Глава 3. Безграничность

Матухин и Сенякин, пройдя аллею с молодыми раскидистыми каштанами, свернули направо и вышли с улицы на двор, в центре которого одиноко стоял кирпичный малиново-красный многоэтажный дом. Сенякин задрал кверху голову и прищурил правый глаз из-за ярких лучей утреннего солнца. Его взгляд упал на один из балконов второго этажа, с которого гирляндами свисали концы темно-зеленых с крупными мясистыми листьями лиан, сидящих в трех коричневых глиняных горшках среднего размера. Теплый майский ветер игриво качнул «волосы» лиан и залетел в открытое окно на балконе, задев своим прозрачным дыханием белые ажурные занавески. Вовка давно уже понял, что все надо брать под свой контроль, иначе друг никогда не осмелится на этот решительный шаг для себя. Он поставил ладонь над глазами, открыл правый глаз, кашлянул для звучности голоса и уверенно позвал: - Тамара! Ответа никакого не последовало. Занавески все также гладил ласково ветер. Владимир немного подождал. - Тома! Тамара! – оживил он своим голосом скучающий, безлюдный двор. Сенякин опустил голову, так как шея уже начинала ныть от неудобного для нее положения, и взглянул на друга. Тот, как ни в чем не бывало, вел себя странно в последнее время. Матухин стоял под каштаном, опершись на ствол дерева спиной,  поставив одну ногу вперед, а другую чуть назад, почти вплотную к стволу дерева, выкуривал, протяжно наслаждаясь, очередную сигарету за это утро. Сигарета, помимо того, что издавала довольно неприятный запах, как папироса, еще смолила, как труба от паровоза. Васька вопросительно кивнул головой глядевшему на него Владимиру. Владимир недовольно покачал головой в ответ и цокнул также недовольно языком. Он в два шага оказался возле товарища, вырвал у него из рук дымившийся окурок, отбросил его в сторону. Окурок совершил круговые движения в воздухе и прямиком направился к проходившей мимо моряков молодой мамаше, что неторопливо и важно-горделиво везла коляску со своим чадом внутри. Женщина тут же остановилась, ее лицо покраснело, словно закипало от обиды и злости. Ее маленькие, тонкие губки задрожали в предвкушении крика во весь голос. Но беззащитное чадо, что мирно посапывало у нее в коляске, заставило оскорбленную до глубины души дамочку сдержаться, проглотить хамство. Она презрительно окинула моряков испепеляющим взглядом и победоносно задрала кверху голову и, толкнув энергично коляску руками, затопало звонко по асфальту. К сожалению той мамашки, Вовка и Васька абсолютно не заметили разыгравшейся подле них сцены и продолжали молча, жестами, словно издеваясь друг над другом, спорить о том, что понятно было лишь им двоим. Сенякин не хотел больше терпеть унижений, обид, что доставались ему незаслуженно от друга, и показал, что терпение его лопнуло. Он зло схватил Матухина за рукав рубашки и потащил в подъезд дома. Василий упирался всячески, показывая, что никуда не желает уходить с этого места. - Да отпусти ты меня! – закричал Матухин раздраженно и дернул руку. – Я сам без твоей помощи могу дойти, не надо меня тащить. Не надо на меня давить. У меня и так нервы как струны, а еще ты тут. Владимир только промолчал, спокойно отошел на шаг назад. Он знал, что товарищ навзводе, что любая мелочь, любое неправильно понятое им слово может привести к плачевным последствиям. Ему оставалось лишь удивленно развести в сторону руками. Они неторопливо вошли в подъезд, неторопливо поднялись по бетонной лестнице, словно шли на плаху, и остановились возле двери квартиры, где жила Тамара. Василий на мгновение замер. Пульс, как сумасшедший, лупил ударами по вискам. Ему казалось, что биение его сердца слышит сейчас, наверное, весь подъезд. Что-то внутри, в области сердца, тупо заныло, воспротивилось. Что-то далекое, но как будто родное удерживало его от поспешных решений. Вася вопросительно, требуя помощи, посмотрел на друга. Вовкин