Глава 5. С Новым счастьем, граждане России!

„Это – невозможно!“ – с высокомерной ухмылкой, спокойно и уверенно скажет какой-нибудь знаток истории русского мира. Восстать всем народом за свободу? Это - невозможно! Это не про русских. Вот если подняться на войну всем миром, когда главный начальник скажет, что Родина в опасности – это да, это про русских. Даже если не на своей земле сражаться, а на чужой, все равно пойдут и даже умирать будут, если скажут, что родина в опасности. А вот так, ни с того, ни с сего, ради какой-то свободы? Да русскому и свобода эта не больно-то нужна. Он ее не понимает или на худой конец считает, что свобода – это лишь только справедливость. Ну, чтобы не били без причины. А если вообще не будут бить, так это чистое счастье! А то, что свобода означает независимость, так это он даже и не понимает. И не нужно ему это совсем. Неуютно както. Как без начальника? Неведомо ему другое, поскольку во всей истории своей редко какому русскому хозяином привелось быть, все больше батраком, да крепостным. А был бы хозяином, так понимал зачем ему нужна независимость. То есть настоящая свобода.
Там, в другом мире, простые люди гражданами называются и сами следят, чтобы свободу у них не отбирали. А у нас гражданин – это часть слова „гражданинначальник“ и больше ничего. Даже женщину в возрасте гражданкой назвать неудобно, звучит обидно, назвать госпожой – оскорбительно, поэтому предпочитают „девушкой“ называть.

И хоть тысячу раз прав тот знаток русской психологии, но в этот раз и он за голову, не поверив, схватится, поскольку увидит, как вдруг попер русский народ на улицы, и не просто так, не для гуляний, а попер как раз за свободу... Выходит успел Волин, пускай и сделал немного, а успел-таки что-то такое сделать, что почуяли люди - лучшая жизнь за ним, а не за старым миром, где одни держиморды правят. От Волина веяло этой странной настоящей свободой, непонятной, неосознанной еще, но сладкой и заманчивой. Волин стал людям нужен, а когда ФСБ решил Волина убрать, тут-то люди и восстали.

По всей стране вышло тридцать миллионов человек. Около того...А остальные сто двадцать? Все еще боялись, хотя и для них навеянное волинскими делами казалось интересным и перспективным. Не для всех, конечно, но для большинства. Но не вышли, по привычке остались выжидать. Кто знает как все обернется, а вдруг стрелять начнут, а жизнь-то дороже. Для тридцати миллинов оказалась дороже свобода. В одной только Москве вышло аж пять миллионов, в Питере – три, а остальные – все по городам и весям. Россия просыпалась от многовековой дремы, старый уклад начал рушиться.

Выходило, что Волин правильно все рассчитал. А может быть и не считал вовсе, а надеялся на Божью волю. Значит получается, что пришла та самая Божья воля. На том и порешим. Уверен может быть Волин и не был, но знал твердо одно – не дай он народу встряски, не дай потрясения от эфэбешного преступления, из-за которого поднялся народ горой на защиту его, Волина, дела, то может быть и сдулась бы вся его затея, может быть и утонула бы она в вечном русском болоте, где главным манифестом всегда была одна русская правда – быть ниже травы, да тише воды.  А теперь, коль разбудил Волин этот народ, да поднял на восстание, придется ему крепко подумать, куда он его поведет. А и тут без божьей подсказки – никак! И будет теперь зависеть от того,  как пойдут наперед дела, останется этот день в русской истории как день великого перелома, либо как день большой ошибки и возврата к любимому болоту.

Темнота вдруг рассеялась. Перед Волиным была серая мгла. По сравнению с мраком тьмы, через который пролегали тянущие его куда-то серебристые нити, то, где он теперь очутился, казалось ему преддверием чего-то важного и значительного, той конечной точкой, в которой ему предстояло держать ответ перед Главным. Он покорно ждал прояснения. Мыслей не было, только готовность и покорность. Вот в серой мгле зашевелились едва мерцающие зеленоватые тени. Двигались плавно, осторожно, как бы с опаской. Отдаленный гулкий звук, напоминающий человеческий голос. В ответ ему как-будто раздался другой, тоже не различимый... И вдруг, снова мрак, полная чернота...

