Похождения отца Василисия

Произведение не имеет целью никоим образом оскорбить чьи бы то ни было чувства или вызвать неприязнь по отношению к какой-либо группе. Названия мест и имена персонажей изменены и во избежание совпадения их с любыми реальными людьми являются полностью вымышленными.

*****

Все мы немощны, ибо человецы суть.

*****

«Попик гибнет за металл, попик гибнет за металл…» - стоит мне по какому-либо поводу вспомнить духовного окормителя нашей станицы в далёкие 90-е, отца Василисия, как в голове сам собой начинает звучать этот перефраз куплетов Мефистофеля из оперы «Фауст».

Заметка с таким названием вышла как-то в региональном приложении одного довольно известного российского издания.

Суть публикации состояла в том, что некие молодые люди подрядились за обещанную им энную сумму наладить свето-звуковое оформление рождественского богослужения в храме, где настоятельствовал наш войсковой священник. Вот только скрепить подряд заверенным по всем правилам договором неискушенные в таких делах юноши как-то постеснялись.

Все было оформлено в наилучшем виде. Были и сияющие над вратами звёзды, и подсвеченные волшебным синим светом ясли с младенцем Иисусом, и проповедь настоятеля по радиомикрофону, слышимая далеко окрест.

По завершении же празднества оформители заявились к батюшке за честно заработанным вознаграждением.

Но не тут-то было.

Святой отец был крайне опечален таким корыстолюбием двух отроков. Сунув по очереди каждому под нос фигуру из пальцев в виде кукиша, батюшка Василисий тут же совершил над ними обряд нахренпосылания по полному чину. Отечески наставляя при этом, что всякое богоугодное дело должно совершать безвозгражденно. То есть даром.

В ответ же на негодующие возгласы копеечников и сквалыг массивной золотой печаткой на среднем пальце расквасил одному из них губу и подбил глаз другому. Надавал, как говорится, святым кулаком да по грешным мордам. А в довесок пообещал кликнуть на подмогу знакомых бандитов, которые поставят самих крохоборов на счётчик.

«Какое неблагочестие!» - воскликнула одна юная семинаристка с регентского факультета, которой я однажды с печалью поведал эту историю.

В свою очередь, пунцовея от смущения, отроковица поделилась, как отец Василисий грозно вопрошал у неё на исповеди:

- Признавайся, негодница, спала с мальчиками?!

Ошарашенная молодка, заикаясь, пролепетала, уже готовая покаянно бухнуться на колени:

- Н-нет, батюшка...

- Ну и зря! - Разочарованно ответствовал на это отче, осеняя крестом девичью макушку под пологом епитрахили.

После посещения травмпункта и зашивания рассеченной губы звукачи сунулись было в милицию. Но там, как только услыхали про отца Василисия, подняли заявителей на смех, обозвав бедолаг «ушастыми лохами».

Вконец приуныв, растерянные оформители поплелись плакаться в редакцию.

В ту давнюю пору станичники ещё старательно придерживались традиции, согласно которой круг или сход казачьего общества  обязательно должен благословлять священник. Для их проведения наш настоятель даже любезно предоставлял нам иногда трапезную в доме причта.

И ближайший после выхода мерзотной публикации станичный круг отец Василисий сразу начал с горьких упрёков в наш адрес: куда казаки смотрят и почему до сих пор не выпороли нагайками «это иудейское сборище» в редакции пакостной газетёнки.

Не впервой, не впервой станичный окормитель выдвигал подобные идеи по улучшению работы казачества с населением!

Как-то в разгар войны на Кавказе на круге состоялся примерно такой диалог.

- А скажите-ка, господа казаки, почему это у нас враги России и веры православной внаглую по городу разгуливают?
- Кто же это, батюшка?!
- Так, чеченцы!
- Должно быть, живут они здесь, батюшка.
- А вот, представьте, чтоб в Отечественную немцы так же разгуливали.
- Невозможно, отче. Но война-то с немцами тогда в самой России шла.
- А сейчас, что? Чечня - где?
- В России, батюшка.
- Стало быть, и война в России. Вот, потому говорю вам: где увидели чеченца, там и убейте его.
- А как же заповедь «не убий», батюшка? Грех ведь... Да и в прокуратуре не поймут…
-  Грех я прямо сейчас отпускаю - сразу всем говорю. И вообще, на врагов христовых заповедь не распространяется. А в прокуратуре так и скажете, что батюшка благословил!

