Сны про любовь и убийства. Часть четвертая

Следующие дни прошли, как в тумане. Милиция, начальство, похороны, перешептывания за спиной – все слилось в один тягучий фильм, щелкающий серо-черными слайдами.
На девятый день устроили поминки в нашем подвальном кафе. Раньше здесь были какие-то подсобные помещения. Потом наш расторопный завхоз подсуетился, расчистил завалы, сделал ремонт, и вскоре мы с удовольствием обедали в уютном зальчике, правда, без окон, зато с настоящим кондиционером и музыкальным автоматом в углу. Меню было довольно скромным: бульон с пирожками, сосиски с томатным соком, пицца. Зато все невероятно вкусное, потому что две женщины, здесь работавшие, раньше обслуживали элитных постояльцев партийного дома отдыха. На десерт варили сумасшедше вкусный кофе по-турецки. На наши обеды слетались офисные работники со всей улицы, хотя никакой вывески не было. Налогов, впрочем, подозреваю, тоже.

Помянуть Валентину Ивановну пришло много народу. Зальчик, набитый битком, жужжал, как переполненный улей. Потерянная, мигрировала я средь кучек шушукающихся людей. В дальнем конце стола я разглядела Орысин «ежик», а рядом с ней – загадочного обладателя «копейки». Заметив мой взгляд, Орыся призывно махнула рукой. Я подошла и как раз услышала обрывок предыдущего разговора:

– Так ничего мы от нее не добились. Столько лет искали. А теперь, получается, двое нас осталось. Все концы в воду.

– Трое, – строго поправила Орыся и сделала предостерегающий знак рукою. Они понимающе переглянулись. А я, наоборот, ничего не понимала из этого загадочного разговора. Просто стояла и пялилась на них.

– Знакомьтесь, – церемонно представила нас друг другу Орыся. – Это Лера, молодая сподвижница Валентины. Это – Василь, Василий Иванович, – поправилась она. – Наш общий друг из прошлого.

Василий Иванович крепко пожал мою руку своей, на удивление, мозолистой ладонью, внимательно разглядывая меня глубоко сидящими серыми глазами. Странно, подумалось мне, выглядит, как типичный старый интеллигент, одна «вышиванка» чего стоит. А рука рабочая. Может, на даче работает? Кого-то он мне смутно напоминал.

– Да, – прервал затянувшуюся паузу Василий Иванович приятным глухим басом. – Одних уж нет, а те – далече. Давайте помянем нашу Валентину.  Я Вам кого-то напоминаю? – дружески улыбнулся он мне.

Я смущённо извинилась и откланялась. Вопросов, конечно, много теснилось в моей голове. Но не поминках же их задавать! Спиной почувствовала его внимательный взгляд.

Так впервые в мое сознание проникло слово «тайна». И была она, почему-то связан с гибелью «бабушки».

Мое внимание привлекла еще одна живописная группка – Алиса что-то яростно втолковывала второму охраннику Игорю. Тот в неизменном черном глухом свитере, надоевшем мне до чертиков, слушал ее с невозмутимым видом. Хоть сегодня его дежурная одежда была, как говорится, «в тему». Впрочем, как и мое неизменное little black dress. Интересно, что они могут обсуждать вдвоем?

Поскольку помещение кафе не было рассчитано на такое количество посетителей, я невольно стояла совсем рядом с ними.

– Перестань, – прошипела Алиса. – Скоро сам прибежит, тогда и узнаем.

– Хотелось бы верить, – буркнул Игорь. – Заметив меня, он состроил свою обычную насмешливую мину:

– Что, Воинова, тоскуешь? Правильно делаешь. Скоро всех вас выведут на чистую воду.

Я бросила на него уничтожительный взгляд и поспешила отдалиться на приемлемое расстояние. Быстро же они спелись! Уже общие делишки появились. И вообще, наш незаметный Департамент со смертью директора превратился вдруг в скопище тайных группировок и секретных разговоров.

И только я одна тосковала в одиночку. И Милка куда-то запропастилась! И тут я увидела ее в самом углу. Она прижимала к уху маленький телефон. Господи! И эта занята! Милка увидела меня и энергично замахала рукой.

Я стала протискиваться к ней, и тут в очередной группе прибывших я расслышала знакомый бас. Петька! Вот с кем точно не готова была встретиться. За все время, прошедшее с момента нашей встречи, я так и не смогла дать себе отчета в том, кем же он стал для меня. И только заслышав его рокоток в поминальном зальчике, я как-то мгновенно осознала свои чувства. И сразу же решила изо всех сил, насколько меня хватит, эти чувства от него скрыть. Ведь о моих терзаниях он знать не знал, спокойно себе женился, наверняка, обзавелся любовницами. Кто я ему теперь? Так, однокурсница, кусочек прошлого, и все. Так не лучше ли затоптать окончательно едва тлеющие угли? И просто настроиться на дружбу. А что, мы ведь действительно старые друзья-приятели.

Для этого нужно срочно изобразить из себя то ли «свою в доску» подружку, с которой можно скоротать унылый вечерок, то ли томную девицу, которая выше всего мирского. А мне до чертиков не хотелось никого изображать, а хотелось просто поплакаться кому-то в жилетку от обрушившегося на меня чувства полнейшего одиночества.

Я развернулась и втиснулась в самый темный угол, стараясь не попасться ему на глаза. Не тут-то было. В распахнутой куртке и с приличествующим моменту лицом он сам возник передо мною и пророкотал:

– Воинова, хватит прятаться и делать вид, что ты меня не видишь. Я все равно тебя нашел. Побудем здесь для приличия немного и к тебе махнем. Помянем нашу Валентину Ивановну в узком кругу. Царство ей небесное, железная женщина была.

Сопротивление было бесполезным. Не вышло из меня актрисы. Тут кто-то схватил меня за руку. Милка!

– Представляешь! Здрасьте! (это она Петьке), – только что звонил дежурный. Валентины Ивановны квартиру взломали!

– И что взяли? – в один голос спросили мы с Петькой.

– Откуда я знаю, – удивилась Милка. – Я, что, в гостях у нее бывала? Это ты к ней на блины захаживала, – уколола она меня. – Лучше познакомь с молодым человеком.
Я растерянно познакомила их друг с другом, а сама напряженно размышляла. Что можно было воровать в квартире у «бабушки», я совершенно не представляла. Старые журналы? Орхидеи? Рояль? Да нет, чушь какая-то.

– Бред какой-то, – решительно заявила я. – Никаких ценностей я у нее не видела.
Зато Петька живо заинтересовался происшествием.

– И кто будет определять размер ущерба? Вот мы с Тамарой Николаевной можем. Оба знали покойную.

– Еще чего, – фыркнула Милка. – Никто не будет. Опечатали квартиру и все. Это потом, когда выяснится вопрос с наследниками, пусть они и разбираются. Да и правда, что там могло быть? Разве, что станок типографский под кроватью, на котором листовки множили.

Как показали дальнейшие события, моя подруга была недалека от истины.

***

По дороге мы заехали в огромный супермаркет, недавно открывшийся на месте какого-то складского ангара. Я из любопытства зашла раз на экскурсию. Почти час бродила между бесконечных полок, заполненных разноцветными бутылками, банками и упаковками. На улицу вышла страшно уставшая, сжимая в руке единственную покупку – стеклянную баночку с рождественской свечкой внутри. В этот вечер мы управились намного быстрее, наскоро набив два пакета едой и напитками. Расплачивался Петька, но не деньгами, а банковской карточкой, за что поднялся в моих глазах вообще на заоблачную ступеньку крутизны.

 После пары рюмок, закушенных сигаретой, я провалилась в какой-то туман, поэтому смутно воспринимала происходящее. Помню, что жарила свою фирменную картошку и слезы капали в сковородку. Петька сидел рядом за столом и молча пил то ли виски, то ли коньяк. Когда молчать не было больше никаких сил, я заговорила, медленно выталкивая слова и боясь, что каждое следующее окажется роковым.

– Петь, скажи честно, ты что-то знал об их делах? – Я собрала всю свою волю в кулак и взглянула ему прямо в глаза. Раз уж не миновать откровенного разговора, нужно сразу начинать с главного.

Тот сразу все понял, медленно опустил рюмку на стол и прищурился, оценивающе разглядывая меня.

– Ну что ж, не хотелось мне ранить твою тонкую натуру. Но ты первая затеяла этот разговор. Не обижайся потом. Готова?

– Да, готова, готова. Я просто взорвусь, если не узнаю правды. – Я уже кричала на Петьку, ничего не соображая.

– Успокойся. Спрашивай, что ты хочешь конкретно знать? – коротко рубанул, почти приказал, он.

И правда, что?

– Петь, ответь, почему Валентина Ивановна все это делала? Откуда она выкопала Вовчика и зачем ему помогала? И причем тут я? – Я зажмурилась. Итак, сейчас услышу эту ужасную правду, то, от чего вскакивала в слезах ночами и что гнала из головы днем.

– А ты не догадываешься? – Петька выдержал театральную паузу. Я помотала головой, изо всех сил пытаясь справиться с накатившим ужасом.
 
– Вовчик был приемным сыном Валентины Ивановны.

– Что-о-о-о-о???

– Повторяю по слогам. Вов-чик был при-ем-ным сы-ном Ва-лен-ти-ны И-ва-но-вны.
Мороз пробежал по коже. Простота отгадки ошеломила. Петр отрывисто чеканил фразы, тоже, наверное, боясь раскиснуть и не досказать начатое.

– Да, ладно, расскажу. Раньше нужно было, да не решался. Ты ведь у нас вся такая, – он запнулся, подбирая нужное слово, – принципиальная. Могла сама всех укокошить за поруганную честь. А сейчас уже ничего не имеет значения. Сколько всего произошло. Страна целая исчезла. Белое с черным местами поменялись.

Петька опрокинул еще рюмку, подцепил вилкой шпротину.

– Дело это издалека тянется. Понимаешь, еще в разгар «оттепели», наша «бабушка» вступила в ряды так называемых диссидентов. Не спрашивай, зачем. Не знаю и не интересовался. Может, скучно жилось, может хотелось вылезти из рутины. Может по идейным соображениям. А может личный интерес был. Она ведь привлекательная женщина в молодости была, да и осталась такой, а пару так и не нашла.

При этих словах Петька покосился на меня. Но я каменным изваянием слушала текст, отключив эмоции, поэтому никаких намеков не воспринимала. Зато сразу вспомнились «бабушкины» упоминания о шумных компаниях, дерзких акциях, пении запрещенных песен и тому подобное. Вот что, оказывается, скрывалось за фасадом «вольного ветра».

– Ну вот, – невозмутимо продолжал Петька. – Она тогда работала методистом в центральном Дворце культуры. Работка не пыльная, но скучная и однообразная. Валентина проявила разумную инициативу и открыла неформальный молодежный театр. Сбежалась вся передовая интеллигенция Города. Театральные постановки, творческие вечера, выставки авангарда и вернисажи, дискуссии о путях развития современного искусства и прочие самодеятельные сходки посыпались, как из ларца. Дальше – больше. Стали почитывать и распространять самиздатовскую литературу – Солженицына, Синявского, кого-то из местных. Выкапывали истории о репрессиях против деятелей национальной культуры и писали воззвания в верха. В общем, все, как обычно. Через пару лет театр закрыли, а инициаторов начали наказывать. Народ разбежался, кто куда. Кого-то арестовали, кто-то покаялся. Валентину Ивановну уволили с треском, и пришлось ей устраиваться библиотекарем в районную избу-читальню.

