Наале-восходящий

В посёлок/ на иврите-ишув/ Наале, в Израиле, мы приехали 25 августа 2002 году на ПМЖ -постоянное место жительства. Родились два мальчик, двойняшки, Давид и Нетанель. На момент нашего приезда им исполнилось два месяца. Узнав о рождении внуков, мы долго не размышляли, хотя нам было хорошо вдвоём и в Петербурге, в городе который мы обожали.

  Не было ничего, что нам мешало жить в старом и привычном, уютном для нас
пространстве, но совершенно в ином времени и в иных ощущениях. Изменились ориентиры жизни, изменились отношения между людьми. Новая динамика жизни, как нагонная волна пыталась нас смыть и утопить, в океане времени, но мы плыли и плыли под ветром, никуда не сворачивая.
 За четыре года до отъезда мы сделали ремонт в квартире. Реконструировали её. В окна вставили стеклопакеты. Раскрыли кухню в общий нижний холл. Квартира стала просторной, уютной и нарядной. И мы стали с наслаждением думать о нашей дальнейшей жизни без забот и хлопот в Санкт- Петербурге. Наши специальности, наш профессионализм, наш опыт были востребованы, для нас мало, что изменилось. Мы продолжали успешно работать, зарабатывали деньги,  были свободны и независимы.
  Но что-то всё же исчезло из нашей жизни. Книги! Наша библиотека по искусству, которая собиралась много десятков лет была продана, и деньги были пересланы Жене в Израиль. В один прекрасный день мы вдруг решили, что наша библиотека нам больше не нужна, времена наступили другие. Эти времена настолько давили на нас, что наши книги были раздавлены прессом новой жизни, исчезли в один миг. Приехал большой пикап и увёз книги в антикварный магазин. Книжный шкаф красного дерева остался пуст. Я изредка его открывал, смотрел на полки и вспоминал корешки книг, которые плотными рядами когда-то стояли на полках. Как я несколько лет составлял каталог. Становилось не по себе, от вида пустующих полок, беспокойно и тревожно.
  И ещё в нашей жизни было нечто такое, что внутри нас ныло, как постоянно натянутая струна, настроенная на низкий чуть слышный звук.  Будто кто-то постоянно дёргал её, и она гудела и гудела. И её низкий неслышный звук превращался в облако беспокойства, придавая нашей жизни незаконченность, незавершённость, неполноценность нашего существования - отсутствие рядом с нами нашего сына.
- Надо ехать, - говорили мы друг другу, - Начнём новую жизнь, поможем Жене. Старая жизнь закончилась, от старой жизни мы получили, наверное, всё, что могли получить. Оставаясь в старой жизни можно всё полученное потерять. -
  На следующий день я подал заявление об увольнении, чем вызвал немалое удивление своих сослуживцев. Мой начальник с печалью смотрел на меня и всё время причитал.
- Не могу представить себе, что утром прихожу, а тебя нет за столом. Твой экран компьютера не светится, и ты не стучишь клавишами. -
  И мы стали собираться. Мы уезжали, а наша квартира на Манежном переулке у Преображенского собора оставалась одна, без нас, на сколько времени мы не знали. Мы уехали, ничего в ней не тронули, только большой и тяжёлый, синий вьетнамский ковёр площадью двенадцать квадратных метров,  в жёлтых, светло коричневых и белых цветах, решили взять с собой, в Израиль. И ещё мы взяли с собой тяжёлые альбомы фотографий нашей жизни, Леночкины картины – натюрморты, золотые и серебряные колечки, купленные за время жизни в Ленинграде, или сделанные на заказ.
  И жизнь наша, ещё не покидая пределы Петербурга, развернулась на сто восемьдесят градусов и поплыла в путешествие к юго-восточной оконечности Средиземного моря.
  Это напоминало мгновенное вращение земли в программе Googl «Планета Земля». Нажмёшь на поиск и в мгновение ока оказываешься в нужной точке земли. Фактически мы изменили курс мгновенно, не раздумывая, хотя перед этим у нас было много планов, вернее планов не было, а были множества неопределённостей дальнейшего нашего бытия. И в этот момент мы поняли, что если мы не уедем сейчас, то наша жизнь окончательно порвётся на отдельные фрагменты, истончится и потеряет смысл. Тогда нам стукнуло по шестьдесят три года.
  Мы бегали по городу – оформляли документы на выезд в ОВИРе, в Израильском консульстве. Потом было собрание отъезжающих, которые получили право на ПМЖ. Впечатление было не из приятных. Отъезжающая публика производила жалкое и грустное впечатление. Какие-то все запущенные, неопрятные и далеко немолодые. Мы отводили от них глаза, стараясь не замечать этих людей. Но наша судьба была предрешена. Жребий Брошен.