взгляд был неумолим. Он требовал продолжения, толкал на необдуманный поступок, как дьявол-искуситель. Матухин тяжко вздохнул, с силой вдавил указательным пальцем черный «пупочек» звонка, спрятал обе кисти рук в карманы своих брюк и напрягся. Володя, чтобы не мешать предстоящему выяснению отношений, отошел в сторону, к железным полуоблезшим и полупроржавевшим перилам. Матухин, недождавшись ответа, опять надавил на звонок, но уже более уверено. Через несколько секунд за дверью послышались тяжелые шаги, и та со стоном отварилась под тяжестью огромного веса. На пороге квартиры появился огромный мужик, лет тридцати пяти. Первое, - на что обратил внимание Матухин, - это было лицо мужика. Оно было заплывшее, мятое, перекошенное, небритое несколько дней. Это не предвещало ничего хорошего. Мужик окинул злобным взглядом всю лестничную площадку, словно оценивал мысленно обстановку, высматривая, нет ли еще кого-то здесь лишнего, затем впился своим людененавистным взглядом в стоящего перед ним моряка. Этот взгляд мгновенно убил в Матухине весь героизм, доселе что подбадривал его и уверовал в предстоящей победе. Пол сам собой качнулся и поплыл под ногами, словно он был до тошноты пьян. Ноги не слушались и шатались. Такого страха он давно не испытывал, даже когда дрался один против пяти человек. Но из этой схватки он не выйдет победителем. Это он точно чувствовал и знал. Такого не сломить ни морально, ни физически. Изводящее молчание нарушил мужик. - Чего надо? – спросил бугай недовольно басом, почесывая огромной грубой пятерней волосатую грудь, виднеющуюся из-под грязно-белой, замусоленной майки. Он резко наклонился лицом к испуганному лицу Василия, оскалился желто-коричневыми зубами и зло засмеялся, вздрагивая при этом всем телом. Его изрядно веселили эта напуганность и страх молодого морячка. Васька, вжав голову в свои плечи, сделал приставной шаг назад, и, немного набравшись храбрости и осмелев, попытался все-таки заглянуть за спину мужика. Матухин хорошенько прокашлялся, поправил галстук на шее. - Мне бы Тамару…- Еле слышно произнес он беззвучным голосом, как ему показалось. - Кого? – надсмехнулся мужик, и повернулся своим большим ухом в сторону Матухина, делая вид, будто ничего не расслышал. – Тамару? – переспросил он своим большим ртом с припухшими губами. – А ее нет, мальчик…- И с презрительной усмешкой ехидно добавил, сощурив и так заплывшие до боли глаза, - Нету ее для тебя! И не будет! – после чего разразился  хохотом. - Как нет? – закричал Василий. – Как не будет? - А вот так! Чего ты за ней все бегаешь, жалкий матросик? Достал уже, честное слово, достал! Сил нет терпеть! – приложил бугай ладонь к груди, скорчив жалостливую рожу. - Как ты понять не можешь: не любит она тебя. Русским языком тебе же говорю: не любит. И точка! Мне же тебя жалко. Время твое, года твои. Больно на тебя смотреть! Я тебе вот что скажу, как на душе, а ты слушай и вникай. Знаешь, я вот смотрю на таких вот как ты, жалких, никчемный, трусливых людишек, которые что-то мечутся, бегают туда-сюда, стучатся в закрытые двери, пытаются своим бестолковым, плоским лбом, - постучал он себя кулачищем по своему лбу, - стены прошибить. А потом заводят семьи, женившись на таких как Тамара, без своего угла, без хаты, со ста пятьюдесятью рублями жалованья в кармане, и живут всю жизнь концы с концами свести не могут, ненавидя себя, жену и свои детей-дармоедов! Или того хуже. Гуляют с девками, мозги пудрят, задерут юбку, а потом – в кусты. И сидит она, мать-одиночка, с голодранцом малолетним, никому ненужная, холодная, голодная, раздетая, и ребенка такого же ростит! Намек понятен? Моя сестра – не подстилка для таких как ты, не развлечение! И абы кого ей не надо! Так что, прощай! Давай, вали отсюда, выметывайся, пока тебе не поспособствовал. Да, чуть не забыл. Чтоб дорогу сюда забыл навсегда, чтоб больше