Около счастья

Автор иллюстрации: член Союза художников России, Анатолий Валерьевич Федай.

В одном из тех провинциальных городов России, о котором вы никогда не узнаете, пока чудо или катастрофа не посетят эти обветренные пылью места, в которых лоскутки человеческих душ сметаются ветром времени, где люди и место усваивают друг друга, сплетаются на молекулярном уровне и умирают, давая нам с вами повод об этом судачить, на последнем этаже обычного дома, с обивкой входной двери времён Александра I, человек с птичьей клеткой ждал, когда вернётся то, что приходило в образе птицы…
Он предстоятельствовал в настороженности и внимании, запуская свой взгляд в муть накуренного пространства, опаляемый жаром тревоги, что не встретит больше того чуда.
Юра ждал. Но пока ничего не происходило.
Его глубоко вкаченные в череп глаза смотрели в одну точку, осанка и стать представляли большого и мужественного человека, выбритого до синевы щёк, лысеющего и сгорбившегося в последних позвонках шеи.
Справа, в кровати, лежал отец, Матвей Савельевич, разбитый болезнью Паркинсона. Для Юры отец был теперь как старая, выцветшая фотография, на которой ничего нельзя было различить, им же подписанная: «Около счастья, Сочи, 1975 год». Фотография очень нужная и милая сердцу, но потерявшая своё наполнение и главное свойство - консервацию времени. В данный момент Матвей Савельевич рвал журналы и постоянно очень громко произносил несвязные слова, вернее, набор звуков: «НИКОЛАЦ, СИНИКА, М..оаАа...ЯЯя! САНИКА, САНИКАЛО, ММмо...йАиА».
До того, как Матвей Савельевич успел высморкаться в свой плед, комната уже занималась мрачно-стыдливым запахом его жизнедеятельности.
Если верить утверждению, что обстановка дома есть состояние рассудка и души хозяина, то можно сказать, что душа была больна. Драма советской мебели сочеталась здесь с памфлетами современных, многофункциональных вещей. На стеклянных полках старого шкафа типа «Хельга» соседствовали советские журналы «Наука и техника», немытые хрустальные бокалы, хранившие следы прикосновений губ, DVD-диски, горшки с подгнившими цветами и многие другие вещи, которые навсегда захватили это пространство. Однако нельзя было не отметить прекрасный стеллаж для книг с ветхими экземплярами энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, выпущенных ещё до революции. Вся эта обстановка не была тяжёлой или пугающей, скорее, в ней просто не было жизни.
Юра ждал эту птицу каждое воскресенье. Как обычно, ровно в 13:33 она прилетела. Этот долгожданный сюрприз был главным в жизни Юры и особенным! Душа, как считал Юра, — это подарок Бога, Его часть, Его контуры чисты, изначально незаполненные ничем. Всё остальное, что их наполняет — это то, что мы приобрели, пережили, накопили, это отдельный субстрат её формы. Птица была воплощением последнего.
Конечно, эта маленькая птичка предпочитала гужеваться на кромке окна, ничего особенного не делая: ковыряла клювом свои перья, выщипывая их, находя попутно в бесчисленных паутинах пауков и жирных мух, постепенно и неустанно загаживая карниз. Именно так бы увидел происходящее далёкий от сути вещей человек, но не Юра!
Птица, это гадкое существо, на самом деле была формой его прошлого, элементом не случившегося, пройденным, оставленным в глубине прошлых переживаний, надежд на нынешнее, залихватская гадина, ангел вездесущий, воплощение всего шельмоватого, сияние совершенного обожания.
Юра не был заблудшим или падшим, он просто сгорел в своём собственном разочаровании, самоедстве, унынии и невыносимом одиночестве.
До прихода свидания Юра обычно ничего не чувствовал. Но когда этот момент происходил, когда солнечный самоцвет бился в своих содроганиях золотыми оттенками Леонардо да Винчи, последним мазком красоты момента сквозь эти грязные стёкла полусгнивших окон, синица в тёплых лучах согревала свои перья и что-то тихо шептала Юре, а Юра просил её больше не улетать.