  В пробирной палате ставили клейма на колечках Леночки, которые делали на заказ. Умоляли начальника поставить клейма на заказные изделия. Она вняла нашим мольбам:
- Сделаю, только не несите ваши кольца в комиссионный магазин.
  Оформляли разрешение на вывоз картин – акварелей, которые Леночка рисовала
в разные годы после отъезда Жени с семьёй в Израиль. На больших акварелях была изображена наша жизнь в предметах, которые окружали нас многие годы. Каждый предмет имел свою историю. Среди этих предметов были стулья и кресла разных видов, фарфоровые чайники, соусники, чашки, стеклянные чайницы, шёлковые платки - куски нашей квартиры. Мы знали историю каждой вещи. Как её покупали. В каком комиссионном магазине, как шли по набережным рек и каналов Петербурга в жаркий летний день, несли стулья, и когда уставали, садились отдыхать на старые стулья. И все предметы нашего времени остались на листе бумаги.
 Кульминацией нашего предприятия по мгновенному перемещению,  как я называл телепортированию нас в другой мир, стало посещение комитета по культуре, где мы должны были получить разрешение на вывоз ювелирных украшений и картин, которые рисовала Леночка.
Комитет по культуре располагался на Большой Морской. Мы сидели на стульях и ждали своей очереди, чтобы попасть к эксперту по культурному наследию.
 В большой комнате окнами на Большую Морскую стояли не менее десяти столов, за которыми сидели женщины средних лет и копались в фотографиях и вещах, принесённых посетителями. Листали бумагами, ставили штампы на документы.
   Рядом с нами сидел молодой мужчина, ничем не приметный, чуть лысеющий,
длинноволосый в джинсовом костюме. Рядом с ним сидела подозрительная девка – эксперт по материальной культуре.
- Как быстро эти эксперты расплодились!? Из какой мафии приставлены здесь, охранять российское достояние!? – подумалось мне, - Все очень юркие и деловые. Какие ловкие! Сколько  и кому денег дали, чтобы устроится на столь выгодное место? В руку жадно смотрят, как странник в пустыне на бутылку воды.-
Эксперт в юбке в полголоса беседовал с молодым человеком:
- Что вы хотите? – спросила эксперт.
- Хочу получить разрешение на вывоз мебельного гарнитура из карельской берёзы, - ответил мужчина.
- Где можно посмотреть гарнитур? – спросила эксперт.
И продолжила:
- Мне нужно время. Сколько предметов?
Мужчина усмехнулся:- Сорок! И времени у меня всего четыре часа. Гарнитур погружен на корабль.
Через четыре часа отплывает.
- Вы что с ума сошли!? - почти шёпотом завопила эксперт, - Мне нужно, по крайней мере, день. Надо документы оформить, подписать у начальства!
- А мы за час управимся, - улыбнулся молодой человек. Внизу у меня машина. Я вас отвезу в грузовой порт, там и поговорим.
  Настала наша очередь, и мы вошли в комнату, подошли к свободному столу, за которым сидела женщина по возрасту лет этак сорока. С картинами всё прошло гладко. Когда эксперт стала смотреть перстень, оставшийся от Михаила Борисовича, отца Лены, случилась пауза.
Сначала она внимательно осмотрела кольцо:
- Аметист копошенном, два крупных бриллианта с двух сторон. Обручальное кольцо. Тогда таких колец было много в России.-
Леночка продолжила её мысль:
- Да, это кольцо досталось моему отцу от его отца. Таких колец в комиссионных
магазинов достаточно много. Это кольцо не является редкостью. К тому же бриллианты жёлтые, старой огранки с вкраплениями. Ювелирной ценностью для России не является. А для нас память.-
 Дама взяла справочник с клеймами и стала задумчиво листать.
- Вот клеймо вашего мастера из Одессы. 1899 год. А сейчас 2003. Больше ста лет. Вывозу за границу по закону не подлежит.-
Я вскипел.
- Причём здесь клеймо? Разница в четыре года. Сами знаете, художественной ценности не представляет.
Эксперт ткнула мне в нос справочник.
- Не положено по закону. Можете жаловаться!-
Встала из-за стола.
- За экспертизу можете заплатить мне, если не хотите стоять в очереди в
Сбербанк. Мы можем сделать хорошее фото кольца.-

