Целина

 
                ЦЕЛИНА
 На дворе 1954  год. Я учусь в восьмом классе и мне пора вставать в школу. Зима . На улице ещё темно. Мать топит русскую печь. Стёкла окон в морозных узорах и на них пляшут отблески огня в печи. По радио передают песню «Едут новосёлы». «Ой ты, зима морозная, ноченька яснозвёздная. Вьётся дорога длинная, здравствуй земля целинная. Скоро ль я увижу мою любимую в степном краю?»-выводит под весёлую мелодию баяна певец с характерным голосом солиста хора Пятницкого. Эту песню передают каждый день и под неё я просыпаюсь.  В стране идёт «Освоение целинных и залежных земель»-так называется государственная программа, объявленная Хрущёвым . Про это пишут в газетах, говорят по радио и показывают в кино. В малонаселённые и необжитые казахстанские степи едут люди, чтобы эту степь распахать, посеять , вырастить хлеб и  завалить страну зерном. Кинохроника показывает, как первые поселенцы живут в степи в палатках и всё это преподносится как романтика. В первую очередь вербуют  молодёжь, и не абы кого, а лучших и проверенных (так пишут в газетах), не боящихся трудностей, которые едут туда по «по велению сердца»,  «по зову Партии», «с огоньком в груди» по специальным комсомольским путёвкам  -«с путёвкой Комсомола мы едем дальний край.»-слова ещё одной песни. Мне, тогдашнему восьмикласснику, увлечённому этой газетной и киношной романтикой, тоже очень хотелось туда, осваивать вместе с «братвой отважной», как говорил Павка Корчагин, неизведанные просторы казахских степей, где земля никогда ещё не знала плуга, а знала только кибитки кочевников, табуны лошадей и помнила конницу Чингисхана. Однажды я заявил матери, что не буду оканчивать десять классов, а поступлю в сельхозтехникум и уеду на целину. Моя мать, будучи полуграмотной ( у неё было три класса)и всю жизнь страдавшая  от этого, поставила целью дать мне высшее образование .Едва дослушав мои планы на будущее, мать, имевшая вспыльчивый характер, назвала меня  «патриотом хреновым» и такой устроила мне разнос, что желание испытать романтику у меня угасло и больше не возникало.
Однако столкнуться с целиной мне всё-таки пришлось. В 1958 году, когда я окончил второй курс института, всех московских студентов, дав отдохнуть после весенней сессии дней десять, направили на целину для помощи в уборке урожая. Отказаться было нельзя,могли последовать серьёзные административные санкции.Студенческую молодёжь везли на восток эшелонами как скот в товарных вагонах. Помню кинохронику: На целину отправляются студенты МГУ. Перрон вокзала заполнен провожающими. У перрона стоит готовый к отправке состав. На товарных вагонах крупные надписи мелом. Камера оператора показывает крупным планом один из вагонов. На нём надпись «Философия»; на другом вагоне- «История».Так  обозначены факультеты, которые поедут в этих вагонах. В раскрытых дверных проёмах толпятся ребята с весёлыми лицами. Им предстоит весёлое романтичное путешествие. (так они считают и такая вокруг царит обстановка). В таких же эшелонах , не раз показанных в художественных фильмах, ехали на фронт бойцы, а теперь едут студенты на битву за урожай .Диктор за кадром , комментируя происходящее на экране, говорит пафосные слова. Те, кто уезжают и те, кто провожает, прощально машут руками. Но вот звучит длинный гудок паровоза, рольчатые двери вагонов  с надписями  «Философия» и  «История» задвигаются,  духовой оркестр грянул  «Прощание славянки» и состав медленно трогается.
 Мы, как студенты железнодорожного института в отличие от остальных ехали на целину в обычном пассажирском поезде, чем очень гордились. Видимо министерское начальство посчитало неприличным возить своих будущих инженеров в телячьих вагонах. Наш путь на целину занял трое суток и мы в разговорах иногда вспоминали наших коллег из других вузов, путешествующих без элементарных удобств.К тому же товарные поезда,как известно,идут медленнее пассажирских и для них это, казавшееся поначалу романтичным путешествие, растянувшееся на более длительное время, вряд ли под конец таковым стало. 
  Не помню как называлась станция ,на которую мы прибыли и разгрузились. Помню только, что это в Кокчетавской области Казахстана. Потом нас долго везли на грузовых машинах .  По пути колонна машин постепенно таяла, так как нас распределяли по нескольким районам Кокчетавской области. Под конец осталось всего две машины и нас выгрузили в каком-то совхозе(не помню названия). Ночевали в недостроенном одноэтажном доме, расположившись на полу. Утром нас, пятнадцать человек институтских одногруппников, погрузили в машину и повезли дальше, как нам объяснили, в бригаду, где нам предстоит два с половиной месяца жить и работать.Остальных,приехавших с нами, распределят по другим бригадам, расположенных в степи на расстоянии от центральной усадьбы в радиусе от семи до десяти километров.
  Был яркий солнечный день. На небе ни облачка. Степь была ровной как стол. Грунтовая дорога, по которой нас мчал грузовик, была прямой как стрела и просматривалась на все десять километров, которые нам предстояло преодолеть. В конце дороги темнело что-то такое с неясными очертаниями. Это и должна была быть наша бригада. Мне почему-то пришёл на память эпизод из «Капитанской дочки», как Петруша Гринёв подъезжал к Белогорской крепости. Когда подъехали ближе,то, что издали казалось неясным пятном ,оказалось целым морем поломанной сельхозтехники, очевидно погибшей в битве за урожай, а теперь в беспорядке разбросанной по большой территории, напоминавшей поле сражения. В центре этого скопища металлолома была площадка, на кторой разместились два длинных побелённх барака, большой сарай из камыша и маленький деревянный домик. На площадке также располагались три исправных трактора,три комбайна и грузовик без фар. Впоследствии мы узнали. что вся эта техника  совсем не старая, а раскуроченная новая. Дело в том, что постоянных кадров механизаторов здесь нет. Сеют одни, а убирают другие. Сюда приезжают  со всех концов страны на сезон заработать длинный рубль и из техники выжимают все, что только можно. По окончании сева или уборки все разъезжаются, а тракторы и комбайны остаются брошенными и бесхозными и никто их не ремонтирует. Приехавшие в следующем году захватывают  «на  шарап» по принципу кто раньше встал, того и сапоги, ещё живые после прошлогодней варварской эксплуатации машины, кое-как их ремонтируют,снимая детали с других машин, так как запчастей нету и снова начинается гонка, именуемая в газетах «битвой за урожай», а раскуроченные на запчасти ещё новые машины пополняют  кладбище техники, которое мы окрестили  «полем Курской битвы», усеянное подбитой техникой.