К подобным проявлениям сверхпатриотизма своего окормителя казаки обычно относились снисходительно и лишь по-доброму над ними посмеивались.

Сами казаки, надо сказать, немало сил приложившие на реставрации престольного храма станицы, помогали батюшке всегда доброхотно и исключительно во славу Божию. Поэтому к привычке отца Василисия пользоваться плодами чужих трудов по-коммунистически «на халяву» относились весьма спокойно и с пониманием, ничего не прося взамен за свое труждение.

Какое там! Епитимью бы за грехи не наложил! Отбивать покаянно по сорок поклонов в день до самой Пасхи желающих было немного, зато грехов всегда имелось  предостаточно.

Стоило атаману бросить клич, что «отцу святому нашему помочь надобно», как казаки были тут как тут.

Гоняли нагайками взявших моду тусоваться у ворот храма «Белых братьев», которые совали нам в лицо отксеренные фотки смазливой сисястой хохлушки и комсомолки Марии Дэви Христос-Цвигун-Кривоноговой,  с выпученными глазами вопя «на колени перед живым Богом!»

А чего стоила одна мраморная плита для алтаря весом в пол тонны, которую мы волокли всем гуртом, подобно древним египтянам на строительстве пирамид! Тогда батюшка в самом деле щедростью превзошел самого себя, накрыв угощение в трапезной и пожертвовав шесть бутылок заменяющего кагор красного крепленого вина.

Вообще, все дела в приходе в первые годы его существования шли чинно и благолепно.

Воистину, то была настоящая церковная община, подобная братствам и сестринствам первых христиан. На Всенощных в храме яблоку негде было упасть, а на обычной литургии не все и внутри помещались. После самой долгой службы прихожанам не хотелось расходиться по домам. Работала воскресная школа, а по праздникам всем находилось место за общим столом в трапезной. От имени казачества батюшку даже наградили крестом за возрождение какой-то там степени…

Я по сей день вспоминаю те благостные деньки с ностальгической светлой грустью.

К слову, разъезжал в ту пору молодой настоятель на обычных подержанных и обшарпанных «Жигулях». И совершенно по-детски радовался подаренному на день рождения прихожанами вязаному шерстяному свитеру.

Сложно сказать, что именно всего несколько лет спустя столкнуло духовного окормителя станицы с пути праведного: сребролюбие, гордыня, слабость ли к  женскому полу или пристрастие к чарочке. А может и все эти пагубы, вместе взятые.

- Это ж надо, каков стервец! Своего брата священника обобрал! – Негодовал мой давний знакомец, отец Иннокентий, ветеран войны в Афганистане и капитан запаса, настоятель храма святого Вонифатия, расположенного посреди лесного урочища в отдаленном пригороде. – Попросил у меня, понимаешь, позволить ему забрать на доски для алтаря негодные деревья, предназначенные под спил. Я, как своему, разрешил, ни копейки не попросил. Даже сам стволы пометил, какие пилить. И что он? Приехал с бригадой пильщиков и целую дубовую аллею изничтожил. Которую ещё графиня сажала в имении. А помеченные - так и оставил! Это вот, как так можно?! Ещё овечку невинную изображает. Как же, говорит, ты ведь сам сказал, выбирай любые… Зачем же я негодные буду брать? Взял хорошие…
Э-эх!

*****

В лютый крещенский мороз, как повелось, несли мои казаки службу при нашем престольном храме. Изо всех сил сдерживли они натиск пытающихся пролезть без очереди за богоявленской  благодатью православных.

Ещё и чин водосвятия не начинался, а страждущие уже устремились к установленной во дворе храма цистерне. Готовые смять все и вся на своем пути, потрясая бидонами, трехлитровыми банками и прочими ёмкостями в руках. Толпились, протискиваясь поближе к заветной «великой Агиасме». Картина такая повторялась из года в год.

