Два брата. Святочная сказка

Росли в одной семье два брата близнеца. Юрасик да Ивасик. Только были эти близнецы ни характером, ни лицом друг на дружку совсем не похожи.
Юрасик — чернявый и круглый, как мячик. А Ивасик светленький, худенький, одни глазищи видны: синие-пресиние, как васильки по весне.
 
Юрасик был мальчиком не по возрасту степенным, рассудительным. Всё в доме крутился, наблюдал, как родители по хозяйству управляются. Друзей себе не заводил.
— А зачем? — пожимал он плечами. — Мне и без них хорошо. А то ещё просить что начнут. И то им дай, и это. Халамидники!*
 
*Халамидники -( укр.) босяк, оборванец         

Родители нарадоваться на него не могли.
— Ох, и разумный у нас Юрасик, — хвастались они соседям. — Хороший хозяин будет. И тут же вздыхали:
— Не то, что Ивасик.

А Ивасик  действительно совсем другим мальчиком рос. Некогда ему было дома сидеть. С утра только и слышно было под их окнами:
— Почини, Ивасик, самокат!
— Помоги, Ивасик, забор покрасить, а то мать заругает.
— Ивасик, Егорка с Колюней дерутся, беги скорей разнимать!
И так целый день.

А то ещё хуже — увидит какой-нибудь цветок, склонится над ним и давай его часами разглядывать.
— И чего ты на него уставился? — сердится Юрасик.
Посмотрит Юрасик с одной стороны, посмотрит с другой — цветок как цветок.
— Он же совсем обыкновенный, — пожимает он плечами.
— Может, и обыкновенный, но человеку такой, ни за что не сделать.
— Ты когда уроки будешь делать, непутёвый? — сердились родители. — Брал бы пример с Юрасика.
А Юрасик над братом насмехается, да родителям на него ябедничает.
— Мама! — кричит он. — Наш дурак опять какую-то кошку притащил. Скоро самим есть нечего будет.
— Так это и не кошка вовсе, — оправдывался Ивасик. — Это же котёнок. Его собаки чуть было не задрали. Он маленький, много не съест.
— Мама, — опять кричит Юрасик, — а Иваська какую-то собаку привёл!
— Она сирота, — прижимая со¬баку, умолял Ивасик. — У неё мама умерла.
И так всё время. То птенца при¬несёт, что из гнезда вывалился, то ворону, которой кошка крыло перекусила, на чердаке выхаживает — от Юрасика прячет.
— Никого в дом не пущу, — сердился тот. — Дармоедов поразводил!
Одна надежда на мать была, что вступится. Отец, тот всегда за Юрасика стоял.
— Неудачный у нас Ивасик, — качал он головой. — Не повезло нам со вторым сыном.
 
Шло время. Стали подрастать братья. Юрасик за отцом ходит, как иголка за ниткой. Тот на мельницу — и Юрасик с ним. Мешки с мукой считает — следит, чтоб не обсчитали.
Отец подводу грузит, собирается на базар ехать картошку продавать. Юрасик тут как тут.
— Я буду продавать, батюшка, — настаивает. — Вы цену держать не умеете.
А отец и рад — подрастает помощник, хорошая ему смена будет.
— От Ивасика ведь толку никакого, — вздыхает. Непонятны ему были занятия Ивасика. Обстругает тот доску, да на ней ножичком вырезает рисунки всякие: цветы, звёзды, зверей диковинных, да птиц чудных — и где только таких видел!
— Не мужское это занятие, — сердился отец. — Бесполезное.
Задаст Ивасику какую-нибудь работу сделать, а тот едва управится, опять за доску садится.
— Одно слово — дурачок, — крутит у лба пальцем Юрасик.
Отец вдруг слабеть стал, совсем занедужил. Всю жизнь тяжко работал, чтоб достаток в семье был, вот на старости лет это боком ему и повылазило. Настало время, когда он с постели встать не смог.
— Любушка, — зовёт он жену. — Позови детей, я говорить с ними буду.
— Ты что, отец, надумал, — почуяла недоброе жена.
— Зови, — говорит. — Время пришло.
Пришли сыновья, стоят, пригорюнившись.
— Дети, — обратился к ним отец. — Скоро я вас оставлю и хочу, чтобы узнали вы мою последнюю волю. Дом и всё хозяйство я оставляю Юрасику. Он сумеет распорядиться им так, чтобы мои труды не пропали, а умножились.
Но, — поднял он к верху палец и строго посмотрел на Юрасика, у которого глаза заблестели от жадности, — ты, сынок, должен заботиться не только о матери, но и о брате, если уж он у нас умом не вышел. Следи, чтоб они ни в чём не нуждались. Обещаешься?
— Обещаюсь, батюшка, — согласно кивнул сын. — Можете не сомневаться.
¬— Вот и хорошо, — сказал довольный отец. — Теперь и умереть можно.

