Ведь раз в году!

  Лариса нырнула под арку ворот за каменную стену, и окунулась в шум-гам, веселье; толпа закружила, завертела: одни - туда, другие - сюда, а она - посередине! Вырвалась, огляделась: на-ро-дуу!.. И везде песни, музыка,
веселье: там - гармошка, там – хоровод, рае;шники «Паад-хадии! Паа-купай! На-ле-тай!» - коробейники бойкие: «пироги-пироги-пироги горячинькие!», «блины-ы, блины с маком, блины с та;ком!», «…цветыы, цветы...».
Березовые веники, яркие веточки иван-чая, роскошные листья папоротника (а как без па;поротника на Иванов день!) – и чего-чего только нет! Всё, что угодно для души. А вот перед большой брезентовой палаткой - толпа жаж-дущих приключений на свою голову.  «Отыщешь цветок колдовской, да со-рвёшь его,..»  -  заманивает ротозеев в палатку дед-веду;н у входа:  «да коли убежишь от не;чисти - все клады перед тобой откроются!». Народ напирает: желающих - пруд пруди! Ещё бы ! Ведь раз в году! 
«Ах-оой! – Лариса испуганно отскочила, а он - на ходулях  сверху на неё колпак бумажный накинул и хохочет. «Каз-зёл, напугал!» - ругает, смеясь, Лариска.  «Ой, да где жы марожынае-та, хоспади!» - томится Лариса. Нигде невидать машины со спасительной надписью «мороженое». Ахаа,  вон, под стеной народ как-то успокоенно отстаивается, наверное, там!.» - маялась ожаревшая Лариса, искала спасение, удивлялась: «Ну, как в такую жару ещё и пляшут!».  А народ веселился, народ веселили - было, что послушать и на что посмотреть! А от торговых палаток и ларьков, установленных рядами вдоль монастырской стены, несло запахами щедрого лета. Сладкий яблоч-ный дух прозрачным нектаром проникал в распахнутую для радости душу. Душа тянулась за арбузным ароматом, что нежно щекотал восхищенное (мм-ах!) этим великолепием горло; струился запах жареного мяса, пряностей и колбасы. И везде - народ, народ... и очереди-и... не выстоять!
«Девушка! Де-вуш-каа! Вот ваша очередь. Мы ещё здее-эсь!». 
Лариса оглянулась – доброжелатели белозубо улыбались, призывно разма-хивали руками у самого прилавка.
«Привет!» - обрадовалась Лариса:  «Ой!.. - остановилась в
нерешительности - ни которого не знаю... 
«Привет, привет, ещё привет и два маленьких приветика!» - хохотали парни: «Что берём? Ну, что - минералку? А может пивка, а?».
«Минералки бутылочку». 
«И всё-о?». 
«Всё» - смутилась Лариса, беззастенчиво втянутая в очередь.
А берег реки кипит весельем - пляски, музыка, смех...Вдруг над этим безза-ботным весельем по синему ясному небу тяжело покатилось, то затихая, то громыхая, раскатами грома, за-гро-хота-лоо. Очередь всколыхнулась, замер-ла, закачалась в нерешительности (пить хочется! Что там? - Ну, да ладно, отсюда поглядим, уж почти у прилавка! А небо чистое!..)  -  головы недо-верчиво закинуты в синюю бездну.
Охо-хо-хоо!.. - грохочет, катится в просторе  над рекой, над толпой.
«Ууй! Оа-ах!» - раскрылись глаза изумленно и рты. А в небе - ни облачка - ширь голубая, прозрачность глубокая.
Народ отдыхавший, прохлады искавший под тенью деревьев и стен мона-стырских, двинулся дружно к воротам: «Что там - у реки происходит?». 
А уж  к берегу причаливает древнерусская ладья: и легендарная птица
Сирин - на носу; и таинственный Алконост - на корме, а на белых парусах - Ярила-Солнце, а на палубе - сам Перун.  На могучих плечах его пурпурный плащ с золотою пряжкой –символ власти. Рокочут литавры, возвещая о при-бытии громовержца. Счастливые горожане дружно приветствуют “великого бога», радуясь новому зрелищу. Громче, грозней загремели литавры - Перун гневался: коли немедля тотчас не приведут ему красавицу-девственницу, то погасит он Солнце, и сгинут все во тьме кромешной.  Свита его, исполняя указ, разбежалась по берегу в поисках жертвы.  Народ волнуется - что-то будет?!.» 
«Вот она! Вот она - Купава!» - кричат совсем рядом.  Лариса обернулась. Несколько человек хватают и волокут визжащую и отбивающуюся жертву, которую, по преданию, топить в реке надо.
