Письмо другу по общаге, 19 ноября 2021 года

     Доброго времени суток, как пишут, оказалось, не только в Сети! (Моя бабушка, когда Интернет ещё не вышел в мир из фантастических романов, начинала письма свои так: «Добрый день или вечер, дорогие мои...». Удивительная аналогия, да?). Надеюсь, сегодня железный почтовый ящик внизу в холле окажется не пустым. Хотя пока ещё рано. Еле-еле светает. Делюсь с тобой мыслями, которые зреют для романа.
     Умер от КОВИД-2019 мой коллега В.: саму болезнь перенёс легко, а потом вдруг — инсульт... и сын (врач-инфекционист по специальности) не смог ничего сделать. Дружили мы с тех пор, как В., собкор, передал информацию о борьбе с пожарами 1976 года в районе порта Ванино, а я, юнкор, по поручению строгого редактора записал телефонограмму аккуратным школьным почерком. Настало время, — встретились. Поработали вместе. Поговорили. С ним можно было говорить буквально обо всём — от дачи до древних цивилизаций Передней Азии. Образование, которое получил В., — позволяло иметь собственное суждение обо всём. Ведь образование есть придание образа, огранки, законченной формы, не более... хоть и не менее! В. ставил своей целью сделаться алмазом — и получил твёрдые чёткие грани там, где однокурсники оставались кой-как обточенными стекляшками. Правда, мечтал о другом. Но туда, где изучают цивилизации Передней Азии, он «не прошёл по Ф. И. О». Фамилия, имя, отчество у В. оказались чересчур просты для того, чтобы поступить туда, где изучают Переднюю Азию!.. Рассказать ему было о чём. И — о ком. Один старший родственник В. дышал воздухом первого ленинского Совнаркома. Другой — наблюдал созвездие Южный Крест над песками Намибийской пустыни, куда, оказавшись в германском плену, был увезён до конца Первой Мировой войны. Но была одна тема... из-за которой мы с В. единственный раз за все годы поссорились.
     Я ещё не знал, что буду писать этот роман. Шёл то ли 2010 год, то ли 2011. Но мне уже хотелось разобраться, как многие десятилетия тому назад возникла жуткая людоедская система, которая жрала людей, «передаваясь», словно вирус, от одного полит-поколения к другому сквозь все «госграницы» и «соц.-экон. формации». Очень многие хотели разобраться! В. часто ходил на сайт «Мемориал», чтобы узнать о своих безвестно сгинувших предках. Я высказался в поддержку. Но он вдруг... разозлился: «Ты не имеешь права затрагивать эту тему! Твоих старших родственников никто не увозил на расстрел в «столыпинских» вагонах целыми станицами! Ты воспринимаешь тему только теоретически!». Я решил обратить ссору в шутку. Сказал: «Из моих даже никто не отсидел! Так получилось. Я виноват перед историей?». В. буквально взорвался!.. Потом помирились. Но темы этой избегали. А умер В., кстати говоря, 30 октября. В День памяти жертв политических репрессий.
     Вот с тех пор я и думаю...
     Из моих родственников, действительно, «даже никто не отсидел». Ни в каких годах-десятилетиях ни при каких политических репрессиях не погиб.
     При царе — точно никто. Наверняка знаю. Все мои предки ехали на Дальний Восток без конвоя. Если даже за государственный счёт, — всё равно без конвоя. Хоть и в «столыпинских» вагонах иной раз. Как бабушка Варя, которая до смерти своей хранила среди семейных фотографий старую-престарую дореволюционную широкотиражную карточку Петра нашего Аркадьевича свет Столыпина: «Этот дедушка с усами нам землю дал!». Я, увидев, рассердился... но это — другая тема...
     В годы политических репрессий был арестован по соседкиному доносу только один мой старший родственник в Амурской области. Но он вскоре вышел на свободу. Друг шепнул ему: «Главное — ничего не подписывать! Ничего! Сутки без сна на ногах простоишь, потом тебе скажут, что это — партийная проверка такая... и выпустят!». На ногах он простоял двое суток. Членом партии остался до последнего дня своего. До дня своей гибели на фронте. Прочих репрессированных нет! Хотя чуть севернее проходил так называемый Старый БАМ, а по соседству, в Забайкалье, исчезали безвестно целые станицы от старцев до детей! Особая тема: репрессии со стороны белогвардейцев да всяких (в песне пелось) «атаманов-воевод». Считать их? Не считать? Мой дед, брат бабы Вари, едва-едва остался жив, когда белоказаки высекли его винтовочным шомполом. Другой дед, её муж и папа моей мамы, на всю оставшуюся жизнь заболел туберкулёзом, когда прятался зимой в тайге от тех же белоказаков. Фашисты плюс фашистские союзники, наверное, — такой же иной вопрос! В плену был и после плена мог попасть «на карандаш» смершевцам, опять же, один-единственный мой старший родственник. Опять-таки — был недолго и никуда не попал. Узнав, что фронт приближается, он окучил румына-конвоира прикладом его же винтовки да ушёл искать этот самый фронт. Нашёл. До Будапешта дошёл. «Медаль за город Будапешт», о которой в песне пелось, ему не дали. Отчего? Трудный вопрос... и, будем считать, тоже отдельная тема, которую мы с ним не поднимали ни разу!..