Похоронили его вскоре, и стал Юрасик хозяином. Никакого житья от него Ивасику не стало. Что бы он ни сделал — всё не так, всё плохо. Никак не угодить ему Юрасику.
И сорока дней со смерти отца не прошло, как стал он выживать брата из дома.
— Как же так, сыночек, — пробовала вступиться мать за Ивасика. — Куда же ему идти? Ты же обещал отцу, что брата не обидишь.
— А я что, нечто его выгоняю? Пусть идёт жить в сарайчик. В доме от него всё равно никакого толку. И животных своих пусть забирает, хватит им, на дурнычку хлеб есть.
— Не печальтесь, мама, — утешает мать Ивасик. — Авось, не пропаду с божьей помощью.

Почистил он сарайчик, привёл его в порядок, окошко вырезал, крылечко приставил. А на стенах картины свои развесил. Хоть и маленький домик, а свой.
Задумал Юрасик жениться. И невесту вы¬брал — глаз не отвести, такая красавица. А разумница какая! Слава о ней по всей округе шла. Словом, завидная невеста.
Пригласил её Юрасик к себе в гости: дом показать, хозяйством своим похвастаться.
Заводит он девушку во двор, а под деревом Ивасик сидит, картинки свои вырезает.
Интересно стало девушке, подошла она поглядеть и ахнула. В жизни такой красоты не видала.
— Как же у тебя, хлопче, так получается? — подивилась. Будто живые они, твои картинки.
Повернулся к ней Ивасик, посмотрел на неё и будто молнией их ударило. Молчат, ни слова вымолвить, ни глаз друг от дружки отвести не могут. Любовь, она ведь хуже всякой болезни бывает.
Почуял неладное Юрасик, хочет невесту свою подальше увести.
А она ни с места, будто окаменела. А потом вдруг говорит Ивасику:
— А что, хлопче, взял бы ты меня замуж?
— А ты бы пошла? — спросил Ивасик. Растерялся он совсем. Где же это видано, чтобы девушка сама сваталась?
— А вот и пошла бы, — сказала, как отрезала.
— Куда ты, глупая? — попытался урезонить её Юрасик. — Он же халамидник, в сарае живёт.
— Да и что с того? — смеётся девушка.
Посватался Иван, а сам грустный такой ходит. Нет у него денег ни на свадьбу, ни на подарок невесте.
— Как это нет? — удивилась девушка. — Продай картины.
— Кто же их купит? Да и жалко, они для меня, как дети родные.
— Купят! — уверенно сказала девушка. — А ты себе ещё нарисуешь. Не только ж тебе одному на красоту такую любоваться. Надо и людям показать.
 Завернула несколько картинок и поехала в город на ярмарку. Не успела развернуть свой товар, как вокруг люди собрались. Смотрят, дивятся.
— Продай, — просят.
Заплатили ей столько, что хватило и на платье свадебное, и на угощение для гостей
Сыграли они свадьбу и зажили вместе душа в душу.
Жена по хозяйству управляется, а Ивасик картины свои вырезает. Так и жили — не богато, но и не в бедности.

Вечером, как закончат свои работы, сядут под яблоней, обнимутся и песни поют. А рядом собака ластится да кошка с котятами мурлыкает — подпевают.
— Счастливые, — по-доброму завидуют соседи.
А мать сидит в доме у Юрасика, скучает. Сумно* у них, да и голодно.
*сумно (укр.) — скучно, грустно

— Мы, мама, экономить должны. По весне ещё одну корову купить надобно. Пошто деньги на пустое тратить?
— Да нешто нам одной коровы мало? — вздыхает мать.
— А мы масла да сметаны наделаем, да сыру. Продавать будем. Прибыли-то сколько будет!