«Девушка, девушка, постойте! А мы?! Мы без вас потеряемся!» – весельча-ки из очереди догоняли Лариску:  «Вернись, красивая! Держыы-держыы Купаву! Лови! Вот она, вот она - красавица-девственница!» - улюлюкали, веселились парни. «Вот привязались, козлы!» - прячась за народом, удирает, Лариска в сторону высокого крыльца где ждала её Валечка.
«Ва-аль!» - смеётся Лариска. в руках - бутылка минералки:  «Без очереди, представляешь, парни там... ха-ха!.. Представляешь, говорят «вот ваша оче-редь», а-ха, у самого прилавка уже, дак я и не пошла за мороженым, мине-ралка тоже годится, Да? А они кричат: «девушка, постойте!», а я кричу: «мама ждёт» - дак токо тогда и отвязались!».
«Ой, какие колючие пузырьки!» -  зажмурилась Валечка, от ударившего в нос упругой волны минералки:  «Спасибо!».
«Искупаться бы!» - изнывает Лариска:  «Дай, и я зажмурюсь!»  Глотнув, от-дает бутылку:  «Клаа-с!..».
«А помнишь, когда... да ты пей, пей!.. Помнишь, когда купаться начинали?»  «В детстве?» - сразу понимает Лариса:  «Н-ну, после третьего грома, как положено». 
«А мы,» - Валечка смеётся, смеется и Лариса в ожидании смешного: «… а мы начинали сразу от последнего школьного звонка. А однажды, помню, только-только сошел снег –конец апреля был, а мы, как ожившие лягушата, плаваем  в, наполненных стаявшим снегом, ямах, оставшихся от выбранного торфа на болоте. Ну да! Теперь там завод ЖБИ стоит, и улицы в несколько рядов, а мы ещё за голубикой туда бегали!». 
«А я тоже помню эти болота, дак это вы с Риткой и ..?». 
«Аха, с ними! А потом, чтобы мама не узнала, долго сушим на солнцепеке косички, спрятавшись с подветренной стороны дома. 
«И мы - хохочет Лариска:...однажды с Варькой и Витькой а  только- только лёд прошёл, ещё лес не полностью проплыл по реке, и отдельные плоты одиноко толкутся у берега, а наша бедовая троица храбро ныряет с плота: «Ты уже двв-в-в раз-за, в-в-в...»   - зубы клацают от холода “...я т-то-ж-же...»  «Вот дураки-то были!» - хохочут, удивляясь сами себе, подружки. 
«Что-то всё же происходит там - за стенами, у реки?» - Валечка, отряхивая юбку, встаёт с лесенки, смотрит в проло;м стены древнекаменной.
«Да, там какой-то придурок на артистов набросился, пьяный, наверное.!..»  «Оби-жаа-ешь!..» - доносит внезапно ветер усиленное рупорами:  «Тты-ы - идол ты языческий, громовержец грёбаный!..» - речь бессвязна, полна угроз и оскорблений. 
«Это тот…ой, точно, он! – прыгает с крыльца Лариска: «Пойдём туда! Я щяс!» - и она убежала.- только коса мотнулась за спиной. 
«Валечка неспеша вышла вместе с толпой из монастырской ограды в мир, пронзённый насквозь звонким весельем гармошки; встала в радость чужую, в мир песенный, зажмурилась: сквозь это - пронзённое устало светит тёплое, яркое!.. «Веселись, народ! Да будет солнце на веки веков!» - летит над праздничной толпой напутствие древнего бога.  «Слава! Сла-а-ва!..» - гремят усилители.
На солнце ещё горячё, но само оно уже заглядывает за горизонт, ближе к речной прохладе - тоже притомилось. А на берегу жгут традиционные кост-ры; и, как полагается по традиции, через огонь прыгают. А по реке венки из цветов плывут, качаются на волнах, по течению – в память далёких времён, легенд и сказаний.
«Ну, воот, просидели на крылечке, и праздника  не видели, прозевали всё!» - обнимает Валечку Лариса, подкравшись незаметно. 
«Не первый, да и не последний раз. Не переживай! Ой, де-ло к ве-че-ру, а со-лны-шко...» - Валечка обняла за плечи, заглянула в её глаза.
«си-я-ет го-ря-чёо…» - с весёлой готовностью подхватила Лариса. « по-си-дим у пр-ясла, ба-бы, по-то-лку-уем, кто про чёо-о..». - уже вместе громко, озорно пропели они. 
И удивленно-радостно заоглядывались на них. 