Сцепив руки в локтях, скользя подошвами хромовых сапог по сплошной наледи и норовя  поразбивать в падении носы, едва справлялись станичники с идущими на приступ цистерны с воплем «и-и-и-и!!!» бабульками и прочей, спешащей набрать воды в семи или по крайней мере в трёх церквах, мистически ориентированной публикой.

Прикрыв глаза, в раздающемся на всю округу гвалте и скрежете можно было смело вообразить как бы происходящее вокруг Ледовое побоище. А вкупе с источаемым окрест острым запахом отары так и взятие русского града монголо-татарскими полчищами.

Мы с моим товарищем атамана «держали оборону» внутри храма одесную и ошую отца Василисия, который с прочим клиром как раз заканчивал чин водосвятия перед чашей, обратившись лицом к алтарю, а спиной, как та лесная избушка, ко входу.

В какой-то момент сквозь окружавшую нас плотной стеной толпу прихожан пробуровилась, неистово работая локтями, согбенная старушенция с двумя трехлитровыми банками. С разбегу буквально впиявилась она головой аккурат пониже спины в парчовую белую фелонь настоятеля.

Батюшка пошатнулся, едва не опрокинув священный сосуд, но устоял. Прервав чтение паремии и в недоумении обернувшись, накинулся на меня:

- Ты куда смотришь, атаман, нагайка для чего тебе?!

Я пожал плечами - как же можно, в такой праздник и людей нагайкой?

- Учись, как надо! – Выпалил отец Василисий, разворачивая топтавшуюся перед ним старушку головой к дверям. После чего, сделав широкий замах ногой, как футболист, пробивающий пенальти, наподдал такого пинка пыром по откляченным старушечьим окорочкам, что бабулька, не успев и охнуть, унеслась прочь со скоростью выпущенной с противолодочного корабля торпеды.

Прихожане вокруг одобрительно похихикивали.

Раз пятнадцать сбегав с пластмассовой бочкой в туалет соседнего с храмом духовного училища за водой из-под крана, которой в храме периодически доливалась пустеющая кондея, вышли, наконец, покурить за ворота.

Пробегающий мимо с крестом, Евангелием и служебником подмышкой отец Василисий на ходу распорядился:

- Так, атаман, бери с собой ещё одного казака понадежней и две хоругви в притворе. Поедем в район, будем освящать иордань на озере.

Под руку подвернулся немолодой уже станичник, добрый товарищ мой Виктор, за свой увесистый живот прозванный нашими острословами «Рюкзаком». Правда, незлобивый казак, смеясь, заявлял, что, поскольку рюкзак должен располагаться наоборот - на спине,  это – его запасной парашют.

Прямо на льду озера и по всему берегу собралась уже довольно внушительная толпа местных жителей. И народу все прибывало и прибывало. Посреди очищенной от снега зеркальной ледяной глади была вырезана большая прорубь в форме православного креста.

С хоругвями в окоченевших руках – стужа стояла знатная – мы оказались между передними рядами сельчан и обрывающимся в черную толщу воды краем ледовой майны. По другую сторону иордани зябко жались друг к дружке девицы из приходского хора.

Люди за нашими спинами по-тихоньку начинали удивлённо роптать, но отец Василисий все никак не приступал к совершению обряда.

 «Гостей, ждем гостей!» - Досадливо отмахивался он в ответ на расспросы.

В какой-то момент напирающая сзади публика оказалась совсем вплотную за нашими спинами, грозя столкнуть нас со скользкого края прямиком в прорубь. Но лёд под десятками ног вдруг затрещал, в озёрных недрах послышался приглушённый ледяным покровом гул,  и толпа испуганно отпрянула назад.

- Потонем сейчас, как тевтонские рыцари на Чудском озере… - пробормотал Рюкзак. – Может отступим к берегу, атаман?

- С хоругвями-то в руках? Стыдно же, Вить. А вера как же? Будем стоять!

Витька обмахнул себя крестом и начал вполголоса читать «Отче наш». Отошедшие на добрых полтора десятка шагов местные притихли и взирали на нас с ужасом и благоговением.

