто хотел окончить жить. Я не хочу верить, но что же ещё это было?
        Только Рыба могла мне сказать, что это было. Только она понимала Ария больше всех остальных. Поэтому, спустя несколько месяцев и продолжая страдать в одиночестве и бездействии, потому что строительства храмов приостановились, строилось несколько домов и дворцов, но там хватало строителей и зодчих и без меня. Так что без Ария я к тому же оказался без работы, и всё моё многочисленное семейство уже начало выказывать и высказывать недовольство, что приходится приходиться скромнее жить, а тем временем у меня родился ещё один сын. Который? Когда-то я вёл подсчёты, но… время шло, мои дети старели и умирали, а я переезжал с места на место, чтобы продолжать жить, не привлекая лишнего внимания. Я то жил в Финикии рядом с Мировасором, то в разных городах Кеми, то на островах Срединного моря. За эти триста с лишним лет я переменил очень много городов и совсем мало, если сравнивать с Мировасором или другими предвечными.
        Я приехал во дворец Ария, где несколько раз бывал у него в гостях, когда он давал мне посмотреть книги о звёздах, вынести так и не позволил, только изучить в его покоях. И вот только сегодня Рыба сказала мне, почему он так дорожил этими книгами.
        – Эти записи и рисунки сделала Аяя, – сказала Рыба. – Пока мы шли на корабле от восточных берегов сюда, в Кеми… Точнее, мы пришли в Сидон, в Финикии, а после уж… Ох, Агори, порассказать тебе, какой путь мы проделали втроём, я, Аяя и Дамэ… и всё это время она записывала и зарисовывала всё, что видела. Много книг Арий отправил с ней, но многие остались здесь… Он любил все вещи, которых она хотя бы касалась когда-то.
        – Она что же его не любила? Странно, я думал, иначе… Что он сжёг себя, потому что потерял свою возлюбленную… Или…
       Рыба взглянула на меня, и покачала головой, но уже без упрямства, грустно и со вздохом.
       – Арий не сжёг себя, как вы все не поймёте, – сказала она. – Я не знаю, где он сейчас, быть может, на пути к Байкалу, а может быть, он уже на Байкале. Но он сделал то, что мы все видели не для того, чтобы умереть, он не умрёт, что бы ни сделал с собой. Он хотел вырваться на свободу, потому что здесь, в Кеми Смерть заперла его, не позволяя видеться с Аяей, даже с Эрбином… А жить в плену он не мог. Не зря он умеет летать. Именно он.
       – Ты его любишь? – спросил я.
       – Да. Но… – Рыба улыбнулась толстыми губами. – Совсем не так, как ты можешь подумать или как намекала Арит. Он… как младший брат мне. Словно кровный брат. А Аяя как сестра. Хотя, иногда кажется, как дочка… Я так давно не видела её, да ещё Дамэ… ох, совсем я одна тут осталась…
        Я посмотрел на неё. Мне показалось, что она вот-вот заплачет. Но нет, Рыба выпрямилась, задержав вдох, и отвернулась, выравнивая дыхание, только спустя несколько мгновений она спросила меня:
         – Я слышала, у тебя сын родился.
         – Да, уже месяц…
         – Это хорошо… Арит переезжает в этот дом снова.
         – Это тоже, наверное, хорошо. Всё же мать… – с сомнением сказал я, глядя на неё.
         – Это было бы хорошо, если бы она хотя бы немного любила своих детей. Но… она даже не зашла к ним, когда приехала сюда. Вообрази. И они не помнят её. У меня никогда не было ни мужей, ни детей, я чужих нянчила как своих, доводилось, но и к чужим привязываешься, а что же своих кровиночек… как бросить?
         – Арий, выходит, тоже бросил, – сказал я, внимательно глядя на её лицо. – Если не умер, значит…
         Но Рыба покачала головой и заговорила как-то совсем иначе, словно сбросила здешние одежды и стала собой, какой родилась:
         – То другое, что сравнивашь отца и мать. Мужчины под сердцем детей не носят, грудями не выкармливат… в глазыньки малышам цельны сутки годами не заглыдыват. Да и человек любой в смертном страхе кого зовёт? Маму одну. От и смекай, што отец, што мать… Отец защитить и накормить должон, а обласкать – энто дело женско, материнско. Арий хороший отец, больше, чем он никто не дасть детям. Но он не человек, он – предвечный и из великих. Но и он не мог мать заменить… Он Вералгу попросил быть им матерью, она забрала их на днях. И знаешь что? Арит этого даже не заметила…
        Я посмотрел на Рыбу, она подошла к огромным дверям, ведшим в сад.
        – Ты, если хочешь, Агори, забери книги себе. При Арит они пропадут здесь.
      Я обрадовался, такое богатство и всё моё?! Я не сразу понял, что она сказала…
         – Как при Арит? – немного растеряно проговорил я. – А ты… куда?!
        Рыба всё так же смотрела в сад. И проговорила, будто сама с собой:
         – А верно, холоднее стало. В первый год, как оказались мы на этой земле, даже зимой было не продохнуть, а ноне, гляди, лето, а прохладно… Мне думается, как сходила за Завесу касаточка наша, так и остыло всё… – вздохнула она. – На Байкал поеду, Агори. Знашь, как у нас говорят? Иде родилси, там и сгодилси. Я за Аяей с родной земли ушла, теперь же назад пора, тем паче и она, моя касаточка, тамотко. Мож быть, деток с Эрбином народят, я нянчить подмогну…
       Рыба улыбнулась, обернувшись ко мне.
       – Найду Дамэ, и направимся на Байкал. Шут с ним, што там ничего от прежнего нет, главное, наше всё…
       Я смотрел на неё, вот все уходят из Кеми.
       – А твоя Повелительница? Отпустит?
       – Что я ей? Мелкая блоха, Ангела Смерти, Бога Анпу упустила из лап, что ей какая-то шакалиха…
       – А… Ты, ведь демон… как и Дамэ… Он, в самом деле…
        Рыба засмеялась:
         – Что запало в ум-то? Да, Агори, так и есть. Токмо из разжалованных он чертей. Добрый слишком, вишь ли…
        И до конца дня Рыба рассказала мне, что было когда-то на Байкале, и о Могуле, и о нашествии полуденных орд на её родину, и от своего лица о геройстве Эрбина и Ария в битве за Байкал и как погибли они... И как Аяя когда-то спасла Дамэ жизнь, как он с тех пор был хранителем при ней, откуда Арит взялась и как все они стали предвечными.
        – Мы не родились такими, вот как ты или там, Арий. Или та же Аяя. Но… Аяя сумела как-то сделать нас подобными себе.
        – Этого не могут предвечные, Рыба. Такое лишь во власти Богов, – убеждённо сказал я. Я очень хорошо это знаю, Мировасор когда-то много времени потратил, чтобы объяснить мне кто я, почему он должен открыть во мне Силу, почему я не совсем такой, как мои близкие и какой странный и тяжкий дар в виде вечной жизни пожалован мне Создателем. И Мировасор сказал мне, что такое даруют лишь Боги, что предвечные могут только помочь своим товарищам, вновь приходящим в мир, открыть свои Силы, но не более…
        Рыба засмеялась, слушая это, и посмотрела на меня. Мы сидели рядом на порожках террасы, ночная прохлада уже стала пробираться в дом из сада, чтобы заполнить пустые покои Ария…
        – Ну… стало быть, верно её Богиней-от кличут. Всё так и есть…
        – Шутишь всё… – вздохнул я.
        – Да какие там шутки, – грустно отмахнулась Рыба. – Ладно, Агори, заболтались штой-то мы, отправляйся домой. Жена заждалась, небось.
       – Да не…. – грустно выдохнул я. – Злится, видишь ли, што злата стал мало в дом приносить. Сразу стали ссориться, да тёща ещё зудит и тётушка их не отстаёт. Так что дома невесело нынче.
        – Так ты что, всех под одну крышу поселил?.. – усмехнулась Рыба, покачав головой.
        Словом, проговорили мы до ночи, ещё обсуждая мои семейные дела и то, как надо поступать, а как не стоит. Уходя, я обернулся и спросил неожиданно даже для самого себя:
        – А… ты когда думашь уезжать?..

       Я получил весь от Ария, что Аяя и Эрбин на Байкале, когда в городишке, откуда они и отправились, вероятно, на север, уже услышал много-много необычных и сказочных даже историй о том, что был здесь кудесник, что мог и от смерти спасать, да что там спасать…
        – …И уж мёртвых оживить мог!.. Што ты, парень! Тут такие кудесы творил. Таких, кого и вылечить нельзя никак, исцелил. А как – непонятно! Но живые, ниче, как обычны люди по городу ходют, в джиннов и ифритов не превратилися, вроде, – с горящими от возбуждения глазами, рассказывали мне самые разные люди. Люди были разные, а рассказы похожи.
        – Добрый, стало быть? – спросил я.
        – Дак хто его знат, можт и добрый, можт злой… а токмо, такого как он, никто не мог и не может. Но… – голос понижался и глаза становились хитрыми и будто вороватыми: – нашему Горнарифу-то на што тут этакой всемогущий целитель? Вот и смекай… – глаза опять быстро пробежались вокруг, надеясь, что никто не прислушивается, – так што наша стража как колдуна его взяли и…
        – Что? – я испугался.
        – А то, парень, што повалил снег в тот день, завьюжила метель, а ты тут сроду такого не видали, даже старики не помнят… Да што там, мы даже слова-от «снег» не слыхали никада… Так вот, как начало город-от заметать, мглою белой заволакивать, тут и явись к царю нашему чудесная пэри, а по-настоящему Богиня красоты чудесной и сказала: «Злые вы тута, отдайте кудесника мне. Дескать, станете добрее, можт новый кудесник к вам придёт. А пока холода вам!»… ликом светит, будто Луна, платье струится… красота такая, какой сроду не видал никто, глядеть не наглядеться… а голос как песня соловьиная, слушать не наслушаться… Так от и взяла нашего кудесника за руки белы и улетела с им… Вот так-от.
        Долго я пытался сообразить, куда это они улетели, пэри и кудесник, пока не сложил вместе несколько местных карт, тут и стало очевидно, что некуда больше, токмо на север, на Байкал. Тем временем и весь пришла из Кемета о том, что Эрбин из энтого самого города письмо и прислал… Так что запасся я всем необходимым на дальнюю дорогу, и совсем уж было изготовился отправиться на север, как... Ко мне явилась Рыба. Словно прилетела, так неожиданно было её появление. Так скоро из Кеми она могла только…
        – Ты летаешь? Даже здесь, не в Кемете?.. всюду можешь? Или…
        – Нет, что ты… Здесь не Кеми, и я больше не Ангел Смерти, не ипостась Анпу, – улыбнулась Рыба и сделала шаг в сторону.
        За ней, улыбаясь прекрасным и многомудрым лицом, стояла Вералга, величественная и великолепная, увенчанная своими гордыми украшениями и в платье из струящегося серебристого шёлка. Похоже, Вералга всегда имеет царственный вид, даже когда путешествует вот таким образом. В отличие от Рыбы, которая раскраснелась и растрепалась, платье съехало и помялось, сандалию, вон, и ту перевязывает наново.
        – Поздоров ли, Дамэ? – сказала Вералга. – Давно не видала тебя, исхудал, гляжу.
        – Благодарствуй, Вералга. Спасибо, что помогаешь письмам нашим с Арием друг к другу дойти.
        – Чепуха…
       Она повертела головой, оглядывая лачугу, в которой я обретался все месяцы, что провёл в этом городе, вызнавая всё об Аяе и Эрбине. Из-за её великолепия, убожество обстановки и самого строения стало вызывающим.
        – Бедствуешь, я вижу? – сказала Вералга, качая головой. – Что же Арий, так скуп со своими слугами?
        – Я Арию не слуга, хотя согласился бы и рабом ему быть, – сказал я с достоинством. – Но и не скуп он, но в пути я многи дни, ужо сложились в годы, сильно поиздержался. Хотя, великолепная Исида, прекраснейшая Вералга… я, знаешь ли, роскоши для себя не ищу…
        – Ладно-ладно, не забижайся, ишь, подхватился защищать своего Ария. Давно видел его? – она внимательно, даже как-то остренько смотрела на меня.
         Я посмотрел на Рыбу, она побледнела, поджав губы. Что случилось у них там?..
Глава 3. Прости меня, или муж и жена…
       Пылающий болью и ужасом, объятый страшным белым пламенем, с подожженными крыльями, волосами, кожей, Арий кричал страшным отчаянным, наполненным не только болью, но огнём горлом и… разбудил меня. Я проснулась с воплем ужаса, и села, сотрясаясь от бешено скачущего пульса. По мне тёк пот, даже волосы намокли, прилипли к телу, из распустившейся косы. Дышать я не могла, словно этот страшно горячий белый огонь сжёг и меня. Что это за бесноватый сон?.. Почему такая страшная картина пришла мне? Потому что осознаю, что изменила Арию? Так я не думала так. Я не думала так! Нет и нет!
        Костёр разве слишком жарко горит?..
        – Ты что, Аяй? – спросил потревоженный Эрик, садясь тоже.
        – Ничего… – сказала я, чувствуя отвращение к себе за то, что не могу рассказать ему свой кошмар. – Просто жарко… Выйду на волю, остыну.
        – Не простынь, «остыну»… – сказал Эрик, снова ложась навзничь.
        Я набросила покрывало и вышла на мороз. Сколько дней мы здесь? Пятая седмица али шестая, кажется, шестая. Мы едем по западному берегу всё время на север. Встретились несколько поселений с палатками вроде нашей, и принимали нас некрупные черноглазые люди опять с улыбками и даже интересом. На Эрика, который был ровно вдвое больше любого из них, смотрели с восторгом и едва ли не с подобострастием, сила всегда и везде вызывает уважение и почёт. На меня – с лукавым любопытством и называли красавицей, что меня, признаться, удивляло, ведь я не была похожа на их приземистых красавиц с длинными узкими глазами и тяжёлыми смоляными косами.
        – Красота везде красота, Аяй. Люди видят свет и гармонию, а цвет кожи, глаз и волос – это уже мелочи, как бисерная вышивка на шубе... У них тоже очень красивые лица, не находишь? – сказал Эрик, когда я поделилась с ним своим удивлением, едва мы выехали с очередного стойбища.
        – Нахожу, – засмеялась я, – только плоские как блюда!
        – Ах ты! Хохотушка! – захохотал и Эрик, целуя и щекоча меня.
        – Я хохотушка, а ты – белый великан!
     …Верно, именно так и называли меня наши плосколицые друзья. Однако я не сказал Аяе, что кроме гармонии, понятной всем в ней, есть особенная магия, та самая прелесть, которую невозможно описать словами, только почувствовать. То, как она двигается, говорит, улыбается, смеётся, кажется даже, то, как она дышит, делает её совсем особенной, отличной ото всех, необыкновенной и притягательной. Это в ней было с детства, поэтому я и помню её с первого взгляда, как увидел ещё девчонкой. И я всегда это знал и в последние годы оставался на расстоянии именно потому, что знал это. Она слишком сильно воздействует на меня. Я теряю не просто счёт времени, я вообще забываю, кто я. С нею, словно попадаю в сказочную страну, где нет ничего, кроме неё. И чем дальше, тем меньше я хочу выходить за пределы этой самой страны… От этого мне страшно. Я понимал, что полностью в её власти, что я исполню всё, чего она захочет. И это при том, между прочим, что она даже не замечает этого. И что ещё хуже, ей этого и не нужно. Ей нужна моя дружба, а любовь лишь часть этой самой дружбы. А мне нужна её страсть, и с каждым днём всё сильнее, всё полнее. А ещё мне страшно, что едва она отрывается от меня хоть ненадолго, вот даже в лес, али в поле к зверям своим, я начинаю испытывать беспокойство, волнение, что пока она бродит там, она меня забудет…
        Знаете, что я делал от этого страха? Я поступал очень просто, и привычно – я спал с другими женщинами. Со всеми подряд, что встречались нам в этих поселениях по дороге. Со всеми этими плосколицыми красавицами. Они с радостью отдавались мне, вполне поощряемые своими отцами, а иногда и мужьями, немного позднее я понял почему. Белый великан был желанным, потому что они считали меня Богом, али добрым духом здешних мест. Так и говорили:
       – Мы слышали легенды от предков, и ещё от тех, кто жил тут прежде, чьи домы и их самих давно съел снег и лёд. Они баяли о тебе, Эрбин. Ты – Сингайл, синеокий кудесник, что может спасать от любой хвори, и даже от смерти. Так что как же нам не желать тебя. А коли народят наши девки и жёны детишек от тебя, так и вовсе благословение нам…
        Вот так, стоило вернуться домой, как я снова стал Богом. Даже ради этого стоило пройти всю землю, чтобы вернуться. И как мне было не прельщаться их речами и объятиями? Но по чести, и объятия их, и поцелуи не сладки, и не жарки, никакого сравнения с Аяиными, но… это как разбавлять вино, вернее пытаться, думаешь, авось, хмель не так разберёт… Но меня разбирал и всё сильнее. И я всё чаще сбегал к чужим девкам. Одна догадалась как-то, зачем я у неё, так и сказала, звали её Басыр:
        – Я знаю, что ко мне пришёл ты, Белый великан, и что к другим ходишь нашим деушкам, – и улыбнулась тонкими губами, похожими на изогнутый лук. – Из-за неё.
        – Из-за Аяи? – усмехнулся я, придавая голосу и лицу непринуждённый вид. – Думаешь, не сладка мне? Ну…
         – Да нет. Думаю, до того сладка, думаю, так она тебе, что ты боисся свету белого невзвидеть, раствориться в ей, как соль в воде, – сказала Басыр, продолжая пронизывать меня своими чёрными глазами, почти невидными меж изогнутых к вискам век. – А она такая… что и я полюбила бы её. За один день и на всю жисть полюбить можно. И пропасть. Вот и ты пропасть боишься. Свободу свою, которая была всегда твоим главным достоянием потерять. Пока она не любила тебя, тебе было легко, ты не мог так полно наслаждаться, ты продирался сквозь заросли и колючки её нелюбви и припадал как раненый зверь, бегущий в пустыне к живительному источнику и пил жадно, торопясь, озираясь. А теперь понимаешь, что она становится солнцем твоей жизни, а без солнца жить-то ведь нельзя… Только невдомёк тебе, глупому мужчине, что сопротивляться глупость твоя, потому что солнцем она давно для тебя, что бы ты ни делал, кого бы под собой ни мял. Жил бы, да радовался, что счастье, наконец, улыбается тебе, то самое, за которо ты и жисть бы отдал.
        Я засмеялся, пряча за этим смехом и смущение своё и замешательство, а главное, не хотелось мне, чтобы какая-то Басыр, узкоглазая девчонка так легко читала во мне, словно я простые письмена, вроде тех, что они на деревах вырезывают.
        – Шибко ты умная, Басыр, оттого и замуж не берёт никто?
       Она лишь засмеялась, ни капли не смущаясь.
        – Замуж не напасть, кабы замужем не пропасть! Успеется. Мне всего семнадцатый годок, по-нашему много, а на деле-то нет, верно? А жисть мене дли-инная предстоит, так что… успеется. А ты мене не смущайси, Белый великан Эрбин, я тебе дело говорю, не шаталси бы по чумам и бабам чужим и немилым, не то узнает светлая твоя, ей тоскливо станет. Хорошо рази? Она сирота, забижать – грех.
        Я сел, придвинувшись к огню.
        – Да я уж забижал иё, сироту, и не раз… И так обижал, что вспомнить страшно… И то, што она позабыла всё, мне вроде второе дыхание, вроде дверь открылась, я, было, ринулся в неё, а напугался. Заблудиться, что ли…
         Я говорил так откровенно с чужим человеком впервые, я с Ариком-то так редко говорил, ему, правда и говорить не надо, сам всё знает, чувствует во мне, как и я в нём. А так чтобы как теперь чужой девке… Я так честно и без обиняков сам с собой-то не бываю Потому что…
         – …Потому что веришь, Басыр, я любовью этой так заполнен, что она давно и весь мир вокруг меня заполнила. Но Аяя, не любила меня никогда прежде, другого любила и теперь любит, я знаю… Во сне его видит, тоскует о нём…
          Басыр придвинулась тоже, натягивая на плечи своё платье из грубовато выделанных шкур. Я посмотрел на неё, мы с ней даже не остыли от пота ещё, а я уж не помню, как с ей было. Вот с Аяей помню, и как было раньше, и теперь… каждый день из той далёкой зимы, которую Аяя не помнит вовсе,  сладко-горькой, как самый страшный яд помню. А теперь тем более… тем более, когда она счастливой улыбкой встречает каждый мой взгляд, с радостью каждое прикосновение и поцелуй и отдаётся с радостью и наслаждением… Тем паче я помню каждый раз, и всё по-разному, каждый поцелуй и вздох, хотя, кажется, что там разного? А мне всё, как внове…
        Басыр усмехнулась, качая смоляной головой, вот верно косы, как смола налита, с головы вдоль стана на шкуры стекает, а она разбирает, косы заплетает, не четыре штуки – пять. Они тут по четыре носят, а она чудно, пять плетёт…
          – Нет, неправый ты опять. Ну с чего взял ты, что любит другого?
          – Да уж знаю… – сказал я, задумчиво покусывая большие пальцы, сложенные друг с другом в замочек. Я весь подобрался в замочек…
          – Выдумывашь… А ежли и любит… тебе-то не любит рази? Где он, тот другой-от? Помер? А ты рядом и сердце её всё открыто тебе. И сердце и жисть, она жена тебе. А как узнает, что неверный ты, что будет? Метелью душа вымерзнет, инеем возьмётся. Зачем так? Добро бы ты не любил бы её, тогда ясно… а так… Ты человек-то ласковый, сердцем мягкий, особливо к нашей сестре, так што ж к той, кого боле всех на свете бажаешь, в сердце много лет носишь, хочешь злым быть? В отместку, что ль, за то, што раньше не любила?.. Глупый ты, мущины вы все такие глупые в сердечных делах, всё во вред норовите натворить. Боисся впустить её в свою душу до конца? Никого не впускал, а её больше всех боисся. Почему? Ежли мила, так и люби, как положено, – Басыр засмеялась, перекинула косу на грудь и давай плести.
         – Мудрёная ты, Басыр, чудно, – сказал я, посмотрев на неё. Пора и домой, верно, глупо веду себя, так глупо, что и не сказать…
          Вот сейчас, когда вышла Аяя на волю, пробудившись в поту и даже с вскриком среди ночи, снова вспомнил я Басыр и её слова. Боюсь… верно, боюсь, что не смогу вдохнуть без неё. Вот как Ар. Он ведь совсем не видит ничего окромя её, ничего иного не чувствует… «Боисся»… боюсь. Токмо поздно, похоже. Люблю её. С первого взгляда, ещё с того, ещё до того, как во дворец попала к Марею. Ещё когда братец её бесстыдный торговал её мне. Я и купил бы тогда, но… Тогда и почувствовал, что такую можно так полюбить, что никто и ничто не будет более нужно. Я сходил уже с ума и помню это. И горе причинял… И теперь боюсь. Боюсь, именно… умница ты, Басыр, надо подарок тебе отвезть, лент что ли, тут ленты на вес золота… давно не торгует никто, сколь лет как городов нет, теперь нет даже тех, кто помнил ещё, что какие-то города здесь были некогда.
        И отвёз я, на другое утро и спустился к ним в стойбище, мы назавтра собирались дальше по берегу двинуться, а значит, не увижу уж Басыр-умницу. Я спросил её у старика, что был у них за главного, вроде старейшины, а точнее, думаю, их отец и дед. Он поглядел на меня, вынул изо рта чудную штуку, дымящую вонючим сизым дымом, они тут все любили пыхать ими, даже дети, я видел, таскали, мне предлагали, но, попробовав, я долго кашлял и отплёвывался после, и в горле противно щипало. Так вот, старик поглядел на меня и спросил снова:
       – Кого ты, Белый великан, хочешь? Не пойму што-то… Какую девку?
       – Как какую? Басыр, третьего али четвёртого дня была тут…
        Старик поднялся, снова сунул трубку в рот, поглядел на меня, глаза его, в узких разрезах, странно блеснули.
        – Как ты сказал? Басыр? Ну идём…
        Мы прошли между чумов, огибая костры и развешенные кругом шкуры и рыбу, что вялилась здесь же. Он подвёл меня к одному из них, серые шкуры нерпы отсвечивали на солнце.
       – Эй, Шикаен, Басыр здеся? – крикнул старик в чум.
        Оттуда вышел парень помоложе, натянул капюшон на голову, верно, сей день морозно.
         – Басыр? Ну а иде ей быть? – парень посмотрел на нас с удивлением. – А пошто ты её ищешь?
         – Не я, вот, Белый великан ищет…
         – Белый великан?.. – он недоверчиво и даже изумлённо оглядел меня. – Ну идём…
         Мне так странны были эти их переглядки, что особенного, кажется, я у них тут почти всех баб и девок перевалял. Через несколько мгновений я понял. Мы зашли с Шикаеном в чум, он провёл меня немного, подвёл к занавеске из тонких белых шкур, от неё в чуме было светлее.
         – Басыр, не спишь? Тута… Белый великан к тебе.
        Из-за занавески раздалось кряхтение и какая-то возня, потом послышался старушечий голос, вперемежку с кашлем и, похоже, трыканием из зада, так там напрягся кто-то за этой занавеской.
          – Ну-у… Белый велика-ан… Ишь ты…
        Она сама отдёрнула занавеску, и я увидел всклокоченную, на редкость страшную старуху в черноватых бородавках, усатую-бородатую, словно обросшую мхом, слепую к тому же, в глазах её, мало того, что узких, так ещё и спрятавшихся в морщинистые веки и здоровенные мешки, как налитые пузыри под ними, в глазах блестели бельма. Она засмеялась, и в чёрном провале рта я увидел один единственный длиннющий зуб, торчавший, как маяк на хорошем берегу.
         – От жаль, што я-то слепая, не вижу ничё… а как охота на белого великана поглядеть, када ишшо Бог-от в наш чум заглянет! – проквохтала она, колыхаясь от смеха своим рыхло-дряблым телом, скрытым в складках обычного тут платья из тонко выделанных шкур с нашитыми бусинами из цветных камешков. – Ну… што скажешь? Для чего тебе понадобилась старая Басыр?
          – А внучка есть у тебя? – растеряно спросил я.
          – Есть, как не быть, восемь десятков внучек у меня, Белый Великан. В том лете последняя помре, старая была, вишь ли. А я всё живу.
         У меня даже голова заболела от размышлений, что за наваждение со мной. Ведь бусины на платье старухи в точности как были вчера у Басыр, с которой я… барахтался недолго в душных шкурах.
         Я посмотрел на Шикаена и спросил:
          – Что за наваждение? Другая Басыр была здесь три дня тому…
        Старуха снова заквохтала, снова кашляя и попёрдывая. А Шикаен кивнул на выход, туда мы и направились, пришлось пригибаться. А когда вышли, Шикаен сказал:
          – Што-то привиделось тебе, Белый Великан Сингайл. Ты даже не был здесь три дня тому. А Басыр так смеётся, потому что она прабабка нашему старейшине, так-то. И из ума не выжила по сию пору, вот так. Не видит, но всё слышит, даже воду али тещины под снегом, и ветер, што непогоду несёт издаля, за полдня. Но не видит, и почти не ходит, ноги старые совсем.
        Я снова посмотрел на чум. Наваждение. Может, приснилось мне всё это?.. И верно, я проснулся один… я был один, костёр рядом с ложем пылал жарко, а Аяи нет… Ах, да, она вышла, вспотела, сказала, выйдет остудиться. Это сколько же я спал, чтобы такой длинный сон посмотреть?! Костёр и дрова, как и были, совсем немного времени, иначе прогореть успели бы… Я поднялся, набросил шубу на голове тело, сунул ноги в сапоги, тоже сшитые из шкур, я сам и тачал и вышел на волю. Обернулся, семь комочков – собаки, спят, обернувшись вокруг себя, и восьмая ближе к палатке пристроилась.
        Вот она, Аяя… чуть-чуть в стороне, к берегу ближе пошла, по льду ветер подгоняет позёмку, при свете неба видно хорошо, облака прекрасно отражают свет от снега. Аяя стояла без шапки, обнимая себя за локти. Ветер волосы треплет, коса расплелась, и у лица пряди вырвались, у шеи… я обнял её сзади, прижимаясь щекой к её головке, шёлковые волосы, мягкие.
         – Прости меня, Яй, – выдохнул я.
        Аяя, обняла мои руки, мягко прижимая к себе, наклонила головку к плечу. Даже на морозе и ветру она источает чудесный аромат, тот самый, что я помню ещё со времён Авгалла. Марей высадил во дворце целые сад шипковых роз, которые пахнут вот как она…
        – Не надо… Я люблю тебя, – сказала она. – Ты веришь?
        – Верю. Прости, я… так глупо я…
        – Не надо, – перебила Аяя. – Ты такой, какой есть, я люблю тебя такого. Очень.
       Ох, Яй, думаешь, я распутник, просто бабник и всё, ни разу ничем не показала, что знает про всех других, ни разу… Не ревнует? А вот я ревную, ревную до безумия. Между прочим, я своим жёнам раньше не изменял, мог жить на две семьи и годами так и делал, но не шлялся, это Арикова привычка, между прочим, не моя. А теперь вот… почему? Со страху? Как сказала несуществующая Басыр, со страху. Я никому не принадлежал как ей, а она свободна, я знаю, что я весь её, а вот она – нет. Она не принадлежит мне, даже если сейчас думает иначе. Стоит Арику явиться, разве она останется со мной?.. Вот откуда мой страх, вот почему беготня по косоглазым девушкам, вот почему я счастлив и несчастен одновременно.
        Но… но не глуп ли я? Когда-то, похитив её у Арика, и зная, что надо стеречь её, чтобы она не сбежала, я и то был счастливее, чем теперь. А теперь, она любит меня, вон как нежно обняла мои руки, а я… Боги, как дурак, как сам Арик порчу свою жизнь…
        Арик… ещё и ты. Заставил меня поклясться. И в тот момент я чувствовал именно то, что обещал тебе. И я держался! Столько лет держался. И всё ради тебя, Ар. Я не позволял себе даже посмотреть на Аяю, ни думать о ней. А она – единственная женщина моей жизни. Я заставил себя забыть об этом. Ради тебя, Ар. Всё ради тебя. Я даже женился на ней, чтобы защитить от мира, чтобы сохранить для тебя. Но я не хочу больше ждать, что ты вырвешься из своего плена. Он может продлиться ещё тысячу лет, а я буду благородно изводить себя? Хватит, Ар. Она хочет меня, она меня берёт, и я не стану больше бегать от самого себя. 
        – Аяй, я… люблю тебя.
        Как мало в этих словах. Как много я чувствую и как мало могу сказать. Что мне делать, как сделать так, чтобы ты не думала больше, что я «такой», я вовсе не такой, Яй!.. Вот дурак, сам себе всё испортил. Как глупо можно всё испортить… Боги наказывают нас, лишая ума. Хорошо, что я хотя бы вовремя опомнился.
        – Ты замёрзла?
        – Нет. Но ты, по-моему, замёрз? – тихо засмеялась она, поглаживая меня по рукам горячими ладошками. – Идём назад.
         Я зарылся лицом в её волосы, а потом подхватил на руки, она обняла меня. Наши проездной домик намного выше и просторнее чумов, что ставили наши соседи.
          – Эр… я люблю тебя, слышишь? – прошептала она, когда я стянул с неё шубу, обнажая.
       Я смотрел на неё, раздеваясь сам. А она повторила:
        – Я люблю тебя… ты верь…
       Боги… я и мечтать не смел, услышать от неё эти слова, увидеть такие глаза… я всё это получил и не поверил, потому что ждал слишком долго, и слишком долго знал, что она любит его… а меня ненавидит и боится. Но вот мы на Байкале, а она меня любит. И она не лжёт, потому что любовь не может, не умеет лгать…
       Соитие за соитием, мне никогда не будет достаточно, когда-то я как безумец набрасывался на неё, а она сжималась от ужаса, не зная как спастись от меня. Теперь она раскрывает объятия и наслаждается со мной. Как она наслаждается со мной!..
        Было уже совсем утро, оно, подмигивая, заглядывало в отверстие вверху, наш очаг почти погас, сверху спускались редкие снежинки, медленно покачиваясь и переливаясь в солнечных лучах, косыми золотыми линиями пронизывающими верхушку нашего дома. Они были неравномерны, шире уже, потому что наверху сходились тонкие балки, составлявшие каркас нашего дома.
        – Эр… ты… ты не бойся больше, ладно? – прошептала Аяя, обнимая меня и прижимаясь щекой к моей груди.
        – Кого же мне бояться, когда ты даже от диких зверей можешь защитить меня, – засмеялся я.
       – Ты самого себя боишься, – она села, глядя на меня.
       Я опять засмеялся, прячась за смехом.
       – Ты боишься меня любить. Любишь и боишься. Потому то беснуешься так, что я сидеть после могу с трудом, и в чумы эти пробираешься, думаешь, что тайком от меня. Но разве это скроешь? Глупый, глупый Эр…
        – Ты знала? – я приподнялся, опираясь на локти. А потом и вовсе сел, смущаясь. Вот стыд-то… – Яй, я…
        – Не надо… Я всё знала, и ждала, когда тебе надоест. А потом поняла, ты не от распутства, ты со страху… Не бойся, я люблю тебя так же как ты меня, ничуть не меньше. И буду любить. Надоем ещё! – она засмеялась.
        Я выпрямился, усмехаясь, и протянул руку, чтобы отвести прядь волос, спустившуюся на её лицо. Она поняла меня раньше, чем я сам разобрался в себе. Но… «буду любить»… ох, Яя, если бы ты могла… если бы могла. Но улети я с тобой даже на Луну, али на любую из этих звёзд, которые ты так любишь разглядывать и рисовать, просчитывая их движения по небосклону, целый ворох записей уже… куда бы мы ни сбежали вдвоём, Он явится туда рано или поздно, он, Арий, и что ты скажешь тогда? Я знаю, что скажешь… вернее, может, и не скажешь ничего, просто уйдёшь с ним. Едва он окажется рядом, он перетянет тебя к себе, потому что его сила воздействия на тебя не сравнима ни с чем, как и твоя на него, как твоя на меня… Но вы с ним похожи, вот в чём ужас, и поэтому ты всегда будешь хотеть быть с ним…
        Да, он явится. Он непременно явится, как явился некогда в лес под Каюмом. Так и сюда он придёт. Но когда? Сколь лет он ещё прослужит Вечной, может сто, а может десять тысяч. Для Смерти нет времени, Она существует столько, сколько существует жизнь и почему Ей не продержать его всю эту вечность? Почему бы…
        Почему бы мне не спуститься за Завесу и не шепнуть Повелительнице это? Может быть, даже припугнуть. А что? Я могу как никто сильно испортить ей существование, не скажешь «жизнь». Я могу устроить так, что никто не будет умирать. Поселиться в каком-нибудь большом городе вроде Вавилона и не давать умирать никому год или два. Трудно, конечно, но как это разозлит её и обеднит, ослабит сильно…
        Вот, до чего дошло, до чего я додумался. И всё со страху… Аяя права. Хватит сходить с ума. Стану жить, Яй, и сделаю тебя такой счастливой, какой никогда не сможет сделать Арик. И, когда ты уйдёшь к нему, ты тысячу раз вспомнишь, как хорошо тебе было со мной… Я всегда умел радоваться жизни, каждому её мигу и я подарю тебе всю полноту этой радости. И я не стану больше думать о моём брате, я стану жить с тобой, наслаждаясь каждым мигом нашего счастья. Хватит обкрадывать самого себя…
       …Когда я сказала Эрику, что ещё надоем ему, я невольно вспомнила Арика. Да, я быстро надоела ему со своей любовью. Так быстро, как не могла даже подумать. Быть может, если бы не его подозрения насчёт ребёнка, всё продлилось бы… но разве это изменило бы что-то? Если человек не хочет быть с тобой, он уйдёт, что бы ни останавливало его. И наоборот… Вот Эрик, обещал всегда защищать и быть рядом, и не бросил, не оставил. Так что я знала, кому верить, а кому нет…
        И не любить его нельзя, несмотря на все эти глупости со здешними женщинами. Он думала, я обиделась на это, но хотя поначалу мне и было довольно противно и даже грустно от этого, показалось, что это обесценивает всё, что есть между нами, все его слова и всё, что он делает. Но потом… я вспомнила, какие у него глаза были и есть, когда он смотрит на меня, и все его приключения сразу потеряли вес. Поначалу я подумала, что он это делает, потому что он бабник и привык к такому. А потом вспомнила, что он не изменял даже Зигалит. Вот тут всё и встало на свои места. Эрик любил меня, как не любил, быть может, никто. И не мог не думать, не помнить об Арии и всём, что было. Он знает, как я любила и как ждала его брата, как горевала, потеряв его ребёнка, странно было бы, если бы он сразу поверил, что я люблю его. Бедный Эр, прости, что я такая плохая возлюбленная. Совсем негодная… даже не возлюбленная, жена.