тебя и твоего дружка, вас обоих, - тыкнул мужик в воздухе указательным пальцем по направлению к Матухину и Сенякину, - я здесь не видел. Иначе…Просекли, о чем это я? Достал, ей Богу, достал, матросик! Житья от тебя никому нет! – хлопнул мужик дверью так, что у моряков в ушах отозвалось. С минуты Матухин стоял, как столб, потом стал отходить от произошедшего. - Вот гад! Сволочь! – прошептал невнятно он. Понимая всю сложившуюся ситуацию, Матухин задрожал, его обдало с ног до головы холодным, липким потом, он часто задышал, чтоб прийти в себя, но тело не слушалось, сердце колотилось, как бешеное. Сенякин подскочил к нему и дал пару пощечин по бледным щекам друга. Тот немного очнулся, стал глотать воздух ртом. - Да что с тобой такое? – возмутился Сенякин, когда увидел, что товарищ уже в полном сознании. – Ты чуть в обморок не упал! - Ты видел, как он меня унизил? Ты видел? Там, наверняка, была Тамара. И она все видела и слышала. О, Боже! Что она теперь обо мне будет думать, кем считать? – схватился Матухин за свою голову обеими руками, присел на корточки, закрыл ладонями лицо, встал. – Ты слышишь? Он со мной словно с половой тряпкой поступил, ноги вытер. И ушел. Какой я после этого мужик в глазах той женщины, что я безумно люблю?! Я точно не мужик, раз все проглотил и мямлил, как пятиклассник! О, Боже! Что я наделал?! Зачем я тебя послушал? - Вася, прекрати! – успокаивал Владимир. – Это же не человек. Он хуже зверя. Он же срок отмотал. По своим понятиям живет, в своем мире. Авторитет в широких кругах пытается поддерживать. Его же, небось, весь подъезд слышал. - Да мне плевать на это! – взбесился Матухин. – Пусть поддерживает. Это его дело, чем ему на свободе заниматься. Но только пусть свои ноги об других вытирает! – брезгливо подытожил он. – Я, все равно, от своего не отступлю. Я не тряпка! Этот гад мне не помеха. Я просто так не сдамся. Сейчас, понял Сенякин, Ваську было поздно отчего либо отговаривать, обстановка была накалена до предела, нервы друга рвались, как струны, голова была полностью отключена. Поэтому Вовке оставалось только следить за правильностью действий того, их законностью. Владимир кинулся за Васькой, который уже огромными шажищими спускался по бетонной лестнице вниз, во двор многоэтажки. Когда Сенякин выскочил на улицу, Матухин стоял с хитрой улыбкой на лице. Вовка сразу понял, что это плохой знак, что у друга созрел-таки новый план по вызволению Тамары из квартиры, где охранял ее там «злой дракон» - брат Павел. - Ну, брат, давай, зови мою принцессу! – съерничал Василий. – Нет смысла ждать и оттягивать событие. Будет  по моему, а не по желанию этого бугая. - Послушай, я бы на твоем месте не стал сейчас накалять итак разгоряченную обстановку, заводить того, кто способен на многое и которого ни человек, ни закон не сможет остановить потом! – предупредил Вовка, вспомнив Павла, и по его спине пробежалась легкая дрожь, словно прохладный ветерок коснулся его жаркого тела. - Это моя женщина, она по праву должна принадлежать мне! – рассвирепев, прикрикнул Матухин. – Ты мне друг или кто? Ты меня потащил сюда, уговорил, а теперь идешь напопятную?! - Хорошо! Дело твое, конечно. Но потом не упрекай меня, что я полез не в свое дело. Тамара! Тамара! – громко прокричал Сенякин, его эхо, как мяч, отскочило от стены дома и уже глуше повторило отдельные слога имени. Не прошло и минуты, как занавеска на балконе той квартиры, где жила Тамара, зашевелилась, и на балкон юркнула девушка, лет двадцати – двадцати двух. Она удивленно подняла левую бровь  и стала смотреть по сторонам, то и дело, поворачивая медленно голову то влево, то вправо, словно заигрывая над людьми, что ждали ее внизу. Но не увидя никого, она подошла к узорным перилам балкона и, держась за них своими тонкими длинными ручками, нагнулась. Ее взору предстал Сенякин во всей своей красе, который мило