Наконец, в отдалении показалась целая кавалькада машин, в основном – иномарок.

Разрумянившийся отец Василисий расплылся в счастливой улыбке, засуетился и кинулся навстречу долгожданным гостям.

Со стороны дороги к проруби вразвалочку подвалила кодла каких-то пышущих здоровьем, крепко сбитых битюгов с выбритыми затылками в складочку, как шкура на заднице носорога. 

После чина великого освящения воды в иордань, наконец, опустили длинную деревянную лесенку, и все желающие приобщиться крещенский благодати с радостным смехом и уханьем начали по очереди окунаться в клубящуюся паром воду.

Посреди проруби по плечи в воде, как  поплавок, маячил сияющий отец Василисий.

Скоренько скинув с себя одежду, братва, минуя лесенку («это для лохов!»), всей оравой бултыхнулась в водоём, который едва при этом не выплеснулся через край:

- Давай, смывай грехи, пацаны!

- Даже крестика ни на одном нет… - шепнул мне Виктор. Я молча кивнул.

- Ух, ты ж, б…дь, студёная водичка! Ой, простите, святой отец, гы-гы-гы… - Орали гости, плескаясь в проруби, как детвора в пионерлагерном «лягушатнике».

- Ничего, ничего, - подобострастно тряс бородой настоятель. – «Б…дь» - это слово не матерное, это от слова «блуд», заблудившихся коров на Руси раньше называли «б…дивными».

- Ну, ништяк, б…дь! – Обрадованно загоготали купальщики, по-свойски похлопывая отца Василисия по плечу.

Прочие миряне робко отгребли в сторонку и стали выбираться обратно на лёд, недоуменно озираясь на странных гостей нашего настоятеля.

- А ты что же стоишь, атаман? – Глядя на меня снизу из воды, поинтересовался батюшка.

- Простите, святой отец. Не могу я вместе с бандитами в одной проруби…

- Окстись! – Отец Василисий побледнел и испуганно оглянулся: не услышал ли кто. – Окстись! Какие бандиты?! Это спортсмены! Наши спонсоры…

Гости тем временем прямо на краю водоема развернули принесенные с собой объёмистые свертки с закусками и поставили пузатые двухлитровые бутылки «с ручками».

Один из обосновавшихся в проруби «спортсменов» с массивной золотой цепью на шее, успевший опрокинуть пару пластмассовых стаканчиков беленькой, дотянулся до штанов у воды и, вытащив оттуда пачку сигарет с зажигалкой, задымил.

- Попу налейте! – Взяв в одну руку стакан, а в другой держа «Лаки Страйк», кивнул он уже вылезшим из воды сотоварищам.

- Благодарю, благодарю, - заискивающе раскланивался батюшка, принимая стаканчик и бутер с икоркой из рук «спонсоров». – Но курить в освящённой иордани всё-таки не нужно, господа, не нужно…

- Ну, нельзя так нельзя, базара нет, - лысый в проруби затянулся разок напоследок, после чего погасил зашипевший бычок прямо о поверхность воды.

Время давно перевалило за обычное обеденное, есть хотелось до невозможности, во рту пересохло. Особенно, глядя как наш войсковой окормитель со своими спонсорами с аппетитом поглощает отнюдь не духовную пищу.

Пальцы, сжимавшие древки хоругвей, словно одеревенели даже в перчатках. Сами задубевшие на морозе полотнища знамён христовых сделались тяжёлыми, как будто налились свинцом. Окоченевшие ступни ног в сапогах просто потеряли всякую чувствительность.

Не забывал я и о своих, оставшихся обеспечивать порядок при храме, казаках. Предвкушая заодно, как будут хохотать станичники над нашей с Рюкзаком историей о «дорогих гостях» отца Василисия.

Однако, разгулявшийся настоятель возвращаться к покинутой им среди праздника пастве отнюдь не спешил. Автобус-КАВЗик, в котором ехали мы с Виктором и хористками, посреди лесной дороги вдруг свернул в сторону.

Сам отец Василисий возглавлял процессию на генеральской «Волге» в компании какого-то отставного вояки-предпринимателя.