Но свидание закончилось, а солнечный диск теперь согревал окна других благотворительных господ. Юра должен был уйти.
Забрав свою пустую клетку для птиц, с которой он никогда не расставался,
Юра вышел из комнаты. Из квартиры он попал в подъезд, десяток пролётов вниз по лестнице, переход, снова лестница и нужная квартира. Он всегда приходил сюда по воскресеньям, после свидания. Деревянная дверь уже привычно была открыта, на полу лежало много женской обуви, чуть дальше - вешалка с верхней одеждой. Света было мало. Не разуваясь, Юра прошёл сразу на кухню, ощутив запах только что сваренного бульона. На столе дымилась тарелка куриного супа, рядом лежали два кусочка хлеба. У окна стояла Танечка в развязанном белом халатике из хлопка. Её волосы ржавого цвета были ещё влажными. Лицо немного вытянутое, но не портящее её внешность, было простым и приятным, с тем самым румянцем, который бывает у девушки-крестьянки. Изгибы её тела были привлекательными, с едва заметной складочкой ниже пупка. Пальцы ног — мозолистые, сбитые, неровные ногти явно самостоятельно накрашены лаком. В её внешности были все ужимки и чары уютной и участливой бабы.
Танечка отодвинула стул и приказала есть суп. Дождавшись исполнения, она встала на колени, расстегнула Юрины джинсы, сняла ремень, небрежно и ловко избавилась от трусов Юры, после чего занялась процессом фелляции. Всё это Танечка делала с таким выражением лица, с каким люди обычно завязывают шнурки или мимолётно встречаются взглядом с прохожим. Оно не выражало никаких эмоций или чувств.
В это время соседи сверху устроили драку, пожилая женщина кричала: «Помогите!», было слышно, как она убегает, как захлопнулась дверь, неприятное лязганье выбитых стёкол. Собачка породы чихуахуа, которую Танечка заблаговременно заперла в ванной комнате, скребла дверь своими когтями и выла со зловещей, душераздирающей долготой. Вся обстановка вызывала тяжёлое ощущение. Казалось, что всё это было не по-настоящему, лживо, заранее срежиссировано. 
Попросив закончить всё это, Танечка грубо оттолкнула Юру к стене, её левая фарфоровая ручка с красным цветом ноготков отодвинула его ногу, и Танечка с ещё большей прытью продолжила глотательный процесс. Обострение сексуального взрыва нарастало, как кипение горячей воды, в недрах паха зарождалась истерика мышечных сокращений, удивительно приятных по своей природе, пока не лопнуло дикой судорогой райских конвульсий в своём стремительном разрешении... После чего плоть уже не принимает прежних ласк, отторгая их перенасыщенностью момента... Танечка никогда не останавливалась на этом эпизоде, её задача была довести приятный процесс до невыносимой, ноющей рези, пока ты не почувствуешь к ней отвращение. В эти секунды боли, ощущения безнадёжной неискренности, пропасти, нарыва отторжения, Юра плакал, не подавая вида, слёзы просто лились у него из глаз, как свежевыжатый сок.
Довершив задуманное, Танечка сплюнула в сторону клетки Юры, завязала халатик и вылила суп, к которому едва успел прикоснуться наш герой, из тарелки в раковину, хлеб оставила. Неподвижно посмотрела на Юру своими зелёными глазами в шоколадную крапинку. Поправила волосы и устало зевнула, прикрывая ротик влажной ладонью.
«Вы должны уйти!», - своей некрасивой ножкой Танечка отодвинула коврик с пола, оголив дверь с ручкой в форме четвёртой звезды, с надписью «Венера». Открыв люк в какое-то подвальное помещение, Юра начал спускаться вниз. Танечка заботливо сбросила клетку на его голову и закрыла тяжёлую деревянную дверь, накрыв её тем самым ковром.