- Вы видели? У него дрогнули веки!
В палате, возле реанимационного стола, на котором лежал бледный Волин, стояли четверо – главврач Правительственной больницы Санько, оперировавший хирург Григоров, Виктор Пинегин и Михаил Стрельцов. Вопреки протестам хирурга, главврач таки не выдержал напора Стрельцова с мольбой допустить его в реанимационную палату хоть на минуту, чтобы увидеть друга. По поводу Пинегина возражений тоже не было – все знали, что этот парень, как верный оруженосец своего раненного полководца, не только доставил Волина в больницу, но и дежурил весь день и всю ночь возле операционной, переживая и молясь за его спасение.
- Ну все - увидели, теперь пойдемте... Пока больше нельзя! – произнес негромко Григоров, ища глазами поддержку Санько.
- Да, да, Михаил Иванович, пойдемте, пойдемте. Сейчас ответственный момент. – также в полголоса произнес и Санько и, ухватив Стрельцова за локоть, стал настоятельно тянуть его к двери. 
Все послушно попятились. Когда вышли, Григоров подозвал кивком старшую сестру, стоявшую в коридоре и ожидавшую завершения посещения, чтобы продолжить наблюдение и уход за своим знаменитым пациентом.
- Подготовьте мне подробный отчет о состоянии больного и не прекращайте мониторинга.
Ответный кивок медсестры был равнозначен воинскому „Слушаюсь!“. Сестра тотчас же скрылась за дверью реанимации.

Санько, как-будто опасаясь, что Стрельцову захочется опять вернуться к Волину, еще держал его за локоть, ведя уже по коридору и все также полушепотом взволнованно продолжал делиться с ним своим восторженным мнением о проведенной операции. 
- Михаил Иванович, скажу вам еще раз и тысячу раз повторю – произошло настоящее чудо! Пуля буквально оцарапала сердце, другие повреждения не в счет по сравнению с тем, что могло произойти, отклонись пуля всего лишь на миллиметр. Другое счастье – это то, что у нас работает гений, не побоюсь этого слова,  наш Александр Валерьевич, - он протянул руку, чтобы потрепать за плечо хирурга, но не посмел, как-будто над головой того сиял настоящий ореол святости. – если бы не он, еще неизвестно, как говорится...
Вполне упитанный, с выдающимся административным животиком шестидесятилетний Санько, по сравнению с высоким, длинноруким жилистым Григоровым с его серьезным аскетическим лицом, выглядел Колобком и каким-то очень несущественным звеном среди тех, кто в последние двадцать четыре часа участвовал в титанической битве по спасению Волина. Услышав дифирамбы в свой адрес, Григоров нахмурился и поспешил перевести стрелку на свою медицинскую команду:
- Благодаря персоналу. Работали четко, слажено. И еще... Вот это было действительно чудо! К нам пришла женщина, донор. У Петра Алексеевича редкая группа крови. Так вот, ее кровь полностью совпала с его группой. И если бы не это чудо, думаю, что никакое другое бы не помогло.
- Что вы говорите! Надо же! – оживился Стрельцов, - Как ее зовут? Виктор Андреевич, будьте добры, разузнайте..
- Я проверю.
Перед глазами Стрельцова все еще стояло бледное почти безжизненное лицо его друга, беспокойные мысли держали в напряжении даже после обнадежвающих слов Санько. Обернувшись к Григорову, он остановил его и с надеждой узнать что-то больше, чем то, что до сих пор услышал от постоянно кружащего возле него Санько, прямо глядя ему в глаза спросил:
- Александр Валерьевич, прошу вас, дайте прогноз. Меня не испугаете. Я, как говорится, видал виды. Понимаю, что рано, но все же...
- Михаил Иванович, не буду спешить с констатациями... Вы сами понимаете. Одно скажу с уверенностью - самое тяжелое позади. Он действительно вернулся к нам буквально с того света. Теперь все зависит от крепости его духа и здоровья. Мы постоянно контролируем его состояние и будем докладывать вам при любых изменениях.
- Да-да, пожалуйста, через Виктора Андреевича. Он будет здесь, если позволите.
- Конечно, конечно.

Утром 31 декабря Волин открыл глаза. Х-х-х, - чуть слышно попытался воздухом очистить глотку от накопившейся слизи. Задремавшая было дежурная сестричка, услышав странный шум, мгновенно очнулась от забытья и устремилась к нему, чтобы убедиться, что это ей не приснилось. Увидев, что глаза его открыты, радостно улыбнулась и поспешно стала искать на наушниках кнопку для вызова главного хирурга.
- Александр Валерьевич! Петр Алексеевич пришел в себя!..

Крыло больницы, с котором лежал Волиин, превратилось во взбудораженный улей. Все задания Григорова исполнялись бегом, из коридора в палату то и дело доносился топот ног по коридору и голоса медиков. Пространство наполнилось оптимизмом. Григоров, примачвшийся за секунды в реанимацию, замечаний своим шумным коллегам не делал, наоборот, считал полезным, что Волин в первые минуты ощущения своей земной жизни слышит все эти звуки – пусть наполняется реальностью.
Волин был еще очень слаб, говорил не слышно, но по живому движению его зрачков Григоров установил, что восстановление знаменитого пациента идет хорошо и скоро, очень скоро, должны появиться и другие признаки этого.
- Пить? – попытался озвучить Григоров едва слышимый шепот из уст Волина. Тот подтвердил глазами.
- Понятно. Пить пока не будем, но делу поможем. Танечка, увлажненный тампон и смачивайте губы. Петр Алексеевич, с удовольствим вас порадую – операция прошла успешно, теперь должно успешно пройти и восстановление. Скоро встанете на ноги! А сейчас от вас требуется абсолютное подчинение требованиям медицинского персонала, чтобы это произошло как можно быстрее.
В глазах Волина стояло непонимание, он как-будто пытался задать какой-то важный вопрос. Григоров догадался.
- Ах, да... У вас пулевое ранение, в спину. Пуля поразив некоторые органы, прошла навылет. Большая рана на груди. Жизни напрямую ничего не угрожает. Нужно восстановление.
Волин в понимании прикрыл глаза. Все постепенно начинало проясняться.

