Как граф Толстой немцев преодолел

     Сподвигнутый благочинным орудовать не взирая, мало трепеща перед великими, как и все тута, знатный хлебороб - латифундист сеньор Леонсио в первую голову бросил клич, вступая в круг камней, заглушая безумный стрекот козодоев и отчаянный жор лягушек и садовых жаб, пресытившихся комариным племенем, злобно жужжащим над отчаянной головой перевыполнившего квартальный план по поставкам в голодающий Поволжьем Петроград сеньора, ритуально и ритмически выкликающего рахитичным голосом целесообразные моменту слова :
    - О, Горго ! О, Мормо ! О, столикая ночи Геката ! Скажи нам : доколе ?
    - Навсегда, - независимо мыслили лягушки, высокомерно наблюдая ритуал нечестивцев, производимый гордым и жестокосердным сеньором Леонсио. - Пока не издохнет ваш стратегический пидарас.
    Мыслеволны лягушек, упруго отталкиваясь от идущей рябью поверхности барского пруда, запруженного еще в эпоху изобилия чугуна и хлопка, в своем непрерывном полете неизбежно наталкивались на пластиковое китайское ведро, водруженное хитроумным сеньором на свою мудрую голову нечестивца и кощунника, он даже не стал прорезывать отверстия малые для прохождения взглядов сквозь обычно плотную поверхность литого под Шанхаем пластика, удовольствовавшись ощупью, так как благоразумно знал : ничто не ново под луной и все те же засранные дали суглинистой великой равнины простираются и туда, и сюда, и даже оттуда, три года скачи - никуда не доскачешь, борзые щенки давно выросли и стали генерал - губернаторами, а дядя Борзый, некогда подвизавшийся под тем же Шанхаем триадами, давно уже прокурорит в Якутии Ямалов, иногда выбираясь оказией на НТВ.
      - Призовите Вия ! - содрогался сеньор Леонсио, незаметно меняя великоросский выговор на соседствующую отчизне мову, надеясь хоть так переломить ситуацию конечного маразма ведущего страну в Изабеллу Кларк ублюдка, замедузившего оловянно - бараньим взором тактического превосходства во все стороны когда - то великую Россию, возвеличившую имена Лени Якубовича и Вольдемара Познера, например, в пику сдувшимся ничтожностью помыслов Донахью и Жимми Картеру. - Пусть откроет глазыньки народу.
     Являлся Вий, бережно ведомый с устатку садовыми жабами под локотки. Опоясан добро свадебным полотенцем по груди патриота Вий, фольклорную заросшесть взаимовыгодно заменив на фитнессовую составляющую успеха Диброва, опухшего водянкой запретной по Указу оспы - ветрянки, конкретно и четко в авторитетность пресеченной волей разума самого младшего из клана Кадыровых, великого Шушпан - оглы, родившегося сразу Героем Советских Союзов намедни, то ли позавчера, то ли о прошлом месяце, тута хроники летописцев конца времен несколько приходят к сомнению, потому тот же Указ предусмотрительно предусмотрел разнообразность регионального измерения времен и нравов, предлагая самоуправляться в разврате и непослушании, что проявилось на безбожной Псковщине откушиванием буженины, а по холмам Дагестана и Мохенджодаро в бешеных скачках аборигенов на истомленных полуденным морозцем спинах заслуженных токарей и ветеранов производства.
     - Приведите народ, - требовал Вий, встав на бровях во весь свой колоссальный рост метр шестьдесят, кутаясь в тулуп и подмаргивая набрякшим заботами веком в сторону фээсошных рыболовов, усами и одинаковыми мусорскими ботинками нетерпеливо топотящих там.
     - Опять там, - притворно ужаснулась ехидная жонка Лизавета Готфрик, с немалым удивлением обнаруживая легкомысленного коалу на своей груди, долгим носом ощущая благословение волшебного зверька.
     - По жизни, мать, - отвечал коала, решившись - таки на скоропоспешный переезд в Киев, все же прислушавшись к вещим словам Зямы Гердта, напрямую трансферившего всех именно в Киев, ибо ( шикарное словечко !) Богот на всех не напасешься, а Герберт Уэллс помер. Давно.