– Была там еще одна темная история, – Петька смотрел сквозь меня, как будто читал книгу с невидимого монитора. – Будто-бы подруга Валентины Ивановны и ее сподвижница как раз в то время пропала. Поехала на дачу и не вернулась. Позже ее нашли с проломленным черепом (я вздрогнула от вспыхнувшей ассоциации – надо же, как в жизни все вертится по кругу). Пошел слух, что из идейных соображений ее убили спецслужбы. Ну как Ивасюка, помнишь? Так вот. А у женщины той остался муж и маленький сын. Само собой, обвинили мужа – якобы убийство из ревности, тем более вокруг его жены действительно крутилось много мужчин. Посадили его на длительный срок. Сына, чтобы в детдом не отправлять, забрала к себе «бабушка», бессемейная и бездетная. Но усыновлять не стала, иначе ребенок потерял бы право на родительскую квартиру, между прочим, трехкомнатную и в историческом центре. Улавливаешь, куда клоню? Да ты, наверное, в ней была? Сама понимаешь, сколько стоит. Оформила опеку. Как ты догадалась, тем мальчуганом и был наш Вовчик. Продолжать или хватит?

– Говори, – глухо выдавила я, понимая, что еще не все страшное я услышала из Петькиных уст. В голове вспыхнуло воспоминание о нечаянно увиденном фото в квартире «бабушки». Так вот чью фотографию хранила она у задней стенки буфета. Вот чья тайна жила рядом с нею всю жизнь. Да, задай я тогда мучившие меня вопросы…

– Ты вискарика-то хлебни, легче воспринимать будешь, – посоветовал серьезно Петька и не дождавшись от меня реакции, сам наполнил рюмки. Свою опрокинул залпом и дождался, пока я не повторю его маневр. Сорокаградусный напиток снова не произвел никакого действия в моем организме, просто растворился бесследно.

– Окей, продолжим нашу приятную беседу. Вовчик рос-рос в родительской квартирке под благодатным оком Валентины Ивановны, получил шикарное образование. Сама Валентина тоже потихоньку выкарабкалась из неприятностей. Тихо себя вела и доросла до заведующей библиотекой нашего универа.

– А потом наступили новые времена, и те, кто раньше был в опале, стали героями наших дней. Старые друзья, оказавшиеся на руководящих постах, вспомнили о Валентине Ивановне и устроили ее директором городского Департамента культуры. Вовчика тоже пристроили в ведомство по иностранным делам, женили, и все бы катилось, как в сказке с хорошим концом. Одна беда. У Вольдемара с отрочества прокинулась пагубная страсть к азартным играм. Ну ты, наверное, в курсе дела (я молча кивнула). Уж не знаю, гены это, или дружки-товарищи, а может история с родителями так подействовала на психику, или с матерью приемной не сдружился. Но начал наш герой лихо проигрывать сначала свою мидовскую зарплату, потом родительское добро, потом и к квартире начал ручки протягивать. Я слышал краем уха, что была какая-то некрасивая история, вроде бы облава была в каком-то игорном притоне, Вовчика зацепили и открыли дело. Но вскоре замяли, свои люди везде были. С работы, конечно, его выперли. Жена бросила. Пришлось Валентине Ивановне купить Вовчику квартирку и отселить, чтобы на эту соблазн меньше был покуситься. Ну и на работу к себе взяла, чтобы на глазах, соответственно, был. Фамилии-то у них разные. Делать что-либо Вовчик категорически уже не хотел. Лечиться тоже отказывался. Да и не вылечишь эту заразу. Это как наркотик. Раз попробовал – все. На всю жизнь прилепится. Вот и маялся у вас охранником. Но делишек своих не прекратил. Периодически уходил в «загулы». Рассказывать дальше, или сама все сообразила?

– А что я должна сообразить? – тупо переспросила я. – Это все понятно. Значит он выносил все из родительской квартиры, а Валентина Ивановна зарабатывала для него деньги, которые уходили на игру. Но я так понимаю, что это еще не все? Во всем этом еще и мне какая-та роль отведена? Ведь зачем-то «бабушка» меня к этому Вовчику пристраивала. Зачем? Она же знала, каков он на самом деле.

– Вот не хочешь ты довольствоваться малым. Нужно до самых костей мамонта докопаться, – укорил меня Петька.

– Ладно, – он тяжело вздохнул, – и это темное пятно открою твоей чистой и невинной натуре. Представь, ситуация безвыходная. Пасынка не излечишь. Жизни из-за него никакой. Дружков подозрительных водит. Деньги все вытягивает и новые требует. На работе из-за этого обстановка накаляется. Люди ведь не слепые. И не добрые. За спиной ширится слушок о финансовых махинациях. Выход один – избавиться от нестерпимого пасынка и перестать спонсировать его страстишку. Но не убивать же его!

– И тут появляется Воинова со своими материальными и жилищными проблемами, – я заговорила, растягивая слова, как в замедленной сьемке. – Поплакалась тебе в жилетку. А перед этим точно также тебе плакалась Валентина Ивановна. И в твоей голове созрела гениальная комбинация. Так?

– Слушай, подруга дорогая! – Петька внезапно рассвирепел. – Ты что, только на свет народилась? Не понимаешь, что мы давно и безнадежно живем не в идеальном мире? Да кому ты нужна со своими талантами? Кто о тебе должен заботиться? Люди о себе думают! Своим помогают! Слышишь? Сво-им! А ты чья? Ничья? Девочка из провинции, без средств и связей! Да, я решил тебе помочь. Ты же сама меня об этом слезно просила! Умоляла даже! – Петька пошел в наступление.

– Так меня специально взяли на работу, чтобы за Вовчика отдать? – в ужасе пролепетала я. – Вы с Валентиной Ивановной мне, значит, такой удел отвели? Связать пожелали с прожженным игроком? Чтобы он меня в гроб вогнал?

– Может и не вогнал бы. Может, ты бы его утихомирила, – устало протянул Петька. – Умеешь ты на нас, мужиков, как-то влиять. К тому же ты что думаешь, все супруги обожают свои половинки? Между прочим, самые крепкие браки знаешь какие? Не те, где неземная любовь. А те, где выгода обоюдная. И квартира шикарная в конечном итоге тебе бы обломилась. Не могла ради этого потерпеть?

Я уже ничего не отвечала. Спазмы сдавили горло обручем. Бог ты мой! Выходит, что горячо любимая «бабушка» расчетливо подставляла меня под неудавшегося приемного сына? Заманивала подачками и доверительными разговорами! И никаких дружеских чувств по отношению ко мне не питала, а просто хладнокровно расставляла сети, чтобы в нужный момент захлопнуть ловушку? Но как? Каким образом? Я не собиралась сближаться с угрюмым и несимпатичным охранником. Хотя, а что еще мне оставалось? Может, со временем и привыкла бы. По крайней мере, «бабушка» на это очень рассчитывала. Сегодня чаек, завтра – подарки к праздникам. Квартирой бы заманивала, помощью своей. А там: «стерпится – слюбится». И Милка, вот, тоже советовала. Понятно, за кого они меня принимали!

Теперь меня прошиб холодный пот. Наверное, виски так специфически подействовал. И, как ни странно, немного прояснилось в голове.

– Хорошо, это проехали. Все про вас теперь знаю. И про твою радость при встрече: «Сколько лет, сколько зим!», – передразнила я его, – Все мне теперь ясно. Просто нашел дурочку, наплел ей с три короба, ухажером прикинулся, потом благодетелем, а на самом деле нечего там было устраивать, это я, наоборот, вас очень устроила, это меня вы так отчаянно ждали.

Петька рыпнулся что-то возразить, но я угрожающе отмахнулась.

– Не хочу больше говорить об этом. И так в грязи всю вывалили. Ты мне лучше скажи, с убийством-то что будет? С Вовчиком безумным? Ведь получается, это он ее убил? К нему она в то утро спускалась после разговора с Алисой. Больше ни у кого мотива не было. Да и возможности. Так все и зависнет? – Я продолжала выпаливать вопросы сериями, не давая себе впасть в отчаяние.

– Что-что, – передразнил меня Петька тоскливо. – Искать будут, наверное. Насколько я знаю, они уборщицу вашу допросили, она подтвердила, что видела Валентину живой после Алисы.

– Это откуда же тебе известно? – вяло поинтересовалась я. – Тебе что, докладывают о ходе розыскной операции?

– Не смешно, – отмахнулся Петька. – Ваша Орыся сама мне об этом сказала на поминках, пока ты от меня по углам шарахалась. Сейчас Вовчик, как ты выяснила в ходе блестящей поисковой операции, ни на старой, ни на новой квартире не появляется. Значит, в дальние бега подался. Кто первый найдет – кредиторы или органы, те и разбираться будут. А может и рассосется все со временем. Забудут или другие дела навалятся. Как с его матушкой в свое время. Всплывет наш Вовчик и дальше поплывет по жизни. Законный и единственный наследник родительской квартиры в «царском» доме.

Петька замолк окончательно и осторожно придвинулся ко мне. А у меня наступил полный провал в сознании. Видно, алкоголь все же оказал свое роковое действие, и я полностью отключилась. Но перед наступлением тьмы сознание еще улавливало отдельные звуки, и были они уже не тоскливые и обидные, а, наоборот, ласковые и нежные...

Разбудила меня бодрая капель за окном и бьющие в лицо лучи солнца. Занавесок в моей казенной квартирке не водилось. А зачем они? Напротив – только стройные ряды железнодорожных путей. Оказалось, что уже утро следующего дня, а рядом со мной на диване мирно посапывает Петька. Значит вчера после разборок была и культурная программа. Но уже без обвинений и слез. А, наоборот, с признаниями и поцелуями. Напряжение улетучилось вмиг. Я чисто физически ощутила, как меня обдало теплой волной счастья и облегчения. Только Петьке знать об этом совсем не обязательно.

Мы молча завтракали, не глядя друг другу в глаза.

– Петь, ты только не подумай…

– А я все равно подумаю…

– Ты же понимаешь, что это все виски …

– Сто пудов…

– Знаешь, наверное, больше не стоит…

– Еще как стоит…

– И ты не обязан…

– И не надейся …

Вышли на балкон покурить. Вернее, курила я, устроившись на любимом пуфике, а Петька высунулся из окна и обозревал урбанистический пейзаж напротив.

– Понимаешь, Томка, – заговорил он тихо, стоя спиной ко мне. – Ведь ты для меня все это время была как… – он запнулся. – Как дева Мария. Святая. – Пауза. – Правда. Как полыхнешь своими бездонными глазищами, у меня сразу мурашки по телу, и благодать разливается. Я ведь тогда, помнишь, после кино, когда шли, трусил отчаянно. И хотелось мне страшно быть с тобой, и боялся ужасно. Боялся, что разрушатся твои чары. И станешь, как все. А ты, как почувствовала, и сама все определила. Когда на встрече тебя увидел и в глаза заглянул, а там – снова огонь горит, но – отчаяния… В лепешку бы расшибся, чтобы тебе помочь. Правда, поверь, думал, что самое лучшее для тебя нашел: и работу, и квартиру, и … В общем, сама знаешь. Кто ж знал, что так все обернется? – Он глубоко вздохнул. – А сам я, понимаешь ли, вроде как женат. И хотя женитьба эта ни уму, ни сердцу, но связан ею по рукам и ногам.

Петька наконец развернулся и глянул на меня глазами побитой собаки:

– Ну почему ты не вышла замуж? И не стала, наконец, как все? – почти выкрикнул он с тоской.

