Черной птицей улетят все невзгоды

Несостоявшемуся другу, идейному вдохновителю.
http://proza.ru/avtor/lereve
Живите, дорогой мой друг, долго и счастливо, да зла большого не делайте. Молюсь о Вашем благополучии.

*
 
Отец-то мой, Петр Казимирыч, наказывал, пока жив был:
- Учись - говорит - Гаврила наукам, ни то - двор мести будешь!
Настойчиво повторял, неустанно. Неутомимый человек был, да пришла в дом беда. Подкосила хворь проклятая, помер отец. С ранцем я еще ходил в гимназию. Но слова его, с тех пор, своим ходом по жизни со мной шли. Закончил я институт инженерный, с красным дипломом, а слеза так и наворачивается: жалко мне, что родитель успеха моего не видит! Уж в три ручья течет! Утешает меня старушка-мать, в макушку, как в детстве, целует. Потом, сама всю ночь плачет.

Сделал дело - гуляю смело. Пошел событие это в распивочную отмечать. Звенят стаканы, галдит народ - все тут празднуют! Пенится напиток мягкий - захмелел я с непривычки. И, как пастору церковному, бармену боль-исповедь всю и выложил. Кивает тот головой, по плечу меня хлопает - хорошо знает буфетчик дело свое! До самой ночи и проговорили - уходить пора. Вода камень точит, вода дырочку найдет - надобно, на дорожку, в место известное. Токма с писсуаром дело закончил - бульканья сзади слышу. Иль поблазнилось с пьяну? Толкнул дверь кабинки, гляжу - а там яма, вместо унитаза! Ноги из ямы торчат, ноги болтаются, пузыри хлюпают - тонет человек! Чертыхнулся я, на помощь бросился - вытянул гибнущего за брюки. Тошнит того нечистотами, воздух ртом хватает. Затряс головой - стекает вода с пейсов. Вцепился в руку мою, трясет тоже.
- Куйбышевым - говорит - зовусь, за спасение премного благодарен! Одно горе - утопил-таки шляпу!
Потом, на часы свои золотые глянул, и к выходу заторопился.
- Будете у нас в НИИ - милости просим! - каблуки лаковые только и засверкали.

*

Позади день высокоторжественный, пора на службу устраиваться. Дело серьезное! И все работодатель нос воротит. Этому опыт подавай, тому - навыки специальные. Третий - молчит, воды в рот набрал. Уж и досада одолела - отнекиваются, дьяволы! Последняя встреча на сегодня осталась всего, а на мне и лица нет.
- К начальству мне - на проходной излагаю - дипломированный инженер я.
А сам, в сердцах, поник уже, и веры нет. Сереют коридора стены - серого серей.
Прохожу в кабинет положенный - да кого вижу? Торчат пейсы из под новой шляпы, улыбается Куйбышев. Вскочил, руку мою трясет. За встречу по рюмке выпили.
- У нас - серьезно свел брови Куйбышев - токма родственникам содействовать положено, но тебе, друг любезный, таки-подсоблю!
И не соврал. Подмог Куйбышев на первых парах, ввел в курс дела, да в колею исследовательскую. Так и стал я начальником отдела в НИИ, да не Гаврилой уже звался, а Гаврилой Петровичем.
Хороший коллектив, каждый свое место знает - в почете тут иерархия!

*

Год уж пролетел, не заметил как. Самозабвенно, самоотверженно и страстно тружусь я - очередное повышение получаю, кабинет свой теперь! Все, как полагается - с секретарем, креслом кожаным, столом кокоболовым. Высоко кабинет, из окна стеклянного сверху-вниз на отделы смотрю, аки орел на землю - с неба. Бегут с земли снизу-вверх, с поклоном входят :
- Здесь, Гаврила Петрович, согласование Ваше-с требуется...
- На втором, Гаврила Петрович, ЭВЭЭМ апгрейдить надо!
- Гаврила Петрович, чиллеры новые в серверную, сгорим!
А за Гаврилой Петровичем дело не станет - всякому время найдется, везде решит и рассудит, как часы все работает! Вечер наступает, уж разойдутся - пусто в отделах, дежурные суточные только на местах. А я все в кабинете своем, скупую слезу пускаю - опять, отец вспомнился, ну что ты будешь делать?