А старушке так сладенького хочется! Старики — они ведь как дети маленькие.
— Жена, — просит Ивасик, — не испечёшь ли пряничка, родимая?
— Как не испечь? Испеку.
Ивасик кусочек пряничка съест, а остальное матери несёт:
— Покушайте, мама.
Не выдержала мать, расплакалась.
— Сыночек, — просит она Ивасика, — возьми меня к себе жить. — Сумно мне. Возьмёшь?
— Да что ж вы, мама, спрашиваете? — обрадовался Ивасик.
Пристроил он для матери комнатку, и перебралась старушка на новое место жительства.
А Юрасик доволен — ещё на один рот меньше стало.

Наступил сочельник. В каждом доме к рождеству готовятся: убираются, пироги пекут, а на окошко свечечку ставят — для того, чтобы родившаяся Христова душа в пути не заблудилась. Это ей знак, что в этом доме его прихода ждут — не дождутся.
Снега вокруг навалило — не пройти, не проехать. А Ивасик печь растопил, тепло у них, хорошо, стол накрыли, Рождества ждут.
И Юрасик к Рождеству подготовился. Свечку красивую купил, да такую большую, чтобы её издалека всем видно было.
Пришёл домой, молиться стал.
— Господи, — говорит он, — видишь, как я тебя люблю: свечку самую дорогую для тебя купил, стол богатый накрыл — приходи, я тебя как самого дорогого гостя приму. А ты за это мне помоги: чтоб корову подешевле купить, да свиней подороже продать. А к Иваське не приходи, — погрозил он кулаком в сторону сарайчика, — и ничего для него не делай: — халамидник он, как есть, халамидник!

Вдруг слышит: стучится кто-то. Открывает дверь, а на пороге женщина в платочке стоит, маленькую девочку за руку держит. Дрожат, бедолашные, от холода, аж посинели обе.
— Мил человек, — обратилась к нему женщина. — Пожалей нас, несчастных. Погорельцы мы, идём к родне, да далеко нам ещё, пусти переночевать.
— Идите-идите, — стал выпроваживать их Юрасик. — Нет у меня для вас места. И дверь перед их носом закрыл.

Повернулась женщина, и к Ивасикиному сарайчику направилась. Постучалась.
— Не пустите ли, люди добрые?
— Как не пустить? — засуетился Ивасик. — Заходите, сейчас чай горя¬чий пить будем, Господа нашего славить.
Постелил гостям на своей кровати, сам к жене перебрался.
А к Юрасику опять стучатся. Открывает, а на пороге солдат стоит, на палку опирается.
— Пусти, хозяин на ночлег, не могу до дому добраться, раненый я. Хоть на одну ночь пусти.
— Ещё чего! — возмутился Юрасик. — Пустишь вас, а потом то того не досчитаешься, то этого. Не пущу! И дверь на замок закрыл.
Опустил голову солдат, обернулся — глядь, а рядом огонёк светится. Это свечечка Ивасика к себе зовёт. Постучался туда, а там люди чай пьют, Господа поминают.
— Иди к нам, служивый, погрейся.
Уступили Ивасик с женой солдату свою кровать, сами на полу себе постелили.
— Ничего, — успокоили они его, — нам Господь здоровье дал, а тебе, болезному, не гоже с раной на полу лежать.

Утром проснулись Ивасик с женой — а гостей-то их и след простыл. Будто и не было никого. А дверь изнутри как была, так и осталась закрытою. Как сквозь землю их ночные гости провалились.
— Чудеса, да и только, — подивились они.
Пришла весна.Собрался Юрасик в город ехать, полную телегу муки загрузил.
— Пусть Иваська со мной едет, — матери сказал. — Мешки разгружать будет. Даром он, что ли, сарайчик мой занимать будет?
Поехали.
Пожадничал Юрасик, сильно много мешков взял, кряхтит телега, вот-вот развалится.
— Не многовато ли будет? — попытался вразумить брата Ивасик.
— Много ты, дурак, понимаешь, — провор¬чал жадный Юрасик.

