Сказание об Анжелике. Глава 28

Авторы Ольга и Дмитрий Лейбенко



XXVIII
Прошлой ночью снился странный сон. Грудь давило, на мне были блестящие латы, помятые ударами меча, возле сердца они были прорублены насквозь, и я чувствовал, как рваный край впился мне в тело, при каждом движении царапая и раздирая кожу. Вокруг меня лежали тела. Я гладиатор. Я победил, и плебс требовал оставить мне жизнь. Взгляды всех были обращены к главной ложе.
Ты держала руку пальцем вниз и, закинув голову назад, кричала: «Кил! Кил!», и смеялась. Но из твоих прекрасных глаз текли крупные слёзы, падая на разогретый мрамор, они разлетались мельчайшими искорками. За твоими плечами в глубине ложи я видел сановника, который, поощрительно глядя на тебя, поглаживал рукоять меча, украшенную крупным рубином, и от этого красные сполохи разбегались по его лицу, и от этого казалось, что он только что напился свежей горячей крови. На меня он не смотрел, а я не смотрел на него. Меч в моей левой руке был обломан по медную рукоять, и я вдруг ощутил кислый вкус меди, который примешался к вкусу крови, которая стекала по подбородку из рассеченного лба. Лоскут кожи, свисавший на левый глаз, мешал мне видеть тебя, и приходилось слегка наклонять голову и, когда я это делал, в голове шумело море. И я видел твоё лицо, но не лицо в ложе, а лицо женщины, идущей рядом со мной по берегу моря. Справа темнел обрыв. Со дна оврага поднимались пинии, до верха дотягивались лишь верхушки, мы были почти выше их, в ветвях запуталось, словно наколовшись на иглы, уходящее на запад светило. Волны почти добегали до наших ног, но сразу откатывались. Мы подошли к лестнице, белые ступени которой спускались к самой воде, я взял тебя на руки, медленно поднимаясь по не успевшим остыть ступеням. Мне было не тяжело, но я хотел продлить удовольствие и осторожно прижимал к себе твоё гибкое тело под скользящей одеждой, а ты положила мне голову на плечо и закрыла глаза. Миновав невысокую ограду, я вошёл в просторный двор. В углу под раскидистым деревом с серебристыми листьями был собран ужин. Я направился туда и осторожно положил тебя на ложе. Ты негромко рассмеялась, как бы спросонку, а затем вытянулась как струна и рывком поднялась, усевшись на ложе.
– Посмотри! Посмотри! – вскричала ты, – Какой красивый корабль!
Через парапет было видно, как большое судно медленно входило в бухту, и его белоснежные паруса в лучах заката казались залитыми кровью.
«Судьба!» – шепнуло что-то, и я медленно обвёл наш двор взглядом, как будто кто-то сказал, что я вижу всё это в последний раз. На боку судна я разглядел странный девиз, выложенный строгими буквами:
«Обретший – откажется»
– Что со мной? – вдруг вскричала ты, разрыдавшись. – Что со мной?
Я обнял тебя одной рукой, но вторая рука торопливо нащупывала, отстегнутый было небольшой меч, с которым я никогда не расставался.
Донеслись крики.
– Все в крепость, все в крепость, – разобрал я. Ногой отшвырнул стол, с зажжёнными было светильниками. Жалобно звеня, всё раскатилось. Я рванулся в дом и через минуту выскочил, держа в охапке латы и оружие. Ты стояла посреди двора, но смотрела не на корабль, не на крепость, а назад, на высокую белую гору, вершина которой ещё была освещена солнцем, и что-то беззвучно шептала. Я секунды помедлил. « Пора, пора», – твердил я про себя. Ты очнулась. Ты очнулась. Последний раз, окинув взглядом наше жилище, мы бросились по дороге, ведущей вверх, и ноги наши утопали по щиколотку в ещё горячей пыли. Поднимаясь в веренице спешащих, встревоженных людей, слыша восклицания, которые скрывали тревогу и страх, и от этого, как хороший солдат в бою, говорили весело и злобно.