*

Означилась в догадках командировка. Замелькала на горизонте, уже перед носом маячит. Как и договаривался в кабинетах нужных, дОлжно было в страну жаркую ехать, с пальмами и океаном - лакомо то место! Уже возрадовался я, собрал саквояж из кожи каймановой, плавки красные уложил - десять штук, одних плавок красных, только! Да вызывает, в день самый распоследний, Куйбышев:
- Выручай, - трясет пейсами Куйбышев - милый друг! Пропадает филиал наш, на самом Севере Севера. Ежели не соизволишь - не переживут добрые люди ночь полярную.
А людей-то добрых, тыща человек в филиале том. Куда деваться? Киваю я большому начальнику. Куйбышев - в пляс. Палец к небу тянет, целоваться лезет, оклад десятерной обещает, с премией троекратной. Да деликатно я директора останавливаю:
- Коли заслужу, - говорю - то приму награду. Сперва, махину ту двинуть надо! Мне на расходы аванс только - совсем, даже, минимальный.
И, как есть, на автомобиле служебном, на первый же авиамотор. Один в салоне сижу, смотрю из иллюминатора вниз, аки орел с неба - не поскупился на транспорт Куйбышев!

*
Была, в прошлом веке, на месте этом, станция китобойная, да небольшой полярный поселок рядом. Нашли великие умы жилу масла горючего - оброс поселок индустрией, в небольшой городок превратился. Торчат вышки, работают заводы, филиал НИИ нашего работает. Прочие индустрии работают тоже. Все, в том городке, для жизни есть, а посреди площади главной - заправка стоит. Вроде магазина призаводного, с продукцией на продажу, значит. Одно плохо - экология в городке ни к черту: смрад бензиновый над городом круглый год . Простой люд город свой так прямо и назвал - Бензуха. Летом, с горем-пополам, солнышко еще кое-как пробивается, да как ночь полярная настает - хоть глаз выколи. Фонари уличные - что мотыльки. Денно и нощно прожектора в тучу бензиновую светят - все посветлее. Отдельная электростанция под прожектора выделена!

Залетел в тучу ту и я. Приземлились, а со мной экипаж весь и выходит, запечатывают борт.
- Завтра, что-ли, назад полетите? - спрашиваю - Погодка, нынче, нелетная?
- Мы - отвечает мне самолета капитан - Гаврила Петрович, назад только с Вами и воротимся. Приказ - без Вас борт в воздух не поднимать!
Серьезное дело, думаю.
Машет руками, встречает меня представитель тутошний.
- Очень мы Вас ждем-с, на Вас вся надежда!
Садимся с ним в автомобиль с шофером.
- Вам, Гаврила Петрович, пятизвездочный пентхаус приготовлен! Отдохнете, откушаете! Стало быть, завтра...
- Никаких отдыхов, - говорю - сразу в филиал, да немедля!

*

Все в ряд выстроились: и главбух, и инженер главный, и заместитель директора по научной работе, и заместители заместителей - все стоят, голову повесили, на месте топчутся. Юркнет взгляд редкий и беглый - и снова в пол.
- Что же, это Вы, господа, организацию до упадка довели - рассыпаюсь я в недоумении.
Тишина в ответ, сопят только носы, шаркают ноги.
- Продуктов - говорю- в столовой на какой срок?
- На три дня-с... - чеканит завхоз.
- Понятно. Ключи мне от входа, быстро! - забираю ключи, иду ко входу, запираю, возвращаюсь к повисшим головам.
- Посему, господа, сроку и у нас с Вами три дня - а нет, голодать будем! - бью налитым свинцом кулаком об стол.
Коллектив ошалело переглядывается.
Свинцовой рукой сваливаю со стола директорского все барахло:
- Всю документацию и материалы мне сюда, срочно!
И бегут, бегут по лестницам. Архивы поднимают. Тележками, рохлями коробки с томами сваливают ко столу моему - тяжелы тома, толсты! Листаю, да по кучам трем раскидываю - согнулся в три погибели главбух рядом, роет отдел инженеров. Клацают на ЭВЭЭМ программисты. За всеми я - глаз да глаз, нет собственной организации у предприятия!

