Венок мудрости Эллады

А.В. Волошинов. Венок мудрости Эллады
А нашу книгу о венке мудрости Эллады закончим последним взглядом на венок во всей его неделимой красе. И возможно, самое главное и удивительное в нем заключается в том, что за два тысячелетия ни один из его цветков не завял, не лишился свежести, не утратил былых красок и благоухания. Венок мудрости Эллады всегда будет служить человечеству родником незамутненной радости, эталоном творческого потенциала, источником духовной энергии.
https://vk.com/doc12780981_510325303
Магистрал. Греческое чудо (продолжение)
…Но вернемся в цветущий Милет — город лучших в мире роз, — ибо какова бы ни была подлинная природа «пангреческого чуда», мудрость Эллады родилась в Милете в первой четверти VI в. до н.э., когда ее патриарх Фалес вступил в возраст акме, а на соседнем с Милетом Самосе родился великий Пифагор. Античная философия возникла из античной мифологии и, в свою очередь, произвела на свет естествознание. Именно в материнском лоне античной философии родилось большинство современных естественных наук — математика, астрономия, физика, химия, биология. И по сей день философия сохраняет мудрое материнское превосходство над естествознанием. Ибо философия есть целостный вид с высот разума на все мироздание, тогда как естествознание есть взгляд на природу изнутри — долгое и изнурительное продвижение по ее нехоженым дебрям.
Хотя сегодня быстро растущее дитя — естествознание — безмерно переросло свою мать — философию, — оно сохранило к ней нежно-снисходительную любовь взрослого сына. Свидетельством могут послужить слова современного физика, лауреата Нобелевской премии Макса Борна (1882—1970): «Многое, о чем думает физика, предвидела философия. Мы, физики, благодарны ей за это, ибо то, к чему мы стремимся, — это картина мира, которая не только соответствует опыту, но и удовлетворяет требованиям философской критики».
В наше время замечена удивительная особенность в отношениях философии и естествознания: чем современнее естествознание, тем древнее оказывается адекватная ему философия. Отсюда повышенный интерес современных математиков и физиков к досократовской и еще более древней ведической философии. Если в XIX в. античным наследием безраздельно владели гуманитарии, сегодня им приходится делить это наследие с естественниками. Откуда же эта странная тяга современного естествознания к древней философии? Дело в том, что чем древнее философия, тем шире ее взгляд на мироздание — чистый взгляд ребенка, не замутненный мелочными деталями и априорными суждениями. Но современное естествознание от многовекового анализа, нещадно раздробившего картину мира, все ближе подходит к синтетическому, целостному взгляду на мироздание. Именно такой взгляд и выражает древняя философия.
Что касается отношений философии с ее прародительницей мифологией, то, родившись из мифологии и родив затем естествознание, философия и сегодня сохраняет пограничное положение между религией и наукой. Подобно религии, философия высказывает умозрительные, спекулятивные (от лат. speculatio — созерцание, умозрение) взгляды на явления и предметы, точное знание о которых невозможно сегодня или недостижимо в принципе. Поэтому, как и религий, философий много, тогда как наука, собирающая объективные знания о мире, одна. Перефразируя старинную французскую поговорку, можно сказать: сколько философов, столько и философий. Но в спекуляциях о недостижимом философия обращается к разуму, она пользуется логикой и методологией точных наук, сегодня она строит свои суждения на основе данных естественных наук — и в этой части философия родственна науке. В отличие от религии, философия апеллирует не к традиции или откровению, а к разуму, и в этом она тяготеет к науке. Итак, философия есть и религия, и наука одновременно — рациональная религия и образная наука.