  Нас разместили в большом камышовом сарае.Вдоль одной стены шли нары с устроенной на них одной большой постелью сразу на десять человек,на которой разместились ребята;у противоположной стены был отгорожен ширмой уголок для пятерых наших девушек.
Кроме нас в бригаде уже находились приехавшие раньше человек десять-пятнадцать молодых ребят, выпускников школы механизации сельского хозяйства, не помню из каких краёв,присланных  для прохождения практики;  семейная пара из  Украины,прибывшая на сезон срубить денег -он комбайнёр,  она помощник  комбайнёра и трое не то четверо местных,  в смысле годом или двумя раньше прибывших на постоянное место жительства. Вся эта команда размещалась в длинном с земляным полом бараке сделанном из саманных кирпичей и побелённом внутри и снаружи. Барак был разделён на две половины. В одной жили люди, в другой была столовая и кухня. Посреди столовой был длинный, на всё помещение стол из досок на врытых в землю столбиках и такие же лавки по обе стороны стола. Ещё в бригаде был небольшой деревянный домик, в котором жил бригадир дядя Коля по фамилии Кудашкин с женой-мужчина средних лет по сравнению с нами казавшийся пожилым. Их домик стоял на деревянных полозьях,на которых он когда-то был приволочен трактором,видимо оттуда,где его построили.  Немного в стороне также на полозьях из толстых труб вместо колёс стояла железнодорожная цистерна с соляркой. Ввиду отсутствия в степи какой-либо древесной растительности, могущей служить топливом для кухни, её топили соляркой, для чего снаружи был устроен бачок, от которого к плите с горелкой шла трубочка.Никакого учёта расхода солярки не велось, просто все, кому надо шли к цистерне с ведром и, открыв кран, наливали сколько надо. Так заправлялись трактористы, комбайнёры ,а то и просто кто-нибудь, захотевший погреться в холодное время. Для этого налитое в ведро дизтопливо поджигали прямо в ведре и грелись.
   Урожай в этих краях начинают убирать в начале августа, а поскольку мы прибыли в начале июля, у бригадира дяди Коли возникли проблемы с нашим трудоустройством. Мы должны были работать за деньги, чтобы оправдать наше питание, а заодно и заработать и себе кое-что, но работать было негде и дядя Коля выдумывал для нас различные виды работ, за которые можно хоть что-нибудь заплатить. Например, он придумал обмазать наш камышовый сарай глиной, которую специально откуда то привезли и мы каждый день её месили, а потом в конце дня наш старшой, которым являлся внедрённый в нашу группу старшекурсник Виталька сочинял наряд, в котором указывал сколько сделано замесов. Через две недели, если верить нарядам, замесов оказалось столько, что приготовленной нами глиной можно было обмазать десять таких сараев как наш. Возник вынужденный простой и мы, подговорив тракториста ,который работал на тракторе «Беларусь» (в те времена эти трактора выпускались ещё без кабины), погрузились в тракторную тележку и поехали купаться на озеро, до которого, как нам объяснил тракторист, километров пять, что по местным понятиям считалось совсем рядом. Вообще, местные казахи считались соседями если их жилища находились друг от друга на расстоянии ста километров, потому что ближе никого не было. Вообще, надо сказать, казахов мы почти не видели, за исключением нескольких человек. Только однажды далеко в степи проехала верхом на лошадях казахская семья.
   Берега озера, к которому мы подъехали, были в густых, непроглядных зарослях высоченного камыша, высотой не менее четырёх-пяти метров, в котором запутались пригнаные сюда ветром бесчисленные высохшие шары перекати-поля, похожие на мотки колючей проволоки размером с футбольный мяч, так что подобраться к озеру было невозможно, разве что на танке или в крайнем случае на гусеничном тракторе, что в одном месте, очевидно и было когда то сделано. К этому проходу мы и подъехали. Озеро оказалось почти круглым, диаметром около километра. По пологим, постепенно возвышающимся от уровня воды берегам можно было предположить,что когда-то оно было полноводным, а теперь, видимо, умирающим. Глубина едва доходила до колен ,сколько ни иди и лишь уйдя метров за двести от берега, можно было окунуться, так как здесь вода была по пояс. Дно было из мелкого песка и потому приятное, а прозрачная вода солоноватая на вкус. Вся противоположная сторона озера почти сплошь была покрыта какой-то тёмной массой. Мы сначала не поняли что это такое и лишь когда начали бултыхаться в воде, вся эта масса с шумом поднялась в воздух, оказавшись дикими утками и приводнилась ближе к противоположному берегу.Такого скопища диких уток ни до ни после мне видеть не приходилось. Было очевидно, что здесь просто некому на них охотиться. Как оказалось, таких озёр здесь было несколько и оттого много комаров, которые  в несметном количестве появлялись после захода солнца. Днём стояла жара, так что мы ходили и работали в одних трусах, но стоило солнцу скрыться за горизонт, как сразу становилось холодно, будто на смену июлю внезапно пришёл октябрь и надо было одеваться в телогрейки. Несильный ветер, который днём дул постоянно и всегда с одинаковой скоростью будто кто его отрегулировал,  с заходом прекращался и комары, которых днём не было ни одного, вдруг обрушивались на нас, словно кто-то невидимый вытряхнул их на нас из мешка причём эти твари были настолько злыми, будто старались наверстать упущенное за день. Комаров было так много, что когда началась уборка и у работающих ночью(уборка шла круглые сутки) тракторов и комбайнов сетки радиаторов забивались ими так, что закипала вода в системе охлаждения машин и нередко механизаторам приходилось прекращать работу и паяльной лампой выжигать комаров.
  Иногда солнечным ясным днём вдруг ни с того ни с сего начинал идти дождик из зависшего  над нами едва различимого крохотного белого облачка. Однажды Дима Сиваев, наш острослов, месивший глину и не жалавший прекращать в работу в надежде что дождик это так, кратковременный и сейчас кончится, не выдержал и, глянув на небо, в раздражении произнёс:  «Дождик идёт из нихрена».Дима, конечно,употребил более непечатное слово. Фраза стала крылатой и такое название с этих пор закрепилось у нас за этими странными дождиками. 
  По утрам нас будил помощник бригадира. Войдя в наш сарай он кричал:» А ну давай поднимайсь!» Этот товарищ, как оказалось,прежде работал на зоне с зэками и там было не принято применять армейскую команду  «подъём!» Считалось,что такая команда в некотором роде как бы приравнивает зэков с солдатами, что унизило бы последних и потому применять её было недопустимо. Узнав это от него самого, мы несколько раз просили его не применять к нам зэковскую команду. Он обещал, но привычка, закреплённая у него годами, брала своё и каждое утро всё повторялось.