– А тебе что, принципы позволяют только с замужними спать? Чтобы никаких обязательств? – ядовито поинтересовалась я. Петькины признания, конечно, стали для меня серьезным откровением. Никогда не замечала за собой признаков святости. Может в этом и спрятан корень моих личных невзгод? Но все равно Петька не имел никакого права оценивать мою жизнь.

– Знаешь, что? Иди-ка ты к жене. И не приходи больше. Сама дальше разберусь.
Петька потоптался нерешительно, потом неловко чмокнул меня куда-то в область уха, быстро собрался и ушел. А на столе, под сигаретной пачкой, осталась лежать зеленая купюра с изображением лысого дядьки с длинными волосами. Первый раз мне заплатили за интим. И я никак не могла сообразить, как должна к этому факту относиться.

***

Ночью мне приснился страшный сон. Кто-то в темноте подкрадывался к моей квартире. Дверь в нее почему-то была открыта. Кто-то очень беспощадный, очень неумолимо подкрадывался. В руке неизвестный держал ту самую фотографию из «бабушкиного» шкафчика! Замерев, я вжалась в стену, стараясь не дышать. А убийца (почему-то я была уверена, что это убийца) шаг за шагом приближался к распахнутой двери.

Непереносимый ужас обуял меня. Я застыла, как каменная, не в силах пошевелиться. На фоне дверного проема уже можно было различить чей-то темный силуэт. Руку с фотографией человек отвел в сторону, другой, в которой внезапно оказался нож, изо всех сил замахнулся на меня. В этот момент вспыхнул свет на площадке. Все вокруг осветилось, в том числе и лицо неизвестного, и было это лицо так нечеловечески ужасно, что я с воплем подскочила и проснулась.

За окнами еще только серело. В темном небе отчетливо краснели огоньки реактивного самолета. «Вот бы и мне улететь подальше от этого всего кошмара. В Англию, например. Господи, как хочется жить в Англии! Где никто не полезет тебе в душу. Где никто не обсудит твою одежду и прическу. Где твоя личная жизнь не окажется на всеобщем обозрении. Где нет дикой жары и дикого холода. Где вокруг одни равнодушные англичане…».

Я послонялась по квартире, сварила и выпила кофе, покурила. Ничего не помогало. На душе было тяжело и тревожно. Чтобы отвлечься, я решила приступить к давно откладываемой работе – написать научную статью. В Департаменте я обросла кучей эмпирического материала о новых формах и методах организации культурного пространства. К сожалению, высказать накопившиеся мысли на работе у меня было мало возможностей. Должность не та, на совещания и круглые столы меня не приглашали, и вообще, не авторитетный я человек. Сколько раз я замечала – вношу конструктивное предложение, очень настойчиво и убедительно, как мне казалось, вношу. Реакции – ноль. А стоило тоже самое высказать любому моему коллеге – тут же руководство заинтересованно прислушивалось. Я сильно расстраивалась от нереализованности, пыталась работать над собой, репетировала все свои вербальные выступления. Без толку! Необходимость сдерживать слова способствовала долгим внутренним размышлениям. Теперь дело было за малым – изложить свои взгляды на бумаге. Хотя бы для того, чтобы не казниться за зря проведенные годы в аспирантуре.

Но и тут не заладилось. Вы никогда не замечали, что, если у вас на горизонте не маячит неприятное или долго откладываемое дело, – в течение дня находится уйма времени для лености и праздности. Но стоит вам проявить твердость характера и каленым железом заставить себя выполнить нависшее над вами обязательство, – все, времени для него не найдется ни минуты. Весь день окажется плотно забит важными делами, иголку некуда будет воткнуть.

Так случилось и со мной. Сначала долго не могла выбросить из головы навеянные сном мысли о «бабушке», о всех этих жутких событиях. Убийство «бабушки» налицо, это и ежу понятно. Но сдается мне, тут еще что-то примешивается, уж очень все перепуталось. Стала мысленно представлять ее молодой, одела в одежду того времени. Интересно, какую она носила тогда прическу? Такую же строгую, как при мне, или всякие «бабетты» и шиньоны? Думала-думала, пока мне не стало казаться, что я даже видела ее молодой и именно в шиньоне. Да, с фантазией у меня все в порядке.

Все это очень нервировало, прямо-таки раздражало, и я принялась успокаивать расшалившиеся нервы, гоняя в компьютере в «шарики». Потом решила быстро почитать новости. И все это время в голове гвоздем торчала какая-то посторонняя мысль, очень меня беспокоящая, но невидимый блок в голове не давал заняться ею вплотную.
Тогда я стала думать о Петьке, о том, как у нас с ним все было, что будет, позвонит ли, а если позвонит, что мне ему ответить. А если, не дай господь, не позвонит? Наконец собралась с духом, уселась за комп, создала папку под многообещающим названием «Articles», открыла новый файл и озаглавила его «Статья_1». И тут энтузиазм вновь покинул меня. Решила соорудить чай, как я люблю – с медом и лимоном. Почистила ненужные файлы. Поменяла заставку на экране. Полила цветочки. Покурила на балконе, понаблюдала, как усердно маневрируют локомотивы на запасных путях. Со вздохом вернулась в комнату, снова уселась за журнальный столик, исполнявший обязанности письменного. Комп уже успел «заснуть». Разбудила, рука опять потянулась к «шарикам», но я твердо открыла девственно чистый файл «Статья_1».

Взяла в руки «мышку» и задумалась: с чего начать? Я планировала писать о новых формах привлечения клиентов в музеи и библиотеке. Как раз на примере недавно внедренного проекта. Меня глубоко волновала эта тема. Больно было наблюдать звенящую пустоту районных библиотек и унылость местных музеев. Музеев… Что-то тревожно кольнуло память. Музеев…

Меня вдруг осенило! Елки-палки! Да ведь это тех людей, с фотографии в «бабушкиной» квартире, я видела на групповом снимке, когда мы осматривали выставку «шестидесятников»! Я вспомнила, как Валентина Ивановна пристально вглядывалась в потемневшее от времени фото. Я ясно вспомнила живописную группу из пяти людей, стоящих и сидящих в плетеных креслах вокруг овального стола. Так вот, та стройная женщина, с пышной прической, одетая в вышитую блузку и сидящий в кресле мужчина в светлом «гольфе» и были теми людьми. Почему-то я была уверена, что фотография, которую я держала в руках, изображала именно семейную пару. Это угадывалось и по естественным позам и лицам людей, привыкших быть вместе. И по счастливому лицу мальчика, которого явно окружали родители.

Ну конечно! Это и есть бывшие хозяева квартиры на Пушкинской: подруга Валентины Ивановны, погибшая при загадочных обстоятельствах, и ее муж, арестованный за убийство из ревности! Родители Вовчика! А он явно пошел в маму, такой же крупный, с выразительными глазами. А волосы – папины, тусклые и редкие. Теперь понятно, откуда в буфете появилось это фото. И почему «бабушка» бережно хранила его. Странно, конечно, что не альбоме, как все люди, но это ее дело. Может, хотела, чтобы каждый день напоминал о близких и ушедших товарищах.

Я вспомнила подпись под фото на выставке: «Групповая фотография из личного архива «шестидесятников». Так, нужно срочно выяснить, кто отдал фотографию для выставки, и спросить, кто все эти люди. Может тогда я хоть немного пойму тайную жизнь своей начальницы и причины ее смерти. Почему-то мне казалось, что тайна её гибели кроется не в финансовых махинациях. Что-то мне подсказывало, что ее смерть связана с ее прошлым. И еще почему-то подумалось, что обе смерти, та, старая – «шестидесятницы», и недавняя – Валентины Ивановны, тоже звенья одной цепи.  Дура я дура, давно нужно было это сделать. А я все никак не могла сложить два и два. Итак, решено, нужно срочно бежать в музей. Да, не судьба мне сегодня начать свою «нетленку». Ничего, как раз по дороге обдумаю название, успокоила я зашевелившуюся совесть.

И тут раздался телефонный звонок. В зловещей тишине квартиры он прозвучал, как набат. Вздрогнув, я кинулась было к телефону, но на полпути притормозила. Телефон продолжал разрываться.

– Алло, – хриплым шепотом отозвалась я, отчаянно не желая ни с кем общаться.

– Это комендант вас беспокоит. Не могли бы вы спуститься ко мне. Пришли квитанции на оплату, у вас большая задолженность за электричество. Если не погасите долг, начнут насчитывать пеню. – Пи-пи-пи-пи. – Телефон отключился.

Здравствуйте, только этого не хватало. В моем бедственном положении только пени мне не достает до полного счастья. Не зря гадость какая-то снилась. Вот и не верь после этого снам. Я мигом натянула джинсы, сменила футболку с домашней, бывшей когда-то белой и фирменной, а теперь ставшей серой и растянутой, но по-прежнему любимой, на более приличную и бросилась вон из квартиры.

Но тут же вернулась, потому что вспомнила, что давно обещала оттащить коменданту свой кактус. Это упрямое дитя Африки вымахало у меня непомерного размера, угрожая пробить потолок. При этом никакого эстетического удовольствия не приносило, наоборот, раздражало своей колючестью и унылостью. А на казенных комендантских окнах, забранных решетками, любое цветовое пятно будет украшением.

Как я уже упоминала, мое жилище украшала кое-какая растительность. Цветы росли сами по себе, не доставляя мне особых хлопот. Кроме кактуса. Под вопросом был ещё и кротон. Его мне притащила Милка в маленьком горшочке на новоселье и важно объяснила, что кротон считается хранителем домашнего очага, защищающим дом от плохой энергетики. Смешная! Да если бы цветы могли хоть что-то сберечь, я бы натыкала их на каждом квадратном сантиметре! Тем не менее, цветок у меня разросся, да еще как! Прочитала на специальном сайте, что будто бы «…комнатный цветок кротон представляет собой кустик с кожистыми листьями. Его плотные глянцевые листья поражают разнообразием форм и расцветок в осенней палитре». Как бы не так! Мой кротон вымахал совсем не в кустарник, а в приличное дерево с корявым голым стволом и охапкой зеленых листьев наверху. Никаких других расцветок на нем сроду не было. Может быть это произошло из-за того, что я пренебрегла рекомендациями специалистов и не стала «для формирования красивой кроны» применять обрезку и прищипывание, а пустила дело на самотек. Но кротон я не осмелилась вынести, опасаясь Милкиного гнева, а вот кактус явно зажился у меня.

Планировка этажа в нашем доме устроена таким образом, что лифт отгорожен от квартир внутренним Г-образным коридором, в который выходят четыре квартиры. Моя – крайняя, за поворотом, а сразу за ней – стеклянная дверь на балкон, из которого уже идет выход на лестницу. Консьержей в служебном доме, конечно же, не держали, поэтому частенько случались квартирные кражи. Комендант настойчиво призывала жильцов вверенного ей дома сделать замки на все общие двери. Народ ворчал, жмотничал, но в конце концов, после серии наглых краж, сдался и пошел сдавать деньги. Так что как раз на этой неделе поставили замки и в нашем парадном.

Итак, я пыхтела над замочной скважиной, пытаясь одной рукой вставить ключ в замок, другой удерживая огромный кактус в горшке. Внезапно справа в проеме двери, ведущей на лестничный балкон, мелькнула тень. Я машинально повернула голову и обомлела. На балконе, с той стороны стеклянной двери, стоял человек в черной куртке с капюшоном, скрывавшем лицо. Он изо всех сил дергал за ручку двери. Дверь не поддавалась, поскольку была аккуратно заперта на свеженький замок. Я замерла, как вкопанная, и с ужасом наблюдала за этой картиной, не совсем осознавая происходящее и очередность мелькающих событий.