Пока до речки ехали, ещё туда-сюда. А как мост переезжать стали, не выдержали деревянные опоры, старый был уже мост. Провалился он под непосильной поклажей, и рухнула телега с братьями и мукой прямо в воду.
Юрасик, вместо того, чтобы самому спасаться, в мешок вцепился.
— Не дам добру пропасть! — кричит.
Ивасик уже почти до берега доплыл, обернулся — а брата нет.
Бросился он назад, нырнул, а Юрасик с мешком уже на дно пошёл. Схватил Ивасик брата, тащит его наверх, да мешок не пускает.
Хочет он крикнуть брату — отпусти, мол, мешок, — да не может. А Юрасик так в него вцепился, что и не оторвать.
Помутилось в глазах у Ивасика и опустился он на дно вместе с братом.
Вместе пришли они в этот мир, вместе из него и ушли.
Открыли близнецы глаза, а они уже не в этом мире, а в другом. В том, о котором все знают, да никто не видел.

— Мы что — умерли? — спрашивают они друг у дружки.
— Истинно умерли, — слышат они чей-то Голос, а никого не видят.
— Это ты, Господи? — дрожа от страха, спрашивают.
— Я есмь! — отвечает Голос, от которого у них мороз по коже прошёл.
Бухнулись они на колени.
— О милости тебя просим, Отче!
— О чём же просите? — вопрошает Голос.
— Верни нас на землю, всемилостивейший!
— А по какой такой нужде на землю назад проситесь?
Юрасик вперёд выполз.

— Господи, — обратился он к нему. — Дай мне своим богатством хоть чуточку попользоваться, я ведь ещё и не жил вовсе. Всё в трудах, да в трудах. Сапоги на зиму хочу себе купить новые, да шапку соболью справить. Раньше всё жалел, а теперь бы непременно справил. Только отпусти. Иваську, халамидника, забирай, а меня отпусти. Небось, помнишь, как я тебе на все праздники свечки ставил, как почитал тебя, как на Рождество стол богатый накрыл, тебя ждал. 
— Так ждал, что и не узнал меня, заблудшая ты овца. Два раза я к тебе приходил, а ты даже на порог меня не пустил.
— Да как тебя узнать было, — растерялся Юрасик. — То ж баба была какая-то с дитём, да ещё солдат. Да кабы я только знал, что это ты, Господи, непременно бы пустил. Прости, Отче!
— У души своей прощения проси, погубил ты её, супостат. Всей своей жизнью никчемной погубил.

— Ну, а ты, Ивасик? Чего ты назад просишься?
— Не смею я просить, Отче. Но нельзя мне помирать никак. Кто о матери моей старой позаботится, кто жену защитит? Пропадут они без меня, как есть пропадут.
— Ну что ж, быть, по-твоему, сын мой. Люб ты мне. Я тобою ещё сызмальства любовался. Хороший ты мальчонком был, а как вырос, так ещё лучше стал. По моим законам жил, людей любил, бедных не обижал. За то, что дважды меня принял, когда я к тебе ночью студёной постучался, исполню я твоё желание, так тому и быть.
— Благодарю тебя, Отче, за милость твою. А как же брат мой?
— Погубил брат твой свою душу бессмертную, посему вычёркиваю я его из Книги Жизни. И к себе не пущу. Исчезнет он, будто его и не было.

— Отче, — взмолился Ивасик, — неужто никак брата моего спасти нельзя?
— Чего ж нельзя. Можно, ежели ты со мной здесь останешься.
Задумался Ивасик, на самую маленькую минутку задумался.
— Будь по-твоему, Отче. Остаюсь я с тобой, только брата моего пощади.
Замолчал Голос.
— Отче, где ты? — осмелился поднять голову Ивасик.
 Глядь, а перед ним дом его родной, где он вырос. А из дома отец выходит, руки свои к нему простирает.
— Сыночек мой родненький! Вот и свиделись мы с тобою. Прости ты меня, отца своего, за то, что не по справедливости с тобой обошёлся.
Обнялись они.
Вдруг слышит опять Ивасик Голос Господний.
— За мать и жену не беспокойся, сын мой. Прослежу я за ними. Только недолго тебе их дожидаться: на земле вся жизнь, что здесь день один. Скоро свидитесь. Заживёте все вместе, себе на счастье, а мне на радость.

А Юрасика Господь в сарайчик определил. Только не в тот, что Ивасик обустроил, а в котором свиней держали.
Так и стал там Юрасик жить, ожидая, пока Вечность закончится. А это ох, как долго! А как кончится Вечность, так новая Вечность начнётся, поскольку нет в мире конца. И в этой Вечности душа Юрасика уже другой станет, ни за что никого больше на свете обижать не будет. Кому ж охота весь свой век со свиньями жить?