Как Тарасовна и Краюшкин интерес искали

На рассвете приснился Витьке Краюшкину Муслим Магомаев, будто едет он по селу на тракторе, высовывается из кабины и кричит:
- А не вспахать ли тебе, мисье Краюшкин, огород?

Да так это все явственно, что тут же очнулся Витька и аж вспотел весь.
Сердце заходится, а он себе думает, а хорошо бы, кабы Муслим мне и правду огород вспахал, а все бы потом и говорили: это тот самый Краюшкин, которому Магомаев огород вспахал, и такая сладкая эта мысль, что Витька не выдержал, вскочил, в галоши впрыгнул и к соседу Гаврилычу отправился.

Ход у Витьки неустойчивый, но пружинистый, с маршрутом часто не совпадает, потому Краюшкин не всегда сходу попадает туда, куда надо. Но на этот раз попал, благо Гаврилыч соседа еще через окно запеленговал, дверь заблаговременно распахнул и Витьку словно бы этой дверью поймал. Бирюковато двор оглядел и дверь захлопнул. Ну а Витька, ясень пень, про сон поведал и тут же интересуется, мол, к чему бы все это, Гаврилыч?

- К белой горячке, а ты думал к чему?! - Несколько даже сурово прогудел сосед, уютно попыхивая трубкой. Гаврилыч служил в торговом флоте не то штурманом, не то боцманом и трубкой как бы намекает на свое славное морское прошлое, то и дело утопая в густом, непролазном дыму, совместно со своей несуразной бородой.
Борода у него настолько несуразная, что кажется будто к его лицу снизу клок сена приделали. Бывает так, что лошади на нее реагируют глупым ржанием. Иные мордами тянутся, трясут губами и скалят зубы.

- В прошлый раз во сне тебе Пикассо сапоги белилами извазюкал. Теперь вот Магомаев на тракторе проехал, будешь и дальше пить, Виктор, к тебе сами черти гурьбой явятся, под белы ручки подхватят, да и сведут прямиком в кочегарку с котлами раскаленными, век не видать мне берега, - тряс Гаврилыч своей легендарной бородой.

- Ну ты сравнил тоже, - возразил Виктор.- Пикассо мне спьяну примерещился, и такой знаешь вот настырный, тощенький, лысенький и все кисточкой в сапог метит, ну я его веником и погнал. А Магомаева я по трезвяни увидал. Чую вещий был сон. Да вот к чему никак не разберу.
- Ну сходи к Тарасовне.
- Ну пойду к Тарасовне.

Тарасовна на селе первейшая ясновидящая, она и лечит, и гадает, и порчу наводит и отводит. Словом, в случае возникновения любой непонятки, селяне шли к ней за разъяснениями, она, как могла, разъясняла, никому не отказывала, прибегая то к картам, то к звездам,а то и к магии, в зависимости от случая. Из- за чего имела и домик крепенький, и поросеночка в сарайчике, и торшер шелковый со шнурком и абажуром бирюзовым.

Тарасовна решила было, что Краюшкин за выпивкой явился и задорной руганью, подбоченясь, его встретила, упреждая запрос, а когда поняла, что Витьке сон растолковать надобно, посторонилась и в домину пропустила.
Тарасовна она женщина смекалистая, в любой пурге, что люди несут, способна нащупать рациональное зерно.

- Так ты, Магомаева -то в огород направил, вспахал он тебе?
Спросила Тарасовна, выслушав сон.
- Да говорю тебе, проснулся я раньше времени. А так бы, может, и вспахал.
- Ты, Витька, что по жизни дурак, все у тебя из рук выпадывает, что по сну — Магомаев хотел ему огород вспахать забесплатно, а он ему от ворот поворот. Ну, не дурак ли?
- Я же разъясняю, проснулся я, я над сном над своим не властен.

- Да кабы ко мне Магомаев с плугом ехал, да разве я не показала б ему огорода, - распалялась ясновидящая, не слушая мужика. - Да я б не то, что огород, еще бы пеньки ему представила, пусть бы корчевал. Не всякий раз ведь Магомаевы на тракторах по селям ездиют.