      Боги, я жена Эрика. Ведь забыла и думать! Мы столько лет женаты, а по-настоящему стали мужем и женой только здесь, на Байкале, стоило, наверное, вернуться. Эрик, прости, что тебе пришлось мучиться и творить над собой такое...
       …С того утра, когда мы поговорили, между нами всё стало не просто чудесно, а так, что мне стало казаться, что мы не на заснеженном, забывшем о лете Байкале, а в раю, где цветут и благоухают деревья и кустарники, где поют птицы, свивая гнёзда на ветвях, где журчат ручьи, перебирая и играя солнечными лучиками в своих струях. Мы не замечали больше ни снегов, ни усиливающихся холодов, потому что придвинулась осень, а значит, дальше будет холодать всё сильнее.
        И, наконец, мы отыскали дом, который построили с Ариком когда-то.
        О, это была радость! Признаться, я уже отчаялся найти его, так долго мы брели уже по западному берегу, и мне казалось сто раз прошли в том месте, где мы с Ариком возводили его. Я уже решил, что его раздавил ледник, что сползали здесь и там толстыми серо-белыми морщинистыми языками вдоль ущелий и со скал. Или занесло снегом настолько, что уже не отыскать, но в один из прекрасных дней, в начале зимы произошло сразу несколько событий.
         Утром мы с Аяей на лыжах, которые, между прочим, я сделал сам по образцу тех, что видел у наших соседей, чьи мелкие поселения были рассыпаны по всему Байкалу, во всяком случае, по этому, западному берегу. Но не думаю, что на востоке иначе, надо думать, здесь везде теперь такие вот стойбища, где-то больше, где-то мельче. И вот, я и Аяя двигались и очень быстро на наших широких лыжах по хорошо устоявшемуся снегу, посверкивающему в лучах солнца, небо подходило к самому горизонту здесь, лес остался ниже, там, где стояла наша палатка.
        Мы поднялись сюда, чтобы сверху посмотреть, не видно ли где хотя бы верхушки крыши нашего дома. Мы делали так каждое утро, когда не продвигались дальше, снявшись с места. И вот Аяя немного обогнала меня и скрылась за вершиной холма, я обеспокоился и поспешил догнать её, пусть ей не угрожают звери, но провалиться в какую-нибудь щель она может. Здесь скалы, всяких расселин, теперь скрытых снегом полно.
       И к тому же, я подозревал, что она беременна. Прошло почти полгода с того дня, когда я вступил в свои супружеские права и до сих пор я не думал о детях. Один раз мне пришла эта мысль, но тут же и улетучилась. А в последние дни, я стал чувствовать кое-что в ней своим внутренним чутьём, как некогда почувствовал и даже увидел в ней сына Марея. Но своего ребёнка почувствовать всегда и легче и труднее. Труднее, потому что от Аяи я ребёнка очень хотел, больше, чем любого другого. Чем всех многих и многих тысяч моих детей. У меня всегда были дети, и были они для меня всего лишь доказательством моей мужской силы, только и всего. Они рождались и умирали, я всех их любил, но, как и жён – легко. Я заботился о них, они приходили и уходили, и если бы я слишком привязывался к ним, как все люди к своим детям… невозможно представить, чтобы я смог смиряться всякий раз. Но приходилось ставить стены в своём сердце, чтобы не позволять чувствам проникать слишком глубоко. И за годы эти стены превратились в многослойные перекрытия, которые защищали меня.
        Но вот этот ребёнок, которого я недавно начал чувствовать в Аяе, он существует совсем в ином пространстве моей души. Аяя занимает её всю. И мою душу и мои мысли, поэтому её ребёнок тоже занимает места так много, что… что я чувствую себя обычным, смертным человеком. И… вот сейчас, я ещё не вполне уверен, но очень вероятно, что у нас с Аяей завязался ребёнок. Именно так, пока как крошечная завязь в её теле, но она будет расти и превратится в человека, в нашего с Аяей ребёнка, в того, кто навеки, навсегда свяжет нас, протянув мост в будущее для нашей соединённой крови…
        Я впервые в жизни подумал так, вернее осознал, что мы с ней, с той, кто во мне так полно существует так много лет, уже несколько сотен, соединимся навсегда не просто в ребёнке, но в поколениях, что протянутся от него в будущее, это настоящая дорога  вечность. И она для нас двоих, соединённых вместе. Я и Аяя навсегда вместе, вот что такое наш с ней ребёнок. Навсегда… целые поколения нашей соединённой в одну крови. И мы сможем видеть их, эти поколения, мы сможем… я всегда опекал своих детей до взрослой жизни, готовил приданое дочерям, наследство сыновьям, у меня всегда было много детей. Но ребёнок Аяи и мой, это совсем иное, я…
        Во мне дрогнуло и радостно запрыгало сердце. Одно за другим поколения наших общих потомков, я стану заботиться о них, я знаю, как это делать, я знаю, как защитить и сделать счастливыми, чтобы они всегда получали то, чего достойны, чтобы их жизнь была счастливой и полной. Не только отец всесильный предвечный, но и дед, прадед и вечное покровительство, защита и непроходящая удача, неуязвимость, сила и удача во всём. Я сделаю идеальной и лучшей из возможных жизнь наших общих с Аяей потомков.
       А ведь у нас может быть много детей. Боги, да мы можем целый континент заселить нашими потомками! Целый континент, даже все континенты!..
        Я поспешил на вершину холма, догоняя Аяю, скрывшуюся из моих глаз за белыми снежными вершинами холма, или вернее, скалы, но теперь то, что когда-то было скалой высоко над Морем. Оказывается, Аяя поджидала меня внизу, под склоном на той стороне снежного холма. Она скатилась с вершины, остановилась ниже и оглядывалась теперь. Увидев меня, махнула рукой. Что она маячит? Увидела что-то или просто машет мне? Я тоже скатился, мы оба ловко научились управляться с лыжами, много месяцев приходилось передвигаться именно так, похоже, мы скоро отвыкнем просто ходить. Тем более что некоторые ещё и летают, и поднимают меня, я привык даже.
         Я спросил её как-то:
         – Если бы не я, наверное, всё время летала бы, вовсе перестала ходить, а?
        Но она засмеялась на это:
        – Если бы не было тебя, я вовсе не захотела бы летать!
        Но я знаю, что это не так, летала бы, и не только потому, что это твоя природа…
       За столько лет моё отношение к ней так изменилось и в то же время не поменялось вовсе. Но оно изменилось потому, что я изменился или потому что она забыла дурное? А если бы помнила? Знать и помнить – не одно и то же. Потому что она не чувствует ни обиды, ни зла оттого, что я рассказал, она не та, кто пережил это. А ведь так жесток как с ней, я не был ни с кем и никогда…
        Почему любовь делает из нас и ангелов и чудовищ? Причём нередко одновременно. Где они копятся? Где плодятся? Где прячутся до времени? Любовь как испытание, выдержит душа или нет. Иногда как самое сложное испытание за всю жизнь. И я не знаю, выдержал ли я моё. Или меня ещё не испытывали толком…
       Наверное, то, что я держался на расстоянии много лет, и было высшим проявление моей любви к ним обоим и к Аяе, и к Арику. Но… Но почему я должен удавиться из любви к нему? Почему мне не выпить моей любви до дна, почему не одарить Аяю такой нежностью, которую я испытываю к ней едва не всю её жизнь, и на которую способен, возможно, только я один? И пусть после прекраснейший Ар попробует стать ей мужем лучшим, чем я…
       Я съехал вниз по неглубокой лыжне, проделанной Аяей. Она засмеялась, когда я качнулся и упал возле неё.
        – Ох и смешной ты, Эрик, чистый медведь! – Аяя ласково обняла меня, поднимая, отряхивая снег. – Милый ты мой, мой медведик!
        Я хотел поцеловать её, но она, смеясь, отстранилась:
        – Погоди… погоди, Эрик… погоди… я… – она смутилась, похоже, собирается сказать мне то, о чём я сам уже догадался. Вернее сказать, не догадался, но почувствовал. И всё же я молчал, мне хотелось, чтобы она сама сказала мне. Мне хотелось услышать, увидеть, как она скажет. Каким будет её голос, будет она радоваться или больше испугается, вернее, окажется взволнована, смущена или… огорчена?.. Я не знаю, и никогда не интересовался, что чувствуют женщины, когда узнают, что беременны. Я не могу этого знать, и прежде меня никогда не интересовал и, тем более, не волновал этот вопрос. Похоже, до Аяи мне вообще было безразлично, что происходило в душе у женщин, которых я любил… Любил, что ж, никто, даже я сам, не скажет, что я не любил моих жён. Даже паршивку Зигалит…
      Аяя протянула потерянный было малахай и сказала, не глядя мне в лицо:
       – Я вот что… похоже, я… похоже, что я беременная, Эр. Что скажешь?
       Я прыснул. Вообще с ней я стал ужасно смешливым. Вот и сейчас мне стоило усилий, не расхохотаться счастливым смехом, а доиграть.
       – Что скажу?! – борясь со смехом, проговорил я, отворачиваясь, чтобы она не сразу раскрыла мою насмешку. – Так-ить…
          Я ещё помедлил, а она тем временем следила за мной взволнованным взглядом.
        – Так-ить… даже и не знаю… не знаю, что сказать-то… Наверно… наверно, счастье, скажу, Яй!
       Она быстро взглянула мне в лицо, убедилась, что улыбаюсь, и увидела, наверное, насколько счастливо я улыбаюсь, и тюкнула кулачком мне в плечо, смеясь и обнимая. А я обнял её, целуя, она выскользнула из лыж, снег слежавшийся, твёрдый, мы не проваливались.
         – Баловник, напугал как…
         – Напугал? Неужто ты думала, что я не обрадуюсь? Неужто могла подумать?
         – Да думала, обрадуешься… а после думала: а вдруг… а вдруг скажешь чего… и я тогда… ох…
       Она опустила лицо, смущаясь, и я знаю, откуда это смущение, Ар… мне захотелось придушить его сейчас. Да, пусть он не виноват в том, что его заперла Повелительница Той стороны, но ещё до этого он успел сказать Аяе то, чего она не забудет никогда…
         – Что ты, Яй, я так люблю тебя! Никто и ничто не помешает мне любить тебя. Всегда. Ты слышишь?
         – Конечно, слышу, милый, мой милый… – выдыхая, прошептала она тихонечко и прижалась ко мне плотнее, зажмуриваясь.
        Аяя… милая, не думай, я никогда таким дурным остолопом не был, как мой прекрасный брат и не стану. У меня свои недостатки, и ещё какие, но вот в нечуткости меня никто и никогда обвинить не смог бы… Ох, Арий, ох и дурак деревянный!
        Я долго гладил её по спине, по рыженькой лисьей шубке, что была на ней, толстый мех увеличивал её в три раза, и в то же время нащупать её там под этим слоем меха было сложно. И вдруг я заметил вдали…
         – Гляди-ка, Яй, что это там? Пещера, нет? – я выпрямился.
        Я приладил шапку, и вгляделся в то место, Аяя повернулась, тоже вгляделась. Пришлось, рукой от солнца прикрыться, и долго щуриться, у ней глазок, конечно, отменный, потому звёзды свои так хорошо рисует… Но я правильно разглядел, верно, пещера…  действительно, вроде бы… Да точно, пещера! Очертания этой дыры в скале я никогда не забуду, это та самая, где я обретался, пока не приехал Арик, уж много после мы вместе поставили дом, так здесь он, он был совсем у пещеры рядом! Только бы не разрушился…
        – Едем, Яй! – в радостном возбуждении, я махнул ей ехать за мной, вдевая ноги в лыжи. – Похоже, нашли мы! Нашли, Яй!..
        Казалось только, что пещера близко, но мы катились на лыжах едва ли не до темноты. Вот и пещера. Я снял лыжи, спеша войти, оборачиваясь, не отстала ли Аяя. Она не отставала, лёгкая и легконогая, она так же быстро сбросила лыжи, следуя за мной. Мы вошли в пещеру, здесь оставались не только прежде сложенные здесь дрова, надо же, остались… но и даже мешки с золотом, припрятанные в природной нише, за придвинутым валуном. Удивительно, только что монетки слежались немного, я сбросил рукавицы и потрепал мешки, стопки расшевелились, зазвенели.
        – Ты гляди, Яй, злато! – довольно засмеялся я, потряхивая мешок в руках.
        – Злато? Откуда здесь?
        – О! это малая толика моего золота, – с удовольствием сказал я.
       Я любил золото, всегда имел его много, любил его тратить и снова накапливать. Я люблю даже просто смотреть на него и трогать, люблю зон монет, люблю их тяжесть. Я никогда не был беден, только вот в это время, пока мы скитались с Аяей.
         – По всему Байкалу таких пещер было… двенадцать… нет, четырнадцать. Я помню только, что не тринадцать, чётное число… И везде злата в пятнадцать-двадцать раз больше, чем здесь, отсюда я забрал изрядно, когда мы… словом, когда уезжал. Так что остались крохи.
        – Ничего себе, крохи! – усмехнулась Аяя, заглядывая за камень.
        – Здесь четыре таких тайника, восемь – пустые, – сказал я, развязал мешок и с удовольствием запустил в монеты руку, позвякивая золотом. Монеты были холодные, но сразу нагрелись от моей ладони, будто ждали меня, скучали…
         – Так ты… гляди-ка, ты богатей… – протянула Аяя, удивляясь. – Откуда… откуда у тебя столько злата, Эрик?
         – Откуда… – усмехнулся я. – Я – царевич, Яй. Я вырос в золоте, ел-пил, прости господи, даже испражнялся на золото. Так что…
         – Страдаешь, поди, в простом чуме-то, да со мной, неизвестной проходимкой.
         Я засмеялся:
         – Ну нет, ты забыла, должно быть, что ты – Богиня, Яй? Так что не продешевил я – из царского дворца в горние чертоги.
         Аяя лишь отмахнулась. Вот удивительно, самая могущественная Богиня, кого я знал, относится к этому так легковесно, будто речь идёт о какой-нибудь чепухе. Она даже не осознала ещё всей своей Силы. Она не помнит того, чего не видели, но много раз слышали и мы с Ариком, когда она разбила полуденное войско, окончив битву полной победой Байкала. А иногда мне кажется, что вавилонская башня пала именно потому, что Зигалит в тот день напала на неё… Князь Тьмы и Смерть устроили охоту и целую войну против неё, а она отмахивается, будто я говорю, что она вышивает лучше, чем наша соседка по улице. Вот и Ар вечно так скромничает, так и хочется треснуть. Но ей треснуть мне не хотелось…
         – Пойдём, скоро темнеть начнёт, мороз ударит.
         – Золото тут оставишь? – усмехнулась Аяя.
         – А что теперь на Байкале золото… – усмехнулся я со вздохом.
         Не думал, что когда-нибудь доживу до того, что осознаю, что злато, злато! может стать ничем.
          – Даже многочисленные теперешние соседи наши и те златом не интересуются, – сказал я, забрасывая мешок назад и снова задвигая валуном. – Пусть лежит, авось, дождёмся, когда понадобится.
        Я потянул её к выходу, надо успеть до темноты посмотреть на дом, есть надежда в нём поселиться, али сгнил? От пещеры до дома несколько десятков саженей, тут, за большим осколком скалы должен быть. Мы нарочно строили так, чтобы с подветренной стороны стоял, сарма здесь был жёсткий, а так получалось, дул в обход, то есть дом стоял в затишье. Арик сообразил, конечно, сделать таким образом. Я бы не подумал, учёл бы только вид, открывающийся из окон…
        Удивительно и почти неправдоподобно, но дом стоял целый, насколько можно было судить на первый взгляд. Только снег завалил его почти наполовину, и это потому что здесь высоко и ветер всё же сносит часть снега, к тому же Арик строил с очень высокой, саженной подклетью, и конёк был высоким и острым, снег легко съезжал с крыши, иначе мы не нашли бы его, как не видели ни одного из тех, что были здесь когда-то в дрянных грязных и пропитых деревнях и сёлах. Я «дунул», сметая снег. Но он слежался за последние годы, как и везде и одним сразу не получилось, пришлось повторить и не один раз, к тому же и тепло послать, чтобы растопить лёд, сковавший двери.
        – И-и… – выдохнула Аяя, когда дом стал виден весь. – Какой дом-то хороший! Неужто, целый? Вот это да!
       Она права, дом глядел замечательно, в особенности после сотен убогих уметов и нашего походного чума, снег стал защитой для него, шубой, укрывшей от непогод. Если бы снег таял каждую весну год за годом, дом, хотя и был построен из дубовых брёвен в обхват толщиной – Арик не мелочился, прогнил бы, но так стоял целый, даже не слишком потемнел.
        – Зайдём? – сказал я, когда крыльцо и дверь совершенно освободились.
Глава 4. Смущение
        Да, что-то случилось в Кеми и нехорошее, неладное, а главное, непонятное, похоже, никому из них, многомудрых. И Рыба и Вералга не говорили прямо, упоминали вскользь и переглядывались при этом, взглядывали на меня, словно ожидая, что я-то им сейчас и раскрою тайну, в которую они не могли проникнуть сами. Я так и не понял, случилось нехорошее с Арием или вообще в Кеми, понял только одно, что-то произошло. При том нераспознанное и от этого пугающее. Более определённо я понял, что Кратона больше нет, и в Кеми теперь новый царь, сын Гора, но что произошло с самим Кратоном, почему он умер, и никто, в первую очередь Арий, не помог ему, или произошло что-то с ними обоими, Вералга и Рыба так и не объяснили, снова переглядывались, словно не давая друг другу говорить, словно скрывая то ли от меня, то ли друг от друга свои догадки или понимание произошедшего, и было похоже, что рассказывая веси, они опасались сболтнуть лишнее. Почему? На мои вопросы и Рыба, и Вералга отвечали как-то странно, отводя глаза, и даже будто смущаясь. Особенно странно это было обнаружить в Вералге, всегда уверенной и даже высокомерной. Я решился спросить напрямую, что же произошло с Кратоном, подумав, что так я хотя бы пойму, что вообще там было, и, возможно, чем они обе так смущены и почему растеряны, раз уж не говорят как положено.
        – Кратон умер, – сказала Вералга, не отвечая на быстро стрельнувший в неё взгляд Рыбы.
        – Он был не стар, здоров и крепок, – снова попытался я.
        – Умирают и молодые и здоровые люди – приопустив веки, сказала Вералга. – У всякого своя судьба.
       – Что же… Арий, всесильный Анпу не смог помочь? – я решил не отступать.
      Вот тут я застал их обеих врасплох, Вералга поджала губы, Рыба что-то имела сказать, но при Вералге будто и не решалась.
        – Как вообще Анпу? Вы так мало говорите о нём?
        Вералга попыталась отразить мой вопрос:
         – Странно, Дамэ, что ты так легко уступил ему жену. Неужели нигде не зажало, ни ретивое, ни гордость мужская? – сказала она, щуря тёмно-серые глаза.
        Это, конечно, была пика, признаю, больно и стыдно, когда так поступает жена, ещё хуже, когда окружающие пеняют тебе на это. Но я успел пережить этот позор. Всё началось так давно, что моё разочарование и боль от ошибки, что я не дал Арит умереть когда-то, когда она этого желала, уже вытекли потоками горечи и иссякли, я даже стыдную радость от того, что Арий забрал её и ту пережил давно и позабыл. Конечно, я понимал, что Анпу получил счастья в её лице, но он и не искал его с ней… Поэтому слова Вералги не ранили меня, даже не задели, камень из её пращи пролетел так далеко, что даже сквозняком меня не задел.
        – Гордость мужская, конечно, уязвлена в самом корне, как говориться, – улыбнулся я, кивая. – Но, досточтимая Вералга, я ведь не мужчина в настоящем понимании, потому что вовсе не человек, так что какое там ретивое? Да и гордость у демонов своя.
        – Даже у тех, кто изгнан? – Вералга послала ещё один камешек.
        – У таких – особенно. С Арием Арит родила детей, я не мог ей этого дать. Так что обижаться на женщину, ежли не можешь быть настоящим ей мужем?
         Вералга засмеялась почти бесшумно, больше колыхаясь, словно смех её давно разбирал изнутри. Похоже, все от души потешаются надо мной благодаря мерзавке Арит, подумал я… Но позже Рыба сказала мне на это:
         – Арит слишком мелкая рыбёшка, в особенности рядом с исполином Арием, чтобы кто-то всерьёз заметил её поступки.
        – Как и я.
        – Как и ты, – не стала спорить Рыба. – Или я. Мы хотя и предвечные все трое, но не природные и стоим потому не больше шелуди.
         – Думаю, дело не  в том, Рыба. Ценность и уважение к предвечным не в том, что они родились особенными. Каждый из них что-то сделал необыкновенное, чтобы…
         – Что особенное? – не согласилась Рыба. – Что такого сделал Мировасор? Или Орсег? Даже Вералга…
        – Ну, Мировасор хотя бы сподвиг нас всех отправиться за Завесу и вернуть Аяю, большие знания тоже много стоят.
        – Это так, конечно, но это обычное людское, всем хотелось спасти Аяю, хто-то боялся, хто-то нет, хто от любознайства, но все двинули, воодушевлённые общей идеей. – сказала Рыба. Но после добавила: – Но кажный из них, настоящих-от предвечных, может открыть другого предвечного, а ни ты, ни я, ни дрянь Арит этого не можем. Насквозь нас не проходят потоки Силы, мы не нужны мирозданию для этого, мы всего-то одарены одной из них Силой и бессмертием. Мы как вповоду ведомые, не природные, и… всегда будем ниже.
        – Особенно я. Я вовсе низшее существо…
       Но Рыба сердито возразила:
        – Дурак ты, «существо»! Как ты, возвыситься и отринуть свою природу ради света… ради того, чтобы и не получить ничего, просто перестать быть струментом в руках Тьмы… Это… дорогого стоит, и возвышает тебя куды больше, чем прочих… одарённых природой и Богом бездельных свиней, что возлежать на облаках своего величия и презрительно поплёвывають на людишек. Так что нет, в моих глазах это так, и в глазах Аяи так было, и Ария тож. Я это наверное знаю…
        Но этот разговор произошёл много позднее сегодняшнего. А нонешний день ещё далеко не окончился, хотя ночь давно перевалила за середину.
Пробыли у меня весь вечер и ночь и только ближе к рассвету, когда небо начало слегка линять из чёрного в зеленоватый на востоке и звёзды тускнеть, Вералга засобиралась.
        – Как я понимаю, Рыба, ты намерена остаться с Дамэ? На Байкал подадитесь? – спросила она.
        – Именно так, – немного устало кивнула Рыба. – Ежли, конечно, Дамэ согласный.
        – Я-то?! – я обрадовался, я никак не ожидал, что Рыба останется со мной. Я даже не надеялся на это, даже не посмел бы попросить. Рыба всё же была ипостасью Анпу, Ангелом Смерти, высоким служителем одной из вышних сил мироздания. А кто теперь я?.. да что теперь, кто я был с самого мига моего явления на свет, Царь Тьмы лишь вливал в меня силы и мысли. Ныне приходилось обходиться своими. А их, похоже, не слишком-то и много.
        Вералга улыбнулась, глядя на нас.
        – А удивительно, до чего вы дружны всё же. Предвечные редко уживаются вместе. Даже друзья… а кажется, с кем нам ещё и жить…
        – Мы очень хорошо жили с Аяей, когда… когда-то.
        – С Аяей… ну да… – проговорила Вералга, почему-то задумчиво кивая. 
        Но то ли всё мне сей день казалось странным, то ли она действительно думала что-то об Аяе, что отразилось на её лице, а я не мог разгадать. Но Вералга продолжила:
        – Н-да. Так, стало быть, она на Байкале теперь, так, Дамэ? Она и Эрик? – и посмотрела на меня.
        – Да, они ушли отсюда в середине той зимы, год тому. Теперь ужо добрались, должно.
        – И вы хотите последовать за ней?
        – А куда нам ещё, Вералга…
        Она сидела на скамье, подобной тем, что были в Кеми, только здешние вдвое ниже, зато шире, тут и на полу сидят, на коврах то есть. Настелят слоями и сидят, ноги поджав, на подушки локтями упираются.
        – Как добираться намерены? Я понимаю, это далече. Да на север, холода…
        – Ну как… доберёмся как-ньть… – я смутился, стыдно было перед ней всё время оказываться каким-то бессильным нищим бедолагой.
        – Ну вот что, я помогу вам добраться до Байкала, – сказала Вералга, оглядев нас. – Отнесу вас туда, на берег. Где именно там поселились Аяя и Эрик, я не знаю, но и вы не знаете, там ныне, как я известно, всё вовсе не так как прежде, так что, мои дорогие, по берегу сами искать станете, побредёте… Но условие: как отыщете, весточку дадите мне. И ежли об Арии узнаете чего, тоже. Согласные?
       – А как же нам весточку подать, Вералга? Ежли на Байкале ныне никого и ничего прежнего? И ранее-то оттуда непросто было послать весь в иные пределы, далеко приходилось нарочному скакать, много седмиц до ближайшего города, а ноне как? Ежли только самому кому?..
      Вералга лишь качнула головой, усмехаясь.
       – Ну… вы затейники все, к тому же все предвечные, что-нибудь придумаете, небось.
       Мы с Рыбой посмотрели друг на друга, ну не отказываться же, ежли такая нам выпадает возможность, не самим как-то долгие месяцы тащиться, а вот так, как сюда они с Рыбой, разом…
       Но не напрасно весь день был странным: тут Рыба неожиданно совершила что-то невообразимое: кинулась к ногам Вералги и воскликнула:
        – Вералга! Великая и прекрасная Богиня Исида, есть у меня одна просьба, не прогневайся, выслушай!..
       …Да, я попросил Рыбу взять меня с собой на Байкал. Вот поддался необычайному порыву и с мольбой проговорил, вначале выпалил, а потом, всё снижая голос со страху, и закончил совсем тихонечко.
         – Рыба! Возьми меня с собой на Байкал! А ну, как там Арий, я… я же первейший помощник ему.
         – Никаких помощников Арию не нать! Сроду не нать было, тем паче днесь! Арию он помощник, ишь, куды занёсся!
         – Пусть не нать, но… Я всё ж… я помогал ему, он… но ладно. Ну возьми, Рыба!
         – Чего дурью-то обуялся внезапно, уймись!
         – А вот… И… Аяю вашу увидеть хочу, столько слышал, а не видал толком, токмо издали…
         Я молол всё подряд, лишь бы тронуть её сердце.
         – Да и… Байкал поглядеть охота. Вы все стремитесь туда, словно там рай, а я даже вообразить его не могу.
         – Стремимся, потому што там наша родина, дурень! Иде родина, там и рай! Не понимашь, рази? А тебе, безумному дураку, делать там неча, там не то, что тута – лето круглый год, у нас зимы на полгода, снега по шею, морозы, ветры… Ты, колючка южная, вмиг загнёсся там. Там тебе и летом студёно покажется, противу вашего-то тепла. Подумай, окстись!
        – Ты же к нашим местам привыкла.
        – Я не по своей воле сюда пришла, судьба привела.
        – Рыба, возьми! Хотя на время… – взмолился я.
        – На время? Ты не соображаешь… Ты погляди на карты хоть, даль-от какая! Сколь листов пергаментных вместе боком к боку сложишь, чтобы путь получилси?.. Ты што?!
        – Возьми! Али буду тут стоять у тебя на крыльце, пущай глядят все!
        – Невольники тебя погонят!
        – А я кричать стану как сумасшедший, меня запрут, али вовсе утопят!
        Рыба захохотала:
        – А мне-то что? Пущай утопят дурака!
        – Ты добрая, не бросишь меня на такое.
        – Сумасшедший…
        – Возьми!
        – Тебя дома цельна семья ждёт, что ж придумывашь?..
        – Да злата оставлю им, они и позабудут чрез месяц, што я был у них.
        – Что ж ты не любишь их? Семья всё ж…
        – Да люблю, Рыба! Но я в первый раз среди своих оказался, среди таких, кто поймёт меня, все мои… и не помрёт через год-другой. Как надоело это, не успеешь сердцем прикипеть, а уж…
        – Предвечные тоже помирают, – невесело сказала Рыба.
        – Не знаю, помирают, может, но всё ж не так, как обныкновенны людишки…. Возьми! Али стану я тем самым предвечным, кто взял да помер. Не могу уже боле один оставаться.
        – Так тута и Мировасор, и Викол и Вералга.
        – Что я им? Мировасор токмо что открыл Силу во мне, да научил кое-чему, а так я всё среди людей жил.
        – Так и все так. Это ныне чего-то все мы в Кемет сошлись, а доныне…
        – Но вы-то, Байкальцы, вы вместе.
        – Из людей мы, Агори, не настоящи, не природны. Только Аяя, Арий и Эрбин настоящие байкальские предвечные, мы… приведённые али ещё как, не знаю…
        – Вона вас, цельна семья. Возьмите к себе. Хотя слугой каким.
        – Я сама служанка.
        – Пусть и так! Не то жести лишусь!
        – Дурак! Што баешь-то, языком глупым молотишь?! Нельзя всуе эдак болтать! – рассердилась Рыба, хмуря несуществующие брови, от чего её лицо стало похоже на толстую молочную пенку на томлёном молоке. – Ладно… отстань щас, подумать надоть…
       И Рыба придумала. Я никогда не додумался бы до такого. А она призвала к себе и сказала мне:
        – Идти с тобой, безумным, в таки дали обычным путём – это дурей тебя надо быть. Так што – нет, долгого пути я не вынесу. Ты вот што: упроси Мировасора посодействовать перед Вералгой. Она может в любую точку мира в один миг перемещаться. Вот коли взяла бы нас… и отнесла. Тогда согласна я, возьму тебя с собой на Байкал. Только условие моё – не ныть, коли тебе там холодно али голодно покажется. Там дворцов ноне нет, и все мы простой жизнью жили, не в царёвых хороминах… А победуешь хотя раз, придушу тебя, я могу, ежли надоть…
        Вот такой серьёзный получился уговор с Ангелицей Смерти, шакалом Анпу. И в назначенный день меня подхватил вихрь и понёс, да так, что я задохнулся. От ужаса пришлось закрыть глаза и не думать, как это мы проносимся сквозь пространство с такой невозможной скоростью… и что же за необычайная сила у Вералги. Но и времени-то на эти мысли не было: Вералга уже отпустила меня и сказала с укоризной:
         – Вот маленький, вроде, а тяжелючий, будто из гранитного камня сделанный…
        И оказался я посреди небольшой горницы с низким потолком, дом, похоже, глинобитный, небогатый. Куда это мы попали? Это на Байкале этакое жилище чьё-то?..
       Тут я потерял равновесие, потому что закружилась голова, и упал задом на пол, покрытый ковром, вытертым, как я после заметил, и ветхим, но сейчас был рад и такому, лишь бы не нестись в пустоте, не видя, не слыша, не понимая... меня замутило…
        – А не надо было вина пить, Агори! Чего налакался-от? Жена шибко ругала, что бросаешь их?
       Я еле-еле справился с рвотными спазмами, и пульсирующими кругами, что радугами плавали у меня перед глазами, и проговорил каким-то слабым голосом:
        – Да ругала, што ж… Но мешок злата увидала и успокоилась.
        – Откуда золото?
        – Мировасор дал мне в долг, – сказал я, поднимаясь на ноги, они тут стояли надо мной высоченные и ногастые, как кони, того гляди, затопчут.
         – В долг? – удивилась Вералга. – Мировас ростовщиком сделался? Интересно… Ладно, Бог с ним… Вот, Дамэ, принимай ещё одного, не согласишься с собой вести на Байкал, я его тут и оставлю, туда-сюда мешок энтот с его выдумками, таскать не хочу.
        Дамэ… Я слышал это имя, но я не видел его, кажется, ни разу. Из-за спин женщин вышел черноволосый красавец с лицом, достойным Бога, так выразительны, чётки и соразмерны были его черты. Он посмотрел на меня спокойными, немного холодноватыми чёрными глазами и сказал:
        – Возьмём, что ж он, дохляк этот, пропадать тут один останется? Как звать тебя, черемный?
        – Агори, – сказал я, щёлкнув горлом.
        – Тебе зачем на Байкал, предвечный Агори? – спросил гордый красавец Дамэ, было в нём что-то ещё необычное кроме красоты, что-то… нечеловеческое, что ли… я не мог понять.
        Но приглядеться не дала и Вералга, спросила:
         – Ты же кеметец копчёный, на что тебе сдалась их северная стужа?
        А Дамэ подхватил:
        – Да, сказывают, в наших краях лето вовсе перестало появляться, снег и зима круглый год.
         – Что, всё одно пойдёшь? – свысока усмехнулась Вералга.
         – Снег? Про снег я только читал, – проговорил я, продолжая сипеть по-прежнему, оглядываясь то на одного, то на другую. Только Рыба и молчала.
        Я заметил, как они переглянулись, Рыба и Дамэ.
          – Это кто такой, Рыба? – спросил Дамэ.
          – Хто?.. А строитель он кудесный, вот хто, – отозвалась Рыба. – Ищё бает, что Арию он помощник большой, врёт, понятно, но всё ж поблизости был… – Рыба осеклась, не стала договаривать об этом. Сказала иное: – Мож быть, на нашем Байкале нужны такие как раз? Сколь раз говорили, что всё порушено, городов нет, всё пропало... так может этот поможет заново отстроиться Байкалу? Он может, я видала, настоящий дока! – сказала Рыба.
         Вот уже не ожидал её поддержки, оттого она ценнее в сто раз, чем предполагаемая помощь.
       После хотя и строгих, но взвешенных слов Рыбы взгляд Дамэ посветлел и черты смягчились немного:
        – Как скажешь, тебе виднее, раз знакома с им.
       Вералга оглядела нас.
        – Ну и? решили, нет? Я долго стоять тут буду? Ариковы дети скоро проснуться, буду одни утреннюю трапезу поедать, как сироты? – она нахмурила и без того всегда вздёрнутые, суроватые брови.
         – Решили, берём Агори с собой. Я обещала ему, что придушу, ежли что.
         – Ты?! – изумилась Вералга. – Ишь, какие тайны узнаются вдруг. Это служба Вечной научила с жизнями обращаться вольно?
         – Нет, Вералга, задо-олго до службы моей почётной и милосердной я узнала, как прервать чью-то жизнь. Легко и просто, но камнем то навеки на шее висеть остаётся.
        Вералга долго смотрела на Рыбу, неожиданно потрясённая открытием, но потом встряхнулась, словно возвращаясь, и сказала нам:
        – Ну решили так решили. Вот что: понесу по одному, учтите. На южную околичность Великого Моря. Оставлю в одном месте, а дале сами, как придётся. Что там ныне я не знаю, сами всё станете узнавать.
       Она оглядела нас:
        – Кто первый будет? Первому труднее, надо постоять, дожидаясь остальных. Опасности понять, быть может, отразить даже.
        – Я первый буду, – сказал Дамэ.
        Вералга кивнула, взяла Дамэ за руку и в следующее мгновение они пропали, вместе с парой мехов, что Дамэ пристроил на плече. Рыба посмотрела на меня и сказала негромко и успокоительно:
       – Ты, главное, ежли что стой на месте, ежли заблудился или ещё што… Там и волки и медведи у нас, и рыси, и тигры… Аяи нет с нами рядом, сожрут и костей на посев не выплюнут, понимашь? Так что ежли Вералга напортачит чего, стой и жди, с места не сходи. Али кричи, выкликай, мы…
        – Вералга напортачит? – сгустилось из воздуха сердитым Вералгиным голосом. – Думайте вначале, прежде слов! Ишь, разболтались.
       В следующее мгновение, она взяла меня за руку ледяной ладонью.
       – Там зима, путешественники, надевайте всё, што есть для тепла… Рыба, ты теперь?
       Унеслась и Рыба, я же огляделся, думая, что же взять для тепла. Собрал ворох одеял на шерстяной вате, и прижал к себе, одним покрыл плечи. Вералга вернулась, посмотрела на меня, усмехаясь.
        – Умно, што ж… Хто следить за семьёй вызывался? Всё тот же «добряк» Мировас?
        Меня удивило, что она так говорит о Мировасоре, словно не верит ему. И она подтвердила мою мысль об этом:
        – Не верь особенно Миру, Агори, он без выгоды не чихнёт. Всё продумыват и просчитыват, кажный шаг и не токмо свой, всех нас. Помни про то. Будь готов расплатиться, как он потребует, не то в кабалу попадёшь. И ещё… ежли что, ко мне приходи, заступлюсь.
       – Почему?
       – После разберёшься, почему, – улыбнулась прекраснейшая Вералга. – А теперь айда, кукомой одеяльный!