 Мы дали ей денег и зачем-то поплелись за ней.
- Лена, сунь деньги ей в карман! И она даст справку на вывоз перстня, - посоветовал я. Первый раз в жизни мы совершали дачу взятки. Было противно.
На выходе из фотолаборатории Лена сунула даме-эксперту в карман две тысячи рублей. Тогда это соответствовало, что-то около шестидесяти долларам. Она взяла. И сказала глупую фразу:
- Только ни кому не рассказывайте. А то будут говорить, что я взяточница.-
На радостях мы тут же зашли в ресторанчик и отметили такое событие.

  Мы в аэропорту Пулково. Наши вещи лежат на большой багажной тележке. За нами приглядывали два парня-грузчика. Мы им заплатили. И они сопровождают нашу багажную тележку, которую они нам дали. Отъезд в другую страну происходил буднично и неуютно. В аэропорту нас провожал мой родной брат Миша и муж моей племянницы Максим. Миша сразу ушёл. А Максим долго стоял, ждал, когда мы войдём в зал таможни.
 Таможню прошли быстро. На контроле инспектор таможни молодая женщина,
блондинка, нас не досматривала. Она, посмотрев на список картин Леночки и её
ювелирных украшений, удивилась и не стала смотреть, только лишь спросила:
- Зачем тратили время на получение разрешения на вывоз.
Мы подошли к стойке регистрации и стали выгружать багаж. Рядом стояли два еврея из службы безопасности. Первым выгрузили ковёр размером три на четыре метра весом тридцать килограммов. Ковёр по транспортёру уплыл куда-то за резиновую шторку. Пока мы выгружали сумки, ковёр вновь приплыл к нам. Вышел пьяный грузчик.
- Ковёр не возьмём. Ждите грузового самолёта. В вашем самолёте места нет.
И потом ваш ковёр весит пятьдесят килограммов. Как его тащить?
Пока я перепирался с грузчиком, к нам подскочили два русскоязычных еврея из
службы безопасности Израиля. Один - высокий, худощавый, коротко стриженные чёрные волосы, тёмно-серый модный костюм, чёрные дорогие туфли-мокасины. Другой - коренастый, небольшого роста, волосы -чёрная волнистая шевелюра, нос горбинкой, костюм свеженький, тёмно-синий, двубортный, туфли на толстой подошве. Оба были похожи на одесских евреев. Они в оба голоса стали орать на нас по русски:- Вы покинули вашу багажную тележку! Теперь выгружайте все вещи и снова идите на досмотр! Вам в багаж могли подложить бомбу!
  Они стали лихорадочно щупать вещевые корзины, елозя руками, пытаясь залезть руками как можно дальше и глубже.
Рядом со мной в этот момент орал грузчик.
Я подошёл к грузчику под вопли службы безопасности.
- Мать твою! – выругался я, - Чего ты от меня хочешь?
- Давай двести рублей, и мы ковёр погрузим, - ответил грузчик.
Я был вне себя.
- Из-за двухсот рублей ты устроил бардак! На двести рублей и убирайся.
Израильтяне из службы безопасности продолжали орать. У меня было такое ощущение, что и эти еврейские ребята хотят денег. Я подошёл к грузчикам, которые нас сопровождали, и попросил разобраться с израильтянами. Грузчики, видимо, были в аэропорту свои ребята, не из слабых, из одной команды, помогающей евреям отправиться в страну обетованную. Деньги с отъезжающих евреев парни получали хорошие, поэтому израильскую службу безопасности они быстро приструнили, и те внезапно остыли в служебном  рвении и замолкли.
  Мы в Израиле. После четырёх часов полёта наш самолёт приземлился в аэропорту Бен-Гурион. И когда мы спустились по трапу на израильскую землю, мы мгновенно ощутили, что наш прежний мир исчез после четырёх часов полёта. Он остался только в нашей памяти, которая продолжала проецировать наш прежний мир на ярко-синее небо, с которого душным жаром обрушивался на наши тела, головы, пламенеющий солнечный шар.
Через полчаса мы приехали в Наале, предварительно поднявшись, по петляющей между гор дороге, на высоту пятьсот метров над уровнем моря. И прежний мир окончательно исчез под прозрачно-голубым, хрустальным куполом неба. На стенках прозрачного купола, куда не глянь, пологие, выжженные солнцем, жёлто-голубые горы до самого горизонта. На самой вершине купола солнечный диск, льющий на землю невыносимый жар.
Ночью прозрачная поверхность купола становилась иссиня-черной, и на ней вспыхивали холодным стальным блеском синие звёзды, и под самый купол медленно поднимался лунный диск, который у основания купола сначала был оранжевым и огромным. По мере подъёма к вершине диск светлел, уменьшался, становился прозрачнее и у самой вершины купола превращался в ярко-жёлтое светило, погружая в прозрачный сумеречный свет горы и долины под ним. Когда утром мы просыпались, в окно мы видели бело-голубую стену дома с треугольником тёмно-синей тени, солнце, горы и голубое небо, красные черепичные крыши домов. Щебетали птицы и ворковали горлицы. Протяжно, на весь мир пели молитвы муэдзины.