- Ты, Тарасовна, или глухая, или прикидываешься, толкую же я тебе: он мне крикнул, я и проснулся.
- От крику?
- Ну да, он же горластый, вот меня и разбудил.
- Так бежал бы на улицу, пока он не проехал.
- Да какая улица, когда он во сне был!
- И как он тебе снился: трезвый ли, да в чем одет?
У Тарасовны один глаз прямо смотрит, а другой куда то в бок. Будто обвильнуть тебя хочет и зайти со спины. Снайперский, прямо скажем, глаз, достанет тебя, где б ты не прятался.Ты вспомнил про блиндаж? И не думай, он и там достанет!

Краюшкин напряг мысль, потом махнул рукой:
- Да не помню я, вроде трезвый, а в чем одет, не разобрал. Навроде в фуфайке.
- В фуфайке — это к холодам. Как же ты понял, что это Магомаев, когда не разглядел ничего?
- Ну лицо то я разглядел. Что я Магомаева не узнаю, его всякая собака знает.

- Дивлюсь я тебе, Витька. Магомаев по селу едет,всем огороды даром пашет, а ты так спокойно на это глядишь, вроде так оно и надо. С нервами у тебя беда, ни чем тебя не пробьешь, это явная потеря интереса.
- И что теперь?
- Настойку дубовую пить надо.
- Сама же говоришь, что я навроде как дубовый, ни на что не реагирую, и отвар дубовый суешь. Ты в своем уме? Я ж совсем задубею.

- Да уж поумнее тебя. У меня в школе пятерка по математике была, а минус на минус дает плюс. Погодь, сейчас я тебе настоечки плесну.
- А она на спирту?
- На нем, будь он проклят. Да и сама выпью, чтоб интерес поддержать. Дюже ты новость рассказал важную.

Тарасовна принесла бутыль с коричневой жидкостью и два стакана.
- А закусь есть? - Оживился Краюшкин.
- Какая закусь, дурак, лекарство это. Где это видано, чтоб лекарство закусывали.

Чокнулись и разом выпили.
- Ну расскажи мне про Магомаева, - втянула покрасневшим носом воздух Тарасовна, - как он, может сказал чего?
Нос у Тарасовны тоже замечательный, похож на спелую клубнику и по сторонам чутко движется, на ароматы настраивается.
- Да мы с ним про огород разговаривали. Я говорю, огород у меня не паханый. А он и спрашивает, а что,ты, дескать, на ем растил?
- А ты?
- Картошку, говорю, капусту, лучок, что у нас обычно сеют…
- А он?
- А он говорит, навоз хорошо бы сначала внести, а потом уж я приеду и запашу.

- А за жизнь ничего не рассказывал, как он жил - то?
-А плесни- ка еще, Тарасовна. Лекарство у тебя хорошее, сразу ощущаю эффект,интерес подступает, - двинул стакан Витька.

- Я налью, а ты, в следующий раз, как Магомаева встретишь, ладь его ко мне. Так и скажи, мол, у Тарасовны огород не паханый.
-Договорились.
- За жизнь что говорил? Чего он за пахоту денег не берет, разбогател что ли?

Тарасовна снова взялась за бутылку. Витька внимательно следил за тем, как уровень снадобья повышается в его стакане, обернул голубые глаза на Тарасовну:
- Рассказывал конечно. Я его в дом пригласил, ну сели, он мне и начал про жизнь рассказывать, мелет и мелет, не остановишь.

- И что говорит?
- Жизнь говорит, Витька, у меня собачья, со сцены не слазию, все пою, пою, глотку деру, а вот душевности какой-то в ней нет. Такой, знаешь, он измученный, всю душу мне вывернул, - всхлипнул Краюшкин и стукнул себя в грудь кулаком:
- Прям вот сюда мне в сердце самое залез и ворочается, душевности просит.

- А как умер, не поведал?
- А что, он умер? - Испугался Витька.
- Давно уж. Уж года три как, Царствие ему небесное.
Нос Тарасовны двинулся и всю ее в сторону иконы повернул, как руль разворачивает судно.

