Вкус мёда

               
                ВКУС МЕДА
   Легкий  весенний ветер баюкает убеленные макушки старых яблонь, отчего сладкий ароматный нектар мелкими капельками шлепается на крышку стола, покрывая его липкими пятнами. Мерный пчелиный зуд наравне со спокойным шепотом листьев заполняет пространство.
Старик не слышит ни шороха листьев, ни пчелиной музыки. Он глух, к чему давно привык и не считает это своим недостатком.
Пчелы, привлекаемые запахом нектара, тычутся трубочкой-хоботком в недра цветка, иные, отяжелев, опускаются на стол, исследуют его сладкую поверхность, ползут по разложенным теплым стариковским рукам, но, поняв ошибку, включают моторчики и несут свой груз дальше, к нужному месту, в недалеко стоящие ульи.
Старик, используя погожий день, ближе к полудню проверял работу пчелиных семей, снимал крышки с ульев, отворачивал уголки коврика, смотрел — работают ли пчелки на крайних рамках. Постоял у каждого летка, понаблюдал, как работяги снуют на прилетной доске — одни выходят из своего воскового домика и без промедления улетают на работу, другие, что вернулись с грузом, тяжело опускаются здесь же и торопятся внутрь, перебираясь по спинам сородичей не ссорясь, не мешая друг другу.
Старику уже тяжело — лета не те. Подустал. Хотя он еще в силе поднять и крышку улья, и даже при откачке выбрать тяжелые, запечатанные, заполненные до краев рамки с янтарным медом. Только с каждым годом делать это становится все труднее и труднее. Но прирос он к ним, как пастух привыкает, роднится со своим стадом, потому как становится оно каждодневным предметом его жизни, а со временем и его интересом, и даже любовью.
Впервые пчелы „влетели“ к нему в душу еще в далеком довоенном детстве. Бортничал в его родном полтавском селе один дед. Жил в отдалении, на хуторе. И они, малолетние пацаны, собирались гуртом и наведывались к нему в гости на пасеку. Дома то они картошки вдоволь не наедались, а конфеты и сахар, тем более, были редким гостем на их столе. Но мед-то, известно, их не хуже.
Дед, кажется, был им  рад — вырезал из какой-нибудь колоды сот, усаживался с ними под старой яблоней, угощал всю ораву и рассказывал разные загадочные истории из жизни пчел. И казалось волшебством, как эти злые мушки делают такое вкуснейшее лакомство. И сам дед виделся им волшебником — пчелы его не трогали, а больно кусали только ребятишек. Дед, под их завороженными взглядами, горстью сгребал в роевню висящий на ветке рой и ни одна пчела не хотела его ужалить. А он, к их безграничному удивлению, снова подставлял осторожно свою клешню, пчелы копошились на ладони, словно на родных сотах, а дед приговаривал:
— Воны таки добри!
Но „добри“ были мед и сам дед, а не пчелы. По больнющему укусу досталось всем. Легче отделывались те, кого ужалили трудолюбивые злючки не в лицо. Но тот, кому достался укус в щеку, нос или лоб, обречен был неделю не показываться на улицу. При  виде измененного пчелиным жалом „портрета“, все покатывались со смеху, держась за животы. А тот, наблюдая через узенькие амбразуры своих заплывших, заплаканных глаз, такое отношение к себе со стороны друзей и даже взрослых, надолго терял охоту идти на пасеку к деду.
Это было далеко, в детстве.
Потом была война… Осколок авиабомбы „ужалил“ так, что лишил двух ребер и слуха. Всего один день войны и месяцы госпиталей. Молодой организм сумел противостоять „укусу“ войны. Жил в городе, работал и кузнецом, и кровельщиком, и плотником. И всегда мечтал о пчелах. Они — дружные, трудолюбивые, знающие свою цель, восстанавливали недостающие звенья в его представлении о человеческой жизни: „Вот бы таким был человек!“
А когда судьба, помотав по жизни, пристроила его в деревне, то он и воплотил мечту в явь. Не в один год, но, сумев через ошибки и потери набраться необходимого опыта и знаний, заимел собственную пасеку. Как у того деда, из детства. Сумел разобраться в секретах дедова волшебства — узнал, когда пчелки бывают „добри“, а когда не очень. Только обитали они теперь у него не по дедовски, не в трухлявых колодах, а в собранных своими руками добротных многокорпусных ульях.
Подрастали детишки. Средняя дочка переняла любовь к пчелам от отца. Выучилась, получила профессию пчеловода. Отец был горд. Часто приезжая в родной дом погостить, шла к отцу на пасеку и, как казалось отцу, играючи исправляла его ошибки. Отец от счастья был на седьмом небе. Но так получилось — дочь потянуло в город, сменила профессию.
Старик слабел, но дело свое оставить не мог — слишком большим трудом была воплощена его мечта. И всякий раз выставляя пчел после трудной зимовки на волю, говорил себе: „Все, последний год“. Но этот год никак не наступал. И уж совсем дед потерял надежду: „Брошу все к черту!“ (И только в саду сердце отходило: „Ничего, как нибудь…“). Но надо ж тому случиться, сын выучился на учителя и поселился на житье в деревне. Правда, не в своей, ну да какая разница. Дед ожил. И в первый же год жизни сына на новом месте выделил ему, как наследство, пару крепких семей — пусть попробует.
Одновременно подключил к действию все свои, хоть и невеликие, педагогические способности. Рассказывал, как снимать рои, как готовить на зимовку, и еще целый короб всего и по порядку, и вперемежку. Сын делал вид, что внимательно слушает, таращил глаза, чтоб не задремать. Обидеть отца не хотел.
К весне оба роя у него погибли. Старик вспомнил, как у самого не сразу получилось, выделил еще пару. Еще весна, и та же история. И сын разозлился. На этот раз не стал тревожить отца, выпросил отошедший рой у соседа, засел за литературу, и через год поставил аж двенадцать семей. В следующую весну их было уже восемнадцать.
Отец, теперь оставив себе так, для забавы, тройку семей, остальные вместе со скарбом отдал сыну. Чтоб понять состояние старика, надо было взглянуть в его светло-голубые глаза. Они светились счастьем. Ведь сам он всю свою жизнь, уподобаясь пчеле, трудился для обеспечения необходимого достатка в своем доме-крепости. А пчелки, они подслащали его жизнь, омытую соленым потом и горечью жизненных недостатков и неудач. И словно вытирая широкой ладонью с лица липкие струи, он силой трудолюбия и упорства расчищал всякие сложности на своем нелегком пути.
А тут…
Ведь его же в детстве никто не заставлял силой полюбить это занятие. Как бы теперь он, человек, в общем-то, необразованный, кто изучал жизнь не по книгам, а по прожитым годам, мог вложить любовь к этому в души своих детей? А оказалось все так просто. Его жизнь, его пример научили лучше любых слов.
Старик разглядывал свои уродливо-корявые пальцы, шершавые и неказистые, словно это были не его руки, а какой-то инструмент, чем он очищал всю свою жизнь мед от соли и горечи, и наконец понял — сладкий мед жизни подарить нельзя. Его, как пчеле, нужно добыть самому. И здорово, что сын это понял уже теперь.
А.КОЛЕСНИК,
с. Березовка.