       И снова головокружение и темнота перед глазами, но вдруг в лицо ударил острый и сладкий воздух. Он был такой морозный, что казался плотным и жидким, как вода, и лился в ноздри и горло плотной ледяной струёй. «Ох, простыну!», – подумалось мне, и я тут же натянул одно из одеял на голову, замотавшись до глаз…
Глава 5. Страх, нежность, рай и снова страх
       Наконец, я привык к тьме и разглядел, где я. Была ночь, как та, что ещё не кончилась на юге, но здешняя был всё ещё густой, никакого света на горизонте пока не теплилось. Горизонт был виден, потому что его освещала половинчатая старая Луна, горизонт был очень плотным, но немного вкось, почему?.. насыпано там что-то? Песок? Не похоже...
        Я посмотрел на Вералгу, ещё не отпустившую мою руку. Мы стояли с ней среди пустого белого поля, именно белого, полностью покрытого чем-то белыми сыпучим, похоже, прямо как сахар, не песок, это белое плотное и липкое, похоже, и холодное, как ничто другое... И слой этого белого вещества был такой мощный, что скрадывал все ямы, бугры и холмы здесь. Вот потому и горизонт вкось…
        – Вон там поселение, – сказала Вералга, указывая куда-то, я не увидел точно. – Идите, туда, до утра вас обогреют, даже накормят и уложат спать. А там двинетесь в путь. Шубами снабдят, незлые люди… А я восвояси, утомили вы меня. Прощайте, предвечные, жду весей от вас.
        Пропала, конечно…
        Тут я и Рыбу и Дамэ разглядел, они разбирали мехи. А холод стал забираться ко мне под одеяла.
        – Гляди Агори твой, чисто куль.
        – Так хотя бы одеял набрал, тут-от и, правда, гляди-кось, мороз. Я уж позабыла, как это…
        – Позабыла, а оделась как надо.
        – Сама оделась, а энтого дурака забыла упредить… – Рыба со вздохом стянула с себя толстый кафтан. – Кутайся, доходяга бестолковый.
        – Не надо Рыба, не разболокивайся, у меня есть кое-что… – Дамэ забрался в мех снова, отыскивая там что-то на ощупь. – Намучаемся, я смотрю с дружком твоим.
        – Что делать, это мы с тобой, закалённые… Но, авось, полезный будет.
        – Авось… – Дамэ покачал головой с сомнением.
       Они смотрели на меня с жалостью и растерянностью. Но делать нечего, Рыба натянула халат на вате, что был у Дамэ при себе, он отдал мне шапку, укутали как надо и двинули к поселению, которое они разглядели намного лучше, чем я. Дошли уже к рассвету, идти было тяжело, эта странная субстанция оказалась не только холодной, сыпучей, скользкой и липкой, прилипала к одежде и мокла там, где согревалась. Вот дрянь какая, на редкость! Дотащились мы до поселения, поставлены были чудные дома, сделанные из шкур, сверху курились дымки, собаки почуяли нас издали, подняли тревогу, вышли люди, встретить нас…
        Права оказалась Вералга, приняли нас как своих, раздели, замёрзшие члены растёрли, накормили и даже напоили чем-то сладким и жирным, от чего я мгновенно уснул, словно провалился, думая за миг до этого, сколько же здесь зверья, ежли у них и дома, и одежды, и даже внутреннее убранство всё из ихних, звериных шкур?..
        Я не знаю, когда я пробудился, но сначала сквозь сон услышал разговор Дамэ и ещё чей-то голос, мужской, должно быть, хозяина этого странного тёплого и уютного дома, сквозь крышу которого смотрело светлое небо, а холод не спускался, его останавливало тепло очага…
         – Да-да, Дамэ, был здесь Сингайл Эрбин Белый Великан. Был. Давно уж прошли здесь-то, ищо летом. Да. Он – великан, но она… Право слово… Однако, Дамэ, наш сказитель по сию пору сказки да песни сочинят о ней. Чудо чудное, диво дивное. Свет и радость в сердце входят, как поглядишь на неё. И помнится после, так и думаешь, а что бы сказала и подумала Аяя, что вот эдак я сделаю али вот эдак?..
        – Да-да, так и есть… – я почувствовал улыбку в голосе у Дамэ.
        – А ты-то хто ей? Не жених хотя б?
        – Я брат её названный.
        – Ну, брат – хорошо, а то она мужнею женою при Эрбине.
        Вот как тут, значит. Ничего не понятно тогда…
         – Что-то совсем уж разоспался Агори, не захворал? Вторые сутки пошли, – подала голос Рыба, и в голосе этом я почувствовал польстившее мне беспокойство.
        – Да проснулся ужо, лежит, прислушивается, – усмехнулся хозяин. – Вставай, Агори, поснедай.
      Я поел бы, конечно, но вначале надо было до ветру сбегать. Вышел я в указанном направлении из чума, так назывался этот чудесный дом. И остолбенел. То, что ночью выглядело странно и непонятно, сейчас, утром, под голубым небом и в лучах солнца оказалось чудом природной красоты. Я с первого взгляда и навеки влюбился в эту красоту. Я никогда ничего подобного не видел и даже не предполагал.
       Белый цвет, всех мыслимых и немыслимых оттенков, сверкающий искорками, подобными алмазам и блёсткам в одеждах царских танцовщиц. Снежные поля простирались, насколько хватало глаз, а синь неба отражалась в снежной белизне, прячась в ложбинках и овражках, разбиваясь на розовый, зелёный, оранжевый и все переходные оттенки. И воздух сладкий и не жгучий, как дондеже, не тяжкий, а душистый, будто обрадовал мой вдох. Холод остудил перегретую под шкурами кожу. Даже ради этого чуда стоило прилететь сюда, ради того чтобы увидеть эту красоту. А жители моей родины живут и не видят, и не представляют даже, что на земле может быть вот такая сказка… Отговаривали ещё…
         – Чего стоишь-то, остолбенел? – засмеялась какая-то женщина.
       Я обернулся, и в неё влюбился тоже сходу, в её яблочные щёчки, маленький носик, и в глаза, похожие на весёлые лукавые дуги. Увидев моё восхищённое замешательство, она засмеялась звонко, мотнула чёрными косами и убежала, а вместо неё показалась суровая старуха с трубкой в зубах, то, что эту дымящую штуку они называют трубкой, я узнал намного позднее. Старуха сказала мне:
         – Что пялишься-то, баловник неказистый. Вона, туда тебе, а то гляди, обоссысся вот-вот.
        Я и вспомнил, что, верно, вот-вот и…
        Оказалось, что спал я и впрямь более суток, за прошедший день мои спутники и покровители приготовили и чудную повозку на полозьях, называвшиеся «сани», и упряжку с собаками вместо лошадей, припасов взяли от хозяев, но главное, направление, куда поехали Аяя и Эрбин.
        И покатились мы. Споро ехали, воздух приятно летел в лицо, мелкие кусочки снега от полозьев иногда попадали мне на шубу, я взял один в руку, он тут же растаял. Тогда я зачерпнул ладонью, и захватил полную горсть. Поднёс ко рту. Вкус показался мне сладким, я съел весь комок. А потом захотелось ещё и ещё. Вначале правила Рыба, потом сел Дамэ, когда у неё устала спина. Рыба обернулась ко мне.
        – Ты чё же творишь? – воскликнула она.
        – А что? – растерялся я.
        – Рази ж можно снег грызть, ты чё?! Выбрось, простынешь!
        Я выбросил, но горло долго ещё требовало пить ещё и ещё… словом, к ночи я заболел. И пришлось моим спутникам не только ставить дом, такой же, как приютил нас в первую ночь, но и дежурить попеременно возле меня много дней, ухаживать, поить лекарствами… Но роптал Дамэ и то только поначалу. А может быть, я просто не слышал, потому что проваливался в забытье и не запомнил или не услышал, что они говорили друг другу…
      …А говорили вот что, поначалу, конечно, я сильно сердился на Рыбу, что она взяла с собой этого Агори, который и был непонятно кто, и ещё в пути-то ничего не мог, совсем был к бродяжному образу жизни не приспособлен. Вот и заболел тут же, хуже младенца снега наевшись. Но это было мне даже на руку. При нём я смущался расспросить Рыбу о том, что же произошло в Кемете, почему она уехала оттуда, почему умер Кратон…
        – Кратон… Дамэ, он не то что умер как-то, как положено царю, али любому прочему человеку… Теперь знаешь, как умирают люди от болезней, ран, отравления… Но Кратон… Словом, ежли начать рассказывать, то всё. – А почему Вералгу так смутила смерть Кратона, вернее мой вопрос о том?
        Рыба вздохнула и, посмотрев на меня, села, поджав ноги, как тут принято было у всех, кто жил в таких же вот домах-палатках, как делали некогда полуденцы, у которых обычаи во многом были похожи, но эти бродячие люди добросердечные, открытые, никого не боятся, сами ни на кого со злом не смотрят, в отличие от тех, кого некогда разбили и разметали здесь. Те держались обособленно и были обездолены и темны. Оттого так просто получилось у Гайнера их облапошить, заставить идти за собой убивать и умирать в итоге. Этих в войско не организуешь, у них даже денег нет… живут и жизни радуются, дай Бог, как говорится…
        – Потому что в Кеми произошло нечто такое, чему всеми мы были очевидцы, и что каждый из нас понял по-своему. Вот я расскажу тебе, ты скажешь мне, что думаешь.
        И Рыба поведала полную ужаса и чудес историю. Я слушал, не перебивая целую ночь. Всё то, что она говорила о сотрясении земли, когда все в Кеми бросились на улицы, спасаясь от землетрясения, которое производил Арий тем, что сотворил в ту ночь Летнего Солнцеворота, о пирамиде, собравшей в себя поток света и Сил со всего Кеми, от всех построенных там пирамид, и выпустил поток этого света и этой невероятной Силы в небеса, я представил как мог, как Кратон бросился к подножию пирамиды, чтобы поспеть за Арием, несущимся… вот куда?
        – Куда, Рыба?
        – Ну, куды Кратон попал, ясно, – сказала Рыба. – Кратон – человек,  хоть и богоподобный царь, фараон Кеми, и теперь Бог Солнечного света. Он просто сгорел дотла, как те птицы, что попали в поле воздействия вихря всех этих сил, что Арий заставил служить себе, оседлал, как дикого коня, и пустил во весь опор… А вот… куды этот «жеребец» вынес Ария – энто, Дамэшка, вопрос. Все предвечные твердят, что он этаким манером обманул Смерть и покончил с жистью. Но… Дамэ, энто они по недомыслию так считають. Я, как воплощение Анпу молвлю тебе, Арий помереть не может. Я не знаю, куды он попал днесь, забрала ли его Смерть живым в свои чертоги, али Боги сжалились и взяли на Небеса. Но думаю, что всё неверно. Он всё это сделал, чтобы вырваться на свободу.
        – Смерть тоже свобода в каком-то смысле, – хмыкнул я.
        Но Рыба покачала головой:
        – Ну ты хоть не начинай ерунду-от молотить бездумно… Так считають только те, хто не знал Смерти. Нет там никакой свободы, Дамэ, запомни. Для тех, хто сам за Завесу бросается, тем паче. И уж Арию это известно как никому иному. Повидали мы энти неприкаянные тени... – Рыба передёрнулась, бледнея. – Нет, Дамэшка. Если Арий вообще ещё существует, если то пламя не сожгло его с душою вместе, то он должен где-то здесь быть, на Байкале. Потому что затеял это всё он с одной целью – соединиться с Аяей.
        – Соединиться... Это понятно как раз… – проговорил я. – И тоску его неизбывную понять вполне можно… Так может, он ужо здеся тож, на Байкале? – сказал я, воодушевляясь.
        – Может и здеся. Токмо баяли люди о Белом Великане и Аяе. Никто о другом слова не молвил.
        – Почем знать, может, Белый Великан – это Арий, а не Эрбин.
        – Сингайл! – сказала Рыба. – Ты ж слыхал, Сингайлом кличут Белого Великана, не Галалием.
        – Это верно… И всё же, когда то было, когда они видали двоих, быть может, добрался Арий и сюда.
       Рыба покачала головой раздумчиво, покивала:
        – Што гадать, найдём их, всё знать будем…
         Выслушав рассказ, Рыбы я долго вспоминал, пытался вообразить то, как всё было, картины одна страшнее другой и одна другой величественнее вставали перед моим мысленным взором. Я всегда знал, что Арий кудесник и видел не раз, на что он способен, в особенности в мгновения душевного волнения. Все мы знали, сколько огня в этом человеке, не напрасно он Галалий Огнь, но что он может оказаться сильнее самой Смерти… Хотя… Аяю же вывели из Царства теней, правда сделал это Эрбин. Мысли у меня начали путаться и я заснул.
        Мы ещё много раз с Рыбой обсуждали то, что она рассказала мне, судили и рядили, как да что, и где теперь Арий, за неимением иного способа развлечь себя в эти седмицы, пока болел бедолага Агори. Мы не могли двинуться далее по берегу и, вынужденные простаивать, мы каждый вечер перед сном обсуждали это. Пока Агори, набравшись сил, не сказал однажды ночью, когда мы снова заговорили об Арии.
        – Опять завели свою карусель. Как надоели, ведь одно и тож толчёте кажный день, как мельничны жернова… – воскликнул он.
       Его личико, маленькое и тощее и в лучшее время, теперь было вообще крошечным, даже будто сморщенным. Бородёшку не брили тож много дней, из-за неё его детско-стариковское личико казалось совсем каким-то странным, но глаза уже блестели живым огнём.
        – Вот одолели болтовнёй, вроде вы и люди умные, образованные даже, – сказал он, пытаясь сесть. – Не знаем ни ты, Рыба, ни я, куда подевался Арий. Горел у меня на глазах, я запах чувствовал, который источало его горящее тело. Но… кх-кх… Не сгорел же. Перья по земле валялись, ты видела сама. И перья стали чёрными, из белых. Не закоптились, а почернели. Что это значит? Не знаешь. И я не знаю, но что-то значит, как и то, что он вдруг пропал, когда сияние стало нестерпимо и пробило насквозь небеса, Арий пропал из глаз. Куда? И где он нынче… Я тож думал, здеся иде, на Байкале, затем и с вами увязался… Может, он с Богами, а может ещё где… Не узнать. Только он сам рассказать про то может. Ежли захочет, когда увидеть нас… кх-кх-кхе! И всё, хватит болтать, с ума сведёте кого угодно трескотнёй!
       Заморыш Агори повалился на ложе, что мы сделали ему из многослойных шкур рядом с очагом, и прикрыл глаза в изнеможении.
        – Ты, Агори, шибко-то не ярись, – сказала Рыба, подсаживаясь к нему поближе и поправляя на груди у него меховое покрывало. – Надоели тебе, оно понятно. Но и ты пойми, Арий нам што родной, мы его знаем, сколь живём. Был и Богом для нас, и врагом и братом. Так што и душа болит, понимать надоть. Ты его знашь без году неделя, и то за им подался, притянутый силой души его, мы же тем паче, понимать надоть…
       Бедный тощий Агори зашёлся кашлем и произнёс:
        – Да кхе-кхе-кха!.. понимаю я-кха-кха…
        – Лежи, не мельтеши, ишь задохся, – сказал я с жалостью, честное слово, помрёт, похоже, коли в ближайшее время мы Сингайла не найдём, потому, как даже Галалий тут может не помочь. – От застудился как…
        Рыба же стала поить больного отваром, а я вышел на волю… Найти Сингайла. Как найти, когда двинуться не можем… А надо, иначе помрёт Агори, за тем, что ли, из Кеми на Байкал прилетел, чтобы тут и кончиться сразу? 
        А потому решили мы с Рыбой двинуться далее по берегу…

        Аяя приложила свою ладонь к моей, у неё на удивление длинные пальцы, сама ладонь раза в два уже моей, но кончики пальцев почти доходят до кончиков моих. Но мало, что моя рука шире, на ней большие выпуклые буры, плотные, такие же у Арика, но у него рука суше, меньше. А вот у Аяи бугорки мягкие, розовые, только целовать их… Что я и сделал, приложил её ладошку к губам.
        – Я люблю тебя… ох, как же я люблю тебя… – с наслаждением выдохнул я, и, зажмурившись, зарыл своё лицо в её ладонь, а она тихонько ласкала его. Прижалась сама, целуя легонько моё лицо, висок, лоб, уголок глаза, веки, щёку, нос… чуть-чуть, вот мои губы, милая… они сами раскрылись навстречу её…
        Я зарыл пальцы в её волосы, такие мягкие, тёплые у головы… так хорошо целовать её, не торопиться, пить её нежность неспешными глотками. Растягивая наслаждение всякий раз, я насыщаюсь так ненадолго. Я всегда любил женщин, всех своих жён я обожал и был им хорошим добрым мужем. Но Аяе я был в тысячу раз лучшим мужем. Я хотел быть таким, и я делал всё, но не потому, что заставлял себя, а потому что это получалось само. После первого приступа испуга, когда я получил желанное столько лет, и, растерявшись, кинулся во все стороны, чтобы, извалявшись в грязи напомнить себе, что я свинья, которая столько делала зла Аяе и нисколько не достоин её любви. Я не думал, я просто растерялся. Но теперь… теперь я таю. Таю от неги и радости каждый миг своего существования. И если я был добрым с женщинами всегда, принимая их слабость и зависимость, с жалостью и даже сочувствием, потому что знал, как недолговечна их красота, да сама жизнь. И как она трудна, во всех отношениях. Может быть, я вообще был единственным мужчиной на земле, кто знал, насколько непросто быть женщиной. Их всевозможные недомогания, хотя бы даже беременности, перемены настроения, страхи и глупости, от этого больше всего страдают они сами. И к тому же все время боятся, что их разлюбят…
        Аяя не боялась. Она дарила любовью, наслаждаясь со мной. Она не боялась не потому, что не любила меня, или была слишком уверена в своей безупречной привлекательности, что было, конечно, правдой, нет, не боялась, потому что знала, что любовь – это птица, которая живёт только на воле и тут же задохнётся и погибнет в клетке. Вот такая она – воздух и свет. И я теперь объят этим воздухом и пронизан светом. Когда я охотился за ней, много лет назад, ослеп и потерял ум и всю свою чуткость. Теперь же, когда осадок безумия отстоялся, я любил со всей полнотой, на которую способна моя душа. Теперь любовь, что жила во мне алмазом, получила огранку, какую умели придавать мастера времён моей юности в Байкале, том самом, островном городе, что потонул из-за нас с Ариком в Великом Море. И теперь я сверкал всеми чудесными гранями, горел маревом изнутри и снаружи. 
        А она была нежна, как не была со мной нежна ни одна женщина. Наверное, ни одна женщина просто не способна быть такой нежной, какой оказалась Аяя. Нежной и при том горячей, страстной, вспыхивающей страстью, и ныряющей в мою страсть с головой, забываясь в экстазе без неловкости, стеснения, страха или ложного стыда. Я, встретив ответное чувство в ней, расцвёл как самый пышный сад. И цветов и оттенков в этом саду оказалось столько, сколько я не мог даже вообразить. Я даже не знал, что могу быть таким, хотя я никогда сухарём не был. Я был славным, ласковым, но обыкновенным. Теперь же я стал состоять из благоухания, нежности и желания. А ещё из бесконечного, безмерного, совершенного  счастья. Я попал в рай, о котором не мечтал, потому что не верил в него. Теперь же он распахнул для меня свои врата и принял всего, всего поглотил. Наверное, надо было много раз ошибиться с Аяей, чтобы отыскать, наконец, правильный путь, что и привёл меня в рай…
        Я не мог даже предположить, что здесь, на Байкале окажется тот, кому я был нужен как лекарь Сингайл. Я благоденствовал днесь, как никогда прежде. Никогда прежде, за всю свою почти полуторатысячелетнюю жизнь, я ни разу не пребывал в таком блаженном состоянии. Впервые я не хотел ничего, кроме того, чтобы продолжать жить, просто жить каждый день.
       Мы лежали рядом, капельки пота стекали, соскальзывая с её спины, сбегая в ложбинку над хребтом. Я провёл пальцем по этому ручейку.
        – Жарко натопили, а?.. – тихо проговорил я, целуя её кожу.
        – Не-ет… это ты жаркая печка, Эрик, – прошептала Аяя, поворачиваясь ко мне, ручеёк пропал в складках смятой простыни. Да-да, здесь, в доме, оставленном столько лет назад, сохранились простыни. Мы купили их, вернее выменяли ещё в то время, когда у тех, кто сохранил ещё сундуки с бельем. Они не были вышитыми и нити были достаточно грубы, но всё же это было лучше, чем спать на шкурах.
        Аяя даже предложила выход:
        – Эр, можно из шкур делать тонкие кожи, если сбривать шерсть, вымачивать и растягивать их, много раз разминать, как только будут твердеть, не давать пересыхать, получатся очень тонкие кожи. Вот как делают пергамент, только пергамент разравнивают и сушат, чтобы он стал плотным, а мы…
        – Да я понял, понял, – засмеялся я. – Захочешь, сделаем такие простыни, когда эти придут в негодность. А то напряди и из шерсти…
        – Смеёшься всё! – притворно обиделась Аяя. – Из шерсти какие простыни? Кусаться будут… Я соткала бы, да нужен станок. Я видела такие, знаю, как работать на них, но…
       – Ладно-ладно, неугомонная, совсем не можешь сидеть без дела?!
       – Конечно! Надо же что-то делать.
       – А ты меня люби! Что ещё делать? Разве мало? – засмеялся я, переворачиваясь и нависая немного над ней.
        Аяя тоже засмеялась, касаясь ладонями моего лица, кончиками пальцев – ресниц и губ.
       – А я и люблю…
       Я наклонился поцеловать её…
       Утро наступило как-то быстро сегодня, солнце заглядывало в окна, Арик забрал их стёклами и хрусталём, в те времена ещё сохранялись брошенные дома, где были вполне целые стёкла и хрусталь в окнах, мало таких было, пьяницы любили колотить их и веселиться звону. Я проснулся оттого, что мне на лицо падает свет, заморгал, щурясь. Да, солнце очень яркое, что ж удивляться, совсем весна, сей день Весеннее Равноденствие. Я повернулся к Аяе, она ещё спала, повернувшись ко мне спиной, я обнял её, вдыхая её чудесный аромат. Изумительный аромат, даже её пот благоухает как цветы шиповника, согретого солнцем. Как жесток я был с ней когда-то, сходя с ума от вожделения, во власти какого-то дьявольского наваждения. И как прояснилась моя душа теперь, когда я победил тьму. Как просто и как трудно…
       Аяя тихонько засмеялась, просыпаясь и потягиваясь.
       – Опять хочешь весь день проваляться в постели?
       – Я не против, а ты? – прошептал я ей в ухо.
       – Оголодаешь, скулить начнёшь. Вчера всё съели, надо приготовить что-то, – тихонечко проговорила Аяя, переворачиваясь ко мне.
      – Надо… но тебе нужнее. Маленьким беременным девочкам надо достаточно есть, чтобы не тошнило. Плохо только, что ни овощей, ни фруктов здесь теперь нет. Плохо для брюхатой на одной животной пище-то.
       – Что фрукты… Хлеба и то нет никакого. Всё думаю, из чего бы хлеб испечь…
        – И что надумала? – я наклонился, целуя её кожу.
        – Так не надумала… не то испекла бы ужо… Может, орехов натереть?.. м-м-м, щекотно…
        Я добрался губами до пупка, маленького узелка в углублении. Живота ещё нет, даже выпуклости пока никакой нет.
        – Мальчик будет, – сказал я уверенно, – голубоглазый. Как я.
        Аяя засмеялась, поднимая моё лицо.
         – Как ты. Точно? Прямо видишь?
        Я засмеялся, садясь.
         – Да шучу я. Я не вижу глазами, и не картинами, как если бы это было воображение, я… я не знаю, как назвать это. Просто знаю. Но про глаза я соврал, – я улыбнулся.
        Аяя села, обнимая меня, но сморщила носик, отстраняясь.
        – Фуй! Как мы пахнем оба! Как…
        – Не говори. Я, может быть, но не ты! Ты благоухаешь, как целый розовый сад!
         – Ага! – захохотала Аяя, выскальзывая из постели. – Холодно… – она дёрнула ножкой, как настоящая кошка, влезшая в воду. – Печь почти прогорела, надо дров принести.
      – Я принесу, – сказал я, тоже вставая. Заодно отолью.
      Пока я ходил, умывался снегом, Аяя подбросила дров в печь и уже шевелила огонь кочергой. Успела и косу заплести, одета, умылась водой, что оставалась в рукомойнике и была уже свежа и прекрасна, как то утро, что светило весенним солнцем на дворе. Да, солнце было весеннее, но мороз крепкий, без каких-либо посулов к ослаблению.
         – Как там весеннее солнышко? Сей день праздник, – улыбнулась она, вся сверкая юной красотой.
         – Верно. Новая весна началась, – сказал я.
        А Аяя уже поставила на стол сковородку с яйцами.
         – Ты ешь, а я на волю выйду, воздуха вдохну, – сказала Аяя, подхватывая шубу и варежки.
        Я быстро съел все яйца и теперь смотрел на растёкшийся желток и думал, как же плохо, что нет никакой лепёшки, собрать его… слизать что ли? И что я, как кот стану, миски лизать… Кота и то взять не откуда, а надоть, того гляди, мыши заведутся. Может, дикого какого приманить, надо сказать Аяе…
       Я вздрогнул: я услышал крик. Крик, распахивающий дверь в царство страха и холода в моей душе. Я бросился в дверь…
     …Конечно, я закричала. Как было не кричать? Крик, даже вопль, сам вырвался из моей груди…
        Но по порядку. Я вышла на двор, хотя, строго говоря, двора тут не было, но для собак, чтобы не свалились с обрыва, Эрик соорудил, как мог что-то вроде многокамерных будок, чтобы они не мёрзли. Здесь и кормили мы их, всем дали имена. Было пять сук и два кобелька. Главная, ведущая крупная белая сука Стрелка. К ней первой я подошла с миской еды, у меня всегда было заготовлено с вечера. И к ней первой, чтобы остальные видели, что она главная. Но получили своё и остальные собаки.
         Дом вообще удивительным образом был помещён на этой скале, вернее на её уступе с подветренной стороны, над обрывом, а за поворотом, за острым выступом скалы была площадка, на которую выходила пещера, в которой Эрик хранил золото, а дальше открывался вид на широкую равнину, откуда мы и увидели пещеру. Вот сюда, на эту площадку я и пришла. Вначале следовала за маленькой желтопузой птичкой, что, чирикая, подзывала меня, а потом просто подумала: дай, погляжу на простор. Хоть и не оделась как нать для прогулок, простыть так легко. Но хотелось воздуха и простора, бескрайнего неба, всё это, оказывается, есть только здесь на Байкале...
        Возле дома за деревьями не видно так как здесь, а дальше по уступу – пропасть, тож не разгуляешься. Поэтому за простором токмо сюда. Ну, али гулять вдаль…
         И я вышла сюда, на это открытое место, подставила лицо солнцу и всему этому сине-белому спокойному миру. Вчера под ночь мела пурга, а сей день вот такая тишина и ясность. Даже кажется, что не холодно, так славно без ветра. Я стояла так долго, дыша этим воздухом, слаще и чище которого нет нигде в мире, и мне казалось, что я лечу, так легко и славно было на душе. Давно не было эдак. Вот так можно лететь, не отрываясь от земли…
       Я открыла глаза, посмотреть на чудесную долину, на горизонте заснеженные пики – это дальние скалы, а по левую руку холм, из-за которого мы пришли сюда не так чтобы и давно…
       Вот тут-то глаза и зацепились за точку, что двигалась появившись из-за холма в бело-голубом просторе, всегда безукоризненном и ясном. Коричневая точка, чья-то фигура в… да, плащ, вроде рубища, капюшон на голове. Как он не околел-то без шубы?.. Мне, конечно, показалось тепло, но это из натопленной избы и одета я, хотя и наспех, но по всем законам тутошней зимы: шуба, варежки, на голове меховой капюшон, сапоги из меха, Эрик тачал сам. А я шубы нам нашила и не одну, полегче и потеплее, некоторые с двойным мехом – наружу и внутри. Так ещё и рубашка на мне под вязанкой под всем этим. Так что – да, мне тепло.
       А этот, странный, шёл небыстро, согнувшись немного от усталости али от немочи, с трудом переставляя ноги по снежной целине, лыжни наши и зимник, по которому мы на санях в лес, что за холмом, ездили за дровами и на охоту, замело вчерашней пургой. Кто-то шёл по склону, поднимаясь к нам. К нам… кто…
       Кто-то до боли знакомый, свой, едва не родной… в груди у меня стало теплеть, словно там разливалась выпущенная откуда-то кровь… походка… хоть и идёт хромая на обе ноги и еле-еле, но походка…
       Нет, не родной, ближе. Ближе!.. мой… Арий! Мой Огнь!
       Я вскрикнула, узнавая, и побежала. Он же остановился, услышав, растеряно поднял голову, не понимая, где я… А я бежала… со всех ног, падая в снегу. Так далеко, но я узнала бы его и ещё дальше. Он это, он!.. По бесконечной белой равнине шёл странник в плаще и капюшоне, шёл небыстро, без лыж и снегоступов здесь можно, да, по шею не провалишься, но свежий снег вчера намело, вот в него он и проваливался. Брёл небыстро, глядя под ноги, потому что нет сил смотреть вперёд, и потому что увидел или почувствовал цель… Но остановился растеряно, и не видит, от снега ослеп… и устал, бедный, смертельно устал… сейчас! Сейчас! Я помогу, в воздух подниму, помогу… что идти, как и мог ты идти…
      …Аяя с криком бежала по белому снегу, упала, взрыхлив свежий снег, но тут же поднялась и снова понеслась вперёд. Я ещё не увидел того, видел к кому она бежит, выходя из-за скалы, видел только её, но уже знал, Кто это. Только к одному человеку на земле она могла так бежать. Не зря страх пронзил меня, когда я услышал её крик, хотя то и не был крик страха… Арик шёл, опустив голову, накрытую капюшоном, на широких плечах болтался плащ из грубой шерсти, похоже, тяжело и с трудом переставляя ноги по снегу. Аяя же проваливалась при беге, но опомнилась, наконец, и поднялась в воздух, подлетела к нему, влепилась…
…Да, взрыхляя снег торможением, я почти свалилась возле Ария.
       – Огнь! Огник… милый… ты… милый мой, это ты… ты! Мой любимый… – и прильнула вся. Вот счастье. Вот же счастье какое…
        Я не видела ещё лица под капюшоном, я не видела ничего, я должна была его почувствовать, понять, что он не наваждение, не мираж, не мой сон. Прижать к себе и почувствовать чудесный его запах, плотную силу его тела, его тепло.
       Он! Он! Исхудал только… очень исхудал, страшно, одни кости…
       Но наконец-то… Пришёл сюда… значит… искал меня, не бросил! Не бросил! Я столько лет думала… а он не бросил… Эрик говорил, что Арик меня не бросил, я хотела верить и не верила… не могла верить, не имела веры… а он… вот он, нашёл меня здесь.
        Да полно, а вдруг… вдруг не меня ищет он в этом благодатном, но холодной краю? Вдруг… он… за золотом пришёл? дрогнула я.
        Но словно в ответ на мои мятущиеся мысли, он прошептал, выдыхая, и прижал меня к себе с облегчением, которого искал:
        – Аяя… неужели… неужели я… я дошёл. Дошёл до тебя… милая, жизнь моя, Яйка… моя… Яйка… Наконец-то… Яя, наконец-то… Пусть всё сгорит… Пусть всё к дьяволу, только бы ты… только бы ты… Яя… Яя… ох, я… – его голос дрогнул в конце, будто в него попали и растворили слёзы…
        Он прижал меня ладонями, выдыхая  на мои волосы, прижал мою голову к себе. И я, ещё не веря, что всё на самом деле, что это правда он, мой Огнь, мой милый, насильно забытый, закрытый, запертый в дальнюю темницу в моей душе, и ключ я нарочно потеряла, чтобы никогда не отпирать. Чтобы не чувствовать того жара и счастья, что покинуло меня. Не чувствовать и не знать больше всего многоцветья тех чувств, что были во мне с ним, даже не помнить о них… И ещё, он был словно я сама, запирая его, я словно убила часть себя. Большую, и, наверное, самую живую часть. Только сейчас, в эти мгновения, когда обняла его, чувствуя его отощавшее тело, я поняла это…
        Но вдруг он стал оседать, выскальзывая из моих объятий, и я увидела, что следы за ним темны, красны от крови… Боги… капюшон свалился с головы. Он бледен как покойник, лицо покрыто струпьями, обожжено, ни ресниц, ни волос… и больно ему, побелел от боли. Боги, Огник… милый мой, что сделалось с тобой? Что это?! Что это?!..
          – Эр! – закричала я, удерживая Арика в руках, чтобы совсем не сполз в снег. – Эрик! Помоги!.. он сейчас умрёт… Он умрёт от боли! – прокричала я, подхватывая Огника под руки и подлетая с ним в воздух. Скорее, скорее в дом надо… Что же это такое… что же с ним такое?..
Глава 6. Невозможное, необъяснимое…
       Ожоги, раны, гниющие зловонные язвы, в которые очень скоро превратились раны, плоть, отстающая от костей – вот что... Всё то, что я получил, пробиваясь сквозь Смертельные препоны, крепче которых нет ничего, многослойные непреодолимо крепкие и прочные. Прозрачные и неощутимые никем, кроме меня, Анпу, которого они держали и душили столько лет. Но даже если бы я всего день пробыл в них, я и то почувствовал себя удушенным. Нет ничего хуже несвободы, нет ничего страшнее плена. Особенно невидимого и непреодолимого. Я никогда прежде не был заперт, я всегда мог освободиться.
          Я смог и теперь. Я вырвался!.. и я был свободен полностью. Свободнее птиц, воздуха, самого ветра. И в то мгновение я не чувствовал ничего, кроме этой победы – моего освобождения. С сожженной кожей, почти без ног, без рук, без глаз… не чувствовал ничего, кроме свободы и уверенности, что теперь я победил всё и всех, и получу, наконец, то, к чему стремлюсь уже три века, ту мою жизнь, которая была разрушена непрошенным вторжением… и теперь уже ничто не разлучит меня с Аяей…
        Но в следующий миг я упал и…
        И… Всё, что я мог чувствовать – это боль. Столько чудовищной боли, от которой не было спасения, я не мог даже провалиться в забытьё. Всё, что я мог – это несколько дней пролежать в неизвестном месте, корчась от боли, но, поняв, что ничего, кроме этой чудовищной боли, к которой надо было притерпеться, я здесь не получу, даже смерти, я выбрался, и в лохмотьях, которые нашёл на задворках Фив, чтобы только как-то прикрыть тело, изуродованное огнём, которое мне нечем было даже исцелить хоть как-нибудь, я поплёлся.
         Но я знал, куда мне идти и ничто мне больше не мешало, кроме моей нарастающей немочи. Я хорошо узнал город за прошедшие годы, и, хотя почти не видел, только слышал, однако слепые ощущают мир, быть может, лучше зрячих, во всяком случае, я быстро научился не попадать под лошадей и повозки, не падать в канавы и ручьи, не спотыкаться, и даже избегать брошенных в меня камней. И я вышел в город, я прошёл его насквозь, никем не узнанный вчерашний Бог Анпу. Всесильный и прекрасный. Я слышал даже разговоры, которыми бурлил весь город. Так я узнал, что Кратона больше нет…
        Не стало Кратона, но появился Атон. Атоном Аяя назвала его, когда её уносил «златокрылый Гор». Но так услышали люди на площади и называли иногда Кратона эдак, теперь же в устах людей Атон вознёсся в Небеса на крыльях Анпу, сотрясшего весь Кемет в этот час. Фараон не умирает в простоте, особенно если он отец Бога Гора. Фараон исчез в сиянии Анпу, и родился Бог Атон. Кратон стал Ра-Атоном. И подношения к храмам Анпу с того дня стали в десятки и сотни раз богаче. Жрецы будут довольны, и производство мумий теперь возрастёт в разы, теперь, когда по всему Кеми стоят пирамиды их станут считать усыпальницами царей, потому что фараон унёсся в иной мир именно у пирамиды. Превосходно. Я сделал то, на что не рассчитывал, и сделал ещё один подарок Смерти. На прощание.
