Нифелимы

   - Если ты ещё, хоть раз, ударишь свою собаку кочергой, то я эту кочергу завяжу на твоей шее! – убедительно и холодно произнёс Фёдор, обращаясь к, опешившему  от неожиданности Григорию, кочегару школы. Григорий на мгновение «остолбенел», хлопая испуганными глазами, понимая – «этот может, этот завяжет»! К счастью кочегара, Фёдор увидел Устинью Говорову и быстрым шагом направился к ней.
  -  Ах, ты ж, курва - какая, как при муже живом блудить, у тебя врата греховные завсегда настежь, - закричал Фёдор на ходу, глядя, как Устинья Говорова, спешно закрывает старые тесовые ворота перед ним, - Своего мужика замордовала до тряпки порожной, а теперь жалуешься всем о его немощи да бесполезностях?! Ночами не спишь,  якшаешься с нечестью, ублажаешь её - поганую, вымаливая о скорейшей кончине, «забитого» тобою супруга?! Самое страшное в твоём бесстыдстве это то, что - страсти греховные не исчезают со смертью тела человека. Тело, которым ты совершает грехи, однажды умрёт и исчезнет с земной поверхности, обратится в прах, и явится невозможность удовлетворить свои страсти – вот что будет мучить и жечь тебя после смерти. И страсти эти будут мучить тебя на том свете, гораздо сильнее, чем при жизни, без сна и отдыха палить будет тебя,  яко огнем нещадным! – Фёдор вдруг поднял взор к небу и протяжно «затянул», -  Блажен, понимающий пророчества  Иисуса, и соблюдающий написанное в нём,  ибо время близко! Откровение, данное Иисусу - Богом, истинно для того, чтобы показать рабам Своим, чему надлежит быть вскоре! –  на мгновение он опустил глаза, на проходящего мимо Костю Пряхина, - А ты – «морда рыжая», погодь-ка чуток,  разговор есть, - прохожий от испуга сорвался с места и скрылся в ближайшем переулке.
 Поравнявшись, с уже запертыми воротами Устиньи, Фёдор плюнул в её сторону и зашагал далее. У калитки следующего дома стоял Арсений Бородай, расплывшись в хмельной улыбке.
 - А ты чего свою харю ощерил?! – грозно забасил Фёдор, вонзая в хмельного мужика, свои злые до огненного отлива,  глаза, -  У «Прокуды» уже побывал, последнюю копейку  отнёс за ковш браги, да кусок пересохшего бесовского сала?!
 - Моё!  Хочу - пью, хочу в церковь несу, - промямлил Арсений, поправляя жёлтым от табака указательным пальцем,  свои пшеничные усы.
 - Не ты ли в позапрошлом годе сторожку спалил, вместе с Митрофаном – «Треухим»?!
Арсений при этих словах, резко развернулся и быстрым шагом направился в свой двор, нарочито громко хлопнув скрипучей калиткой.
 - Ишь! Он ещё и калиткой громыхает,  гордыню с грехом сучит, пёс лишайный!  В погибель ведёт гордыня, а к падению  тянет надменность! Человек во гневе бывает страшен, а между тем гнев изначально являлся, естественным свойством человеческой души, вложенным в неё Богом, для отвержения всего греховного и неподобающего. Но этот полезный гнев был людьми извращен грехами пагубными, и превратился он в гнев на ближних своих, порой по самым ничтожным поводам. Обиды, ругань, оскорбления, крики, драки, убийства, все это дела  уже - неправедного гнева.