Витька приложил ладонь ко лбу, затравленно зыркнул на Тарасовну из подо лба:
- Пойду я, Тарасовна, чтой-то мне не по себе. Ведь какого певца потеряли. Золотой голос, а? Как он это выводил- то: Ты моя, гурит, мелодия, а я, гурит, твой преданный оркестр, да так это жалостливо и горестно, что я завсегда плАчу. Ой, не могу. Муслимушка умер, вот так песня.

- Ты все поперепутал, не «оркестр», а «Орфей», глухомань беспросветная.
- Сама ты глухомань, «оркестр» там, какой еще «Орфей», где ты и слово такое дурацкое нашла, ни к селу ни к городу. Про музыку там, значит, «оркестр».
- Какой оркестр? Чума ты африканская?!
- Это ты свинья нахлобученная!
Витька впился руками в ворот ее халата. Тарасовна ухватила Краюшкина за уши, и они стали сосредоточенно елозить по прихожей, как нанайские мальчики, пытаясь приподнять и опрокинуть друг дружку. Тарасовна, та круглая, как бочка на кирпичиках, поэтому, сколько Витька ни старался обнять ее своими короткими ручкам и повалить, его руки никак не сходились на спине у гадалки, в то время, как она ловко заключила его в свои недружественные объятия, как жук - рогач осу и носила туда - сюда, ища, куда бы его пристроить.

Краюшкин он тощенький и легонький, к тому же его вестибулярный аппарат разбалансирован, не всегда слушается команд, потому Витька, что называется, попал, как кур в ощип, целиком увязнув в теле Тарасовны, как в тесте.
А та наконец взяла и повесила его воротником на крюк, вбитый в дверной косяк. На этот крюк супруг ясновидящей, ныне покойный, Пантелеич, вешал свой незамысловатый картуз.
-Сыми, Тарасовна, добром прошу, - вертелся Витька на крючке, пытаясь достать ее руками.- Сыми, а то я тебя подпалю, - искал он носками пол.
- А ты скажи, что это ты дурак, - запыхалась хозяйка.
- Сыми, куртка подмышки режет.
- А крыльцо мне покрасишь?
- Покрашу.
-Когда?
-В субботу.
Гадалка обхватила Витьку руками, сняла и поставила на пол.
 -Пойду я, слезы мир застют, Магомаева жалко, - оправил Краюшкин куртку.

- Обожди, провожу, а то ты в сенцах свет не найдешь, галоши перепутаешь. Пингвин так и ушкандыбал в моих галошах, а они новые, а рванину оставил.

Тарасовна накинула куртку, вывела соседа на улицу. По ней ехал трактор — новенький, синий МТЗ. Недавно прошел дождь, трактор то и дело вилюжил на черноземе, да широко раскидывал по сторонам комья грязи.
На его кабине игриво, сбоку, как дамская шляпка, сидела оранжевая мигалка, пара близкопосаженных фар, похожих на вылупленные глаза, смотрела легкомысленно,даже глупо.

Когда поравнялся с гадалкой и ее гостем, из кабины высунулся Муслим Магомаев, приветливо помахал им рукой, и, как давай петь:
"Вдоль по Питерской, по Тверской - Ямской, да"!..

За тем посерьезнел, даже позлел:
-Сволочи вы бескультурные, индюки не кормлены, а вы у дорог околачиваетесь,все интерес ищите, - гаркнул он, захлопнул дверь и переключил передачу.

МТЗ выдал в воздух упругую, сизую струю дыма и пошел мягче, крупные протекторы на его колесах слились в сплошные темные полосы.

Тарасовна и Краюшкин глядели во след удаляющемуся, шаткому механизму. У Краюшкина с голодухи урчало в животе.

- В костюме он концертном, - молвила наконец Тарасовна, - а ты: в фуфайке, в фуфайке.

- Да, видать, переоделся. Мой точно в фуфайке был, - вздохнул Витька. - Пингвину пахать поехал. Вечно этот Пингвин прется впереди всех.

- Про субботу не забудь. Краску я купила, а гвозди свои возьми, прибьешь мне заодно ступеньки на крыльцах, - напомнила Тарасовна.
И подмигнула:
- Соблюдешь мой интерес.