Примерно через час в палату буквально ворвался сияющий Виктор. До сих пор его чуть ли не силой сдерживал сам Григоров, объясняя, что Волину сейчас крайне противопоказаны психические перегрузки. Когда его лицо появилось перед глазами Волина и прозвучало „Петр Алексеевич, ну как вы?“, тот как-будто вначале не узнал своего визави, но через пару-тройку секунд во взгляде появилась искорка и губы почти явственно прошептали: а-а, керой...
Виктор мгновенно расшифровал неизвестное слово и бодро ответил:
- Ну какой же я герой? По сравнению-то с вами. Вот вы – настоящий герой! Поздравляю вас, Петр Алексеевич! Радость-то какая!
Следующее слово Волина можно было не расшифровывать. Виктор его понял - „рассказывай“, да ему и самому не терпелось поделиться последними событиями, так что если даже ему и показалось, что именно это сказал Волин, его все равно уже нельзя было остановить.
- Даже и не знаю с чего начать. Начну с главного – народ поднялся! Такого еще никогда не было, от слова „никогда в жизни!“ Наши подсчитали – в одной только Москве – около пяти миллионов! А по стране... знаете сколько? До тридцати! Все вышли за вас! Как только узнали, что чекисты по вам стреляли. Пять миллинов! Представляете это сколько? И все пошли на Лубянку – гнать ФСБ. Те, конечно, в штаны наделали... Но когда народ подошел, наши уже захватили Лубянку, оба здания. Как раз выводили арестованных. Все, Петр Алексеевич, нету больше ФСБ, нету паука-кровососа!
Улыбки Волина в ответ не последовало, но на бледном его, изможденном лице отражалась печать блаженства – видно было что весть его обрадовала.
Следующий вопрос Виктор долго не мог разобрать, а когда понял, лицо его озарилось почти детской улыбкой:
- Так сегодня тридцать первое! Завтра Новый год! С наступающим вас, Петр Алексеевич! Вот подарок-то для всех!
Волин взглядом попросил Виктора приблизиться и сделал усилие, добавив ясных звуков в свой голос, чтобы Виктору было понятно сразу:
- Я хочу поздравить россиян. Устрой все. Телевидение... Это нужно!
- А вам можно?
- Нужно!

Нет для россиянина второго такого праздника как Новый год. Даже в самые трагические, голодные и безнадежные времена наши люди всегда его отмечали. Хоть чашкой кипятку, а если негде согреть, то пили холодную воду с мыслью о кипятке и о празднике. Праздник этот настолько велик, что кажется народ в гневе смятет любого царя, который покусится его отобрать у них. Даже прийдись Новый год на день второго пришествия, бросится весь народ в ноги Богу и попросит отложить его хотя бы до... второго января, ибо без него нельзя принять и кару Божию. Разложил и в этот раз россиянин свое традиционное угощение на столе, собрал челядь и родителей, родных и близких, перевернул в себя пару-тройку рюмашек в честь года уходящего, непростого. Приготовил шампанское, бенгальские огни и хлопушки всякие, чтобы выпить во славу Нового года и погреметь бокалами с шампанским и фейерверками следом за торжественной мелодией кремлевских курантов. „Эх! – вздохнул он, - не будет поздравления от Президента, дай Бог ему выжить хотя бы!“ Но тут-то и ахнул, когда увидел на экране телевизора неожиданный текст – „Поздравление Временно исполняющего обязанности президента Российской Федерации Петра Алексеевича Волина“.

Заставку убрали и перед глазами устремленного к телевизорам народа появилась больничная палата, в ней чуть приподнятый на подушках бледный, похудевший, но очень дорогой россиянам человек, улыбающийся, с искрящимся взглядом и бокалом шампанского в неуверенной руке. Невольно вырвалось тогда у пораженных неожиданной радостью россиян – „Ну дает, Петька! Знай наших!“
- Дорогие россияне! Спасибо вам! С Новым годом! С новым счастьем вас, граждане России!
В этот самый момент Маша стояла на коленях перед своим телевизором, обнимала его, целовала Волина в бледное чело, во впалые щеки, в губы. В глазах ее стояли слезы.