        Как и несчастному Кратону. Но в его беде я не виноват. Никто не просил его брать Аяю в жёны. Этого я не могу простить ему и потому, радуясь за Ра-Атона, я не слишком жалел сгоревшего заживо Кратона…
        А дальше я пошёл на Байкал. Я не в первый раз проделываю этот путь. Я шёл, меня подбирали караваны, если в них оказывались сердобольные и сочувствующие люди, жалостливые к убогим бродягам, тогда мне позволяли ехать в повозках, и даже кормили. Я летел, хотя у меня не было больше прежних крыльев и тем более такой силы, чтобы переместиться в любую точку мира. Да, я ослаб и был болен и с каждым днём всё слабее, потому что болезнь моя усиливалась, ведь ниток не лечил моих ожогов и ран. Мне нужна была помощь, но я знал, что только один человек может помочь мне. Точнее, двое, один исцелит моё тело, если конечно захочет, а второй – мою душу. И эти двое сейчас рядом. Плохо только одно, они не просто рядом друг с другом, они вместе. Я чувствовал это душой на расстоянии, мне кажется, что часть пламени, что жгла меня, была огнём именно этой ревности, разочарования и злости на то, что они всё же вместе. Что она стала его женой, а он вошёл к ней мужем. Когда вам сжигают кожу и глаза, вы начинаете чувствовать душой куда отчётливее, чем видели до тех пор глазами...
        Путь мой был невыносимо долог и невыносимо труден. Но главным было то, что я знал, куда идти. Какое это счастье, что я знал, где они, Аяя и Эрик. Когда знаешь, куда идти, это ускоряет и упрощает путь. Тем более что мой я знал, как никто другой, потому и мог преодолеть его даже слепой.
         Изуродованный калека – настоящий невидимка. Вам дадут и поесть, и кров, и лишний раз не станут разглядывать, всем неприятно убожество и все счастливы, что здоровы и сильны. Конечно, бывало, что и злобные мальчишеские банды норовили забросать меня камнями, или испорченными фруктами, а то и гнать вдоль улиц, догоняя, пинать и плеваться, но на счастье всех нищих и убогих, далеко не в каждом городе. А вот добрые и сочувствующие люди находились везде и готовы были помогать, так я утвердился в том, что добра в мире больше, но ложка дерьма способна испортить воздух в целом дворце...
        Всё мне доставалось, конечно, самое простое и убогое, что уже приготовлено на выброс, но просуществовать так в пути возможно, особенно, если знаешь свою цель. Я знал.
        Вообще я понял в этом пути, не имея возможности ни наблюдать за окружающим миром, ни читать, ни писать, я, зато мог много размышлять, пытаясь этим отвлекать себя от разъедающей мою плоть боли и всё нарастающей слабости. И я неожиданно осознал, что я стал осмысленно жить только с появлением в моей жизни Аяи. До неё я тысячу лет изучал окружающий мир, всё время чему-то учился, не зная даже, для чего делаю это, ссорился без причин с братом, враждовал с ним, но больше ничего в моей жизни не было, ни настоящего огня, ни страстей, ни целей. Даже настоящих желаний не было. И только с её появлением, я будто и начал жить. И не будто, а именно так. Поэтому, ночами, прежде чем забыться я теперь не гнал от себя, потому что невыносимо было думать, а напротив, призывал её, Аяю, чтобы приснилась, пришла ко мне во сне. И она приходила. Я чувствовал её прикосновения, словно даже запах… чудный, единственный на свете аромат… если мне везло, и я видел её всё же, я спал глубоко и полно.
         Когда же, вот так отдохнув, я набирался сил, и мог лететь, преодолевая безлюдные пространства, потому что одному калеке в пустыне и даже в степи почти невозможно выжить, я это делал, летел. Однако без самолёта нелегко проделывать дальние полёты, почти невозможно, я не птица, и держаться в воздухе долго не могу, самолётные крылья держали хорошо, а без них, это были скорее дальние прыжки. Теперь я точно знал, на какое расстояние могу перелететь вот так, получалось саженей сто, а иногда и триста, если ветер был попутный, то и больше. Но я был очень слаб, будь иначе, возможно и получалось бы значительно лучше. И всё же это было легче и скорее, чем идти, потому что раны от ожогов на моём теле не заживали все эти месяцы, они очень болели, саднили и кровоточили, ноги стирались и спасибо тем караванам, что брали меня в свои повозки. А в последние седмицы ноги стали отекать, сильно натирали и там открылись уже новые раны, будто прежних недоставало для полноты моих мучений...
       Я не знаю, смог бы я преодолеть эти почти десять тысяч вёрст, если бы я, например, просто спасал свою жизнь. Перетерпел бы я всю эту боль, немочь и унизительное состояние бродячего нищего калеки, если бы я не знал для чего я иду. Не просто жить, а жить так, как я помнил, как жил некогда. Наша прежняя жизнь с Аяей, те годы, что мы провели в моём простом лесном дому под Авгаллом, вот был теперь мой райский идеал, именно к нему я и шёл. Только она, только она, и я стану дышать, я видеть, слышать музыку и птиц, я снова захочу учиться и познавать мир, чтобы вместе с нею изумляться его чудесам, разгадывать его тайны, чтобы за ними появлялись новые, ещё более удивительные. А для этого я должен дойти…
       Но бывали часы отчаяния. Как ни странно, когда я сытый и согретый лежал в трясущихся повозках, меня вдруг охватывало отчаяние. Они ехали так медленно. Проходили седмица за седмицей, складываясь в месяцы, а я всё ещё был далеко. Аяя и Эрик там, на Байкале и он спит с ней, потому хотя бы, что больше ему спать не с кем, так почему же не с ней? А начал с ней спать, снова начнёт в неё влюбляться… а если так, что помешает ей полюбить его? Вот такого, красивого, сильного, доброго и… да что там, преданного, ведь он-то, в отличие от меня не бросил её, все эти годы был рядом. В жёны взял, после того, как я оставил… Верит она в то, что я не бросил её? Она ни разу не прислала письмо к Вералге для меня…
        Я гнию заживо, я чувствую запах гноя, я изнемогаю, преодолевая все эти немыслимые расстояния, а меня, быть может, не только никто не ждёт, но и забыли…
       Но пусть и так! Пусть так. Она меня вспомнит! Вспомнит и полюбит опять, если разлюбила. Теперь она хотя бы помнит меня, и помнит, что любила. Только разочаровалась… Но я смогу убедить, доказать, что я не тот подлец, какой существует, должно быть, теперь в её голове. И она вспомнит меня и полюбит опять, потому что как я, всё равно её никто не любит, даже прекраснейший муж Эрик. И я не отступлю никогда… Если уж судьба привела её ко мне некогда, с этого пути я уже не могу сойти…
       И я дошёл. Я добрался до Великого Моря, которое теперь сковывал лёд, чьи берега засыпал многолетний снег. Я понял, что здесь не тает уже не первый год ещё на подступах к нашим родным местам. И этот отрезок пути был самым трудным. Почти безлюдный, никаких городов здесь, севернее торговых путей уже не было. Я встречал только разрозненные племена кочевников, но и они помогали прохожему страннику. Некоторые гнали, как прокажённого, но по большей части, всё же сочувствовали, даже соглашались подвезти до следующего стойбища. Но были и очень длинные безлюдные степи. Ставшие такими холодными, какими не были никогда прежде. Вот здесь я и начал понимать, что на Байкале я встречу уже вечную зиму… так что я не удивился, когда, постепенно продвигаясь на север, я всё глубже погружался в зиму.
          Я дошёл. И теперь, когда они оба, мои спасители были совсем рядом, я начал чувствовать, как окончательно слабею. Во-первых: у меня постепенно закончилась еда, как я ни растягивал последние лепёшки, и, хотя люди, что жили теперь здесь в своих странных, но уютных, по-своему, домах, так же радушно помогали мне, я чувствовал, что если я не найду Аяю и Эрика в ближайшие седмицы, то… что тогда будет, я боялся подумать... ведь если я не могу умереть, то… я потеряю разум от боли и ужаса прижизненного разложения?..
         Но пища уже не лезла в горло, я просто стал не способен поглотить и крошки, нарастала лихорадка, потому что давно и исподволь, но началось заражения крови, и потому я просто не мог есть. Тело отказывало мне…
        Но меня всё же подвезли. Все стойбища знали, куда пошли Белый Великан Сингайл и его жена, Богиня, прекраснейшая из прекрасных. А потому, сменяя друг друга от стойбища, к стойбищу, меня быстро везли к моему брату. Но в нескольких верстах от места, а я догадался, что Эрик, наверное, попытается найти наш дом, что мы выстроили с ним когда-то вместе на уступе скалы возле его пещеры. Если жить здесь, то хорошо бы в таком доме, что мы выстроили тогда, он будто нарочно был задуман с расчётом на эти холода и снег. Там, где он стоит, нет таких ветров, и снег не засыплет и не разрушит его, не снесет ледник, как, похоже сделалось здесь со всеми берегами, к которым подходили горы. После уж всё укрыли снега, чтобы не таять год за годом...
        Я помнил путь, хотя в снегу сложнее было найти, но мне это было куда легче, чем Эрику, который не летал, и не имел представления о том, как выглядят берега Байкала, я же знал здесь каждый закуток. Поэтому, пусть не сразу, учитывая почти угасшее зрение, но я узнавал всё даже под снегом.
        Но недалеко от пещеры вышла заминка, мои провожатые отказались ехать дале, всего-то и оставалось расстояния с версту-полторы.
       – Нет-нет, несчастный Галалий Огнь, нельзя нам туда, однако. Там заклятие. Кто к пещере на сотню шагов подойдёт – помрёт, и семья вся его тож. Так што нет, не проси, не можем. Хошь, упряжку дадим, но не поедем. Да и гиблое место там… не ходи?
         – Не надо упряжки, – сказал я, не умея управляться с ними, я не доберусь, ещё в расселину какую свалюсь с собаками этими. – Дойду.
        – Лихорадка у тебя, чуешь? Давай позовём брата твово, он добрый, придёт, не откажет. Нам не отказал ни разу, тебе же нешто может отказать?
        – Как же позовёте, ежли вам туда нельзя идти?
        – Ну как… делали ужо так-то. Издаля махать станем, покамест не увидит. Он часто оттудова глядит, увидит. Обождать придётся, конешна, но лучче так...
       Но я пошёл сам. Ждать, пока Эрик, быть может, посмотрит сюда, я кончусь раньше… а потому я посоветовал добрым людям договориться с Сингайлом, что станут они флажок условный на высоку мачту поднимать, как всегда спокон веков делали для него, чтобы он видел и на помощь приходил.
        – Токмо вы злата готовьте сразу, он станет тогда с охотой ходить к вам.
        – Злата? Это што ж такое есь, Галалий?
        – Солнечные камни. В скалах много таких есть, как капельки солнца Промежь скальных слоёв лежат. А то так валяются. Поищите.
         И после этого я выбрался из саней и побрёл по снежной целине. Через холм перевалить, вот он, а там… до пещеры близко. Дойду. Теперь только дойти. Только бы… Я хотел исцелиться, конечно, перестать мучиться своей невыносимой немочью, но главное – мне нужно было как можно скорее увидеть её, Аяю. Я чувствовал, что уже и боль и слабость перевалили за пределы возможного, и единственное, что может спасти меня это она. Только бы увидеть, услышать её, и мой разум сохранится… Иначе, мой разум померкнет, как и хотела Смерть. Вот тогда можете меня исцелять, тогда я могу и ожить. Но не раньше, я почти перешагнул черту невозврата…
        Но я не мог увидеть её. Я и так почти не видел сожженными глазами, а от снега вовсе почти ослеп. Я не чувствовал холода, я шёл и шёл, уже разглядев пещеру впереди, и опасаясь только одного – свалиться в скрытую под снегом расселину.
       Но… вдруг её голос. Вскрикнула… она… Аяя… неужели я дошёл до тебя?.. она, я завертел головой, потому что тут звук разбился на капли эха, и полетел в мои уши со всех сторон… но она сама свалилась на меня с неба… вот она…
       Она…
       Мой мир, моя вселенная, бесконечная, бескрайняя и вся моя. Вся… что бы кто ни делал, куда бы ни увозил от меня, как бы ни прятал. Всё, дошёл я. А дальше…
        …Аяя, белая от напряжения и тяжести, потому что одно дело здорового человека, который владеет телом поднять над землёй, совсем иное – потерявшего сознание, обмякшего кулём. Тем паче такого большого плечистого парня, каким всегда был Арик. От пещеры, откуда я увидел её, я побежал за ней, летевшей и упавшей в снег возле нашего дома. Арик лежал навзничь, белый и… Боги, страшно изуродованный, чудовищно, его нельзя было бы узнать, и никто, кроме нас с ней не узнал бы. Аяя поднялась на ноги возле него, очень бледная, она смотрела на меня. Вот Ар… я не чувствую твоей хвори, твоя проклятущая Повелительница, разорвала нашу вечную связь. Но ничего, ничего, я восстановлю её. Потерпи только. Немного… Совсем немного потерпи… Иначе я устрою такой переполох в Её гниющем трупном краю, что Она взмолится о пощаде и отдаст что угодно.
       Я поднял Арика на руки. Да, исхудал, одни кости, даже сквозь многослойные вонючие лохмотья, и плащ я чувствую твои мощные обезмясевшие мослы, брат. До чего же ты довёл себя…
        Я едва ли не с завистью подумал это. Вот смог бы я так-то? Смог бы вот так идти за Аяей? Только за ней, никого больше невозможно так хотеть, больше, чем жизнь… Смог бы я?.. Разве вообще кто-то это может?!..
       Но что сейчас раздумывать, что рассуждать самому с собой. Не время, не время… надо спасти его… я срывал с него слои одежд, если только можно так назвать чудовищные лохмотья, которые покрывали его тело, тоже оказавшееся донельзя грязным. Аяя выбросила ворох грязных тряпок на двор.
       Но что грязь… всё его тело было страшная незажившая рана. Вся кожа была сожжена. Как он шёл? Как он мог дойти? Как он мог идти, я не понимаю… Почему он вообще не умер?.. Печать Бессмертия… да-да… Боги, какие страшные мучения принимал этот человек несколько месяцев подряд. У него не просто заражение крови, все его органы, все, без исключения истощены болезнью, изъедены заразой, проникшей через раны в кровь… Неужели этот несчастный изуродованный калека – мой брат? Только по голосу я узнавал его, потому что ни лица, ни тела узнать нельзя, даже глаза сожжены в бельма...
       – Ар… Арик, ты слышишь меня? – прошептал я ему в ухо.
      Он пошевелился, приходя в себя, простонал.
        – Яя… Аяя… Яя… Эр, позови… ну, позови!.. прошу тебя… где Аяя… если её… если нет, не делай ничего, я не буду больше… существовать… не буду… пусть померкнет разум… её нет?.. тогда не лечи… где Аяя? Ну где же?.. я же… видел… – шёпот без голоса почти, но она услышала, подлетела, но, боясь причинить боль, не коснулась его.
        – Да здесь она, Ар. Здесь, что ты…
        – Я здесь… я здесь! – сдерживая рыдания, проговорила Аяя. – Огник…
        Он вытянул тощую руку всю в незаживших ожогах, рубцах и поискал, вертя головой с неузнаваемо изуродованным лицом, даже ногти его были сожжены и пальцы выглядели как странные узловатые щупальца.
        – Где ты… Яй…. – у него выкатилась слеза из глаза с почти слипшимися сожженными веками.
       У неё же слезы лились, падая на его руку, которую она прижала к себе.
        – Ты… – выдохнул он. – Вот… так… хорошо… только не исчезай… только не будь сном… не могу больше… не могу… сжальтесь, не отнимайте её… Яя… – прошептал он.
        Я впервые видел такое проявление чувств в нём, такое отчаяние и слабость на пороге паники, на пороге смерти, безумия. Не смерти его тела, но смерти его личности…
         – Ар… – тихо проговорил я, боясь вспугнуть остатки сознания. – Я помогу, я исцелю тебя. Ты только… Ты отпусти боль. Не бойся, отпусти её, не держи больше, не бойся её больше, не сдерживай. Я уведу её из тебя… И опять будешь чувствовать меня. Вначале мою Силу и здравие, а потом всё, как раньше, как было всегда... Слышишь, не держи боль… Всё, братец, потерпеть ещё немного осталось… А потом будешь спать. Долго… и сладко.
         Арик вдохнул, я видел, как он сжал руку в ладони Аяи… и он закричал, он страшно закричал, выгибаясь и извиваясь от боли, которую, наконец, позволил себе почувствовать вполне, потому что до сих пор львиную долю Силы он тратил на то, чтобы не заглушить в себе эту боль. А она была невыносимой. Теперь и я почувствовал её, принимая в себя из него…
      Я застонал, закусив губы…
       …Я не чувствовал ничего, кроме руки Аяи в моей, её тёплой и нежной, мягкой ладони. Только у неё одной такие руки. На всей земле только у неё… но… туман стал входить в мою голову, словно заменяя что-то. Ах, да! Боль…
       …Я смотрела на Эрика. Я впервые видела, как он делает это. Испарина выступила у него на лбу, а после и на всём лице, капельки над губой… Он закусил губы и… кровь выступила на них. По его лицу прошли судороги одна за другой, он словно вбирал в себя боль и хворь, что была сейчас в Огнике. Он покраснел от этой боли. И закричал, зажмурившись, вторя Арию, словно вбирая и его крик в свой. Но тот уже замолчал и затих, ослабнув на лавке, где лежал грязный и голый, сожженный, его рука плетью выскользнула из моей…
         Я зажмурилась от страшного крика одного, потом второго брата, мне казалось, у меня лопнет голова.
         А когда всего через мгновение я открыла глаза, Арик изменился – чудесным образом на нём уже не было ран, не было страшных рубцов и язв. Он остался так же страшно худ и измождён, и волос по-прежнему не было, даже на лобке, но вся кожа стала целой и гладкой, какой была всегда. Ещё немного и он выпрямился из своей болезненной позы и лежал уже расслабленно, его больше не мучила боль. Он был здоров. Очень грязен, в крови и гное, но цел…
        Изумительно и неповторимо, необъяснимо…
        А вот Эрик со стоном кинулся на крыльцо, падая на колени, его болезненно вывернуло несколько раз, он застонал, царапая ногтями доски. Когда я, испугавшись, не сделалось бы теперь с ним самим что-нибудь, выскочила к нему, он уже сидел на ступеньке, привалившись к перилам крыльца, очень бледный, но уже расслабленный, умывая лицо снегом... даже все волосы у него были мокры от пота. Он сплюнул кровь с губ.
        – В… ох… в баню… его надо, Яй, давай, затопи… Остатки хвори смыть. Ну и грязищу эту… Год не мылся, поди, демон… вшей ещё… разведём… да чесотки с лишаями, для полного… ох, счастья… – бессильно прошептал Эрик и засмеялся.
       – Как ты… как ты сделал это!? – не могла не спросить я, присев возле, и приобняла его, он взмок от пота.
       – Кабы знать… – ответил Эрик и усмехнулся счастливо, поднимая бледное лицо ко мне.
       Глаза его были яркими-яркими сейчас, светящимися. Ярче и голубее неба над нами. Я чувствовала, как сильно бьётся его сердце, даже ворот рубашки дергался от высокого пульса. Он зачерпнул гость снега и провёл ею по лицу.
       – Но, знаешь… так страшно ещё никогда не было. Ни разу… А вообще, Арика мне лечить и легче и сложнее всех… Его… боль я чувствую как свою, с другими всё же проще… Ты… не болтай, баню затопи… болтает…
       Я поспешила выполнять. Он сам отнёс Огня в баню, и остался там с ним до самой темноты. А после вынес его из бани, укутанного, как младенца в одеяла из шкур и отнёс в дом, уложил на печь, кряхтя, забираясь на приступки.
        – Ну вот. Пущай теперь спит. Сколь надо. А мы поить его будем. Мёдом, вина бы хорошо, но где его взять-то. Молока надоть, – сказав это, Эрик спустился и сел к столу. – Он всегда любил на печи спать.
       – Поешь, Эр, – сказала я.
       Но он покачал головой.
       – Нет, не сей день. На еду у моего тела теперь сил нету. Мне тож мёду дай и спать пойду. И ты ложись, лица на тебе нет. Спать будем, сил набираться.
     А когда улегся, приказал свет не гасить, лучину оставить.
        – А лучше лампу притуши и пусть горит. Я поглядывать буду, не то с печки упадёт, очень он слабый.
        – Как же он… как он шёл-то, Эр?  Как можно было идти? Такому?.. ведь мёртвый почти… – спросила я, снова не справившись со слезами.
         Эрик посмотрел на меня тёмно-синими глазами:
        – Как… к тебе шёл, – и отвернулся. – Вот как.
        Он нахмурился, поднимаясь.
        – Ложись спать и не плачь больше… Теперь здоров будет. Позади всё. И дорога, и мучения.
       Я разделась, оставаясь в рубашке, и тоже легла рядом с ним, моим мужем.
        – Печка-то не прогорит?
        – Нет, я протопила хорошо и ещё дров подкинула.
        – А заслонки не забыла открыть? Не ровён час, угорим…
        – Ну ты што… – с упрёком проговорила я, но приподнялась и посмотрела, открыты ли.
        Эрик ласково обнял меня за плечи, притянув к себе. Я немного вытянулась, он почувствовал, и сказал тогда очень тихо, выдохнув на волосы мне:
        – Ты спи, ничего не будет. Нешто понятия во мне нет?.. Спи, много волнений… много Силы в землю ушло… спать надоть… надо нам спать, – он погладил меня по волосам, и я заснула почти сразу.
         Да, я заснула. И увидела во сне вот это страшное белое пламя, что подняло Огника в высоту, где кончается воздух, и оно гудело и жгло его так, что он горел всей кожей, волосами, крыльями, как живой факел. Он горел, но не сгорал. Ни плоть, ни кости. Сгорели только белые крылья, вся кожа, а дальше… а дальше я видела тоже всё, что было после, но, проснувшись, не могла вспомнить…
       Я открыла глаза… не могу вспомнить…
       Мы спали не одни сутки. Все мы трое. В горнице прохладно, печь остыть может только через… дней пять, а то семь, чтобы во всём дому так сделалось зябко, только, что пар изо рта не идёт…
       Позднее утро, свет от солнца свободно сбоку лился в горницу, вызолачивая, расцвечивая брёвна так, что становятся видны все их неровности, кусочки коры, оставшиеся на поверхности, сучки, все линии от того, как остругивали их. А стругали не рубанком, нет… Арик… его рука, я узнаю, хотя не понимаю, почему я узнала, я никогда не видела его работы… или видела? Что там Эрик говорил? Мы здесь… мы все жили здесь некогда… не помню ничего… Как сон сегодняшний, не помню, так и прежнее…
       Я встала, Эрик спит, причём глубоко, лицо спокойно, бледно, ресницы пушатся, приподнялись на сладко спящих веках. Стараясь не беспокоить его, я приподнялась и взглянула на печь, но не увидела, там ли Арий. Тогда встала, укрыв получше Эрика, всё же в горнице очень уж холодно. И растопила печь, она совсем холодная, надо же…
        Набросила на рубашку большой платок, из тех покрывал, в которые пряталась по дороге сюда, накопился у меня целый мех этого добра, чем лицо и фигуру прикрывать от нахальных взглядов, здесь они мне без надобности были, потому и носила, как большие платки али шали. И вышла на крыльцо. Собак же надоть покормить, как они все энти дни…
     Солнце заливало окрестности, пронизывало деревья, расщеплялось в его верхушках. Я закрыла глаза, подставив лицо под его ласкающие лучи. Но вдруг я ощутила, что я не одна здесь, что…
        Я открыла глаза. И как я не увидела сразу? В нескольких шагах от меня, раскинув руки и, отдавшись солнцу и воздуху, стоял Огнь, обнажённый, и совершенный в своей наготе и красоте, только очень исхудавший. На спине проступали рёбра, позвоночник, лопатки, тоже похожие на крылья, ягодиц и тех почти не было, весь костяк проступил, ноги худущие в серых валенках… ослеплённая солнцем я не сразу увидела его, голого, на фоне деревьев. Он стоял спиной, но обернулся вдруг, тоже почувствовав, наверное, моё присутствие. Смутившись, прикрыл срам ладонью.
        – Ты… Боги… прости, что я телешом… я… а ни рубашки, ни… а шуметь, рыскать не решился тож… – забормотал он, опустив глаза и розовея. Волосы пробились уже на голове золотящейся на солнце щетиной. И борода тож.
        – Поздоров ты… Огни-ик…
        Да, если бы не худоба, он глядел бы совершенно здоровым. Я смотрела на него. Это мой Огнь, мой Арик, это он… худой и без шелковистых прекрасных волос, но он… Он…
    … – Огни-ик… – выдохнула она, щурясь от солнца, а в следующее мгновение, на следующем вдохе, не совладав с собой, с той силой, что притягивала нас друг к другу, что вырвала меня из лап Смерти, что привела меня сюда, слетела с крыльца ко мне, распахивая объятия. А я шагнул к ней, подхватывая в свои руки.
        Вот теперь я могу обнять тебя и чувствовать. Вчера, когда ты прилетела ко мне над снегом, я испытал только счастье, заполнившее меня, плотное и тёплое, счастье и свободу. Но мой ум был затуманен болезнью многодневной и изнуряющей, мой разум был в шаге от разрушения, а потому, что я мог...   
       А теперь… Вот она, настоящая свобода, свобода видеть, слышать и, главное, ощущать тебя! Вчера во мне жила только моя душа, но Эрик самый сильный из всех кудесников мира, единственный и неповторимый, он смог, он вернул к жизни моё сожженное, изнурённое бесконечной дорогой и болезнью тело. Такая лёгкость и уже полное счастье было обнимать тебя теперь и чувствовать в своих руках, вдыхать твой аромат – это всё, зачем мне дышать…
Глава 7. Трое
       Я проснулся в холодной избе, оттого, что и постель возле меня остыла. Поднявшись, я сразу всё вспомнил, понял, что мы все проспали не один день. В печи пощёлкивали дрова, но их, видно, только-только туда заложили, их едва обнял огонь, кусая за концы поленьев, проедая серединки. Ни Аяи, ни Арика, ни еды…
       Я умыл лицо ледяной водой из рукомойника, пол тоже очень холодный, ноги сразу же застыли, валенки бы надеть, наши с Ариком от прежних времён ещё стояли в сенях. Одной пары нет, Аяя не надевала их, они ей так велики, что и шагу не ступить… значит, Ар надел…
        Набросив шубу, я вышел на крыльцо. Ну, конечно, конечно, я застал их обнимающимися посреди двора, а вокруг сновали собаки, радостно и возбуждённо притявкивали, мотая хвостами.
          Да, Аяя и Ар обнимали друг друга, но не целовались, нет, просто замерли, слепившись, притулив головы тож, он так даже зажмурился, не знаю, быть может, и Аяя тоже закрыла глаза, мне было не видать... Но он, чёрт его дери, всё же прижал и бёдра, и член, надо думать к ней, весь придвинувшись. Правда что она там чует сквозь шубу и платок, но… прижал. Вот вам и счастье и… даже не знаю что… Счастье, что все мы на родине после стольких лет, что Арик свободен, наконец, и полностью здоров, что Аяя его любит, а значит ему не больно от её отказа, но какое горе всё же… всё то же… что Аяя любит его. Но ведь и меня любит… Любит, я знаю. Ох, нет, только не заставлять её выбирать, особенно теперь же. Всему своё время, пусть путешественник наш хотя бы мясом обрастёт, а там  поборемся.
       Но для начала штаны наденет…
        – Выспались все, – сказал я громко. – С утречком вас!
       Они вздрогнули, отрываясь друг от друга, причём Аяя сделала шаг от него, убирая руки, Арик же продолжал держаться за неё.
          – Ар… я вем, что ты, можно сказать, снова народилси, и мы все тут… родные почти, но страм всё ж прикрыть требуется.
         Арик вспыхнул, убрал руку от Аяи и накрыл ладонями пах. Ну, хоть так…
        – Что бегашь-то, не простыл, думаешь, из камня ты? – сказал я. – А-ну, домой!
         – Яй, собак-то не кормили сколько…
         – Да-да, я сейчас… – заторопилась, немного смутившись, и Аяя.
         – Ты прямо как наша строгая баушка, – смеясь, сказал Арик, проходя мимо меня в дом.
         – Не умничай, двигай одеваться, – усмехнулся я.
        Не слишком много времени понадобилось, чтобы приготовить трапезу, какую-никакую, без хлеба жилось не очень, об этом сказал и Арик, уплетая за обе щеки сваренные в меду орехи и запивая оленьим молоком.
        – Ты не торопись с едой-то, я понимаю, что тебе охота поскорее задницу покруче отрастить, но так быстрее не будет, вывернет все. Остановись, скаженный! – сказал я.
        Арик остановился только, когда Аяя тронула пальцами его руку. Он посмотрел на неё и отложил ложку. Теперь, такой тощий и без волос, он смотрелся совсем юношей.
        – Лучше чаще ешь, но понемногу, – сказала Аяя и улыбнулась как ребёнку. Вообще она по большей части молчала, мало смотрела нам в лица, нам обоим, я это нарочно замечал. Думала, кто из нас нужнее ей и теперь ближе? Ясно, что я, но его она любит больше. Любит так, как меня никогда не смогла бы любить, мне и не надо, мне достало бы того, что есть, ему надо, он такой же, как она, оказался, ненасытный и полный, переполненный даже. И я никогда не узнал бы этого о нём, если бы в нашей с ним жизни не появилась Аяя. Я и о себе многого бы не узнал, она так меня изменила и на страшное толкнула и на самое лучшее…
         Ар окончательно положил ложку, а Аяя взяла её и его плошку, убрать. Он же посмотрел на кружку с молоком, ополовиненную, но, учитывая, что в ней две четушки, остановился и пить больше не стал, поняв, что мы правы.
        – Поговорим, Эр? – сказал Арик, мрачно глядя на меня.
        – О чём? – я кивнул при этом на Аяю, что в этот момент выходила в сени и жеста моего видеть не могла.
        – Именно, – у Арика сверкнули глаза.
        – С этим, как и с едой, Ар, повремени, – негромко сказал я, немного подаваясь вперёд. – И не двоим нам решать. Нас трое, не меж нами с тобой спор, а сложность на всех. А прямо днесь всё решать с твоей стороны нечестно.
        – Нечестно… так-так… – Арик вздохнул, опуская глаза, ноздри дрогнули сердито, губы натянулись от злости. Длинноносый от худобы, прям гусь. – Да-да, честно, конечно, это как ты…
        – Не надо, не теперь, – тихо и умиротворяющее проговорил я. – Погоди, окрепни. Али ты щас из дома выгнать меня хочешь?
        Он перестал бычиться после этих моих слов, посмотрел на меня мельком и поднялся. Моя одежда на нём висела, как на пугале, а раньше мы были почти одинаковы, токмо он немного суше и плечистей, я – ногастей.
        – Нет, дом наш с тобой, не мой и не твой, я не могу тебя выгнать… Да и… – под нос себе проговорил Арик уже иным голосом. – Выгонять тебя я вовсе не хочу Эр, ни из дома, ни из моей жизни. И никогда не хотел…
       Я тоже встал, он сверкнул глазами снова и процедил сквозь зубы очень тихо:
        – Спать хотя бы отдельно от Аяи ложись, имей уважение.
        – Это ладно… это я понимаю, и… – я посмотрел на него прямо, желая, чтобы он понял. – Ар, не спешить я прошу не ради меня, я и на мороз пойду, что ж, прибьюсь к плосколицым, они с дорогой душой Белого Великана Сингайла примут. А прошу за неё, не заставляй её немедля выбирать. Столько лет… и вдруг в один миг, решай…
         – Значит, всё же много лет ты… – опять вскипятился Арик, вздрагивая ноздрями. Вот ить, только помирал, а чуть опомнился, сразу кинулся за Аяю свою биться.
        – Не я… Тебя не было много лет. Ты вспомни, как ты пропал… Как я ни убеждал, мозоль на языке натёр, она не верила, что ты не потому её бросил, что думал, будто беременна она от Кратона…
      Он задохнулся, бледнея, отшатнулся даже:
        – Да ты… ты что?!
        – Вот то-то, что!..
        – И не думал я… – растерянно пробормотал он.
        – Ты не думал, а ведь сказал что-то такое… Так что, погоди, пусть привыкнет, пусть вспомнит тебя. Хоть и не забывала, а всё же… И… сам хоть красоту-то отрасти немного.
        – Ничего, я и без красоты… – он хмурился, смущённый, и двинулся от меня, но качнулся. Всё же слабый ещё, а куда там, вой, щас бы за меч схватился...
       Я поддержал его за плечо. Ещё горячий, куда сражаться бросаешься…
        – Ты ложись, Ар, сила предвечного она всегда с тобой, а тело ты сильно попортил. Лучше расскажи, что случилось?
        – Расскажу… – тихо проговорил Арик и полез на печь.
        Я не знала, что они спорили из-за меня в то утро, но я не хотела даже думать об этом, потому что понимала, что меня заставят решать, как же иначе. А как мне было решать? Как выбирать? Как можно выбрать между тем, кто живёт в тебе, как твоя собственная душа и плоть, а второй всем мил и с ним жить – одна спокойная радость и умиротворение каждый день, да ещё и ребёнок его под сердцем? Вот и валяй, выбирай! Но ясно, что выбора никакого нет, потому что и сравнения нет, а невозможность есть. И признаться Арию надо, что я тяжела ныне, так выходит, не ждала и не хотела… что за выбор тогда, тогда уж он решать станет, хочет он такую дрянь?..
        Если бы я знала раньше, если бы хоть один миг думала, что Арий идёт ко мне, что не забыл, что любит и жаждет встречи, что не живёт в довольстве и счастии с… как там её звали, с Арит? Детей с ней рожает… Знала бы, что меня в сердце носит, наверное, я бы сама бросилась в Кемет и пробила бы брешь в защите, что выстроила Смерть вокруг великого царства, чтобы не выпустить Ария из него, чтобы никаким весям не позволить оттуда ко мне долететь… О том, что это было так, и что Арию пришлось изобресть целое удивительное по своему хитроумию и научному прозрению сопряжение всех сил Земли, неба и самого себя, предвечного, чтобы разорвать этот страшный и непреодолимый купол, он рассказал спустя месяц или чуть больше…
        – …Вот тогда я и запылал, – проговорил Арий. – Но прежде я почувствовал, что освободился, и это было важнее всего. Я, признаться, даже не сразу почувствовал, что горю. Главное, что я стал свободен. А уж потом…
        – Как же потом, Ар? Я не понимаю, как ты… вынес всё это? – воскликнул Эрик.
       Арий посмотрел на него и сказал очень тихо:
        – Признаться, я и сам не понимаю. Невозможно было вынести… Но… – и улыбнулся, моргнув светлыми ресницами, будто извиняясь, – и не идти сюда к вам, тоже было невозможно.
        Я не выдержала этого и выбежала прочь из горницы в сени, а оттуда на двор, чтобы там выплакать непрошеные слёзы. Я плакала долго и беззвучно, чтобы меня не услышали в доме, присела на крышу будки, и Стрелка вышла ластиться ко мне, поскуливая и вихляясь не только хвостом, но всем телом, другие подоспели, завертелись тут же... А я погладила Стрелку, других потрепала по мягким из головам, за ушами, заставляя себя успокоиться.
        Я плакала ещё и оттого, что не далее, как вчера, Эрик, с которым мы пошли охотиться, как делали обычно, притянул к себе вначале в ласковые объятия, потому что на его вопрос, что я делаю здесь и почему грущу, я сказала, что вовсе я не грущу, а шла зайца какого на уху подозвать. Под его, Арика, стрелу. А зайца того мне жаль.
        – Что же делать… – сказал Эрик. – Без них, бедных, нам самим кору вона, с берёз объедать придётся…
        – Ежли бы не это… А так и, правда, только мясо и можем. Хорошо, что молока и яиц ещё добыть удаётся…
        – Тебе, конечно, не очень полезно вот такой пищей… Надо бы и кашу, и репу, и хлеб и зелень всякую, тем более фрукты-ягоды… – сказал он, говорил уж, да где все это взять в снежном краю?
        – Да ногти уж обламываются до мяса… Губы трескаться стали, – вздохнула я.
        – Что губы… это мы полечим, рыбы надо наловить, будет легче. А вот дитю всё время плотоядно нехорошо, дитю всё нужно и зелень всякая. А у нас тут… Слушай, надо молодых веточек еловых набрать… скоро пойдут расти, вот мы их и…
        Я засмеялась, представив, как мы энти ветки, будто лоси жевать станем, а Эрик, повернул моё лицо к себе, прильнул губами к моему рту. Но невозможно было теперь целовать его с тем же чувством, невозможно отдаться ему. Не знаю, что мне теперь делать и как существовать дальше промеж них, я не знала, но знала одно определённо – я не могла теперь позволить ему продолжить меня целовать… Эрик не стал настаивать, славный всё же, выпустил.