Оказалось, нас уже ожидал накрытый к обеду стол в банкетном зальчике местного частного комбината по производству колбасных изделий, хозяин которого пригласил отца Василисия на праздничную трапезу.

«Спортсмены», к счастью, поехали куда-то в другом направлении. По своим «спонсорским» делам, наверное.

Надо ж было случится такой оказии, что ни я, ни Виктор спиртное тогда оба не употребляли вообще. На недоуменные же вопросы сотрапезников отвечали, что оба мы «за рулём».

Взирать трезвыми глазами на происходящее вокруг застолье с обильными возляниями и прочие безобразия  было и смешно, и грустно одновременно.

Отца Василисия, изрядно хлебнувшего «спонсорской» водочки ещё на озере, генерала, самого директора колбасного комбината, двух его дородных помощниц и упитанных приходских хористок вскоре развезло «до поросячьего визга».

В помещении сделалось жарко, и «дамы» принялись споро стаскивать с себя различные элементы одежды прямо за столом.

Рыжеволосая и горбоносая хористка с широкими бедрами придвинулась совсем вплотную к отцу Василисию. Батюшка, вперив мутный взор в глубокое декольте девицы, что-то сладострастно нашептывал ей мокрыми губами в похожее на огромный вареник багровое ухо. Рука настоятеля, будто сама по себе, как «вещь» из «Семейки Аддамс», шарила по спине млеющей от счастья дурынды в поисках застёжки бюстгальтера. Вконец охмелевшая нахалка уже бесцеремонно величала батюшку «Васюсей».

- Куда уж против такой-то кобылы с титьками нашей хрупкой матушке Анне, - печально констатировал мой товарищ. – Стыд-то, батька, какой… Тьфу!

Радушный хозяин тем временем широким жестом пригласил гостей проследовать в сауну, оказавшуюся тут же за одной из дверей, отделанных вагонкой.

Париться вместе с потными и пьяными тётками в компании нашего окормителя нам с Виктором не улыбалось совершенно. Но святой отец был  настойчив.

- Так, господа казаки, ну-ка, нечего отлынивать! Что ж это такое, и в иордань крещенскую окунаться не стали, и вино не пьете... Кто не пьет, как говорится, тот настучит. Глядите, епитимью наложу за непослушание! Раз батюшка велит, значит, казаки должны исполнять. Так что, вперёд, раздеваться!

 Глаза у Рюкзака сделались круглыми от испуга, как у выпавшего из дупла совёнка.

- А как же потом в такой мороз на мокрые трусы штаны натягивать?! Или, что же, атаман, мы туда вообще без трусов должны идти? Ну, нет, вот уж дудки. Без трусов я туда не пойду... Как жене-то буду в глаза смотреть?! Срамота…

Замечание было совершенно резонным. Вся компания, однако, с визгом и хохотом уже скрылась за дверями парилки.

Стянув с себя сапоги и казачью форму с ремнями и портупеями, сложили мы наши вещички в две кабинки поодаль от ряда шкафчиков, где одной бесформенной грудой валялись  вперемешку ряса с епитрахилью, брюки, бабские платья, платки, безразмерные до неприличия трусы, лифчики, колготки и юбки. Решив осмотреться в просторном «предбаннике», обнаружили довольно глубокий и широкий бассейн.

Но и поплавать просто в свое удовольствие внаготку тоже ни фига не получилось.

Едва собрались мы с моим товарищем тихонечко сойти по лесенке в воду, как дверь из парной с шумом распахнулась. К бассейну, потрясая свисающими на животы в жировых складках громадными дынями, с хохотом устремились мокрые от пота и красные, как раки, секретарши колбасника.

Увидев нас телешом и буквально пожирая похотливыми взорами, самки сладострастно замяукали:

- Ммм, вау, да тут у нас каза-киии!..
- Где, где казаки?
-  Вот, вот они! Мальчи-кии, мы к ва-ам…

Витька в охватившем его кромешном ужасе, схватив в охапку сапоги, форму и портупею, в одной папахе пробкой вылетел обратно в банкетную. Отступая в аръергарде, я последовал за ним под разочарованные возгласы обиженных тёток.