  Однажды бригадир дядя Коля,измученный придумыванием для нас какой-нибудь работы, послал нас добывать камень для стройки, конкретно какой, он ещё не придумал, но так, впрок ,вдруг пригодится.     Поля с пшеницей находились где-то в стороне и мы ехали по заросшей редким низкорослым ковылём степи, ровной как стол, без кочек и оврагов. Земля, никогда не знавшая плуга, была как камень и  ехать можно было в любом направлении без дороги. Ехали на грузовике, том самом, без фар. Вдруг рядом с дорогой откуда-то выскочил заяц и помчался в степь. Наш шофёр Жора мгновенно среагировал и свернув с дороги  погнался за зайцем. Зайца не догнали и Жора вернулся на дорогу. Позже он объяснил, что если бы ехали ночью и у него были бы фары, то заяц, попав в свет фар, никуда не мог бы свернуть и его можно было бы задавить. Некоторые тут так специально охотятся.
 Наконец мы приехали на местность,где то тут,то там из земли выглядывали серые каменные островки, образуя целый архипелаг. Некоторые островки уже были в разработке и возле них стояли аккуратные щтабелёчки из добытого камня. Мы приступили к работе . Она оказалась сравнительно лёгкой. При  несильном ударе ломом по каменному массиву, от него откалыволось сразу несколько плоских плиток, неровных по форме , но ровных и одинаковых по толщине, так что их вполне можно было применять для кладки стен вместо кирпичей. Позже, когда нам удалось побывать в центральной усадьбе, мы увидели несколько построек из такого камня.
Прошёл почти месяц нашего пребывания на целине и жизнь наша в «Белогорской крепости стала не только сносною, но даже..» ну, не сказать, чтобы приятною, как у пушкинского Петруши Гринёва, но так, ничего. У меня была с собою гитара и вечерами мы распевали студенческие песни. Одна из песен, сочинённая кем-то из предыдущего поколения наших МИИТовцев, уже побывавшего на целине до нас, была посвящена именно целине. Пелась она на мотив известной, но официально не признанной и даже запрещённой песни о Колыме, где отбывали срок заключённые в сталинские времена.
  « Будь проклята ты, целина, окраина нашей планеты. Сойдёшь поневоле с ума без женщин, вина и без света. От пищи,что здесь нам дают, подохли бы куры и утки. К концу пребывания тут получим все язву желудка» и так далее. Насчёт пищи, правда ,местные власти могли бы и получше постараться для участников битвы за урожай. До сих пор иногда вспоминаю вкус толстых советских макаронов, приправленных растительным маслом неизвестного происхождения со специфическим вкусом и запахом, напоминающим запах трансформаторного масла. Не знаю-не был- но предполагаю что такая же, примерно, еда была у зэков на  «зоне».
  Однажды нас в порядке развлечения отвезли в центральную усадьбе на танцы.Танцы происходили под баян в большом длинном сарае без стен,видимо предназначенном для хранения зерна и временно пустовавшего в связи с отсутствием такового, так как время уборки ещё не пришло. В центре сарая был вытоптан на земле круг, видимо от предыдущих танцев, этакий деревенский  «пятачок».Вокруг пятачка уже собралась довольно приличная толпа местной молодёжи. Баянист заиграл вальс и несколько пар, в основном девушек, вышли в круг. Две девушки ,танцевавшие друг с другом, были в белых платьях, нарядом слишком смелым для этого пыльного пятачка. Танцующие подняли такую пыль, что только и видны были мелькающие белые платья. Нам, столичным студентам, принимать участие в таких танцах не хотелось и мы пошли гулять по посёлку.

В следующий раз нас возили на концерт, который происходил в клубе, представлявшем собой деревянный одноэтажный дом. Когда мы приехали, у входа в ожидании начала уже стояла толпа молодёжи. По их виду трудно было предположить, что это всё комсомольцы, приехавшие  «по зову сердца», по «комсомольской путёвке» Большинство молодых людей напоминало приблатнённых типов и оттого стояла атмосфера  скандального беспокойства. В центре толпы какой-то парень держал в руках большую мёртвую птицу и ,развернув ей крылья, пытался набросить её на голову другого парня, стоявшего на нижней ступеньке  крыльца. Этот второй парень, видимо, был из числа начальников и молча демонстрировал своё презрение к первому и к его птице тоже. Наконец всех запустили в зал. Ни скамеек, ни стульев в зале не было и все  остались стоять в ожидании начала. На небольшой сцене появился немолодой конферансье в чёрном костюме и после приветственных слов объявил, что артисты Кокчетавской областной филармонии начинают концерт. В зале захлопали. Затем конферансье с надрывом прочитал патриотическое стихотворение, посвященное Партии и объявил первого выступающего. Им оказался баянист. Он появился из-за кулис,  неся свой инструмент на красной бархатной салфетке, будто совершал торжественный ритуал. Усевшись на стул и водрузив на колени баян, под которым оставалась салфетка, служившая, по мнению артиста, защитой  инструмента и брюк от воздействия друг на друга,  заиграл патриотический марш. Затем вышел плясун, далеко не юноша, в матросской форме и исполнил танец «Яблочко».У плясуна был какой-то странный, ничего не выражающий  стеклянный взгляд. После него вышла певица-перезрелая дама в украинском национальном костюме: в красных сапожках, юбке с передником и расшитой сорочке. На голове, как и положено  украинской девушке, был венок с красными лентами. Она начала исполнять украинскую песенку  «Ганзя», которая ещё во времена Ильфа и Петрова была непременным атрибутом каждого концерта, что стало темой одного из их фельетонов. Вдруг конферансье, стоявший возле кулисы, неожиданно, не обращая внимания на певицу, шагнул со сцены в зал, вытянул вперёд руку как у Ленина на памятнике и воскликнул, очевидно обращаясь к кому-то из зрителей в задних рядах : «Молодой человек! Прошу Вас покинуть зал!  (видимо там что-то происходило) . Па..а..апрошу Вас! Певица, прервавшая пение, тоже показала куда-то пальцем:- «Вон тот ещё, в такой шапке стоит!» И она очертила вокруг своей головы круг, показывая какая шапка. Конферансье вернулся на сцену, а  «Ганзя» как ни в чём ни бывало продолжила с того места где остановилась и в конце покружилась, приплясывая. Потом было ещё несколько номеров в исполнении этого немногочисленного  ансамбля и  концерт окончился.  Судя по качеству концерта можно было предположить, что Кокчетав город небольшой и филармония в нём плохонькая и существует она лишь для того, чтобы нести хоть какую-то культуру в этой дыре.