        – Яй, ты…. – тихо проговорил он. – Я понимаю, ты в смятении теперь. Я тебя только прошу, ничего не решай сразу. Арик, конечно, герой, что дошёл сюда, но здесь и его родина. Как и мы, он на родину пришёл… А вспомни, как сердился и ревновал всегда, сейчас молчит, только потому, что не хочет напугать тебя, напомнив эту свою позорную слабость… А узнает, что мой ребёнок…
         Вот тут я заплакала. И вчера, и сегодня. Такое счастье, такая радость, и чтобы Огнюша в разочаровании отшатнулся? Или принял и упрекал после всю жизнь, потому что забыть это он не сможет… Он столько претерпел, столько всего преодолел, а я, выходит, изменила ему и с кем, с его самым близким и по-настоящему родным человеком. У предвечных нет близких, у этих двоих есть и я встала между ними… Почему всё так несуразно? Почему всё пошло опять неправильно? Почему я оступилась на каждом шагу, что сделала? Почему то, что так радовало меня и переполняло гордым счастьем ещё совсем недавно, теперь заставляет мучиться, потому что я не знаю, как мне соединить в моей жизни эту радость, моего малыша, что должен появиться через полгода, и мир и благоденствие между всеми нами троими, как было некогда в Вавилоне?.. И почему моё счастье обросло теперь такими сложностями?
       Я плакала, заставляя себя думать, что вот сегодня потеплело, но ночное небо посветлело, должно быть, пойдёт снег, вон, даже пахнет им...
      …Пока Аяи не было в доме, я посмотрел на Арика. Пришло, пожалуй, время кое-что ему сказать. Его сегодняшний рассказ о геройстве и чудовищных муках, которые он проявил и перенёс не просто так, а чтобы добраться, наконец, до неё, и он, думаю, рассказал только маленькую толику своих мук, чтобы не обрушивать на нас всё сразу, однако и этого, конечно,  хватило, чтобы Аяя кинулась во двор, унимать слёзы. Правильно досконально рассчитанный шаг, научился игру вести умно: едва она начала привыкать, что он рядом и перестала каждый миг думать о том, какой он разнесчастный из-за нас в том числе, он и ввернул этот давно обещанный рассказ. Отменно, Арик, ещё пару маленьких подробностей и Аяе не устоять, она и так всё простила, забыла, забыла и меня, конечно, хоть я в тысячу раз лучше него, забыла и то, как тщетно ждала его, как посылала весточки и не получала ответ. Всё прощено, всё забыто, осталось тряхнуть дерево, груша сама в руки упадёт.
        Но я не мог, не хотел отдать её. Почему я не должен быть счастлив как дондеже? Почему я должен уступить? Разве я люблю её и нуждаюсь в ней меньше, чем он? Он и без неё – герой, учёный, смельчак и дерзатель, всегда таким был. А я без неё превращаюсь в праздную сытую свинью… Не хочу я уступать, хоть и справедливо, кажется это ему, но я много лет держался, ждал, что ты вернёшься, Ар, глядеть в её сторону не позволял себе, по чужим дурным женщинам шатался, пока ты так хитрости свои изобретал. Кому из нас было тяжелее, вопрос. Ты сгорел заживо, а я удушенным и связанным жил рядом с родником, полным воды, но ни напиться, ни лица окунуть, только слушай, как журчит, только думай, как не думать. Чья пытка была страшнее, твоя в разлуке с ней, или моя с нею рядом? И почему я не заслужил её любви? Почему ты считаешь, что у тебя прав больше и отвоёвываешь да ещё так хитроумно? Так, чтобы наверняка, чтобы не вывернулась – вот, мол, сколько я ради нашей встречи перенёс, что же ты не возьмёшь меня теперь? Оставишь? Но и у меня есть зернь в рукаве и все стороны с шестёрками, али, как Аяя когда-то сказала, с дюжинами…
        – Ты не пугал бы так её, – сказал я, глядя на него.
       За прошедшие недели он очень похорошел, начали возвращаться краски к лицу, глаза теперь не сверкали лихорадочно из потемневших глубин глазниц, но светили ровно светло-голубым цветом, мягко и светло, как байкальская вода летом. И худоба уже начала уходить, вон, и плечи налились и на заду штаны занавеской не висят. Ещё немного и прежний, справный станет, не ледащий, как ныне. Даже волосы отросли уже так, что на голове получалась вполне обычная для мужчин причёска…
        – Разве я пугаю кого? – спокойно сказал он, а в глазах торжество. – Ты же сам просил, чтобы я рассказал…
        – Даже мне, тысячелетнему мужчине без склонности к слабым слезам и слякоти, и то не по себе от рассказа ужасного о твоих мучениях. А беременную и вовсе они терзают…
        Я смотрел в его лицо в это мгновение, во-первых: я хотел увидеть, насколько он изумиться и насколько ему сразу захочется убить меня, а во-вторых: чтобы выполнение этого самого его желания предотвратить.
        – Что ты сказал? – сипло спросил он, хмурясь. И как изменилось его лицо, из довольного, почти умиротворённого чела торжествующего победителя, со спокойным светлым взглядом, оно побледнело, высыхая и будто старея. Глаза засверкали сталью. Где вся их голубая досельная мягкость?
         – Ты слышал. Аяя беременна. Три месяца с лишним. Сын у нас с ней родится к середине осени. И теперь я не лгу…
        Реакция Арика не заставила себя ждать, он рванулся ко мне, хватая за шею, но я перехватил его руку, для того и следил.
        – Сын?!.. Сын у тебя родится?! А может сиротой его сделать уже теперь?! – успев всё же вцепиться в ворот рубахи.
        Я оторвал его руку от себя и оттолкнул так, что он полетел на лавку, опрокидывая её, и сам свалился, грохнув о стену и пол.
        – Вдове это точно не понравится, – сказал я.
        – Можт проверим?!
        – Не теперь, – сказал я, услышав, что в сенях токнула входная дверь я подошёл к Арику и протянул руку. – Всё равно решать ей. Только не мучь её зря… не заставляй чувствовать себя изменницей.
       – Она изменила, или нет? – сказал Арик сизый от злости, поднимаясь, и выровнял лавку мановением руки и всё остальное, что мы успели раскидать. Я вот не могу так, походя, постоянно все предметы двигать, а он вообще мог бы с места не сходя, все дела делать…
         – Ты изменил раньше, забыл? – рыкнул я. – Двух ребятишек прижил, им сколько уже лет теперь?.. вот и не обвиняй её в том, чего не делал сам!.. Она перед тобой ни в чём не виновата. Ты виноват, что дурак и олух, в кабалу к Смерти полез!
        – Да я… что ты сравнивашь… – вспыхнул Арик.
        – Что, нам, мущинам мочно всё? – зыркнул я.
        – Да не то… – задыхаясь, начал было Ар, но осёкся, замолкая, потому что Аяя вошла в дверь, снимая платок с плеч в жарко натопленной горнице.
       – Вы чего… стоите, будто ростом меряетесь?
       Мы переглянулись, действительно стоим, как будто в строю каком. Аяя подошла ближе, скользнула по нам взглядом, а мы как шалуны пред мамой засуетились.
        – Ворот оторван, Эр… Дрались тут? – спросила Аяя. Ну чисто отругает сейчас, как маменька бывало, хотя маленькие мы почти не ссорились…
        Я заметил, что и Ар, как и я, прячет глаза в смущении, словно она застала нас за чем-то стыдным. А Аяя вздохнула, строгая, даром, что веки припухли и губы от слёз надулись тож… ох, зацеловать теперь же, сладкая, нежная, губы влажные, голову откинет, выдыхая, прикрывая веки, и нежным язычком встретит мой нахальный требовательный язык… наваждение, Ар ты отвык, должно, а я…
        – Ну вот что, – сказала Аяя, садясь во главу стола, и руки даже на стол положила. – Я смотрю, вы вроде над собой поставили меня, как набольшую… Что ж… что ж… Коли так, вот вам мой сказ, мущины: ничего днесь мы решать не станем, не решиться, станем жить, как теперь живём, трое. Мирно, без ссор и упрёков.
        Мы, каждый из своего угла, переглянулись, и снова воззрились на неё, вершительницу нашу. Девчонка эта набольшая над нами, так и есть… куда больше даже Богов, пусть они того не услышат. Ежли и не знать, что Богиня могутная, котору сама Смерть боится, и то… до чего же хороша, будь надо мной всегда, не отдаляй токмо, нажился я без тебя-от…
        – Мирно, байкальцы. Ежли снова браниться затеете, особливо со злостью, уйду от вас и не найдёте боле. Вот мой сказ.
       Мы переглянулись, бледнея, уйдёт, кабы мы не знали, как она будто зверь следы путает, что сотни лет не отыщешь, угроза очень действенная. А потому мы кивнули в лад.
       – Ну и ладно, на том и завершаем. А теперича снедать станем, хватит ужастей на сей день, – негромко закончила она и вознамерилась встать из-за стола. Но Ар, вот же хитрец, вот проныра скользкий, тут же пропел елейнейшим голоском:
        – Я сейчас, я помогу! – и горшок с печеными грибами из печки, они стояли уж с краю, аккуратненько на стол бряк, плошки-ложки и прочее за ним последовали так же быстро и без суеты. Всего-то несколько мгновений, минуты егонная прошла не боле, и на столе уж всё, хозяйке и суетиться не нать.
       Что Аяя? Улыбнулась, конечно:
        – Благодарствуй, Огнюша.
        Ох, Ар, всегда знал, как к женскому полу подольститься, помнится, так и Рыбу в одно мгновение очаровал, что уж про Аяю, хоженая дорожка. Ох, как бы мне не растерять силу моего влияния на Аяю, она слушалась беспрекословно все эти годы, вообще женой была самой лучшей, как из сказки, хоть бы я любил её якось прочих моих жён, токмо телесными силами моими, и то отказываться не захотелось бы…
    …Отказываться… Эр настоящее копьё мне в сердце ткнул сообщением своим, что копьё, цельный ржавый бердыш. Бездна разверзлась подо мной, чёрная и ледяная. Отдать Аяю ему и речи быть не могло, хоть десять там у них общих детей, плевать мне, но загвоздка в том и есть, и подлая его уверенность, что она не захочет от него, родного отца, ко мне отчиму. Хоть бы и дяде. Вот от того и замешательство её, и смущение, и слёзы. Уже давно всё решилось бы, в первый самый день, не будь того, что привязывает её к Эрику…
       Моя душа забилась как в лихорадке. Забилась мысль об этом, но я заставил замолчать, накрыл тёмным покрывалом, чтобы успокоилась. Есть время подумать, немного, но есть. А пока задумался над тем, что впрямь вредно всем нам без зелени, без круп овощей и хлеба. Особливо ей, коли бремя. Эдак и в ящик играют многи, почки и так с напряжением работают, а их пуще перегружают, так и прикончить недолго, в судороги и помрачение погрузить. Да и остальным неполезно, зубы станут выпадать, того гляди. Придумать надоть что-то…
        – Эр… а помнишь, прежде у нас хлеб-то был, зерно мы брали, вниз спускались, – сказал я, напряжённо размышляя.
         – Вначале токмо, после не было уж чего и покупать… – сказал Эрик, в небольшом замешательстве, не понимая, к чему я.
        – Поискать надоть…
        – Как же ты под таким слоем снега найдёшь-от? Тут же с домину намело. Да и посносило много ледниками, ты видел, наползли со всех гор.
       – Найти можно, не так и сложно, я помню, где веси были, не все же снесло. Но пока в сарае поищем, не до последнего же зёрнышка мы всё съели с тобой.
       – Ну найдёшь ты с горсточку, много ли с той горсти наешься? – всё ещё не понимал Эр.
        А вот Аяя сообразила:
         – Он посадить их хочет, и урожай получить на будущий год – сказала она, предвосхищая мои слова.
         Я радостно улыбнулся, поворачиваясь к ней. Конечно, кто и мог понять мои мысли сходу, это она, всегда так и было, моя… моя ты, Аяя, а он захватил, опять захватил, залапил, чтоб ты провалился, опоздал я всё же. Но ничего… ничего, теперь уж не отдам…
       – Посадить? Иде?! – Эрик смешно надул губы.
       – В снег што ль? Вы бредите оба? Одурели от грибов сомнительных, векшиного подарочка?
        Аяя засмеялась:
        – У векши сомнительных грибов не быват, это токмо люди могут всяку ерунду в лукошки класть.
        – Откуда ты знаешь? Ты же не помнишь байкальские леса? – подхватился я, а вдруг вспомнит всё, так Эрик сразу ей станет враг первейший…
        – Так векши и сказывали, када одаривали Селенгу-царицу, – улыбнулась Аяя. – Ты энто ладно придумал, вырастить новый хлеб, но токмо, верно, иде же сажать нам урожай-от наш? – Так в амбаре. Он пустой теперь. Снега в нём нет, а земля есть и, может, не так промёрзла, как везде, сено там оставалось. Вот в ту землю и посадим. Отогреем немного и посадим.
         – А дале? Вымерзнет все! И как без солнца в амбаре твоём расти будет?
         – С солнцем, не боись. Крышу разберём, в внутри костры маленьки жечь станем, защитить токмо пламя надо, чтобы грело, но не жгло, печек несколько небольших поставим.
          – А ну как вьюга? Завалит всё снегом, – продолжал Эрик, но, уже не сердясь, что не понимает, а радостно.
          – Как вьюга – крышу на место, и на ночь тож.
          Тут мой брат повеселел окончательно.
          – Неугомонный ты выдумщик, Ар! – радостно засмеялся он, блестя голубыми глазами, всё же любит меня мой брат, и я люблю его, проклятого, иначе удушил бы уже сто раз…
       …И закипела наша работа. Конечно, будь мы простые люди, очень сложно было бы исполнить то, что задумал Арик, но со всеми нашими способностями, особливо с его – огонь зажигать руками, перемещать всё и вся мгновенно, всё получалось споро. Я тоже, конечно, способен скалы двигать али на врагов валунами швырять, но на то душевный подъём нужен, вот так буднично, как Арик я с большим трудом это могу. Он сказал мне на это:
         – Тренироваться надо было, брат, и я не мог когда-то с лёгкостью, напружинился.
         – Аяе упрёка такого не даёшь, – сказал я, ревниво.
         – Аяе… – усмехнулся Ар. – Да ежли б она одной красой чудесной богата была, и того достало бы, нет?
         Он смотрел на неё, поодаль от нас игравшую с собаками, которых как раз пришла покормить, теребила их, весело прыгающих вокруг неё. И глаза его сверкали не хуже того неба, пронизанного солнцем, что разливалось над нами. Да, смотреть на Аяю уже было радостью для сердца, душу переполняло счастием, и светом. Сам свет она, вот что, сама радость и жизнь. Вот не вызывай она во мне столько желания, горячего вожделения, не знай я, какое это беспредельное наслаждение – любиться с ней, уж одним созерцанием е красоты можно счастливым быть…
    …Да, так и у меня было с самого начала, ещё тогда, когда выхаживал и прятал её в скалистом лесу. Тож так и думал, как Эрик теперь, что не было бы моего похотливого нетерпения, огня этого, что под кожей пробегал не токмо что при взгляде на неё, а при одной мысли о ней, так и так счастливым можно быть подле неё. Но на то она Богиня Красоты и Любви, а не одной Красоты.
        – Не было бы соблазна в той красоте, многих не было бы бед, – произнёс я.
       – Бед? – нахмурился Арик, поворачиваясь ко мне. – Кто беды несёт? Она или тьма в твоей душе?
         Арик вспыхнул как сухое сено в грозовую ночь, никогда таким прежде не был. Прежде? Ну прежде, когда Аяи не знал.
        – Уймись, чего яришься? – негромко сказал я.
        – Чего? Да я, в общем-то, ничего, а только ты украл у меня Аяю во второй раз и как подло, я доверил тебе, тебе одному, никому не поверил, даже Дамэ, преданному сердцу, а ты… Ты снова…
        – Ладно! – приглушённо рыкнул и я. – Доверил он… тоже мне, хранителя нашёл, будто не знал, что я к ней чувствую, на какие страшные преступления шёл… устроил мне, понимаешь ли, каторгу возле караваев и киселей!.. Всё, умолкни! Услышит, будет нам с тобой опять дружба, псами рыскать её искать…
        Аяя как раз обернулась к нам, поглядеть, что мы делаем, и мы оба как по команде разом отвернулись, чтобы она не заметила наших обозлённых рож и сверкающих глаз. Арик и вовсе крышу с амбара поднял, снег с неё посыпался, тот, что свежий – лёгким покрывалом, а старый, пластами слежавшийся затрещал.
       – Берегись! – крикнул я, отталкивая и его.
      Мы оба упали в снег, а крыша шмякнулась на место с треском. К счастью осталась цела, и стены выдержали тож.
       – По-иному надоть, – раздумчиво сказал Ар, поднимаясь и глядя на амбар.
        Потом поднялся в воздух, оглядел его…
        Короче говоря, придумал мой брат, как сделать, и придумал на ходу, на лету, точнее. Он растопил весь снег теплом, я тоже сделал внутри амбара, расчистили мы всё, отыскали мы там семян и зерен, всевозможных столько, что хватило не только засадить амбар этот, а…
         – Мы ещё несколько таких построим. На местах, где нет ветра большого, чтобы не сносило. Вот что… – размышляя вслух, сказал Арик, вслух делясь своими рассуждениями.
        – А если найти те места, где ты помнишь, поля и огороды были, и растопить снег. Прямоугольником – вокруг снег стенами, и ветра не страшны… – сказала Аяя, слушая его.
       Он посмотрел на неё с счастливой улыбкой. Вот так они общий язык и находят всё время, его она, конечно, будто нарочно для него и пришла в этот мир, замок под его ключ…. – с тоской подумал я. Она меня любит, да… но Ар… это и не любовь в простом смысле, это со мной в самом простом и прекрасном. Со мной она была бы счастлива и благополучна всю свою вечность, с ним – нет, но он совсем иное для неё. Иного порядка, вышнего, чувства…
         – А воду от растаявшего снега куда? – спросил я, пытаясь, как мог, участвовать в их рассуждениях.
       Они оба повернулись ко мне.
        – Воду… – улыбнулась Аяя. – Так на обогрев! Как быват, когда ушат с горячей водой в горнице стоит, ну, али в бане? Сколь тепла от него. Вот эту воду так…
        – Ушат… – задумался Арик, и я не сомневался, что придумает.
Глава 8. Победа и подарок
       И придумал, конечно. Всего три седмицы ушло у него на то, чтобы по всему этому берегу мало отыскать, но и понаделать таких вот раскопанных огородов, солнце как раз весеннюю силу набрало. Земля под большим слоем снега оттаяла быстро, потому что сильно и не промёрзла, была живой. Арик нагрел воду в длинных корытцах, из каких кормят скот, и внутри прямоугольников стало тепло так, что мы снимали шубы, это были островки лета среди зимы, стены этих наших огородов не рушились, потому что были из плотнейшего льда, а снизу подтаивали и питали влагой почву. Высота стен в этих огородиках была с два с половиной моих роста, так что никакой холод уже сюда не входил, а снег таял. Но Ар всё же приготовил крыши для всех, а сделал он таких двенадцать, на случай непредвиденной лютой стужи и метели.
        В возбуждении деятельности Арик стал самим собой в считанные дни, никакой немочи, худобы или бледности, он налился силой, и красив стал, как не был прежде.
        Перелетая от одного огорода к другому, он таскал и меня, оставлял там для крестьянских работ, потом так же забирал, без него бы мне по скользким стенам не вылезти ни в жисть. Аяя так же участвовала во всём этом. Растения любили её, она-то и возродила все эти семена, а где и замершие ростки были, каждый уговорила, именно так, разговаривала с ними, причём всякий прилёт, подняла, приласкала. И меня научила.
        – Я и не думал, что такая радость энтой огородной ерундовиной заниматься, – сказал я как-то Аяе, стоя по пояс голый, потому что жарко тут было внутри и от солнца, что входило сверху, и было уже едва ли не летним, и от живой и тёплой земли, и от обогревателей, что стояли теплыми жёлобами по контуру неправильного немного прямоугольника и через середину. – Вот царевичу-то делать было нечего…
        – Настоящим царём ты так становишься, Эр, настоящим, повыше иных правителей, выше себя самого, – улыбнулась Аяя. – В праздности и лени – разложение и гибель, а трудом и душа растёт и укрепляется, и ум, и сердце.
        Она подошла ко мне, отёрла пот с моего лица, я остановил её руку, задержав на своей щеке, испачкал ей руку в земле.
         – Спасибо, Яй – сказал я.
         – За что ж? – ласково улыбнулась она, и второй рукой коснулась моей щеки.
         – За то, что не бросаешь меня, не гонишь, что ещё любишь меня, – сказал я, чувствуя прилив нежности, сколь времени не позволял я своему ретивому расходиться, опять в оковы пришлось заковаться, только теперь куда сложнее это после того, как мы прожили в неге и любовной радости несколько месяцев…
       – Как же тебя не любить-то… – она обняла меня, приподнимаясь на цыпочки. Но целовать не стала. – Ты глупости энти брось, Эр, «не гонишь», я… ты самый лучший человек на свете.
       И улетела. На миг всего обняла и тут же унеслась. Я лучший человек, но он… он тогда вообще отдельно от всех людей на земле?..
     …Аяя прилетела, как я и рассчитывал как раз после полудня, я знал, куда она собиралась с утра, и примерно рассчитал время, чтобы застать её одну. В это время мы с Эриком обычно были в отсутствии, а если учесть, что Эр выбраться мог только с нашей помощью, то никто не мог мне помешать. Аяя тоже иногда вытаскивала Эрика с наших огородов, приносила к дому. А я бранился:
         – Ты что делашь, такого бугая таскаешь, Яй! – сердясь, воскликнул я, увидев, как она спускалась с ним на двор.
         – Так я не чую его веса, Эрик сам и летит, – засмеялась она.
         Вот от этого сообщения и пуще от довольной котовьей рожи Эриковой при этих словах я и решил, что я жду слишком долго. Поэтому сегодня я не полетел оглядывать огороды, а вернулся домой. И вскоре Аяя вошла на двор, я это понял по весёлой возне, поскуливанию и тявканью собак во дворе. Надо заметить всё это время, что прошло, когда Аяя наказала нам не ссориться друг с другом, я изо всех сил старался и не приближался даже к Аяе, не оставался с ней наедине, держал, как говориться, свою часть уговора. Но сообщение о её беременности, и то, как нежно она говорит об Эрике, напугало меня. Я знал, что делать, но… решиться тоже надо было, несмотря на то, что это было самым желанным из всего желанного в мире. Это было похоже на то, что было, когда я должен был открыть в Аяе Силу…
       Увидев меня на крыльце, Аяя радостно улыбнулась, помахала и пошла к дому от собак, вертевшихся на дворе пушистой хвостатой подтявкивающей компанией.
        – Ты дома сей день? Занеможил-нето? – спросила она, подходя.
        – Здоров я, – сказал я. – Али некрасивый стал?
       Она засмеялась:
       – Красивый, красивый, чего там, лучче прежнего даже! – и сказала это уже на крыльце. – Идём? Ноги подмёрзли, пока летаю, всё время мёрзнут. Егда пешком – не так всё ж.
       – А ты пальчиками шевели, не давай застывать, и не будут мёрзнуть, – сказал я, входя вслед за ней в сени.
       Аяя стянула капюшон и распахнула шубу, снимали мы уже в горнице, иначе больно остывали шубы в холодных сенях, села на лавку, снять меховые сапожки, Эр сшил, не иначе, и довольно ладно, надо сказать, да и крепко, вон целенькие, правильно мех подобрал, куда потолще, куда – мягче, не такой уж бестолковый избалованный барчук, как я всегда думал. С ней он, похоже, лучше самого себя становится…
       Я сел рядом с ней на лавку и накрыл ладонью её коленку, маленькую и кругленькую, я изумительно точно помню их очертания, все ямочки, остренькие и мягкие части… в морозах здешних постоянных на улицу Аяя надевала и штаны меховые, как и мы с Эриком, не до красоты и женственности, когда слюна на лету застывает. Но и сквозь мягкий и пухлый лисий мех её ножка стройна и изящна… Аяя выпрямилась, поворачиваясь ко мне.
        – Ты што?.. – прошептала она, бледнея.
        – Ты просила подождать… но… Не могу я больше ждать-то Яй… – прошептал я…
     …И заскользил по моему бедру обжигающей своей ладонью, от которой жар волной побежал вверх к моим чреслам, распаляя, к животу, ударил в грудь, в самое сердце, разжигая меня всю... А Арий, будто мало было, вверх по бедру, и ладонь прижал, все знает, где у меня, и как делать… и уже проник под шубу к грудям, а губами к шее, и шуба-то как-то сама поползла с плеч…
        Как я смогла не дать ему приникнуть губами к моим? Как, если это самое большое моё желание?!  Я сумела вскочить, отпрянув, если больше всего мне хотелось именно, чтобы он продолжал? Чуть не упала, однако, отстраняясь.
        – Огнь, да ты что?! – задыхаясь, прошептала я, и голос-то какой-то не мой вроде.
       А он ко мне, и опять с руками своими горячими, дыханием сладким, с горящими глазами, кажется, они даже светятся в полумраке сеней…
         – Почему чужишься меня? не любишь больше?.. – горячо зашептал он, наступая.
         – Как же не люблю, Арюшка? Ты што говоришь-то…
         – Что ж тогда шарахаешься? Я твой, ты – моя, куда нам друг от друга? – снова зашептал он, скользя по мне ладонями, губами, дыша на мою кожу по всем моим выпуклостям, изгибам и тёплым тайным ямкам… если он доберется до губ, если поцелует, тут и конец мне, всему конец, я не оторвусь от него тогда…
        Свалилось корыто с грохотом на весь дом, я кинулась в горницу. Но Огнь, прогрохотав там чем-то ещё – за мной.
        – Не надо, Арик, – взмолилась я, выставляя руки, едва он вошёл. – Я беременная.
        – Что с того? Я знаю…
       И снова ко мне, и руки опять его и живот, бёдра, здоровенной горой вздыбившийся уд...
        – Огнь… Огник… ну… што ж ты… не нать… – уворачивалась я.
       И вдруг как ушат ледяной воды:
        – Эрику, небось, позволяешь, – прошептал он.
       Тут я и опомнилась, и толкнула его, мало, ещё и по щеке ладонью смачно влепила. Как ни бывало жара во мне, вернее весь он в сердце обидой загорелся.
         – Да ты… как же ты…. – задохнулась я, потеряв сразу все слова.
        Он же потёр ладонью щёку.
         – Говори-говори, вижу, как ласково глядишь на него.
         – Что ж ты… крысой меня, по углам шуршащей почитаешь? – воскликнула я. – Никогда я тихомолкой распутной не была.
         – Не была, верно, – негромко проговорил он, отворачиваясь. – Но приласкалась с ним, мягким. Он подход к бабьему вашему легковемному народцу знает.
         – Он знает, ты – не знашь!
         – Я с отчаяния и злости, ты же…
         – А во мне отчаяния не было, конечно! Я вся прямо на белом облачке под солнышком сидела, у меня всё было хорошо! Токмо меня ногами в живот, и ребёнка там убили, нашего с тобой, не Кратона, как ты думал и с того меня и бросил!
         – Да не бросал я! И в мыслях не имел! Никогда вообще не бросил бы! А…
         – А… вот и «а»! на сколь лет пропал! И ни одной весточки! Тучи птичек, кошек, лягушек голосистых… да кого только не посылала к тебе с мольбами и слезами моими!
        – Не было уж тогда! – вскричал он. – Все письма мои и те на границе Кеми сгорали, и гонцы. А твои просто не могли проникнуть… К Вералге же ты ни разу не написала…
         – К Вералге… что мне твоя Вералга, я и не знаю её, чужая женщина, серебристый лёд, – заплакала я, опускаясь на лавку в изнеможении. – К ней Эр писал… и ты отвечал ему…
         – Ты не знаешь, каково это быть в плену у Смерти. Ты не можешь даже вообразить… – глухо проговорил Огнь, тоже садясь на лавку.
         – Не могу… – кивнула я, прогундосив, и высморкалась в потиральце. – Но и ты не знаешь, каково было мне. Одной, не помнившей ничего, кроме… тебя, твоих ласк и светящихся любовью глаз… и вдруг померкло всё. И жизнь во мне, тобою помещённая погибла и я одна, на всей земле. Только Эрик и был ко мне добр… Он вообще, очень добрый.
         – Он добрый, – Арик зло сверкнул зубами. – Он добрый, а не помнишь ты, как тот добрый поступал с тобой?! Как сильничал с рабами своими! Как тебя у меня выкрал прямо со двора! И держал в плену цельну зиму.
          – Он сказывал о том. Токмо вот что я тебе молвлю: быть может, и было то зло, но я счастливо не помню. А что помню от него – забота, доброта и защита.
          – Ну да, он добрый! А я злой! – он треснул ладонью по столешнице. – Злой, что хочу тебя! Только тебя! Потому прошёл за тобой аки пёс по следу всю Землю из конца в конец не раз и даже уже не два! И не откажусь, хоть сколько раз ты мне говори, что ты его жена, и что он очень добрый…
         – Откажешься?! – я выпрямилась. – Только попробуй, умру сразу и всё…
         – Яй!.. – он снова двинулся ко мне, вспыхивая.
        Но я поднялась с лавки, укрепить сердце надоть, слёзы вытекли чуток, теперя легче…
         – А-ну! Нечего тут… расхрабрился, – выдохнула я. – Вон давай из избы! Я уборку затеваю. Ишь, наладился на хитрости. Давай, делом займись, силы изрядно набрался, я смотрю, вот лети, поистрать!
          – Яй…
     …Но она уже в броню оделась и даже щит в руки взяла. Как же глуп я и груб, это же надо было про Эрика ввернуть… Но узнать я был должен. В ревнивых подозрениях своих я стал уже ночами дурно спать, с печи всё поглядывать, не шастает ли он к ней в кровать, вот до каких вещей дошёл. Выходит, Эр-то молодец, кремень, и линию свою верно ведёт, вишь, для неё самым добрым человеком стал. Это надо было постараться, значит, шибко её хочет, крепко вцепился. Но ничего... ничего, теперь я умнее, проигранное сражение, выигранная война…
      …Удивительно быстро и благодарно ответила земля на наши усилия. Признаться, я не ожидал. Думал долгонько придётся на росточки глядеть, покуда из земли настоящие появятся. А они – нет, что ни день, прибавляли в два раза. Земля и все эти растения будто ждали нас…
        Совсем немного седмиц как мы затеялись, дольше было желоба для теплой воды, да застилы-крыши ладить, да раскладывать всё это порядком, сеять, да сажать, окучивать, чем всё расти стало. Тут же! И уже получили мы первые редис, морковку, травки. Посеяны были и злаки, даже пшеница и нежные зелёные всходы появились уже на небольших лоскутках полей, большие было не сделать, но мы наделали много. Засадили и засеяли всё тем, что нашли у себя и в тех брошенных сараях, что были под снегом. Не так мало. Многое сгнило, конечно, но много чего было вполне годно для посева. Так что к осени знатный урожай соберём. Осенью вообще немало радостей нас ждёт, думал я, поглядывая на Аяину талию, уже утратившую свою всех изумлявшую хрупкость, вся она налилась, как яблочко, красота заиграла новыми чудесными гранями, как было, когда в Вавилоне она носила сына Арика. Но злодеек, вроде Зигалит, тут нет, так что опасаться нам нечего, доносит. И жизнь вовсе стала налаживаться…
         Вот и первую за многие месяцы уху с овощами и травами мы ели сей день как что-то невообразимо вкусное, душистое и разноцветное. После бесконечного мяса, рыбы, солонины, орехов, грибов и яиц, простая овощная уха стала пищей достойной царского стола. Что ж, два царевича тут, Богиня, Бог, и я, скромный кудесник, владеющий ключами от Царства Смерти и немочи…
        И мы радовались все трое, как не радовались никогда и никакой еде в своей жизни, как очень мало каким свершениям. Это была наша победа над вечным холодом, над непроходящей зимой, над всем, что могло вновь согнать нас отсюда, с нашей родной земли. Мы победили, мы всегда побеждали, и здесь победили. Нам было чем гордиться.
        – Праздник, однако, у нас сей день, а, робята? – Аяя, улыбаясь, вытерла губы потиральцем. – Это сколь мы не едали этакого?
        – Год? Как шли мы, как пустынные снега начались, так и... – сказал я. – А всё Ар, спасибо, што вовремя ты добрался до нас, не то вскоре, пожалуй, зубы стали бы в горсть собирать, а, Яй?
        – Верно…
        – Ох, запели парой! – отмахнулся Ар. – Придумали бы чёнь-ть, не прибедняйтесь.
        – Надо с плосколицыми братьями поделиться. Они нам очень подмогнули поначалу.
         – Да уж! – засмеялась Аяя. – Ты попроведал бы, там голубоглазеньких-то кудряшей, поди, изрядно народилось за год-от!
        Арик посмотрел на нас какой-то миг удивлённо, но после понял и захохотал вместе с нами.
        – Так ты не очень верный муж-то, а, Эр?
        – Грешен-грешен, признаю.
        – Жена простила, выходит, грешки-то? – сощурился Арик, вот же вредный лис…
         Сейчас, справный опять, сильный, с живыми быстрыми глазами, он и впрямь сильно напоминал лиса, сильного, хваткого хищника, который только и ждёт, что я оплошаю. Но и я не зайчонок на пеньке тебе, не жди, я промашки не дам. До сих пор Аяя не сказала мне: прости, с тобой больше я никогда не буду, забудь всё, что было у нас… А значит, позиции мои сильны, и будут сильнее, как родится наш сын. Отец – большое дело, мы семья, а Ар, тоже часть нашей семьи, но не муж, лишь деверь и место ему соответствующее... Но я знал, что уговариваю сам себя, ведь и ему же не было сказано: забудь и не надейся.
        – Простила, как иначе, – уже как-то слабо улыбнувшись, сказала Аяя, отворачиваясь, раздумывала, убрать со стола, щас этот хитрец подхватится, всё уберёт, всё время так-то поступат, показыват, какой он полезный даже в её бабьем деле человек…
        Но нет, не о том сей день думал Арик. Он смачно облизал ложку, положил на бранку.
        – Его значит, можно простить, меня – нет.
        – И тебя давно простила, нельзя обидой жить, – сказала Аяя, отодвигаясь от стола, во главу она не садилась больше, только потому, что накрывала на стол, хлопотала, хоть и помогал ей ловкач-Арик. Но главой осталась, как объявила тогда, так и было. Она решала, что сей день делаем. То есть, конечно, решали вместе, но в конце смотрели на неё, словно ожидая одобрения. И обычно дожидались.
        – Простила? Что же тогда жилы тянешь, Яй?!
        – Что?! – нахмурилась Аяя.
        – Ар! – шикнул я.
        – А ты молчи, добрый муж Эрбин! – вдруг огрызнулся Арик. – Она нам крутит, жилы мотает, мы двое в рот ей глядим, слушаемся, все требования и правила выполняем. И ведь ни с одним не спит!.. – рявкнул он в конце и шарахнул ладонью по столу, так что ложка как акробатка перекувырнулась и отлетела, загремев где-то по полу. – Ты выбери кого, второму сердце остуди, не то, получается, пьёшь кровь прямо с горла.
        – Да ты что же городишь-от? – отшатнулся я.
        – Коли пью я кровь, что же ты терпишь?! – побледнела Аяя, выпрямляясь, словно он плетью её вытянул.
         Ещё миг и выгонит его прочь. Что же это деется… что он творит?!
        – А дурак! Дурак, вот и терплю! Большего дурака по всей земле не найдёшь! – заорал он, сверкая глазами.
        И выскочил вон. Но вдруг вернулся из сеней, на ходу, торопясь, надевая шубу.
         – А ты его прощай-прощай, он ещё знаешь, сколь голубоглазеньких вокруг нащёлкает, ему энто – плюнуть раз, любая баба всегда рада была разболокаться ради нашего Эрбина! Вот как ты сама!
         И хлобыстнул дверью о порог, грохнул засов, не сломал хоть? Засов деревянный, никто железа уж не ковал тогда, когда мы с ним тут строились, на старом всем и доживали…
         Мы услышали, как на дворе тоже что-то грохнуло, плеснулось. Это вёдра задел, давеча вёдра принёс, да не вылил в бочку в сенях, сам и опрокинул. Я выглянул в окно. Верно, так и есть, по двору расползалось темнеющее мокрое пятно, пропитывая снег, лёд щас будет, не оскользнуться бы… Аяя чтоб не упала, не приведите Боги… Испуганные собаки теперь глядели в ту сторону, куда он отправился, подтявкивали, навострив уши, хвосты и носы держа по ветру.
        – Вот же… бешеный, – сказал я, оборачиваясь. – А знаешь, вообще он ужасно хладнокровный был всегда, но уж если разойдётся… бывало, и Байкал выплеснет.