В помещении, где оказался Юра, практически не было освещения, приходилось постоянно нагибать голову, чтобы не удариться. Жара была невыносимая, капли пота ручьями лились со лба и затылка, пропитывая рубашку солёным соком плоти. Включив фонарик на мобильном телефоне, Юра шёл дальше и дальше, перешагивая через трубы, спускаясь и поднимаясь по многочисленным лестницам огромного подвального зала. Когда силы почти иссякли, и Юра понял, что заблудился, не найдя выхода, метрах в тридцати загорелась тусклая вольфрамовая лампочка, осветив пять или шесть квадратных метров, отвоёвывая и проигрывая тьме каждый сантиметр радиуса своим постоянным мерцанием. Идя к свету, как раненая антилопа к водопою в жаркой пустоши африканского буша, Юра уже более отчётливо видел фигуру сидящего на красивом кресле в стиле наполеоновского ампира мужчину. Рядом с ним стояло жестяное ведро и неказистый журнальный столик из ДСП, чуть дальше - табуретка из металла с пластмассовым седалищем (такие часто можно встретить в казённых учреждениях).
Подойдя ближе, Юра сразу узнал в мужчине Виктора. Наш герой никогда не встречался с ним, но хорошо знал его заочно. Виктор выглядел моложаво, его волосы были длинные, но он так умело их зачёсывал, а виски сбривал, что причёска выглядела очень франтовато. Его глаза блестели постоянной сменой света и мрака, весельем и скукой, печалью и высокомерием, он общался этими огнями, ещё ничего не сказав. Одетый в какое-то рубище, он создавал впечатление сильного и независимого от обстоятельств человека. Постоянно курил, но делал это с шиком и позёрством, на старый манер, закинув ногу на ногу.
- Какой сегодня подавала суп Танечка? - внезапно и резко спросил Виктор.
Ничего не отвечая и расценив это как приглашение, Юра слегка улыбнулся и сел напротив Виктора, положив рядом свою клетку.
- Вероятно, вы плохо поели, мой милый? Не стоит ходить на голодный желудок в подвал! - не унимался в своём остроумии Виктор, который явно не хотел переключаться на другую тему разговора.
- Благодарю Вас за светскую учтивость и внимательность! - ответил Юра, чтобы прекратить неудобную тему.
- Я Вас понимаю... Оставим это! Кстати, как ваш дражайший отец? Он тоже ходил с этой клеткой!
- Что вы спросили? - не удержавшись от этой фамильярности, бросил Юра.
- Метко стрелял, говорю! - засмеялся Виктор.
- Да-да... Метко... – Юра словно раздумывал, послышалось ли ему или нет, ведь Матвей Савельевич действительно был профессиональным стрелком и охотником.
- А птицу так и не поймал! - продолжал веселиться Виктор. -Брынзу, говорю, ему купите, он же любит, ведь правда?
- Правда! - просопел Юра.
Виктор перевёл взгляд в сторону клетки, судорога его скул оголила пунцового цвета дёсны всего на одно мгновение.
- Вы действительно думаете найти её здесь?
- Вы лучше меня знаете, что это постоянный процесс! - закричал Юра.
- Мальчик мой, ну что же вы так распереживались? - очень доброжелательно сказал Виктор, улыбнувшись так сладко, что Юра улыбнулся ему в ответ. - Как вы думаете, что в этом ведре?
- Я думаю, что там ваша рвота...
- Вы ошибаетесь! - пододвинув ногой ведро, Виктор достал императорский коньяк 1811 года Grande Reserve и пакетик свежей брынзы. - Откушайте коньяка, а вот этот пакетик отдайте вашему папеньке. Виват?
Когда собеседники выпили, Виктор спросил, покачивая ногой:
- Ответьте мне только на один вопрос: зачем вы во всё это ввязались?
- Только полный распад личности приводит человека к Богу и его идеалам!
- Вы правда так думаете? - поинтересовался Виктор и, не дав ответить, сразу спросил. – Получается, путь к Богу лежит через невежество, разврат и цинизм, вы мне это сейчас анонсируете?