Наш прежний видеоряд, столь привычный и любимый, исчез навсегда: с улицами,
домами, площадями, дворцами, картинами и скульптурами, низкими гранитными
набережными Невы, многочисленными реками и каналами, блеском и простором Невских вод, куполами и шпилями церквей и соборов, жестяными крышами домов, блестящими на солнце, или мокрыми от дождя, или белыми от снега, садами и парками вместе с дождями, туманами, снегом, ледяными сосульками, колокольным звоном, звуками автомобилей, гулом трамваев и троллейбусов.
Взросление мальчишек прошло мгновенно.
Маленькие свёртки с большими болтающимися в разные стороны головами быстро превращались в маленьких любопытных людей. Мы всегда были рядом с ними – сутра и до вечера. Мы клали их в коляску двойку, и я уходил с ними в поход
по горам и долам. Я исколесил с ними все окрестности. Детки были тихими ребятками, но иногда, когда начинал орать один, тут же ор подхватывал другой, и они дуэтом вопили на весь ишув. Леночка встречала меня у дома. Слёзы лились из её прекрасных, лучистых глаз всегда блестящих от жажды жизни.
- Зачем ты по всем горам с коляской носишься. Не молод же, не забывай, сколько тебе лет, - с грустью говорила она, - Когда я вижу, как ты толкаешь коляску в гору, мне становится плохо.
Я понимал, о чём говорила Леночка на самом деле - о моём и нашем статусе в прежней жизни, о нашей свободе и независимости, которые давали нам энергию жизни, когда наша жизнь принадлежала только нам.
 Не легко нам было в новой жизни, хотя мы знали, что у других бывало и похуже. Мы не обсуждали нашу новую жизнь, не анализировали происшедшее со всеми нами, не искали причин и оснований, когда мы неожиданно и мгновенно упали в другой мир. Мы захлопнули внутри себя двери, за которыми остались все вопросы, и не было ответов.
Мы просто восприняли нашу новую жизнь, как данность бытия, и окунулись в неё с головой. Наш принцип – не анализировать. Аналитиками быть опасно. Анализ, как способ познания собственной жизни, опасен. Анализ дезинтегрирует жизнь, разрушает её на мелкие составляющие и приводит к отчуждённости людей, с которыми ты бы не хотел расставаться, ломает стержень, основу, на которой зиждется твоя жизнь.
Лучше всего синтезировать жизнь из её положительных составляющих, и всё
отрицательное и мелкое само исчезнет, отпадёт как шелуха. Просто на каждом этапе жизни есть данность, в которой надо жить, есть сложность жизни.
Сложность - это ядро жизни, состоящее из отрицательных и положительных
моментов жизни. И не всегда стоит разрушать это ядро, затрачивая на разрушение сложности все свои духовные силы, и после этого останется пустота, ничто.
В новой данности мы и стали жить на вершине горы в окружении таких же пологих, овальных гор, неподвижными каменными волнами, заполнившими всё видимое пространство до горизонта, на триста шестьдесят градусов, куда ни глянь. Среди солнечного испепеляющего жара, жёлтого песчаного тумана, заполняющего долины между гор от земли до неба, зимних ливней, града, и пронзительного, заунывного воя ветра, проникающего в дом через щели не прикрытых окон и трисс, воя муэдзинов.
    Состояние оптимизма сменялось разочарованием, разочарования переходили в тревоги, тревоги сменялись краткими состояниями покоя, любовь превращалась в неприязнь, но неприязнь снова превращалась в любовь. Жизнь в нас бурлила и выкипала через край.
Так мы и жили на вершине горы вместе с детишками. Ни на один день не прерывался наш контакт с ними. И мы их полюбили всем сердцем. Эта парочка сразу легла нам на душу. Росли они ласковыми и добрыми, послушными и умными, красивыми и милыми. Мы их называли ангелочками. И я думаю, что если бы не Давид и Нетанель, мы бы не смогли долго сидеть на горе и в Израиле. Не было бы цели. Без цели жить невозможно.
А здесь на горе существовала наша цель, ради которой мы сюда приехали. И эта цель помогла нам выстоять и врасти в израильскую землю. Как дерево, закреплённое верёвками к двум палкам, и каждый день поливаемое живительной влагой. А живительная влага – наша любовь к мальчишкам и их к нам. И, когда до сих пор, прошло семь лет, как они родились, они произносят фразу: "Дедушка и бабушка вы самые любимые и хорошие на свете-, чувствуешь, что наша цель осуществляется и на нас нисходит невероятная благодать любви к ним.