Все три дня работа кипит, обедают и ночуют, здесь же, на кучах прямо! Загорается, наконец, светоч успеха, на начало четвертого дня - толкнули махину. От куч уж ни следа - порядок всюду, на местах все, в халатах белых. Исследование завершают. Как часы все, теперь, работает.
И дверь я, к вечеру тому, отпираю.

*

- Сиятельнейший наш Гаврила Петрович, наш спаситель! - толкает тост замдиректора.
Полон зал ресторана сотрудников, ломятся столы от вина и яств. Звенит вся тысяча бокалов.
На видеосвязь выходит Куйбышев, с бокалом стоит тоже.
- Таки-справился, голубчик, толкнул махину! - и слезы из-под шляпы.
И снова тосты, не поспевают официанты с новыми бутылками.
Куйбышев демонстрирует чемодан с деньгами:
- Тебе, Гаврила Петрович, заслужил, родной - трясутся пейсы.
- Ну, коллеги, будет Вам - говорю и встаю - я токма из уважения большого к делу, я исключительно на часть высокоторжественную. Теперь - и достопримечательности городские оглядеть нужно - скоро борт уже назад.

Ломятся провожать и экскурсии устраивать, да отмахиваюсь: один, один Гаврила Петрович гулять изволит.

*

Увеличили, по случаю дня высокоторжественного оборот на электростанции - пуще прежнего прожектора в облако лупят. И светлее, по сему, обычного.
Выхожу я на центральную площадь Бензухи, заправку созерцаю. Хороша реклама, добротна - гирляндой переливается. Подсветка дополнительная у каждой стены - самое яркое место в городе! Цены на топливо, для местного населения - копеешные. Обслуживают колонки автомобили, качают насосы, урчат струи в баках.
И у меня заурчало - не мила мне пища ресторанная, я к общепиту попроще привык. А тут и закусочная-сосисочная, как раз. Здоровенная сарделька на крыше - не проглядишь! Очень я эту пищу, еще со времен студенческих, уважаю! А, ну-ка! И пошел. Не видать, без часов, время суток какое - ночь постоянно. А нет в закусочной никого - поздно. Посмотрел на часы - там поздно тоже. Подхожу я за порцией желанной к прилавку, рот открыл, к продавщице обратиться, да со ртом открытым стоять и остался.

Смотрят на меня глаза. Огромные, глубокие, русалочьи глаза. Лицо белое, как жемчуг, с кроваво-красными, спелыми губами лицо. Голову набок склонила, падают волосы на плечи, руки, как лицо, белые. Стоит, недвижимо и невесомо. Словно, кукла фарфоровая стоит. И смотрит на меня, глазами русалочьими, губы спелые, кукла фарфоровая...
- У меня смена кончается. Хотите чего-нибудь ? - заговорила кукла.
- Откуда Вы здесь, такая ? - вопрошаю в те самые глаза.
Лицо недвижимо, непоколебимо.
- У нас есть двойной фреш-дог, кофе по акции, соки свежевыжатые.
Соображаю, откуда здесь еще дог, да выжатый, бросаю, путаное:
- Ну, давайте, что ли, Ваши сосиски с чаем...