То, что последовало далее, длилось не более пары минут, но для меня вдруг время остановилось. Не успела я глазом моргнуть, как незнакомец размахнулся и обрушил на стекло молоток, который, оказывается, был у него в другой руке. Раздался ужасный треск. Посыпалось разбитое стекло. В двери зияла трещина, но она ничем не могла помочь нападавшему, поскольку пролезть сквозь нее он не мог, а открыть замок без ключа – тоже. Он в ярости стал локтем крушить стекло, увеличивая проем.

И тут я очнулась. Дикий страх обуял меня. С ужасным воплем бросила я кактус на пол и помчалась к лифту. На повороте я не рассчитала скорость и со всей силы врезалась в стенку. Из рассеченной брови хлынула кровь. Гул поднимающейся кабины заглушал звон разбиваемого стекла. Я в ужасе жала на кнопку, понимая, что другого спасения нет. Вернуться в квартиру, рядом с которой безумствовал неизвестный маньяк, я не решилась бы и за миллион. Кровь продолжала хлестать, она заливала лицо и впитывалась в футболку. Я пыталась зажать рану рукой, и тут же обе руки по локоть окрасились в алый цвет. Лифт все не приезжал. Зато звон сменился хрустом, который означал, что преследователь таки преодолел рубеж и приближался ко мне. С лица градом катился пот, смешанный с кровью, зубы цокали так, что высекали искры. Наконец со скрипом разъехались дверцы лифта.

Я мигом вскочила внутрь и судорожно жала на кнопку первого этажа. А в холл из-за поворота уже вбегал страшный человек в черном капюшоне. Пару сантиметров не успел он добежать, чтобы ногой заблокировать закрывавшуюся дверь. Лифт не спеша поехал вниз. За те несколько секунд, что я спускалась, вся жизнь промелькнула перед глазами. Меня знобило, кружилась голова. Выскочив на первом этаже, я прыжками выскочила во двор и понеслась в соседний подъезд, где на первом этаже обитала комендант. Распахнула дверь и с воплем налетела на ни о чем не подозревавшую женщину.

– Помогите, пожалуйста, на меня напали. Там, маньяк на площадке с молотком. Он гнался за мной. Я еле успела убежать, – с порога затараторила я, стараясь быть как можно более убедительной и вежливой.

– Воинова из девяностой квартиры? – утвердительно констатировала комендант, не поднимая головы. – Хорошо, что сама зашла. В жилищном фонде уже несколько раз спрашивали, когда планируешь съехать.

Ее слова отлетели от меня, не успев наполниться смыслом.

Тут бедная женщина взглянула на меня и с диким воплем вскочила из-за стола. Не знаю, как бы я поступила на ее месте, увидев в дверях окровавленного человека. Следующие минут пять я пыталась ей втолковать, что на меня возле квартиры напал разбойник и необходимо срочно вызвать милицию. Та уворачивалась от меня и пыталась тряпкой, снятой с батареи, вытереть мое лицо.  Наконец я иссякла и обессиленно повалилась на стул. Комендант все-таки изловчилась и обмотала мне голову все той же тряпкой, заставила вымыть руки и пошла смотреть, что у меня приключилось, заперев меня в комендантской. Наверное, чтобы я своим окровавленным видом не пугала законопослушных жильцов вверенного ей дома.

Не знаю, сколько времени она отсутствовала, у меня начала страшно кружиться голова, но вернулась вместе с участковым, невзрачным дядькой, издающим явный запах перегара.

– Расшалились наркоманы. Ради дозы готовы человека убить. И ничего с этим не сделаешь – болезнь это, оказывается. – Он смачно выругался и сел писать протокол.
Что вам сказать? Происшествие оформили как мелкое хулиганство. Нападавшего нигде не нашли. Вероятно, за то время, что я втолковывала коменданту, какая беда со мной приключилась, он благополучно спустился вниз и был таков. Только груда битого стекла, изуродованная дверь на балкон и лужа крови в лифте доказывали, что возле моей квартиры действительно что-то произошло. Стекло убрали, пятна крови стерли, дырку в двери забил жековский слесарь листом железа, а у меня случился жуткий невроз, из-за которого я неделю боялась выйти из квартиры.

Пришлось сходить в поликлинику, где мне профессионально зашили рану и прописали курс успокоительных капель.

***
Я занималась странным делом. Распахнула дверцы шкафчика и вывалила все вещи с полок просто на пол. Сегодня у меня был день очумелых ручек. В смысле разгрузочный от умственной работы. Измученная последними событиями, я решила выбить клин клином и что-то кардинально поменять в своей жизни. Выбор пал на кухонный пенал, который в комплекте со столиком презентовала мне все та же Милка после очередного ремонта. Стол составил прелестную пару с деревянной скамейкой, оставшейся в квартире от прежних жильцов и прозябавшей до этого времени на балконе. Пенал тоже вначале использовался по назначению. Но поток мебельных даров от знакомых не иссякал, и вскоре я стала счастливой обладательницей целого серванта, который полностью удовлетворил все мои кухонные надобности. Пенал оказался ненужным, к тому же занимал много места в крошечной кухне. Я вынесла его в прихожую. Но и там он постоянно резал мне глаза своей явно кухонной принадлежностью и больничной белизной. И вот сегодня пришел его час.

Дело в том, что в периоды моральных страданий во мне обостряется зуд рукодельничества. И тогда все, берегитесь одежда, волосы, посуда, мебель, стены. Я начинала творить, пока дурные и скорбные мысли полностью не улетучивались из головы под гнетом созерцания своих футуристических шедевров. Вот такой я придумала метод. Кто-то разгоняет тоску алкоголем, кто-то физкультурой. Я – ножницами и клеем.

Повод для гигантской хандры навеяли мысли о кошмарных событиях недавнего времени. Я проклинала ту секунду, когда моя нога ступила на порог Департамента. Мысль о том, что любимая начальница цинично использовала меня в своих финансовых махинациях и матримониальных планах, иссушала разум и давила на сердце. Даже смерть её не примиряла меня с фактом того, что я, как безмолвный болванчик, попалась в ловко расставленные сети. Понятно теперь, почему шансов выжить у несчастного пенала не осталось ни одного?

С трудом открутила я заржавевший шуруп. Крепко засевший штырек никак не хотел поддаваться. И отверткой пыталась, и пальцами. Весь лак содрала. Никак не хотела дверка расставаться с корпусом, сроднившись за несколько десятков лет. Наконец, с десятой попытки противный шуруп выскочил и с громким стуком укатился куда-то в угол. Бог с ним, потом найду, если надо будет. Я осторожно сняла отпавшую дверку и поставила в угол.

Нижняя дверца пошла легче. Ее я открутила почти профессионально. Замазала места от шурупов белым клеем. Собственно говоря, и все. Ну почти все. Полочки я решила не трогать, а обклеить пенал только снаружи. Так как руки чесались уже давно, на этот случай я припасла рулон немецкой самоклейки чудного апельсинового цвета. С обратной стороны бумага расчерчена на квадраты, так что мерить и резать даже я, со своей паталогической неспособностью к чертежным работам, смогла с ювелирной точностью. Через час результат был, как говорится, на лицо. Бывший кухонный пенал превратился в стильную этажерку с тремя полочками, оранжевую снаружи и белую внутри. Я была страшно горда своим творчеством.

Полочки новоиспеченной этажерки я решила заполнить всякими безделушками, пылившимися до этого в кладовке. Притащила старый рюкзак, уселась в прихожей на табуретку и высыпала содержимое на пол. С легким грохотом покатились вазочки, пепельницы, коробочки. И вдруг я забыла, что хотела делать, и просто сидела в вывернутой наизнанку прихожей. Сидела и думала.

Думала о том, как странно история страны вошла в мою жизнь и вплелась в жизни других людей. Валентина Ивановна, Вовчик, неведомые его родители, бородатые диссиденты, ночные аресты, обыски – все отпечаталось в моем воображении. Особая атмосфера «оттепели»: кинофестивали, очереди в выставочные залы, записи на чтение книг, шумные дискуссии, – настолько впиталась в меня, что казалось, будто и я была среди тех восторженных студенток, слушавших с горящими глазами крамольные речи в Доме кино, возлагающих цветы к памятнику Кобзарю, читающих обличительные документы. Мысли плавно перескочили на фотографию родителей Вовчика. Я же по-прежнему о них ничего не знаю. А судя по рассказам Петьки и обрывочным воспоминаниям «бабушки», они вполне могли быть известными по тем временам людьми. И значит, что? А то, что необходимо срочно разузнать о них как можно больше.

Решено! Пора посетить научную библиотеку, которую игнорировала в течении всего периода обучения в аспирантуре. Идея показалась мне настолько плодотворной, что я кинулась разыскивать свой читательский билет, спотыкаясь и наступая на разбросанные вещи.

И тут позвонили в дверь. Я замерла. Звонок звонил, а я сидела в каком-то болезненном ступоре. Затем очнулась и обреченно спросила:

– Кто там?

– Комендант, – ответили за дверью. Кошмарное дежавю продолжалось. Если бы за дверью стоял давешний убийца с молотком, я бы ничуть не удивилась. Но это и в правду была комендант – зашла навестить болящую. Видимо, немного кололо ее чувство вины.

– Выселяешься? – утвердительно-сочувствующе кивнула она, одновременно созерцая мое бледное лицо с пластырем над глазом и художественный беспорядок, царивший в прихожей.

Я резко очнулась и внезапно вспомнила, с чего началась та жуткая история:

– Евгения Ивановна, а почему вы тогда сказали, что мол хорошо, что я сама зашла? Это ведь Вы меня позвали разобраться с моей задолженностью по свету? – на всякий случай решила уточнить я. Хотя в свете последних событий никчемный долг по квартплате казался сущим пустяком, меркнущим на фоне угрозы потери здоровья и жизни.

– Какой задолженностью? – заволновалась Евгения Ивановна. – Ты вроде все оплатила, я слежу за этим. С чего ты решила?

– Да ведь я к вам тогда спускалась, после вашего звонка, когда этот …, тот… напал … – Рыдания вновь сдавили горло.

– Какого звонка? Ты что, Тамара? Я не звонила тебе. Ты что-то перепутала.
– Да ничего я не перепутала. Мне вы позвонили, сказали, что надо срочно проверить счета. Я собралась, еще кактус захватила. Только вышла из квартиры, тогда все и случилось.

– Вот что гражданка. Никому я не звонила и никого к себе не приглашала. Тем более в субботу. Если у кого из жильцов что не в порядке, я записку пишу и в ящик опускаю, – твердо заявила комендант. – У тебя от волнения все в голове перепуталось. Успокойся и забудь. А кактус – твой что ли? Его дворничиха мне давно принесла. Думала – из жильцов кто выбросил. Еще помянула лентяев недобрым словом.

Мы попили чайку, обсудили мое грядущее выселение и разошлись. На прощанье Евгения Ивановна еще раз посокрушалась насчет моих провалов памяти. Я смущенно поддакивала, но сама-то понимала, что ничего у меня не перепуталось. Что все так и было. А что это было, и почему со мной, – наверное, так никогда и не узнаю…

С трудом разыскав читательский билет, задвинутый за ненадобностью в самый дальний ящик, я захватила на всякий случай и толстую тетрадь (вдруг найду что-нибудь интересное и придется записывать) и отправилась в путь. Зал каталогов, как и прежде, навевал смертную тоску. Уныло пролистав карточки с названиями книг, журналов и прочих печатных материалов и нацарапав заказ, я отправилась скоротать время в читальный зал. И тут же глаза наткнулись на знакомые стенды.