О пограничном положении философии между наукой и религией, точнее, теологией как теоретическим фундаментом религии с присущей ему образностью говорит Б. Рассел: «Между теологией и наукой имеется Ничья Земля, подвергающаяся атакам с обеих сторон; эта Ничья Земля и есть философия. Почти все вопросы, которые больше всего интересуют спекулятивные умы, таковы, что наука на них не может ответить, а самоуверенные ответы теологов более не кажутся столь же убедительными, как в предшествующие столетия. Разделен ли мир на дух и материю, а если да, то что такое дух и что такое материя? Подчинен ли дух материи или он обладает независимыми способностями? Имеет ли Вселенная какое-либо единство или цель? Развивается ли Вселенная по направлению к некоторой цели? Действительно ли существуют законы природы, или мы просто верим в них благодаря лишь присущей нам склонности к порядку? Является ли человек тем, чем он кажется астроному, — крошечным комочком смеси углерода и воды, бессильно копошащимся на маленькой и второстепенной планете? Или же человек является тем, чем он представляется Гамлету? А может быть, он является и тем и другим одновременно? Существуют ли возвышенный и низменный образы жизни или же все образы жизни являются только тщетой? Если же существует образ жизни, который является возвышенным, то в чем он состоит и как мы его можем достичь? Нужно ли добру быть вечным, чтобы заслуживать высокой оценки, или же к добру нужно стремиться, даже если Вселенная неотвратимо движется к гибели? Существует ли такая вещь, как мудрость, или же то, что представляется таковой, — просто максимально рафинированная глупость? На такие вопросы нельзя найти ответа в лаборатории. Теологи претендовали на то, чтобы дать на эти вопросы ответы, и притом весьма определенные, но сама определенность их ответов заставляет современные умы относиться к ним с подозрением. Исследовать эти вопросы, если не отвечать на них, — дело философии».
Как видим, философия ставит огромное количество вопросов, за которыми безбрежный макрокосмос природы и бездонный микрокосмос человека. Досократовская философия из этого бесконечного разнообразия философских проблем выбирает проблему мироздания и пытается ответить на три главных вопроса:
Что первично в мире?
Чем познается мир?
Что движет миром?
Ответы на поставленные вопросы возможны разные, но их амплитуда ограничивается оппозициями:
материя — дух
разум — чувство
самодвижение — Бог
Соответственно данным ответам различают и философские направления:
материализм — идеализм
рационализм — сенсуализм
атеизм — теизм
Если три пары рассмотренных оппозиций отложить на равных расстояниях в противоположные стороны по трем взаимно перпендикулярным осям и полученные шесть вершин соединить, мы построим октаэдр.
Трехмерный образ n-мерного «философского кристалла»
Сей «философский октаэдр» или «философский кристалл» будет очерчивать спектр возможных ответов на три основных философских вопроса о мироздании. Разумеется, это будет скорее только «досократовский философский кристалл», да и то в самом упрощенном виде. Но главное, что мы хотели показать данным построением, — философия не есть нечто аморфное с малопонятным содержанием, но есть именно кристалл с четкой внутренней структурой и ясно выраженными осями симметрии.
Конечно, настоящий «философский кристалл» будет не трехмерным, а n-мерным. В нем n взаимно перпендикулярных осей, несущих на себе другие фундаментальные оппозиции и отвечаю-щих на другие принципиальные философские вопросы. Скажем, вопрос «Познаваем ли мир?» делит философов на гностиков и агностиков. Некоторые вопросы, как сократовский «Что есть благо?», не дихотомичны и даже не триадичны, а содержат целый спектр возможных ответов. Поэтому истинную размерность «философского кристалла», который постоянно растет и дополняется новыми философскими измерениями, вообще трудно определить. Трудности обусловлены тем, что философия не едина, как естествознание, а многообразна. Философия есть не точка в системе наук, а некое n-мерное тело, точнее, n-мерный кристалл.
Теперь можно попытаться «расплести» венок мудрости Эллады и «рассадить» античных мудрецов по вершинам «философского кристалла». Сами мудрецы вряд ли пришли бы в восторг от подобной затеи, ибо свою задачу они видели именно в том, чтобы сплетать общий венок, дополняя один другого, заполняя пустоты, укрепляя внутренний обруч венка и украшая его внешнюю корону непохожими философскими цветами. Они нимало не заботились о том, кого из них потом нарекут материалистами, кого идеалистами, кого вознесут до небес, кого надолго предадут анафеме. Они делали общее дело — искали Истину, но каждый шел к ней собственным путем, и каждый обретал собственную Истину.
Но мысль человеческая не может существовать без разрушающего анализа, который непрерывно переходит в созидающий синтез. Расплетая венок и раскладывая его по видам цветов, мы разрушаем чувственно воспринимаемую целостность венка и создаем новое умопостигаемое единство — «теорию венка». И беспредметная рациональная теория, создаваемая человеком взамен предметной чувственной данности, оказывается ему ближе, понятнее и желаннее. Что же мы видим, рассматривая венок мудрости сквозь кристалл «философского октаэдра»?