*

Командир самолета с утра донимает, говорит что готов лететь. Отмахиваюсь.
- К вечеру будет ясно, как Вас там, по имяотчеству? Ай, позже, Олег Васильич, позже!
Смена - это, наверное, двенадцать часов. Ровно через рассчитанный промежуток бегу я к огромной сардельке.
- Какие, к черту, хот-доги! Вот сейчас и зайду, вот сейчас и правильно скажу!
И вбегаю, врываюсь в закусочную. Время утреннего бизнес-завтрака.
- Утречка доброго, Гаврила Петрович - встает на пути главбух, с оладьем в руке.
Ух и вынесло, черта! - думаю.
- Добрейшего, добрейшего! - ай, да в сторону отойди!
Подхожу я к прилавку, да опять со ртом открытым стою - смотрят на меня зыркалы на туше тюленеподобной.
- Мужчина, чего кушать будете? - говорит тучная баба с редкими волосишками.
- А где... - говорю, и запинаюсь тут же.
- Вчера вечером - продолжаю - тут двойной фреш-дог был. То есть, девушка здесь вчера работала.
Тюлень непонимающе косится, затем, скалит желтые зубы в усмешке.
- Да! -повторяю - Вчера здесь работала девушка! Я - заместитель директора главного НИИ! У меня к ней срочное дело, касательно энергоэффективности и структурной оптимизации инженерных систем.
Туша сменила гримасу:
- Боженьки, завтра выходит с утра, господин заместитель. Может, сейчас же вызвать?
Неприятно ни смотреть на толстуху, ни говорить с ней. Бросаю, на эмоции:
- Не надо, терпит до завтра, хоть и впритык будет. Вопрос личный, лично завтра и зайду - заканчиваю я, разворачиваюсь к выходу, и, тут же, осознаю свою глупость.
Сутки же еще ждать, почему сейчас, дурень, не сказал позвонить?! Да назад повернуть, уже, как-то уж совсем ужасно и неказисто больно.
- К восьми, завтра к восьми она, как штык, здесь будет! - кричала толстая баба мне сзади.
Позвонила, думаю, таки-туша ей!
Дошел до НИИ, в кабинете закрылся.
- До завтра оно и ничего. Подниму еще раз отчетность организации, день сам скоротается. А там и вечер. А утро, вечера, помудрее будет - кто же ночь считает?

День никак не коротался. Воткнулся в базу данных носом, - все пляшут цифры, да глаза те - перед глазами моими стоят.
Минут через сорок поймал себя на мысли, что тюлениха обманывала.
- Глупости все, ни завтракал я еще и не обедал! - пошел в столовую.
Кланяется повариха общепита, улыбку на рожу натягивает.
- Чего - говорит- Гаврила Петрович, желаете?
- А сосиски у Вас есть, с чаем?
Нашлось и то и другое. Да вот беда - не лезет кусок в горло. Резиновые, какие-то, сосиски, что вода из лужи - чай, токма сладкая, да цвета другого. Вот вчера-то, там, пища была вкушаема. Ну, что ты будешь делать? Так весь день челноком от НИИ к закусочной и бегал, подглядывал через окошко: обманула, наверняка обманула тюлениха!

Ночью не спалось тоже. Ворочался, воображал, волновался. Под утро заснул - сны всякие снились, да все к одному сны те вели: все смотрят на меня глаза русалочьи, губы спелые, кукла фарфоровая...


*

Как проспать день тот? Немыслимое дело это! Три будильника поставил, да трем помощникам настрого приказал будить с ранья! В семь двадцать - сам, как штык у закусочной. Нет еще смены моей желанной, решено, здесь же, у дверей встречать!
Зябкое то дело, да еще и ночь, считай, почти без сна! Вжал голову в плечи, уткнулся в гирлянду взглядом - пошло все по кругу - реклама, лампочки, сарделька. Покачивает меня сонного, среди ночи полярной.

- А я про Вас слышала. - тихо раздалось сзади.
Дернулся я с положения своего истуканьего, назад повернулся.
Смотрели на меня все те же глаза. Губы красные улыбнулись.
- Говорят, Вы целое предприятие спасли от разорения.
- Филиал - уточнил я, ободряя себя знакомыми понятиями - меня сюда прислали, специально, из главного офиса. То есть, я, конечно, хочу сказать, что я к Вам, как раз, по этому поводу, у меня к Вам серьезный разговор.
- У меня сейчас работа начинается. Я сегодня до восьми. Будет удобно?
- Да, - киваю утвердительно - в восемь и зайду. У меня, собственно, у самого, дела не требующие отлагательств. Вечером, самое-то.
- Тогда, до вечера. - фарфоровое тельце скользит, исчезает за дверью. В закусочной зажигается свет.
Мысль лезет в голову, мысль не дает покоя.
- Нет, все-таки, как-то уж больно легко... - ловлю у себя в голове, отбрасываю в сторону тут же.
В гостинице у ресепшна встречаю экипаж, снова донимают вопросами о вылете.
- Необходимо еще проверить базу данных на предмет уязвимостей, а, также, финансовые отчетности - леплю первое попавшееся на ум, капитану. - Как бишь, Вас по имяотчеству, забыл? Да, Василий Олегович. Объемы значительные, тут спешка ни к чему! Три дня еще, не менее!