        Я не стал уточнять, из-за чего в прошлом Арик выплёскивал Байкал, и так выходило, будто Аяя и виновата, что довела его до этого бешенства. Но Аяя ничего не сказала, опустив глаза, стала убирать со стола, я взялся было помочь, но она лишь улыбнулась мимолётно:
        – Да не надо, Эр, сама я…
        …Ужасно знакома показалась мне эта ссора, и воспоминания те, как он осердился некогда в Вавилоне… Щас бы отругала безобразника, не будь он прав во многом, и не боялась бы, что как тогда, пропадёт опять на тринадцать лет… хоть и на день бы пропал, я уже не смогла бы этого перенести.
        Но нет, никуда она не пропал, вернулся к ночи, воды снова принёс, молча цельную бочку наносил. Вёдра, как полагается, в сенях поставил, только после в дом вошёл.
        – Садись, вечерять будем, – сказала я негромко, не глядя на него. – Морковная каша с орехами и яйцами, и зелёным луком, лучше пока не придумалось, не обессудьте, приспеют иные травы и овощи, станет трапеза наша богаче…
        – А вкусна! – радостно похвалил Эрик.
       Арик же тоже съел ложку, вторую и тоже сказал негромко, глядя в свою плошку:
        – Да, очень вкусно получилось.
        – Бог Солнце благоволит нам, выходит, – сказал Эрик, воодушевляясь. – Да и как не благоволить, когда мы всё сделали, чтобы услужить ему днесь.
        Словом, день окончился вполне мирно, и спать легли, как положено: я на кровать, за занавеской, Арик – на печь, а Эрик на лавку.
        Утром же, как и был уговор, Эрик отправлен был окучивать капустные грядки, на капусту мы очень надеялись, капустные семена отыскал Арий в одном из брошенных сараев, они оказались не заплесневелыми, и теперь взошли дружным будущим урожаем. Словом, работы на лето и осень нам хватит.
         Я осталась дома похлопотать, а после намеревалась отправиться на огород с морковью, редиской, зеленью, набрать, что готово к обеду. Арик обычно на рассвете отправлялся снять крыши с наших наделов, и нагреть воду в желобах. Возвращался к утренней трапезе, а после летел снова. Нагревать приходилось по нескольку раз за день, так что он был занят более всех, и от него более всех зависело, что вырастет на наших кусочках земли, отобранных у зимы. Вода на солнечных участках огородов и полец остывала медленнее, но в тени – быстро, потому надо было поддерживать это весь день. Я же, пользуясь тем, что летаю, собирала урожай, где можно и ухаживала за остальными посевами.
       Я уже почти закончила с моими хлопотами, домыла пол и расстилала ковры из шкур на просохшие полы, без ковров этих и на стены привешенных было бы всё же холодно, вечная зима, выстудила стены. Закончив, я оглядела дом. Что ж, всё ладно.
       Тут Арик и вошёл.
       – Яй, я… вернулся… не думай, приставать-нагличать не буду днесь… – поспешил сказать он, увидев, что я заметила его взгляд по моим ногам в задранной для удобства юбке, которую я тут же и одёрнула, как положено. Он сел у двери. Шубу распахнул, но не снял, малахай теребит в руках, морозом пахнет...
         – Я… пришёл прощения просить.
         – Простила уж.
         – Нет, Яй, не надоть… виноватый я, как пьяный разорался вчерась… Я не стану больше, не думай, не такой я. Да и не думаю я так…
       Я подошла ближе, взяла шапку из его рук, натянула на его голову, улыбаясь.
         – Ну и хорошо, это славно, это, Ар, лучше всего, – сказала я. – Мы сведены зачем-то вместе все втроём, что же друг другу будем сердце мучить?
         – Не будем, – кивнул он, мотнув ушами шапки. – Летим со мной, я покажу тебе кое-чего?
       Я улыбнулась.
        – Ну летим, оденусь токмо, погоди.
       Я собиралась недолго, мы полетели, подскочив повыше, перелетали, пока не теряли высоту из-за притяжения земли, чтобы долго оставаться в воздухе, нужны крылья – держаться на потоках, всё как в воде, если не грести – потонешь. Так и в воздухе, грести нам, людям, нечем, крыльев нет, а потому приходится опускаться наземь, чтобы снова, оттолкнувшись, лететь. Так долетели мы до участочка  на опушке леса, верхушки ерника выглядывали рядом. Я здесь раньше не бывала, новый какой-то али тайный…
       Спускаясь, я изумилась: весь участочек был сплошь покрыт цветами. Белыми мелкими, но разными, одни о пяти лепестках, а други – белыми округлыми колокольчиками. Я знала эти цветы, усовники с рисунками изучала исправно, это были ландыши и земляника.
        – Ох! Огнюшка! Чудо-то! Ох и чудо, милый! – воскликнула я в восторге, спускаясь в тёплый, благоухающий прямоугольник.
        В каждом нашем огородике и польце пахло по-своему, даже почва по-разному пахла, а уж сами растение придавали каждый свой аромат неповторимый и замечательный. После чистых ароматов зимы с её снегом и морозом, оттенки запаха, которых я тоже научилась различать очень хорошо, легко отличу теперь морозный дух от оттепели, снежный от дождя со снегом, метельный от просто ветра без снега. Даже днём и ночью зима пахнет по-разному, тем паче в солнечный или в пасмурный день. Чем холоднее, тем острее и слаще запах, чем теплее, тем кислее, богаче, прибавляются запахи всего, что оттаивает и влажно дышит в пространство…
        – Чудо, ещё какое, – улыбнулся Арик.
        – Ты как же отыскал?
        – Подумал, что возле леса должно быть подобное что-то, вот и решил растопить тут лёд… А потом решил не говорить сразу, а показать. Как подарок…
         – Как подарок… – мы одновременно выдохнули эти слова. И засмеялись.
         – Мой тебе подарок считай, на твоё рождение. Ты в пролетье родилась, вот как теперь.
         – Уж пролетье… – я наклонилась к цветам, зажмурившись, вдыхала их замечательный аромат, и гладила ладонями.
         – Нарви ландышей, они в горнице славно пахнуть будут. 
         – Ох, кудесник ты, Огнь! – сказала я, радостно.
         – Да нет, природа всё…
       Она нарвала ландышей и погрузила лицо в душистый букетик. Я подошёл, подал ещё пучочек.
         – А земляника дён через… десять уж будет… – сказал я, склонившись и целуя разомкнутыми губами ей руки, державшие цветы.
         – Что ты…
        Но я подхватил её уже под ягодицы ладонями, притягивая к себе, и впился жадно в губы. Чуть-чуть, всего какой-то миг она целовала меня в ответ, приоткрыв губы. Но вдруг вывернулась, отталкивая, бросив ландыши мне в лицо:
        – Да ты… что же это такое!.. пусти… пусти, бесстыжий!.. какой… же… бессовестный… – и, выскользнув вверх, улетела вверх, к небу. А я остался подобрать ландыши…
Глава 9. Пламя, сжигающее жизнь или порождающее души?..
       Очень долго двигались мы по берегу, потому что быстро ехать, и холодным воздухом обдавать нашего больного мы не решались. Он же только слабел, медленно угасая день ото дня. И было до боли его жаль, вот будто брат мой родной, вот этот щуплый, жалкий кеметский зодчий, что увязался зачем-то в этот суровый и снежный край. Вся мечта его отыскать здесь Анпу таяла с каждым днём, и я каждое утро, просыпаясь, со страхом смотрел на его ложе, боясь застать его трупом. Но нет, он просыпался, поводя мутноватым взглядом, ел с ложечки варево, что давала ему Рыба, сетуя, что ни мёда нет больному дать, ни трав хороших.
         – Чего ж сухих не взяла? – спросил я её.
         – Откуль? Вот говоришь, а не думашь! – рассердилась Рыба. – Откуль мне взять их было? Можт скажешь щас? В Кемете ихнем што за травы? Яды одни, чёрт их дери. Трупы бальзамировать есть чем, а простуды лечить…
          – Они не простужаются там, в теплоте-то такой, вот Боги им не шлют лечебных трав.
          – Так-то так. Но здесь-от што? Што всё снегом-то покрыто? И Море само, ты видал, оно выше по берегам-от поднялось вдвое противу прежнего.
          – Видал… Рассказывали о том, потому и ушли с берегов энтих люди. Сингайл и увёл, ну, Эрбин то есть. А что снега… не знаю я, Рыба… можт к лету растают?
           – Энти, узкоглазые, что живут тута теперь, говорят, что тут всегда так-от. Так што не растает, и не жди, уж пролетье на носу, а морозам послабы нет.
          – Пролетье, да…
        Мы посмотрели на Агори, задремавшего, кажется, в санях позади нас. Потом посмотрели друг на друга и промолчав подумали одинаково, что ежли не найдём мы Эрбина в ближайшие пару дней, придётся нам могилу бедному кеметцу в снегу копать. А это не нравилось мне как-то, все ж не по-людски в каком-то неверном материале человека, тем паче предвечного эдак хоронить…
         – Может он потому и живой по сию пору, што предвечный, – прошептала Рыба. – Обыкновенный хто давно бы уж кончилси.
        – Я всё слышу… кхе-кха… – проговорил Агори, не открывая глаз. – Надоел вам… бросьте иде, волки съедят, им што… кхе-кхе-кхе-кха! Кха-кха!
        – Лежи уж, болтаешь! – смущённо пробормотала Рыба, укрывая его, колотящегося от кашля.
        Мы снова посмотрели друг на друга, и совестно, что он услышал нас, и не сказали вроде ничего такого, а совестно, вроде он и, правда, нам помеха.
       – А знаешь, он как Аяя тогда, когда байкальцы наши… токмо она не телесно больна была.
        Я задумался над этими словами.
        – А странно всё ж… что там промеж них? – сказал я негромко.
        Рыба посмотрела на меня, покачала головой:
        – У обыкновенных, быват, ниче не поймёшь, а ты хошь у энтих, мудрёных, разобраться. Увидишь, может, поймёшь чего, а пока чего гадать.
        Мы продолжали свой путь, в последние дни было солнечно и ясно, давно не было ни снега, ни ветра. Рыба сказала на это:
        – Ежли ещё так три дни простоит, то ещё сорок стоять будет ясная погода без ветров и снега.
        – Откуда ты знашь?
        – Примета така была… – она пожала плечами. –  Прежде… правда теперь… хто знат, работают те приметы, али нет.
         Но вместо подтверждения али опровержения приметы мы набрели на странность среди снежного поля. И как мы не свалились в почти правильный прямоугольник, протаянный каким-то невообразимым способом в снежном слое толщиной в четыре сажени… собаки остановились, ехали мы неспоро, Агори боялись ветром холодным обдать, иначе могли и сверзнуться. Зимника-от нет, не прежнее время. Никаких дорог. Рядом лежал какой-то деревянный настил из свежих досок, словно крышка этого странного ларца, сделанного явно человеком. И на дне…
        – Слушай-ка, это ж грядки, – сказала Рыба, долго разглядывавшая этот непонятный колодец.
        – Што?! – я не понял.
        – Грядки, што… Свекла вон, морковь, горох…
        – Хочешь сказать, кто-то тут среди снега овощи растит?! – недоверчиво проговорил я. Это похоже на какую-то сказку. В зимнем краю зелёные грядки стоят, свёла на них, морковка… и ещё, вьюнки какие-то, Рыба сказала, горох… Надо сказать я всю эту прелесть в натуре видел впервые в жизни, до сих пор только в лавках зеленщиков да на картинках в книгах, только так и узнал. – Но хто? Хто овощи может растить здеся…
        – Что там? Покажите мне! – зашевелился куль Агори.
        Пришлось подвезти сани, он, свесившись и вытянув шею, ну куколка червячка какого, не иначе, тоже смотрел на это долго, подслеповато щурясь от солнца.
         – Если… кхе-кхе-кх…и-и… это не Арий придумал, пусть гром меня поразит. Кхе-кха!
         – Гром… ну-да, верно проклятия просишь, грома долгонько будем ждать, – пробормотала Рыба, усмехнувшись вбок.
         Постояв ещё немного, мы двинулись дальше, а к вечеру остановились в одном стойбище и узнали, что за странные проталины появились в снегу в этой стороне.
        – Сами на знаем, однако, – было сказано. – А токмо появившихся здеся таких странных протал полно, и во всех на дне растёт чёй-то. Мы не подходим, боимся, думается, колдовство и наваждение какое-то демоническое.
        – Нет ничего демонического в свекле, – скривясь, пробормотала Рыба себе под нос, даже не заботясь бормотать неслышно. – Вы Сингайла не встречали давно? Не ведаете, иде он обретается ныне?
       – Чё же не ведать, Рыба-богатырша, ведаем, – был ответ. И с большим достоинством. – Во-она, за холмом гора вдалеке. Там и живёт. И жена там, и демон.
         – Какой ещё демон? – подхватился я.
        Седоватый охотник пожал плечами и, щурясь ещё больше, сказал:
         – Хто ж его знат? То знать человекам не полагается. Не знаем…
         – Как не знаешь, а говоришь? Не видел?
         – Дамэ, у них свёкла – демон, што ты хочешь, калика какого за демона и приняли… тоже мне, што бы понимали в демонах, – Рыба подмигнула мне, природному демону, которого никто тут, конечно, не распознал.
         – Так не видел ты демона-то?
         – Видел. Стра-ашный, однако, ни лица, ни волос, ничего… Назидание грешникам. Демон и есь… адским пламенем сожженный.
       Рыба сделала мне «глаза», мол, что ты с ним говоришь, видишь, ерунду мелет.
         – Што за гора? – спросила Рыба нетерпеливо, её не заинтересовал этот странный демон, то ли выдумка здешняя, то ли странный прикрас к рассказу о Сингайле, а вот меня очень даже. Вдруг кого послал Князь Тьмы, так Аяе тогда грозит опасность…
       А между тем хозяин поманил Рыбу за собой к выходу:
       – Идём, богатырша. Такой женщине, как ты, везде почёт и уважение, ибо царственная ты и прекрасная! – с величайшим уважением, восторгом даже проговорил, приветивший нас хозяин.
       – Чиво ишшо?! – сморщилась Рыба, я думал, она сейчас подзатыльник влепит, думается, не будь он тут хозяином, и влепила бы…
        Но «жених» поостерёгся продолжать свои намёки на ухаживание и вывел Рыбу наружу. Нахлобучив лохматую шапку, и я вышел следом за ними, посмотреть на какой же это горе здесь рядом живёт Сингайл. Я уже перестал верить, что теперешний Эрбин и их Белый Великан это один и тот человек. И что мы когда-нибудь его отыщем. А вот про демона было интересно…
        – Вона, холм, ежли на него подняться станет видно дырявую гору… Вот туда они и летат.
         – Хто летает?! – уже устало спросила Рыба, надоели моей подруге выдумки здешние.
         – Дак хто… ясно, они… Однако, ежли Сингайл нужен, мы вызовем. Сами туда не ходите, погибельно место.
         – И как же вызовете?
         – Дак мачта вона, тряпку на неё привязать…
         – Как раньше! – воскликнула Рыба, неожиданно и радостно. – Раньше так-то и вызывали их, Галалия и Сингайла. Одного красным стягом, второго – белым.
        – Именно, белым. Вызывать?..
 
        Мы заметили мачту с самого утра. Арик прилетел после облёта наших угодий, где вчера мы собрали первую молодую свёклу, и ели уху уже красивенного густого цвета, сладкую и душистую. Жизнь налаживалась, Аяя порозовела, перестали у неё трескаться губы, опять заблестели глянцем волнистые волосы. Арик вовсе молодец, и светло-русая голова тоже блестит шёлком на солнце, как скинет капюшон, а скидыват часто, при работе жарко становится, не в санях ехать. Вчерась попросил Аяю вязану шапку ему сделать полегче.
        – Хорошо, Огнюшка, с заячьего меха начешу, мягкая будет, – сказала Аяя с улыбкой. – Завтра и сделаю.
       Как сам я выглядел, я не знаю, зеркал не было у нас, а воды все замёрзли, только что в полированный жбан посмотреться, но то разве зерцало, токмо побриться и сойдёт… Но думаю, и я был хорош, я заставал взгляд Аяи на себе с улыбкой в искорках, а значит, красив я, всегда женщины так смотрят на меня... так что уверенности прибавлялось, как и объёма на талии у Аяи… должно скоро и шевелиться будет наш малыш.
        Так вот Арик, сей день утром, войдя в дом, сказал, вымыв руки у рукомойника, пробормотал, сердясь:
       – Самолёт надо сделать снова, быстрее будет.
       – Садится всякий раз и взлетать? – сказала Аяя, пожимая плечами. – Это на дальние расстояния хорошо, а над польцами нашими эдак, как теперь проще.
       Они знают, о чём говорят, я же их слушал, как остолоп, давно ли от ужаса душа в пятки уходила от этих полётов…
        – Ну… это верно – согласился Арик, приступая к омлету с луком и петрушкой.
        Вот тут только и вспомнил:
        – А, Эр, тебе там стяг на мачту подняли. Чуть не забыл, надо же…
        Надо сказать, что эдак делали во второй или третий раз, вызывая меня спасти кого-то из своих, сам я их и надоумил когда-то, желая быть благодарным за их помощь. Но они были люди добрые и разумные, не звали меня лечить мелкие болезни, что умели исцелять их шаманы, звали один раз, когда сломал шею сын одного из охотников в стойбище и не будь меня, умирал бы в муках многие недели, но я поднял его на ноги. А в другой раз захворала молодая жена внезапно в день свадьбы и угасала с каждым днём, слабея и мучась от болей. Кто-то считал, что её отравили, другие, что сглазили из зависти к красоте и богатству жениха. Но оказалось, что у неё больны почки. Теперь беременная двойней ходила, хорошенькая, всё с улыбкой…
        Чтобы не пугать их своими полётами, Арик приносил меня на вершину холма, оттуда же я на лыжах спускался сам. Обычно меня встречали с санями неподалёку. Так было и сегодня.
        – Ты, Эр, сам назад? Али на мачту опять стяг подними красный, Галалий и прилетит… – сказал он мне.
        – Доеду, что я, немощный, да и не в первый раз, – сказал я. – А потом, шутишь ты, иде я в энтом меховом раю красный стяг возьму тебе?
        – Как знаешь.
        – А ты, Галалий, не хошь тряхнуть стариной, вылечить кого-нето? – усмехнулся я.
       Но Ар весёлого намёка моего понимать не хотел, какой-то серьёзный сей день, сосредоточился на чём-то.
        – Где кудесит Сингайл, Галалию делать неча, – сказал Арик, без смущения.
       Я засмеялся, хлопнув его в плечо.
        – Шибко хорошо, знать, улестили тебя эти кочевые охотники, ежли ты позволил им себя звать, хвори лечить, – сказал Арик, когда мы уже вышли на двор. – Никогда ранее за тобой этакого не водилось.
        – Да признаться, они очень нравились мне, – кивнул я с улыбкой.
        – Девчонки тёплые? – хмыкнул Арик, догадываясь.
        – Безотказные, – подмигнул я.
       Но Арик лишь поморщился и сказал:
        – Гляди, теперь не пачкайся. Нехорошо женатому, грех.
        – И не думал я, – сказал я, впрочем, в мыслях имел кое-что иное и Ар, конечно, догадался.
        Но сказал иначе и, не глядя на меня.
        – Не думал – это хорошо, – сказал Арик. – Ну что, держишь лыжи?
        – Да держу, полетели…
      …Ничего более удачного и придумать нельзя. Потому что, если Эрик даже управится быстрее быстрого, домой он вернётся только на другой день. Ведь его там потчевать станут, ночевать оставят. Так что не раньше утра, и притом, пока ещё он на лыжах поднимется сюда, это к полудню – самое раннее.
        А потому значит сей день для самых решительных действий… когда ещё удасться то, что я задумал, долго ждать нельзя, иначе время будет упущено и, похоже, именно этого Эрик и ждёт. Уезжал он довольный, точно завалится там с красавицей чернокосой, не зря так глазами сверкал, да усмехался лукаво. Ясно, что тоскливо ему ныне подле Аяи, когда я рядом... Вот и хорошо, Эр, вот и отменно, что ты такой легкомысленный, такой продувной бабник. Аяя не станет ревновать, да, я её знаю, просто от этого растает вовсе то, что она считает своей любовью к тебе. Ты должен быть идеальным, чтобы она любила тебя. Это я могу быть дурным и вздорным, потому что я люблю её так сильно, что тебе и не приснится, и она это знает и любит меня всем существом своим любого… любого…
        – Отнёс? – спросила Аяя, обернувшись ко мне, когда я вошёл. – Интересно, что у них там… стряслось.
       Она убирала со стола, странно, что так долго сегодня, обычно к этому времени, она уже одевается на наши «плантации», а тут замешкалась почему-то… всё, как надо сей день.
        – Не знаю, какая разница… – проговорил я, уже забывая, что мы об Эрике говорили. – Расскажет, как вернётся. Он всех вылечить может.
        – Да-да… – рассеянно проговорила она, и посмотрела на меня. – Огник… иди сюда, иди ближе…
        И вдруг улыбнулась странно, раскрывая платье на животе, для чего развязала несколько завязок, что скрепляли его спереди вместо застёжек. Простое сероватое платье, но ткань мягкая, тонкая, почти как убрус…
       Она взяла мою ладонь обеими руками. Вблизи её лицо ещё пленительнее. И кожа, как лепесток белой розы, чуть-чуть капнули румянца на щёки, ещё капелька на губы, они… словно ягодный сок в них, я знаю, что душисты и вкусны, я знаю это лучше всех… брови волосок к волоску правильными дугами, я помню, как в них располагаются эти самые тёмные волоски, как загибаются ресницы, если бы умел я рисовать, я мог бы по памяти изобразить тебя… всю, до самых мелких подробностей…
       – Помнишь как мы нашего трогали, как зашевелился?.. Ты не почувствовал тогда, – она улыбалась, щуря ресницы. – Сказал, но я видела – не уверен… А теперь? Чуешь? – она прижала мою ладонь к своей коже.
       Я не хотел об этом говорить и даже думать… в раскрытое для меня платье я решительно просунул руку… я действовал то порывисто, то нежно, то наступал, почти набрасываясь, то, как волна отступал… сорвались все хлипенькие завязки…
        – Огнь… ну ты… опять… ох… оплошала я… не думала, что… – ахнула Аяя в первый миг, думая отступить.
       Но я уже не выпущу, нет, Яй…
         – Что бы тогда?.. – прожигая ей кожу своим дыханием, прижимая к себе, слепляясь, разворачивая к себе лицом. Пальцы к волосам, её кожа теплеет под ними, горит… и я зашептал ещё горячее, жизнь моя… настоящая моя жизнь… – Что бы ты сделала?.. Что?.. Ну, не любишь, не хочешь – убей меня топором… Не умру, нет для меня смерти… но боли натерплюсь, что мне, привык уж, да кровь вытечет вся… Ну же… не хочешь меня – скажи!..  Скажи, Яй! Я пойду в полынью – утоплюсь, и буду лежать на дне живым, потому что умереть я не могу, рыбы станут объедать моё тело, когда я всё буду чувствовать и смотреть… Мне не привыкать к ужасам, к неволе и лишениям. Нет почти ничего, чего бы уже не вынес на пути к тебе. Я иду за тобой триста лет, Аяя…
        – Огнь…
        – Что ты трепещешь?.. – я стянул уже платье с её плеч, разорвав ворот, напрягаться почти не пришлось, тонкая ткань разъехалась сама, словно расстегнулась. – Ну… скажи, что не любишь меня… если не любишь, я перестану… только скажи: «не люблю», я не трону больше даже пальца твоего, кончиков волос, даже взглядом не коснусь, смущать не стану…
       Я закрыл ей рот губами, не давая сказать. Какой же жаркий, какой сладкий, упоительный поцелуй. Я забыл всё…
        – Скажи, Яй… скажи… – зашептал я, мокрыми и горячими губами, прижимаясь к ней весь и выпрастываясь, обнажаясь... – Скажи!..
        – Люблю…
        – Скажи ещё…
        – Люблю тебя… люблю тебя…
        В следующий миг преград между нами не осталось. Ни одежд, если они и остались… остатки её платья, я рванул, обнажая груди… войти, как вернуться в свой мир… всё… мы соединились, только сейчас я и ожил по-настоящему. Только ты и можешь оживлять меня, Яя… какое счастье, счастье стать опять собой… стать тем, кто я есть, только сейчас в эти мгновения я и освободился окончательно от Смерти…
       Аяя вскрикнула, яростно дыша, краснея щёчками, губами, и ещё раз, и ещё… я знаю, какое у неё лицо, когда её настигает экстаз… очень хорошо это знаю… вздрагивали соски от обоюдных движений, кожа заблестела мелкими капельками пота… её-моя… сначала только искорками, но они тут же превратились в капли росы… ещё несколько мгновений и моё семя разольётся в её теле… и её ребёнок умрёт…
      Я закричал и простонал, содрогаясь, мне показалось, что я умираю, полностью растворившись в ней, потому что даже её блаженный крик – он мой…

      … – Что стряслось-то ныне? – спросил я, садясь в сани к посланцу, покрывшемуся инеем в ожидании.
       – Да не знаю, однако, чужаки пришли опять, вроде вас, носастых. С ними заморыш… По мне так помер он уж, а они говорят, живой. Он и верно, попискиват, кехекает… Не знаю, Сингайл, его, думается, уже духи прибрали, а эти, што с ним и не приметили. Вот что… Но… просили слёзно тебе позвать, вот мы и… Ты прости уж, коли побеспокоили зря ноне. Вперёд лучче глядеть станем…
        Это оказалось неожиданным. Чужаки вроде нас… мне стало любопытно, а ну, как знакомый кто? Но когда я увидел, с кем он приехал сюда, всё стало ясно: привезли его Дамэ и Рыба. Я давно их не видел, с самого дня бегства из Кеми. Но и они, и я, обрадовались, увидев друг друга, и едва не бросились в объятия.
         – Рыба! – первой я увидел её между чумов. Она вышла встретить меня. Я её не сразу признал, не в первое мгновение, не ожидал увидеть её здесь, и во всех этих тутошних шубах вообще никого не отличишь. Я Аяю только могу отличить даже под самым густым покрывалом…
        И Рыбу я как раз обнял, потрепал по крутым плечам. Она даже пахла как всегда раньше, немного пряно, но холодно, строго. Всегда была строга, но теперь под шубами слишком прело её тело, а бань у плосколицых моих друзей не придумано, они энто дело не уважают…
        – Ты здесь! Вот это да! Как?! – восклицал я, радуясь своей бывшей служанке даже неожиданно для самого себя.
         – Так-ить, как… вас с Аяей ищем. В Кеми што нам делать без Анпу?
         – Без Анпу? Ну-да… здеся он, не будешь без Анпу своего теперь, – радостно сообщил я. – Рад, ох и рад видеть тебя, Рыба! Так ты… тоже освободилась? От вашей Повелительницы?
         – Нет, Она сама прогнала меня, сказала, что без Анпу я Ей не нужна.
       Тут и Дамэ появился. он вышел из одного из чумов только в шапке одной, и его я сразу признал, после Рыбы, конечно. Надеюсь, Арит с собой не притащили, не хватало ещё Ариковой наложницы здесь. Я некогда интересовался ею, но сильно поостыл за эти годы.
        – Ты тоже, конечно, куда вы друг без друга…
        Но радость от неожиданной встречи во мне была сильнее, чем в них, они-то ждали меня и не просто из дружбы, а для дела. Я вошёл в чум, в нос, как всегда ударил терпкий здешний запах, но он устоявшийся, привычный, сухой, а сейчас к нему примешался нехороший, нездоровый тошнотворный сладковатый запах, дух притаившейся Смерти.
       – Он – Агори, зодчий кеметский, Эрбин… увязался за нами, и… – забормотала Рыба у меня за спиной.
        – Простудился, словом, – сказал Дамэ, укорачивая рассказ.
       Рыба засуетилась, намереваясь раскрыть болезного, но я знаком отогнал её:
         – После мельтешить будешь.
        Она послушно и поспешно отошла в сторону.
         – Подите вон все отсюда, – сказал я.
    …Мы вышли с Рыбой, а возле недалеко от входа сидел хозяин. Его жена и дети перешли пока жить к матери хозяина, как он сам сказал: «Живым с мёртвыми вместе не нать, плохо энто…». Хозяин, покусывая трубку, что не выпускал из зубов, посмеиваясь, покивал нам.
       – Што, отказался Сингайл? – спросил он.
       – Нет.
       – Ну-ну… Вы эта… сани-от привяжите, пурга идёт, однако. Я к оленям пойду.
        – Зачем?
        – Дак, поговорить.
        – Чё?.. – Рыба посмотрела на меня.
        Но я понял, что хозяин намерен объяснить. Так он и сделал:
        – Селенга-царица знает, как говорить, ей отвечают звери, а я так, по-людски. Штобы не боялися непогоды.
       – Думаешь, они бояться больше тебя?
       – Хто знает? – пожал плечами хозяин.
       – Так Селенга и знает, – сказал я, понимая, о чём говорю намного лучше.
        А хозяин лишь хмыкнул весомо:
        – Она – Богиня, кажный день не поговоришь…
      Тут вышел и Эрбин. И я в который раз подивился его красоте, действительно я мало встречал абсолютно красивых людей, вовсе без изъяна. Эрбин был одним из них. Красота вовсе не даётся предвечным, как можно подумать, остальные с виду всё же обыкновенные люди, хотя некоторые хороши. Но Эрбин, Арий и, конечно, Аяя – исключительные существа. Словно и не обычная природа создала их, словно Бог нарочно долго и тщательно старался, подбирая цвета и оттенки для их глаз, волос, кожи. Очень старательно вырезала эти тонкие и выразительные, при этом гармоничные черты, эти волны волос, эти стройные и сильные тела. Дала им чарующие голоса, которые сразу запоминаешь. Но главное, свет, что исходит от них… Мне много раз говорили о моей красоте, но я в это не верил, я не человеческое и не Божье порождение и красота моя ложна. Света в ней никакого нет. А вот и этот гордый байкальский царевич, божественно красивый Эрбин, светил своим прекрасным ликом, хотя и вышел неспокойный и словно в тревоге, сейчас глядел немного бледный не на нас и не на волю, куда-то прочь, куда-то, откуда ещё не вполне вышел…
        – Что ж не сказали, что предвечный он? – спросил Эрбин, хмурясь и не глядя на нас. – Знал бы, не взялся бы за него.
        – Почему? С предвечным труднее?
        – То-то, что легче… – мрачно проговорил Эрбин. – Токмо лёгкость лёгкости рознь…
         – И чего он… помер?
         – Живой, – Эрбин закатал рукава. – Слей-ка на руки!
        Пока Рыба суетилась с водой, которая тут, невзирая на обилие снега, была в редкость, пришлось из фляги слить, потому что иначе, пока топили бы снег в котелке, сколь бы Эрбин ждал.
          – Что глядите? – обернулся он на нас, распрямившись и раздумывая, обо что бы вытереть руки, не нашёл, вытер о свою шубу.
        Хозяин чума хекнул, то ли удивлённо, то ли удовлетворённо, качнув головой, сунул опять трубку в рот и отправился к своим оленям.
        – И неча глядеть, ишь, воззрились… – сказал Эрбин, скатывая рукава. – Спать теперь будет три дни, встанет, здрав будет. Но глядите, ежли поганина, какого притащила на мою голову, придушу!
      
      …И вот снова его лицо над моим.
        – Кажется, что любовь… это только миг… только этот миг, когда ради того, чтобы соединить себя и тебя, готов не только умереть сам, но и убить всё и всех, весь мир пустить в костёр… Но вся жизнь умещается в этот миг… Ты не знаешь, Яй, что это такое – не спать с тобой… – едва ли не с мукой прошептал он, глядя мне в глаза. – Ты не знаешь… это пытка хуже, чем быть сожжённым заживо…
        – Нет-нет, не говори! Не говори…– в ужасе зашептала я, вспоминая, что он рассказывал и каким он пришёл сюда...  – Не говори…
        – Только… люби меня… – прошептал он. – Без тебя… ты даже не можешь вообразить, что это – терять тебя.
        – Ты не знаешь, как терять тебя… – прошептала я.
       Его плотное, уже больше не худое, но сильное и гибкое при этом тело, притяжение моего желания, источник моих наслаждений. Но тела только инструмент и моё и его… что это тело, ели бы оно не было его телом… Арий, Огнь, как я смогла прожить столько времени без тебя?.. невозможно и страшно вспоминать пустоту, что была во мне из-за этого…
        – Только не пропадай больше, Огнюша… – прошептала я, прижимаясь лицом к его лицу...
       Он улыбнулся весь искрясь, снова найдя мои губы и прошептал на них, задыхаясь:
       – Никогда… я никогда не бежал от тебя… я всё время бегу к тебе, за тобой… уже несколько столетий.
      А после мы снова лежали рядом, и я думала, что за окнами так темно потому, что уже ночь или новый день, но все засыпало снегом?..
        – Ты больше не пропадай, не уходи, не оставляй меня… – он мягко сжал мою руку. – Ты всё время куда-то исчезаешь… я держу, а ты выскальзываешь… и я лечу, иду, бегу, ползу по свету, в поисках тебя…
        – Нет-нет… нет… мы будем вместе, всегда. Обещаешь?
        – А ты? Обещаешь мне? Вот сейчас пообещай мне... – горячо, как в лихорадке прошептал он, садясь в кровати, обнажённый, волосы взмокли… – Пообещай не бросать, не отвергать меня, что бы ты ни узнала дурного… что бы тебе ни говорили, никому не верить, а любить меня и верить… только, если ты… только верь в меня… тогда я…
        – Да что ты… словно… – я тоже поднялась на колени возле него, провела по его лицу, милому, самому красивому лицу на земле, хотелось успокоить, удержать его смятение.
       Но он словно в лихорадке, он почему-то страшно взволновался:
        – Нет-нет, ты пообещай, – тряхнул головой Арий, глядя мне в глаза расширенными зрачками.
        – Конечно, что ты...
        – Нас страшно прокляли, Яя. Печать Бессмертия – не благо, как могут подумать несведущие, то громадное и злое проклятие, которое лишает нас покоя навсегда. И на всей земле из людей только у нас такое. Все могут умереть, но не мы. В этом мы как Боги, но не они, мы всего лишь люди, а нас подвесили словно на нити… Смерть зло подшутила над нами. С самого начала она хотела… Все могут умереть, только не мы. Ты ещё не знаешь, какой это ужас…
        – А Боги?
        – Боги – не люди. А мы – люди, это счастье, когда ты смертен, даже, если предвечный, предвечные умирают как все... Но если умереть не можешь… Я многое понял, служа Тому свету…
        – Зачем ты это говоришь? Зачем пугаешь меня?
        – Нет-нет, не пугаю… Просто мы должны держаться вместе… Не зря, наверное, мы мужчина и женщина, только так можно быть вместе по-настоящему. На этом стоит мир… Ты понимаешь?
         – Нет, – мне хотелось плакать, так его трясло от возбуждения, до того много он пытался мне сказать.
        – Она хотела разъединить нас и наказала страшно тебя, а меня под видом благоволия. Но… Она не рассчитала одного, того, с какой силой я люблю тебя. Ей этого не понять, не вместить в себя, поэтому Она всегда будет проигрывать Любви. Ведь ты… ты меня любишь?
        – Конечно… Да-да, Огнь.
        – Победить Смерть можно только любовью.
        – Я понимаю. Это я понимаю… – я коснулась его лба, он, действительно горел, как в лихорадке, и сделался очень бледен. – Не понимаю, почему ты дрожишь, Огник…
       Но он был так взволнован, так много хотел сказать мне, словно боялся не успеть.
         – Много дурного было со мной, очень много всего, что… я всё расскажу, после… только верь, что я не изменился. Даже, если я творю зло…
         – Какое зло?.. о чём ты? – я забеспокоилась, что он и правда заболел.
         – Не думай сейчас о том… не надо сейчас… после, Яй, после. Только одно помни, что я тебя люблю.
         – Я это знаю. Уже знаю, Огнь.
         – Не сомневаешься теперь?
         – Да я верила и прежде… но… не хотела думать, если бы думала, что ты в плену, вовсе бы не вынесла этой разлуки…
        И он притянул меня снова и снова стал целовать и ласкать меня, так что я позабыла всё, время полностью растворилось вокруг нас. Когда началась ночь, за окном вьюжило, и которая это уже была ночь?..
        – Огороды-то наши, все погибнут! Ар, а мы с тобой… позабыли всё.
        – Ничего не погибнет, я ничего не раскрывал. Под крышками согрел и все. Не беспокойся.
         – Собак надо покормить.
        – Утром же кормила?
        – Да…
        – Ну и лежи, лишь бы улизнуть… всегда такая была, – засмеялся он.
        – Я? Когда это? Не была! Враки!
        Мы засмеялись. И много смеялись, ели что-то, пили оставшееся жирное оленье молоко, ели мёд, оставшиеся щи, стряпать, конечно, не хотелось… подбрасывали дров в печь, метель завывала в трубе, запевая свою песню снова и снова по кругу.
        – Была-была, было время, совсем не любила меня!
