призрак сберкассы 53 по улице Базарной, бывшей Кир

         
       
                *1*

Сколько лет назад Раиса Захаровна пришла работать в сберкассу № 53, она сама не помнила. Поэтому решение профкома в торжественной обстановке отметить на предприятии пятидесятипятилетие её рабочей деятельности, застало Раису Захаровну врасплох и привело в крайнее смущение. Она не знала, гордиться ей такой внушительной датой, или же наоборот стыдиться её. Честно сказать, Раиса Захаровна, как ни рылась в своей памяти, не могла вспомнить ни одного подобного юбилея среди своих знакомых или сослуживцев. Эта дата неприятно напомнила ей о возрасте, и она реши-ла, что со стороны руководства было не совсем деликатно намекать ей об этом. Она бы не пришла на собственное торжество, сославшись на какую-нибудь причину, но для этого ей бы пришлось пропустить рабочий день, а этого она позволить себе не могла.

Раиса Захаровна была чрезвычайно щепетильна в вопросах дисциплины и порядка и считала, что все беды на земле происходят от человеческой необязательности и халатности. Она, например, всегда очень неодобрительно относилась к тому, что некоторые сотрудники позволяли себе часто злоупотреблять снисходительностью заведующего сберкассой Льва Борисовича, и часто отпрашивались с работы по совершенно незначительным, по мнению Раисы Захаровны, причинам.

Особенно это касалось Олечки и Зоечки, молоденьких хохотушек, у которых в голове было всё что угодно, кроме работы. Сама она только единожды воспользовалась больничным, когда у неё случился острый приступ аппендицита и после операции ей пришлось несколько дней проваляться в постели.
В конечном итоге, поразмыслив и так и этак, промучившись несколько дней в поисках правильного решения, Раиса Захаровна решила смириться со своим юбилеем. Собственно, её мнения никто и не спрашивал, поскольку никто не догадывался о терзавших её сомнениях.

 Администрация сберкассы № 53 гордилась Раисой Захаровной, как гордятся музеи редким экспонатом, и считала её своей достопримечательностью, доказывающей лишний раз исключительность их сберкассы среди других прочих сберкасс Одессы. Поэтому отметить её юбилей было для сберкассы № 53 делом чести. Сами по себе её восемьдесят лет были, не бог знает каким возрастом. Люди доживают и до гораздо более преклонных лет. Но к этому времени они либо уже давно сидят у себя дома, коротая время у телевизора, либо дежурят на скамеечке напротив подъезда, тоскливо наблюдая за прохожими, в надежде хоть чуть-чуть, хоть краешком приобщиться к бурлящей вокруг них и недоступной теперь жизни.

 Матери Льва Борисовича, например, было хорошо за восемьдесят, но она уже давно, как бы помягче сказать, не отличалась ни трезвым умом, ни здравой памятью. Своего сына она считала своим отцом, и каждый раз по-детски радовалась его возвращению с работы.
— Людочка, — обращалась она к умершей двадцать лет назад сестре, — наш папочка пришёл!
— Папочка, а где мама? — задавала она ежедневно один и тот же вопрос Льву Борисовичу, и тот с тоскливой обречённостью каждый раз повторял один и тот же ответ:
— Мама ушла в булочную, скоро будет.
Мать Льва Борисовича радостно хлопала в ладоши и шла к пианино разучивать гаммы.
Раиса Захаровна же являла собой совсем иной случай. Каждый день, на маленьких крепеньких каблучках, в аккуратных капроновых чулочках (которые она надевала, заметьте, в любую погоду и в любое время года), Раиса Захаровна топ-топ, шлёп-шлёп семенила вдоль улицы Пушкинской, затем поднималась по улице Кирова, бывшей и будущей Базарной, помня преодолеваемый ею ежедневно маршрут вплоть до сантиметра, и цепко держала в памяти каждую квитанцию, которую выписывала на работе — всё, до последней циферки, ориентируясь в ворохе ежедневных бумаг лучше, чем хозяйка на своей кухне.

— Олечка, — строго обращалась она к молодой коллеге, — вы опять про-пустили последнюю строчку в общей ведомости. — Надо быть более внимательной. Олечка недовольно косилась в сторону фыркающей Зиночки и терпеливо отвечала:
— Хорошо, Раиса Захаровна, я исправлю.— А вы, Зиночка, — тут же переключалась Раиса Захаровна, — вместо того, чтобы хихикать целый день по поводу и без повода, лучше бы следили за сводными данными по горячей воде, из-за вас у нас баланс не идёт, — недовольным тоном выговаривала она смущённой Зиночке, а Олечка у нее за спиной мстительно корчила подружке забавные рожицы.