Бог ты мой! И здесь выставка о «шестидесятниках»! Мода что ли на них сейчас? Но как ни всматривалась я в каждый экспонат, знакомой фотографии из музея нигде не было.

Не спеша я стала рассматривать выставочные стеллажи. Скоро глаз зацепился за журнальный разворот с интервью одного из участников тех событий. Испросив у сурового консультанта разрешение ознакомиться с текстом, якобы для написания научной статьи (лучше бы это было правдой), я устроилась за столом, вытащила заветную тетрадь и приступила к чтению. Чем дальше я читала, тем сильнее билось сердце. Я чувствовала, что стою на пороге ошеломляющего открытия.

Герой интервью, в прошлом «шестидесятник» и узник совести, вспоминал о репрессивной машине, карающей его товарищей, в том числе, о гибели его ближайшей соратницы – активистки диссидентского движения: «На своей даче была обнаружена мертвой известная певица и правозащитница. По Городу ползли слухи о появившейся «террористической организации», созданной спецслужбами Запада. «Убили какую-то националистку», – шептались торговки на Сенном рынке. Власти знали об этом и решили принять безотлагательные меры. Произошел показательный арест Михаила М. – известного художника и мужа убитой. Согласно показаниям свидетелей из числа знакомых и соседей по даче, у супругов были напряженные отношения, и каждый из них имел посторонние связи. Во время обыска в его письменном столе были обнаружены письма с угрозами, американские доллары и порнографические открытки, несомненно подброшенные безжалостными спецслужбами. Версия антисоветской деятельности и убийства из ревности сразу стала основной. Но истинные мотивы преступления до сих пор остаются невыясненными, настоящие убийцы до сих пор не наказаны. Мы уверены, что Наталью, выдающуюся певицу и бесстрашную патриотку уничтожила прогнившая тоталитарная система», – гневно завершил свое интервью ветеран подпольного движения.

Я чувствовала, как мурашки пробежали по спине от прочитанного. Вот оно, то самое. Как я так сразу наткнулась на нужный материал? Да, научный поиск у меня получается более удачно, чем расследование. В какой-то прострации вернула я журнал на место и отправилась во внутренний дворик покурить и собрать в кучу расхристанные мысли. Никаких сомнений не было в том, что очевидец излагал свою версию гибели матери Вовчика, вкратце изложенную мне Петькой тем знаменательным вечером, вечером потрясений, слез и радости. Другими словами, с другими деталями, но старый революционер явно описывал историю жизни и смерти людей из квартиры на Пушкинской.

Постепенно хаос информации, заполнившей меня в последнее время, стал укладываться в некую схему. Теперь я знала имена людей с той фотографии в буфете: Наталья и Михаил. Так звали родителей Вовчика. Неторопливые рассказы «бабушки», откровения Петьки, подслушанный обрывок разговора Орыси с Василием Ивановичем – все фрагменты укладывались как пазлы в единую картинку. И тут же появились сомнения по поводу версии автора интервью. Допустим, убили спецслужбы. Но почему обвинили мужа? Тот факт, что у него нашли доллары вообще мог быть никак не связан со смертью жены! Как говорится, мухи и котлеты отдельно. То, что на Пушкинской занимались не совсем законопослушными делами, никто не отрицал. Своими руками писали историю борьбы с режимом. Но за что мужу убивать жену? Письма с подозрениями в изменах? Наоборот, значит супруги открыто говорили об этом. Может муж нашел эти мерзкие открытки, а потом застал жену на даче с любовником и в состоянии аффекта убил её? А куда делся любовник? О нем никаких упоминаний. Да любой адвокат разбил бы такие доказательства в пух и прах. Мне кажется, спецслужбы, что тогда, что сейчас, не так топорно работают. И главное, почему же почти сорок лет спустя погибла Валентина Ивановна? Тоже спецслужбы? Но почему ждали так долго? Или вообще ее смерть не имеет отношение к той давней трагедии, что скорее всего.

Пора было возвращаться за своим заказом. Меня мучило предчувствие, что еще не все я узнала о тех событиях сорокалетней давности. Что меня ждут новые потрясения. И я не ошиблась. Судорожно перечитывала я все, что удалось откопать о самодеятельных движениях времен оттепели. Я надеялась отыскать новые следы случившейся трагедии, увидеть знакомые фамилии, узнать что-то новое об открывшемся мне параллельном мире. Из газетных подшивок я узнала, что местами встреч шестидесятников были мастерские художников, работавших в национальной манере, музеи, квартиры знатоков народного искусства, коллекционеров вышитых рушников и писанок (разрисованные пасхальные яйца). Тут же вспомнились «бабушкины» рассказы о дерзких выходках и долгих походах. Но знакомые фамилии нигде не встречались. Ни единой подсказки, которая проливала бы новый свет на ту далекую историю.

Стоп! А это что? Пожелтевшая газетная статья, фотография со стертыми лицами – воспоминания одного из руководителей госбезопасности того времени. Интересно-интересно, узнаем мнение, так сказать, противоположной стороны.

Бог ты мой! Что он пишет! Оказывается, примерно в то же время был арестован некий иностранный гражданин, который посетил наш славный Город и имел встречу с членами нелегальных кружков. Как установило следствие, гражданин прибыл для выполнения задания зарубежного националистического центра, связанного с разведками империалистических держав. Гражданина задержали, и на допросе он показал, что в том числе, привез гонорары в валюте участникам подпольного движения в обмен на «антисоветские документы» для публикации их на Западе. Деньги шли в общественную кассу помощи безработным и семьям арестованных, которую организовали члены тайного общества. Касса составлялась из небольших, но регулярных взносов членов организации и из нерегулярных более крупных взносов сочувствующей части интеллигенции. Туда же поступали сборы от колядок, закрытых концертов, общественных лотерей, в которых разыгрывались картины, поделки и предметы быта, выполненные в народном стиле.

Свет понимания озарил меня. Так значит были и ценности! И не они ли явились истинной причиной гибели Натальи? А может и Валентины Ивановны? Если дело в деньгах или других ценностях, то все может быть. Как говорится, люди гибнут за металл.

Немного поколебавшись, я все же решила позвонить Петьке. Должна же была я хоть с кем-то поделиться открывшейся мне информацией. Тем более, на днях я купила новую телефонную карточку. Так и быть, один раз разорюсь. Петька ответил сразу, как будто ждал моего звонка. Выслушал мой взволнованный рассказ и пообещал задействовать свои источники. В общем, опять напустил туману и ничего не прояснил.

Я сдала свои талмуды и покинула благословенную библиотеку, потрясенная той глыбой знаний, которыми я овладела за какой-нибудь день. Перед входом расположился ряд лавочек вокруг засохшего фонтана. На одну из них я присела. Долго размышляла я о сделанных открытиях и о своих дальнейших шагах. На кураже решила не останавливаться на достигнутом и немедленно отправиться в городской музей. А там разыскать фотографию, где была запечатлена Наталья с Михаилом на даче в компании с еще тремя неизвестными мне людьми. Но тогда случилась эта кошмарная история с бандитом в капюшоне и с молотком, и я напрочь позабыла о своих планах.

Стремительно сорвалась я с лавочки, спугнув стайку городских голубей, дружно трудившихся над засохшей горбушкой хлеба. Птицы дружно вспорхнули и закружились надо мною, возмущенно курлыкая. Я молниеносно и бросилась в метро. Успела еще подумать, как интеллектуально провожу свой досуг: из библиотеки плавно перетекаю в музей. В мгновение ока домчалась до нужного здания, купила билет, забыв о том, что мне, как работнику ведомственного учреждения, положен бесплатный проход, ворвалась в знакомый зал и помчалась в запомнившийся угол. Но что это? Вместо черно-белых фотографий и газетных вырезок все витрины были заняты афишами, кубками и медалями.

– Что это за выставка? – в отчаянии обратилась я к пожилой служительнице.

– Юбилей спортивного общества, – с достоинством ответила та.

– А где шестидесятники? – тоскливо спросила я.

– Та выставка давно закончилась, – обиделась музейная служительница. – Вы что, думаете, у нас выставки годами тянутся?

– Ничего я не думаю. – пробормотала я. И тут же сообразила:

– Скажите, а экспонаты куда делись?

– Как куда? – удивилась моему невежеству сотрудница. – Они же были из частных коллекций. К владельцам и вернулись. Или в другом месте экспонируются.

С огромным разочарованием покидала я музей. Где сейчас экспонируется выставка, я и сама знала. Только толку от этого не было никакого, не удалось пролить свет на тайну людей с фотографии. Странно, что именно это фото пропали с выставки. Может украл кто? Хотя зачем? В голове что-то щелкнуло. Я остановилась. Нет, ничего!

Я медленно брела к остановке. Что-то крутилось в голове. Что-то, связанное с музеем. Я решила покурить и подумать. И только достала пачку, рефлекс тут же сработал. Каталог! Ведь был же каталог выставки! Я самолично приносила его «бабушке» в тот памятный день посещения музея. Я резко обернулась, чуть на сбив женщину с коляской, шедшую позади. Наскоро пробормотав извинения, пущенной стрелой понеслась назад. Пролетев мимо вахтера, ласточкой взмыла по ступенькам и влетела в зал. Давешняя дама в немом удивлении смотрела на странную посетительницу.

– Каталог! Остался каталог выставки? Шестидесятников! – не тратя времени на объяснения, прокричала я.

Дама молчала, наверное, целую вечность. Затем, видя, что от меня никаким другим способом не избавиться, нехотя процедила:

– У методистов спросите. – И махнула рукой в глубь коридора.

Прошло еще каких-то десять минут и после непродолжительных препирательств с музейными работниками и невразумительных объяснений, что каталог нужен для памятного уголка в учреждении, где служила покойная Валентина Ивановна, я выбегала из неприветливого здания, унося в сумочке заветный глянцевый постер.
Дома, не переодевшись и даже не помыв руки, я сразу устроилась за столом с бесценной книжечкой. Руки дрожали и с трудом переворачивали скользкие страницы. Листовки, стихи, личные вещи, книги, ничего меня сейчас не интересовало. Фотографии тоже, кроме одной-единственной. А ее, как раз, я и не находила.
Наконец, на предпоследней странице мелькнули знакомые плетеные стулья. В волнении я чуть не разорвала хрупкий листок бумаги.

Сколько времени я разглядывала старое фото, не могу сказать. Снимок был маленький, лиц было почти не разобрать. Я даже сбегала к коменданту и выпросила у нее лупу, которой она придирчиво сверяла наши квитанции про оплату коммунальных услуг. С лупой дело пошло лучше. Я всматривалась из всех сил, думала и снова всматривалась, не веря своим глазам. Наконец, полностью удовлетворённая итогом, вышла на балкон перекурить. Теперь я точно знала, кто ещё сидел в тот день на даче. Вместе с семейной парой на фото была запечатлена моя любимая и коварная Валентина Ивановна. Да, да, та самая импозантная блондинка в белой блузке и черных брюках на переднем плане и была молодая Валентина Ивановна! Чтоб мне провалиться! Тот же прищур глаз, те же тонкие брови, та же осанка. Только почему она, интересно, в брюках? Ведь она, по ее рассказам, принципиально их не носила.