  Наконец, началась уброка хлеба. Фронта работ для нас пока не было и нас поставили, как пионеров, собирать колоски. Применялась так называемая раздельная уборка. Жатка, влекомая трактором, скашивала пшеницу и образовывались валки, в которых хлеб какое-то время дозревал, после чего пускался комбайн с подборщиком. Поскольку валок ложился сбоку от жатки, первый валок ложился на дорогу, проходившую рядом с полем и мы, вооружённые вилами перекладывали валок с дороги назад на стерню,где его содирал подборщик комбайна.Однажды посмотреть на нашу работу приехал на «козле» какой-то казах, прилично одетый и в галстуке, видимо местный партийный работник. Он долго молча смотрел на нашу работу и, наконец , произнёс:- «Хлеб страна много давай надо»,после чего уехал. Он приезжал ещё пару раз и мы,заметив вдали УАЗик, говорили –«Вон Хлеб Страна едет».Такая кличка независимо друг от друга закрепилась за ним во всех бригадах. Кто он был конкретно и как его звали, мы так и не узнали.
        Двоих из нас назначили быть помощниками комбайнёров,остальных-для работы на току. Комбайны в те, уже далёкие времена лишь отдалённо напоминали современные самоходные, в несколько раз более мощные, с комфортабельной кабиной управляемые лишь одним комбайнёром без всяких помощников. Тот комбайн не был самоходным .Его таскал гусеничный трактор. Наверху комбайна была площадка, накрытая лёгким тентом, под которым стоял комбайнёр (именно стоял, а не сидел. Никакой кабины не было вообще). Задачей комбайнёра было управлять установленным на площадке штурвалом, похожим на морской.  Назначением этого штурвала было регулировать высоту жатки или подборщика от земли. Всё это чем-то напоминало капитанский мостик корабля и падкие на газетные штампы журналисты прозвали комбайны кораблями полей.К комбайну был прицеплен так называемый копнитель,куда из комбайна выбрасывалась обмолоченная солома. Из-за несовершенства конструкции она заполняла копнитель неравномерно. Для того чтобы распределять солому по всему копнителю,на нём стоял помощник комбайнёра и постоянно шуровал вилами. Когда копнитель наполнялся, надо было дёрнуть специальный рычаг и вся солома вываливалась на поле.Пыль от соломы стояла ужасная и бедный помощник ею дышал. Приезжий на сезон тракторист, алчущий заработка, остервенело таскал комбайн на пятой скорости вместо предельно допустимой четвёртой. Комбайн часто ломался и комбайнёр с помощником должны были его ремонтировать. Запчастей практически не было и их снимали с ещё не до конца разграбленных из числа стоящих на  «поле курской битвы»,а иногда и просто воровали с других ,оставленных в поле на ночь. Особым дефицитом было так называемое полотно жатки-длинная полоса белого брезента с закреплёнными на ней деревянными рейками. Дефицит приводил к тому, что полотно воровали с оставленного на ночь в степи комбайна. Часто можно было наблюдать бредущего на  ночлег в бригаду комбайнёра, согнутого под тяжестью  свёрнутого в рулон полотна, которое вместе с ним и ночевало, поставленное «на попа» у изголовья его койки.   
         Задолго до начала уборки во всей округе был объявлен сухой закон. Старожилы, желая подзаработать на приезжих, загодя запасались водкой, чтобы потом в период сухого закона продавать её по повышенной цене. Подпольные торговцы разбавляли водку водой, а чтобы сохранить видимость крепости добавляли в неё дуст (было в те времена такое средство для борьбы с клопами и с сельхозвредителями. (Потом его запретили в виду высокой токсичности). Выпивший такую водку сразу дурел и два дня не мог очухаться. Однако одна торговая точка, где можно было приобрести не балованное спиртное,по недосмотру властей продолжала функционировать. Это был крошечный казахский посёлок, даже не посёлок, а так ,местечко под названием Кара-Су, что в переводе означает «Чёрная вода» и находился этот водочный оазис в семи километрах от нашей бригады.
  Однажды, чтобы отметить день рождения кого-то из наших, мы отправились втроём в эту самую Кара-Су. Прямой дороги туда не было и мы шагали по степи, придерживаясь указанного нам кем-то из местных направления. Примерно через час ходьбы мы увидели в степи что-то такое, похожее на постройки, скорректировали направление движения и уже через двадцать минут были на месте. «Чёрной водой» оказался худосочный ручеёк,местами выглядевший как болотце в неглубоком овражке.Тут же находились три саманных домика, скорее похожих на хижины. В двух домиках жили казахи, а в третьем, с одним единственным маленьким окошком, принятом нами поначалу за хлев, располагался так называемый магазин с русской продавщицей Машей, жившей в этом же магазине и непонятно какой судьбой занесённой в эту забытую Богом дыру. Никакой вывески на магазине не было, очевидно за ненадобностью ввиду практического отсутствия населения. Вооружившись тремя бутылками водки, мы отправились в обратный путь. День рождения прошёл на уровне.
         Спустя несколько дней практиканты-механизаторы, последовав нашему примеру, так же сбегали в Кара-Су и, напившись ,устроили в своём бараке драку. Драка была масштабной и бригадир дядя Коля, опасаясь возможной потери части рабочей силы из-за увечий, прибежал в наш сарай за помощью, на что мы охотно откликнулись. Нас ободряло то обстоятельство, что у нас в группе был парень по имени Олег Лобанов с телосложением как у Добрыни Никитича из мультфильма, весивший сто двадцать килограммов-кандидат в мастера спорта по вольной борьбе в тяжёлом весе и обладавший огромной физической силой. Заранее предвкушая своё явное превосходство, мы двинулись к бараку механизаторов. « А ну, прекратить!»-с прога крикнул кто-то из нас. Некоторые с удивлением и опаской остановились. Остальные, не оценив обстановку, продолжали валтузить друг друга. Тогда Олег, подойдя к одному из дерущихся, обхватил его поперёк туловища и без видимого усилия бросил на койку. Драка заглохла. Впоследствии драка ещё не раз возникала и снова приходил Олег. Он ничего не делал. Просто появлялся в дверях и этого было достаточно чтобы все успокоились. Даже когда драки ещё не было, но обстановка уже накалялась, кто-нибудь наиболее трезвый объявлял:- «Щас Лобанова позову!» и этого тоже было достаточно.