Проносясь опрометью мимо раскрытых дверей сауны, ненароком увидел рядком восседающих на верхнем полке с абсолютно отрешенным видом отца Василисия, отставного генерала и колбасника, которых со всех сторон липко обжимали телесами девицы из клироса.

Плюхнувшись на скамью рядом с Виктором и натягивая сапоги, чуть ли не простонал:

- Меня сейчас кажется вырвет.

Товарищ посмотрел на меня совершенно несчастными глазами.

- Меня уже, батя… Вот это даёт отец Василисий, вот это даёт... Что же мы нашим-то скажем, атаман?! Такая пакость не то, что от церкви, а и от веры людей отвратить может…

На обратном пути в сгущающихся зимних сумерках автобус снова резко остановился.

Ехавший впереди на «Волге» настоятель заглянул в салон и окликнул пышнотелую хористку с рыжими распущенными волосами. Виляя бедрами, избранница под завистливыми взорами товарок проследовала к выходу. Батюшка, пошарив глазами по автобусу, отыскал на заднем сиденье меня с Виктором:

- Так, атаман! В храме скажете, что батюшка задерживается.

После чего машина генерала с отцом Василисием и хористкой свернула к ближайшему кемпингу.

Околоцерковные старушки из нашего прихода  передавали известие друг другу по цепочке, как эстафету, с озабоченностью и понимающе кивая головами: «Батюшка задерживается!»

На душе у нас с Виктором было горько и пакостно, рассказывать о чем-либо и тем более смеяться не хотелось уже совершенно, поэтому на все расспросы мы только махнули рукой.

Мои насквозь продрогшие и заледеневшие, как мамонты в плейстоцене казаки, доблестно отстоявшие в карауле от начала и до конца, буквально с ног валились от голода и усталости. Поэтому привезённый нами сверток трофейной снеди с баклажкой красного директорского вина оказались как нельзя кстати.

…Все больше и больше отдалялся отец Василисий не только от окормления казачества, но и от собственного прихода. Будучи как-то приглашенным мною на очередной круг, сказал без обиняков:

- Какой мне от вас, казаков, прок? С хоругвями на крестный ход и так найдется кому идти… Лепту не вносите, жертвуете мало. Зачем мне ходить к вам, благословение мое вам не нужно.

Но хоть и пытались мы делать вид, что все у нас идёт, как и раньше, и не держали обид на отца Василисия, не замечать некоторые финтифанты нашего доброго пастыря вскоре стало невозможно уже и прочим.

Прознав про амурные похождения настоятеля, покинула его, забрав двоих деток, благочестивая супруга Анна.

«Матушка возгордилась!» - С печалью в голосе констатировал отец Василисий.

И тут же поселил в доме причта некую молодую особу, которая шокировала прихожан, периодически бесстыдно прогуливаясь по прихрамовой территории в коротком домашнем халатике в облипку.

«Племянница моя», - пояснял настоятель любопытствующим. В храм барышня, однако, никогда не заходила даже во время службы.

- Грех-то какой, батюшка наш, гляди-кось, натуральную б…дищу к себе притащил… - сокрушались, качая головами, приходские бабульки.

Казаки откровенно посмеивались.

Частенько стал появляться отче на службе и требах под хмельком, благоухая свежим ароматом кагора и с багрянцем на щеках.

Самые суеверные из бабулек, опасливо и с оглядкой осеняя себя крестным знамением, начали уже перешептываться, что не иначе, как сговорился батюшка с одним из аггелов Окаянного. Оттого, мол, и не стареет он, и болезней не ведает, и все ему дозволяется.

Многое и правда до поры сходило отцу Василисию с рук. Поговаривали даже о родстве настоятеля, если и не с самим Лукавым, то с правящим архиереем во всяком случае.

К ропоту недовольных в епархии оставились глухи, жалобам верить отказывались, с подачи самого отца Василисия объявляя всех доносителей наветниками и завистниками.

Многие из прежних подвижников приходской жизни покинули отца Василисия, перейдя в другие общины. Но это его больше не беспокоило.