Фёдор был роста, не то, чтоб -  выше среднего, а где-то даже слишком выше, с ярко выделяющейся проседью на густой окладистой бороде и пышных усах,  широк в плечах,  эдакий деревенский великан, «широкая кость», по народным меркам, от того гнев его  наводил много ужаса на селян.  Но страшнее оного ужаса, были его своеобразные проповеди и правды, которые заставляли бледнеть  и терять дар речи, как отдельных жителей села, так и всех вместе взятых. Хотя каждый, кто испытал последствия такой встречи с ним, свой - сугубо собственный  страх, проживал отдельно, пряча его от всех, в самом тёмном и самом дальнем  «чулане», личных переживаний, чувств, обид и памяти. Минуя двор Арсения, Фёдор заметил девочку, которая переходила улицу, гремя пустыми вёдрами, направляясь к ближнему колодцу. Юной «деве» было лет семнадцать от роду, сирота с еле заметным косоглазием и вечно растрёпанными волосами, она напоминала несмышлёного  воробышка, выпавшего из гнезда. Природа бывает слишком сурова к тем, кто внутренне, характером и душой, зачастую светлее, чище и добрее своих соплеменников. А бывает и наоборот - изъяны и несчастия, делают человека  добрее, восприимчивее к чужой горести. В народе всегда найдутся те, кого чужой изъян, или уродства какие, пусть и малые, больше радуют, нежели вызывают чувства  жалости и сострадания, посему юной Вере жилось больше горестно, нежели с радостью. К своему гнетущему сиротству и еле приметному косоглазию, она ещё и заикалась, особо в волнении, или испуге, над чем не редко посмеивались сверстники, грубо передразнивая её, не задумываясь, какую боль они наносят чистой и ранимой душе сиротки. Если дети это делали от глупости и наивности, то взрослые «чернили» её «за глаза». От того девочка предпочитала жить молча. Но, завидя Фёдора, она всегда останавливалась, в ожидании редких добрых слов, от этого грозного «чудо-великана».
 - Ах, ты воробышек несмышлёный, родничок ты наш чистый, - начинал издали Фёдор, преображаясь  лицом. Из гневного и злобного богатыря, он в мгновение превращался в большого и доброго дедушку из неведомой сказки.
Девочка смущённо улыбалась и расцветала, сияя румянцем на щеках и носу. Она опускала ниц влажные ресницы, и ей было в это мгновение, тепло и уютно. Она буквально согревалась душой, как замерзающий путник, греется возле случайного костра. Впитывая каждый «лучик», она ещё не понимала, что этот старик, всего лишь устанавливает хрупкое равновесие, между добром и злом, но это понимал Фёдор. Он доставал из кармана старого пиджака, засохший пряник и несколько мятых карамелек.
 - Ты - «воробышек», не ходи к этому колодцу, не бери с него воду, бери воду лучше из того, что с «журавлём», -  говорил он, вкладывая в ладони девочки свои гостинцы,  - В этом вода не хорошая, не для тебя водичка здесь, не для тебя.
Фёдор не стал объяснять сиротке, что именно в этом колодце, недавно был утоплен котёнок, которого обрекли на смерть, за банальную – ненужность людям. Что в своём разуме, он печально сравнивал этого котёнка, с нею самой, проводя – горькую и страшную аналогию – ненужности. Он уходил от встречи с Верой, будучи в полном понимании и предчувствии дальнейшей судьбы, этой маленькой, чистой и глубоко несчастной поросли, рода человеческого.
Фёдор вошёл в дом, сел на табурет у печи и задумался. Никто в округе не догадывался,  от чего он вдруг стал для всех, эдаким - деревенским  «чудаком»,  а его «причуды» стали наводить страх, а порой и ужас на односельчан, потому как  в его словах,  в его ругательствах и порицаниях, каким-то образом просматривались  истины и пророчества. Фёдор вынул из-под стола, недопитую бутыль самогона и перелил содержимое в стакан. За окном мрачно и напористо слышались тревожные «шаги»  двадцать первого века.
Зима выдалась морозной и солнечной, ребятишки катались с любой возвышенности, проделывая валенками и зимними сапогами, ледовые дорожки, по которым было опасно ходить даже взрослым, без боязни поскользнуться, и – не дай Бог, сломать себе что-нибудь.