 Глядя на весёлых и жизнерадостных Зиночку и Олечку, Раиса Захаровна вовсе не испытывала по отношению к ним ни малейшего чувства зависти.
— Ну и что, что молодые? Ну и что, что весёлые? В их возрасте это положено, — философски рассуждала она. И она тоже когда-то была и молодой и веселой, что с того? Всему своё время.
 И комплекса неполноценности при виде молодых и не очень мужчин, собирающихся после окончания рабочего дня на ступеньках сберкассы в ожидании своих подруг и жён, у неё тоже не было. Она приветливо кивала им головой и снисходительно улыбалась. Тот факт, что она сама никогда не была замужем, вовсе не смущал её. О! Она хорошо знала цену любви, ведь в её жизни тоже была романтическая история, которая, хотя и не закончилась бракосочетанием, но оставила, тем не менее, достаточный опыт пережитых любовных чувств и разочарований, делающих её жизнь полноценной и состоявшейся.

                • 2 •

Была она тогда вполне миловидной девушкой, не лучше, но и не хуже многих других, с живыми цепкими глазками, острым носиком и маленькими кудряшками, освежающими её бледное, усеянное веснушками личико. Иногда на неё заглядывались мужчины, некоторые даже пытались знакомиться. Ей это льстило, но всегда приводило в крайнее смущение, поскольку она не знала ни как себя с ними вести, ни о чём разговаривать. Кроме того, она была достаточно строгих нравов для современной девушки, а это, как известно, мало способствует более тесному сближению. Поэтому дальше лёгкого знакомства дело не шло.

Но пришёл её час, и судьба свела её с молоденьким Москвичом, таким же неопытным и наивным, как она сама. Они были совершенно очарованы друг другом и влюбились так, как влюбляются только в ранней юности: безоглядно, стремительно и доверчиво. Любовь их продолжалась несколько дней, в течение которых они не могли друг на друга надышаться. Впрочем, дальше поцелуев и детских объятий дело не пошло, у них была даже единодушно принята договорённость, что «этим» они будут заниматься только тогда, когда поженятся. Но им, чистым и невинным, и этого было достаточно. Потом Москвич уехал, и наступил период страстных писем с уверениями неземной любви и вечной верности.

«...Бледные москвички, — доверительно жаловался любимый тоном многоопытного мужчины, знающего толк в женщинах, — не вызывают у меня ровным счётом никаких эмоций», — и сердце Раисы Захаровны трепетало от гордости, читая эти строчки. Постепенно их эпистолярная страсть достигла такого накала, что необходимо было найти ей выход, и Раиса Захаровна за-собиралась в Москву.
Она дождалась, когда в их Кредитно-экономическом институте начались каникулы и, заверив родителей, что для написания дипломной работы ей просто необходимо поработать несколько дней во Всесоюзной биб­лиотеке имени Ленина, села на поезд Одесса-Москва и отправилась навстречу судьбе, проявив не свойственное её характеру легкомыслие и даже авантюризм, который был ей чужд в принципе.
Москвич встречал её на Казанском вокзале с букетиком сухих цветов и красным от насморка носом. На гербарий и на мокрый нос обратило внимание только её подсознание, злорадно спрятавшее до поры до времени этот факт в своём архиве. А сердце..., сердце сразу же нашло оправдание:
— Бедненький, совсем больной, а всё-таки приехал её встретить, и цветы какие-никакие купил, а ведь у него такая маленькая стипендия!
Поезд пришёл вечером, и наступившие сумерки, отодвинув реальность безучастного холодного города, сочувственно скрыли возникшие вдруг между ними неловкость и отчуждение, вернув их на время в атмосферу общего прошлого с южными воспоминаниями, запахом акаций и образом плавающей луны в густом рассоле ласкового моря. Они расстались перед домом её школьной подруги, которая несколько лет назад переехала со своими родителями в Москву, и договорились утром пойти вместе в Третьяковку.

Наступившее московское равнодушное утро безжалостно расставило все точки над «i», оголив неприглядную правду, и вызвав этим бурю смятения в чистой душе Раисы Захаровны: Москвич был ей совершенно чужим человеком и, что самое ужасное, совсем, ну, просто абсолютно совсем, ей не нравился.