***
Сказать, что сделанное открытие меня удивило, означало, не сказать ничего. Я была просто придавлена открывшейся информацией. Потому что отчетливо понимала, что главные действующие лица той, давней, истории – знакомые мне люди: Валентина Ивановна, неизвестные мне прежние жильцы квартиры на улице Пушкинской, маленький мальчик, превратившийся в угрюмого Вовчика. Неопознанными оставались еще двое, но что-то мне подсказывало, что это временное явление. Конечно, много неясного оставалось и в самой истории с гибелью матери Вовчика. С кем она отправилась на дачу, и кто ее обнаружил? Кто были таинственные воздыхатели, толкнувшие мужа на убийство? А если не он убил, то кто? Действительно КГБ? Тогда необходимо тут же навсегда забыть об этом деле.

Я сидела и думала, как все запуталось и смешалось. И все яснее приходило понимание того, что необходимо сложить весь этот пазл и попытаться выяснить реальную картину. Только зачем? Затем, что я поклялась найти виновного в смерти «бабушки»? Мерзкий холодок пополз по позвоночнику. А ведь в свете открывшихся фактов роль Валентины Ивановны и в этой истории выглядела не совсем радужно. Не лучше ли оставить все как есть, чтобы не провалиться в пропасть лжи и коварства окончательно? Проведя в размышлениях еще некоторое время, я решительно направилась к телефону.

– Ало! Музей? Из городского Департамента культуры беспокоят. – Я говорила быстро и категорично, «казенным» голосом, не оставляя собеседнице шанса на раздумье.

– Нам нужны контакты тех людей, кто предоставлял документы на выставку из своих частных коллекций. Мы готовим круглый стол о тех событиях, хотим пригласить очевидцев.

Дрожащей рукой я записала на обратной стороне газеты вожделенный номер и снова принялась крутить телефонный диск.

– Здравствуйте, это из городского Департамента культуры беспокоят, – привычно представилась я. – Мы готовим круглый стол о движении «шестидесятников», хотим пригласить очевидцев. Можете со мною встретиться, чтобы обсудить кое-какие детали. – Я говорила уверенно, уже полностью войдя в образ и даже для себя уверовав, что действительно готовлю некую мифическую выставку.

– Хорошо, – послышался на том конце глуховатый спокойный голос. – Давайте через два часа в ботаническом саду. Заодно полюбуемся на магнолии.

Через положенное время я в волнении прохаживалась перед входом в ботсад и внимательно вглядывалась во всех проходящих мужчин, пытаясь угадать будущего собеседника.

– Добрый день, – прозвучало за спиной. Я вздрогнула и обернулась. Передо мною стоял Василий Иванович, таинственный знакомый уборщицы Орыси.

– Давно меня барышни на прогулки не приглашали. Ну что ж, пройдемся, – предложил он, галантно оттопырив локоть.

Мы спустились по ступенькам и подошли к площадке с обильно цветущими магнолиями. Упоительный аромат и богатством красок притягивали взоры многочисленных посетителей. Щелкали фотоаппараты, мигали вспышки телефонов. Гомонящая толпа заполонила все пространство. Мы стали чуть поодаль и молча любовались фантастическими глянцевыми листьями на раскидистых мощных ветвях, усыпанных яркими цветками – от бледно-розового до пурпурного оттенка.  Я вдыхала тонкий ванильный аромат с нотками лимона и никак не могла и начать беседу.

К счастью, Василий Иванович сам пришел мне на помощь:

– По телефону Вы сказали, что в Департаменте готовится круглый стол. Но я не совсем понял, какие темы на нем будут обсуждаться.

– Извините, Василий Иванович. Я соврала насчет круглого стола, – прошептала я.

– А насчёт Департамента тоже? – Мой спутник оторвался от созерцания райских кущей и снова внимательно посмотрел на меня. – Помнится, мы с Вами уже встречались при печальных обстоятельствах. Так Вы кто?

– Я действительно работаю…, работала…, в общем я из Департамента, но круглый стол мы не готовим, – упавшим голосом произнесла я, окончательно запутавшись и не понимая, как строить разговор. Проклятая застенчивость не давала четко сформулировать цель нашей встречи.

– Тамара? – я молча кивнула. – Тамара, знаете, что? Давайте присядем, и Вы толком все объясните.

Мы с трудом нашли свободную лавочку в переполненном саду. Казалось, что абсолютно все жители Города только сегодня узнали о волшебном феномене цветущих магнолий и, бросив свои дела, срочно ринулись на уникальную фотосессию. Мне стало жарко, нос покрылся капельками пота. Пришлось скинуть куртку и остаться в одной белой футболке с манящей надписью «Do it!»

– Извините еще раз. Просто Валентина Ивановна была моей начальницей, и после её…

– я запнулась, – …смерти всплыли некоторые обстоятельства, в которых я хочу разобраться. – Я постепенно набирала нужный темп и говорила все быстрее и увереннее.

– На выставке Валентина Ивановна обратила мое внимание на одну фотографию. Я узнала на ней двух людей, которых видела на другой фотографии, в квартире Валентины Ивановны. И мне почему-то кажется, что эти люди имеют какое-то отношение к ее смерти. В музее сказали, что это фото предоставили Вы.

 – О каких фотографиях идет речь, и почему Вам так кажется, что они и смерть Валентины как-то связаны?

Я решила ничего не скрывать и выложить Василию Ивановичу все свои сомнения. А что, вряд ли он агент КГБ в отставке.

– Понимаете, первую фотографию – семьи Вов…, Володи, я увидела в квартире Валентины Ивановны. Потом я узнала, что Валентина Ивановна хорошо знала этих людей и живет в их квартире. После гибели подруги она взяла опеку над ее сыном, которого я тоже знала. Он работал в нашем Департаменте. Случайно я услышала разговор Валентины Ивановны с Орысей, из которого поняла, что они обе давно знакомы. А еще я видела Вас вместе с Орысей в тот самый день, когда погибла Валентина Ивановна. И на поминках тоже… а перед этим на выставке в музее я увидела другую фотографию, на которой узнала Валентину Ивановну и ее друзей из квартиры на Пушкинской. И еще двоих. Я специально в библиотеку ходила и нашла материал о гибели этой самой подруги. Но там до сих пор ничего не понятно. Вот я и хочу понять, как связаны все эти люди с фотографий, и какое это имеет отношение к смерти Валентины Ивановны, – закончила я свой сбивчивый рассказ.

Василий Иванович задумчиво молчал и попыхивал трубкой. Чтобы не нервничать в томительном ожидании, я принялась методично подсчитывать количество мужчин и женщин, пришедших полюбоваться красотами природы. Когда счет подошел к 48 на 17 в пользу женщин, мой спутник заговорил.

– Да, это я отдал фото в музей для выставки. И Вы правы в том, что все мы знали друг друга. Ведь у нас тогда очень тесный кружок был: я, Наталья с Михаилом, позже Валентина с Орысей прибились. Дача Михаила от Союза художников стала нашим общим домом, после ареста сразу ее отобрали. Мы часто там собирались. Сестра моя щелкнула тогда всех нас.

Я в изумлении уставилась на него:

– Так это Вы с Орысей на том фото групповом?

Василий Иванович кивнул и достал из внутреннего кармана пиджака конверт.

– Мы, конечно, – молодые, счастливые. И живые… Вот этот усач в спортивной куртке – это я. Рядом со мною, нарядившаяся как школьница, – Орыська улыбается. Сзади – Валя. Ну а впереди – Михаил и Наталья. Наш тесный и дружный кружок из квартиры на Пушкинской.

Я по-прежнему недоверчиво глядела на фото, изученное мною до мельчайших пуговиц. В голове теснились и лезли друг на друга новые вопросы:

– Но здесь Орыся с темными кудрями, а сейчас у нее абсолютно прямые и белые волосы.

– Да, она после тех событий сильно заболела на нервной почве. Волосы стали сильно лезть и поседели в одну ночь. Вот и пришлось кардинально менять стрижку.

– А «ба…», то есть, Валентина Ивановна вообще в брюках. Ведь она принципиально их не носила, все это знали. Поэтому я ее сразу не узнала.

– Потом действительно не носила. А тогда это было модно, внимание парней привлекало. А Валя любила внимание. Но как-то Михаил заметил, что не понимает этой женской моды. И все, с того момента – как отрезало. Никаких брюк в ее гардеробе больше не было.

– Так значит это она симпатизировала отцу Вовчика? – ахнула я.

Василь кратко кивнул. Я затаила дыхание, но он явно не был расположен вдаваться в прошлые амурные дела. Наоборот, спросил, явно намекая на окончание рандеву:

– Ну вот, на все Ваши вопросы ответил?

Я разочарованно мотнула головой.

– Знаете, что? – Он в упор глянул на меня, и я вдруг ошеломлённо поняла, какие у него удивительные глаза: выразительные, светящиеся каким-то внутренним светом и удивительно молодые. Такие, какими смотрели герои революции и гражданской войны из любимых книжек детства. – Раз уж мы выбрались на променад, давайте я познакомлю вас со своим Городом. Располагаете временем? – Я послушно кивнула.

Долго бродили мы по непривычно пустому Городу. Шли сквозными парадными, проходными дворами, потайными лестницами, соединяющими верхние террасы с нижними. В захламленном дворе художественного музея моему потрясенному взору открылась поваленная статуя … Николая II, пролежавшая здесь почти сто лет. В гулком дворе-колодце обнаружился старый неработающий фонтан в окружении двух скульптурных пеликанов. В нескольких кварталах дальше мы любовались на огромного черного ворона, каркающего в клетке, сооруженной жильцами дома. Холодок полз по коже от прикосновения к огромному миру прошлого. Наконец вышли на прямую улицу, прошли немного, спустились по крутой лесенке, завернули за угол и очутились в Пассаже!

Я с интересом вертела головой, заново открывая для себя это чудо неоклассицизма. Два параллельных здания ограждали проход или переход. Фасады зданий украшала изящная лепнина: фигуры ночных птиц, жезлы, головы животных. Со стороны выхода из Пассажа красовалась монументальная арка в стиле «сталинского ампира», но все это смешение стилей и эпох выглядело на удивление гармонично.

– Ну что, окунулись в мир прошлого? – Василий Иванович загадочно улыбнулся. Я кивнула.

– Не оставите мне компанию для похода в гости? – тот же молчаливый кивок.
Василий Иванович огляделся по сторонам, как бы припоминая местность, и решительно направился к парадному, скромно прячущемуся между двумя бутиками. Я про себя удивилась наличию у скромного на вид человека таких пафосных знакомых. Ведь в советские времена иметь квартиру в Пассаже могли только лауреаты госпремий или народные артисты!

Зашли в парадное, а там! Стеклянного фонаря на потолке здесь не было, его заменял гипсовый плафон с ренессансным орнаментом. Вдоль стен – барельефы с античными сюжетами! Мрачноватая лестничная клетка вполне бы могла служить декорациями для фильма о бурных годах революции и гражданской войны. По ней и поднялись.

Василий Иванович позвонил. Внутри раздался заливистый собачий лай и послышались шаги. Обитая черным дерматином дверь отворилась. На пороге стояла … уборщица Орыся в синем спортивном костюме. Одной рукой она придерживала беснующегося Джета. Хоть я и утомилась удивляться в свете последних событий, обрушившихся на меня, но все же наша уборщица была крайним человеком в списке тех, к кому мы могли направиться в гости. Да еще и с «бабушкиной» собакой в придачу.

– Ну вот и пришли, – как будто сама себе сообщила она, не выразив никакого удивления по поводу нашего визита. Как будто незваные гости для нее – самое обычное дело. И только после этого:

 – Здравствуйте, проходите. Джет, успокойся, свои. Всех соседей перебудишь.

В моей голове тут же молнией мелькнул отрывок из нашего последнего разговора: «– Я как раз собиралась Валентине все рассказать, но не успела, она торопилась очень, сказала «потом», а когда я уже дверь заперла и собралась уходить, слышу, а снизу такой тихий «Ой!» донесся. Но я без внимания, и пошла себе».