 Дом Ивана Сафронова стоял как раз на таком,  укатанном сельскими ребятишками пригорке, прямо возле дороги. Рано утром, когда на улице было ещё темно, тихо отворилась дверь и на Иваново крыльцо вышла Устинья Говорова, в наскоро наброшенном домашнем халате, как видно спешила по нужде. Просеменив резиновыми калошами, по скользким ступеням крыльца, она направилась вдоль дома, за которым стояло сооружение из почерневших досок, похожее на большой скворечник, но поскользнулась, и прежде чем упасть, попыталась схватиться за какую-то  тряпку, висевшую на бельевой верёвке. Это её не спасло, и она покатилась с этой тряпкой вниз, как говориться - по «накатанной». Халат зацепился за, торчащий из-под снега сухой отросток полыни, и Ульяна заскользила дальше, уже «в чём мать родила». Следом за ней ехали её калоши. В этот самый момент, как назло, по дороге на работу, ехал председатель «ещё не до разваленного» колхоза. Мужик был не из «робкого десятка», но такого он не видел никогда в своей жизни. Свет фар старого уазика, и первые рассветные лучи восходящего зимнего светила, вдруг выхватили из утренних сумерек, нечто очень странное.  С горы, наперерез машине, с большой скоростью катилась голая баба, громко крича, и размахивая мужскими трусами, которые она сорвала с бельевой верёвки, при попытке удержать равновесие. Председатель от страха крутанул «баранкой» и машина, резко свернув с дороги, врезалась в забор директора школы, Никифорова Игната Арсеньевича. Директор школы, озабоченно вышел посмотреть, кто с таким треском  ломает ему забор, с утра пораньше, но увиденное им, ввело его образованный ум в ступор. В проёме сломанного забора виднелась председательская машина, возле которой стоял, раскрыв рот, сам председатель колхоза, а какая-то голая женщина, с мужскими трусами в руках, пытается взобраться босиком на скользкую гору.  В селе все знали Ульяну Говорову, но кто же мог ожидать такое, что она вдруг, станет кататься голая с горки, ранним зимним утрам, размахивая мужскими трусами, живя при этом за два переулка, от места катания?! Любой взрослый человек, да и многие дети, хорошо  знают, как трудно пройтись босиком по утоптанному скользкому снегу.  Ульяна минут пять, не могла босиком взобраться обратно на гору. Глядя на её мучения, и на посиневшее от холода женское тело, председатель колхоза и директор школы, схватили «катальщицу» под «белы ручки»  и потащили в гору. Когда с большим трудом они втащили Ульяну на гору,  дверь  дома Ивана отворилась, и на крыльцо вышел сам Иван. В валенках, в трусах и  в майке, и с папиросой в зубах, он с ужасом силился понять, что такого могло произойти, чтоб его «тайную любовь», под руки, совершенно нагую, с  мужскими трусами в руках, вели  два самых уважаемых в селе, мужика?! Радости для сплетниц и болтунов не было предела. Село весело оживилось, стряхнув с себя «пыльные паутины» монотонных буден и однообразия. А для Семёна Забродина, это событие обернулось долгожданным личным «бенефисом»! Он дня три бегал от дома к дому, от базарной площади, до клубного крыльца, собирая сплетни и превращая их в «несусветную быль».
Прошла неделя с того события, но в селе никто и не собирался успокаиваться, распространяя всё новы и новые версии, ночного катания Ульяны.
 - Вот так доченька, Господь обличает грешников, раскрывая всем их похотливую сущность, упреждая тем самым остальных, которые стоят у кромки греха, - спокойно говорил Фёдор, вкладывая засохший бублик в ладонь Веры.
 - Т-так это н-н-не наказание?
 - Нет - доченька, Господь, как любящий отец, не хватается сразу за розги, а только предупреждает сим деянием, как самого виновного, так и остальных, помышляющих о грехе, дабы те имели возможность опомниться и исправиться.
 - Д-д-дедушка, а какой г-г-грех самый страшный?
 - Самый страшный грех, это – запретить себе жить. Способов это сделать множество, но исход один. Нельзя присваивать то, что не тобой создано, даже у себя самого. А жизнь и является тем даром, коим нельзя распоряжаться только по своему усмотрению.  А ещё есть и другие, не менее страшные грехи, по сути своей, самые лёгкие и простые в сотворении их. Например - дать голодному вместо хлеба – камень,  обидеть слабого и беззащитного, ограбить нищего, и ещё много – много разных грехов, про которые люди забыли.
Вера слушала Фёдора, и у неё в глазах светилась теплота, от общения с большим и мудрым дедушкой. Ведь кроме него, с ней никто и никогда так не разговаривал, как со взрослой и родной.
 - Д-д-дедушка, от ч-ч-чего люди постоянно злые?!
- На себя они злые, на себя. От глупости всё это  – воробышек, от глупости.
Фёдор и Вера шли вдоль улицы, и ей очень хотелось, что бы эта улица никогда не заканчивалась, и чтоб ей всегда было так тепло и уютно, как сегодня, когда она рядом со сказочным и чудным  - «великаном».
