А знаешь, какие праздники бывали раньше!?

                Среди летнего зноя
                Вдруг повеет прохладой ветер.
                Разве этого мало?
                Кобаяси Иса


 

«Кто последний?». В ответ тишина, очередь молча лениво разглядывает её.  Всем жарко! Прикрывались газетами, сидели, лежали на траве, набира-ясь от земли желанной прохлады.  Очередь длинная, уже поговаривали: “Кончается, не занимайте!” Но народ подходил, надеялся, маялся-топтался вокруг машины, на белых бортах которой крупно голубело прохладой “МОРОЖЕНОЕ”.  Поодаль, на траве в позе «охотники на привале», обосно-валась группа парней с гитарой: «…ах, по-оц-целуй меня уд-дача-а…».   Праздник - в разгаре, солнце - в зените, Валечка - в растерянности.
«Валюша!..»
Валечка бернулась.
«…Тут до вырачя глаз простоишь!» - Лариса протягивает стаканчик бело-снежной прохлады: «Ты с кем? (Лариса – младшее поколение нашего дво-ра): «Одна? Я тоже , - улыбается Лариса: …а ты, вроде грустишь, а?» 
«Да так...» - Валечка внимательно разглядывает Ларису (вот щебетуха, кра-сивая девочка, не то, что в детстве, а хотя, она всегда была красивой): Та-ак жаа-рко!..» 
«Это потому, что одна и тебе скучно. Хочешь, пойдём в монастырь, там не так жарко!» .
Лариса была из детства, и это уже роднило:  «А знаешь...» - хотелось дове-рия и тепла; «Знаешь, какие праздники бывали раньше!?» 
 «Это когда?» - щюрится Лариска: «В детстве что-ли?» 
«Не-эт,, то есть, да, в моём детстве, ещё до войны, в тридцыть седьмом или восьмом, точно не помню. Мне Галина - сестра старшая рассказывала - до сих пор вспоминает, какой праздник устроили вытегоры для детей на первое мая. И все тогда веселились, плясали, пели...игры разные… А столы ломились от всякой вкусной разности - ешь сколько хочешь, и можешь с собой ещё взять домой, для младших братьев и сестёр. И всё, представляешь, всё бесплатно!». 
«Да-а, не то, што щяс - в очереди за свои любезные не добьёшься - жить ста-ло краше, жить стало веселей!» - хмыкает Лариска. 
«А тогда - до войны все, а может мне только так казалось, ну, по крайней мере, дети были уверены, что всегда так было и всегда так будет!».
«Расскажи ещё что-нибудь!» 
«Тебе не скучно? Давай посидим молчя, поглядим на веселье!»
Уселись на каменном крыльце - даже не крыльцо, а лестница - ступени вы-сокие: всё видно, всё слышно.
«Вон ребятня по городкам бегает. Городки-то?  А есть в стенах монастыр-ских такие узкие коридоры, переходы с этажа на этаж, из башни в башню, их ещё “галдареями“ называют»». Валечка придвинулась ближе к стене – так прохладнее.
«Ва-ль, ну, Ваа-ля, ну ещё что-нибудь, а!» -Лариска просительно заглядыва-ет в глаза.
«Н-ну, хорошо…а после войны…» 
«И ты это помнишь?!» 
«А почему бы и нет, мне ведь уж тогда лет шесть-семь было. А был тогда сорок.., да, было лето сорок четвёртого.  Отец наш вернулся с войны, вернее из госпиталя, и мы тогда перехали в Вологду. Представляеш: на пароходе через шлюзы Волгобалта, через Топо;рню... Доо-лго ехали. Один раз пароход остановился, наверное в Белозерске, а может в Кириллове – на знаю; и все пассажиры вышли на пристань, мы тоже. Наш отец раздобыл где-то картош-ки, наверное, выменял на что-то из наших вещей. И вот, представляешь – мы: мал-мала-меньше, шесть человек - за длинным столом, сколоченном из нетёсаных досок: дружно уминаем картошку. Картошка горячая, рассыпча-тая,  такая вкуусная! Это был пир - после блокадной голодухи - сказочный! А ещё, когда мы уже в Вологду приехали, отец принёс целую миску резаной картошки варёной, перемешанной с квашенной капустой и политой льня-ным, а может конопляным   маслом…мм-ах - незабываемая картина, запах и вкус которой вспоминаю до сих пор! Чё ржёшь?! Мне - изголодавшейся крохе - это показалось необыкновенным, чудным кушаньем!  Уй, чё ищё вспомнилось!» - расхохоталась Валечка. Лариса не понимает, но тоже сме-ется, глядя на неё: «Ну, ты че-о? Ну, расскажи!». 