«А вот так!» - удовлетворенно, с вызовом хохотнула Лариска: Да, не пьяные мы, не пьяные!» - шутливо-назидательно оправдывалась она вслед улыбаю-щимся, мимо проходящим, уходящим от весёлого праздника. И вдруг, ши-роко размахнувшись голосом, протяжно  зазвала, затосковала: «Ой, коло-коло-колокоо-льчиик...колокольчик голу-боой ,ой…» - озорно-отчаянно ойк-нув, прижалась щекой к плечу подруги: «Вальтоша, поедем домой, а!» - гла-за усталые, грустные. Валечка и сама устала от сутолоки, от жары, и ей тоже отчего-то грустно, может - песня навеяла печаль, а может  вечерние сумерки,  прятавшиеся под стенами древних строений.
День ещё алел горизонтом, а вечер уже пугающе чернея кустами, неясными тенями подстерегал за углами домов. Ещё пылали праздничные костры на берегу; ещё звенели-заливались весельем гармошки, а народ, потихоньку скучиваясь, уже тянулся от реки в сторону дороги, к автобусам.
«Оо!..» - толпа вдруг охнула, рванула в сторону угловой монастырской
башни. Валечка - тоже, (стадное чувство ещё глубоко в нас) «Что-что-что
случилось!?.» - никто, из рядом бегущих, толком ничего не знал (где-где опасность? Сзади?! Тогда скорей!). «Какой-то придурок...» - тяжело дышит рядом Лариса, она уже успела вернуться из разведки:  «Полез чего-то на стену ...» «Перепил, вот сдуру и полез!» -констатирует кто-то рядом.. Они бежали в толпе, подгоняемые ею. Неожиданно панический бег  прекратился, и  передние, словно запнувшись, оторопело встали, едва сдерживая натиск задних. Валечка, схватив Лариску за руку, протиснулась вперёд. В окруженьи толпы, у подножья стены, на древних камнях - распростертое в смертельной истоме тело,  «…смеялся, кричал  УРА…» - растерянно  заглядывает в молчаливые лица Лариска. А толпа вокруг росла - передние в молчаливом оцепенении стояли, задние с любопытством, с вопросами напирали...  «Скорую!.. Кто-нибудь!... 
Возле несчастного - в слезах , в крике исходила горем девушка чернокудрая. Валечка не могла без содрогания смотреть на кровь, ей невыносимо было видеть чужое горе, и она, торопясь поскорее уйти, проталкивалась сквозь напирающую толпу любопытных. А мимо - суматошный вой скорой.
Кто-то подал руку, помогли забраться в автобус.

 Автобус тронулся.  Мерное жужжание мотора убаюкивало. «На за-каа-теэ ходит па-аа-рень возле дома-а моевоо…».  Открыла глаза, оказывается - се-ла в автобус вместе с артистами. Не переоделись даже, устали, а, всё равно, поют, и немолодые уже; костюмы русские, старинные; поют душевно. « …и ктоо ево зна-е-эт...» - песня-то из кино - Валечка окунулась мыслями в да-лёкое-далё;ко: я слышала ещё вон когда!..  Зима была, а я -  совсем малень-кая,  тороплюсь в кино, падаю, слезы мёрзнут на ресницах. В рукава набился снег… «Скорее-скорей! Опоздали и так уж!» - старшая сестра (ей 7лет) тащит меня за руку из сугроба. «А-а-а!.. - пальцы замёрзли, стою, рас-топырив руки, не желая двигаться, обиженно вою. «А ты их снегом!» - советует умудренная жизнью сестра: «Вот так! Вот так!».  Снег холодный, колючий и вовсе не согревает. Больно, обидно, холодно. «Теперь спрячь в карманы!» - тащит она меня за рукав к кинотеатру через пустырь: «Пришли уже. Не вой!» Вот и заветная дверца, а там: «На закаа-теэ ходит па-аа-оень…» - песня. (она только и запомнилась из всего фильма) и мне уже весело, и руки горят огнём, нагревшись в кармане пальто...

   Автобус, скрежетнув тормозами, остановился у железнодорожного
переезда, оглашая окрестности дружным многоголосым распевом: «Та-ак будьте здо-ровы жы-ыви-те бога-то…». Не успели проскочить - закрыли шлагбаум. Наверное, надолго, так и есть, товарняк…н-ну, прё-от! Так-так-так, так-так - так... -  успевают колеса на стыках -так-так - так... - какой длинный состав... «так-так - так...». В Архангельск пошёл. …так-так… -мелодия  движения усыпляет,  перестук колёс отдаляется, уступая место ви-дению…так-так - так говорит пу-ле-мё-ччиик... – пою я, прыгая я на одной ножке, стараюсь перекричать подружку - игра у нас такая: кто кого перепо-ёт. Пою песни военных лет, у меня их большой запас - всё равно, моя побе-да!» - уверенно пою песню за песней…
«Эй-но, Петино – нова-я де-рее-в-ня...» - завопила Лиду;шка, и я сдалась - песня была мне совсем не знакома.
Я замолчала, я слушала Лидку, раскрыв глаза и уши.