Они бродили по залам Третьяковской Галереи, он — разглядывая картины, она — разглядывая его, в тщетной надежде увидеть хоть что-то общее с тем мальчиком, которого она так безоглядно, так искренне полюбила. А вслед им с тоскливой усмешкой глазами Праховой* смотрел всё познавший и всё отвергший Врублевский Демон.
 Через два дня, когда они торопливо, пряча друг от друга глаза, прощались на вокзале, последний поцелуй вдруг неожиданно сблизил их, развеяв ощущение бессмысленности её приезда и досады на себя, так легко увлекшуюся иллюзией.
Исчезнув, как неприятный сон, эти чувства всё же осели в памяти сердца, оставив там неприятный налёт лёгкой горечи.
Забравшись на верхнюю полку и, отделившись таким образом от внешнего мира, мешавшего ей мечтать о любимом, Раиса Захаровна под аккомпанемент жизнеутверждающе стучащих по рельсам колёс, радовалась тому, что уже не испытывает мучающих её сомнений в своей любви. Да и как оно могло быть иначе? Ведь они любили друг друга там, в Одессе, а разве любовь может исчезнуть? Это ведь не ангина, не насморк.
— Любовь либо есть, либо её нет. Если она была, значит, это на всю жизнь, — решила за всё человечество Раиса Захаровна, и на сердце у неё сразу стало легко, спокойно и радостно. И опять пошли — полетели письма: Одесса-Москва, Москва-Одесса...

                • 3 •

К следующему лету письма стали приходить всё реже и реже, но Раиса Захаровна старалась не замечать этого и, нарушая очерёдность их переписки, отсылала любимому следующее письмо, не получив ответа на предыдущее.
 К концу лета, когда делать вид, что ничего не происходит, было уже нельзя, Москвич неожиданно приехал в Одессу со своими друзьями, и при первой же встрече ошарашил её циничным откровением: в Москве у него появилась девушка.
 — Раиса Захаровна, тем не менее, — заверил он, — всё ещё занимает определённое место в его сердце, и хотя «там» у него всё очень серьёзно, он ещё не сделал окончательного выбора, и получается, что шанс у неё есть.
И поскольку в Одессе они проездом, шанс нужно выиграть как можно быстрее, а если точнее, то сегодня.

Друзья Москвича расположились на ночлег в палаточном городке под Одессой, и когда Раиса Захаровна увидела расположенные рядом две палатки, одну — для друзей Москвича, другую — для них, то поняла, что шанс нужно будет выигрывать именно там, во второй палатке и совершенно рас-терялась таким стремительным ходом событий.
 Всегда решительная, рассудительная она, первый раз в жизни, не знала что делать: оскорбиться и послать Москвича куда подальше (а в пользу такого решения склонялся уже не только её рассудок, но и сердце), или же, всё-таки, остаться и испить свою чашу до конца?
Раиса Захаровна подумала, что если она сейчас отступит, то, быть может, до конца жизни будет сожалеть о том, что струсила и упустила своё счастье. А вдруг эта встреча, действительно, решающая? И от неё чудесным образом начнёт отсчёт совершенно новая, счастливая и радостная жизнь?
 И Раиса Захаровна решила: пусть всё идёт, как идёт, и положилась на случай. Или судьбу?
 В палатке было тесно и душно, а всё происходящее вызывало у неё острое чувство отторжения: и ухмыляющиеся лица друзей Москвича, провожающих их в палатку, и суетливые движения самого Москвича, пытающегося стащить с неё одежду, одновременно торопливо заверяя Раису Захаровну в том, что оставаться девушкой в её двадцать два года до неприличия ужасно старомодно и, наконец, полное отсутствие какой-либо ро-мантики в этом новом периоде их отношений.

Так вот какая она, любовь! — с горечью подумала Раиса Захаровна и ре-шительно вылезла из палатки. Мысль о том, что любовь может быть другой, что это всего лишь единичный случай, даже не пришла ей в голову.
— Любви нет, — авторитетно вещала она на коммунальной кухне, уютно устроившись между посудным шкафом и ржавой раковиной, своей подруге Софочке, которая хотя и была старше её на три года, не имела, однако, та-кого опыта в личной жизни, как Раиса Захаровна. Ей внимала отнюдь не только Софочка: за дверью пристроились остальные жильцы их многокоммуналки, стараясь не пропустить ни единого слова из рассуждений юной, но такой мудрой Раисы Захаровны.
— Увлечение — да, есть. Желание любви есть, — перечисляла она, — да и как им не быть, если и книги, и фильмы только о любви и говорят? Но, на самом деле, любовь — это миф, о котором все знают, но никто не видел. Рано или поздно всё проходит, и на сердце остаются разочарование и пус-тота. Зачем же несколько раз наступать на те же самые грабли?

— Ну, не знаю... Выходят же другие замуж, и живут со своими мужьями до старости в любви и согласии, — вяло возражала Софочка.
 И хотя такие рассуждения ей вполне импонировали, поскольку оправдывали отсутствие рядом с ней претендентов на её руку и сердце, но ей, всё же, хотелось, тем не менее, услышать более убедительные аргументы в пользу своей нескладывающейся жизни.