«А не успела я облизнуться, как рот мой сам собой раскрылся, а мой слух был сражён –«Как у Гитлера коза. Хай, Гитлер!» - мальчишеский альток отчаянно желал быть услышанным:  «Через хвостик - тормоза. Хай, Гит-лер!..».
Ларискино лицо поползло в разные стороны: брови – изумленно вверх, рот – к ушам… Лариска валялась по крыльцу в припадке дикого хохота: «То-оор-моз-аа-хха-а - заикалась она и снова сотрясалась хохотом, утирая выступившие слезы:  « Ну-ну, дальше-то, дальше чё?». 
«Чё? А не чё, он это «Хай, Гитлер» припевал, вернее, выкрикивал после ка-ждой спетой фразы, вот так: ...он на ней дрова возил. Хай, Гитлер! Через пятки тормозил. Хай, Гитлер! - изобразила певца Валечка: «… в жопу се-мечка попала - тормозить коза не стала». 
«Хай, Гитлер!»- выкрикнула, взвизгивая от хохота  Лариска. 
«Аха, это нам щяс смешно, а тогда, ведь людям дико было слышать такое, прохожие  ошарашэнно останавливались, а из окна, помню, высунулась тёт-ка, и возмущённо грозила кулаком: «Ах, ты, шыпана; нещясная, щяс мили-цую вызову!»    «Дак это же про Гитлера!»  - хохочет мальчишка.
И хохочет Лариса, и смеётся весёлое солнце, кипит, льётся сверху золотым дождём жарким.  «Пойду, принесу чё-нибудь попить – поднялась с крыльца, успокоившаяся Лариса: а ты посиди. Ты не уснула случяйно? Чё глаза-то закрыла?». 
«Иди-иди» - улыбнулась Валечка, махнув ресницами.
Отмахнулась от Лариски, но не отмахнёшься, не отгородишься опущен-ными веками от памяти! А память рисует картины прошлого: …мальчишка - хохочет, заливается: «Што, съела? Догони! Поймай!» - хохочет мальчишка. А с булыжной мостовой неслось стройно и уверенно: «...несокруши-мая и легенда-рнаяа, в боях позна-вшая ра-адоость побее-эд, моя люби-мая, родная а-рмия...», и бежали вслед за солдатским строем мальчишки, старательно топоча босыми пятками в такт песне... И надо всем этим (Валечка крепко сомкнула веки, чтобы удержать видение) из глубины вечности близко-близко, ласково глянули, до боли в сердце, родные глаза, грустная улыбка, дорогое лицо... и весна.
Ах, какая тогда цвела весна! - Валечка прижалась щекой к своему  плечу, будто к тёплому родному плечу мамушки; заглянула в её любящие глаза. И вспыхнула память ярким солнечно-голубым простором цветущего мая: си-реневый, белый, зелёный… цвёл май - шестьдесят пятый май двадцатого столетия. Май неистово вскипал черёмухами, пенился пышными сиреня-ми…. Мамушка, солнышко моё ясное - Валечка ладошкой смахнула со щеки заструившуюся из глаз горечь.  А услужливая память тут же перенесла её в далёкий солнечный день беззаботного детства: окна радужно сияют морозными узорами.  За окнами стынет белая пушистая зима, заглядывая в комнату пронзительно ярким солнцем. В комнате уютная тёплая тишина дышит запахом горячих пирогов. Солнечный лучик ныряет в мамины руки и скользнув сквозь туго натянутую на круглые пяльцы материю, оставляет на ней аккуратный зелёный стежок. «Солнышко иголочкой вышивает ёлочку» - припевает мама, протягивая зелёную шёлковую нить вслед за лучиком-иглой: стежки;, рисуя узор, ложатся ровно, гладко. Валечка опускает восхи-щённый взор на свои пя;льца, и тяжело вздыхает. «Не вздыхай глубоко, не оддадим далеко!» - смеётся мамушка: «Вот какая мастерица у тебя иголоч-ка-та! Виш, как рисует: линии косые – нити дождевые. А нам пока дождик не нужен, да? Ну-ка, иголочка, вернись, да по рисуночку пройдись!». И по-слушная в её руках иголочка, подхватив солнечный лучик, вновь рисует узор…