Капитан понимающе кивает головой.

*

Закрылась китобойная, давно уже как. А, вместо китобойной, ресторан теперь работает. Самолучшие продукты моря здесь, здесь же, выловленные. Слух о крабе тутошнем - до другого моря доходит: моря южного, моря теплого. Роскошны вина привозные с берегов моря того, да кофий лучший в городе - сюда и решено пойти! Оркестр внутри зала играет - ай, ослеплю красавицу изыском! Весь аванс от Куйбышева в карман положил - уж, чтоб с запасом!

И тянется, и течет нехотя время, а, всё же, наступает час назначенный. Стоит Роллс-Ройс служебный у закусочной, да я рядом. Переминаюсь с ноги на ноги, с тревоги-нетерпения, в сапогах оленьих, в полушубке и шапке шиншилловых - два миллиона, одна шапка только! Хорош! Рукавица на мне из наноматериала хитроумного, в нашем НИИ разработаны - уж шибко пальцы у меня мерзлячие!
Гаснет свет в общепите, выплывает тельце фарфоровое.
- Прошу - отворяю я дверь автомобиля королевского. Как рыцарь средневековый, со всею своей галантностью. Как аперитив, заготовлена в салоне бутылка " Вдовы Клико" винтажная.
Задумчиво смотрят на меня глубокие глаза, недвижимы черты лица:
- Давайте, так прямо, пешком прогуляемся. Я Вам город покажу.
- Как? - удивляюсь - Ночь же полярная, ночь же морозная! Снег какой валит!
- Я привыкла уже, я здесь родилась. И снег люблю. А у Вас вон - шуба какая теплая.
Потянулся я к месту сокровенному, с опаской, да руку одернул. Хорошо, что портки термические одел, да двое портков тех. В нашем НИИ, к слову, портки те разработаны, тоже.

*

Остались позади заправка, гостиница, НИИ.
Скользит, плывет спутница моя, о городе маленьком рассказ свой ведет. Здесь - детский сад : институт, значит, первый социальный. Поодаль чуть, лицей и техникум - в одном корпусе расположились: из старого, царского еще, кирпича то здание. И ценность практическую имеет и памятник, уже, считай, архитектурный. Не поленились градоначальники, не пожалели рубля: аллею перед лицеем-техникумом тем, разбили целую, бюст ума заслуженного, в центре аллеи той, из гранита, поставили. Прошли и ресторан, мною намеченный: деликатно от ужина и кофия, гид мой, отказывается. А вот и дом, где живет она. В четыре этажа, всего, дом. На четвертом, говорит, и живет.

Вспыхнуло в ночи полярной разрядом, прикрыл рукавицей я глаза, к темноте, уже, привыкшие.
- А это наша электростанция. У меня здесь родители работали - задумались глаза.
Заскользила, устремилась вперед, уж поспевал еле за нею. Стоим у самого забора объекта - нет дальше хода!
- Я, здесь, с детства самого, бываю часто - говорят красные губы.
Гибкая, сильная ножка, аки балерины, поднимается, да панель на заборе двигает. Ход секретный! Шапку свою ценною придерживаю, пригибаюсь и вхожу следом.

*

Иначе здесь все. И ветра нет, и снег мягкий, крупный - миллионами снежинок, вниз спускается. Теплы пары воздуха вокруг - вентиляция, стало быть, рядом. Прожектором желтым освещено место - каждую снежинку и видно! Запрокинулась голова фарфоровая, навстречу лучу света. Стоит моя спутница, глаза зажмурила и свет тот приветствует. Руками белыми, ладонями открытыми, снежинки ловит.

Теплынь! Снял перчатку. Провел рукой по глади снежной, сгреб горсть, сжал в руке - она и схватилась! Покатал в ладонях - комочек вышел. Бросил комочек в гладь, да давай его раскатывать.
Готов ком первый. Большой и массивный - то основание. Принялся за второй, поменьше, водрузил, закончив, на ком изначальный. На голову, всего, минута и ушла.
Глаза и рот ямками сделал, да куда снеговику без носа? Подумал, достал из кармана сигару подарочную, воткнул в малый ком - готов нос.