улыбался и дружелюбно махал ей рукой. Тамара даже не чувствовала тайком, а, скорее, была уверенно абсолютно в том, что поблизости где-то должен находиться и Матухин. Потому что просто так Володя не придет поболтать о жизни. Она как-то неохотно натянула улыбку на тонкие губы и негромко спросила, но Вовка, все равно, расслышал, что до него донеслось: - Чего хотел? Когда до ушей Василия долетел знакомый, обожаемый голос его любимый женщины, которую он готов был задушить в своих объятий и поцелуями и ему бы и этого было мало, он весь затрясся, сердце бешено заколотилось в груди, и колени задрожали. - Спустись на минуточку! – попросил Сенякин. - Хорошо, - монотонно ответила Тамара и исчезла за ажурными занавесками. Вскоре Матухин услышал стук каблучков, долгожданный стук. При каждом стуке он таял, как мороженое на солнцепеке. Вот и Тома появилась в дверях подъезда, такая милая, нежная, с ума сводящая его. Она чуть ли не столкнулась с ним. Но неподдельно изумилась его присутствию здесь: - А это ты! - Ну, здравствуй! – мягко сказал Матухин, и радость сладко растеклась по всему его телу. - Здравствуй! – смутилась Тамара и убрала тонкими пальцами за ухо выбившуюся из прически прядь волос. Василий заметил, что девушка почему-то вся сжалась и напряглась. Даже ее губы крепко сомкнулись. - Ты чего? Боишься меня, что ли? – испугался, занервничал он и замахал Сенякину рукой, подумав, что причина такого поведения может быть и его друг. Но Сенякину было не до разбора в сердечных делах. Он давно уже стоял возле каштана и обсасывал во рту торчащую травинку, которую он сорвал на клумбе во дворе. Тамара тем временем, как совсем маленькая девочка, отвернулась и надула губы, словно все происходящее наводило на нее дикую тоску и невыносимую скуку. - Нет, так дело не пойдет! – философствовал Матухин. – Я, как говорится в одном из стихов знаменитого поэта, правда, забыл какого…, - смешно нахмурил лоб, пытаясь вспомнить, кто же был автор этих злосчастных строк, но не вспоминалось. – Так вот, - продолжил он, - Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, - запнулся он. – А ты опять недовольная, в обиде вся. Мне даже не понять: из-за чего ты на меня дуешься?! Это просто поразительно! - Зачем пришел? – грубо перебила его Тома, повернула в его сторону голову, скрестила недовольно на груди руки. Она одним поворотом всего тела оказалась перед ним, пробежалась по нему всему каким-то брезгливым взглядом, словно цеплялась к каждому недостатку Матухина, колола его своим взглядом в самое сердце, как острой иглой. В ее поведении угадывалась недоверчивость к этому человеку, сомнения, некое издевательство, что ли, или просто забавляла игра, в которую она играла с ним, как кошка с мышкой. - Я тебя, - уже не так решительно говорил Василий, сжимая в кармане своих черных офицерских брюк маленькое, золотое обручальное колечко, купленное им на первую получку, - хотел пригласить куда-нибудь. Хочешь в кафе? А, нет! – волновался он, и его голос начинал предательски дрожать в присутствии любимой женщины. – Может, в ресторан хочешь? – проскальзывало кольцо между его пальцами. – Пойдем же! – нежно, бережно взял ее за кисти рук и потянул за собой в сторону проезжей части улицы. Тамара заупрямилась и дернула руки. Вася нехотя отпустил их. - Знаю я вас!  - зло крикнула она ему в лицо. - Кого? – недоумевая, поинтересовался он. - Вас! – так же зло повторила Тома. – Значит, понравилась тебе. Ну, погуляли мы с тобой несколько раз, пообжимались в подъездах, - дразнила она его своими глупыми, рвущими на куски душу фразами, издевалась. – И что? Что теперь? Навеки вместе? Или ты от меня иного ждешь? Ждешь, что я, как малолетняя, неопытная дурочка, брошусь тебе на шею? Говори! Не молчи! – приказыла она. - Я с тобой, родная, глупенькая моя, хочу быть! - Ахахаха! – звонко рассмеялась Тамара. – Со мной? Твоя, значит? Нет, дорогой мой, ты ошибаешься, я не твоя! Не твоя! – ехидно прокричала она Матухину так, чтобы это больно задело его. – Ты сам подумай. Я для тебя как игрушка стала. Сегодня ты со мной и мне в любви признаешься, а завтра кто? Маша, Женя, Люда? Найди себе другую. Ну, ничего у нас с тобой не будет, ничего не получится. Мне офицер нужен, мне звездочки нужны, а не простой моряк со званием в двадцать пять лет обычного лейтенанта. Что меня  с тобой ждет? Голые стены? Общежитие? Десяток орущих детей в поношенном тряпье. И я в немодном, заплатанном платье или халате, сидящая на кухне в компании твоих таких же неудачников – друзей?! Не рви мне душу! Любовь любовью, а достойный, обеспеченный муж совсем другое. Я жить хочу как женщина, а не как посудомойка в буфете или поломойка в школе. У меня, знаешь, и гордость, и красота есть. Ты уходи, Вась, просто уходи. Ничего не выйдет у нас с тобой. Мы оба это прекрасно понимаем, но ты только не хочешь это обстоятельство признать как свершившийся в будущем факт. Не мучь больше ни меня, ни себя. Сил больше у меня терпеть нет. Ради Бога, уходи, Васенька! Не тревожь больше меня, забудь, что между нами в эти три месяца было! – Тамара было собралась уходить, но Матухин ее остановил. - Да подожди ты! – замялся он, и румянец, легкий, розовый румянец обнял его нежно щеки. – Не торопись, любимая, не разрушай наш мир. Не то я тебе совсем хотел сказать. Не поняла ты вовсе меня. И, видимо, не желаешь понимать. Это…, - замешкался он, - Ты слышала, как у меня сердце бьется теперь? – прижал ее ладонь правой руки к своей груди и тут же отнял, словно обжегся ей. – Бешеное стало. А все из – за тебя. Как ты этого не понимаешь? Я люблю тебя, больше жизни своей люблю. Ничего мне в этой жизни больше не надо, кроме тебя. Ты – мой свет в окошке, благодаря тебе я дышу. Без тебя мне незачем жить в этом мире. Я многое не требую взамен. Только люби меня, целуй меня, ласкай. Я все для тебя сделаю, в лепешку расшибусь, но сделаю. Никогда ты не будешь в нищете рядом со мной, никогда не пожалеешь, что  выбрала меня, а никакого – нибудь Серегина, сомнения у тебя не возникнет, что выбор у тебя был неправильный. - Уходи! – твердо прошептала Тамара. – Не надо, уходи! - Ты пойми, не могу я без тебя! Ну как мне быть?! Что мне сделать, скажи, чтобы ты мне поверила?! – на глазах Васи навернулись слезы. – Что же ты, безумная, со мной делаешь? Как же ты меня с ума сводишь! Как же я от тебя пьян! От любви к тебе…, - его губы задрожали. Матухин сжал до боли кулаки так, что ногти пальцев впились в ладони, чтобы затуманенность прошла, чтобы, как слабаку, не разреветься. - Хотя, знаешь, может быть, ты права. Чего это вдруг я расчувствовался? Ладно, - вмиг помрачнел он, даже лицо его стало каким-то с сероватым оттенком. – Прав был твой брат. Я, действительно, жалок. Я не для такой как ты. И это кольцо, - достал он кольцо из кармана брюк и вложил его в ладонь Тамары, - я хотел тебе подарить, как обручальное. Думал, что наша любовь с тобой настоящая. А оказалось, что безответная и злая! Теперь это кольцо мне ни к чему! Вижу, что Серегин тебе ближе, сын адмирала. Его можно любить, а меня – нет! С тобой у меня все эти месяцы жизнь была, настоящая, а сейчас – пустота! С ненужной ложью и бесконечной болью! Прости и прощай! Я уйду, конечно, уйду. Как говорится, не поминайте лихом! – горько улыбнулся он. Матухин чмокнул Тамару в щеку и стремительно побежал прочь от нее и от этого дома, от этой улицы. Сенякин ринулся за ним, махнув Томе на прощание рукой. Она также непоколебимо стояла, словно остолбенела, словно замерла, словно что – то поняла. Она медленно подошла к дороге и остановилась, как заколдованная. Тамара еще долго стояла у проезжей части, словно чего – то ожидая, и вглядывалась в быстро удаляющиеся фигуры моряков до тех пор, пока они не превратились в точки. Потом вышел брат…