Первым мы видим Фалеса, который, приняв воду в качестве материального первоначала мироздания, занял недвусмысленно материалистическую позицию. Материалистами являлись и ученики Фалеса — Анаксимен, объявивший первоначалом воздух, и даже Анаксимандр, выбравший в качестве «архе» малопонятный апейрон. Трое милетцев поднялись выше чувственной видимости и за многообразием явлений пытались усмотреть некую отличную от них сущность вещей — «архе». Таким образом, милетцы пытались постичь мироздание разумом, а не чувствами, т.е. являлись рационалистами. И хотя Фалес утверждал, что «все полно богов», все милетцы в большей или в меньшей степени причину движения видели в самом «архе», следовательно, в той или иной мере были атеистами.
Разумеется, нет необходимости в стремлении возвести каждого мудреца на ту или иную вершину «философского октаэдра». Трое милетцев до «атеистической» вершины «не дотягивают», но Анаксимандр, утверждавший, что апейрон есть причина рождения и гибели, стоит к ней ближе, а Фалес — дальше. Итак, милетцы были материалистами, рационалистами и тяготели к атеизму. Какова истинная причина столь крутого поворота от мифа к логосу в милетской философии, мы не знаем и в качестве объяснения можем предложить только диалектическое отрицание мифа логосом: если мифология апеллировала к духу, чувству и Богу, то новая милетская философия обращается к противоположным сущностям — материи, разуму, самодвижению.
Если Фалеса и милетских натурфилософов часто называют наивными материалистами, то следующего за ними Пифагора можно назвать наивным идеалистом. Провозгласив знаменитый тезис «все есть число», Пифагор тем самым развернул учение философии от материального к идеальному, от реалистической философии милетцев к идеалистической философии платоников. Осно-воположник объективного идеализма, Платон только развил Пифагорову идею первичности идеальных объектов сознания — пифагорейских чисел или Платоновых идей — по отношению к ма-терии. Рассматривая числа как промежуточную сферу бытия между идеями и чувственными вещами, Платон оказался настолько близок к Пифагору, что в древности его даже обвиняли в плагиате:
Эх, Платон... И тебя к учению страсть охватила!
Деньги большие ты отдал за малую книжку:
Сливки снимая с нее, «Тимеи» строчить научился.
Вряд ли мы когда-либо узнаем, был ли прав в своих стихах «ядовитый Тимон», от которого, кстати, досталось едва ли не всем древним мудрецам. Однако то, что объективный идеализм Платона произрос на почве пифагореизма, остается бесспорным.
Итак, Пифагор стал прародителем античного идеализма. Но в обращении к числу как сущностной основе мироздания, постигаемой разумом, он выступает как сформировавшийся рационалист. Наконец, проповедуя предустановленную гармонию небесных сфер, бессмертие и круг превращений души, Пифагор предстает перед нами как убежденный теист. Эти основные философские принципы фактически без изменения вошли и в философскую систему Платона. Таким образом, три вершины «философского октаэдра»: дух — разум — Бог — или: идеализм — рационализм — теизм, — безусловно, являются вершинами Пифагора и Платона, а образуемую этими вершинами грань октаэдра можно назвать гранью Пифагора и Платона.
Немногие из античных мудрецов столь недвусмысленно заявили о собственных философских позициях. Пожалуй, только еще о двух философах мы можем судить с такой же определенностью. Это Демокрит, последовательный материалист и атеист. И Эпикур — материалист, сенсуалист и атеист. Таким образом, еще две грани «философского кристалла» могут обрести своих «хозяев».
Легко заметить, что «грань Эпикура»: материя — чувство — самодвижение — противоположна (симметрична относительно центра октаэдра) «грани Платона»: идея — разум — Бог
Остальные мудрецы Эллады не обозначили столь отчетливых философских позиций, поэтому на «философском кристалле» они занимают не внешние грани, а некоторые внутренние сечения. На-пример, Протагор являлся последовательным сенсуалистом и идеалистом, но о богах, как мы знаем, высказывался с софистической неопределенностью. Поэтому «сечение Протагора» пройдет через ребро чувство — дух «философского октаэдра» и через некоторую внутреннюю точку оси самодвижение — Бог
Едва ли не в центре «философского кристалла» придется поместить Гераклита. Действительно, с одной стороны, Гераклит, называющий огонь материальной основой мироздания, умопостигаемой субстанцией и движущей силой, энергией мироздания, выступает как материалист, рационалист и атеист; с другой, — «внимая логосу», как организующей мироздание идее, как божественной силе мироздания, явленной человеческим ощущениям через свой проводник — мировой огонь, Гераклит предстал перед нами как идеалист, сенсуалист и теист. Понятно, что из центра «философского кристалла» Гераклита с равным успехом можно было передвинуть в любую его вершину, что и делали представители различных философских направлений.