Ходит вокруг, спутница моя, над творчеством моим посмеивается. Анекдоты из фольклора местного рассказывает. Ласкает, мягкий голос ее, слух мой, уж и не помню, что говорила, да говорила хорошо так. Одно, только, не знаю уж, почему, в памяти отложилось, немного. Что-то из литературы, про рассказчиков, которые, такими же вот комьями, развязки и концовки комкают. И все ходит вокруг, с пятки на носок, реже - всей стопой ступает.
И тут - то оторопь меня и взяла: вот рытвины - дороги от комьев моих лепленных, вот ямы-следы от сапог моих косолапых. А от нее-то, ни следа нет! Без следов, невесомо, прямо, по снегу белому, ногой белой и ступает: без сапог, босые ноги те, а я и углядел только!
- Замерзнешь! - кричу ей, подбегаю и хватаю фарфоровое тельце на руки. Как перышко легкая - ну, правда, кукла!
Как отказать себе в слабости? С минуту, такую красоту под прожектором на руках и покружил. Славный тот танец!

*

Тяжела дверь, надежна. Отворяю я перед ней дверь ту в жилище свое временное, но шикарное. В десять метров потолки!
- Как дома, гостья милая, будьте - кланяюсь гостье, помогаю снять шубу ее.
Снял шубу. В одном только платье красном, милая гостья - как губы, красное платье!
Пока стягивал сапоги свои, шапку и полушубок - стоит, уже, посреди комнаты.
Смотрю с минуту, смотрит на меня.
- Вам - говорю - ко скольки завтра на службу будет? Будильник поставить актуально?
- Ни ко скольки, у меня, сегодня, последний день был.
- Как? Куда же, значит, теперь, изволите?
Молчит.
- Давайте к нам, в НИИ, у нас, стало быть, вакантные места должны числиться...
Молчит снова. Затем, загадочно, куда-то в сторону, как будто:
- Шампанское...
Закивал головой я. Найдется, у меня, бутылочка винтажного! Откупориваю бутылку, по флюте из стекла драгоценного разливаю. Пузырятся змейками бисерными бокалы, да только повернулся, из рук на пол бокалы и полетели - обмякли, как не свои руки.

Уж скинуто платье на пол, стоит ко мне спиной. Задумчиво, гостья моя, в окно смотрит, за грудь себя обнимает. Глубокими шрамами испещрены вся спина и ягодицы: лихо прикладывался неведомый, бывалый садист! Ломали куклу мою фарфоровую, когда я и ведать того не ведовал!

Бросаюсь с объятиями своими, в чувствах растрепанных, в чувствах ранящих, как дите малое, белое тело к себе прижимаю. Холодное, как льда кусок, тело то. Уж какие тут ласки быть могут: согреть бы. Всю ночь на пальцы белые дышу, руки - ноги перламутровые растираю, сам - грелкой лежу. Тремя термопледами укрыл сверху(в НИИ нашем пледы те разработаны). Утомительное дело то - к утру в дрему меня сморило. Просыпался то и дело - дышит или нет, не пойму - жива ли? Не шелохнется, только моргают глаза русалочьи, смотрят на меня, да лишь все холод от глаз тех идет. Одни губы красные горят. И, снова, в сон меня бросает.

Сквозь сон и вижу, как она встает, походкой легкой своей и невесомой к окну подходит. Окно то открывает, открываю я свои глаза. Сыпется, летит в номер снег. Лечу с кровати к ней - я. Хватаю за фарфоровую руку, и говорю единственное:
- Нет!
Еще секунду глубокие глаза смотрят на меня, затем, белеют, как все тело. И рассыпается моя кукла снегом. Стою в недоумении, сажусь на корточки, вожусь я с кучкой на полу - не собирается, не лепится, обратно в куклу, кучка! Летят сверху снежинки на мои голову, плечи, спину.