А я, бестолочь, тут же помчалась Вовчика изобличать, как будто это было моей главной обязанностью. Вместо того, чтобы вцепиться в уборщицу и вытянуть всю утреннюю историю. Ведь она почти что кричала, что все слышала. Какая я все-таки дура, обо всем думала, всех подозревала, Орысю в том числе, а эту фразу ключевую из головы выбросила. Но не забыла. Сейчас пришло время узнать, что такое «все» наша уборщица собиралась рассказать Валентине Ивановне.

Мы прошли вдоль длинного коридора со множеством закрытых дверей. Вау! Коммуналка. Еще один отголосок прошлого. Джет пущенной стрелой носился взад-вперед, громким лаем сопровождая каждый наш шаг. Завернули за угол. Орысина комната оказалась последней, дальше виднелась общая кухня в проеме открытой двери.

Орыся распахнула дверь, приглашая нас войти, и у меня защемило сердце. Я как будто перенеслась на машине времени в свое детство, в свою квартиру типичной семьи «из служащих». Все здесь было узнаваемо. Во всю длину комнаты – классический шкаф-стенка. За стеклянными дверцами с латунными накладками – чешские стаканы с маленькими этикетками, немецкий сервиз «Мадонна», коллекцию гжели. Две одинаковые дверцы по бокам – отделения для одежды с полками и вешалками, внизу – выдвижные ящики.

Центр комнаты заполнял обеденный стол со стульями. На столе – хрустальная ваза и конфетница из того же материала. Зеленый диван-кровать (у нас был красный), засланный клетчатым пледом, торшер и два кресла с деревянными ручками вокруг журнального столика.  В углу – лакированный комод, на нем – большой телевизор с плоским кинескопом, единственная дань современности. Пара навесных полок, заставленных книгами. Украшал все это великолепие шикарный узорчатый ковер во всю стену.

Жалко все-таки, что наступила эпоха всего одноразового: мебели, одежды, посуды, отношений… Раньше мода была узнаваемая и видимая – приходишь на дискотеку, а там все, как по команде, уже переоделись: вчера отплясывали в велюровых свитерах и узких джинсах на подтяжках «а-ля» «Бинго-Бонго», а сегодня – футболки с принтами, «варенки», неоновые куртки. Все ясно, мода поменялась, пора идти на «толчок» – переоблачаться. Был и у меня любимый комплект: пепельное пальто из «плащевки», белые полусапожки на «манке» и шарф в бело-серую полоску. Меня по этому образу и отличали на курсе. А сейчас? Я, лично, вообще потерялась в обществе потребления. Кругом тонны еды, ворохи одежды и обуви, вещевые рынки, бутики, стоки, секонды. Кто все это покупает? Как из этого моря тряпья что-то выбрать свое? Пропала узнаваемость, всё мелькает, как в калейдоскопе. Все безликие.

Я осторожно присела на диван. Василий Иванович галантно вытащил из кармана коробочку «Рафаэлло».

– Спасибо, – вздохнула Орыся. – Рассказывайте, зачем пожаловали.

– Да вот, барышня интересуется нашими старыми фотографиями. – Василий Иванович иронично покосился на меня. – Ей кажется, что оттуда тянутся следы к сегодняшним событиям. Я рассказал кое-что. Но я и сам не все знаю. Может, действительно, пришло время все вспомнить? 

Орыся молча подошла к комоду и вытащила из ящика плотный конверт. Тряхнула рукой – и на стол веером посыпались фотографии. Орыся быстро перебрала их и выудила одну.

– Эта?

Да, это была та самая фотография, что мучила меня днем и снилась ночами. С которой все и началось.

Орыся тут же вскочила:

– Сделаю-ка я нам всем какао, со сладким легче о горьком говорится. – Я молчала, как убитая, Василий Иванович поощрительно кивнул.

За то время, что хозяйка отсутствовала, мы молча курили. Вернулась Орыся с керамическим кофейником в руках. Запахло молоком и корицей.

– Обычно гостей кофе угощают или чаем, а я как полюбила какао в пионерском детстве, так и пью всю жизнь. И друзей угощаю. Вкусно и не вредно. Кофе уже пить не могу из-за давления. Вот и не держу дома, – словно оправдываясь, объяснила она экзотический выбор угощения. – Но вы ведь не чаи распивать пришли, знаю. Просто оттягиваю момент истины. Ой как не хочется ворошить прошлое.

Орыся на секунду зажмурилась и заговорила:

– Пятеро нас было друзей: Наталья с Михаилом, Василь, и я с Валей. Молодые мы все были, счастливые… Я самая младшая была – еще студентка, так что кем-то типа курьера служила: отнести записку, встретить человека на вокзале, купить бумагу и ручки, еще что-то по мелочи. Но мне все было в радость. – Орыся горько усмехнулась.

– Потом-то уже, конечно, понимать стала, чем друзья занимаются. Гордость за них распирала! Борцы за справедливость. А когда Василя забрали на митинге в парке, страх дикий меня обуял: и за себя – мне ведь только двадцать лет было, так хотелось в жизни чего-то добиться, а не в тюрьму попасть, и за Василя – жалела я его за любовь неразделенную, ведь понимала, что Наталья не любит его, для нее он просто товарищ по борьбе. А мне самой он жутко нравился – открытый, смелый, еще усы эти казацкие с ума сводили.

Василь спокойно попыхивал трубкой, как будто это вообще не о нем разговор шел. Я поняла, что этих людей связывают давние и сугубо личные отношения. И мне стало неудобно от того, что заставляю это личное вываливать напоказ, как будто в замочную скважину подглядываю.

– А что произошло в тот день, когда погибла Ваша подруга? – осторожно спросила я, решив перейти от частного к общему. – Вы извините, просто тогда, на поминках, я случайно услышала кусок вашего разговора с Орысей, и мне показалось, что вы вспоминали тот давний трагический случай.

– Тот день я запомню навсегда, – тихо сказала Орыся. – Но вспоминать самой уже не могу. Давайте лучше дневник прочтем, я тогда все подробно записала. И в обысках уцелел, как ни странно. – Она снова пошла к заветному комоду. Вернулась с толстой «общей» тетрадью, задумчиво полистала страницы, улыбнулась, затем нахмурилась, наконец раскрыла на нужном месте и протянула мне.

– Прочтите, Тамара, пожалуйста, нам всем…

«…– Успокойтесь, вас ни в чем не подозревают. Скоро вернетесь домой к папе и мае. Ответьте только на один вопрос, без протокола. Где хранится касса тайной организации». – Дальше шли чистые страницы. Я осторожно положила тетрадь на стол.

– Меня тоже вызывали как свидетеля, – вступил в разговор Василий Иванович и невесело усмехнулся. – Я утром приехал в дачный поселок на электричке. Подошел к дому – закрыто. Постучал, но мне никто не открыл. Удивился и решил, что все в лес ушли за грибами. Решил пройтись по поселку, подождать. Вдруг вижу, а из окна кто-то в брюках спортивных вылезает. На Орыську похож. Но я далеко еще был. Пошел быстрее, хотел догнать, но куда там. Прошелся по посадке, не встретил никого и назад вернулся. А возле дачи милиция и людей полно. Подошел ближе и услыхал от столпившихся людей, что хозяйку мертвую нашли в подвале. Тут Наталью как раз выносят на носилках. Плохо мне стало, не помню, как домой вернулся. А на следующий день Орыся пришла и сказала, что Михаила арестовали. От адвоката он отказался. Дальнейшее вы и сама знаете. На допросах я твердо держался линии, что в семье все было хорошо, никто ни к кому не ревновал. А сам все думал, чего это наша студентка по окнам лазила. Но спросить все не решался. Боялся ответа. В голову мысли разные лезли. Ведь я замечал её робкие ухаживания, но отвечать не решался. Я-то старый революционер, моя судьба была – по ссылкам да по каторгам. Не хотел девчонке жизнь ломать. А Наталья? Не хочу предполагать, что могло у нас выйти. Ничего ведь не вышло.

– И меня взяли, – послышался Орысин тихий голос. – Как-то одновременно обрушилась волна репрессий против сочинителей и распространителей самиздата. Квартира, как вы могли заметить, у меня большая, несколько семей живут. Кухня общая. Мои приятели, которые приносили тексты для печатанья, были люди общительные и шумные. На кухне, пока чайник вскипал, со всеми желающими заводили душевные разговоры о возрождающемся национальном духе. А когда аресты начались – кто-то на меня донес. Может, соседи, а может… Многие ведь на следствии каялись и давали показания на других. Не все люди психологически готовы к испытаниям.

– В общем, приплели изготовление самиздатовской литературы. – Орыся говорила безо всяких эмоций, как будто читала посторонний текст. – Вызывали на допросы, интересовались, что, кому и где передавала по просьбе хозяев квартиры на Пушкинской. И вот тут Василь выручил. Четко заявил, что никакого участия в их деятельности я не принимала. Просто одна из кампании, любила на посиделках творческих бывать. А затем, как обухом по голове, следователь огорошил вопросом: «А ваши друзья случайно не сообщили о том, что Наталья была казначеем у активистов антисоветского движения? Ей доверяли спонсоры движения не только из числа соотечественников, но и сочувствующие из заокеанской диаспоры».

 – Но я ни о каких ценностях не ведала и в помине. Слава богу, не посадили, но из комсомола и института исключили. А куда без диплома устроишься? Так и проработала всю жизнь машинисткой. Когда глаза стали подводить и пальцы артритом скрутило, печатать уже не могла, поэтому совсем плохо стало. И когда Валентина позвала, – пошла. Уборщицей в Департамент.  – Орыся подперла щеку натруженной, но все еще изящной, ладонью и уставилась в окно.

С поразительной в такой ситуации объективностью она не сваливала всю вину за случившееся на других. Не знаю, сколько еще прошло времени, пока тишину комнаты вновь нарушил Орысин тихий голос:

– А недавно пришло странное письмо. Просто лежало в почтовом ящике, без штемпелей и печатей. Я вскрыла и обомлела. Писал Михаил из колонии много лет назад. Я это письмо наизусть выучила, как виршик. Слушайте: «Признаюсь тебе: оклеветал я себя. Не убивал я Наталью. Следователь, который допрашивал, доходчиво объяснил, что за убийство из ревности срок будет меньший чем за антисоветскую деятельность, которую мы с женой вели. Могла и «вышка» светить, как организатору. Натальи ведь уже нет, так что на меня все бы повесили. А ведь у меня остался Вовка. А за чистосердечное признание срок могли уменьшить. Уж очень хотели убийство по горячим следам раскрыть. Я тоже вначале решил, что Наталью органы убили за ее активную деятельность. Но все же одна мысль покоя не давала. Ведь солгал я тебе. Тогда, в первый приезд на дачу, я в дом вошел и в подвал спустился. За ежом обещанным. А там Наталья лежит, мертвая. И аромат слабый табака. Из нас только Василь трубку курил. Хотел быть похожим на Хемингуэя во всем. Я испугался очень и бросился бежать. Соседям сказал, что дом закрыт, что, наверное, разминулся с женой и буду возвращаться в Город.

Ты только Вовке ничего этого не рассказывай. Я, когда освобожусь, сам парню все объясню. Валентине спасибо передай за то, что парня забрала, не позволила в детдом сдать. Скажи ей, чтобы квартиру не вздумала менять, даже если с доплатой. и обстановку пусть не меняет, хочу, чтобы дух Натальи не выветривался. Когда вернусь – все ей компенсирую и еще на будущее хватит. Наталья с того света поможет».