     Наш полевой стан снабжался водой из артезианской скважины,  находившейся метрах в ста от территории бригады. На скважине был установлен поршневой насос с одноцилиндровым движком под названием «Андижанец», изготовленный в солнечной Армении, работающий на солярке. Иногда этот движок не хотел заводиться и мы, потеряв всякую надежду его оживить, вручную по очереди крутили рукоятку насоса, похожую на заводную ручку автомобиля. Это было очень тяжело и сил хватало, чтобы крутить ручку минуты две, не более. Запыхавшись и тяжело дыша, крутивший отходил, уступая место товарищу. Вода из насоса по шлангу наливалась в деревянную бочку, лежавшую на телеге. Когда очередь доходила до Олега, он мог крутить минут пятнадцать, при этом бочка наливалась до половины. Когда бочка наполнялась, к ней цепляли трактор, который увозил её до кухни. Это была странная картина: трактор тащит телегу с оглоблями. Чтобы оглобли не упирались в землю, их задирали кверху и подвязывали. Иногда бывало так, что трактора не было и тогда Олег впрягался в оглобли вместо лошади и  тащил телегу, а мы сзади помогали. Один раз мы ради хохмы сначала толкали а потом перестали и Олег, ничего не подозревая ,один дотащил телегу до места и тут мы расхохотались. Когда Олег понял в чём дело, он обиделся:- «Ну и гады вы. А я думаю, что это бочка сегодня тяжёлая. В следующий раз хрен я вам повезу.» Вообще Олег, как и большинство сильных людей, имел добродушный характер и никогда всерьёз ни на кого не обижался. По прошествии многих лет Олег участвовал в ликвидации Чернобыльской аварии и первым из наших сокурсников ушёл из жизни.
              Между тем уборочная кампания продолжалась. Мы, за исключением двоих работали в две смены на току. Поступавшее на ток зерно было сильно замусорено, так как на тогдашних комбайнах не было устройства для его очистки. Наша работа как раз и состояла в очистке.,  Для этого использовался зернопогрузчик, предназначенный для погрузки зерна в кузов автомобиля,но никак для очистки зерна Это был небольших размеров агрегат  с транспортёрной лентой, приводимой в движение тарахтящим бензиновым двигателем вроде мотоциклетного, установленным на раме . Надо было непрерывно подгребать деревянными лопатами зерно к транспортёрной ленте, которая тащила его на высоту кузова автомобиля и с высоты сбрасывала на землю. Образовывалась коническая кучка. Мусор, будучи легче зерна, оставался сверху кучки и его надо было непрерывно с кучки сметать вениками и отгребать в сторону. Этот способ был примитивным и половина мусора оставалась в зерне. Когда мы отработали первые две недели и нам закрыли наряд, оказалось, что мы заработали сущие копейки. Мы выразили своё недовольство начальнику тока. Тот был удивлён или сделал вид, что удивлён и  пообещал разобраться. Мы стали требовать показать нам рсценки, чего начальник никак делать не хотел. Наш старший, Виталька,поехал разбираться в центральную усадьбу и там встретил парня из другой группы и с удивлением узнал, что они зарабатывают довольно прилично. Им каким то образом удалось раздобыть расценки и они сами пишут наряды, вставляя в них наиболее выгодные работы. Оказалось, что самые трудоёмкие работы ценятся очень низко, в то время как ерундовые работы ценятся высоко. По-видимому эти абсурдные расценки составлял какой-то дилетант. Дороже всех ценилось подметание тока и перемещение погрузчика, который был на колёсах. Вернувшись с переписанными расценками, Виталька заявил начальнику тока, что теперь сам будет писать наряды и тот согласился. Через месяц,когда начальник получил закрытые наряды, он схватился за голову:-                -Ребята, вы что, совсем меня за дурака считаете? Если верить вашим нарядам, вы подмели ток  размером  в половину Кокчетавской области!    На что ему был ответ:- А с объёмом перелопаченного нами зерна Вы согласны?-Согласен.- И тогда посмотрите, сколько мы заработали, если убрать из нарядов, как Вы говорите, половину  Кокчетавской области. Мы что, ехали на край света, чтобы заработать , образно говоря, три бутылки водки на бригаду? –Ребята, ну я же всё- таки поставлен сюда не в качестве деревянного столба чтобы не глядя подписывать всякую туфту, какую мне подсунут.И потом: не я же составлял  эти расценки. –Ну вот, Вы сами признаёте, что эти расценки дурацкие. Так что подписывайте, иначе завтра мы не выйдем на работу.-Начальник тока на минуту задумался и нехотя стал подписывать.
 Однажды, приехав в бригаду после дневной смены, когда уже темнело, мы обнаружили в столовой незнакомого парня в кожаной куртке, сидящего за столом. Он был пьян. Рядом с ним, уронив голову на стол, спал  шофёр Жора .На столе стояла недопитая бутылка водки. Увидев нас, парень встал, резким движением застегнул молнию куртки, допил из горла бутылку и, стараясь держаться бодро, обратился к нам:-«Ребята, помогите Жорку до его машины донести. 
  -И что дальше?
 -Мы в центральную усадьбу поедем.
 -Как же он поедет?
 -Я поеду. Я сам умею водить.   
  Вчетвером мы выволокли из-за стола бесчувственного Жору и понесли к его машине. Его товарищ шагал сзади, изо всех сил стараясь держаться ровно.  Посадить жорино тело в кабину на сиденье оказалось делом непростым и после нескольких неудачных попыток его друг скомандовал:- «…….с ним, запихните как нибудь!»,что мы и сделали, в результате чего Жора оказался в кабине в причудливой позе : само тело находилось на сиденьи, а ноги упирались в потолок. Друг поспешно захлопнул дверцу, так как Жора начал вываливаться и со словами:-«Ни ……с ним не будет» залез с другой стороны в кабину,  запустил мотор и машина резко рванулась с места. Далее автомобиль стал двигаться по причудливой траектории, будто имел целью разогнать всех находящихся в данный момент на территории. Все бросились врассыпную. Раздался резкий удар и стало тихо. Заглохшая машина стояла перед разбитой ЖЭСкой (передвижная электростанция),которая от удара опрокинулась на землю, а рядом с ней валялся отколовшийся от неё выхлопной коллектор. Рассерженные перспективой остаться без электричества из-за разбитой ЖЭСки  механизаторы выволокли  «адского водителя» из кабины и надавали ему тумаков. Потом выяснилось, что они погорячились, так как разбит был давно  недействующий и уже раскуроченный агрегат, а электричество вырабатывал другой, к счастью не пострадавший. Куда дели виновника этого происшествия, я не помню. Поутру проснувшиеся и вышедшие на улицу обитатели нашего мини-сельхозпредприятия увидели такую картину:  несчастный водитель Жора, ещё не пришедший в себя после вчерашнего и до сих пор не проснувшийся , валялся на спине возле своей машины. Чья-то шкодливая рука расстегнула ему ширинку и извлекла на свет божий её содержимое. Вскоре это происшествие забылось. Но вот однажды, недели через две, возвратившись после ночной смены с тока, я завалился, позавтракав, спать. Проснулся я от громкого голоса. Кто-то кричал:- Эй, кто тут Шевков?».На пороге нашего сарая стоял механизатор.
  -Ну, я. Чего тебе?
   -Тебя в суд вызывают.