Казаков же охотно привечали и в прочих храмах по-соседству, с добрыми настоятелями которых связывали нас многолетние узы дружбы и совместного христианского служения.

Но в конце концов, одно из писем легло на стол архиепископа. О чем шла речь в жалобе, доподлинно неизвестно. Версии выдвигались разнообразные. Да и было ли само письмо - или поводом разбирательства послужили иные обстоятельства, казакам осталось неведомо.

Так или иначе, но отца Василисия сперва отстранили, а затем и вовсе лишили прихода, назначив в храм нового молодого настоятеля.

Последний казаков чурался, как огня, не испытывая к нам ровным счётом никакого доверия. Кто-то из прихожан, как оказалось, наговорил про нас, что называется, «сорок бочек арестантов». Объявив чуть ли не главными виновниками морального падения прежнего настоятеля в греховную бездну.

С несчастным видом, помятый, растерянный и нетрезвый мыкался батюшка Василисий в давно нестиранной и покрытой какими-то пятнами серенькой рясе у ворот храма. Подбивая бывшую паству на «бунт», пытался он собирать подписи и обзывал нового настоятеля самозванцем. Люди, однако, шарахались от него, как от назойливого и дурно пахнущего бомжа.

Пробегающий из храма в дом причта и обратно новый батюшка старался деликатно не замечать одинокую серую фигуру у ворот, и только сокрушенно качал головой и крестился.

Вспомнил вдруг разобиженный окормитель казачества и о прежних чадах своих духовных. Кинулся он было за помощью к станице, призывая нас выйти в пикеты протеста, писать письма в его защиту владыке и собирать подписи.

Казаки жалели бывшего своего войскового священника. Как обычно жалеют на Руси всех обиженных да убогих. Но всерьез вступаться за отца Василисия никто из станичников уже не хотел.

На долгое время разжалованный настоятель вообще исчез из нашего поля зрения. Пока один из станичников наших не возвратился как-то из столичной командировки:

 - Не поверите, братцы, кого я там встретил. Отца Василисия!

Гляжу, из черного джипа вылезает такой в темных очках. В рясе, пальцы в перстнях, на шее золотой крест наперсный… Ого, нешто, думаю, восстановили батюшку в церкви?! Подошёл, спрашиваю, как дела, мол, святой отец, вроде же выперли вас…

Тот меня узнал, а самого аж распирает от важности. Ну, говорит, сана-то меня никто не лишал. А нашему брату работенка всегда найдется. В отпущении грехов нынче много, кто в России нуждается.

Тут, как из под земли, четверо добрых молодцев выросли: «Проблемы, батюшка?» Василисий наш им вальяжно так через плечо: «Все в ажуре, базара нет, чисто кента старого встретил…» Те глядят недоверчиво: «Ну, ежели что, мы рядышком, святой отец…» А мне он и говорит: «Видишь, как настоящие чада духовные за своего окормителя постоять готовы? А вы, казаки - что? Фуфло…»

На минуту показалось мне даже, ей-богу, что под рясой за поясом у него пистоль выпирает.

И тут понял я, кого он мне напоминает, братцы.

В «Неуловимых мстителях» у бурнашей поп такой с маузером был. Вот, отец Василисий – точно его живая копия!

*****

Наверное, можно было бы на этом в  повествовании о похождениях нашего батюшки поставить точку. Однако, словно в русской народной сказке, в нашей истории конец вдруг тоже оказался неожиданно благостным.

Неизвестно, где обретался отец Василисий добрые полторы дюжины лет. Но вновь явился он миру настоятелем небольшого приходика в веси ингерманландской. А за заслуги свои перед Церковью святой отец даже удостоился посвящения его в сан протоиерея.

Видевшие батюшку своими глазами божатся, что несмотря на без малого шестой десяток, по-прежнему он так же статен, пышет молодостью и здоровьем.

Жизнь словно вернулась на круги своя, и снова сделалось всё, как и прежде - чинно и благолепно.

И только мы, духовные чада былого отца Василисия, точно знаем, что есть, есть где-то на Святой Руси потайное местечко, где до поры прикопан в промасленной ветоши верный его, потёртый маузер…