        – Не было такого, ты врёшь! – засмеялась я. – С первого дня, что себя помню, ты был рядом… и такой… мне всё время казалось, что я тебя знаю… уже знаю…
        Он повернулся ко мне, придвигаясь, улыбаясь ещё, но глаза серьёзнее, и темнеют от этого, при этом ярко синея…
          – Аяя… Яя… наконец-то мы… вместе…
Сжигая кожу, плоть и души, возносимся мы в небеса.
Тебя так много мне и мало, и не достанет мне всегда.
Насытиться нам невозможно, как надышаться – никогда.
Нельзя сказать: «я налюбился», нельзя сказать: «любви мне много».
Её всегда нам мало, нам мало было есть и будет…
Смотрю в глаза твои – там вся вселенная моя.
Ты воздух, космос для моей планеты,
Вот нет тебя – я провалился в пустоту.
Но нет ни пустоты, ни смерти, когда приходит к нам любовь.
Любовь со мною остаётся не только в этом мире, но во всех мирах.
К тебе протяну я любящие руки, где б ни был я,
Не оторвать меня в веках.
Сплетаем пальцы, губы, сливаем плоть, но души наши вместе даже,
Когда мы разлучаемся с тобой.
Не верь в разлуку, никогда не оставляй меня вовеки.
Закрой мне сердце от чёрных мыслей, как от чёрных сил,
Ты это можешь, ты это можешь, только ты одна…
Глава 10. Круговерть
        Вьюга крутила весь мир вокруг нашего дома целых четыре дня. Завывала, бросала охапки в окна, засыпала крыльцо почти до верха, мы переместили собак в амбар, где была печь и было тепло, а главное, его не заметало, как будки.
          – Польца-то наши засыплет, найдём?
          – Найдём, теплее будет покамест. На той полянке, как раз и земляника поспеет, уж ягодки висели – сказал Арик, пуская струю огня в печь. – А эта печка мне лучше удалась, чем там, в скалистом лесу дондеже. Ты-то не помнишь… та прогорала быстрее, топить едва не каждый день приходилось. Я там чересчур широкое сделал горнило с высоким сводом. Здесь ниже, толще, вот и тепла больше и дольше держит.
        – А может там, в дому холоднее было? Али кто холодный был возле тебя? – улыбнулась я.
        – Ты со мной была, Яй, не помнишь? – сказал он, грустно улыбаясь.
        И я улыбнулась ему. Он притянул меня к себе, целуя, и я с радостью и новыми волнами желания ответила ему. Вожделение к нему похоже на бескрайний простор, как океан или вот эти здешние просторы снегов, али небес… Не помню я того, что помнили они, во мне намного больше чувств и огня желаний, даже знаний, которыми я старательно овладевала все эти годы, чем воспоминаний.
         И вот, накрывая бранку, я раскладывала ложки на столе и по привычке три…
      …Да-да, она села к столу, глядя на эту ложку, погладила её пальцами и накрыла рукой. Полюбила она тебя, Эр, молодец ты, стало быть, славным мужем был ей… Я всегда был хуже, я придирчив, ревнив, неугомонен и ненасытен. Выдержишь ли ты снова мою любовь? Тебе тяжело приходилось раньше. В то время, которого ты не помнишь…
        Я перенёс горшок с давешними щами на стол, и убрал третью ложку.
        – Не волнуйся, Эрик там в тепле и неге, не обидят его и даже голодным не оставят.
        – Да это я знаю… это как раз… не сомневаюсь даже.
        – Ты ревнуешь его? – не выдержав, спросил я.
        Аяя засмеялась:
        – Да нет же… его нельзя ревновать. Он такой… воздух. А дышать хотят все.
       Я подошёл к ней.
        – А я думал, потому что я…
        – Вот тебя ревную. Потому что ты… ты, может быть, тоже в сердце не берёшь, а… не могу даже думать, что ты, что с другой… Вот как ты мог двух детей родить?! Двух! Ещё мало… мог и десять народить, долго ли вам…
        – Забудь это… это не стоит даже слов, которые ты потратишь, чтобы спросить меня об этом.
        – Но ты… не сможешь… забыть, что я…
        – Яй, чего я только не смогу ради тебя… разве ещё надо доказывать?..
       Она взяла мою руку как давеча.
        – Скажи, ты ведь опытный… ребёнок, если он уже шевелится, должен каждый день шевелиться? – в её глазах задрожала тревога.
        – Я не знаю, Яй, – солгал я. – Я же детей не вынашивал…
        – Это не может быть потому, что мы с тобой все четыре дня без продыху?.. ну… что мы всё время… Вдруг ему вредно?
        – Где же без продыху-то, Яй? Прямо обидно… Ты вон сей день с утра всё хлопочешь, вроде тебе щи эти нужнее меня…
        – Болтаешь, – засмеялась она, но позволила поцеловать себя…
        Да, скоро она начнёт недомогать, потому что… потому что я преступник…
         – Ты погасил весь свет, надо запалить лампу, али лучину…
         – Зачем? Видеть меня?
         – И это тож…. 
         – Ты же спать намеревалась, на что тебе свет? Боишься чего?
         – Наверное…
         – Не бойся ничего Яй, тебя никто теперь не тронет. Никогда… Но лампу зажгу, чтобы видеть тебя...
        Мы любились снова и снова, не в силах перестать, уже заболели наши тела, но это была сладкая боль, и не остывало желание, разгораясь всё сильнее под заснеженной крышей. Мы вообще перестали бы вспоминать, что существует какой-то внешний мир, мир за нашими губами, руками, телами, вне наших душ и сердец, которые окончательно и навсегда теперь слились в одно. Я чувствовал это, потому что в отличие от Аяи, я всё помнил, всё о прежних временах и о том, каким было всё тогда и какими были мы.
        Не в первый раз я думал: Аяе надо было умереть и возродиться, чтобы стать той, что она была теперь, забыть и оставить там, за Завесой ужасы прошлого, на выжженной земле плохо растут цветы… Прежде я никак не мог прорасти в ней всей полнотой своей любви, как ни старался, как ни прорывался, но промороженная омертвевшая земля не пропускала мои ростки. С вечной грустью и затаённой болью в глубине глаз. Она любила меня прежде, да, но теперешняя, живая, словно цветущий розовый куст против того же розового куста, но изломанного и сожженного. Новые побеги победили всё прошлое, что было ею забыто, оставлено у Завесы. А теперь Аяя стала свободной, раскрытой, чистой…
       Любовь и страсть не растут на ненависти, на себя она направлена или вовне, любовь лучше всего растёт в чистоте. Тогда нет ни притворства, ни ложного стыда. Остуда не страшна тем, в ком жизнь… мы были живы… и теперь вместе навсегда.
        А метель всё мела, набрасывая новые и новые охапки снега на дом и двор…

        Это странно, Вералга с утра сей день была беспокойна и нервна. Даже срывалась на служанок и невольников. Это было так необычно, такой я не помню её.
        – Что с тобой сегодня, Вера? – спросил я, подойдя.
       Она, обычно не делает этого, сейчас же позволила мне обнять себя.
        – Не знаю, Вик, с утра не нахожу себе места. И спать не могла, какое-то беспокойство. Весей нет ниоткуда. Что там, на Байкале…
        – Ты всё о «мальчиках» этих волнуешься? Им тринадцать веков ужо, научились, поди, жить-то, – попытался успокоительно увещевать я.
        – Научились?! – Вералга оттолкнула меня, бледнея от злости, взмахнула сразу и серебристыми волосами и платьем с вышивками, что делали подол тяжелее. Пожалуй, если лезвий нашить поострее и без ног останешься…. – Где же научились?! Вот мы с тобой всегда могли. Мировасор тож, Орсег в своей стихии, даже Агори, хоть и понесло его днесь непонятно куда, но он ремесленник, исследовать мир ему не повредит. А эти… где Арий, например? Где он, если он не умер, как утверждает Рыба, а я всё больше склоняюсь поверить ей…
         – Он умер, Вера, ты напрасно мучишь себя этой странной надеждой… Арий, быть может, из всех нас самый необыкновенный человек, но нельзя гореть, как горел он в том пламени, и остаться в живых.
        Вералга села на скамью, приказала принесть вина.
        – И пьёшь днесь очень много. Это пузыристое вино, оно коварное…
        – Выпей и ты со мной.
        – Я выпью, но Вера, не становись нервной, отравленной, словно на тебя наслано нехорошее наваждение.
        – Ты не понимаешь. Я чувствую, там нехорошее что-то происходит с ними. Какая-то тревога во мне. Не могу понять… неясная, но… томная, холодная тревога. Она как змея вползла в мою душу, и лежит клубком, то ли укусит, то ли так уползёт...
        – Уползёт, Вера, ты успокойся, прямо больна.
        – Эта девчонка, Аяя, не доведёт до добра их обоих, – сказала она, потирая рукой безупречный лоб. – Я знаю, я предчувствовала её приход за тысячу лет до её рождения, он был предсказан. Едва родились они, я знала, что появится меж них третий человек, и ни мига не подумала, притом, что это будет девка. Даже когда она явилась, я не поняла… А как не понять, заранее ясно… какая я глупая…
        – Ну знала бы. Что бы ты сделала?
        – Что? Чего проще…. – Вералга выразительно посмотрела на меня.
        – Нет, ты не злодейка, – сказал я.
        – Нашу Кору можно было забрать ни за что, а какую-то Аяю, нельзя? Что один ребёнок, что другой.
        Я покачал головой. Я не верил, что Вералга может убить кого-то, тем более ребёнка, кем бы он ни должен стать. Тем более я никакого зла в Аяе не видел никогда, особенно для байкальских царевичей. По-моему только она и оживила их, да всё их царство расшевелила.
         – Да, так расшевелила, что от царства не осталось и следа! – рассердилась Вералга.
         – Ты рассуждаешь как мужчина, ты не видишь ничего за её красотой, она ослепляет вас и лишает разума.
        – Ничего подобного.
        – Очень даже! Все вы одинаковы.
        – Может быть, мы и одинаковы, тебе это виднее. Ты – сама Исида, я же всего лишь жалкого Себека слуга. Но… Чего в Аяе нет, так это зла. Я знал её ребёнком, когда ничего ослепительного в ней ещё не было. И очарован был вовсе не обаянием красоты… Она очень славная, добрая, с ней рядом хорошо. У меня был блохастый кот, паршивый до невозможности, так появилась она во дворце, в моих покоях, приходила учиться всякий день, и кот этот выправился, настоящим царём котовьим стал.  При ней и впрямь всё расцветает и оживает. Богиней Любви не называют зря. Ты просто мало знаешь её.
         – Охотно верю, что она само очарование, из-за этого один погубил своё царство, второй сжёг себя в адском костре. Вот к чему привело её очарование. Я не упоминаю ни о Горе, ни о Кратоне, что нам обычные люди, правда?!
        – Ты разъярилась сей день не на шутку, – усмехнулся я, уже не зная, что говорить, чтобы она успокоилась. – Хорошо, что Мировасор тебя не слышит, для него эти люди не были обычными.
        – Чего не слышит Мировасор? – послышался немного скрипучий голос нашего древнего товарища, которого мы негласно считали старше себя, хотя, кто считал его года? Он шёл по коридору как раз и услышал своё имя. Он был не один, с Орсегом.
        Но и гостей, которых Вералга всегда встречала с радушием, она сегодня встретила, скривив губы и кося глазами.
       – Я гостей не созывала, кажется. Своеволия все набрались, к Исиде, как к себе являться.
        – Ну Богу Морей, может быть будет позволено войти к Исиде?
        Вералга не стала больше проявлять своего дурного расположения и сказала им, хоть и без улыбки, но и без нахмуренных бровей.
         – Располагайтесь, други. Простите женщину за дурное настроение. Развлеките сердце весёлой беседой.
        И занялись мы тем, что под угощения обсуждали правление нового фараона, что его дед, Фарсиан забрал слишком много власти.
         – И это бы ничего, но больше начинает влиять на царя Уверсут, – сказал Мировасор.
         – Это хуже. Ума в этой женщине значительно меньше, чем красоты, будто на одну чашу весов переложили то, что должно было быть на другой…

        Много дней буран заметал окрестности так, что нельзя было даже выйти, не то, что помыслить о том, чтобы отправиться в обратный путь. Оставалось только попивать их странное и гадкое пойло, и полузабывшись от него, проваливаться в разврат, впрочем, и развратом-то не назовёшь эти соития со всеми красавицами стойбища… Ибо далеко от чума не отойти, а несколько шагов между ними сделать – легче лёгкого. Вот они и перебегали ко мне то одна, то другая. Поначалу оставались надолго, одна всю ночь грела мне бок своей худоватой жопкой, а после, то ли вошли во вкус, то ли боялись, что буран кончится или мои желания. Надо сказать, желания иссякли уж после второй, мне стало скучно от однообразия, а после я и вовсе устал, но было неловко отказываться от льстиво предлагаемых прелестей, а они, и впрямь, буквально улещали меня, всем показывая, что расстелиться под меня – это для них большущий праздник.
         Я вышел отлить в один из мутных рассветов, застал Дамэ за тем же.
         – Как там ваш болезный? – спросил я.
         – Проснулся, здоров. А ты…. – Дамэ поглядел на меня, потом на чум, в который нырнула очередная красавица. – Сам-то не заболеешь?
        Мне не хотелось признаваться вчерашнему демону, тем более приближённому Аяи, пусть в прошлом, но преданному ей человеку, что я, её муж, потонул тут в болоте и не могу выбраться никак.
        – Да метель проклятая… ведь не выехать отсюда никак…
        – Хочешь, придумаю что-нибудь про тебя страшное, они отстанут?
        Я засмеялся, похлопал его по плечу.
         – Да не стоит, я уж как-нть сам. Ты гляди, конец-то не отморозь, стоишь уж столько времени, позабыл, как мочиться, али вы, такие… только так, вид делаете.
         – Нет, мы такие, такие же, как вы, – не смутившись, проговорил Дамэ, заправляясь. – А за заботу о конце – спасибо, я о твоём, ты – о моём.
         Я смутился немного, мне стало неловко оттого, что я так говорю с ним. Всегда Ар говорит об этом, мы слишком высокомерны, оттого многие наши беды, поэтому у нас и нет друзей, даже друг друга мы отталкиваем по этой же причине. Но не теперь, теперь причина вполне ощутимая, она осталась там, за этой снежной пеленой. И она с Ариком, в то время как я здесь…
        – Дамэ… ты прости, что я… как… словом, ничего этого я не думаю…
       Дамэ лишь усмехнулся, ветер набил ему уже целую чёлку снега, но даже так, ещё и румяный на морозе, он очень красив. Что с того, что он не человек? Чем он не человек? Куда человечнее меня…
        – Конечно, не думаешь, что тебе, Эрбину, я, – сказал он.
        – Я не это сказать хотел… Не серчай, что так говорил с тобой.
        – О том не беспокойся, я привык.
        – Да-да…
        – Что тревожит тебя, Эрбин? Почему ты был так недоволен, что Агори предвечный? – спросил Дамэ, щуря ресницы.
       А вот это серьёзнее… Действительно, я не то, что был недоволен, я был вне себя, потому что я не был готов, что тот, кого меня позвали излечить, болен так тяжело, даже безнадёжно, причём, давно, эта простуда просто ускорила его конец и всё. Поэтому мне пришлось приподнять Завесу.
        – Кто это нагло стучит в мою дверь ногами? – сразу же услышал я Её голос. – Ах, Эрбин… конечно, наглец Эрбин, кто же ещё. Раньше хотя бы почтение имел, теперь обнаглел вовсе. Чего ты хочешь? Этого несчастного заморыша Агори оставить, не забирать? Вон он висит, на волоске… Что дашь за него?
      – Ничего. Так отпусти.
      Она засмеялась, до чего любит насмехаться Повелительница Той стороны…
        – Ну нет, он предвечный. За такого нужна жертва, ты же понимаешь.
        – У меня не проси, – сказал я.
        – Ты же убивал своей рукой и вполне безвинных. Хотя бы того помощника лекаря, что ехал с тобой в повозке в караване.
        – То вина, но и беда… Убивать его я не хотел.
        – Ложь. Ты вовсе о нём не думал. И даже забыл, придавил и не заметил, как клопа. Что тебе какой-то мелкий человечек в пыльном халате. А то, что он единственный сын был слепой матери, уже похоронившей всех своих детей, что она никак не хотела отпускать его в этот караван, чуяла беду… Но он увязался, надеясь подучиться в пути и заработать, чтобы не бедствовать… Узнав о его смерти, она сошла с ума и утопилась в реке в тот же день. Так что, Эрбин, ты не одного человека убил, а сразу двух. А если учесть, что у него была невеста, ради женитьбы которой он и хотел заработать, и которая теперь оказалась в наложницах у мерзкого старого развратника, и вскоре умрёт от выкидыша, то скольких… Вот так-то, «добрый» царевич Эрбин.
         Эти Её уличения, конечно, задели меня, но не слишком. У убитых мной моих рабов тоже остались и родители и невесты. Я знал, что никто не умирает случайно, у каждого свой срок и своя судьба, кроме предвечных, у нас судьбы кроятся и перекраиваются…
         – Не только у предвечных, – засмеялась Смерть. – Вовсе вы не так отличаетесь от смертных, напрасно ты думаешь, что вы такие уж особенные. У обычных людей тоже нет ничего выбитого на каких-то камнях, чего нельзя стереть или исправить. Стала же Рыба предвечной, и не просто, но ипостасью Бога Анпу. Арит тож. Так что да, какие-то пунктиры на картах стоят, но никого не заставляют идти по ним насильно. Всё же человек не животное…
        – Почему ты столько болтаешь сегодня, Вечная?
        – Заскучала без людей. Анпу сгинул от меня, хитрый, ловкий проныра, тайком придумал такое, в чём разобраться мог только один он, потому что этот, за кого ты просить хочешь, и тот ничего понять не смог… Мертвые тени… это не то. А потом, интересных собеседников вообще попадается немного.
        – Хорошо, Вечная, развлёк тебя, теперь отпусти Агори.
        – Кого отдашь за него? Хоть и не разобрался он в премудростях Анпу, но всё же подошёл так близко, как никто, так что, глядишь, хоть поговорить будет с кем. А может, и расскажет, что это было, как смог Арий вырваться из моих оков.
        Я разозлился, она нарочно тянула время и забалтывала меня, чтобы Агори успел переместиться уже к ней надёжно, а не так как сейчас всего качался на скалве.
       – Ария вынесла сила любви, вот и всё, Вечная, Тебе этого никогда не понять! – рявкнул я.
       Но она не разозлилась, только рассмеялась:
        – Да-да, так и есть… именно так это и было. Именно так… ты прав, Эрбин. И ты сам знаешь её, эту силу… хотя и познал её не вполне.
        – Я забираю Агори, – нетерпеливо сказал я.
        – Конечно- конечно, ты можешь любого забрать или не пустить ко мне. И всё же за предвечного требуется плата. Беру нерождённое дитя…
        – Не надо, Вечная. Другого возьми, старика…
        – Старики ничего не стоят.
        – Возьми другого, хочешь предвечную Арит, никому нет радости от неё на земле.
       Смерть захохотала:
         – На что мне подлая Арит? У неё и души нет уже, пусть болтается промежь вас. Нет, Эрбин, я выберу сама…Уходи со своим Агори!

        – Орсег, ты великий Повелитель земных вод, почему ты не можешь узнать, как там наши байкальцы? Они на Байкале, я знаю, я сама их отнесла туда.
        – Как? Так Эрбин и Аяя…
        – Нет, не их, они шли сами. Остальных: Рыбу, Агори, Дамэ. они там и должны были отыскать Эрбина… Но прошло три месяца, никаких весей. Узнай, сплавай…
        – Что толку, что я, как ты говоришь, поплыву? Там лёд, Вералга! Высотой в дом! Я не могу даже выйти на берег, но хуже то, что я ничего не чувствую через него. Лёд убивает воду, берёт меня в смертельный плен. Я не боюсь холода, я боюсь неподвижности.
        Вералга, нахмурившись, отвернулась.
        – Ну не лететь же просто так, оглядывать все окрестности, я не птица, я так не могу. Там громадная земля, а как разлился Байкал, стала ещё больше.
        – Подождём вестей, что мы так всполошились? Эрбина нет в Кеми уже скоро тринадцать лет, Арий и вовсе… – недоумевая, спросил Мировасор.
        – У Вералги дурное предчувствие, – сказал я.
       Тогда у всех, кроме Вералги, расслабились плечи и Мировасор, усмехнувшись, проговорил:
        – Ну… ежли бы мы из каждой женской тревоги кидались проверять тот или иной уголок мира, то взбесясь, носилися бы кажный месяц, полагаю.
        – Очень грубый намёк на мою женскую природу, – сказала Вералга, скривившись. – Но это здесь ни при чём, ты сколь времени знаешь меня, разве я хотя бы раз поднимала тревогу напрасно?
       Бледность всё же не отпускала её щёк. Может быть, она просто снова беременна, вдруг подумал я…
        – Ну… Аяю не хотела идти вызволять, – сказал Мировасор.
        – И не считаю, что была неправа! – вскричала Вералга. – Смотри, к чему привело её возвращение?! Арий попал в смертельную ловушку, погиб Кратон… Я уже не говорю, что Гор…
        – Гор вознёсся в Небеса и стал Богом,– невозмутимо произнёс Мировасор. – И Кратон ныне объявлен воплощением Бога, никто не сомневается более, что Ра-Атон вознёсся в небеса тож… Многие даже утверждают, что видели своими глазами, как он обратился в солнечный свет на рассвете… Не надо, Вералга, не то я подумаю, что ты из женской ревности пытаешься очернить Аяю перед нами.
        Я бы тоже продолжил спорить, если бы не опасался гнева Вералги, с которым она снова отлучила бы меня от себя. На моё спасение, поднялся Орсег, на фоне белого мрамора стен и пола, и скамей, на которых лежали такие же белые подушки, он казался темнее, чем обычно.
        – Ради тебя, Вералга, успокоения твоей души и прекращения этого разговора, превращающегося в странную перебранку, я попробую посмотреть что там, на Байкале, но это трата времени и сил, я чувствую мои владения. И если бы Аяя подошла к воде Байкала, я бы знал точно, где она…
         – Ты так хорошо чувствуешь людей? – усмехнувшись, спросил Мировасор.
         – Я так хорошо чувствую её, – невозмутимо спросил Орсег.
         – Вот вам, пожалте! Ещё один! – воскликнула Вералга, всплёскивая руками. – Что я говорю, один вред, один непокой от неё.
         – Прожить в покое бесконечную жизнь – тогда лучше вовсе не рождаться, – мрачно сказал Орсег и пропал с глаз.

        Наконец, Агори проспавший три дня, вышел на волю. Он стоял на ногах, ещё слабый, но здоровый, и смотрел на мир, где моталась, по-прежнему, снежная кутерьма.
         – Красота-то какая… – восторженно проговорил он.
         – Иде ж красота-то, ни зги не видать, – засмеялась Рыба, придерживая свой капюшон, который ветер норовил сбросить с ее головы.
         – Не-ет… невозможная красота. Я нигде не видел столько красоты, сколь на вашем Байкале…
        Очередная бабёнка прошмыгнула в чум, где помещался Эрбин.
        – Вот и женщины тут, как нигде… Прекрасные.
        Я заглянул в чум к Эрбину. Он сидел почти возле очага на их импровизированном ложе, голый по пояс, удивительно, он оказался замечательно волосат телом, я не видел его обнажённым прежде, поэтому удивился и растерялся на мгновение.
        – Ты что? – спросил Эрбин, отнимая свои губы из губ чернокосой красавицы.
      Вид у него был как у пьяного.
        – Я… Ты можешь выйти?
        – Могу… – устало произнёс он, с ласковой улыбкой отстраняя девушку, уже стянувшую свои меховые одежды с плеч, у неё была белая немного желтоватая кожа, словно рыбья кость и плоские груди с удивительно длинными тёмно-коричневым сосками, как у лошадей или черных коз. И пахнет здесь у них… женскими телами, согретыми их промежностями, немного потом и вожделением. Только я не понял, это вожделение было не его, не Эрбина, это женское, поэтому, наверное, оно обдало жаром и меня. И я вспомнил, что давно с женщинами не был. Почему я отказался здесь, когда мне льстиво было предложено? Я удивился тогда и даже спросил здешнего старейшину, почему они так делают, почему не берегут своих женщин от чужаков. И он ответил, щуря в улыбке узкие глаза, от этого и вовсе прячущиеся куда-то в многомудрую голову.
        – Нас немного, чужеземец Дамэ, и если наши дочери станут рожать детей от своих братьев, через пару поколений у нас не станет здоровых детей. А вы вливаете свежую кровь, следующие поколения будут сильными и умными. Тогда нас станет больше, и мы придём, чтобы взять ваших жен и дочерей себе.
       Так что расчет у них тут был дальний, и, возможно, верный.
        Эрбин вышел со мной, на ходу поднимая на плечи одежды.
        – Похоже, все они решили почтить тебя, – сказал я.
        – Веришь, нет, но мне кажется, они решили меня таким образом прикончить… может их подучил кто?.. – со вздохом проговорил Эрбин. – Зачем звал? Не хотелось бы ещё и простудиться…
        Я подвёл его к чуму, где с подветренной стороны, стоял Агори.
        – Вот он, спасённый тобой Агори.
       Эрбин с пренебрежением осмотрел Агори с головы до ног и сказал:
        – Что ж, молодец, здравствуй отныне во веки веков!
       Агори же смотрел на него восторженно.
        – Благодарю тебя, Эрбин! Ты великий кудесник, я думал, всё…
        – Так ты и был «всё»… – хмыкнул Эрбин.
        – А ты вылечил меня… 
        – Я не вылечил, я этого не умею. Я тебя выкупил. Надеюсь, ты стоишь принесённой за тебя жертвы.
       – Я сделаю всё, чтобы ты не сомневался!
       Агори поедал его глазами. Посмотреть, конечно, было на что, но я всё же забеспокоился, не тронулся ли умом наш Агори. Но в следующее мгновение всё объяснилось:
         – Так ты, значит, брат Ария? – дрожа от счастья, проговорил Агори.
       Эрбин расхохотался:
        – Не поверите, сколь раз люди, правда, чаще женщины, задавали мне тот же вопрос! Лет эдак с четырнадцати… Да, Агори, именно так, единоутробный и единокровный брат-близнец.
        – Арий для него, что Бог, Эрбин. Он за ним и сюда пришёл, – со вздохом проговорила Рыба, качая головой, объясняясь за Агори.
        – Ну, увидишь теперь, – Эрбин снизошёл даже до того, чтобы похлопать мелкого Агори по плечу, от чего тот едва не повалился. – Да ты стой, не падай… Тут он, Арий, токмо, вишь ты, как нас заперли здесь ненастьем эдаким. Отпустит, так и покатим.
       Видя, что Эрбин в на редкость хорошем расположении духа, я решился предложить ему:
        – Эрбин… я что подумал, ежли ты… ну… устал…
       И приблизив губу к уху Эрбина, я прошептал ему в ухо то, что пришло мне в голову.
        – Думаешь? – спросил Эрбин, с сомнением посмотрев на меня.
        – Давай пробуем, вдруг выручит. И тебе легче и Агори радость, ему здешние красавицы шибко по сердцу.
        – Вы что затеваете? – нахмурилась Рыба.
        – Сейчас узнаешь, – сказал я. – Не бойся, ничего гадкого, никакого обмана или уловок. Всё по чести.
        – Всё по чести, – подтвердил Эрбин, кивая, ну, точно, как пьяный. И впрямь спасать его надо…
        И было объявлено, чтобы духи не обозлились, все женщины, кто желает ложе разделить с Эрбином, Белым Великаном, должны понравиться и улестить спасённого Агори.
       Услышав это, Рыба сплюнула:
        – Тьфу! Охальники! – и обиженно перешла от меня в другой чум.
        Думаете, это помогло? Не слишком. Поначалу женщины мялись и не слишком желали, и за это время Эрбин успел хотя бы выспаться, свалившись как подкошенный на кошму. Но потом уже глубокой ночью, одна всё же решилась, будто бы преодолевая отвращение, пробралась к Агори... и только после пошла к Эрбину. Но, говорят, от него вышла совсем не такой довольной, как допрежь из чума Агори…
       Словом, утром я застал этих двоих уже почти друзьями, они стояли и, глядя в ещё мутноватый горизонт, который обещал морозный и, наконец, ясный день, мочились на свежий снег, с облегчением выдыхая. От них обоих шёл пар, а на бледных и утомлённых лицах было что-то похожее на похмелье. Хорошо было уже одно – буран закончился.
       – Присоединяйся, – сказал Эрбин, не поворачивая головы.
     Я так и поступил.
Глава 11. Лавина
        Наконец-то мы двинулись в путь. Солнце посверкивало на снежных полях идеальных и прекрасных. Казалось, тепло, потому что после ветреных дней, днесь было тихо, но это обманчивое тепло, мороз стоял настоящий, потрескивали деревья вокруг стойбища, а когда раскачивались и касались друг друга ветками, самые тонкие из них, обламывались как стеклянные. Мы, трое стали укладывать свои небогатые тюки в санях, пока Эрбин наблюдал за нами, и, несмотря на вздохи плосколицых наших друзей, сетовавших, что мы, безумцы, в гиблое место едем.
        – Почему они считают, что там гиблое место? – спросил Агори Эрбина.
        Тот рассмеялся. Проникся симпатией к Агори, похоже, куда там, молочные братья…
        – А ты представь, молодец, что то, что в стойбище было, начнётся в моём дому.
        Агори сморгнул. А Эрбин добавил:
        – А у меня жена там…
        – Жена… да, жене не понравится, конечно… – сказал Агори и все мы засмеялись. Только Рыба опять сплюнула, глядя на нас.
        – Рожи бесстыжие! Вот я Аяе-то расскажу, как вы дрянные михири свои постирали напрочь!
        – Чего это дрянные?
        – Не говори, Рыба, – уже не веселясь, сказал Эрбин. – Она… так знает. Но ей противно будет, не говори, не хотел я этого, они сами… а потом метель…
        – Сами, конечно… страмник ты, вот что, ты ведь иё бажаешь до смерти, што ж…
        – Твоя правда, что ж… и до смерти тоже верно… Она тоже меня любит, потому и не говори... К тому же тяжела она. Пятый месяцок, – сказал Эрбин, с надеждой глядя на Рыбу.
        Ну, тут началось! Ах да ох! Да как же раньше не сказал, и когда ждёте и прочее бесконечная трескотня, возбудившейся бабы. И про мороз забыли, носы из шуб высунули, ну, сокотать. Болтали так, что вокруг лиц всё инеем покрылось и шапки и шубы и волосы, даже щетина, что успела нарасти на щеках Эрбина за те дни, что он метель пережидал. Агори посмотрел на меня и я, найдя необходимым, объяснил:
        – Агори, мы трое с Аяей две с половиной сотни лет с лишком вместе под одним одеялом прожили. Так что не удивляйся, что мы к ней как к сестре. А Рыба так и… будто к дочери.
        Агори покивал, показывая, что понял, но понять можно, только если сам это переживал, когда близкий и любимый человек оказывается от тебя далеко на годы. Это я не упомянул, что она забыла нас с Рыбой так же прочно, как и то, как мы втроём прошли половину континента, а после обогнули несколько на корабле через три океана… Надеялся, что вспомнила?..
       Ответив на все вопросы, и распределившись, как в сани сеть, кому с кем, мы расселись и поехали, наконец. Собак нам дали ещё двух, потому что нас теперь было больше. Эрбин сказал, когда мы тронули упряжку.
         – Токмо… гости дорогие, дом у нас небольшой, размещаться и не знаю, как… пожалуй, и спать-то если только все вповалку на полу… Но… как-нть разместимся, а? Мы строили-от с Ариком во времена, когда и не предполагали такого нашествия друзей.
         – Так мы друзья теперь с тобой, Эрбин? – радостно крикнул уже на ходу, Агори.
         – Ты-то… ты ещё и спаситель, молодец! Не ты, уходили бы меня проклятые бабы. Спасибо вьялица отпустила, иначе, там мне и конец… – захохотал Эрбин.
        Вообще все были в отличном и очень радостном настроении, потому что мы были радостно возбуждены и исцелением Агори, за эти месяцы мы привязались к нему, будто он был наш младший брат, а впереди нас ждала долгожданная встреча с Аяей, кому-то с Арием. И даже то, что Аяя не помнила нас с Рыбой, сейчас нас не пугала совсем. Теперь, даже если не помнит, мы заново сможем стать ей друзьями, а может и частью её семьи, как было когда-то…
       Когда мы поднялись к скале, в которой зияла почти засыпанная снегом пещера, Эрбин сказал, что с саней пора слезть, иначе можно пролететь в пропасть, дом за уступом скалы. Надо же, а эти в стойбище нас уверяли, что они живут в пещере…
       – Волки мы, что ли? – усмехнулся Эрбин. – Я вперёд пойду, сильно замело дорогу, да и… Тут, не зная, не пройти. Так что вы по следам, не спешите, берегитесь, точно по следам, уступ очень узкий, а под снегом кажется втрое больше, не туда ступите и полетите в пропасть. Оставьте сани пока, я после вернусь, али Ар дойдёт, коли не в дому, не то собаки свару с нашими устроят…
        И он ушёл вперёд, мы же, закрепив сани за стволы, и наказав собакам сидеть, гуськом и в страхе свалиться двинулись по его следам.
        – А как же они там… втроём-то, что-то не пойму я? – негромко проговорила Рыба, она шла за мной, а Агори впереди. – Если Эрбину Аяя женой, то… как это быть-то может? Там же Арий… Он… И они что там, мирно втроём живут? Я не понимаю. Ты понимаешь?
        – Не гляди, – сказал я. – Я вообще этого всего никогда не понимал. С самого начала. У этих двух братьев, любовь-ненависть какая-то всю их жизнь, похоже. И врозь не могут и вместе…
        – Близнюки они, Дамэшка, понимать надоть, – сказала Рыба с каким-то внутренним удовольствием. Но продолжила бормотать себе под нос: – И всё же, не понимаю… Они как меж собой, их братнее и мущинско дело. Но она-то, Аяя-то? Она, что? Как же это она за Эрбина пошла всё же? Это… чё же будет-то, а?..
        – Рыба, что сейчас-то гадать, доберемся и поймём, – немного раздражённо сказал я, потому что оскользнулся, и схватился за скалу, а с неё, с мелких уступчиков мне в лицо посыпался свежий снежок, испугав и ослепив меня на несколько мгновений.
        Мы шли, стараясь не ступать в сторону даже на шаг, боясь предсказанной Эрбином пропасти внизу. Агори дёрнулся, напуганный птичкой, вспорхнувшей с дерева, из тех, что верхушками торчали у края уступа, по которому мы шли, примерно обозначая край.
         Но, наконец, мы обогнули уступ, и вышли на достаточно обширную площадку, на которой чуть вниз по склону и располагался широкий двор с домом и амбаром. Надо сказать, ни за что не догадаешься, что здесь такое чудесное и просторное место, скрытое от глаз и от ветров. С одной стороны высилась скала, а с другой обрыв, сплошь заросший соснами и елями, выходившими и сюда верхушками.
         Вокруг двора снежная целина почти не была тронута, только шагами Эрбина, глубокими, намного глубже здесь, чем на скале, там сносил ветер, здесь – нет. Во дворе же расчищено, непонятно как, с ночи они тут снег убирали что ли?.. Дом большой, с большими окнами, забранными стеклом и хрусталём, и на высокой подклети, с широким крыльцом. Очень похожий дом я сжёг некогда в скалистом лесу, выкуривая Аяю… Боги, неужели, когда-то я был способен на такое?..
        Но, где же хозяева? У меня забилось сердце, подскакивая в горло, неужели, я увижу Аяю? Сейчас вот и увижу…
       Вот и Арий… Да, он, я узнал Ария, что поспешил навстречу брату, сбегая с крыльца. У него не было днесь его чудных русых волос, обычно шелком рассыпавшихся по плечам, ежли он не забирал их шнуром, но в остальном это был совершенно он. В одной рубашке и бледный… Что-то случилось там? Где Аяя?..
     …Где Аяя? Это первое, что пришло мне в голову, когда я увидел Арика, почти бегущего ко мне. Ждал, это очевидно. Но ждал не просто…
       – Эр!.. Эр…
       – Что случилось? Где Аяя?.. – мертвея, спросил я, потому что по лицу Арика было ясно, что случилось что-то настолько плохое, с чем он, к тому же не только не может, но и не знает, что делать…
       – Эр… я не знаю, что… тебя не было, метель эта… Ребёнок, он… нет его… я… не смог ничего сделать… а тебя нет и нет… Сей день, я думал, уж полечу, искать тебя, ежли не вернёшься до полудня, но… боялся её оставить… Она… Я… я не знал, что так будет… я не знал… разве я мог подумать, что… Ей больно, Эр… ей очень больно… – дрогнув голосом и взглядом, проговорил он почти шёпотом.