«В деревне слышала – пели!»- хвастается Лидуня. Она уезжала на лето к ба-бушке в деревню. А для меня слово “деревня” - новое, неизведанное, и я втайне завидовала подружкам, уезжавшим на летние каникулы в деревню.
А меня ни в одной деревне на всём белом свете не ждали родные бабушки, дедушки, тетушки...

Автобус повернул от реки, и зашуршал по асфальту. Город надвигался ка-менными многоэтажками, визгом тормозов, запахом выхлопных газов. Ва-лечка прикрыла глаза, и вновь перед взором памяти картинки далёких дет-ских лет: улица, дворик за дощатым забором, деревянные ворота, не-большой двухэтажный домик с высоким парадным и задним - не очень высоким крыльцом, и нет ещё войны, а  есть «Стихи про Никиту» Михалкова - подсказывает память и есть «Ветер по морю гуляет»; и  летят через северный полюс в Америку Чкалов, Байдуков и Беляков… и убит деревенскими кулаками в густом  ельнике бесстрашный пионер Павлик Морозов. И есть сёстры - няньки мои дорогие и старший брат – озорник. Как-то он (учился тогда ещё, может, классе во втором) сколотил из фанеры автобус и катал всех детей  нашего двора. Дна, то есть пола, у этого автобуса не было, и пассажиры, сидя на сиденьях, шагали ногами по земле.  И есть отец.- он тогда работал шофёром на новостройке. По вечерам отец читал нам вслух книжки. Был он терпелив, весел, добр и ласков. И ещё строили Беломорка-нал. Строили, в основном, услонцы - так называли переселенцев и сосланных на поселение в наш лесной суземный край.  И есть добрая тихая мама, ласковая и заботливая. Отец и мать любили друг друга и были они тогда ещё молоды. А нас - пятеро: мал-мала-меньше. Ма;мушка весь день в хлопотах, заботах: помыть, постирать, приготовить, накормить, успокоить.
И всё это она делала спокойно без суеты, и почти всегда что-нибудь да напевала. «В глубокой теснине Дарьяла, где роется Терек во мгле...» - голос у мамы красивый, поёт - как сказку рассказывает, тихонько перебирая струны гитары. И был день, когда в доме стало тихо, и печаль задышала прохладным осенним вечером в окна. Отец снял с шеи шарф - голубой такой, красивый, вязаный мамой, шарф. «На,..» - свернул аккуратно, потом снова развернул и обмотал меня своим шарфом: «Носи на здоровье!» - про-вёл легонько тёплой ладонью по моей голове и крепко прижал к себе. Я по-няла - что-то не так, что-то тревожит его, но постаралась изобразить беспеч-ность (кто сказал, что нам плохо - всё в полном у нас порядке!) - крутнулась на одной ножке и запела, прискакивая и крепко держась двумя руками за его большую, добрую, надёжную руку.  Я не знала, а он уходил на войну!» - тяжело вздыхает Валечкина память.
Резкий толчёк остановил поток памяти - автобус, тормознув, остановился.  Оказывается – приехали!
Весёлые, неутомимые артисты  ходко разгружались, выносили костюмы,
реквизит; шумной толпой у крыльца Дома культуры поджидали отставших, что-то обсуждая, смеялись. Валечка вдохнула вечерний городской воздух, насыщенный запахами разогретого асфальта, машин: «Скоро опять  уез-жать» - прощалась взглядом с улицами, хранившими, затертые пылью и толпами многолетий, и следы её детства. «Наших так никого и не удалось
повидать. Теперь у каждого своя жизнь!» - вздохнула: «Где-то здесь живёт Илю;шка, Галочка... Почему-то ни разу не встретились. А я адрес не помню!..   Валечка уезжала. Закончился отпуск, и она уезжала на свой Крайний Север, в который раз бросая родной город. До;ма - там, на крайнем - остался и ждёт её... ждёт. Что-то он в последнее время стал не такой... вот и в отпуск не поехал. «Не отпустили» - сказал. «Ах, Коля-Коля-Николаша, на край света я с тобой...” - незаметно для себя тихонечко загрустила, засобирала чемодан. «Выдумываешь ты всё, Валентина!»- то ли утешала сестра, то ли не верила: «Он любит тебя, а то стал бы телеграммы слать! Ты здесь и пожила-то всего-ничего, а гляди, и деньги посылал, и переговоры... Не придумывай, давай!». Провожать её забежала Лариса: «Ой, я тебя тогда потеряла! А парень - помнишь, который со стены свалился - он  и вовсе не пьяный был. Это он от радости на стенку-то полез!  Говорят, та девчонка - ну, та, что плакала, черноволосая - пообещала стать его женой, дак он, дурак, и полез с радости на стену. Высоко, говорят, уж забрался... ну, и увезли на скорой...»