Желающие могут продолжить распределять античных мудрецов по вершинам «философского кристалла». Мы же перейдем к последнему, но достаточно каверзному вопросу: почему развитие античной философии происходило столь зигзагообразно? Почему материалиста Фалеса сменил идеалист Пифагор? Почему Гераклит говорил, что «все течет», а вслед за ним Парменид утверждал, что бытие неподвижно? Почему Демокрит являлся рационалистом, а Протагор — сенсуалистом, а за ними вновь в той же последовательности шли рационалист Платон и сенсуалист Эпикур? Почему Пифагор являлся теистом, а Демокрит — атеистом, потом Платон — теистом, Эпикур — атеистом и т. д.? Только ли дух противоречия двигал античными мудрецами в их последовательном взаимном отрицании?
Конечно, демократизм древнегреческого общества, а следовательно, и дух противоречия, без которого демократия невозможна, оказали заметное влияние на историю развития античной филосо-фии. Если и древнеегипетские жрецы, и древнекитайские философы выступали как провозвестники самого Бога, если Конфуций, например, уверял слушателей, что «сам Бог свидетельствует в нем», то греческие философы являлись обычными людьми, чьи новые мысли, как и новые законы, выносились на суд общественности. Мудрецов в Древней Греции любили и уважали, но без священного трепета и поклонения. С греческим мудрецом можно было спорить, ему можно было противоречить, над ним можно было посмеяться. И потому, соревнуясь друг с другом в мудрости — без соревнова-тельности древние греки просто жить не могли, — каждый новый мудрец считал своим долгом начать с собственной философии, отвергающей или даже разрушающей философию предшественника.
Дух противоречия оказался свойствен не только древнегреческой философии, но и древнегреческому менталитету. В этом отношении показательно сравнение греческой и еврейской истории древнееврейского историка Иосифа Флавия (37 — после 100 н.э.): «Еврейская история покоится на непреложном авторитете, в котором ни один еврей никогда не сомневался; наоборот, ознакомление с греческой исторической наукой убеждает, что греки ничего точно не знают, а говорят то, что каждому на основании его собственного разума кажется наиболее правильным. Они, не задумываясь, противоречат друг другу, спорят между собой, обвиняют в ошибках не только друг друга, но и наиболее общепризнанные свои авторитеты — Гомера, Геродота и Фукидида, считающегося у них самым точным из историков».
Однако объяснить ход развития античной философии только независимым характером древних греков было бы наивно. В истории любой науки, безусловно, имеет место некая внутренняя логика, внутренний закон ее исторического возникновения, становления и развития. Внутренним законом становления и развития не только античной, но и всей философии является диалектика.
Уже во времена Сократа, который первым стал называть «диалектикой» искусство спора, диалектика, как внутренний закон, подспудно управляла всем ходом развития греческой философии. Однако законы диалектики как науки о наиболее общих принципах развития природы, общества и мышления стали известны человечеству лишь через 2000 лет прежде всего благодаря гению Георга Гегеля. Поэтому сегодня мы можем рассмотреть интересующий нас процесс сквозь линзу законов диалектики.
Три закона определяют диалектику как всеобщее учение о развитии: закон единства и борьбы противоположностей, вскрывающий источник развития, закон перехода количественных изменений в качественные, описывающий механизм развития, и закон отрицания отрицания, определяющий направление развития. Ясно, что последний закон, указывающий направление развития процесса, в частности античной философии, будет иметь для нас первостепенное значение.
Согласно Гегелю, любое развитие носит триадичный характер: тезис — исходный момент развития, антитезис — переход исходного тезиса в свое отрицание, синтез — отрицание отрицания, новое единство противоположностей. Итак, развитие есть возникновение логического противоречия в тезисе и антитезисе и снятие этого противоречия в синтезе через отрицание отрицания. Отрицание предыдущего отрицания есть в известном смысле восстановление того, что ранее отрицалось, т. е. возвращение к пройденной стадии развития. Однако это уже не простой возврат к исходному тезису, а новое понятие, «более высокое, — как поясняет Гегель, — более богатое понятие, чем предыдущее, ибо оно обогатилось его отрицанием или противоположностью; оно, стало быть, содержит предыдущее понятие, но содержит... в себе более, чем только его. Таким образом, согласно закону отрицания отрицания развитие происходит циклами, напоминающими витки спирали: исходное состояние объекта на полувитке спирали превращается в свою противоположность, а затем на втором полувитке эта противоположность вновь замещается своей противоположностью, что приводит в плоскостных координатах к исходному положению, но уже на следующем витке спирали, т. е. на более высоком уровне.