      Оттолкнув его, я кинулся в дом, на бегу сбрасывая шапку и шубу. Влетел в дом, завертел головой… Аяя… я не сразу понял, что она на печи.
        – Что ж ты… на тепло-то её после выкидыша положил, ты, лекарь Галалий, раздери тебя!.. – заорал я, не видя, здесь ли Арик…
    …Мы издали смотрели на происходящее. Переглянулись, Агори проговорил:
        – Что-то не так, похоже, в дому энтом прекрасном… А?
        – Беда, похоже… – проговорила Рыба.
        – С Аяй… беда… – вытекло из меня.
       И произнеся это, я бросился к дому, зарываясь в снег по пояс. Арий, услышал и увидел нас и, остановившись наверху крыльца, качнул головой, я сразу понял, что надо остаться здесь и ждать. Что-то не то было с ним, что-то… не болезненная судорога, и бледность, исказившее лицо, что-то ещё, будто какое-то тёмное облачко надо лбом… притом, что всегда он светел ликом…
      …Аяя была очень бледна, лицо заострилось даже, на лбу испарина…
      – Что было? Что случилось, щас говори! – зарычал я.
     Но Арик только входил в горницу.
     – Я… я виноват, убей меня , Эр… чёрт… и убить не убьёшь… теперь не убьёшь… всё я… – он завыл, хватая себя за отросшие волосы…
         Буквально. Именно завыл и слёзы выступили на ресницы. Я никогда не видел его таким напуганным, и таким… уничтоженным. Словно он и впрямь виноват? Или виноват?..
         Он опять заговорил, срываясь на сип:
         – Я… всё я…
         – Да хватит! – разозлился я. – Как баба…
        После говорить с ним, надо Аяе помочь. Кажется, совсем недавно, я вот так же помогал ей… но тогда сын был Арика, и был он… я вспомнил красивенькое малюсенькое личико ребёнка, убитого моей женой… А где мой сын?.. Где ребёнок?.. но с этим потом…
        Я наклонился, касаясь её лба, он влажный но не горячий, хорошо, что лихорадки нет, заражения ещё не хватало… к счастью, его нет, скоро поправится, сразу. Кровь потеряла только и много…
       На моё прикосновение она застонала, поворачивая ко мне лицо, под мою ладонь…
        – Эрик… – прошептала она сухими губами, не открывая глаз. – Эрик… так больно… Эри-ик…
       За одно только это, за то как позвала меня, узнавая моё прикосновение, я готов ноги ей целовать всю мою вечность… Аяя…
        – Я здесь… уже не больно… всё пройдёт, слышишь? Всё пройдёт…. – прошептал я на её лицо.
        – Эрик… я… виновата… виновата, Эр, я…
      Ну, ещё одна, взялись виниться.
        – Пить ей дай… эх, плохо, вина нет… – сказал я.
       Я убрал боль, сейчас, Яя… сейчас… и кровотечение остановилось. Восстановились все ткани. Она совершенство, совершенное творение, я знаю, как никто, я любое тело вижу в подробностях всех внутренностей… она совершенство была и есть… болеть не будет, немного отдохнёт и станет здорова. Сейчас от кровотечения слаба…
         – Что случилось? На том льду, небось, упала, да? – спросил я, и взял из рук Арика кубок с подслащеной медом водой, Аяя готовила сама.
         – На льду? – Ар посмотрел на меня, совсем не в себе…
         – Помнишь, ты вёдра проклятые опрокинул во дворе, лёд застыл… Я тогда ещё подумал… надо было лопатой сколоть… поленился… – говорил я, похоже, сам с собой.
         – Эр, я во всём виноват… я…
         – Хватит, надоело… твердит… – разозлился я. – Ты зачем на печь-то её?..
         – Она мёрзла… я не мог ни кровотечения остановить, ни… боль унять. Кричала так… плакала… что… ох, я думал, сердце разорвётся… может, у меня его нет? Нет сердца...
        – Хватит… право, Ар… мой ребёнок, не твой… а ты… кстати, где он?
        – Кто? – Арик потёр красные глаза, не спал, знать… может и не одну ночь…
        – Где… ребёнок? – дрогнув, спросил я.
        – Эр… – Арик качнул головой, глядя мне в глаза, тут уже мой брат немного отвердел голосом.
        Он прав, на что мне видеть нерождённого моего сына теперь… тем паче сколь времени прошло… Нерождённое дитя… «Я возьму нерождённое дитя…», неужели, Подлая, Ты взяла за Агори моего сына?..
       Я встряхнулся, чтобы отогнать все эти мысли.
        – Выйдем на двор, – сказал я. – Там Рыба, все ж женщина, пусть поможет Аяе, не нам же переодевать и… Баню надо… Аяе, а после – всем. Ар! Да очнись ты!
        Он, как зачарованный смотрел на Аяю, чьё лицо было уже спокойно, только очень бледно.
        – Рыба?.. а, да, я видел… – встрепенулся Арик и направился к двери, шубу так и не надел.
         А я оглядел горницу. Что-то здесь… что-то, чего не было, когда я уезжал. Что? Запах крови?.. нет… да и нет его… что-то ещё… Я что-то вижу, но не могу понять… Всё, как всегда, но…
       Вошла Рыба, сразу увидела Аяю на кровати и побледнела сразу, мертвея.
        – Выкидыш, – сказал я ей. – Сейчас позади всё, но платье это… снять надоть и вообще… помоги. Ну, по-женски, понимаешь? Ар пошёл баню топить?
         – А?.. – Рыба поспешно сбрасывала шубу, спеша к постели больной. – Да… я не знаю.
      …Да, Арий вышел к нам. Сказал быстро Рыбе, чтобы зашла в дом, на нас даже не глянул и поспешил к сараям, оказывается, и баня у них там, почти на краю обрыва.
        – Арий?.. – сойкнул Агори, глядя на него, как на сияющего Бога.
        Что ж, после того, что он видел, что видела Рыба, наверное, и я смотрел бы на него так же. Но Арий даже не взглянул на нас, спеша к бане. К нам вышел Эрбин.
        – Несчастье тут у нас, вот что… Вы… не бедуйте, что так встречаем вас в дому своём… вишь как, потеряли мы ребёнка нашего. Скинула Аяя… вот такая беда, – сказал он, немного растерянно и очень смущённо, но не тем, что не может пригласить нас в дом, что-то иное беспокоило и смущало его. И не несчастье с Аяей…
        – Сейчас мы… Рыба в баню спровадит, так и приберёмся. После уж и мы пропаримся. Потерпите.
        – Да мы что… мы, чай, не маленьки, – сказал Агори и осёкся. Прозвучало и, правда, как-то не слишком удачно это упоминание о маленьких, хотя Эрбин и внимания не обратил.
       Вернулся Арий.
        – Готова баня – сказал он. – Можно уж, горяча.
        – Быстро так? Ты…
        – Огнь я али нет? – сказал Арий. – Согреть я всё могу очень быстро, коли надо.
        На морозе от него валил пар. Я смотрел на него, что-то изменилось в нём, он… странно красивее стал с того дня, как я видел его в последний раз. Несмотря на бледность и следы бессонницы, на осунувшееся немного от этого лицо, он во всём стал прекраснее, чем прежде. Словно с него сняли какой-то лишний слой, отшлифовали, как статую, то есть он был красив, но стал прекрасен… странно. В том огне, что ли, это случилось? По виду Агори я понял, что не я один вижу это преображение. Агори смотрел на Ария, распахнув глаза, и мне кажется, не верил, что не грезит и видит его, Ария, перед собой на самом деле…
    …Ещё бы мне не онеметь, я видел, как Арий горел в страшном пламени, которое вызвал на себя сам, и как обугливалась его кожа, не сгорая вполне, как пылали, поднявшись в огненном вихре волосы. Волосы и теперь были ещё коротки, но они всё те же – блестящие русые. И всё в нём, словно он стал моложе, и даже намного, будто живее… и это он, он, Арий, необычайный гений науки, достигший в ней высот, которые я ещё не способен был даже увидеть.
        – Арий! – сумел, наконец, воскликнуть я, совладав с голосом.
        – А… Агори… да-да… рад… рад видеть… – бесцветным голосом проговорил он. – Ты… что… как здесь?
        Он взглянул на меня, и хотел бы улыбнуться, должно быть, но лицо его не поддавалось улыбкам сейчас. Что у них там за горе? Ах да, Эрбин сказал, что-то… а, да, жена его скинула. Вот они и потерялись так и огорчены… Но что уж за большое горе, подумаешь, и у меня, то есть жен моих, случалось и не раз. Будут у них ещё десяток ребятишек… Хотя, конечно, всё равно несладко, когда жена больна… Но Арию-то что с того? Или он оттого, что был при ней тут, вроде как виноватый...
        Тем временем на крыльце появилась Рыба, она несла что-то, нет, кого-то, женщину, завёрнутую в покрывало, та притулилась головкой к её шее, волосы спутаны... Эрбин поспешил было к ним, но Арий каким-то образом оказался проворнее и вот они оба уже с двух сторон от Рыбы. Она взглянула на них…
       …Я понял, что вот это момент истины, как любит говорить Викол книжным языком. Вот сейчас я пойму, что соединяет этих троих… Рыба подняла глаза на них:
        – Чего слетелись? С дороги!
        – Дай мне!
        – Мне!
       Аяя повернулась от Рыбы, вот бледна… молоко водою развели… и прошептала. Агори не расслышал, но я слышал, я слышу всё…
        – Ребята… не надо… – и опять к Рыбе головкой.
       Великие братья расступились, пропуская Белую Богатыршу, и она прошествовала к бане, надо заметить, вполне вышагивала прямо, без усилия держа свою ношу. Будто и не женщина…
        – Что тут у них? – проговорил Агори, прижимая рукавицы ко рту, у него снова начал ложиться иней на ресницы и брови.
       Но я не смотрел на него, я смотрел на двух братьев и слышал их разговор…
        – Ты…
        – Я сказал, виноват… – Арий словно вызывал брата на что-то на битву?
        – Виноват и чёрт с тобой… – Эрбин отвернулся и пошёл в дом, махнув нам.
        – Не хочешь узнать…
        – Ничего я не хочу, иди уже в дом, обморозишься, возись с тобой, – проворчал Эрбин, открывая нам дверь.
        Вдруг послышался почти оглушительный треск, Агори вздрогнул и даже присел.
        – Это лёд на Великом Море, – сказал я напуганному Агори. – Зимой всегда так-от.
        – Так уж не зима…
        – Как видишь, зима…
        Мы вошли в дом. Хотя Эрбин и говорил, что он тесен, но он очень просторный для обычного дома, хотя здесь и царил немного странный беспорядок. Войдя за нами, Арий тут же водворил всё на места, с кровати исчезли окровавленные тряпки, на стол легла бранка, и всё пока мы разболокивались. От него самого шёл жар, будто он не с мороза, а из той самой бани.
        – Есть нечего, – сказал он – никто не стряпал… Токмо и есть медова вода. Да солонина с колбасой.
        – Так слетал бы за овощами? – сказал Эрбин. – И успокоисся заодно, ветерком обдаст.
      Арий посмотрел на него и повернулся  двери.
        – Шубу надень, скаженный! – крикнул вслед ему Эрбин. И пробормотал под нос себе: – Одурел совсем…
        – Себя винит… – сказал Агори, едва ли не нежно, вот как обожает Бога Анпу…
        – Всяк винил бы, – заметил я.
        – Всяк… да-да… – проговорил Эрбин сам с собой, оглядывая горницу, будто что-то искал.
        После он сходил к скале и привёл сюда нашу упряжку, отвёл собак в сарай, дал им струганного мяса. Но разбирать тюки пока не стали, они остались на санях. Мы же согрелись совершенно, напились медовой воды и наелись вкусной колбасы из дичины и птицы вместе. Вскоре появилась и Рыба, тоже вымытая и сразу ставшая похожа на только что сваренный кундулупец, такая же белая, блестящая, и с толстыми складками. И Аяя пришла с ней.
        – Не даётся, сказала: сама пойду, – сказала Рыба, глядя на неё, очень бледную, укутанную в платки. – Идите, мойтеся. Арий иде?
        – Щас прилетит, за пропитанием отправился.
        – Это вот в эти ваши… проталины? – улыбнулась Рыба.
        – Ну да. Без зелени-то никак. Вот и придумали, как вырастить, хоть что-то.
        – Хто ж придумал? – спросила Рыба, подмигивая Агори.
        – Ну кто, Арик, конечно. Кто ещё. Хлеба мы мечтали поснедать, вот и… Он придумал вообще, что надо раздобыть и где семян и зерна взять, а как сделать всё, это уж вон, Аяя.
        – Перестань, без Огника мы бы ничего не смогли, даже не думали, так сидели, мясо да орехи трескали… – отмахнулась Аяя.
        – Иде же думать, это токмо он, летун, всё тут помнит, огороды, да поля возля деревень, – сказал Эрбин.
        – Ни найти огороды эти и поля под снегом, ни растопить, ни воду греть, чтобы обогревать их… Это только его… заслуга.
        Сняв верхний тёплый платок, она осталась в платье и другом тонком платке, что свободно покрывал теперь её голову, платье, очень простое, из серого, но тонкого убруса, такие, вернее, подобные, те были намного грубее, настоящие рубища, она нашивала во время нашего прохода на восток к океану. Это облегало мягче её тело, льнуло к нему, ещё влажному от бани и от слабости. После возвращения из-за Завесы я всё время помню её в роскошных, богатых… Но, удивительно, что в этом, и вот такая, очень бледная, и будто разом исхудавшая, она глядела сейчас такой неизъяснимо красивой, такой невиданно прекрасной и притягательной, что у меня пересохло горло.
        – Эрик, я тебе… мне нужно сказать… – она смотрела на него, но после словно остановила сама себя. – Но после… это после. Ишь у нас, гостей-от полон дом… А потчевать и нечем? Вот… незадачка, а?
        – Ничего, мы подкрепились немного. Да и не были голодны, – Эрбин с напряжённым беспокойством смотрел на неё.
        Аяя кивнула и, двигаясь как всегда очень легко и плавно, только немного напряжённо, подошла к столу, где стояли чарки с медовой водой, без ошибки выбрала ту, из которой пил Эрбин. И выпила залпом, не отрываясь, качнувшись в конце. Эрбин шагнул поддержать. Но она лишь обернулась к нему с ласковой улыбкой и сказала:
         – Я… прилягу покамест, уж не обессудьте, гости дорогие… Простите… Вы уж… сами тут… пока…
      Она потянула платок с головы и направилась к кровати, что была за плотной занавеской. Эрбин странно смотрел на неё. Надо сказать, я ещё не разобрался в моей голове, как именно смотрел Эрбин, это было как-то сложно и не так, как должно сейчас, предстояло подумать, но я отвлёкся, когда мне на глаза попался Агори. То, как восторженно и, едва ли не влюблённо он смотрел на Ария, было лишь бледной тенью этого взгляда. Он даже поднялся, раскрыв от изумления рот… но среди нас всех, больших людей, заполнившей их дом, Аяя, конечно и не заметила его…
      …Конечно, не заметила… как ей меня заметить, что я за клоп, да ещё среди этих всех… Я не ожидал. Я знал, слышал всё время эти разговоры о Хатор, Богине Красоты и Любви, и я знал, что её ещё называют Аяя, те, что близки ей, и сам видел её издали, как едва ли не весь Кемет. Но… видеть издали женщину, одетую в роскошные тяжелые ткани об руку с царём, или в руках златокрылого Бога, уносящего её в небеса, увенчанную золотом в пуд весом, али вот так, рядом, усталую, с распустившимися влажными волосами, волнами струившимися вдоль её стана, такого, что кажется, все самые прекрасные и тонкие цветки отдали ей свою гибкую утончённость и нежный аромат, али, напротив, она одарила мир этими цветами и ароматами, потому что появилась в нем…
      …– Агори, выдохни, – проскрипела Рыба, толкнув его в бок.
        А Эрбин тихо засмеялся:
        – Что, молодец, задохся? Это тебе не девчонки из домиков из шкур. Это, брат, Богиня Красоты…
         – Я всё слышу, вот горазды болтать, насмехаться!.. Лучше о чём новом поговорите, байку какую расскажите, али ещё чего, чего я не знаю, – послышался негромкий Аяин голос из-за занавески.
         – Фараон новый в Кемете… – брякнула Рыба.
         Я метнул в неё взгляд, и постучал себя кулаком по голове, показывая, что не ту вовсе весь надо было бы рассказать. Аяя села, выглядывая из-за занавеси. Глаза, огромные, тёмные, наполнились слезами.
        – Д-давно? – тихо спросила она.
        – Дак-ить… Аяй… ну, дак… ужо… скоро год… как нет его, – смешалась Рыба, поняв неловкость. И решила загладить её, поспешно добавив: – Но знашь, все теперя Богом почитают его, да! Ра-Атоном. Взошёл, дескать, в Небеса в сиянии рассвета. Вот так. Всё ж-таки… ты… токмо не плачь… – Рыба подошла к ней, но Аяя только тяжко выдохнула и отвернулась уже, легла снова за занавеску…
        …О чём ещё говорили мои гости, я слушал невнимательно, я смотрел на занавеску, на кровать, на которой сейчас лежала Аяя…
     …потом на стол, за которым мы все сидели…
     …на печь, где я нашёл её…
       Вот оно что… вот что!.. вот, что я чувствовал тут сразу, сразу!..
   …Эрбин вдруг побледнел и сорвался с места, выбежал из дома, громыхнула дверь на крыльце.
         – Чтой-то он?..
        Мы переглядывались, думая, не побежать ли вслед, или хозяин просто вспомнил какое-то дело… Однако, Рыба выглянула в окно.
         – Ой-ой… матушки… и-и-и… – выдохнула она, белея, и зажала рот рукой и тоже бросилась к дверям.
        А в следующий миг страшный грохот потряс пространство.
        – Что… это?.. – мы вскочили с мест.
        – И-и-и…. – Рыба даже присела со страху. – Это… Байкал это, лопнул… лёд лопнул! Взорвался… – прошептала Рыба, вылупив глаза. – Было уж… такое, на моих глазах, егда они…
       И опрометью из избы. Мы за ней…
      …Я всё понял. Я понял, что я чувствовал. Не зря восстановилась наша с Ариком связь, существовавшая с рождения, теперь я опять мог почувствовать всё, что с ним плохое и хорошее… И я понял. И почему Аяя, хоть и потянулась ко мне, но не обняла, как любая жена в такое мгновение… Она… и она виновата. Да, она не хотела того, что сделал он, убив моего сына. Но она отдавалась ему с любовью. Но он не только любил её, он ещё и… Не могу понять, как и чем он сделал это, но он знал, что так будет, когда она легла с ним… Он знал. И он убил моего сына. Вот почему это «Я не думал, что так будет», он не думал, что Аяе будет плохо от этого, но знал, чего добивался…
       Я выбежал во двор именно в тот миг, когда он спускался с целым мешком урожая.
        – Так ты не думал?! – заорал я, бросаясь к нему. – Ты не думал?!.. А ты думал, баба ребёнка скинет, всё равно, что кончит под тобой?! Ты, лекарь, Галалий! Боли для неё не ожидал?! А как ты хотел убить ребёнка? Без боли убийства нет!
        – Эр… – он отступил, роняя дурацкий мешок с овощами.
        – Ты убил моего сына! – со всей ненавистью я толкнул его в грудь и мы упали в снег, пролетев несколько саженей, пока не зарылись головами в окружавшие двор сугробы.
         – Ты… Убил… свою кровь…
         – Убил! – он оттолкнул меня, воспользовавшись способностью летать, и мы вместе вылетели из снега, разбрасывая во все стороны веера снега.
         – Убил! И преступник я! Но как ты посмел сеять своё семя там, где тебе было заказано!.. – возопил и он, весь засыпанный снегом, сбрасывая шубу, шапка уж слегала и утонула где-то с снегу. – Ты клялся мне, что не коснёшься её! Ты клялся мне, брату! И не раз! Напомнить, лживый поганец?! Похотливый вепрь!
        Я подскочил и двинул ему в скулу, но тут же почувствовал боль не только в выбитых и пораненных пальцах, но и в разбитом лице. Это ещё больше разозлило меня, напомнив, что восстановлена наша связь, ведь спас его, от такого ада избавил, а он отплатил… Ар отлетел от моего удара в снег.
       Вот в этот-то момент и раздался грохот страшной силы, настоящий взрыв, и мы увидели как в небо со стороны Великого Моря ударил фонтан брызг смешанный со льдом, а ведь Байкал под склоном саженей в триста… Мы ощутили, как дрогнула и качнулась земля под нами, задрожали скалы спуская лавины, по своим склонам, что покатились с глухим утробным рокотом где-то далеко и близко…
        Мы посмотрели друг на друга, и снова перестали видеть всё, кроме лиц друг друга, по которым, будто в зеркальном отражении начала сочиться кровь.
        – Ты лгал мне… Ты нарочно прилетел с Вералгой и лгал, что не тронешь Аяю… Ты её украл. Даже из Вавилона утёк… Ты – вор! Вором был и остаёшься! – прорычал Арик, по-бычьи наклоняя голову.

        Неожиданно, и потому пугающе быстро вернулся Орсег, вбегая, как есть голый, только что с прикрытым срамом, ноги его были мокры и оскользнулись на мраморном полу, он едва не упал.
        – Вералга! – воскликнул он. – За мной! Там…
         Мы все вскочили с мест, потому что на лице его был неподдельный испуг, а никто из нас ни разу Орсега не видел напуганным, что-то упало, с грохотом загремело золотое блюдо по полу.
        – Да вы что? Куда?! А мы?! Вералга! – вскричал Мировасор.
        – Я не могу взять, я под водой, любой из вас так умрёт, ледяная вода, не выдержите! – сказал Орсег.
        Вералга глянула на меня, на Мира, взяла за руки и…
        Что-то сжало мне грудь, и мир завертелся перед глазами, я задохнулся на мгновение. Вералга никогда не переносила меня, в этом никогда не было надобности, поэтому это перемещение стало неожиданным и пугающим. Тем более что мы оказались…
        Боги, мы уже стояли на берегу Великого Моря, которое плескалось взбудораженными тёмными волнами, перемешанными с громадными обломками льда. Толщина каждого куска была не меньше двух саженей… Кто мог пробить это лёд? Неужели Орсег?
        – Да вы что? – едва дыша, проговорил Орсег, выпрыгивая на снег, подальше от кромки льда и остановился, согнувшись, опираясь ладонями о колени, отдышаться. – Я может и Бог морской, но какая тут силища-то нужна, причём… двойная…
        Он поднял лицо:
        – Вон… там они – он кивнул лбом вверх на довольно высокую скалу, поросшую тёмным лесом, но выше леса поднимался её пик…
        – Откуда ты знаешь, я ничего не вижу, – проговорила Вералга, щурясь, разглядывая скалу.
       – Я знаю, – уверенно сказал Орсег. – Они там. Там Аяя, и они там… Там все…
       – Смотрите! Там лавина…. – крикнул Мировасор.
       Удивительно, что никто из нас не замечал холода в этом заснеженном краю…
        – Скорее…

        – Может я и вор, но ты! Ты… Убийца! Ты пролил родную кровь…
        – А ты предатель! Ты не проливал родной крови? Ты дал убить моего сына.
        – То была страшная случайность! – закричал я, задохнувшись от несправедливости этого обвинения, бессильный доказать, что так же горевал о той потере как и он.
        – Ты горевал?! Ты?! Да ты знаешь, что это такое, горевать?! – взорвался Арик, наступая на меня.
        – Я?! Да ты… кто первый забрал её у меня? Она была предназначена мне! – вскричал я, вспоминая, что вообще-то всегда так считал.
        Арик позеленел от злости и… взлетел в воздух, чтобы обрушиться на меня.
         – Нет! – вдруг между нами возникла Аяя с киком, почти с визгом.
         Она, как была с распущенными волосами, так и не высохшими ещё, в том самом скромном своём тонком платье, что носила с тех пор как мы брели вдвоём по пустыням, и злым городам, добираясь до Байкала. И она встала передо мной. Впервые она присутствовала при нашем споре из-за неё. И она встала ко мне спиной, защищая меня.
         Арик плавно спустился на землю.
        – Ты… – задохнувшись на вдохе, спросил он.
       Он смотрел на неё словно испуганно. Но я знаю, это не испуг, это… если он поймёт, что она сейчас встанет не за ним, он разорвётся как Байкал.
        – Огнь!.. не трогай его, – негромко, даже сипло, произнесла она. – Он спас тебя, вспомни! Он – твой брат!.. И если бы не Эрик…
       Арик словно уменьшился сразу, опуская плечи. Но я рано обрадовался, потому что она повернулась ко мне:
         – Эрик, милый… я изменила тебе, моему мужу… изменила и я виновата, что… что у нас не будет больше сына. Казни меня… – она усилила это «меня», и продолжила горя взглядом: – Он твой брат, а я никчёмная дрянь, раздор между вами. Из-за меня наш ребёнок и погиб… За всё надо расплачиваться… Но наша цена несправедлива, она коснулась нас, но унесла того, кто был невинен.
        Она дышала очень быстро, облачка пара клубились вокруг её шеи, горячо поднималась её грудь под тонкой тканью, что начала уже браться инеем от жара её тела и её дыхания. Проступили маленькие острые пуговки сосков, я протянул руку, чтобы коснуться её. Её щёчки взял румянец, кусая морозцем, а губы… Арик касался их… он… почему я ещё не убил его?..
        – Мне не надо было… возвращаться с Той стороны… – в отчаянии произнесла Аяя, дрожа и чуть не плача.
        – Вот это справедливо! – услышали мы вдруг голос Вералги и обернулись все трое.
         К нам шли через двор Вералга, Мировасор, Орсег. Все были одеты по-кеметски. Ясно, мгновенно перенеслись. А на крыльцо высыпали наши друзья предвечные послабже…
        – Это очень верно и вполне справедливо, – сказала Вералга, подходя ближе к нам. – Ты должна вернуться туда, откуда мы некогда вывели тебя, по недомыслию и поддавшись на уговоры обезумевших из-за тебя мужчин. От тебя на земле только зло и смута, Аяя. Уходи в Царство мёртвых.
        – Да ты что, Вера… – ужаснулся Викол, бледнея.
        Но Вералга, не спеша, обернулась и посмотрела на него, презрительно, едва ли не брезгливо дёрнув губами.
         – Что такое? И ты, что ли? Али ты снова споёшь, каким милым она была ребёнком?
        Вералга отвернулась от него, дёрнув косами по спине. Здесь, в этом пустынном краю, среди снежных гор и равнин её льдистая красота казалась порождением здешней зимы, тем паче, солнце снова скрылось в слоистых белых облаках, и все её позвякивающие подвески, корона белого золота на волосах, и голубоватые самоцветы украс… настоящая царица холода. Против неё Аяя была намного тоньше, меньше, в тонком бедняцком платье на босое тело, с разлохматившимися волнистыми и тёмными волосами, розовая и замерзающая, казалась слишком живой, тёплой, окружённой и побеждённой царством серебра и белизны. Но её нежная красота – это сама жизнь и сама любовь. Это то, что всегда будет заставлять подниматься и идти, не сдаваясь, потому что надежда, что впереди будет солнце и счастье, потому что она, Аяя, расцветит землю весною, оживит любовью… Она – то, без чего мир существовать не может, без чего он превращается в мертвую пустыню даже там, где никакого снега нет и в помине…
        – Ну так что?! – произнесла Вералга, глядя на Аяю.
        – Нет! – вскричал кто-то, кажется, Дамэ…
         А я даже не понял, что Вералга… она хочет, чтобы Аяя сама ушла… за Завесу? Вералга что, потеряла разум?..
        – Кто это говорит?! – она обернулась и будто не увидела Дамэ, что выкрикнул последним. – Тебя не спрашивают, бес! – через плечо огрызнулась Вералга.
       Все, кто был на крыльце, поспешили к нам.
        – На Аяе Печать Бессмертия. Вералга, она не может умереть, – негромко, но твёрдо сказала Рыба, приближаясь.
        – Ах, Рыба… – криво усмехнулась Вералга, поворачиваясь к ней. – Неудавшаяся ипостась Анпу, которую не приняли даже в привратницы и изгнали немедля после подлого бегства настоящего Ангела Смерти?
        – Вералга, ты что, хочешь убить Богиню Любви? – недоумевая, проговорил Мировасор.
        – Да как же… Как же так можно?.. – пискнул Агори.
        – Не-ет, – усмехнулась Вералга, снова оборачиваясь на всех. – Ни я, никто из нас, конечно, этого сделать не может и не сделает.
        А после медленно снова повернулась к Аяе и произнесла с улыбкой едва ли не нежной:
         – Она сама это сделает. Если ваша Богиня имеет каплю любви хоть к одному из вас, она вас избавит от своего присутствия, наконец-то. И вы перестанете сходить с ума, перестанете превращаться в слюнявых идиотов…
        – Я не дам этого сделать… – промычал Орсег, наклоняя большую гривастую черную голову.
       Вералга захохотала.
        – Кто может помешать Богине? Особенно, такой как она, что сильнее всех вас вместе взятых, – я никогда не видел её такой… пугающей. – Ну же, Аяя, решайся, докажи, что ты любила когда-нибудь хоть кого-то из них. Что всё не ложь и не притворство, что ты…
         – Молча-ать! – грохот Ариева голоса взорвал всё вокруг.
        Дрогнули скалы и стряхнули на нас немного снега. Солнца уже не было, оно, будто нарочно спряталось в беловатые облака, словно стыдясь того, что затеялось здесь.
        – Ты… Ты личину Вералги приняла и говоришь её устами?! Ты?!.. – он подлетел в воздух и толкнул Вералгу в грудь так, что та отлетела прочь, засыпавшись куда-то в наши громадные сугробы.
        А Арик повернулся, оглядывая всех из-под низких бровей, глаза загорелись мне казалось, я вижу огонь, летящий из них…
        – Кто ещё скажет, что Аяя должна умереть?! – пророкотал он.
        – Ты… что творишь?! Ты что?!.. – закричал Мировасор и бросился к Вералге, поспешил и Викол, но оглядываясь на Арика.
       Но он медленно опустился на снег возле Аяи, и заговорил с ней совсем иным голосом, и никакого огня из его глаз не летело уже:
         – Это Смерть говорила с тобой, то не Вералга, – тихо и мягко сказал он, как ребёнку, глядя в оцепеневшее замерзшее лицо Аяи, она как роза во льду сейчас. – Вералга никогда не сказала бы этого… Никто из людей или даже зверей… Никто ни в этом мире, ни даже в Том, за Завесой… ты ведь знаешь, Яй, вспомни, ты всё видела там, там тебя не ждут, и места тебе там нет… Ты слышишь?
        И он мягко, даже бережно тронул её за локоть, словно боялся, что она как настоящая ледяная роза рассыплется, но она подняла громадные глаза на него, оживая, слеза выкалилась на щёку. И он притянул к себе, обнимая, задрожавшую, и уже со слезами, текущими и замерзающими на ресницах.
       Но подложная Вералга не унималась, всех нас оглушил её вопль откуда-то из снега:
        – Он это говорит только чтобы спать с тобой! – ей голос сорвался на визг. – Только это и нужно ему! Не это ли он шептал тебе все эти дни и ночи, пока твой муж спасал жизнь Агори, а вы здесь…
        Вералга на удивление быстро выбралась из снега и уже подлетела к нам, но кажется ногами по земле, ведь летать она никогда не могла.
        Я не выдержал и вскричал, словно приходя в себя от оцепенения:
        – Не смей!
        Она тут же оборотилась ко мне с дьявольским злобным хохотом:
        – Рогач! И дурак! Как можно жениться на шлюхе своего брата?!
        – Замолчи! – крикнул я, готовый её ударить.
        – На шлюхе всех их! – она обвела рукой всех присутствовавших, словно это и впрямь относилось ко всем. – Что молчите? Каждый из вас хоть раз не думал об этом?!.. Ну, исключим только Рыбу.
        – Замолчи! – крикнул я, двинувшись вперёд.
        – Ты не смеешь и не имеешь власти здесь! – воскликнул Арик, выходя вперёд, и заводя Аяю себе за спину.
         Но Та, что представилась Вералгой, воскликнула, хохоча:
         – Ты слышишь, Аяя, никто из них не сказал, что не хочет с тобой спать! Ты не Богиня Любви, ты всего лишь Богиня похоти, сластолюбия и грязи! Пока ты будешь царить на земле, она будет гнить в распутстве и утопать в нечистотах. Скотские желания и мысли побеждают в вас всё, что дают все другие Боги!.. Изгоним! Уничтожим её, эту обманщицу, ворующую величие у всех!
        И здесь случилось страшное… Голос Арика вдруг переменился и прозвучал уже вроде откуда-то сверху, заполняя собой всё пространство, я поднял голову и увидел своего брата совсем иным. Он поднялся в небо с невозмутимым едва ли не каменным лицом и за спиной у него раскрылись чёрные стальные крылья. Теперь уже без сомнения из глаз его вылетал зелёный огонь. Он медленно спустился к земле, глядя этими своими глазами, на Вералгу и произнёс:
        – Вон! Отсюда вон! Ты не смеешь выходить из смердящего царства разложения! Смерти никогда не победить Любовь!
       И в этот момент Вералга схватилась за горло, словно её кто-то душил.
       – Смотрите! – прохрипела Она, визжа. – Он отдался Князю Тьмы! Он стал Сыном Сатаны! Он – Сын Диавола, принявший в себя Его кровь! Он… он…
       Все в ужасе отшатнулись от Арика. А Смерть продолжила хрипеть:
        – Только так и смог сбежать от меня к этой… этой низкой постаскухе-е-е…
       И вдруг, в один миг Вералга упала замертво с перекрученным горлом. Викол с воплем наклонился к ней. А Арий снова поднялся в воздух.
        – Ты… – Мировасор поднял руки и бросил охапку огня в Ария.
       Тот даже не уворачивался, лишь шевельнул пальцами, и огонь отлетел назад, едва не попав в самого Мировасора. 
        – Сын Сатаны! Прочь! Прочь, Нечистый! – вторя, закричал Викол, поднимаясь от мертвой Вералги.
         – Прочь! Тебе не место среди нас! – крикнул и Орсег, выступая с ними.
         – Прочь, Нечистый!
         – Убирайся в Ад!
         – Не-ет! – закричала и Аяя, тоже поднялась в воздух к Арику.
        Мировасор снова метнул свой огонь, но Арий в этот момент смотрел на неё, зелёное пламя погасло в его глазах, он пропустил огонь Мировасора, и пламя подпалило, прожгло чёрные перья, они затрещали, охваченные пламенем, но он даже не заметил этого, глядя только на неё.
         – Нет! – прокричала Аяя, разворачиваясь, и вырвалась вперёд перед Ариком. – Хотите гнать его, гоните и меня!
         Но Мировасор снова поднял руки.
         – Отойди, Аяя! Ты не понимаешь! Ты не знаешь, что…
         – Не смейте!
        Боги, она раскинула руки, закрывая Арика собой…
         – Отойди, Аяя, не будь безумицей! Я не хочу убивать тебя!
         – Аяя! Аяя! – кричали со всех сторон, бросаясь было к сражающимся, но в страхе отступая. – Отойди! Оставь его!
          – Оставь!..
        Кажется, молчал только я, если она сдвинется, то… Арика сожгут всеми этими, слитыми вместе Силами.
        И Мировасор бросил своё пламя, но оно попало уже в пустоту, потому что Арий, с пылающим, по-прежнему, крылом, обнял Аяю за талию и вознёсся с ней ввысь так скоро, что это не смог уловить ничей глаз. А удар Мировасорова огня пришёлся как раз в скалу за нами. И сотряслась скала от жара и Силы, вложенной в него.
         Гулом и грохотом отдался предвечных в недра горы, поднимаясь к вершине и… вниз покатилась громадная снежная шапка, копившаяся на вершине несколько лет…
        Ещё несколько мгновений, одно… и нас раздавит многолетний снег…
         – К стене! – закричал я, что есть мочи, хватая Агори и ещё кого-то, непостижимым образом оказавшихся возле меня… далее гром, удары и душная тяжесть…

     …Мы приземлились на той стороне горы. Аяя сжалась, закрываясь руками от меня, и упала на колени, не устояв на ногах, окончательно ослабев.
        – Убери… ох… убери это… эти страшные крылья… – заплакала она, в страхе. – Огнь… Огнюша… как же ты… как же ты мог…
       Я подошёл к ней в своём обыкновенном обличье и присев на колени, обнял поверх плеч, прижимая к себе всю.
       – Всё-всё… это я. Это я был и буду я. Не бойся.
       – Что же ты натворил?.. что ж ты… – плакала Аяя, обнимая меня.
       – Натворил, Яй…