Обед

Просыпается росгвардеец на хирургическом столе после
 наркоза, спрашивает, как прошла операция.
Хирург отвечает:
- Отлично. Удалили вам яйца.
- Как яйца? Я же говорил, что у меня палец на ноге нарывает!
- А я вам говорил, что иду по улице домой, а не на митинг...

Это эпиграф, призказка. Дальше жизнь. Рассказал один из моих старших товарищей по травматологической службе. Рассказал с такими деталями и подробностями, что соврать или придумать такое невозможно, хотя родом он был примерно из тех же мест, что и Михаил Евдокимов и даже внешность имел похожую - "здоровый такой...".
Дело было в одной из ЦРБ (центральной районной больнице) на Алтае, куда мой товарищ вернулся по распределению, поскольку поступал после школы из этого же алтайского района по "сельской" квоте.
Как известно, рабочий день у врачей обычно несколько короче (на ставку) за счёт того, что нет официального обеденного перерыва. По трудовому законодательству это допустимо, если непрерывный рабочий день длится не более 6 часов. Хотя официально по графику рабочий день составлял 6 часов 15 минут. Так всегда и работали во всей медицине, тем более в неотложной службе, каковой работа врача ЦРБ является по определению, и никто на это внимания никогда не обращал.
Но в той райбольнице однажды появилась сильно правильная новая главный бухгалтер. Так получилось по ландшафту, что этой бухгалтерше под центнер весом из окна были видны двери, из которых врачи выходили из больницы и шли по домам. Видимо, специалиста по больничным финансам очень ранило, что ей на своём стуле в обнимку с арифмометром сидеть ещё почти полдня, а эти ... уже подались кто куда по райцентру. И она начала долбить и додолбила-таки молодого руководителя ЦРБ, чтобы в рабочем графике врачам выделили время на официальный обед, что продлевало соответственно их время на работе на целый час, да ещё и с четвертью. Всё в соответствии с трудовым кодексом, всё по закону. Всплеск эмоций, "всенародное возмущение" и ссылка на отсутствие отдельной столовой для персонала, как всегда, ничего не изменили, и народ стал понурясь уходить с работы на час позже, любуясь на выходе на довольную, слегка усатую улыбку "главного финансиста", занимавшую примерно половину оконного проёма.
Шло время, народ маялся, бухгалтерша лыбилась, но сверху, с небес-то всё видно, и однажды у бухгалтерши под вечер потихоньку заныл живот. Ночью стошнило, стало морозить, она позвонила главному, тот, естественно, переадресовал её на заведующего хирургией. Приехала фельдшер Скорой, поставила аппендицит под вопросом, доставила в хирургию. В приёмном покое осмотрел дежурный врач, подтвердил диагноз и вызвал, как и положено, на себя хирургов, включая зава. Не чужой чай человек - главбух, да и вес дай бог, попробуй угадай, что там на такой глубине. Опытный зав хирургией уже при первичном осмотре понял, к чему идёт дело, но по уставу таких больных положено наблюдать. Наблюдать положено до шести часов. А время за всеми хлопотами подошло уже утреннее. Часам к 11 истекали 6 часов наблюдения, больной не легче, боли переехали вправо, симптоматика прояснилась окончательно, надо оперировать. Покапали малость, побрили где надо, ввели промедол-димедрол, завезли в операционную, больную фиксировали как положено табельными вязками, операционная сестра и хирурги к этому времени помылись, одели стерильные халаты и перчатки. Дальше всё как обычно: помазали йодом операционное поле, накрыли стерильными простынками, набрали в шприцы новокаин (на Алтае в те времена даже в городе все аппендэктомии делали под местной анестезией - установка крайздрава, чтобы дешевле, я сам застал). Пару шприцев обезболивающего ввели тихонько под кожу... И в этот момент в операционную заглядывает санитарка из отделения и громко так, как её зав подучил: "Виктор Михайлович, время обедать, в столовую идите, там всё накрыто." Зав глубоко вздохнул, и с сожалением: "Ну обед так обед, время по графику обеденное, пошли в столовую ребята, размываемся." Оставаясь стерильными, не задевая ничего, не опуская вниз стерильных перчаток, хирурги втроём и операционная медсестра осторожно выходят в предоперационную, начинают обсуждать меню и переходят дальше - в условно стерильное следующее помещение оперблока - материальную. Лицо больной закрыто простынками на дуге и этого, самого главного, она, конечно же, не видит. Вязки держат хорошо. В операционной никого. Сначала было тихо, а минут через пять...