*

Крепко запил Гаврила Петрович, с ящиком водки в номере засел, из номера носу не кажет. В чем горе, в чем печаль его - не ведает никто. Уж и главбух с замдиректора ходили, и повариха, и экипаж борта, и кого только не было - никому не рассказывает ничего! Молчит, да в окно смотрит. Шепчется, коллектив, тревожится. Вызвали Куйбышева, прилетел спецрейсом, по такому случаю. Тормошит за плечи, шляпой трясет, чемоданом денег в нос тычет - да нипочем все Гавриле Петровичу, так в ночь полярную глазами и уткнулся. Решено было послать за врачом штатным.

Одолели все, с расспросами своими. В номере Гаврила Петрович и закрылся, никого не пускает больше. Завыла метель, засыпало за окном сильнее прежнего. И, сам не заметил, как метели подвывать начал. А, погодя немного, завыл волком и сам. Чиста и правдива, та волчья соната. Всю боль, всю истину отражает, да душу лечит. С сотворения мира, уже была стара соната та! Да вот беда - с ритма сбивают. Долбят так, что штукатурка-лепнина с потолка уже сыпется.

Одолели, проклятые. В окно, по лестнице пожарной, от них и уйти только.
Ломятся в дверь замдиректора, главбух, экипаж, Куйбышев.
- Гаврила Петрович, откройте!
- Врача, врача к Вам привели, Гаврила Петрович!
- Гаврила Петрович, пустите-таки, друг любезный!
Молчит Гаврила Петрович в ответ.
Снесли, сорвали тяжелую, надежную дверь. Вваливается коллектив в номер, у открытого окна и останавливаются.
В одних красных плавках, с бутылкой водки в руке, через полярную ночь и бурю идет человек. Нет больше холода - огонь в крови, а не вода! Знает человек, куда идти, и секретный ход знает. Только не косолапит уже, человек, как прежде - будто снеговик тот, оживший ледяной снеговик, переваливается - колею за собой оставляет.

*

Движение частиц по проводнику - величайшее открытие людское. Несет оно свет миру всему, двигает прогресс научный. Уж сколько источников энергии открыто было - а всякий в частицы эти конвертируется, все к ним сводится! Невидимы частицы те глазу, неуловимы. Прибором токма и измеримы.
Но опытно ухо Гаврилы Петровича, все, до одного, миллион вольт у провода он слышит. Высоко забрался, аки орел сидит, на город сверху-вниз сморит! Ярка центральная площадь, да грустно на заправку смотреть стало.

Мысли инженерные, мысли конструктивные. Да жужжит провод, сильно поле электромагнитное. Мысли нет-нет, а одна за другую заплетаются, да спотыкаются. Побежали мысли поменьше, еще поменьше, мыслишками мелкие, мысли те стали. В рой блошиный сбились и скачут.

Ухо опытно, да глаз пьяный, на глаз тот еще и блохи эти лезут. Смотрит Гаврила Петрович на провод жужжащий, и видится ему разное. То себя ребенком увидит, то отца за наставничеством. Слеза на глаз наворачивается. Мелькнули, затем, глаза глубокие, глаза те самые - двинулся Гаврила Петрович вперед, чуть с жердочки своей высоченной не свалился! Качнулся образ, пропал.

Вырисовалась шляпа каноничная, пейсы завились. Проступило лицо Куйбышева. Улыбается Куйбышев зубами желтыми, изгаляется:
- Мильоны, Мильоны мы с тобою Гаврилка еще заработаем! В валюте мильоны! Попусту, братец, ты-таки из-за бабы так убиваешься! Мильон баб еще и будет! Одна другой белее!
Подмигнул Куйбышев, да язык показал свой.
Злоба и тоска одолела Гаврилу Петровича. Налилась рука свинцом.
- Смеяться тебе, потомок Соломонов, не позволю никогда!
И схватила рука шею-провод Куйбышева. Хваткой железною, хваткой стальною. Не отпустит уж никогда.
Озарилась полярная ночь яркой вспышкой, хлопнул дымящийся провод, и закружился с белыми холодными снежинками черный горячий пепел. Движим танец северным ветром, далеко тот ветер разнесется - до самого южного, теплого моря.