- Конечно же, нет! Человек просто не будет цельным без этого, собьётся точка сборки - нельзя сделать яичницу, не разбив яйца!
- Думается, что вы слишком многое успели разбить и уничтожить в своей жизни. Вы шарахаетесь по самым поганым местам, вы мерзавец и ничтожество, таскаете с собой эту клетку в надежде заполнить прекрасным вашу скверную, изъеденную червями душу! Вы хоть раз целовали руки своего отца? Способны ли вы вообще упасть на колени? Наша с вами Танечка делает это с большим достоинством, не так ли? Вы не научились жить, мой милый... Вы не научились жить, мой мальчик...
- От вас я не жду сертификатов признания! Моё падение — это лучшее, что было в моей жизни! - закричал Юра.
… Возникла длинная пауза, которую прервала пульсация света лампочки. Виктора вырвало в ведро, облив потоком кровавых нечистот драгоценную клетку. Наконец, свет от лампочки погас, наступила полная тьма.
Включив фонарик на телефоне, Юра уже не увидел Виктора, всё было заблёвано и осквернено. На бархатной обивке кресла лежала фотография, та же самая, что была дома у Юры, но не засвеченная. На ней Матвей Савельевич, в блеске прыти и дерзости присущей лицам молодых мужчин, стоял с той самой клеткой, которую Юра вечно носил с собой. Позируя в одних только шортах, молодой человек атлетической формы кормил с руки ту самую птаху. На оборотной стороне фотографии было написано: «Моя синица». Теперь стало понятно, что он её по-прежнему звал...
- Не сумев примирить в себе накопленный опыт боли и радости с осознанием себя, своего места в мире, этот конфликт божественного и сбитого внутри нас, привёл его рассудок в расстройство, как и мой. Он передал мне эту эстафетную палочку, жаль, что он так и не нашёл решения, не поймал её, да и ловить её не нужно... - думал про себя Юра. - Не нужно её ловить!
Забрав свою клетку, фотографию и подаренную брынзу, Юра, поплёлся куда глаза глядят, пока не обнаружил железную дверь, которая оказалась открытой. Длинный лестничный пролёт вывел Юру к лифту его дома, он смог попасть на свой этаж и в свою квартиру. В его квартире всё так же пахло книгами и запахом Матвея Савельевича, который продолжал рвать журналы. На секунду к нему словно вернулась отцовская память, на мгновение он стал прежним и сказал:
- Здравствуй!
Его зыбкая улыбка оголила вставную челюсть, которая казалась сейчас частью его тела, того самого образа с фотографии. На письменном столе сидела синица, нахохлив свои перья, что-то пыталась напеть. Накормив отца его любимой брынзой и убрав за ним, дав сделать несколько затяжек сигареты, глубоких и плотных, Юра поставил свою клетку на стол. Туда сразу залетела синица, и в этот момент комната преобразилась тёплым и ярким светом соединения души и накопленного опыта поколений. В прокуренную комнату словно ворвалась жизнь во всем её блеске и радости. Накрыв пледом клетку птицы и обняв её, Юра заснул прямо на стуле.
Утром нежданно-негаданно пришли в гости Танечка и Виктор. Танечка была ужасно помята, её ржавые волосы были растрёпаны, губная помада красного цвета размазана по лицу и щекам. Юбочка с расстёгнутой молнией болталась. Казалось, что нынешняя внешность была гробом её красоты и ухоженности. Виктор ухмылялся, он был так весел и свеж, как будто сделал какую-то гадость, которая ему удалась. Он придерживал пьяную Танечку, которая сказала:
- Мы пришли попрощаться, Юра!
- На руках понесут Тебя, да не преткнёшься о камень ногою Твоею - прыгай! - своими собачьими брылами произнёс Виктор.
Матвей Савельевич, посмотрел на них, улыбаясь, одёрнул одеяло и тоже сказал:
- Прощай! - а дальше: - НИКОЛАЦ, СИНИКА, М..оа...ЯЯ! САНИКА, САНИКАЛО, МммоМмо...йАА...