Истошные крики и мольбы на тему "помогите хоть кто-нибудь", с нескрываемым удовольствием слушал практически весь врачебный коллектив, дружно собравшийся к тому моменту под дверью оперблока. Чуть погодя в операционную заглянула санитарка, поинтересовалась в чём дело и уточнила, что врачи уходят на обед - время, график. "Какой обед, какой график?! Никакого графика! Пусть оперируют! Не будет никакого графика!" Спокойная как волжский утёс санитарочка сказала, что сейчас сходит за хирургами и постарается решить вопрос. Ещё через пару минут в операционную торжественно не вошли, вплыли как херувимы "во всём сухом и чистом" корифеи местной хирургической службы и так же плавно приступили к оказанию.
Рабочие графики всех врачей района вернулись к прежнему виду уже на третий день послеоперационного периода, завершившегося, конечно, несмотря на явно избыточный вес больной, без осложнений - сверху же всё видно, за справедливостью там есть кому присмотреть.
Не смог удержаться, но чем-то похожий эпизод случился и у меня во время работы в том дальнем углу нашей области, о котором я уже рассказывал в "Ордене Трудового Красного Знамени".
С советской властью, а в особенности с её коммунистическим авангардом, у меня с малолетства отношения особо не складывались, тем более, что я опять же с малолетство был в курсе, что всех мужчин как по родне отца, так и по родне матери большевики извели ещё до начала войны. Безвинно. В пионерах я дослужился до члена совета школьной дружины, но в классе шестом, присутствуя по должности на делёжке каких-то сейчас уже не помню то ли переходящих знамён, то ли кубков, вовремя многое понял и забил на это дело, забил окончательно. В комсомол старшие из родственников после долгих уговоров меня просто затолкали наконец-то в мае последнего школьного года, за пару недель до начала выпускных экзаменов. Как выяснилось - правильно, в мединститут "несоюзную молодёжь" не принимали по определению даже с проходным баллом, и это не ля-ля, а реальная история одного из моих друзей. Дальше институт, работа фельдшером Скорой помощи на двух последних курсах, интернатура и наконец "романтика" сельской медицины. Как было сказано, службу я там правил в двух лицах хирургом и гинекологом. Всё шло как надо, но уже через месяц по прибытии меня начала доставать местный "комсомольский вожак" - молодая, но бойкая заведующая аптекой, сильно целившаяся на последующую карьеру по комсомольско-партийной линии. Да и то, не век же ей такой способной в этой заднице торчать. Незамужней ещё к тому же.
Надо сказать, что свой комсомольский билет я регулярно использовал не по прямому назначению - вместо "забытого" студенческого билета в качестве пропуска к друзьям и знакомым в институтское общежитие. На вахте комсомольский билет после этого мог томиться неделями в отличие от студенческого, который был нужен всегда. Вид этот "партбилет" вследствие нецелевого использования имел соответствующий.
"Вожак" стала справлять с меня этот документ с завидным упорством и регулярностью - ей план по членским взносам перевыполнить не терпелось. Стала капать главврачу, а он тоже партийный, да ещё и как бы хирург, видимся мало не через день. Короче, пространство для манёвра неотвратимо сужалось. Но с небес видно всё. Где-то в начале зимы отправилась наша "вожак" на какой-то то ли слёт, то ли совещание по комсомольской линии в "область". Вернулась счастливая, окрылённая вся, говорили аптечные тётки, видно какие-то вопросы успешно решила там, в "области". А после Нового года подходит ко мне главный и на ухо докладывает, что надо нашу заваптекой по-тихому "почистить". Я сперва даже не понял, чем она так запачкалась, начальник уточнил: "Вечером, в пятницу, чтоб ничем никому. Гинеколог, сам видел, опять "поплыла", да и язык у неё - до земли. С сёстрами я сам.". Ещё главный сразу сказал, чтобы по документам не проводили, если что не так пойдёт, оформить как дисфункциональное кровотечение. Производство есть производство, это место у всех одинаковое, что у партийных, что у беспартийных, мне не привыкать.
  Весь тот спектакль описывать не буду, обставили так, что я даже лица не видел.  Но я не особо и интересовался. Всё прошло без осложнений, в понедельник заваптекой вышла на работу и пошла по жизни дальше.
  Уже где-то только через месяц я поймал себя на мысли: "А ведь никто меня с комсомолом-то не достаёт".