  -Какой ещё суд?
  -Там в столовой суд идёт.
 По-быстрому одевшись и стряхнув с себя остатки сна, я поспешил в столовую с тревогой размышляя , что всё это может значить. Войдя , я увидел двоих казахов в синей форме, сидевших за отдельным, принесённым откуда-то  столиком и в сторонке парня на табуретке. В парне я узнал того самого  «адского водителя».Ещё,тоже за отдельным столиком,сидел русский мужчина в штатском. – «Я Шевков»- отрекомендовался я.–«Хорошо»,-сказал один из «синих» казахов,-«Мы пригласили Вас как свидетеля». При слове «свидетель» я немного успокоился.
 -Вам знаком этот гражданин?-указал он на парня на табуретке. Говорил он с сильным ацентом.
-Да.-Ответил я.
-Что Вы можете рассказать о том, что произошло? (была названа дата).
 Я честно рассказал обо всём, что видел.
-Он выражался нецензурными словами?
• Я ответил утвердительно. На этом мои показания были исчерпаны. Потом был допрошен парень из числа механизаторов. При этом тот кто допрашивал (я впервые в жизни присутствовал на суде и не разбирался кто тут прокурор, а кто судья) почему-то всё усиленно хотел выяснить, выражался ли подсудимый нецензурно, будто это было самым главным в деле. Пока давал свои показания второй свидетель, я всё размышлял: почему всё-таки именно я оказался в свидетелях. Меня ,видимо, подставил кто-то из наших, так как механизаторы наших фамилий, кроме Олега Лобанова, не знали.
Между тем суд подходил к концу. С  краткой речью выступил защитник- тот самый русский в штатском. Потом один из казахов встал и стал зачитывать приговор. Тогда я понял, что это  и есть судья. Почему он в такой же форме как прокурор, я не понял .Я знал ранее, что в форме ходят прокуроры, а чтобы судьи ходили в форме, я не слышал. Никаких народных заседателей на суде не было и «Суд удаляется на совещание» тоже не было. Просто судья пошептался с прокурором и стал зачитывать приговор. Он так же, как и его товарищ плохо владел русским языком. Говорил он примерно так: «Они поехали в посёлок Кара-Су (он почему-то сказал Кара-Сор) ,купили водки, потом эти водки выпивали» и так далее.  Короче,парню присудили два года за нанесенный ущерб ,хотя ЖЭСка по сути дела  уже была металлоломом, причём главным ,по мнению суда было  то, что подсудимый выражался нецензурно.
            Между тем всё шло привычным ходом и стало надоедать. Захотелось домой, и вот однажды у нас случилось ЧП. Ну не так чтобы уж ЧП, а просто нерпиятная вещь: один из наших парней обнаружил у себя вошь. О видимо, поймал её от кого-то из механизаторов, у которых, как потом выяснилось, их было достаточно. Мы не мылись, если не считать пару случаев купания в озере, уже месяца полтора. Мы стали требовать от бригадира дяди Коли отвезти нас в центральную усадьбу в баню и с удивлением узнали, что таковой там нету и никогда не было. Ближайшая баня, как оказалось, находилась в шестидесяти километрах от центральной усадьбы в посёлке под названием «Партия».Коммунистическая партия здесь была ни при чём, просто такое название происходило от того, что там находилась база геологической партии. Мы заявили, что если нас туда не отвезут, мы не станем выходить на работу и нас отвезли.
           Посёлок Партия состоял из нескольких каменных одноэтажных домов, сложенных из таких же плиток, которые мы добывали и как раз в центре, словно правительственное учреждение, находилась баня. Это был небольшой каменный домик в котором было два отделения: раздевалка и помывочная. Руководил баней толстый казах. «А попариться у вас здесь можно?»- спросили мы.-Конечно!-ответил хозяин бани. Войдя в помывочную, никакой парилки мы не обнаружили. Возле одной стены  были два крана: с холодной и горячей водой. Из другой стены  для чего-то торчала толстая труба с вентилем. Пришёл казах и,подойдя к трубе, стал открывать вентиль. Из трубы со свистом и шипением стала вырываться струя обжигающего пара, тут же превращаясь в густой туман, который заполнил всё помещение так что ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Наши тела тут же покрылись конденсатом.Подождав пока туман немного рассеется, мы стали мыться. Несмотря на такую странную парилку, мы были довольны. За три с половиной месяца, что мы провели на целине, это был наш единственный банный день.
            Становилось всё холоднее, особенно по ночам. Наступала осень. Всё реже появлялось солнце. В середине сентября выпал первый снег. У нас в группе был парень по имени Дима Суржин, москвич и наивный романтик. Он с увлечением любил рассказывать  как он однажды был в альпинистском лагере для начинающих; какие есть способы лазания по скалам ,какие поют песни, как живут в палатках и  как он там познакомился с хорошей девушкой. Над ним подшучивали. –«А как, Дим, семейным там дают отдельную палатку?»- -«А как же! Семейным дают отдельную палатку.» - «И отдельную скалу»- подал голос остряк Сиваев, но Дима никогда не обижался на шутки и продолжал свои рассказы.
   Увидев первый снег, Дима загрустил: «Всё, зима наступила».- «Не грусти, Дима. Это ещё не снег. К вечеру он растает. Первый снег никогда не остаётся». Моё высказывание  Диму даже возмутило:-«Ты что, гидрометцентр?!».К вечеру снег действительно растаял.-«Ну что, я был прав?»-«Это случайность»-ответил Дима.Я, выросший на окраине маленького провинциального города имел опыт более близкого общения с природой, чем житель большого города,к тому же я научился предсказывать погоду на короткое время у своего отца, который делал это почти всегда безошибочно по местным признакам: как ветер дует, как он меняет направление, высоко или низко идут облака, стелется дым или идёт кверху и многое другое. Между тем становилось всё холоднее. Снова выпадал снег и снова Дима возмущался по поводу моих предсказаний и снова они сбывались, но Дима упорно не хотел верить в мои способности.
  Унылая бесконечная степь с постоянно дующим ветром,не утихавшим даже ночью, как это было летом, настроения не прибавляли. Нам выдали вторые одеяла, но всё равно по ночам мы мёрзли и видимо поэтому по нескольку раз за ночь бегали справлять малую нужду за угол нашего сарая. Выражение  «Сходить до ветру» приобрело в нашем случае буквальный смысл. Гуляющий в тёмной ночной степи ветер пробирал до костей даже за тот краткий период, необходимый для утоления желания. Мы спали стараясь прижиматься друг к другу. У меня было преимущество перед остальными в том, что я спал рядом с Олегом и его огромное тело согревало меня, как будто я спал у печки, но другая сторона тела мёрзла. Однажды я, проснувшись ночью, почувствовал как что- сыплется мне на голову. Я провёл рукой по волосам и почувствовал как ладонь сделалась влажной. Это был снег, задуваемый ветром сквозь ненадёжную камышовую стену. Утром мне пришла в голову шальная идея, поначалу мне самому показавшаяся хохмой.