— Да, как же! — насмешливо перебивала подругу Раиса Захаровна. — Или всю жизнь притворяются перед другими и перед собой, изображая любящую парочку, или честно разбегаются в разные стороны.
 — Много ты видела счастливых браков? То-то, — назидательно добав-ляла она, продолжая развивать свою теорию, которая от её веских доводов обрастала плотью и кровью и переходила в абсолют общечеловеческого масштаба.
— Люди боятся одиночества, вот и цепляются друг за друга, — продолжала рассуждать она. — Но те, которые понимают, что к чему, — многозначительно стучала она себя по худой грудке, — на эту удочку не ловятся, нет! Их не обманешь!
 И никогда, ни одного разочка не усомнилась Раиса Захаровна в своём кредо. И никогда не пожалела о том, что осталась одна.

                • 4 •

А чего жалеть? Раиса Захаровна была вполне довольна своей жизнью. После окончания института её направили на работу в сберкассу № 53 по улице Кирова, и это вызвало зависть всего её курса, так как эта сберкасса считалась самой большой в городе и только Раиса Захаровна, одна среди выпускников, получила туда распределение.
Справедливости ради следует заметить, что Раиса Захаровна никогда, на самом деле, звёзд с неба не хватала, и успеха всегда добивалась исключительно благодаря своему трудолюбию и прилежанию, но ведь это именно те качества, на которых и строится хорошая карьера. Много видели вы гениев среди директоров заводов, секретарей партийных организаций или банковских служащих? А Раиса Захаровна, хоть не бог знает какую, но, всё же, сделала вполне приличную карьеру. Должность старшего кассира в самой большой сберкассе города — это вам не что-нибудь, это ещё надо уметь до-служиться. А Раиса Захаровна дослужилась.

Если предположить чисто теоретически, то по стажу своей работы на од-ном месте она вполне могла бы со временем претендовать на место заве-дующего, но это никогда не входило не только в её планы, но даже не являлось объектом её мечтаний.
— Я своё место знаю, — скромно, но с достоинством, схожем на гордыню, любила повторять она. А работу она свою знала досконально и делала её не только хорошо, но и с удовольствием, находя в рядах бесконечных цифр высокую поэзию.
И вне работы её жизнь тоже была достаточно насыщенна и наполнена.
Отработав со вкусом свои положенные восемь часов, она, не спеша, шла домой, получая почти физическое удовольствие от лицезрения одних и тех же картинок будничной жизни, встречающихся по пути её следования дом-работа-работа-дом, поскольку видела в их повторении основу мироздания, неизменность жизни и залог стабильности её собственного существования.

В объекты её еже­дневного маршрута входили: аптека с небольшой стеклянной витриной, где выставлялись для привлечения внимания прохожих разные баночки-скляночки (Раиса Захаровна своим цепким взглядом всегда замечала, что новенького появлялось в ассортименте аптеки), детский сад «Буратино» с окрашенным в жёлтый цвет забором, через который было вид-но, как на игровой площадке играют дети (Раиса Захаровна не только всех их знала в лицо, но и знала, кто из родителей за кем приходит) и, наконец, молочный магазин, где она всегда что-нибудь покупала по дороге домой: сладкий сырок, кусочек масла, или обязательный пакетик кефира перед сном. Всё это — по улице Кирова, которая со временем станет опять Базарной. За углом, по улице Пушкинской — парикмахерская, где Раиса Захаровна стриглась раз в месяц, а иногда даже делала причёску, если того требовали обстоятельства, а за парикмахерской — большие железные ворота, ведущие в небольшой, типично одесский внутренний дворик с деревянной галереей и будкой сапожника в глубине.

 Перед воротами с пяти часов вечера занимала свой пост чудаковатая дама, проживающая в этом доме на первом этаже. Она продавала семечки и для этой торговой операции притаскивала из дома две скамеечки: на одной сидела она сама, другую ставила перед собой, раскладывая на ней свой то-вар в полотняном мешочке и два гранёных стаканчика. Тот, что поменьше, был распространённой в то время тарой населения для принятия на грудь пятидесяти граммов «для аппетиту». Пройдёт время, и мода на такие стаканчики вернётся, и нувориши на своих роскошных дачах с удовольствием будут разливать в эти стаканчики самую дорогую водку, считая это высшим шиком.
Есть категория женщин, к которым иначе, чем «дама» и обратиться нельзя. Такой была и эта торговка семечками. К своему выходу на улицу она готовилась, как актриса, выходящая на сцену: при полном гриме и в каких-то несовременных, вычурных платьях с большой претензией.
— Может, она действительно, бывшая актриса, — думала каждый раз Раиса Захаровна, с любопытством ожидая встречи с «дамой»: во что сегодня та будет одета?
Когда однажды торговка семечками вышла на работу в шляпке с вуалью и уселась на свой табурет, как королева садится на трон, Раиса Захаровна так на неё засмотрелась, что, поскользнувшись от изумления, чуть было не упала и не разбилась вдребезги.