 Гора была красива, однообразно живописна, со всех сторон был виден круг горизонта. И в какой-то момент, глядя на петляющую в горах дорогу, я почувствовал себя в прозрачном, тонком и хрупком куполе. Казалось, что выйти из него ничего не стоит – ударь кулаком по прозрачной стенке, и всё разлетится вдребезги. Путь открыт в другие миры. Но было страшно, боязно разрушить мир под куполом. Ну, разрушим, разобьем, уйдём по дороге, ведущей то вниз то вверх по горам, а там блок-пост пройдём и дальше выйдем на шоссе Иерусалим-Тель-Авив, сядем в самолёт….. А в хрустальном куполе дырища останется, через которую мы сбежали, и через эту дыру будет вытекать наша реальность, превращаясь в нереальность нашей жизни.
И появилось это смешное стихотворение, которое ложилось на любую музыку старинных романсов. И я с удовольствием пел романс про попугая. Почему вдруг на фоне самых разнообразных настроений появилось это стихотворение? Почему такой образ? А может
быть, я и был этим попугаем.

Мёртвый попугай

Вот мертвый попугай.
Его убил охотник.
Он в джунглях Амазонки
Попал в него стрелой,
И убежав из джунглей,
Он скрылся за горой.

Под вечер за горою
Костер развел из веток.
Зажарив птичку вкусно,
Он птичку посолил,
С огромным наслажденьем
Глотнул и проглотил.

Но перышки с головкой
Запрятал он под камень,
Потом набив соломкой,
Стекляшки в глазки вставил
И птичку неживую
В коробку положил.

И бандеролью срочной
Прислал охотник птичку,
Где говорил: «Я плачу,
Она мне, дорога,
Без масла жарил птичку,
А как была вкусна!»

НАСТРОЕНИЕ

В моей душе бушуют  бушуют бури,
В моей душе пылает солнце,
И дуют ветры ледяные,
И замерзает моё сердце.

….И отогреют моё сердце
Воспоминания былые,
Они обнимут моё сердце,
Они согреют моё сердце,
Они наполнят моё сердце
Теплом и памятью моею.

...... Накануне начала войны в Ираке было объявлено приготовить противогазы и
носить их постоянно с собой. Израиль в ожидании команды: « Противогазы надеть!»
Вода мука, сахар, соль, растительное масло, детское питание, аккумуляторный фонарь у нас под руками. Ждем, как хирургическим способом, без наркоза Америка будет пересаживать демократические ценности очень хорошим, как сказал товарищ Буш, иракцам. Исторические примеры имеются.
  Вечером в день начала войны мы примерили и провели проверку своих противогазов для взрослых и специальных домиков-противогазов для детей. По правде сказать, мы испытали душевный дискомфорт и состояние «deja vu». Разработали план действий в случае химической атаки - в первую очередь я (Лена) и Юля надеваем противогазы, хватаем детей, надеваем на них противогазы, все подчиняются нашим приказаниям. От всех этих приготовлений, от кучи противогазов, ампул с атропином, спец. рожков и сосок, которые стали кипятить, мне стало просто плохо.
  Вот уже четвертый день все ходят с противогазами - дети в школу, взрослые на работу. Так было и сегодня, когда утром мы с Женей ездили в Иерусалим за оформлением пособия по безработице для меня - противогазы у нас были через плечо.
Но в целом страна живет обычной жизнью, а некоторая часть населения даже чувствует себя беспечно. Очень страшно за наших маленьких. В  какой мир они вступают, что их ждет…………???
 Израиль. Гора. Посёлок Наале. Май 2003 год.