У меня был друг Володя Петров, с которым мы уже два года жили вместе в общежитии и я ему предложил вырыть землянку, чтобы в ней жить. В землянке можно соорудить печку и таким образом устроить себе комфортную жизнь по сравнению с нашим сараем, жизнь в котором уже никак не соответствовала наступившим погодным условиям. Володя был парень деревенский ,не боявшийся работы, не избалованный городской цивилизацией и мою идею он принял с энтузиазмом, так как ко всем прочим своим качествам был ещё человеком увлекающимся, падким на всякие идеи. Идея землянки ко мне пришла потому, что  в раннем детстве моя семья несколько дней жила в землянке, спасаясь от немецких бомбёжек в сорок первом году. Тогда многие жители нашей окраинной улицы спасались в землянках, устроенных заранее по распоряжению властей, когда фронт приближался к Москве. Кроме того, в лесу, который начинался сразу за нашими огородами, было много землянок в которых находились наши солдаты после изгнания немцев, но фронт был ещё близко. Когда наши ушли, старшие пацаны  лазали по опустевшим землянкам. Некоторым везло и они находили перочинные ножи или ещё какие-нибудь вещи, утерянные солдатами. Короче говоря, с устройством землянок я был знаком. 
         Мы решили пригласить в свою компанию кого-нибудь третьего, но к нашей идее отнеслись скептически, а некоторые даже подняли насмех. Откликнулся лишь один Дима Суржин, которому наша затея ,видимо, напомнила его романтическую жизнь в альпинистких палатках. Изнеженный Дима в отличие от нас, провинциалов, хуже всех переносил тяготы нашей целинной жизни, но стойко держался.
    Итак, вооружившись лопатами, выпрошенными у бригадира дяди Коли, который долго не мог понять для чего они нам понадобились, мы принялись за дело и вскоре яма была готова. Все остальные материалы мы раздобыли на «поле курской битвы». Для укрепления стен содрали полотно жатки с комбайна, поставленного на вечную стоянку. Встал вопрос:  из чего делать перекрытие, поскольку в радиусе, наверное, сотен километров не было ни одной жердины, но нам повезло .Мы случайно нашли на том же самом «поле курской битвы»  металлические боковины копнителя от комбайна. Совершенно новые, в заводской упаковке, никем не востребованные  и обречённые на забвение, поскольку это были запчасти из числа самых неходовых, которые вряд ли кому когда- нибудь понадобятся.  Из двух стенок копнителя получилась отличная двускатная крыша. Затем утеплили её слоем соломы и забросали землёй. Вырыли в земле ступеньки для входа, а сам вход завесили так же полотном от жатки. Нары соорудили из досок от упаковки, в которой были стенки копнителя. Оставалось сделать печку. Её мы сделали из железной бочки, приспособив в качестве трубы кожух шнека. Кто не знает, это такое устройство ,с помощью которого зерно из комбайна перегружается в кузов автомобиля. Именно этот момент любят снимать киножурналисты, комментируя  словами: «Пошёл первый хлеб в закрома Родины!» Наступил торжественный момент пуска в эксплуатацию чуда нашей конструкторской мысли. Мы установили внутри бочки пустой корпус автомобильной фары,  налили в эту своеобразную чашу солярки и подожгли. Через несколько минут краска на импровизированной дымовой трубе запузырилась и начала обгорать. Землянка наполнилась невыносимым смрадом и дымом. Мы выскочили на улицу и откинули полог ,закрывавший вход, чтобы наше жилище проветривалось. Выходящий через вход дым привлёк внимание бывших в это время на улице ребят:- «У вас что, пожар?»-прибежали они к нам.- «Нет, это так, последние штрихи»-успокоили мы их. Через полчаса мы залезли в землянку. Было тепло ,хотя всё ещё попахивало сгоревшей краской. Мы ощущали себя победителями. Можно было раздеться, чего мы не делали уже в течение последней недели.
  В эту ночь мы спали без верхней одежды, чем очень городились на следующий день перед остальными ребятами, ощущая своё бытовое превосходство. Привычка, а может, не привычка,   а произошедшие изменения в нашем организме, вызванные длительным неблагоприятным
влиянием внешней среды продолжала гонять нас ночью  «до ветру» несмотря на наступившие комфортные условия. Сунув на ощупь босые ноги в сапоги и накинув на плечи телогрейку мы в одних трусах выскакивали из нашего тёплого убежища в объятия пронизывающего ветра сдобренного колючим снегом и ,справив нужду, ныряли обратно. Скрючившись под одеялом, чтобы быстрее согреться, мы постепенно засыпали. Сквозь дрёму слышится мерное сопение: это проснулся Дима и в кромешной темноте (печка давно погасла)одевается по полной программе, будто ему предстоит идти на работу. Даже надевает комбинезон. После двухминутной паузы сопение возобновляется. Это Дима вернулся и раздевается.
  Наше жилище плохо сохраняет тепло. Брезентовый полог, закрывающий вход ,плохо выполняет функцию двери и к утру комфортная с вечера температура уже таковой никак не является и даже под одеялом очень холодно. Поначалу мы препирались, кому первому вставать и зажигать печку ,но потом установили график.
      На ток мы уже с неделю не ездим. В этом нет никакого смысла. Огромные бурты зерна, не вывезенные на элеваторы, видимо из-за их недостаточного количества, а может быть просто потому что их и вовсе не было, не уместившись под крышей тока, лежат под открытым небом, покрытые шапками снега, который тает, от чего зерно, пропитываясь водой, начинает  «гореть».Поначалу нас заставляли зерно  «лопатить», т.е перекладывать с места на место деревянными лопатами, чтобы зерно проветривалось, но все  наши старания были мартышкин труд, поскольку  зерна было много,  нас слишком мало, а снег,  растаявший к вечеру, с утра снова делал своё чёрное дело. Глядя на гибнущие сотни тонн зерна, невольно вспоминалось, как нас заставляли вилами перекладывать валки с дороги, а так же песня из «Кубанских казаков»:-«Обмолотим всё как нужно, ни зерна не пропадёт».Так и остались эти бурты гнить, сведя к нулю труд сотен людей, в том числе  наш, превращая в навоз деньги государства ,затраченные на зарплату, топливо, технику и прочие расходы.   