Ты воробышек несмышлёный, часто слышишь от людей такую фразу, - «Злой, как собака». А я вот тебе сейчас расскажу одну удивительную историю. Случилась она, когда я ездил в город, к брату, он ещё тогда жив был. Сошёл я с автобуса и – «айда» пешком, к нужному адресу.  Доходя до окраины города, где жил брат, ко мне вдруг пристроился пёс беспризорный. Он шёл рядом, так близко, что задевал мою правую ногу хвостом. Мне было и непонятно и удивительно. Может пёс перепутал меня с бывшим хозяином, а может быть, таким образом, он надеялся на то, что я  его замечу и возьму к себе жить?! Ведь жизнь беспризорного пса, не завидная доля и тяжела, особо для тех, которые были когда-то домашними, при доме своём. Да-да, именно  – своём, ведь собака всегда считает дом, который она охраняет – своим. И когда её выгоняют из дома, она очень сильно переживает от непонимания такого страшного решения,  хозяина - «друга». Идём мы с этим псом, он поглядывает на меня, я смотрю на него с раздумьями. И вдруг, проходя  мимо уличной свалки, в нашу сторону направилась целая стая бродячих собак. Грязные, шерсть клочками торчит, рычат, гавкают, даже я испугался, а мой спутник, как шёл, так и продолжал идти, только суровым стал его взгляд, шерсть на холке вздыбилась, он показывал клыки каждому сородичу, который осмеливался приблизиться. И поверь мне - воробышек, ни одна собака не осмелилась напасть, как на него, так и на меня. Так мы минули эту опасность.  Пёс вдруг остановился и сел у обочины, вильнув хвостом. Меня это очень озадачило и поразило.  Я с какой-то болью в душе и обидой на мир людей  – понял, этот пёс проводил меня мимо опасности. Видимо в его памяти ещё теплилась любовь к людям, скорее всего он помнил свои прогулки с хозяином, когда он был истинным другом и защитником. Как я тогда жалел, что в кармане у меня не было даже кусочка хлеба. Постояв немного, я пошёл дальше, а пёс поспешил обратно, как видимо туда, где он был нужен людям, чтоб провожать мимо озлобленных собак, случайного – человека. Он тоже жил на улице и питался, теми же помоями, как и остальные псы, но он сберёг в своём собачьем сердце – тепло друга.  Так я распрощался с моим случайным спасителем.
Вера шла рядом, опустив глаза, на её ресницах поблёскивали слёзы.
 - Не горюй доченька, я рассказал это к тому, чтоб ты поняла  – есть добро в мире, только вот среди животных его становится больше, нежели в людях.  Вот и школа твоя, беги воробышек, учись и помни, что – дважды – два, это хорошо знать, но не хуже знать и мир, в котором ты живёшь. Знай ещё и то, что – алкоголики, наркоманы и падшие духом, это по сути своей одинаково выпавшие из жизни люди. Бойся и тех и других, но больше всего бойся упасть духом, это страшнее первых двух.
Весна приходила медленно, окрашивая дороги и поля в серый цвет. Прибывшая автолавка, собирала вокруг себя народ, который толкался локтями, забрасывая друг друга руганью. Завидя Фёдора, все, как по команде закрыли рты, раздумывая, - «Толи остаться и купить необходимое, толи убежать  и мирно дождаться следующего приезда автолавки». Несколько человек всё-таки поспешили покинуть «поле боя», остались самые смелые. Фёдор подходил медленно, словно давал остальным время подумать.
 - Доброго здоровья - Фёдор Игнатьевич, - вдруг пропищал Семён Забродин, ощерив беззубый рот, до самых ушей.
  - Здравствуй - балаболка, здравствуй, - пробасил старик, грозно оглядывая собравшихся.   
- Вермута на всех опять не хватит, - продолжил Семён, не обращая внимания на обидное - «балаболка», в свой адрес.
 - Да-да, опять тебе не достанется, брехло ушастое, - всё так же спокойно прогудел  Фёдор, подходя к раскрытой дверце автомагазина, - Махорки мне и хлеба!
Когда Фёдор ушёл, в очереди послышался громкий выдох облегчения, «гроза миновала». Люди вновь привычно зашумели, засуетились, пуская в ход  - локти, маты и плевки.
Вера громко постучала в дверь, когда Фёдор собирался спать.
 - Вот я сейчас кому-то в лоб постучу, - послышалось за дверью.
 - Э-т-т-то я – д-д-дедушка, -  буквально прокричала девочка, заливаясь слезами.
Дверь мгновенно отварилась и большая рука, взяла Веру за воротник пальто,  и увлекла в дом, - Что случилось воробышек, от чего слёзы?! Кто обидел?!
- М-м-мне страш-ш-шно, - проговорила девочка и, уткнувшись в огромную ладонь Фёдора, ещё горше разревелась. Она целовала ладонь старика, заливая её горячими слезами. Фёдор опешил от такого оборота событий, хотя догадывался о причинах всплеска эмоций Веры. Он гладил её головку другой ладонью, тихо приговаривая, - Не плачь доченька, никто из людей, которые тебя обижают, не стоят и одной твоей слезинки.