Добравшись, наконец, до своего дома, Раиса Захаровна, надев тапочки, по длинному унылому коридору шла на коммунальную кухню, где готовила свой обед, всегда одинаковый. В закипевшую кастрюльку она бросала пакетик супа быстрого приготовления и, взяв из холодильника кусочек колбасы, семенила назад по коридору в свою комнату. Усевшись под телевизором, она под последние новости, не спеша, доедала свой нехитрый обед и шла на прогулку, которую совмещала с посещением гастронома в конце улицы Пушкинской напротив вокзала.
Иногда, в день зарплаты или же, чтобы отметить день рождения тёти или мамы, а иногда и просто под настроение, Раиса Захаровна устраивала себе праздник и заходила в пиццерию на углу Пушкинской и Кирова, где она баловала себя бокальчиком пива и жареной картошкой, которую почему-то называли «фри».
Особенно она любила посещать пиццерию в тёплое время года, когда столики выносились на улицу, и она могла наблюдать не только за посетителями этого заведения, но и за прохожими. Тогда улица и кафе превращались в мизансцену, где разыгрывались маленькие человеческие комедии.

 Наблюдая за людьми, попадающими в её поле зрения, она старалась по их внешнему виду определить, о чём они думают и чем озабочены. Эти случайные люди, к которым она проявляла такой живой интерес, заполняли её жизнь новыми впечатлениями, восполняя скудость её собственных переживаний и отсутствие внешних событий.
 Вернувшись домой, Раиса Захаровна какое-то время занималась хозяйственными делами, а затем усаживалась под телевизор с газетой в руках. Убаюканная очередным сериалом и чувствуя, что засыпает, она ложилась спать, и обязательно говорила «спокойной ночи» маме и тёте. Те ласково улыбались ей с пожелтевших от времени овальных фотографий на комоде, и она отчётливо слышала обращённый к ней из прошлого голос тёти:
— Эх ты, мой стойкий оловянный солдатик ...

Тётя у Раисы Захаровны была незаурядной женщиной. Во времена её молодости она считалась самым лучшим в Одессе специалистом по бесплодию, и многие женщины месяцами обивали порог её кабинета, чтобы попасть к ней на приём, а некоторые даже прорывались к ней домой, и долго простаивали на лестничной клетке, безнадёжно пропахшей кошачьими испражнениями, в ожидании её прихода.
Своих детей у тёти не было. Она рано похоронила мужа и жила в двух-комнатной коммунальной квартире со своей сестрой и племянницей: Раиса Захаровна с матерью в проходной комнате, а тётя — в отдельной.
Тётя прожила долгую жизнь и умерла в возрасте девяноста двух лет в здравом уме и трезвой памяти. По складу своего характера она была командиршей, и Раиса Захаровна с матерью никогда ей ни в чём не перечили, снисходительно позволяя командовать собой и их домом.

Со времени смерти тёти и мамы прошло много лет, но Раиса Захаровна ничего не меняла в их квартире.
Перебравшись в тётину комнату, она оставила на своих местах всю ме-бель, которую можно было использовать, как наглядное пособие по интерьеру послевоенных лет: кровать, у которой вместо ножек были подставлены ящики, колченогий стол, за которым когда-то собиралась вся семья, и у которого вместо столешницы использовался овал, вырезанный из фанеры, старое кресло с отдышкой, покрытое белым полотняным чехлом, который, по заведённой давным-давно традиции, подвергался обязательному подкрахмаливанию, и много других предметов, давно переживших своё время, но таких близких сердцу их последней хозяйки.
               