         Уже стоял октябрь, а нас всё не отправляли домой. Жить в сарае стало невозможно. Однажды после завтрака нам объявили, что сегодня нас отвезут в центральную усадьбу и поселят в доме с отоплением. Одна из наших девушек, работавшая помощницей поварихи, вернувшись накануне из центральной усадьбы, куда ездила с шофёром Жорой за продуктами, привезла новость: всех студентов уже собрали из всех других бригад в усадьбу и поселили в двух домах, где они живут как селёдки в бочке. Услышав такую информацию, наша тройка решила остаться в комфортных условиях землянки. После обеда, собрав пожитки и сдав казённые вещи, ребята уехали. Степень романтизма пребывания в  нашем жилище  увеличилась. Дима, продолжавший время от времени донимать нас рассказами о своём альпинистском прошлом и часто мурлыкавшим песню о картошке, которую пели пионеры в Артеке (он, оказывается, ещё и в Артеке был), предложил испечь в костре картошки, на что я ему возразил :-А из чего ты разведёшь костёр? Из солярки?  Однако, идея была подана и мы всё-таки решили её воплотить, хотя и в извращённом виде:  мы сварим картошку в кастрюле.
  Мы выпросили на кухне кастрюлю и картошку, которую решили сварить очищенной. Когда сели чистить, выяснилось, что Дима чистит картошку первый раз в жизни.   Картошку он держал, зажав в кулаке, словно гранату- лимонку, а ножом в правой руке чиркал по ней, словно строгал деревяшку.   
  Мы прожили в землянке ещё несколько дней, но однажды пришёл бригадир дядя Коля Кудашкин и объявил нам, что завтра всех студентов отправляют домой, поэтому сегодня нам надо уехать в центр .Как раз идёт машина за продуктами.
  Последнюю ночь на целине мы провели в центральной усадьбе вместе с остальными нашими ребятами в натопленном деревянном доме, расположившись на полу словно кильки в банке с рядовой укладкой. Науторо, выдав нам сухой паёк, нас погрузили в грузовики и повезли на станцию за сто пятьдесят километров.Машины не были оборудованы для перевозки людей, то есть скамейками и это было хорошо, так как позволяло лежать на полу кузова, прижавшись друг к другу. Борта кузова защищали нас от холодного октябрьского с лёгким снежком ветра, который свистел над нами. Было шестнадцатое октября- мой день рождения, поэтому и запомнилась эта дата.
        На станции нас ожидал поезд. Настроение  у всех было возбуждённо- радостное  мы едем домой!  Когда поезд тронулся и набрал ход, когда улеглась суета, которая всегда бывает при размещении группы людей, будь то в поезде или гостинице, в коридоре появилась проводница и объявила, что в поезде работает вагон-ресторан, на что некоторые наши ребята тут же отреагировали. Всё-таки мы возвращались с заработков и в карманах у нас были суммы не сопоставимые с нашими скромными стипендиями и мы чувствовали себя почти что Крезами..Спустя какое-то время мы с другом Володькой тоже решили сходить по-настоящему пообедать. Однако, войдя в ресторан,  мы увидели, что наши желания пообедать нереальны, так как не было ни одного свободного места, он был заполнен представителями всех факультетов. Было шумно, как в портовом кабаке, кое-где уже затягивали песню. Официант в белой ресторанной курточке словно хищник, почуявший  хорошую добычу, шустрил возле столиков. Придя через час,мы застали ту же картину, только было ещё шумнее. Ресторан разбился на компании, каждая из которых горланила песню,причём одна из компаний, образованная из студентов не нашего, механического факультета, надрываясь орала незнакомую нам песню, очевидно сочинённую здесь, на целине. Слова песни были составлены сплошь из ненормативной, как теперь говорят, лексики,так что даже нам ,привыкшим к студенческим, порою неприличного содержания песням, стало не по себе. Запаренный официант продолжал носиться по вагону, а из проёма дверей ресторанной кухни с явным любопытством выглядывали его кухонные сотрудницы, видимо впервые видевшие таких клиентов.
 Пообедать нам всё-таки удалось ближе к вечеру, когда схлынула первая волна. На второй день пути шума в ресторане было уже меньше, а на третий день, когда до Москвы оставалось совсем недалеко, обстановка в ресторане была более чем скромной, точнее сказать, есть вообще было нечего, что явилось следствием нашествия нашей орды, многие члены которой оставили здесь почти весь свой заработок, чем способствовали перевыполнению плана железнодорожного общепита, а заодно улучшив материальное положение шустрого официанта.
    Вскоре мы были в Москве.Нам дали пару дней, чтобы помыться, прийти в себя, после чего начались занятия в ускоренном темпе. Кончался октябрь и надо было нагонять потерянные два месяца.
   Так закончилась наша целинная эпопея. Кстати сказать, студентов  остальных вузов, которых везли на целину в товарных вагонах, обратно везли, понятное дело, в пассажирских поездах. По прошествии многих лет, когда я, уже окончивший институт и работающий на производстве, иногда вспоминал целину. Было интересно узнать: как там теперь? Наладилась ли там нормальная жизнь и в каком состоянии находятся целинные совхозы? Конечно, многое , вероятно улучшилось и вошло в нормальную колею, но всё-таки элементы бардака,  свойственные всему сельскому хозяйству страны, которые наблюдались и в подмосковье во все годы вплоть до развала Советского союза, наверное, там были. Случилось так, что мне однажды пришлось пообщаться с человеком, который лично знал В.М.Молотова и часто бывал у него в гостях после его скандальной отставки за участие в  «Антипартийной группе». Кто постарше, помнят, что Хрущёвым была объявлена борьба с так называемой Антипартийной группой в составе: Молотов, Ворошилов, Каганович, Маленков и примкнувший к ним Шипилов. Был даже такой анекдот:- Какая в Москве самая длинная фамилия?-И примкнувший к ним Шипилов. Кампания было широко развёрнута в средствах массовой информации, а на всех предприятиях, в том числе сельскохозяйственных, проводились митинги, где гневно клеймились вышеназванные  «отщепенцы», но в чём конкретно обвинялись  отщепенцы, было как-то не очень понятно. Мешали линии Партии и всё тут. Сказано осуждать-и осуждали.
   Так вот: В.М. Молотов рассказал, что всё дело было в его со товарищи противоречиях  с Н.С.Хрущёвым по поводу планов освоения целины. Молотов разумно рассуждал, что освоение целины надо проводить в первую очередь с устройства там инфраструктуры: дорог, элеваторов, ремонтной базы для техники, строительства жилья. Хрущёв же, в силу своего деятельного и волюнтаристского характера, хотел иметь всё сразу и сейчас.:- Надо, говорил, сеять хлеб, а инфраструктуру строить параллельно. В итоге на оппонентов был навешен ярлык.
Сейчас всё это далёкое прошлое. Целина осталась за границей, а  русские люди, уехавшие осваивать целину  «по комсомольским путёвкам», стали иностранными гражданами.