 - П-почему дедушка, м-м-меня так не любят?! За что они т-так со м-м-мной?! Если у м-меня нет родителей, и я н-не красивая и заик-к-каюсь, т-т-то можно со мной делать всё, что за-за-захочется?! Почему они так со м-мной?!
 - Есть женщины ослепительно красивые, но есть светлые и  милые. Таких светлых душой и милых ни на кого не меняют, доченька.  Блекнут рядом с милой, любые красавицы, - как мог, успокаивал девочку – расстроенный и растроганный Фёдор.
 - Возьми меня к себе, дедушка, миленький, - громко, с дрожью в голосе,  запричитала Вера, - Я б-б-буду кушать варить, п-полы мыть, бегать за ма-махоркой, топить печку, стирать бельё. Всё всё-всё буду д-д-делать, только забери меня к себе! Я та-та-так боюсь п-просыпаться! Мне с-страшно!
Фёдор, со слезой на глазах, усадил ночную гостью на лавочку у печи и включил электрический чайник, - Успокойся воробышек, успокойся. Мы с тобой сейчас чай пить будем, у меня и карамельки есть.
Когда Вера перестала плакать,  и по чуть-чуть начала отхлёбывать душистый смородиновый чай, из зелёной кружки, Фёдор уселся на маленький стульчик у печи и закурил.
 - Многие не понимают, от чего на земле зарождаются страшные войны, - начал Фёдор, мерным и спокойным голосом, -  От чего человеческий ум вдруг наполняется ненавистью и он начинает убивать таких же людей, как он сам. От чего начинают гореть города и сёла. Я хочу тебе рассказать доченька, об одном городе, где жили сильные и красивые люди. Нет сегодня на карте названия этого города, не найти его уже давно, но его название внесено во все словари мира, и оно звучит на всех языках планеты одинаково, и каждый, кто произносит название этого города, наполняется  холодящим душу страхом, или приобретает великую силу духовную и физическую. Чаще всего оно звучит на немецком языке, это слово – Сталинград! Когда-то мне казалось, что - нет на свете такой силы, которая бы заставила людей забыть название этого великого города.  Как невозможно забыть, вчера ещё полных жизни глаз, юных мальчишек и девчонок, но распластанных у стен этого города, с разорванной грудью, с оторванными ногами и руками, с расколотыми головами и обожжёнными до угольных головешек телами.  Во имя чего, они принимали смерть?! Во имя чего они погибали?! Кто-то ответит просто и понятно – Защищали Родину! Нет доченька, не только Родину они защищали. Они восстанавливали равновесие между добром и злом. Они бросали свои жизни на весы добра, чтоб не воцарилось зло на земле! Они утверждали своими жизнями самое великое на свете этом право – добру быть! В те времена великое зло не могло понять, кто против неё так храбро сражается, оно в отчаянии думало, что на защиту этого города встали – НИФЕЛИМЫ,  потомки «сынов Божиих» и «дочерей человеческих», сочетающих в себе особенности, как ангелов, так и людей. То есть - сыны божии и дочери человеческие сходились вместе, а от этого союза нарождались диковинные люди огромных сил и роста. Эти исполины, как потомки Небожителей, стали причиной того, что ангелы передали человеческому роду знания, запрещенные богом. Тогда зло и не устояло, и было побеждено, но сейчас оно опять пришло к нам, не открыто пришло, тайно проползло в души людей, и нам надо выстоять, потому, как мы – дети тех, кто защитил тот великий город!
Вера посмотрела на деда Фёдора с удивлением и любопытством, измерила его взглядом, потом, похлопав  мокрыми ресницами, вдруг спросила, - Д-д-деда, а ты  - Нифелим?!
Фёдор на мгновение рассмеялся, но серьёзно и даже грустно добавил, - Мы люди доченька, но я был в том городе и видел их! Мне тогда было лет десять, когда земля задрожала, и поднялось зарево от горящего города, и зло застучало в каждый дом, в каждое окно, в каждые ворота и в каждое сердце жителя этого города, сея смерть и выворачивая души взрослым и детям. Я когда-нибудь расскажу тебе о них, а сейчас ложись спать на печи, там тепло и уютно, а завтра новый день, новые заботы, новые радости и горести. А я завтра схожу к тому, который любит всё человечество, за исключением людей..