     Годы хрущёвские. Оказался под ударом всего один мой старший родственник. Мамин брат дядя Петя. Дед Семён к тому времени умер в крымском туберкулёзном санатории, у него даже могилы нет, «инфекционно умерших сан-кур-больных» в довоенном Крыму сжигали. Бабушка Варя одна вырастила-выучила троих детей. Моя мама стала медсестрой. Тётя Надя — учителем. Дядя Петя — штурманом Военно-Морского флота. Эх, радовалась семья, когда он приезжал на каникулы! Как в тогдашней песне: «На побывку едет молодой моряк...». Но офицерская карьера не задалась. Рассказал «анекдот о кукурузе». Хватило. «Сошёл на берег». Товарищи стр-р-рого судили дядю Петю на офицерском суде чести!!! Три месяца спустя они тоже «сошли на берег» по известному сокращению Вооружённых Сил. Всё соединение оказалось расформировано. Кто же пострадал? Они, «визуально определявшиеся» на тыщу раз обпеленгованных мысах грязного пресного мини-моря? Или дядя мой, который — уже гражданским штурманом дальнего плавания — повидал тропические пальмы вдоль Панамского канала, полярные сияния над бухтой Провидения, удивительную — голубую, как в песне, которой ещё не было, — луну среди Тихого океана?.. Остальные в моей родне — нимало не пострадали.
     Брежневский «застой». Моя собственная судьба. Как сие считать-учитывать?.. Пробарахтался! Словно герой фильма тех же самых лет! Огонь меня не коснулся. Медные трубы мне не угрожали. (Хотя одна грамота за участие в творческом конкурсе Союза Журналистов была. С денежной премией). А сквозь мутную застойную воду я, уже сказано, пробарахтался. Из газеты был уволен. Хотя... прежний вопрос: кто больше пострадал-то? «Уволен» — от слова «вольный». Газета вскоре сползла в грязь перестроечной «жёлтой прессы». А я изучил компьютерное дело и влился в детское издательство при Фонде имени Ленина, которое ставило своей целью публикацию книг талантливых детей. Потом — работа в другом издательстве. Научном. Где мы, к слову, опять встретились с В., когда он (выйдя на раннюю ванинскую пенсию) изучал под моим началом компьютерные азы, буки веди, альфы, омеги! У него была впереди его серия книг. И журнал, посвящённый популярному ныне родоведению, науке о семье, о родне, о роде из глубин веков до современности. А ещё — фильмы о Дальнем Востоке... и наши задушевные разговоры на все-все темы... кроме одной.    
     Итого?
     Мои предки-долгожители виноваты перед расстрелянными родственниками В.? Или нет?
     Мне предстоит разобраться в этих чувствах.
     Для романа и... не только.
     Второе, сам понимаешь, — важней.
     Хотя, кстати... до льгот, полагающихся детям войны, никто из моих самых молодых старших родственников не дожил. Ни дяди, ни тёти, ни мама, ни отец. По разным, разным причинам. За семьдесят пять перевалила только тётя Надя. Она всю жизнь вела исключительно здоровый спортивный образ жизни. Да и жила в Крыму. Недалеко от могилы своего папы — моего деда Семёна. (Недалеко от тех мест, где его пепел, возможно, закопали санаторские служители). За семьдесят пять перевалила. Хотя и с одним лёгким. (Наследственный туберкулёз. Правое лёгкое ей пришлось удалить ещё в студенчестве). А потом съездила в гости к прежним своим однокурсницам-москвичкам, простудилась во время «ледяного дождя» и умерла буквально в одночасье. Льготы были предоставлены через четыре года.
     Ладно, день уже настаёт, пора браться за суету дневную! Первое — помойное ведро вынести. Бр-р-р! Снег опять моросит. А я, ты знаешь, хожу-передвигаюсь о-о-очень неважно! Лестницу, ведущую на помойку, наша добрая дворничиха от прошлых снегов-гололёдов очистила. В самом деле, добрая женщина! Приветливая и на редкость трудолюбивая. С простым и милым лицом. Но всё-таки... лестница — головокружительно-крутая!..
     Почтальон у нас, к слову, — тоже на редкость. Если почты на моё имя нет, она при встрече виновато произносит: «Извините, вам ничего!». Если есть, — радуется: «А я вам уже конвертик бросила! От друзей? Пусть ещё пишут!». Никакая погода её не останавливает. Коронавирус тоже не остановил. Привилась одной из первых. «Прививочный день» — один рабочий день, положенный всем после прививки, — не использовав. Почтовое начальство не позволило ей использовать её право. Такое вот начальство! С температурой, с головокружением вышла на обычный маршрут и принесла (так совпало) сразу два твоих конверта!..
     Привет всем, большим и маленьким!
     Как рукописи?
     Остаюсь ваш —
                я.