                • 5 •

В последний вечер перед юбилеем Раиса Захаровна так волновалась, что не только шла домой, не оглядываясь, как обычно, по сторонам, но даже забыла зайти в молочный магазин.
Проходя мимо дома с железными воротами, она заметила, что вместо дамы с семечками у ворот стоит скорая помощь, и дурное предчувствие не-приятно коснулось её сердца. Вернувшись домой раньше обычного, Раиса Захаровна сразу же устремилась к огромному трёхстворчатому шкафу, который занимал вторую половину комнаты, оставшейся после кровати на ящиках.
Неохотно распахнувшись, дверцы шкафа выпустили на свободу спрятавшийся там запах старой одежды, приправленный нафталином и едва уловимым ароматом старых духов. Шкаф был битком набит разнообразной одеждой, но это не была одежда Раисы Захаровны. То были платья, костюмы и пальто мамы и тёти, в основном, конечно, тёти, та была большая модница и всегда одевалась дорого и со вкусом. Сестры отличались богатырской статью, и их одежда никак не могла подойти тщедушной Раисе Захаровне, но у той никогда не поднималась рука ни отдать их соседям, ни, тем более, вы-бросить.
Когда она открывала шкаф и видела знакомые силуэты на плечиках, у неё появлялось ощущение присутствия родных ей людей, и это доставляло ей почти физическое удовольствие. Она даже иногда открывала шкаф просто так, без надобности, чтобы только вдохнуть родной запах и погладить рукой спрятавшееся в складках платья тепло давно остывших тел.
Её собственных платьев было всего несколько, Раиса Захаровна в вопросах одежды, как, собственно, и во всех других вопросах, была консервативна, и её гардероб состоял исключительно из платьев, сшитых много лет назад одной и той же портнихой. Портниху её звали Эсфирь Семёновной, и она заслуженно считалась лучшей мастерицей в Одессе. Эсфирь Семёновна была караимкой и образцово сочетала в себе основные качества караимских женщин: трудолюбие, честность и преданность.
Она дружила с тётей Раисы Захаровны и выполняла её заказы вне очереди. У тёти была нестандартная фигура: по-восточному широкие бёдра и достаточно тонкая талия. Совместить всё это в готовом изделии могла только Эсфирь Семёновна. Орудуя ножницами, как волшебной палочкой, она делала такой искусный крой, что платье сидело на тёте, как вылитое. Худенькая фигурка Раисы Захаровны не требовала такой виртуозной работы, но поскольку тётя всё равно всегда брала её с собой, за компанию заказывали что-нибудь и для неё.

Взяв после преждевременной смерти брата заботы о его семье, Эсфирь Семёновна воспитывала своего племянника Сашеньку, красивого смуглого паренька со смешливыми и озорными, похожими на крупные греческие маслины, глазами. Встречая его, Раиса Захаровна ловила себя на крамольной мысли: а что, если бы в своё время ей повстречался не Москвич, а вот такой весёлый и открытый Сашенька, может, ей и не пришлось бы выносить такой суровый приговор Человеческой Любви?
Но вскоре Сашенька, как ни блюла его Эсфирь Семёновна, неожиданно и тайно женился, выкрав предварительно у тёти свой паспорт, а спустя короткое время, так же и развёлся — стремительно и бесповоротно.
— Ну-у, если уж у Сашеньки не вышло..., — с грустным удовлетворением констатировала Раиса Захаровна, и этот факт, укрепивший её любовный нигилизм, рассеял у неё последние иллюзии.
Немного поколебавшись, Раиса Захаровна отобрала светло-коричневое платье цвета осенних листьев с белым кружевным воротничком, которое она считала чересчур нарядным для работы, и поэтому одевала очень редко. Правда, высокие плечики, такие модные в послевоенные годы, выглядели се-годня как анахронизм, но зато они выравнивали её начинающую сутулиться спину, делая её значительно стройнее. Добавив к выбранному туалету новые чулки и туфли «на выход», Раиса Захаровна осталась вполне довольная своим выбором и, вспомнив, что она ещё сегодня не обедала, засобиралась в поход на кухню.
И вдруг ей в голову пришла совсем неожиданная мысль:

— А что, если Лев Борисович задумал её чествовать в связи с выходом на пенсию? Уволить её просто так неудобно, да и не за что, а в связи с такой внушительной датой вполне логично. Мол, пора, голубушка и честь знать, так долго не живут, а уж что не работают, так это точно...
 Раису Захаровну как жаром обдало. И как такая простая мысль не пришла ей в голову раньше?
— Это что же, получается? — возмутилась она. — Её, как ненужную залежавшуюся вещь выбросят на улицу? За что, спрашивается? Она что, не справляется с работой, или часто болеет? Ну, и что, что ей уже восемьдесят? Ей ещё только восемьдесят! Она раньше всех приходит на работу, и уходит почти всегда последняя! Она ни разу не сделала ни одной ошибки в документах, её расчёты безупречны, а её годы — не недостаток, а достоинство, потому что за ними — бесценный накопленный опыт! И никто, никто не сравнится с ней в профессионализме, потому что его не выучишь, как зачёт по бух. учёту, он приходит именно с годами, оттачивается временем и никто не только в их сберкассе, но и во всех других сберкассах вместе взятых, не сможет с ней сравниться в этом!
Раисе Захаровне казалось, что ещё немного, и она задохнётся от душив-шей её обиды, лоб покрылся испариной, а в горле совсем пересохло, и она решила пойти на кухню за водой. Только сейчас она обратила внимание на то, что до сих пор не переоделась в тапочки, но как только она наклонилась, голова у неё закружилась ещё больше и она, как была, в туфлях, засеменила на кухню.
 У неё было пять соседей и, следовательно, пять дверей. Раиса Захаровна благополучно прошла три, а возле двери Нины Фёдоровны, где висел для красоты подаренный ей руководством плакат «Храните деньги в сберегательной кассе» вдруг покачнулась и, успев с силой толкнуть дверь соседки, навзничь упала на пол.
 Что происходило с ней потом, Раиса Захаровна помнила смутно. Перед ней мелькали чьи-то встревоженные лица, какие-то расплывчатые фигуры в белых халатах, кто-то заглядывал ей в лицо, кто-то щупал пульс.
Она хотела сказать, что ей не так уж плохо, как им кажется, но не могла.
 — Теперь уж юбилея точно не будет, — с облегчением подумала она пе-ред тем, как окончательно потерять ощущение реальности окружающего её мира.
 Когда она пришла в себя, то с удовлетворением обнаружила, что находится не в больнице, а у себя дома и привычно засобиралась на работу. Однако она заметила, что пережитое накануне потрясение всё же не прошло бесследно, у неё сильно упало зрение, и теперь она всё видела как в тумане, будто смотрела на мир через призму стекла, по которому стекают капли дождя.
— Не иначе, как катаракта, — недовольно подумала она.
— Достала, всё-таки, зараза. Когда она вышла на улицу, её ожидали другие неприятные сюрпризы. Молочный магазин вдруг исчез и, обнаружив этот непонятный факт, Раиса Захаровна в изумлении остановилась.
— Куда же он мог подеваться? — совершенно сбитая с толку, озадаченно спросила она саму себя и, прищурившись, стала пристально вглядываться в то место, где раньше находился злополучный магазин. И вдруг, о чудо, он вновь появился, и ровно на том самом месте, где ему и положено было быть!
— Нет, это не катаракта, — покачала она головой. — Это глаукома, или даже что-то ещё серьёзнее. Надо непременно пойти на Ольгиевскую, врач ведь говорил: надо каждый месяц проверяться, а я уже несколько лет, как не была.
 Вот и результат, — ворчала она про себя, продолжая свой путь и, обнаружив отсутствие детского сада, уже не испугалась, а только опять прищурилась, и сад, тут как тут, сразу и появился.
— Чудеса, — покачала головой Раиса Захаровна. — Ну, ничего, к этому можно приспособиться, и не такое приходилось переживать, — успокоила она себя и топ-топ, шлёп-шлёп пошагала себе дальше к своей сберкассе.

                • 6 •

Олечка и Зоечка сидели в кафе и по очереди время от времени горестно вздыхали.
— Зоечка, — говорила Зоечке Олечка. — Не поверишь, но я уже три ночи практически не сплю.
— Это плохо, — с осуждением покачала головой Зоечка. — Бессонница истощает нервную систему. У меня тоже когда-то такое было и знаешь, что мне помогло? Французское снотворное, не помню только сейчас, как оно точно называется, позвони мне обязательно сегодня вечером, я посмотрю его на-звание.
Олечка послушно кивнула и опять вздохнула.
— Бессонница — это что, у кого её нет? У меня вот проблема значительно серьёзнее, — пожаловалась в свою очередь подруге Зоечка. — Кровь, понимаешь ли, практически не течёт, — важно поделилась она.
— Так не бывает, — недоверчиво взглянула на подругу Олечка.
— Бывает, — многозначительно кивнула Зиночка. — Очень редко, но бывает. У меня ведь кровь такая густая, что просто ужас. На днях сдавала анализы, так меня всю искололи, а кровь так и не взяли. Представляешь?— Принимай аспирин, — посоветовала Олечка. — У меня вот вроде всё нормально, а я всё равно принимаю.
— Думаешь, я не знаю? — возмутилась Зиночка. — Мне не помогает. По-смотри на мою ногу, — и она приподняла подол платья, обнажив опухшую, в синих жилах ногу.
 — Самый настоящий тромбофлебит. А если тромб попадёт в голову? Инсульт! А если, не дай бог, в сердце? Инфаркт! А у меня уже был один инфаркт, помнишь? Я ещё тогда в сберкассе у тебя работала, лет десять назад.