– А ведь Михаил так и не вернулся. Умер в заключении. Справку только и прислали. И через столько лет – это письмо. Даже не знаю, что и думать. Кто бы мог его подбросить?

– Значит, Михаил на меня думал… – Теперь в комнате снова звучал глухой голос Василя. – Придется все вам рассказать, как на исповеди. Я, когда ту фигуру, что из окна вылезала, увидел, удивился очень и решил проверить, что там. Подошел к дому, увидел открытое окно и, недолго думая, сделал тоже самое. В самом доме ничего интересного не заметил, пока не наткнулся на открытый погреб… а в нем, сами знаете...  Заплакал я, когда Наташу мертвую обнаружил. Не помню, сколько сидел с трубкой, все на знал, на что решиться. И вдруг услыхал голоса. Понял, что сюда идут, и меня могут заподозрить в ее убийстве.

Василий Иванович достал из кармана затертую трубку, поджег и затянулся. Комнату заполнил дух крепкого табака. Все напряженно молчали.

– Да, слаб я оказался. На митингах выступать не боялся, письма подписывать обличительные не трусил. А тут испугался до ужаса. Как представил, что дальше будет, схватился и бросился назад. Бежал до самой рощи. Потом одумался, вернулся, а там уже полно людей. Ну как я мог признаться, что был там только что? – Василий Иванович с мольбой посмотрел на нас. Орыся замотала головой. Я сидела в какой-то необъяснимой апатии.

– Но судьба меня все равно достала. Я тоже свое отсидел за пропаганду, но выжил, вернулся. Когда все рухнуло и архивы рассекретили, оказалось, что коллега мой донос на нас всех, включая Орыську, написал. В нашем присутствии он гневно клеймил равнодушных и гонителей диссидентов. А потом участвовал в травле друзей и коллег. И такое бывало. А я все не мог успокоится, все доказать хотел, что это заказное убийство по политическим мотивам, а не бытовое. Запрос сделал. И даже ответ пришел. Я его Орысе отнес. Покажи барышне, – обратился он к хозяйке.
– Сейчас принесу. – Орыся тяжело поднялась и пошла к комоду.

Мы сидели молча. Говорить не хотелось. Орыся вернулась и протянула мне бумагу.
Я взяла дрожащей рукой пожелтевшую справку: «На ваш запрос от …», – Так, понятно. Ага, вот. «Следствие проведено профессионально, оснований для пересмотра дела нет. В архивах Службы безопасности материалы по гражданке … отсутствуют, данных, что она занималась политической деятельностью, нет».

Орыся снова глубоко вздохнула, переставила чашки на столе, стряхнула невидимые крошки.

– Всем понятно, что это значит? – Орыся посмотрела на нас в упор. – Что мотивы убийства – действительно сугубо личные.

– Так значит Михаил поплатился за чужие грехи? Но кто же убийца? – вырвалось у меня. – Выходит, что каждый из вас молчал, не смея обидеть друга подозрением?
– Да, похоже на то. После случившегося наша дружба как-то затухла. Я не могла сказать Василю, что видела его на пригорке, когда он убегал. Но и видеть его не могла. Вот только в день смерти и встретились.

– Подождите. Давайте разберемся. Значит, каждый из вас пятерых побывал в то злосчастное утро на даче. думал, что убить мог другой, но молчал. В результате Михаил признался, и все вздохнули с облегчением. Но выходит, что он не убивал. Тогда кто же???

– А может она сама…? – Орыся резко оборвала сама себя.

– Нужно все систематизировать и выстроить по очереди, – предложил Василий Иванович. – Столько времени ведь прошло, как бы нам не запутаться.

В голове у меня был полный хаос. Я пыталась мысленно восстановить картину того утра, и она выстраивалась зловещими лабиринтами, пройденными каждым из присутствующих. Наталья, Михаил, Василь, «бабушка», Орыся… все там были, все что-то видели и знали, но главное знали только двое: Наталья и ее убийца.

– Ну значит, так, – решилась я. – С ночи на даче были двое – Наталья и Валентина Ивановна. Ранним утром последняя покрутилась у соседки и уехала на грузовике с дровами, оставив в доме репетирующую Наталью. Примерно в это же время приезжают остальные трое: Василий Иванович на электричке, Михаил и Орыся на автобусе. Каждый из них обнаруживает в погребе мертвую Наталью и пугается. При этом Михаил думает, что к смерти жены причастен ее друг Василь, Василь видит вылезающую из окна Орысю, а та, наоборот, замечает его, убегающего из поселка.

По мере рассказа голова моя прояснялась. Вместо хаоса наползала одна, но главная мысль. И внезапно что-то словно щелкнуло. Я снова перенеслась в музей на выставку. Что-то там было еще, что зацепило меня, кроме фотографии. Я зажмурилась, и вспышка догадки озарила меня! Это же так просто!

– Орыся, а у Вас, случайно, не сохранилось записей с исполнением Натальи? –спросила я.

– Конечно сохранились, – она подошла к проигрывателю, покопалась на полке и достала бумажный пакет.

– Вот это самодельная запись с исполнением народных песен. Как раз Наталья перед смертью записала.

Ну конечно! Все правильно, все совпадает!

– Помните, что сказала Вам соседка в то утро? – взволнованно обратилась я к Орысе. Та непонимающе смотрела на меня.

– Соседка сказала, что слышала голос Натальи уже после того, как уехала Валентина Ивановна. Совершенно верно – слышала голос, но не видела саму Наталью. Потому что к этому моменту она уже была убита, а голос раздавался из этой пластинки.

– Это что же получается, – медленно, словно очнувшись от долгого сна, прошептала Орыся. – Получается ее поставила Валя? После того, как она Наташу…? Но за что? Зачем? – Она потрясенно перевела взгляд с меня на Василия Ивановича.

– За что, за что, – пробурчал тот. – За мужика ее. Никак не могла заполучить его нормальным путем. Сколько ни увивалась, он не поддавался. Мне сколько раз говорил, что измотан уже ее прилипчивостью. Но любил-то он Наташку и терпел. А Валя, получается, не вытерпела. А я, грешным делом, думал, что Орыся как-то замешана. Когда вспоминал, как она из окна вылезала. Кто же еще? Валентина ведь у нас брюк принципиально не носила. А зачем она в окно полезла?

– Это она пластинку меняла, – осипшим голосом прошептала я. – Когда за цветами ходила. И тут же мелькнула мысль, что с этой секунды я уже никогда не назову покойную начальницу словом «бабушка». К горлу подступил ком.

Все замолчали, потрясенные открывшейся бездной. Крутилась пластинка, пела Наталья про то, как «…горіла сосна, палала…». Орыся беззвучно плакала. Вот головка докрутилась до самого конца и с тихим шипением вернулась на место.

– Извините, Орыся…, – я запнулась, потому что, к своему стыду, понятия не имела, как Орысино отчество. Ладно, позже спрошу. Сейчас – главное.

– Орыся, – твердо выговорила я. – Скажите пожалуйста, в тот день…, ну … когда все случилось, Вы мне говорили, что как раз собиралась Валентине Ивановне все рассказать, но не успели, она торопилась очень, сказала «потом». Что Вы собирались ей сказать?

Орыся посмотрела на меня внимательно, вздохнула еще раз, но ничего не сказала.

– Да ты успокойся, не волнуйся, какао попей, а то остынет, – сочувственно проговорил Василий Иванович. Моя чашка так и стояла нетронутой, остывший напиток покрылся застывшей пенкой, и никакая сила теперь не заставила бы меня отхлебнуть хоть глоток.

В звенящей тишине просидели мы минут пять. Я уже подумала, что на этом рассказ и закончился, но тут Орыся заговорила снова – вяло, без эмоций, просто, как в справочном бюро отвечают на надоевшие вопросы пассажиров:

– Вовка тогда тяжело переживал случившееся. Ему правды не сказали, а объяснили, что мама погибла в автокатастрофе. Но все равно шок он пережил. Валя говорила, что долгое время он вообще не разговаривал. Пришлось проходить курс лечения. Потом вернулся в школу, хотя и продолжал заикаться. И все последующие годы о маме – ни слова, ни вопроса. Вспоминал только об отце, ждал его. У него был ключ от моей квартиры и комнаты. Он частенько у меня отсиживался, когда кредиторы доставали или с Валентиной цапался. У них дуэт был еще тот. Оба с характером, он прямой, как стена, а она – с виду сама любезность, а за пазухой камень держит. Знала я и о страсти его игорной, просила, убеждала, а потом плюнула. Но жалеть не переставала.

Чем больше проливала Орыся свет на тайные стороны натуры Вовчика, тем тягостнее мне было ее слушать. Вернее, осознавать сказанное. Ведь еще совсем недавно я, как беззаботный мотылек, порхала в этом темном царстве, в упор пытаясь не замечать очевидных вещей и отбрасывать вылезающие со всех сторон на свет беспристрастные факты. Эти внезапные исчезновения Вовчика, его замызганная одежда и патологическое нежелание работать, сиротская пустота в квартире «бабушки», все это укладывалось пазлами в определенную картину, которую я давным-давно обязана была рассмотреть за мутными стеклами…

С трудом я вернулась я в реальность и снова настроилась на низкий Орысин голос:

– Я ведь его с детства помню. Тяжелая судьба ему выпала. А недавно, уже после гибели Валентины, села я перебирать бумаги архивные. Искала фото – в прессу отдать для некролога. Хотела помоложе ее найти. Все документы и ценные бумаги у меня хранятся в этом комоде, – она взмахнула рукой, – в портфеле старом, который на ключик закрывался. Вы ведь понимаете – квартира коммунальная, соседи хоть и приличные люди, но береженого бог бережет. И письмо Михаила я туда же положила. Ну вот. Открыла комод, – а портфель раскрыт, замок сломан. И большой конверт со старыми письмами исчез. А как раз последние две недели перед тем, как все это случилось, Вова у меня в очередной раз отсиживался. А в день убийства рано утром ушел. Я еще спала. И с тех пор не возвращался. Я как пропажу писем обнаружила, сразу кольнуло предчувствие катастрофы. Вот и побежала с утра на работу, чтобы Валентину предупредить. Но не успела. Она все вверх-вниз бегала. Так и не поговорили. А потом это: «Ой». – Старая женщина устало замолчала, но тут же продолжила.

– Вот и думаю, что побежал Вовка выяснять правду об убийстве своей матери и о том, на какое богатство отец в письме намекал. Валентина наверняка что-то знала о ценностях, ведь она была полноправным членом организации. Выходит, тайник в квартире был обустроен. Недаром Валентина в нее сразу переселилась. И ремонты любила делать. А что значит ремонт? Можно всю мебель переставлять, все шкафы перетряхивать, все стены простукивать. Наверняка, Володька видел все это. А потом прочитал письмо и сложил два плюс два. Только не думаю, что нашла она тайник. Не замечала я, чтобы она шиковала, – пожала плечами Орыся и замолчала.

– Ведь в то злосчастное утро я в подворотне видел, как Вовка во дворике курил. Словно поджидал кого. Потом выскочил на улицу и, как ошпаренный, понесся. Потом Орыся вниз спустилась. Так и унесли все свидетели с собой в могилу тайну диссидентской кассы, – невесело подытожил Василий Иванович. 

Теперь все замолчали окончательно. И такая гнетущая, тяжелая, горькая была эта тишина, что я не выдержала. Подхватилась и, не попрощавшись, выскочила из квартиры. Иначе, не знаю, что – или разрыдалась бы, или закатила истерику.

Продолжение следует