Вернемся к греческой философии, родившейся из мифологии, подобно Афродите, родившейся из пены морской. Нам представляется, что источник греческой философии следует искать в единстве и противоположности двух способов постижения мира, заложенных в сознании человека. Еще Гомер в «Илиаде» говорил о двух путях познания мира — пути мысли и пути сердца:
Твердо я ведаю сам, убеждаясь и мыслью и сердцем,
Будет некогда день, и погибнет священная Троя.
Через три тысячелетия гениальная догадка Гомера о двух путях познания получила блестящее подтверждение в работах лауреата Нобелевской премии Роджера Сперри. Согласно его исследованиям, левое полушарие головного мозга человека обеспечивает главным образом процедуру рационального мышления, тогда как правое полушарие ответственно за формирование образной картины мира. Таким образом, две различные картины мира, два разных мировосприятия — рациональное и образное — заложены природой в самой голове человека. Они естественным образом противоборствуют, отрицают друг друга и на каждом витке отрицания отрицания форми-руют новую картину мира.
Разумеется, вначале в общественном сознании доминировала образная, мифологическая картина мира как более простая и доступная человеку. Мифология была обращена к чувствам, она рисовала красивую и понятную картину мира, созданного волею божественного разума и управляемого божественной идеей. Все было просто и безоблачно, пока рациональное начало, дремавшее в человеке, не подвергло ее уничтожающей критике. Вот тут-то и появился Фалес с учениками, провозгласившими примат рационального и материального и подвергшими сомнению господство божественного. Сработал закон единства и борьбы противоположностей, открывший двери новой рациональной философии. Дальнейший ход событий предстояло определять закону отрицания от-рицания.
Пришедший на смену Фалесу Пифагор отверг материалистические и атеистические начала милетской философии и вернулся к мифологическому примату идеального и божественного. Роль рационального начала в пифагорейской философии взяли на себя числа — они стали и идеальной первоосновой мироздания, и его божественной волей. Философия числа Пифагора — снова мифо-логия, но мифология чисел, а не богов. Недаром Пифагор наделял числа божественными свойствами, давал числам и фигурам имена богов и т. д.
Следующим был Гераклит, подвергший отрицанию и Фалесов тезис о материальном «архе», и Пифагоров антитезис об идеальном первочисле. В результате Гераклитов синтез стал обладать чертами и той и другой философии: материальный первоогонь, управляемый идеальным первологосом. Таким образом Гераклит открыл путь к материализму, идеализму, диалектике, метафизике. Не случайно его охотно цитируют практически все философские школы.
Далее Гераклитово «все течет» подвергли диалектическому отрицанию элеаты — и античная философия сделала новый виток в своем развитии. На смену подвижной диалектике Гераклита при-шла застывшая метафизика Парменида. И снова отчаянная битва всколыхнула ряды «подвижников» Гераклита и цепи «неподвижников» Парменида, пока в процесс не включились влекомые Демок-ритом «атомисты» и не начали создавать новую Гераклите-Парменидову картину мира, в которой неизменные первосущности — атомы — соединялись в изменчивое многообразие мироздания. И так далее.
Даже внутри однородных философских школ развитие мысли шло по пути диалектического отрицания предшественника. В милетской школе Анаксимандр отвергает учителя Фалеса и объявляет первоначалом не конкретную воду, а абстрактный апейрон. Затем Анаксимен восстает против учителя Анаксимандра и называет первоначалом воздух, возвращаясь в результате такого отрицания отрицания назад к Фалесу, но на новом уровне, ибо воздух, по мнению Анаксимена, обладает свойством беспредельности апейрона. «Атомист» Анаксагор считает элементы мироздания делимыми до бесконечности, а «атомист» Демокрит, напротив, указывает на свойство неделимости атома. Но Демокрита, считающего движение атомов жестко детерминированным, в свою очередь отвергает «атомист» Эпикур, настаивающий на возможности случайных отклонений атомов от детерминированных траекторий. Впрочем, рассказать об истории античной философии с позиции диалектики — значит написать еще одну книгу о мудрецах Эллады.
А нашу книгу о венке мудрости Эллады закончим последним взглядом на венок во всей его неделимой красе. И возможно, самое главное и удивительное в нем заключается в том, что за два тысячелетия ни один из его цветков не завял, не лишился свежести, не утратил былых красок и благоухания. Венок мудрости Эллады всегда будет служить человечеству родником незамутненной радости, эталоном творческого потенциала, источником духовной энергии.