— Как не помнить, — печально кивнула головой Олечка. — Как ты уволилась, на твоё место я долго никого не могла найти. Все как сговорились: — Нечисто там, — твердят, — и всё. Прямо хоть сберкассу закрывай.
— Ну, а сейчас? — с жадным любопытством спросила Зоечка. — Ходит? — прошептала она.
— Ходит, — вздохнула Олечка. — Куда он денется? Только никто его уже не боится — привыкли. Он же безобидный. Бумагами пошуршит, половицами поскрипит — и все дела.
— Ну, не скажи. Это же чёрт знает что: призрак в сберкассе! — возмутилась Зоечка. У нас же не английский замок, бред какой-то! Священника надо было позвать, службу отслужить. Он и отстанет.
— Да вызывали, — махнула Олечка. — Ничего не помогло. Не берёт его ладан, — вздохнула она.
— А ты ещё удивляешься, что у тебя бессонница! — возмутилась Зоеч-ка. — Да как ей не быть, при таких-то ужасах! Просто кровь в жилах стынет. Увольняться тебе надо, вот что я тебе скажу, — категорично заявила она. — Сколько можно? Не девочка уже. Сколько это ты уже, как на пенсию вышла?
— Да пять лет всего, а работать, сил уже нет, — пожаловалась подруге Олечка. — Но в управлении просят: останьтесь и останьтесь. Работать не-кому. Одно только название — заведующая. А зарплата нищенская. Кто из молодых пойдёт? Это у нас Лев Борисович королём был, а сейчас на это ме-сто днём с огнём не сыщешь.

— Да-а, — протянула Зоечка. — Хорошие были времена. Простыми кас-сирами работали, а жили хорошо и ни в чём не нуждались. Лев Борисович нам ещё путёвки пробивал. Помнишь? И в Москву несколько раз ездили, и в Карпаты.
— Как не помнить, — мечтательно улыбалась Олечка. — Там я со своим Костиком познакомилась. Часами на морозе целовались — и ничего, хоть бы насморк какой подхватила. А сейчас чуть подует — и уже готова, месяц на ле-карствах сижу.
— Да-а, — вторила ей Зоечка, — вот я и говорю. Классный был мужик, наш Лев Борисович, Царствие ему Небесное.
— А Раису Захаровну помнишь? Ох, как она нас в ежовых рукавицах-то держала! Строгая была, но справедливая. Хорошая тётка, ничего не скажешь. Помнишь, Лев Борисович ей сюрприз на юбилей готовил, орден для неё два года выбивал, а она возьми, да преставься. Жалко, не дожила старушка, а то порадовалась бы, Царствие ей Небесное. Сейчас даже представить себе не могу: как это она на своих каблучках туда-сюда бегала, в свой-то восьмидесятник!
— А я уже давно каблуки не ношу, — печально заметила Олечка, поднимаясь.
— Ладно, Зоечка, пора мне. Передавай привет своему Толику, загляните как-нибудь к нам на огонёк. Посидим, молодость вспомним.
— Если дети отпустят, — вздыхала Зоечка. — Работают без выходных с утра до вечера, ну, а внуки с нами вечера коротают. Жить-то надо. Я тебе сегодня вечером перезвоню, насчёт снотворного-то. Склероз замучил, ничего уже в голове не держится.
Поддерживая друг друга, Олечка и Зоечка тяжело переступая негнущимися ногами, вышли из кафе. Стайка молоденьких девушек, сидящих за соседним столиком, прыснули им вслед.
— Вот дуры, — обернувшись, бросила им через плечо Зоечка.

                • 7 •

Погода стояла великолепная: как раз такая, какую любила Раиса Захаровна в осенне- летнее межсезонье в сентябре: свежее бодрящее утро и солнечный день, ещё хранящий тепло лета, но без изнуряющей и надоевшей жары. Собственно, такая погода была теперь всегда. Направляясь на работу, Раиса Захаровна бросала взгляды по сторонам, создавая привычный для неё мир: детский сад «Буратино» с жёлтым забором и играющими за ним детьми, аптеку со стеклянной витриной, железные ворота с сидящей перед ним дамой с семечками, молочный магазин...
Правда, дети уже за который десяток лет не подросли ни на сантиметр, за стеклянной витриной появлялись только знакомые Раисе Захаровне медикаменты, а дама с семечками уже не снимала шляпку с вуалью, которая так когда-то поразила её воображение...

Ах, если бы кто-то мог сказать ей:
— Раиса Захаровна, ты умерла! И тебе не нужно теперь каждый день ходить на работу. Поднимайся выше над своими буднями, создай себе другой мир, недоступный для тебя в той, земной жизни — красивый, радостный, где ты будешь любить, и где будут любить тебя, где не будет ни глаукомы с катарактой, ни запаха нафталина, ни унылого, бесконечного, как зубная боль коридора с туалетом на пять соседей.
 Но некому этого сказать. Своими помыслами, мыслями, поступками и даже неосуществленными намерениями человек на Земле творит свой собственный будущий Ад или Рай, а когда уходит в Бесконечность, то получает там именно то, что заслужил. И мы попадаем именно в тот мир, который по-строили на Земле. Мы даже не замечаем, что умерли...

 И в этом высшая справедливость Создателя.
 А Раиса Захаровна топ-топ, шлёп-шлёп доходит до угла Пушкинской, поднимается вверх по Базарной, бывшей Кирова, и останавливается возле сберкассы № 53. Начинается новый рабочий день.