Мы ждали нападения всегда, каждый день, но оно пришло неожиданно. Некоторые останавливались передохнуть, оборачивались и потрясали кулаками, сдавленно восклицая. Нам было известно, чем так обеспокоены люди. Основные наши силы находились в горном ущелье на расстоянии трёх дней пути. Они было посланы  расчистить дорогу от разбойников и восставших племён, которые поднимались каждой весной, но сейчас была уже осень. Теперь всем было ясно, что племена восстали не случайно. Налетевший с горы ветер швырял в лицо охапки жёлтых листьев, которые беспорядочно кружась, исчезали  в голубой глубине обрыва по левую сторону. Нас обогнал всадник, покрытый пылью.
– Поторапливайтесь! Поторапливайтесь!
Но никого не надо было торопить. Женщин гнал вперёд страх, мужчин – тревога.
Наконец ворота крепости  с лязгом захлопнулись за нами.
……………………………………………………………….
……………………………………………………………….
……………………………………………………………….
………………………………………………………………
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Ты решила, что я хвастун? Но мужчина и должен хвастаться своими подвигами перед Прекрасной Дамой, иначе на кой бы чёрт он их совершал? Все подвиги мира совершены ради прекрасных глаз, даже если герой и не сознавал этого.
Ну, хорошо, ну вырвала ты моё сердце, ну бросила на снег, дальше что? Неужели тебе действительно это надо? И потом насчёт моего прошлого. Я никогда никому не хвастался, не рассказывал. Ты рассказала мне о себе, и чтобы утишить твою боль, я рассказал то, что не говорил никому. Сам не знаю, как это получилось. Теперь меня это мучает. Видишь ли, я никому не говорил, но наверно хотел, не осознавая этого, выговориться, и теперь с тобой я, то и дело, сбиваюсь на эту волну. Но помоги мне, пожалуйста, это быстро пройдёт.
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Как я могу сказать, что мечтаю быть с тобой рядом всю жизнь, отдать всё, что имею и буду иметь? Я понимаю, что не нужен тебе, и мои смешные жалкие дары не нужны тебе. Но как я могу не сказать тебе этих слов, если они переполняют моё сердце, и если я их не произнесу, они разорвут его? Как я могу просить провести рядом со мной всю жизнь, когда я не смею просить у тебя ничего, а хочу только отдать тебе всё, когда твоя простая фотография стала бы святой иконой, на которую я бы молился всю жизнь. Хотя до этого я иконы и в руках-то не держал.
Я унижаюсь? Не думаю, но не исключаю. Унижаться от любви – это единственная достойная причина, не от страха, и не ради денег. Унижаться, любя, это достойно. Это не унижение, для этого должно существовать другое слово. Так поступая, мужчина не унижает себя, а возвышает Женщину. Мужчина бросается перед женщиной на колени, вместо того, чтобы громоздить её на шкаф. Он поступает так, чтобы возвысить её, а не для того, чтобы принизить себя. Пожалуй, так, все-таки, правильно. Единственно в этом случае достойно. Как если мать идёт на унижение, чтобы спасти детей. Во всяком случае, это то, что женщина должна прощать мужчине…
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Я не знаю, в чём я провинился, я знаю, я конечно знаю, если ты так решила, но я не знаю в чём. Я тебя уверяю, это недоразумение, тебе не то чтобы что-то показалось, просто ты не так поняла меня, я не так выразился или не так поступил, но, не осознавая этого. Скажи мне, что произошло? Ведь мы попрощались, я проводил тебя, и ты обещала позвонить. Что произошло? Я правда не понимаю, поверь. Что мне сделать, чтобы ты поверила? Хочешь клятву на крови? Что мне делать? Незнание причины уничтожает меня. Всё, о чём я бы попросил Небо, это о возможности видеть тебя, говорить с тобою.
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Она обещала позвонить, но свой номер не сообщила, следовательно – сомневалась в продолжении, хотя возможно хотела перепроверить. А возможно и нет. Может это просто приём, привычка, стиль, запрет родителей. Вряд ли  её отцу сильно нравилось, чтоб его кто-то отправлял ходить звать к телефону, хотя не исключено, что в подобных случаях он мог использовать самокат, или мог быть телефонный коммутатор. Ты ей не подошел. Она быстро все просчитала, приняла решение. В чужое прошлое она не поверила, потому что поверить не смогла, так как тогда никто не мог бы в это поверить.